ый вкус. - Верно, - подтверждает Морилире. - Их вкусные! Миленькая негритянка, завидев нас, идет навстречу. К нашему большому удивлению, она говорит на довольно правильном французском языке. - Я, - обращается она к мадемуазель Морна, - воспитана во французской школе, служила у белой женщины, жены офицера, вернулась в деревню во время большой битвы и попала в плен. Умею делать постель, как белые. Ты будешь довольна. Она ласково берет за руку мадемуазель Морна и увлекает в хижину. Мы возвращаемся, довольные, что наша компаньонка хорошо устроилась. Но час сна еще не пришел ни для нее, ни для нас. Не прошло и получаса, как мадемуазель Морна зовет нас на помощь. Мы бежим и при свете факелов видим неожиданное зрелище. На земле, у порога хижины, распростерта маленькая черная служанка. Ее спина исполосована красными рубцами. Несчастная отчаянно рыдает. Перед ней стоит, защищая ее, мадемуазель Морна, - она великолепна, когда гневается, - а в пяти шагах ужасный негр строит отвратительные гримасы, держа в руке палку. Мы спрашиваем объяснений. - Представьте себе, - говорит мадемуазель Морна,- я только что легла в постель. Малик, так зовут маленькую негритянку, - хорошенькое имя, не правда ли, оно напоминает о Бретани? - Малик обмахивала меня, и я начала засыпать. И вот этот зверь, ее хозяин, внезапно вернулся. Увидев меня, он пришел в ярость, потащил бедное дитя и принялся избивать, чтобы научить ее, как водить белых в его хижину. 1 Лувр - название одного из богатых парижских магазинов. - Хорошенькие нравы! - ворчит Бодръер. Он прав, этот веселый Бодрьер! Но он неправ, когда, злоупотребляя положением, принимает ораторскую позу и разражается следующим изумительным обращением: - Вот они, господа, эти варварские народности, которых вам угодно превратить в миролюбивых избирателей! Очевидно, он воображает себя на трибуне. Барсак вздрагивает, точно его укусила муха. Он выпрямляется и сухо отвечает: - Обращайтесь к тем, кто никогда не видел, как француз бьет женщину! Он тоже прав, господин Барсак! Неужели нам придется присутствовать при состязании в красноречии? Нет: Бодрьер не отвечает. Барсак повертывается к негру с палкой. - Эта малютка тебя покинет, - говорит он. - Мы уведем ее с собой. Негр протестует: негритянка его невольница. Он за нее заплатил. Неужели мы будем терять время, доказывая ему, что рабство запрещено на французской территории? Он все равно не поймет. Нравы преобразуются законами не в один день. Господин Барсак находит лучший выход. - Я покупаю твою невольницу, - говорит он. - Сколько? Браво, господин Барсак! Вот хорошая идея! Негр видит случай сделать выгодное дело и успокаивается. Он просит осла, ружье и пятьдесят франков. - Пятьдесят ударов палки! - отвечает капитан. - Ты их вполне заслуживаешь. Стали торговаться. Наконец, мошенник уступает служанку за старое кремневое ружье, кусок материи и двадцать пять франков. Все это ему выдают. Пока продолжается спор, мадемуазель Морна поднимает Малик и перевязывает ее раны, смазав маслом карите. Когда же сделка совершилась, она уводит ее в наш лагерь, одевает в белую блузку и говорит, положив ей в руку несколько монет: - Ты больше не раба: я тебе возвращаю свободу. Но Малик разражается рыданиями: она одна на свете, ей некуда идти, и она не хочет покидать "такую добрую белую": она будет служить у нее горничной. Она плачет, умоляет. - Оставь ее, девочка, - вмешивается Сен-Берен. - Она тебе, конечно, будет полезна. Она тебе окажет те тысячи мелких услуг, в которых женщина всегда нуждается, будь она даже мужчиной. Мадемуазель Морна соглашается тем охотнее, что ей этого очень хочется. Малик, не зная, как выразить благодарность Сен-Берену, который заступился за нее, бросается к нему на шею и целует в обе щеки. Назавтра Сен-Берен признался мне, что никогда и ничто ему не было так неприятно! Бесполезно прибавлять, что мадемуазель Морна не думала искать гостеприимства у туземцев в третий раз. Ей разбили палатку, и ничто больше не смущало ее сна. Таков был первый день нашего путешествия. Без сомнения, следующие будут очень походить на него. Поэтому я не буду рассказывать о них подробно, и, если не случится чего-либо особенного, руководитесь пословицей: "Ab uno disce omnes"1. Амедей Флоранс. ВТОРАЯ СТАТЬЯ АМЕДЕЯ ФЛОРАНСА Вторая статья Амедея Флоранса была опубликована в "Экспансьон Франсез" 18 января. Вы ее найдете здесь целиком. ЭКСПЕДИЦИЯ БАРСАКА (От нашего специального корреспондента) Дни идут за днями. - Мой гость. - Балет! - Я совершаю нескромность. - Чудесная ловля господина де Сен-Берена. - Боронья. - Чтобы сделать мне честь. - Тимбо! - Сорок восемь часов остановки. - Буфет. - Даухерико. - Розовая жизнь в черной стране. - Прав ли господин Барсак? - Я оказываюсь в затруднении. Даухерико. 16 декабря. Со времени моего последнего письма, написанного при дрожащем свете фонаря в зарослях в вечер нашего отправления, путешествие продолжалось без особенных происшествий. 1 Цитата из "Энеиды" римского поэта Вергилия, означающая; "По одному суди о всех". 2 декабря мы подняли лагерь в пять часов утра, и наша колонна, увеличившись на одну единицу, - осмелюсь ли я сказать, на пол-единицы, так как один белый стоит двух черных? - двинулась в путь. Пришлось разгрузить одного осла, переложив на других его поклажу, чтобы посадить Малик. Маленькая негритянка, казалось, по-детски забыла недавние горести: она все время смеется. Счастливая натура! Мы продолжали путь легко и спокойно, и если бы не цвет населения, нас окружающего, и не бедность пейзажа, можно было бы подумать, что мы не покидали Франции. Пейзаж некрасив: мы пересекаем плоскую или чуть волнистую страну с небольшими возвышенностями на северном горизонте и, докуда хватает глаз, видим только чахлую растительность - смесь кустарника и злаков высотой от двух до трех метров, носящую название "зарослей". Кое-где попадаются рощицы деревьев, хилых по причине периодических пожаров, опустошающих эти степи в сухое время года, и возделанные поля, "луганы", по местному выражению, за которыми следуют обычно большие деревья. Все это свидетельствует о близости деревни. Эти деревни носят глупые имена: Фонгумби, Манфуру, Кафу, Уоссу и так далее, я не продолжаю. Почему бы им не называться Нейльи или Леваллуа, как у людей? Одно из названий этих поселений нас позабавило. Довольно значительный город, расположенный на английской границе Сиерра-Леоне и который мы поэтому оставляем далеко в стороне от нашего пути, называется Тас-сен. Наш великий географ немало возгордился, открыв такого однофамильца в ста тридцати шести километрах от Конакри. Жители смотрят на нас приветливо и имеют совершенно безобидный вид. Я не думаю, что у них ум Виктора Гюго или Пастера, но так как ум не составляет условия для подачи избирательного бюллетеня, как доказано долгим опытом, можно полагать, что господин Барсак прав. Бесполезно упоминать, что начальник экспедиции входит в самые бедные деревушки и ведет долгие разговоры с их обитателями. Позади него господин Бодрьер производит свое следствие. Господа Барсак и Бодрьер, как и следовало предполагать, делают прямо противоположные выводы из того, что видят, и возвращаются к нам в одинаковом восхищении. Таким образом, все довольны. Это прекрасно. Мы пересекаем речки или следуем вдоль них: Форе-карьях, Меллакоре, Скари, Наба, Дьегунко и т. д., и проходим из долины в долину, почти не замечая их. Во всем этом нет животрепещущего интереса. Я смотрю в свои записки и не нахожу в них ничего интересного до 6 декабря, когда господин де Сен-Берен, который на пути к тому, чтобы стать моим другом Сен-Береном, учинил выходку для моего развлечения и, надеюсь, для вашего. В этот вечер мы остановились лагерем поблизости от деревушки Уалья. Когда пришло время, я возвращаюсь в палатку с законным намерением уснуть. Я нахожу там Сен-Берена, раздетого вплоть до рубашки и кальсон. Его одежда разбросана повсюду. Постель приготовлена. Очевидно, Сен-Берен вознамерился спать у меня. Я останавливаюсь у входа и созерцаю неожиданного обитателя моей палатки, занятого своими делами. Сен-Берен нисколько не удивляется, увидев меня. Вообще, Сен-Берен никогда не удивляется. Он очень взволнован, повсюду роется и разбрасывает содержимое моего чемодана по земле. Но он не находит того, что ищет, и это его раздражает. Он подходит ко мне и провозглашает убежденным тоном: - Ненавижу рассеянных людей. Они отвратительны! Я соглашаюсь, не моргнув глазом: - Отвратительны! Но что с вами случилось, Сен-Берен? - Представьте себе, - отвечал он, - я не могу найти моей пижамы. Я держу пари, что это животное Чумуки забыл ее на последней остановке. Это весело! Я подсказываю: - Если только она не в вашем чемодане! - В моем... - Так как это мой чемодан, дорогой друг, как и эта гостеприимная палатка, и эта постель... Сен-Берен выкатыаает удавленные глаза. Внезапно, поняв ошибку, он хватает разбросанную одежду и спасается бегством, как будто по его пятам гонится куча людоедов. Я падаю на постель и катаюсь от хохота. Что за восхитительное создание! Назавтра, 7 декабря, мы собираемся сесть за стол после утреннего перехода, когда замечаем негров, которые как будто за нами шпионят. Капитан Марсенея приказывает своим людям прогнать их. Они убегают, потом возвращаются. - Гонитесь за туземцем, он пустится в галоп, - изрекает по этому случаю доктор Шатонней, у которого мания по всякому поводу, а еще чаще без повода, цитировать стихи, обыкновенно не имеющие никакого отношения к делу. Но у всякого свои причуды. Морилире на наши расспросы сказал, что эти черные (их было около десятка) - торговцы и колдуны, у которых нет враждебных намерений, и они только хотят, одни - продать нам свой товар, а другие - развлечь нас. - Приготовьте мелочь и введите их в столовую! - сказал смеясь господин Барсак. Вошли черные, один безобразнее и грязнее другого. Среди них были "нуну", искусники тридцати шести ремесел, мастера горшков и корзинок, безделушек, деревянных и железных изделий; "дьюла" или "марраба", продававшие оружие, материи и особенно орехи "кола", которых мы сделали большой запас. Известны возбуждающие средства этого плода, который доктор Шатонней называет "пищей бережливости". Мы были очень рады приобрести большое количество их в обмен за соль. В областях, которые мы пересекаем, соль редка, ей тут, как говорится, нет цены. Ценность соли все увеличивается по мере того, как мы удаляемся от берега. Мы ее везем с собой несколько бочонков. Потом мы подзываем колдунов и приказываем им петь самые лучшие песни в честь нашей милой компании. Этих трубадуров1 черной страны двое. Первый держит в руке гитару. Что за гитара! Вообразите себе тыкву, проткнутую тремя бамбуковыми пластинками со струнами из кишок. Этот инструмент называют "дьянне". 1 Трубадуры - певцы и музыканты в старой Франции. Второй колдун, старик с воспалением глаз, что здесь часто случается, был вооружен чем-то вроде флейты, "фабразоро" на языке бамбара. Это простая тростинка, к каждому концу которой прилажена маленькая тыква. Концерт начался. Второй колдун, на котором была только "била", род повязки в три пальца шириной, обернутой вокруг бедер, принялся, танцевать. А его товарищ, более прилично одетый в одну из длинных блуз, которые называют "дороке", но страшно грязную, сел на землю, щипал струны гитары и испускал горловые крики, которые, как я полагаю, он хотел выдать за песню, адресованную солнцу, луне, звездам и мадемуазель Морна. Судорожные прыжки одного и завывания другого, странные звуки, извлекаемые двумя виртуозами из. их инструментов, возбуждающе подействовали на наших ослов.. Они бросили свое просо, рис и кукурузу и устроили не совсем обычный балет. Увлеченные примером, мы расхватали кастрюли и котлы и грянули по ним ложками и вилками. Господин де Сен-Берен разбил тарелку, воспользовался осколками, как кастаньетами, и пустился в разнузданное фанданго1 с вашим покорным слугой в качестве партнера. Господин Барсак, - должен ли я об этом говорить? - сам господин Барсак, утратив всякую сдержанность, свернул себе чалму из салфетки и, в то время, когда господин Бодрьер, депутат Севера, закрыл лицо, почтенный депутат Юга исполнил па самого сверхъюжного фантастического танца. Но нет такой хорошей шутки, которая не кончилась бы. После пяти минут суматохи мы принуждены были остановиться, истощенные. Мадемуазель Морна смеялась до слез. Вечером этого самого дня Амедеем Флорансом, нижеподписавшимся, был совершен проступок, в котором он признался в заголовке этой статьи. По правде говоря, к таким проступкам я уже привык, нескромность - маленький грех репортеров. Итак, в этот вечер мою палатку случайно поставили возле палатки мадемуазель Морна; я ложился спать, когда услышал по соседству разговор. Вместо того чтобы заткнуть уши, я слушал: это мой недостаток. 1 Испанский народный танец. Мадемуазель Морна говорит со своим слугой Тонга не, тот отвечает на фантастическом английском языке, который я выправляю для удобства читателей. Разговор, без сомнения, начался раньше. Мадемуазель Морна расспрашивает Тонгане о его прошлой жизни. В момент, когда я навострил уши, она спрашивала: - Как ты, ашантий... Вот как! Тонгане - не бамбара; я этого никогда не думал. - ...сделался сенегальским стрелком? Ты мне это уже говорил, когда нанимался, но я не помню. Мне кажется, мадемуазель Морна нечистосердечна. Тонгане отвечает: - Это после дела Бакстона... Бакстон? Это имя мне о чем-то говорит. Но о чем? Продолжая слушать, я роюсь в памяти. - Я служил в его отряде, - продолжает Тонгане, - когда пришли англичане и стали в нас стрелять. - Знаешь ты, почему они стреляли? - спрашивает мадемуазель Морна. - Потому что капитан Бакстон всех грабил и убивал. - Это все верно? - Очень верно. Жгли деревни. Убивали бедных негров, женщин, маленьких детей. - И капитан Бакстон сам приказывал совершать все эти жестокости? - настаивает мадемуазель Морна изменившимся голосом. - Нет, не сам, - отвечает Тонгане. - Его никогда не видали. Он больше не выходил из палатки, после прихода другого белого. Этот белый давал нам приказы от имени капитана. - Он долго был с вами, этот другой белый? - Очень долго. Пять, шесть месяцев, может быть, больше. - Где вы его встретили? - В зарослях. - И капитан Бакстон легко принял его? - Они не расставались до того дня, когда капитан больше не вышел из своей палатки. - И, без сомнения, жестокости начались с этого дня? Тонгане колеблется. - Я не знаю, - признается он. - А этот белый? - спрашивает мадемуазель Морна. - Ты помнишь его имя? Шум снаружи покрывает голос Тонгане. Я не знаю, что он отвечает. В конце концов, мне безразлично. Это какая-то старая история, меня она не интересует. Мадемуазель Морна спрашивает снова: - И после того как англичане стреляли в вас, что с тобой случилось? - Я вам говорил в Дакаре, где вы меня нанимали, - отвечает Тонгане. - Я и много других - мы очень испугались и убежали в заросли. Потом я вернулся, но уже никого не было на месте битвы. Там были только мертвецы. Я похоронил своих друзей, а также начальника, капитана Бакстона. Я слышу заглушенное восклицание. - После этого, - продолжает Тонгане, - я бродил из деревни в деревню и достиг Нигера. Я поднялся по нему в украденной лодке и пришел, наконец, в Тимбукту, как раз когда туда явились французы. На путешествие у меня ушло около пяти лет. В Тимбукту я нанялся стрелком, а когда меня освободили, я отправился в Сенегал, где вы меня встретили. После долгого молчания мадемуазель Морна спрашивает: - Итак, капитан Бакстон умер? - Да, госпожа. - И ты его похоронил? - Да, госпожа. - Ты знаешь, где его могила? Тонгане смеется. - Очень хорошо, - говорит он. - Я дойду до нее с закрытыми глазами. Снова молчание, потом я слышу: - Доброй ночи, Тонгане! - Доброй ночи, госпожа! - отвечает негр, выходит из палатки и удаляется. Я немедленно укладываюсь спать, но едва я затушил фонарь, как ко мне приходят воспоминания. "Бакстон? Черт возьми, если я этого не знаю! Где была моя голова?! Какой восхитительный репортаж я тогда упустил". В это уже довольно отдаленное время, - прошу извинить личные воспоминания! - я работал в "Дидро" и предложил моему директору отправить меня корреспондентом на место преступлений капитана-бандита. В продолжение нескольких месяцев он отказывал, боясь расходов. Что вы хотите? Ни у кого нет чувства важности событий. Когда же, наконец, он согласился, было слишком поздно. Я узнал в Бордо в момент посадки, что капитан Бакстон убит. Но все это старая история, и если вы меня спросите, зачем я вам рассказал этот удивительный разговор Тон-гане и его госпожи, то я отвечу, что, по правде говоря, я и сам не знаю. 8 декабря я снова нахожу в моей записной книжке имя Сен-Берена. Он неистощим, Сен-Берен! На сей раз это пустячок, но он нас очень позабавил. Пусть он и вас развеселит на несколько минут. Мы ехали около двух часов во время утреннего этапа, когда Сен-Берен начал испускать нечленораздельные звуки и задергался на седле самым потешным образом. По привычке мы уже начали смеяться. Но Сен-Берен не смеялся. Он еле-еле сполз с лошади и поднес руку к той части туловища, на которой привык сидеть, а сам все дергался, непонятно почему. К нему поспешили. Его спрашивали. Что случилось? - Крючки!.. - простонал Сен-Берен умирающим голосом. Крючки?.. Это не объяснило нам ничего. Только когда беда была поправлена, нам открылся смысл этого восклицания. Читатели, быть может, еще не забыли, что в момент, когда мы покидали Конакри, Сен-Берен, призванный к порядку теткой, - или племянницей? - поспешил подбежать, засовывая горстями в карман купленные им крючки. Конечно, он потом про них не думал. И эти самые крючки теперь отомстили за такое пренебрежение. Путем обходных маневров они поместились между седлом и всадником, и три из них прочно вцепились в кожу своего владельца. Понадобилось вмешательство доктора Шатоннея, чтобы освободить Сен-Берена. Для этого достаточно было трех ударов ланцета, которые доктор не преминул сопровождать комментариями. И он, смеясь, говорил, что такая работа - одно удовольствие. - Можно сказать, что вы "клевали"! - убежденно вскричал он, исследуя результаты первой операции. - Ой! - крикнул вместо ответа Сен-Берен, освобожденный от первого крючка. - Хорошая была рыбалка! - возгласил доктор во второй раз. - Ой! - снова крикнул Сен-Берен. И, наконец, после третьего раза доктор поздравил: - Вы можете гордиться, что поймали такую большую штуку! - Ой! - в последний раз вздохнул Сен-Берен. Операция закончилась. Осталось только перевязать раненого, который затем поднялся на лошадь и в продолжение двух дней принимал на седле самые причудливые позы. 12 декабря мы прибыли в Воронью. Воронья -- маленькая деревушка, как и все прочие, но обладает преимуществом в лице исключительно любезного старшины. Этот юный старшина, всего лет семнадцати-восемнадцати, усиленно размахивал руками и раздавал удары кнута любопытным, которые подходили к нам слишком близко. Он устремился к каравану с рукой у сердца и сделал нам тысячу уверений в дружбе, за что мы вознаградили его солью, порохом и двумя бритвами. При виде этих сокровищ он заплясал от радости. В знак признательности он приказал построить за деревней шалаши, в которых мы могли бы лечь. Когда я вступил во владение своим, я увидел "нуну", усердно занимавшихся тем, что углаживали и утаптывали почву, покрыв ее сушеным коровьим навозом. Я их спросил, к чему такой роскошный ковер; они ответили, что это помешает белым червям выползать из земли. Я был благодарен за внимание и заплатил им горстью каури1. Они пришли в восхищение. 1 Каури - местная монета, шестнадцать сотен которой стоят пять франков. - Прим. Ж. Верна. Каури - особый вид раковин. 13 декабря утром мы достигли Тимбо без особых приключений. Это поселение, наиболее значительное из всех, которые мы до сих пор миновали, окружено "тата", стеной из битой глины, толщина которой меняется в разных частях и позади которой возведены деревянные леса, где проходит дорожка для караула. "Тата" Тимбо окружает три деревни, отделенные одна от другой обширными возделанными или лесистыми пространствами, где пасутся домашние животные. В каждой из деревень есть маленький ежедневный рынок, а в самой крупной раз в неделю бывает большой базар. Из каждых четырех хижин одна необитаема. Она наполнена мусором и всякой дрянью, как, впрочем, и улицы. Нет сомнения, что в этих краях не хватает метельщиков. И здесь не только грязно, но и очень бедно. Мы видели детей, большей частью худых, как скелеты, рывшихся в отбросах в поисках пищи. А женщины отвратительно тощие. Это, впрочем, не мешает им быть кокетками. Так как был базарный день, деревенские богачки разрядились. Поверх "парадных" туалетов они надели голубые в белую полоску передники; верх туловища окутывался куском белого коленкора или дешевенькой тафты ослепительной расцветки; уши оттягивали тяжелые металлические кольца, поддерживаемые серебряными цепочками, которые перекрещивались на макушке; их шеи, запястья и щиколотки украшали браслеты и ожерелья из коралла или фальшивого жемчуга. Почти у всех прически были в форме каски. У иных было выбрито темя и на верхушке головы красовался нашлемник из волос, украшенный мелким стеклярусом. Другие ходили совершенно бритыми. Самые изящные щеголяли головой клоуна: острый пучок волос надо лбом и два хохолка по бокам. Кажется, по их прическам можно узнать, к какой расе они принадлежат: пель, манде, бамбара и т. д. Но у меня нет достаточных знаний, и я прохожу мимо этих этнографических подробностей, о которых господин Тассен по возвращении должен распространиться в книге, по меньшей мере серьезно обоснованной. Мужчины одеты в белые блузы или передники. Они носят самые разнообразные головные уборы - от красной суконной шапочки до соломенной шляпы и колпака, украшенного жестянками или кусочками цветной материи. Чтобы вас приветствовать, они ударяют себя в грудь ладонью добрых пять минут, повторяя слово "дагаре", что, как и "ини-тье", означает "здравствуйте". Мы отправились на большой базар, где нашли в сборе всю аристократию Тимбо. Торговцы уже с утра устроились в шалашах, расположенных в два ряда, или под полотнищами, укрепленными на четырех кольях; но "высший свет" явился только к одиннадцати часам. Здесь продается всего понемножку: просо, рис, масло из карите по 50 сантимов1 за килограмм, соль по 77 франков 50 сантимов за бочонок в 25 килограммов, быки, козы, бараны, а также куры по 3 франка 30 сантимов за штуку, что недорого; далее идут кремневые ружья, орехи кола, табак, галеты из просяной или кукурузной муки, "койо" (ленты для передников), различные материи -- гвинейская кисея и коленкор; шапки, тюрбаны, нитки, иголки, порох, кремни для ружей и т. д. и т. д.; и, наконец, разложенные на сухих кожах кучки гнилого мяса со своеобразным запахом - для лакомок. Тимбо, как я уже говорил, первый более или менее значительный центр, который мы встретили. Там мы оставались 13 и 14 декабря, не потому, что мы очень устали, а потому, что животные и носильщики, в сущности тоже вьючные животные, выказывали законное утомление. В продолжение этих 48 часов мы сделали многочисленные прогулки внутри "тата". Я ограничивался здесь самыми существенными наблюдениями. Не ждите от меня полных описаний, которые вы, впрочем, без труда найдете в специальных трактатах. Моя роль быть только историком экспедиции Барсака, и эта роль мне нравится. Меня вдохновляет муза истории Клио, но я не люблю географию. Пусть это будет сказано раз и навсегда. На следующий день после нашего прибытия, то есть 14 декабря, мы очень беспокоились о проводнике: в продолжение целого дня его напрасно искали. Он исчез. Успокойтесь: 15 декабря, в момент отправки, он был на своем месте и ко времени нашего пробуждения успел раздать немало палочных ударов, чтобы погонщики не сомневались в его присутствии. 1 Сантим - сотая часть франка Допрошенный Барсаком, Морилире упрямо отвечал, что он накануне совсем не покидал лагеря. Так как у нас не было уверенности, да и проступок был незначителен, казалось извинительным, что Морилире немного погулял на свободе, и об этом случае скоро забыли. Мы покинули Тимбо 15 декабря, в обычный час, и путешествие продолжалось без особых трудностей по обычному расписанию. Только стало заметно, что ноги наших лошадей уже не топчут дорогу, по которой мы до того следовали. Дорога после Тимбо постепенно превратилась в тропинку. Мы стали теперь настоящими исследователями. Изменилась и местность: она стала неровной, за подъемом следовал спуск, за спуском - подъем. Выйдя из Тимбо, мы должны были подняться на довольно крутой холм, спустились с него, прошли равниной и снова начали подъем к деревне Даухерико, у которой наметили остановиться на ночь. Люди и животные хорошо отдохнули, караван шел быстрее, чем обычно, и было всего шесть часов вечера, когда мы дошли до этой деревни. Нас ожидала самая дружеская встреча: сам старшина пришел к нам с подарками. Барсак благодарил, ему отвечали приветственными криками. - Меня не так горячо принимают в Эксе1, когда я прохожу там курс лечения, - убежденно сказал Бар-сак. - Я в этом был уверен: неграм только и недостает избирательных прав. Кажется, господин Барсак прав, хотя господин Бод-рьер сомнительно покачивал головой. Старшина продолжал расточать любезности. Он предложил нам расположиться в лучших хижинах деревни, а нашу спутницу просил принять гостеприимство в его собственном жилище. Этот горячий прием пришелся нам по сердцу, и дальнейшее путешествие уже представлялось нам в розовом свете, когда Малик, приблизившись к мадемуазель Морна, быстро сказала ей тихим голосом: - Не ходи, госпожа, умрешь! 1 Экс - город в Провансе, где имеются минеральные источники. Мадемуазель Морна в изумлении взглянула на ма-йенькую негритянку. Само собой разумеется, что я тоже услышал ее слова: это долг всякого уважающего себя репортера. Но их услышал и капитан Марсеней, хотя это и не его ремесло. Сначала он казался изумленным, потом, после короткого размышления, решился. Он в два счета освободился от назойливого старшины и отдал приказ устраивать лагерь. Я заключаю, что нас будут хорошо охранять. Эти предосторожности заставляют меня задуматься. Капитан - знаток страны черных; неужели и он верит в опасность, о которой предупредила Малик? Значит?.. Значит, я должен предложить себе перед сном вопрос: "Кто же прав, Барсак или Бодрьер?" Быть может, я это завтра узнаю. В ожидании я остаюсь в затруднении. Амедей Фяоранс. ТРЕТЬЯ СТАТЬЯ АМЕДЕЯ ФЛОРАНСА "Экспансьон Франсез" опубликовала третью статью своего специального корреспондента 5 февраля. По причинам, которые читатель скоро узнает, это была последняя статья, полученная газетой от ее ловкого репортера. Поэтому читатели, "Экспансьон Франсез" долгие месяцы .не разгадали загадки, поставленной Амедеем Флорансом в последних строках его статьи, той загадки, полное разрешение которой даст последующий рассказ. ЭКСПЕДИЦИЯ БАРСАКА (От нашего специального корреспондента) Чего боялась Малик? - Дунг-коно. - Станем друзьями! - Гель-тапе. - Крещение ослов. - Терпение. - Канкан. - Колдун. - Будем рассуждать. - Ночной шум. Канкан1. 24 декабря. Мы прибыли сюда вчера утром и отправимся в дальнейший путь завтра, в день рождества. 1 Сейчас от Конакри до Канкана проходит железная дорога (длиной 662 километра). Рождество!.. Мои мысли уносятся на родину, от которой мы так далеки (шестьсот пятьдесят километров от Конакри, по сведениям непогрешимого господина Тассе-на). Я думаю с удовольствием, которого прежде не испытывал, о равнинах, покрытых снегом, и в первый раз за многие годы у меня появилось страстное желание положить свои башмаки в камин, что, по меньшей мере, доказывает, что когда-то у меня был такой. Но не будем умиляться и вернемся к тому месту, где оборвались мои записки об экспедиции Барсака. Итак, в предыдущей статье я рассказал, что в момент, когда старшина и жители Даухерико приглашали нас принять их гостеприимство, Малик сказала на своем наречии мадемуазель Морна: - Не ходи, госпожа, умрешь! После этой фразы, услышанной капитаном, решено было устроить лагерь вне деревни, в том месте, где мы остановились. Капитан Марсеней, посовещавшись с Малик, приказал туземцам удалиться, чего требовали обстоятельства. Они возражали, уверяя в своих добрых чувствах, но капитан Марсеней не поддался и твердо велел им удалиться и не подходить к лагерю ближе чем на пятьсот метров. Мы скоро увидим, что эти предосторожности не были излишними. Господин Бодрьер, верный сторонник благоразумия, горячо одобрил принятые решения, хотя и не знал их причины. Господин Барсак, которому уже представлялось, как его с триумфом проносят под лиственными арками, украшенными трехцветными лентами, не мог скрыть досады. - Кто здесь приказывает, господин капитан? - Вы, господин депутат! - холодно, но вежливо ответил офицер. - В таком случае, почему вы, не спросив моего мнения, приказали разбить лагерь в поле, вместо того чтобы остановиться в деревне, и прогнали добрых негров, воодушевленных самыми лучшими намерениями? Капитан сделал паузу, как в театре, и спокойно ответил: - Господин депутат, если вы в качестве начальника экспедиции выбираете путь и устанавливаете походный порядок, то и я должен защищать вас, выполняя мой долг. Правда, мне следовало предупредить вас и раскрыть причины моего поведения, но приходилось спешить. Я прошу меня извинить, если я пренебрег этой... До сих пор все было хорошо. Капитан Марсеней признал свою вину, и господин Барсак счел себя удовлетворенным. К несчастью, - и, возможно, тут сыграло роль другое соперничество, - капитан волнуется, когда он раздражен, и вот он бросил неловкое слово, как искру в порох: - ...Если я пренебрег этой формальностью, - закончил он. - Формальностью?! - повторил господин Барсак, багровея от гнева. Ведь он с юга, господин Барсак, а об южанах говорят, что у них в жилах течет ртуть. Я чувствую, что начинается бестолковщина. Барсак начал, весь дрожа: - А теперь, по крайней мере, не соблаговолите ли вы открыть те могущественные мотивы, которые так вас взволновали? Так я и предчувствовал! Теперь очередь капитана сердиться. Он отвечает сухим тоном: - Я узнал, что против нас устроен заговор. - Заговор! - иронически восклицает Барсак. - Среди этих честных негров! В тридцати пяти километрах от Тимбо!.. В самом деле!.. Ну, и кто лее открыл вам этот... заговор? Нужно видеть, как Барсак произносит слово "заговор"! Он раздувает щеки, округляет глаза. Боже! Что, если бы он был в этот момент в Марселе? - Малик, - коротко отвечает капитан. Барсак принимается хохотать. И как хохотать! - Малик! Эта маленькая рабыня, за которую я заплатил двадцать пять су!.. Барсак извращает факты. Во-первых, Малик не рабыня, так как рабства нет на французской территории. Депутат должен это знать. И затем, Малик - очень "дорогая" женщина. За нее заплачено целых двадцать пять франков, старое ружье и кусок материи. Однако. Барсак продолжает: - ...двадцать пять су!.. Вот большой авторитет, в самом деле, и я чувствую, что вас обуял страх... Капитан чувствует удар. При слове "страх" он делает гримасу. Он овладевает собой, но я понимаю, что он разъярен. - Позвольте мне не разделить ваши опасения, - продолжает между тем Барсак, все больше и больше разгорячаясь. - Я буду героем, я! Я один отправлюсь з деревню на ночлег и завоюю отдых! Вот уж начинаются настоящие глупости. Я это предвидел. - Я вам этого не советую, - возражает капитан. - Я не знаю, ошиблась Малик или нет, но в случае сомнения надо принимать решение, которого требует благоразумие. Мои инструкции на этот счет строги, и я не задумаюсь, в случае надобности, действовать против вашей воли. - Против моей воли!.. - Если вы попытаетесь нарушить приказ военного командира и выйдете из лагеря, я, к сожалению, принужден буду держать вас в вашей палатке под надежной охраной. А теперь - ваш покорнейший слуга, господин депутат! Я должен наблюдать за устройством лагеря, и у меня нет больше времени спорить. Имею честь вас приветствовать! И с этими словами капитан поднес руку к кепи, повернулся по всем правилам военных уставов и удалился, оставив депутата Юга на волосок от апоплексического удара. Впрочем, откровенно говоря, я и сам был недалек от этого. Злоба Барсака была тем сильнее, что эта сцена произошла в присутствии мадемуазель Морна. Депутат устремился за капитаном с очевидным намерением затеять ссору, которая могла кончиться трагически, когда наша компаньонка задержала его: - Оставайтесь здесь, господин Барсак! Капитан не прав, что не предупредил вас, это верно; но он извинился, а вы оскорбили его в свою очередь. Вдобавок, защищая вас против вашей воли, он выполняет свой долг, рискуя навлечь ваш гнев и испортить себе будущность. Если бы у вас было хоть немного великодушия, вы бы его поблагодарили! - Ну, это уж чересчур! - Побольше спокойствия, прошу вас, и выслушайте меня. Я только что говорила с Малик. Это она предупредила господина Марсенея и сообщила о заговоре, который готовится против нас. Знаете ли вы что-нибудь о "дунг-коно"? Барсак отрицательно покачал головой. Он уже не пенился, но еще бурлил. - Я знаю, - перебил подошедший доктор Шатон-ней. - Это - смертельный яд, особенность которого в том, что он убивает свои жертвы только через неделю. Хотите узнать, как его добывают? Это достаточно любопытно. Барсак, по-видимому, не хотел слушать. Погасший вулкан еще дымился. За депутата ответила мадемуазель Морна: - Расскажите, доктор! - Я попытаюсь объяснить, - сказал доктор Шатон-ней не без колебания, - потому что это очень щекотливый вопрос... Ну, да ладно! Так знайте же, что для приготовления "дунг-коно" берут просяную соломинку и вводят ее в кишки трупа. Через двадцать дней ее вынимают, сушат и толкут. Полученный порошок кладут в молоко, или в соус, или в вино, или в иное питье, и, так как он не имеет никакого вкуса, его проглатывают, не замечая. Через восемь или десять дней человек пухнет. Его желудок раздувается до невероятных размеров. И через двадцать четыре часа человек погибает, и ничто, никакое средство, никакое противоядие не избавит его от этой зловещей судьбы, которая "коль недостойна Атрея, прилична Тиесту"1. Хорошо? Вот вам еще один стих! Я думаю, он рифмуется, но с чем, черт побери? 1 По греческой легенде, микенский царь Атрей из ненависти к своему брату Тиесту приказал убить двух его сыновей, приготовить из них кушанье и подать его на пиру Тиесту, который съел его, ничего не подозревая. - Вот какой заговор, - сказала мадемуазель Морна, - был устроен, против нас. Малик подслушала, как старшина Даухерико говорил об этом с соседними старшинами. Доло Саррон, так зовут старшину, должен был оказать нам сердечный прием, пригласить в свой дом, других - в дома сообщников. Там нам намеревались предложить местные кушанья и напитки, от которых мы не отказались бы. В это же время напоили бы наших солдат. Назавтра мы отправились бы, ничего не замечая, а через несколько дней почувствовали бы действие яда. Разумеется, все негры из окрестностей дожидались бы этого момента, и, когда наш конвой не в силах был бы действовать, они разграбили бы наш багаж, взяли бы ослов и лошадей, а погонщиков и носильщиков увели бы в рабство. Малик открыла этот заговор, предупредила капитана Марсенея, и вы знаете остальное. Можно себе представить, как взволновал нас этот рассказ! Господин Барсак был потрясен. - Ну? Что я вам говорил? - вскричал Бодрьер с торжествующим видом. - Вот они, цивилизованные племена! Знаменитые мошенники... - Я не могу опомниться, - дрожа ответил Барсак. - Я поражен, буквально поражен! Этот Доло Саррон с его приветливым видом! Ах!.. Но мы еще посмеемся! Завтра я прикажу сжечь деревню, а с этим негодяем Доло Сар-роном... - Одумайтесь, господин Барсак! - воскликнула мадемуазель Морна. - Вспомните, что ведь нам еще надо пройти сотни и сотни километров. Благоразумие... Ее перебил Бодрьер. Он спросил: - Да уж так ли нам необходимо упорствовать в продолжении этого путешествия? Нам был предложен вопрос: "Достаточно или недостаточно цивилизованы племена в Петле Нигера для того, чтобы можно было предоставить им политические права?" Мне кажется, мы уже знаем ответ. Опыт нескольких дней и особенно сегодняшнего вечера достаточен. Атакованный таким образом, Барсак выпрямился и собрался отвечать. Его предупредила мадемуазель Морна. - Господин Бодрьер не слишком требователен, - сказала она. - Он походит на того англичанина, который заявил, что все французы рыжие, только потому, что, высадившись в Кале1, встретил одного рыжего; нельзя судить о целом народе по нескольким злодеям. Да разве мало совершается преступлений в Европе!.. Барсак убежденно согласился. Но язык у него чесался. Он заговорил. - Совершенно справедливо! - вскричал он. - Но, господа, есть и другая сторона вопроса. Разве допустимо, чтобы мы, представители Республики, едва лишь на пороге большого предприятия, оставили его... Он хорошо говорит, господин Барсак! - ...оставили его, обескураженные первыми шагами, как боязливые дети? Нет, господа, тем, кому выпала честь нести знамя Франции, надлежит здраво владеть твердостью и смелостью, которых ничто не сломит. Итак, они по справедливости оценят важность опасностей, к которым идут, и, вполне сознавая эти опасности, они встретят их лицом к лицу, не бледнея. Но эти пионеры цивилизации... Клянусь небом, вот так речь! И в какое время! - ...эти пионеры цивилизации должны превыше всего дать доказательства осторожности и не должны поспешно выносить суждение обо всей огромной стране, основываясь на единственном факте, правдивость которого к тому же не доказана. Как превосходно сказал предыдущий оратор... Предыдущий оратор это была просто-напросто мадемуазель Морна. Он улыбался, этот предыдущий оратор, и, чтобы прервать поток красноречия господина Барсака, поспешил зааплодировать с большим шумом. Мы последовали ее примеру, разумеется, за исключением господина Бодрьера. - Вопрос разобран, - сказала мадемуазель Морна посреди шума, - и путешествие продолжается. Я повторяю, что благоразумие предписывает нам избегать всякого кровопролития, которое может повлечь возмездие. Если мы будем рассудительны, мы примем за главное правило - продвигаться мирно. Таково, по крайней мере, мнение господина Марсенея. - О, конечно! Раз уж это мнение господина Марсенея!.. - скрепя сердце одобрил Барсак. 1 Кале - французский порт. - Не принимайте иронического вида, господин Бар-сак! - молвила мадемуазель Морна. - Лучше разыщите капитана, с которым вы обошлись так невежливо, и протяните ему руку! Ведь мы, быть может, обязаны ему жизнью. Вспыльчивый господин Барсак- честный, превосходный