его брата Вайга; голос исходил, очевидно, откуда-то с той стороны леса. Найл поднялся и сложил рупором ладони, но не успел вдохнуть, как вскочивший Доггинз прикрыл ему рот ладонью. - Стой! Это может быть ловушка. - Но там мой брат! - Неважно. Помалкивай. - На-айл!- голос, несомненно, принадлежал Вайгу. - Наверное, это смертоносцы прихватили его с собой, - тревожно рассудил Доггинз. - Но у нас с собой жнецы. Доггинз в сердцах хватанул его за руку. - Да пойми ты, если они держат твоего брата в заложниках, разве мы можем пускать их в ход! Они на то и рассчитывают. - Найл беспомощно покачал головой. - Слушай сюда. Как бы ты поступил, пригрози они прикончить твоего брата, если не сдашься? Пошел бы на все, лишь бы остался в живых, верно? Так вот, молчи и не откликайся. - Но может, он там один! - На-а-айл!- голос звал, заклинал, требовал. Не откликаться было откровенным изуверством, но Найл болезненным усилием воли превозмог себя и молчал. - Как он может быть там один? - с жаром спросил Доггинз.- Ты подумай. Он не мог знать, где ты находишься, а и знал бы, так все равно не смог бы пробраться в Дельту один. Он обязательно должен быть с кем-то. Щеки у Найла пылали сухим жаром, он был растерян и подавлен. - Может, лучше вернемся? - А смысл? Нам надо двигаться дальше. - Да, надо, - произнес он нетвердым голосом. Сердце стало будто свинцовое. Голос брата наполнил немой, тяжелой тоской, высосав всю уверенность. Они подняли мешки и устало побрели под сень деревьев. Там было прохладнее, а воздух тяжел от аромата цветов. Окраска у некоторых была до такой едкости броской, будто они лучились светом изнутри. Но вязкий аромат лишь вызывал у Найла тошноту. Щеки лихорадочно рдели, а ноги подгибались, как ватные. Ум теснили растерянность и страх. Что если у них там еще и мать? А то, чего доброго, и ребятишки? От таких мыслей тянуло в голос разреветься. Он полез под тунику и перевернул медальон. В затылке скорготнула острая боль, рука едва не дернулась развернуть медальон в прежнее положение. Когда же он, стиснув зубы, сосредоточился, стало ясно, насколько все же смятение и страх подтачивают силы. И тут внутри будто сжался кулак, а решимость начала возвращаться, что уже само собой приносило облегчение. Он неожиданно уяснил: каким бы сложным не было положение, глупо изводить все силы на волнение и походить на жаждущего в пустыне, что последние капли воды вытряхивает на песок. Тошнота сгинула, словно дурной сон. Теперь стало возможным взглянуть на проблему совершенно объективно, а одновременно с тем возвратилась и смелость. Если смертоносцы держат сейчас Вайга в плену - а это напрашивается само собой - значит, они заметили, как они с Доггинзом переваливают через холмы. В таком случае они, вероятно, лежат и подкарауливают в засаде. Тут вспомнилось, как молниеносно скрутил его тогда в пустыне бойцовый паук, и Найл сразу представил, как легко бы могли они и сейчас накинуться откуда-нибудь из-за куста или из-за камня - не успели бы они с Доггинзом и глазом моргнуть. Тогда как они допустили, что Вайг выдал свое присутствие криком? Абсурд какой-то. Тетерь их двоих трудно застать врасплох: предупреждение получено. Ответ мог быть один Мысль о жнецах вызывает у смертоносцев ужас, и больше всего они боятся спровоцировать выстрел. Если это действительно так, то они настроены на переговоры... Эти мысли возродили утраченный было оптимизм, и Найл запоздало ужаснулся, насколько приблизился он к полной капитуляции. Любопытно было и то, как быстро обновленная надежда возродила силу и уверенность. Ему вдруг по-новому открылась красота цветов с их невероятным разнообразием оттенков. Вот желтые цветы - трубчатые, с запахом розы. А вот оранжевые соцветия, имеющие приятный привкус цитрусовых. Или вон кусты, покрытые пурпурными цветками в форме открытого зева, от роскошного, приторного благоухания которых веет некой пресыщенностью; что-то в них внушает неприязнь. Были даже цветы - зеленые - напоминающие собачий шиповник, только с широкой белой ленточкой вокруг каждого цветка; у этих запах был медвяный, и даже чем-то напоминал кокосовый орех. В траве виднелись розовые и белые маргаритки, чистый, сладкий аромат которых вполне соответствовал их невинному виду. Не ускользало от внимания и то, что те цветы, что упрятаны в тени деревьев, будто мреют собственным светом изнутри. До обостренных чувств вскоре начало доходить, что каждый цветок, похоже, действует на чувства избирательно. Найл уже испытал смутную радость при виде желтого трубчатого цветка, но поначалу рассудил, что это просто из-за броскости цвета. Теперь же становилось ясно, что весь куст испускает некую вибрацию, от которой становится легко на сердце, и по отчетливости она напоминает музыкальный тон. Багряные цветы вызывали пылкий трепет возбуждения - агрессивного какого-то, зовущего к сладкому бешенству насилия. Оранжевые цветы пьянили острой сладостью восторга: на ум почему-то шли мысли о Мерлью, Доне, Одине - в этих цветах, похоже, крылось нечто женственное. А отдельные соцветия - крупные, белые, с лиловыми верхушками - наполняли влекущей, непонятной ностальгией. Почему-то хотелось думать о какой-то неведомой стране, где ветры холодны и цепки, а ручьи с осени до весны скованы льдом. Странно было ощущать все это - и многое другое, вообще неописуемое - идя среди них; все равно что плыть в воде, где температура поминутно меняется. - Стой, что это? - насторожился Доггинз. Остановились, вслушались. Найл не расслышал ничего; в воздухе стояло заунывное гудение пчел и других насекомых. Но когда напряг чувства, то вроде бы уловил звук, напоминающий отдаленные голоса. Из чашечки пурпурного цветка выбралась пчела и прожужжала мимо уха; сосредоточенность Найла чуть поколебалась, и звук голосов тотчас же смолк. - Вот, слышишь? - голос срывался от напряжения, лицо бледное. - Голоса? - Детские голоса. Найл напряженно вслушался, и вроде бы опять уловил призрачные отзвуки, но это мог быть и шум бегущей Воды, и крик какой-нибудь птицы. - Что-то такое слышно, но только очень далеко. - Далеко? - Доггинз вперился в него, расширив глаза. - О чем ты говоришь? Это же вон, рукой подать! - он схватил Найла за руку и потянул его в ту сторону, откуда, как казалось, доносятся голоса. - Нет, погоди, - Найл не дался; Доггинз с неохотой убрал руку. Его, судя по виду, раздирали невидимые эмоции. - Прежде скажи, что ты сейчас слышишь. Вид у Доггинза смятенный, отчаявшийся. - Ты ведь уже знаешь. Голоса. - Они близко? Доггинз воззрился: мол, ты в своем ли уме? - Ты что, так ничего и не слышишь? - Может, что-то невнятное. А теперь уж и вовсе нет. - Ты хочешь сказать, что не слышишь этого! - Слушай, - сказал Найл. - Мне кажется, здесь какое-то наваждение. - Тогда почему ты тоже слышал? - Не знаю. Наверное, просто настроился в резонанс - Нет, ты в самом деле не слышишь? Не разыгрываешь меня? - Да нет же, нет! На что они похоже? Доггинз встревожен, сбит с толку. - Голоса, детские. - Твоих детей? Доггинз изо всех сил старался держать себя в руках, но Найла не обманул его внешне спокойный тон. Он положил руку другу на плечо. - Никаких голосов нет. Это все звучит у тебя в голове. Доггинз, видно, до конца так и не убедился. - Тогда что их вызывает? - Не могу сказать. Но сдается мне, знаю, как заставить их смолкнуть. Он указал на куст с пурпурными цветами, богатый, тяжелый аромат которых странным образом теснил дыхание и навевал подавленность. - Срежь-ка вон тот жнецом. - Доггинз уставился непонимающе. - Давай-давай, действуй. Доггинз, пожав плечами, отступил на пару шагов. Поднял оружие. Удостоверившись, что предохранитель выставлен на самую нижнюю отметку, нажал на спуск. В затенении леса луч походил на голубой лед. Куст от самой земли расходился так пышно, что не видно было ствола, но когда Доггинз сместил луч вбок, дрогнул и медленно завалился на бок. В этот момент на Найла внезапно обрушился доподлинный шквал, калейдоскоп переживаний: жалость, гнев, скорбь, а за всем этим - тяжелый укор. Вместе с тем куст упал на землю и перестал истекать вибрацией, эмоции схлынули, истаяв вдалеке, словно озабоченный сердитый гомон. Найл вновь почувствовал себя до странности легко и свободно. В глазах Доггинза в очередной раз мелькнуло изумление. - Ну? - коротко осведомился Найл. - Перестало! Что ты такое сделал? - Это не я, это ты: срезал куст. Доггинз пристально оглядел растение. - И что изменилось? - Сам не знаю, - ответил Найл, покачав головой. - Одно можно сказать: этим штуковинам каким-то образом удается проникать к нам в сознание; примерно также, как тому ящеру. А потом навевать всякое, чего на самом деле нет. Видно было, что Доггинзу довольно сложно усвоить слова Найла. Но сугубо практичный ум не готов к осмыслению "того, чего нет", для него это сущий вздор. - Почему ты велел срезать именно тот куст? - Все равно какой. Они. как пауки: гибнет один, а чувствуют все. Тут до него дошло, что аромата цветов больше вроде бы не ощущается. Наклонившись, он понюхал одно из оранжевых соцветий: и правда - запаха нет. - Видишь? Даже запах был не настоящий. Он сидел у нас в голове. Это ввергло в растерянность. Надо же, оказывается, человека так легко можно разыграть... Незыблемый мир вокруг поневоле становился коварным и обманчивым. Вместе с тем, когда шли лесом, Найл чувствовал в душе необычный подъем, будто вдыхал полной грудью прохладный воздух - душа как бы освободилась от тяжкого бремени. - Голос твоего брата тоже был наваждением? - Скорее всего. - Трудно смириться, но логика подсказывала, что это именно так. - Зачем это все? Найл на ходу пожал плечами. - Наверное, Дельта пыталась нас заставить вернуться. - Но почему? Найл не ответил: одолевали очередной спуск. Откос был так крут, что идти приходилось медленно, кренясь спиной назад, чтобы не унесло вниз. Деревья и кусты росли здесь еще реже. А там совершенно неожиданно миновали линию деревьев и оказались за пределами леса. А над верхушками деревьев - расстояние не более мили - виднелась вершина большого округлого холма. Найл взглянул на него, словно впервые. У холма были определенно округлые контуры, и на таком расстоянии различалось, что выступ на его верхушке - не башня и не обрубок дерева. У основания он был чуть не вдвое шире, чем у верхушки, и напоминал чем-то обломанный черенок. Сам же холм можно было сравнить с невиданной по размерам луковицей, неправильно воткнутой в землю нерадивым садовником. А почти вертикальный скос на северном склоне холма походил на лоб, так что вырост смотрелся этакой до нелепости маленькой шляпкой. Теперь ясно, отчего холм производит такое безмолвно гнетущее впечатление: он похож на живое существо. Едва увидев его, Найл без тени сомнения осознал: это и есть предмет их поиска. Неизъяснимая вибрация не сочилась более из земли - чувствовалось, что она пульсирует в воздухе, даром что тот абсолютно спокоен. Ощущение довольно любопытное: возбуждение и вместе с тем неуютство. Возбуждала одна лишь мощь вибрации; похоже, такой же безучастной ко всему и необузданной, как шторм на море. Раздражало то, что сила была откровенно, разнузданно открыта, все равно что несносно громкая музыка. Оглянувшись на Доггинза, Найл оторопел: вид такой, будто тот унюхал вдруг что-нибудь пакостное. - Что это, по-твоему? - Что-то... нехорошее, - выговорил Доггинз с несвойственной для него нерешительностью. - Тебе не кажется? Найла начало полонить подозрение. - Ты что о нем думаешь? Доггинз открыл было рот, собираясь сказать, но, видимо, не нашел слов, поэтому лишь пожал плечами и указал на холм-луковицу. - Вот что мы ищем, - поглядел на Найла. - А? - Возможно. Губы Доггинза растянулись в зловещей улыбке. Он поднял жнец и сдвинул предохранитель на максимальную отметку. - Сойдет, даже на таком расстоянии. - Постой, - быстро сказал Найл. - Чего еще? - Это может выйти нам боком. Помнишь, как ты пальнул в ту лужу? Доггинз опустил оружие. Ясно, что подействовали на него не слова, а вовремя повернутый медальон, но все равнр Найл испытал невероятное облегчение. Они отправились дальше вниз по склону. Грунт был гладким и темным, будто лава, поверхность изборождена тысячами проточенных дождем канальцев. Стоящий впереди лес был совершенно не похож по виду на тот, что остался за спиной. Древесные стволы такие кривые и изогнутые, что было неясно, вертикально ли вообще растут деревья, а держались они так тесно, что торчащие наружу корни были меж собой перепутаны, словно мотки проволоки. Таким образом, листва и ветви - и те, и другие бледно-зеленого цвета - образовывали непроходимый заслон, растянувшийся в обоих направлениях на несколько миль. На полпути вниз по склону Найл начал обращать внимание на любопытное явление. Каждый шаг вперед давался все труднее, будто брели сквозь воду. Они мимоходом обменялись взглядами; но ни один не произнес ни слова. Оба сознавали противостояние чужой воли. Буквально через несколько метров встречная сила возросла так, что уже отгибаться при спуске не приходилось, а наоборот, идти, склонясь судорожно вперед, как при сильном ветре. Ноги предательски поскальзывались на гладкой поверхности. В конечном итоге, когда до деревьев оставалось с сотню метров, двигаться дальше стало просто невозможно. Словно ветер какой - неосязаемый, но ровный и мощный - удерживал на одном месте. Найл опустился на колени и силился ползти, но будто чьи-то руки упирались в плечи, сводя на нет все усилия. Они оба сели, широко разбросав ноги, и переглянулись. Оба тяжело отдувались, истекая потом. Доггинз неунывающе осклабился. - Что, не хотят нас пускать? - он поднял глаза на верхушки деревьев, но холма уже не было видно под ними. - Это все деревья, - знающе сказал Найл. - Ты уверен? - недоверчиво посмотрел Доггинз. - Абсолютно, - Найл чувствовал, что силовое давление нагнетается неким образом тесно переплетенными ветками. Доггинз покосился на стволы с дерзким любопытством. - Они, наверно, используют какую-то форму ВУРа, - он взялся за жнец. - Выяснить можно достаточно просто. На этот раз Найл не делал попытки его остановить - противоборствующая сила вызывала в нем встречное чувство злого азарта. Доггинз поставил ограничитель на минимальную отметку. Затем направил оружие на ближайшие деревья и нажал на спуск. Тонкий луч пронзил чащобу, словно был таким же бесплотным, как воздух. Одно движение ствола, и деревья повисли, спиленные под корень, но и тут удержались на месте: переплетение ветвей не давало им упасть. Доггинз поднял оружие выше и прибавил мощности. На этот раз стволы попросту разметало, спалив многие дотла. Одни падали на землю, другие, так и не отцепившись, остались висеть. С верхушек деревьев посыпалась обильная желтая пыль - мелкая, напоминавшая пыльцу. А вот напор встречной силы ничуть не ослабел, а то и стал сильнее. - Ты уверен, что это именно деревья? - повернулся Доггинз. - Скорее всего, - Найл даже сейчас чувствовал исходящую от хитросплетения ветвей упругую силу. - Ладно, давай еще раз, - он снова подбавил мощности, поведя на этот раз стволом почти над самой землей. Взревел тугой жгут синего пламени, и древесные стволы попросту сгинули. Через лес в мгновение ока пролегла просека, и тут сопротивление неожиданно исчезло. Все произошло так внезапно, что оба, сорвавшись, кубарем скатились по склону. Доггинз воззрился на Найла (лицо все в бисеринках пота). - Ты в самом деле прав! Отдельные деревья пламенели; в воздухе пахло древесным соком и дымом. Дождем сеялась мелкая желтая пыльца, покрывая почерневшую землю. Вид выжженного коридора вызывал у Найла странную жалость и огорчение. В моще жнеца было что-то, вселяющее тревогу: она была чересчур непререкаема. Доггинз, поднявшись, картинно взмахнул рукой: - Ну-с, прошу! Однако Найл остановился в нерешительности. - Меня беспокоит вот это, желтое. Давай подождем, пока осыплется. Доггинз подошел к деревьям поближе, нюхнул. - Ничего, просто пыльца...- и тут как чихнул! И еще, и еще - несколько минут кряду.- Боже ты мой, твоя правда. Она, как перец. - Из глаз у него текло в три ручья. Сели, выжидая; Доггинз то и дело снова чихал. Когда разошелся дым, стало видно, что жнец прорубил чащу насквозь, из конца в конец. На том краю из-под нависающих ветвей проглядывала поблескивающая под солнцем вода. Доггинз развязал горловину своего мешка и со смаком приложился к фляжке с вином; крякнул от удовольствия. - Рад буду, когда вылезем из этого места. Здесь все так и дышит чем-то... злым. - Злым?- мысль показалась Найлу странной.- Мне так не кажется. Скорее, равнодушным к людям. - Одно и то же,- Доггинз еще разок приложился и упрятал фляжку обратно в мешок.- Пошли, хватит рассиживаться. А то так и не выберемся, если будем день-деньской здесь куковать. Найл неохотно поднялся. - Не забывай, что сказал Симеон: никогда не спеши в Дельте. Они приблизились к кромке леса. Проделанная жнецом тропа была шириной около четырех метров. Заглянув в глубину выжженного туннеля, Найл еще раз ужаснулся бездушной мощи, за секунду пробившей дорогу через непроходимый лес. Отдельные стволы были разделаны повдоль, словно расщеплены топором; иные подбросило вверх, где они висели, вцепившись в ветви. Жнец пропахал борозду и в земле - получилось гладко, словно рукотворная дорога. Как и обугленные стволы, землю покрывал толстый слой желтой пыльцы. Не успели ступить, как выяснилось, что слой этот скользкий, как слякоть. Найл чуть не шлепнулся; пришлось ухватиться за ствол дерева, чтобы удержаться на ногах. От взнявшейся пыльцы немилосердно защипало нос и глаза. Спустя секунду оба безудержно чихали. В местах, где пыльца присыпала влажную кожу, тотчас начинался зуд, до боли. Найл отошел назад на склон и снова сел. - Наверное, надо отыскать другой путь для прохода. - Другой? - Другого пути нет! - Доггинз повел рукой вдоль безнадежно длинной листвяной стены, простирающейся в обоих направлениях. - А если на север? Зашли бы со стороны болот. Доггинз со злым упорством мотнул головой. - Я не собираюсь пасовать перед горсткой пыльцы, - он яростно поскреб щеку.- Пусть меня хоть лихорадка замучит. Найл, покопавшись, вынул из мешка запасную тунику - хороший, тонкий хлопок - и оторвал от полы полосу. Материю он смочил в воде из фляжки и отер пыльцу с рук. - Кажется, придумал,- прикинул что-то Доггинз. Он также оторвал от туники широкую полосу и смочил водой. Затем обмотал ее вокруг лица (получилось наподобие маски), оставив открытыми только глаза.- Все, считай что обезопасил. Найл сделал то же самое. Влажная материя приятно холодила лицо. Затем, подумав, он вынул из кармана трубку с металлической одежиной. Когда развернул, Доггинз поглядел на него с деликатным удивлением. - Для чего это? - Чтобы пыльца не попадала на кожу. - При тебе вода, - указал Доггинз. - Ты можешь ее удалить за пять минут. - Пусть уж лучше этой пакости вообще не будет на коже. Она жжется. Он расстегнул замок-молнию и забрался внутрь. Для носки одежина, безусловно, была громоздкой и неуклюжей. Небольшие остатки возле запястий и щиколоток оказались на поверку чехлами под ладони и ступни, но, увы - не по размеру. Застегнув, наконец, одежину под шеей, Найл стал походить на серебристую летучую мышь. В одежине держалось неприятное вязкое тепло, от обильной испарины тонкая материя липла к коже. - Ну, готов? - насмешливо поинтересовался Доггинз. Найл кивнул, натягивая капюшон. Продеть руки в л ямки заплечного мешка не удалось, пришлось тащить его в одной руке, в другой держа жнец. - Взял бы да надел плащ, - посоветовал он Доггинзу. - Руки и ноги будут прикрыты. - Обойдусь. Рискну, - буркнул Доггинз. Передвигаться было непросто. Получалось как-то боком, на манер краба, меж ног тяжело хлопали складки. Доггинз нет-нет да поглядывал искоса с усмешкой, но ничего не говорил. Так и шагали, взметая ногами клубы желтой пыльцы. Доггинз, несмотря на маску, начал покашливать. Повернулся к Найлу: - Я пошел вперед. Свидимся на том конце. Он начал удаляться быстрыми шагами, пыль облаком окутывала его. Найл, неловко шевеля вдетыми в перчатки пальцами, тщательнее подоткнул влажную материю под подбородок. Все равно от пыльцы ело глаза и жгло вспотевший лоб. Попробовал сдвинуть маску, чтобы прикрыла глаза и лоб. Вот здорово: оказывается, через нее видно, тонкая ткань от воды сделалась почти прозрачной. Дышал Найл ртом - так сподручнее, чем носом; материя при вдохе плотно прилегает к губам и не дает проникать желтой пыли.. Скопляющийся в одежде жар удушал, подкатываясь волнами к шее, но Найл отгонял соблазн спешить, даже когда глаза от жжения заслезились так, что все вокруг расплылось и потеряло очертания. И тут, ориентируясь по хлынывшему внезапно свету, понял: лес позади. - Ты как, в порядке? - спросил Доггинз. - Да, а ты? - Сейчас, только смою с себя всю эту пакость. Найл совлек с себя маску; оказывается, снаружи она вся покрыта толстым слоем пыльцы. С трудом подавил соблазн протереть истекающие слезами глаза; видно было, что одетые в перчатки пальцы тоже припорошены пыльцой. Чихая и кашляя, он расстегнул одежду и с грехом пополам выбрался из нее. Щеки и лоб от жары так и щиплет, так и щиплет. Они стояли на полосе сходящегося к реке глинистого спекшегося берега - вода бурая, медлительная. На той стороне подножие холма окаймляла полоса пышной растительности. Особенно впечатляли своим видом лианы, толстые, будто питоны. Сам холм возвышался над окружающей равниной эдаким невиданным валуном; впечатление такое, будто свалился с неба. Найл с тревожным замешательством вгляделся в лицо Доггинза. Оно было красным и набрякшим, словно от сильного солнечного ожога. Сам Доггинз яростно царапал себе предплечия, и ногти оставляли кровоточащие полоски. - Ты был прав, - болезненно морщась, сказал он.- Эта сволочь действительно жжется,- он скинул жнец на землю возле заплечного мешка и заспешил к реке. Найл кинулся следом. - Стой, куда! Там, может, прячется не весть что! - он успел поймать Доггинза за тунику, невольно вспахав пятками землю, не то Доггинз сиганул бы прямо в воду. - Да стой же! Пока Доггинз, превозмогая себя, топтался нашесте, ругаясь на чем свет стоит и натирая глаза, Найл вынул из мешка запасную тунику, смочил в воде и подал ему. Тот со стоном наслаждения прижал тунику к лицу. У самого Найла лоб горел как ошпаренный, так что он представлял, каково сейчас бедняге. Со дна мешка он достал парусиновое ведерко, ударом кулака выпрямил его и черпнул воды. В эту секунду мутная поверхность невдалеке коротко взыграла: ясно, кто-то их уже учуял. Он велел Доггинзу пригнуться и окатил ему голову и плечи бурой тепловатой водой. - Да что ты мне это! - не сказал, простонал Доггинз. - Мне в реку сейчас надо! Руки-ноги огнем жжет! - Ты погоди пока, там кто-то нас караулит. Он поднял оружие, удостоверился, что оно на минимальной мощности, и выстрелил в завихрение на воде. Пар резко зашипел, заставив отпрыгнуть назад. Когда развеялось, в воде мелькнули широко разведенные челюсти с острыми зубьями. Найл выстрелил еще раз, медленно поведя стволом из стороны в сторону. Шипение пара едва не оглушило. На несколько секунд Найла окутал жаркий влажный туман. Когда он рассеялся, поверхность реки была гладкой и безмятежной. - Теперь, пожалуй, можно. Полезай. Доггинз, радостно замычав, ринулся в воду, и тотчас на колени в мягкий ил. Найл чутко следил за поверхностью, готовый в любую секунду выстрелить, а Доггинз знай себе окунался в воду по самые плечи. Не прошло и десяти секунд, как сверху по реке опять взыграло; что-то явно направлялось в их сторону. Найл без промедления пальнул. Через несколько секунд Доггинз взвыл от боли: - Кипяток! Найл схватил его за руки и выдернул из воды. - Лучше свариться заживо, чем оказаться заживо сожранными, - мрачно пошутил он. С Доггинза стекала бурая грязь. Вглядевшись как следует, Найл заметил, что она самопроизвольно шевелится. Оттерев товарищу спину влажной тканью, он разглядел сонмище приставших к ней крохотных козявок, льдисто прозрачных. Кожа у Доггинза кровянилась от многочисленных укусов, но он их дажее замечал из-за нестерпимого жжения. Найл стал начерпывать и выливать на Доггинза ведро за ведром, пока полностью не смыл грязь. Едва он с этим управился, поотлеплялись и козявки. Следующие полчаса Доггинз с закрытыми глазами лежал на земле, стиснув зубы, а Найл терпеливо его отливал - ведро за ведром, ведро за ведром. Покрасневшая кожа начала опухать. Доггинз заметался, кроя всех и вся, и вдруг замер. Найл поспешно опустился на колени и припал ухом к его груди. Ничего, сердце бьется нормально - очевидно, просто обморок. Только тут Найл поймал себя на том, что ведь и ему самому несладко: вон как лоб горит. Да еще и обрызганная ядом той гадины левая щека дает себя знать. Впрочем, сейчас не до этого. Очнулся Доггинз в бреду. Найла он принимал за Симеона, и все просил позвать Лукасту и Селиму. Когда Найл, пытаясь успокоить, стал поливать ему руки, тот надсадно завопил, что его хотят ошпарить, стал дергаться из стороны в сторону. В уголках губ выступила пена, а глаза напоминали глаза перепуганного животного. Трижды Найлу пришлось сдерживать Доггинза, чтобы не скатился в реку. В конце концов, он снова обмяк. Через некоторое время дыхание более-менее выравнялось. У самого Найла лоб теперь горел не так сильно - видно, и Доггинзу стало чуть полегче. Через полчаса товарищ угомонился окончательно, лишь иногда крупно вздрагивал. А вот руки и ноги у него вспухли вдвое против прежнего, а лицо - просто шар какой-то. До Найла внезапно дошло, что уже вечереет. Удивительно - он-то думал, что все еще белый день, а, оказывается, вон оно как. Он впервые задумался над тем, как им быть. Оставаться здесь на ночь явно небезопасно: в реке чего только не водится. Совершенно очевидно, что за ними неотступно наблюдают. Впрочем, это хотя бы не дает расслабится. Но даже имея жнец, идти решительно некуда. Позади в сотне метров находится лес с толстым ковром желтой пыльцы. Двадцать шагов вперед, и начинается река с ее невидимыми хищниками. Но даже хищники не сравнятся с желтой пыльцой. Их, по крайней мере, можно перебить из жнеца, а вот пыльцу поди истреби. К югу река терялась в мангровых болотах и сельве. В северной части она блуждала среди болот, приближаясь постепенно к морю. Иного выхода, кроме как остаться здесь, нет. Когда сумерки сгустились, с моря задул прохладный бриз. Найл расстелил на земле одеяла и, затащив на них Доггинза, заботливо его укутал. Управившись, отправился за его мешком и металлической одежиной, которые все еще лежали вблизи деревьев. Повинуясь некоему инстинкту, жнец он держал наготове. Влажной тканью оттер от пыльцы мешок, затем взялся за одежину. Не отрываясь от этого занятия, мельком обернулся в сторону Доггинза и тут с изумлением увидел, что тот медленно, но верно соскальзывает в сторону реки. Какую-то секунду он не верил своим глазам (думал, мерещится в обманчивом полумраке), но тут понял, что спящий действительно движется, и побежал к нему. Стрелять из этого положения было никак нельзя - Доггинз как раз лежал к нему головой. От воды его отделяли теперь считанные метры; казалось, что он движется сам по себе, плавно сползая по пологому глинистому берегу. Найл поднял жнец, тщательно нацелился и полоснул по воде. Сердито зашипел пар, и Доггинз замер на месте. Подоспев через несколько секунд, Найл обнаружил, что он даже не проснулся. Дыхание оставалось ровным. Доггинз ничего не почувствовал, настолько вкрадчивым было движение. В нескольких метрах, возле самой воды сиротливо лежало отсеченное щупальце, удивительно тонкое, метра три длиной, лоснящееся от слизи. Прежде чем спихнуть в воду, Найл попробовал его на ощупь: гибкое и жесткое, как хлыст. Посреди реки взыграло, послышался всплеск. Найл, переполненный слепым гневом и отчаяньем, вскинул жнец и стал неистово стегать выстрелами реку, не обращая внимание на раскаленный пар. Поверхность воды булькала и пузырилась, всякое живое тело в глубине неминуемо сварилось бы заживо. Стиснув зубы, Найл яростно уставился на темную воду, высматривая милейшие признаки движения. Его обуревало желание разрушать, губить; руки чесались сдвинуть ограничитель на максимум и пальнуть прямо в холм, вздымающийся впереди. Рука уже двинулась сама собой, но тут вспомнилось о товарище. Если за решающим выстрелом последует какой-нибудь ответный удар, Доггинз обречен. Все еще не до конца унявшись, он опустил оружие. Гнев истаивал медленно, восполняясь интересным ощущением потаенной мощи, гулко бьющейся сейчас в крови. Забравшись в металлическое одеяние, он, скрестив ноги, сел возле Доггинза, баюкая на сгибе руки жнец. Спать не хотелось, есть тоже; острота положения, похоже, разбередила некий глубинный резерв выносливости. Вечер окончательно остыл в ночь, над северным горизонтом зажглась первая звезда. Найл чутко вслушивался в шум реки, силясь различить среди бега воды всплеск, выдающий присутствие живого существа. Биение сердца унялось, став, в конце концов, таким тихим, что едва и различишь. Найл в очередной раз ошутил себя эдаким пауком, сидящим в центре паутины и чувствующим вибрацию каждой ее нити. Погрузившись в глубинное внутреннее спокойствие, он будто оказывался среди незыблемого, необъятного безмолвия. Вместе с тем было в этой тишине нечто, вызывающее растерянность. Прошло некоторое время, прежде чем Найл уяснил, что именно. За ним перестали наблюдать. С того самого момента, как они высадились в Дельте, Найл ощущал на себе неусыпное бдение. Не то ноющее, гнетущее чувство, что возникает порой, когда следит невидимый враг; просто ощущение, что Дельта сознает их присутствие. И вот это ощущение неожиданно исчезло. Найл потянулся под тунику и медленно повернул медальон. На этот раз не возникло и болезненной вспышки - лишь ровная глубокая сила, безупречно уживающаяся с безмолвием. Когда сосредоточенность отстоялась и чувства слились с окружающей темнотой, он осознал, что произошло. Безмолвие - это реакция на его необузданный гнев. Дельта боялась. Сидя настороже со жнецом наизготовку, он напоминал ядовитую змею, угрожающе собравшуюся в тугое кольцо и готовую прянуть. Дельта затаила дыхание, с ужасом ожидая, что же сейчас будет. И тут стало ясно, как надо поступить. Поднявшись, Найл расстегнул молнию на металлическом одеянии, и оно свободно упало к ногам. Затем он направился к реке. В эту минуту трезвое человеческое "я" восстало в нем: возникшая идея равносильна самоубийству. Но какая-то другая сила - более глубокая - превозмогла. Тогда он остановился на кромке берега и один за другим пошвырял оба жнеца как можно дальше. В странной тишине всплески прозвучали удивительно громко. Найл выпрямился, ожидая, что произойдет. Получилось неожиданно и банально. С реки донесся булькающий звук, будто потревожено какое-то крупное существо; на лицо упало несколько капель. Затем ночь, казалось, возвратилась на круги своя, наполнившись присущими ей звуками: шум воды, шелест листьев на ветру, повизгивание летучих мышей, время от времени отдаленный крик какого-нибудь ночного животного. Внешне ничего не изменилось, Найл по-прежнему был одиноким человеком в сердцевине дельты. Но чувствовалось, что он не является больше незваным гостем. Его жест доброй воли был воспринят одобрительно. Дельта приняла его. Пробравшись ощупью обратно, Найл снова сел возле Доггинза. Любопытно: им владело безмятежное терпеливое спокойствие. Он сделал то, что от него зависело, теперь оставалось только ждать. Найл сидел сложа руки на коленях и вдумчиво, без трепета слушал звуки ночи. Дельта выказала ему доверие, так что нет причины тревожится. Через полчаса взошла луна, и Найл смог оглядеться. Небо было безоблачно, звезды необычайно ярки - света столько, что можно различить дремлющие в лунном свете болота к северу, и сельву к югу. Отчетливо был виден южный склон холма, под этим углом опять напоминающий лицо. Созерцая его, Найл нутром почувствовал то, о чем смутно догадывался последние сутки. Перед ним не холм, а исполинское растение. Вот оно, то самое, что Симеон называл Нуадой, богиней Дельты. Зов прозвучал где-то часом позже, когда луна была уже высоко в небе. Найл сидел, расслабившись и настроившись на восприятие, когда ощутил позыв встать и скинуть обувь. Будь он животным, он и не заподозрил бы, что решение исходит не от него самого. Но, поскольку он был человек, некая его часть смотрела как бы сверху с бесстрастной созерцательностью на животное, подчиняющееся этому позыву. Скинув башмаки, Найл снял с шеи медальон и положил его возле. Туда же легла и вынутая из кармана раздвижная трубка. Доггинз спал, раскинувшись на спине. Лицо в свете луны казалось мертвенно-бледным, но уже не таким ужасно опухшим. Он чуть постанывал при дыхании. Найл прикрыл спящего металлической одежиной, подоткнув ее под его подбородок. Затем, все также повинуясь неизреченному приказу, двинулся вдоль берега. Он твердо ступал по спекшейся в корку глинистой полосе. Прошел уже примерно милю. Стволы деревьев по левую руку выглядели так, будто сделаны были из железа. Их ветви на слабом ветру были совершенно недвижны и не издавали ни звука. По другую руку текла величаво река. Время от времени с тяжелым всплеском наружу появлялось какое-нибудь существо - крупное - и тотчас скрывалось под водой. Он разглядел толком только одно: большого каймана, который не плыл, а, скорее, сплавлялся по течению, выставив ноздри над поверхностью. Животное проводило идущего мимо двуногого злобным взглядом, но опасности Найл не почувствовал. Он дошел до места, где река становилась шире и была частично перегорожена листвой и сучьями. Найл без колебаний вступил в воду. Ступни сантиметров на пятнадцать погрузились в вязкий ил,, затем пошла твердая галька. Чувствовалось, как возле самых ног юркают какие-то шустрые создания, Найл не спеша брел, подавшись корпусом вперед, пока вода не оказалась выше пояса. Из-под ноги вывернулась и остро царапнула голень ветка. Сердце екнуло: снизу по ноге мимолетно скользнуло какое-то гибкое мягкотелое существо. Найл осторожно, посту пью двигался вперед, пока вода не пошла, наконец, на убыль и он, наконец, выбрался на тот берег. Повинуясь тому же безотчетному позыву, он опять повернул на север и пошел в обратном направлении. По эту сторону реки растительность росла гуще и во многих местах подступала к берегу вплотную. В глубоких затемнениях - контрастах лунного света - двигаться приходилось с особой осторожностью. Из куста выпорхнула испуганная птица и, стрекотнув крыльями, забилась в гущу древесной поросли. Низом через прибрежный кустарник с треском пробиралось какое-то тяжелое животное. Найл не обратил на это внимание. Поравнявшись с Доггинзом, спящим под лунным светом на том берегу, он почувствовал безмолвный приказ повернуть налево в чащобу. Лунный свет сюда не пробивался, и идти приходилось только поступью, но, как ни странно, двигался Найл почти с той же уверенностью, что и на свету. Словно некое шестое чувство остерегало его, когда на пути встречался торчащий из земли корень или куст. Из затенения он вышел неожиданно для себя, и также неожиданно земля под ногами сделалась столь же твердой, что и спекшаяся глинистая корка речного берега. Начался подъем. Через несколько минут залитые лунным светом река и верхушки деревьев уже остались внизу. Найл находился на середине южного склона холма. По другую его сторону щетинилась густая, непроходимая на вид, спутанная поросль. Вскоре, однако, осталась внизу и она, и стало видно реку, огибающую холм с запада. Она была шире той, которую он недавно пересек и, судя по переливчатой серебристой поверхности, быстрее. Склон становился все круче; взбираться теперь приходилось, хватаясь за кусты и пучки травы. Через полчаса, уже неподалеку от вершины, склон мало чем отличался от вертикальной стены, и Найл решил поискать более сподручный подъем. Он стал осторожно смещаться вбок, пока не отыскал место, где растительность была достаточно густа, так что можно было затвердиться руками и ногами. Конечный отрезок пути, протяженностью около двадцати метров, оказался крут настолько, что, когда Найл мельком оглянулся, у него закружилась голова и проснулась боязнь: сейчас в два счета можно сыграть вниз и свернуть себе шею, никакая сила тут не поможет. Но вот, перевалив через отвесный край, он уже стоит на самом верху - ровная площадка, в центре возвышается предмет, который он по ошибке принимал за башню. Теперь было ясно, что это не башня, и не сломанное дерево. Не видно ни корней, ни четкого разграничения между выступом и самой площадкой. Ствол состоял из какого-то серого и, похоже, пористого материала. Проведя рукой по его купающейся в лунном свете боковине, Найл ощутил, что длинная полоса "коры" оторвана и свита у подножия выступа кольцом. Глубокая борозда, от которой она отщеплена, напоминает рану. Безусловно, это отметина оставлена молнией. Глубокие рубцы на верхушке, метрах в пяти у Найла над головой, по краям тоже будто опалены. Далеко внизу, с северной стороны, виднелось слияние двух рек. Тот склон, что издали напоминает человеческий профиль, был гораздо круче того, по которому Найл поднимался, так что на изгиб реки он смотрел почти вертикально. Отсюда взор охватывал почти все ее течение: вот она петляет через болота к морю, то и дело теряясь среди высокого тростника. К югу, плавно восходя к проему между холмами, лежала сельва, удивительно мирная на вид, в сиянии луны. Но не успел он и глаз отвести, как, мелькнув невдалеке, в ночи растворилось похожее на летучую мышь создание, размером во много раз крупнее птицы, и со странным резким криком нырнуло в лесную чащобу. Спустя пару секунд из ее глубины донесся неистовый страдальческий крик какого-то существа. Вдали, в проеме между холмами, угадывалась серебристо серая пустыня; именно по ней Найл возвращался из города Каззака. Найла вдруг пронизал ошеломляющий по остроте приступ ностальгии. Кстати, интересно: показалось, что рядом стоит отец. Не продержавшись и пару секунд, видение исчезло, оставив после себя чувство опустошенности. Вот вроде бы и конечная точка. Всплеск душевных сил сошел на нет. Весь последний час Найл пассивно следовал направляющему импульсу, который передвигал ему ноги, помыкал волей - будто ветер, несущий сухой листик. Теперь импульс канул. Найл все так же оставался пассивным и открытым для восприятия, ожидая дальнейших приказаний, но их не следовало. Заняться было больше нечем, и Найл двинулся вокруг основания выступа, внимательно его изучая. Основание, плавно загибаясь уходило в грунт, словно ствол большого дерева, но иных мест, где бы оно сходилось с землей, заметно не было. Грунт под ногами был в точности таким же жестким и серым, как и текстура самого выступа. Догадка переросла в уверенность: он стоит не на холме, а на верхушке некоего исполинского растения. На боковинах выступа не наблюдалось каких-либо наростов, намекающих, что здесь когда-то была листва: если и имелась, то давно уже облетела. Найл