а охрипший кларнет, известный мотив из "Корневильских колоколов": Ходил три раза кругом света... и добавляет по адресу барона: Но половины не прошел... 10 В четверть первого наш поезд проехал станцию Кари-Бата, которая напомнила мне своей итальянской крышей станционные постройки на пригородной железной дороге Неаполь - Сорренто. Мы вступили на территорию Мервского оазиса, имеющего в длину сто двадцать пять километров, в ширину двенадцать и площадь в шестьдесят тысяч гектаров; как видите, меня нельзя упрекнуть в том, что я даю недостаточно точные сведения. Справа и слева видны обработанные поля, зеленые кущи деревьев, непрерывный ряд поселков, водоемы под сводами ветвей, фруктовые сады между домами, стада овец и быков, рассеявшиеся по пастбищам. Эту плодородную местность орошает река Мургаб, что значит Белая вода, и ее притоки. Фазаны там летают большими стаями, как вороны над нормандскими равнинами. В час дня поезд останавливается перед Мервским вокзалом в восьмистах двадцати двух километрах от Узун-Ада. Вот город, который неоднократно разрушался и заново отстраивался. Туркестанские войны не пощадили его. Говорят, что раньше это был настоящий притон грабителей и разбойников, и можно только пожалеть знаменитого Ки-Цзана, что он не жил в эту эпоху. Быть может, из него вышел бы второй Чингисхан. В Мерве поезд стоит семь часов. Я успею осмотреть этот любопытный город, коренным образом изменивший свой характер благодаря русской администрации, действовавшей зачастую даже слишком круто. После того, как русские войска овладели Мервом, древнее гнездо феодальных смут и разбоев стало одним из важнейших центров Закаспийского моря. Я спрашиваю у майора Нольтица: - Я не злоупотреблю вашей любезностью, если попрошу вас снова меня сопровождать? - Охотно буду вам сопутствовать, - отвечает он, - да и мне самому доставит удовольствие еще раз взглянуть на Мера. И мы отправляемся быстрым шагом. - Должен вас предупредить, - говорит майор, - что мы идем в новый город. - А, почему бы не начать с древнего? - спрашиваю я. - Это было бы более логично и последовательно. - Потому, что старый Мерв находится в тридцати километрах от нового, и вы увидите его только мельком, из окна поезда. Итак, вам придется довольствоваться описаниями вашего знаменитого географа Элизе Реклю. К счастью, они очень точные. От вокзала до нового Мерва совсем недалеко. Но какая ужасная пыль! Торговая часть города расположена на левом берегу реки. Планировка "вполне американская", и это должно понравиться Фульку Эфринелю: улицы широкие, протянутые как по ниточке, пересекающиеся под прямым углом; прямолинейные бульвары с рядами стройных деревьев; оживленное движение; толпы торговцев, одетых в восточные костюмы. Кругом снуют разносчики всевозможных товаров. Много двугорбых и одногорбых верблюдов. Последние, дромадеры, особенно ценятся за их выносливость и отличаются от своих американских собратьев формой крупа. На залитых солнцем, будто доведенных до белого каления улицах, мало женщин. Но среди них встречаются очень оригинальные особы. Представьте себе женщину, облаченную в полувоенный костюм, в мягких сапогах и с патронами на груди, как у черкесов. Кстати, берегитесь в Мерве бродячих псов. Эти голодные твари с длинной шерстью и опасными клыками - какая-то разновидность кавказской породы. Не эти ли собаки, как рассказывает инженер Буланжье, съели русского генерала? - Съели, но не совсем, - отвечает майор. - Они оставили сапоги. В торговом квартале, в глубине темных нижних этажей, где ютятся персы и евреи, в жалких лавчонках продаются те ковры поразительно тонкой работы и артистически подобранных расцветок, которые терпеливо ткут целыми днями старые женщины, даже и не подозревая о существовании жаккардовских трафаретов. По обеим берегам Мургаба русские расположили свои военные учреждения. Там обучаются солдаты-туркмены, состоящие на царской службе. На них штатская одежда, но синие форменные фуражки и белые погоны. Через реку перекинут деревянный мост длиною в пятьдесят метров, предназначенный не только для пешеходов, но и для поездов; над его перилами протянуты телеграфные провода. А на другом берегу-административная часть города, где живут в основном гражданские чиновники. Самое интересное из того, что здесь можно увидеть, - это деревушка Теке, непосредственно примыкающая к Мерву. Жители ее, текинцы, сохранили не только свой национальный тип, но и обычаи. Только там еще чувствуются следы местного колорита, которого так не хватает новому городу. На повороте одной из улиц торгового квартала мы сталкиваемся с американцем-маклером и англичанкой-маклершей. - И вы здесь, господин Эфринель! - восклицаю я. - Ведь в этом новом Мерве нет ничего интересного. - Напротив, господин Бомбарнак, город почти в американском стиле. Недостает только трамвая и газовых фонарей. - Со временем и это будет. - Надеюсь, и тогда Мерв станет настоящим городом. - А мне, господин Эфринель, хотелось бы посетить древний город и осмотреть его крепости, дворцы, мечети. Но, к сожалению, это слишком далеко, и поезд там не останавливается... - Вот уж что меня не интересует, - отвечает янки. - Я сожалею лишь о том, что в этих туркменских краях мне нечего делать. У мужчин, по-видимому, целы все зубы... - А у женщин - волосы - подхватывает мисс Горация Блуэтт. - А вы бы взяли, мисс, да скупили у них волосы. Тогда и время будет не зря потеряно. - Торговый дом Гольмс-Гольм, несомненно, этим займется, - отвечает мне негоциантка, - но после того, как мы используем волосяные богатства Поднебесной Империи. И милая парочка удаляется. Уже шесть часов вечера. Я говорю майору Нольтицу, что до отхода поезда мы еще успеем пообедать в Мерве. Он соглашается, и злая судьба приводит нас в "Славянскую гостиницу", где обеды намного уступают нашему вагону-ресторану. Был там, между прочим, "борщ" со сметаной, но я не рискнул бы его рекомендовать гурманам "XX века". Тут я вспомнил о своей газете. А как же быть с телеграммой? Ведь я хотел сообщить о мандарине, которого везет наш поезд. Удалось ли Попову выведать у безмолвных стражников имя этой высокой особы? Оказывается, удалось. Едва мы показались на платформе, как он подбежал ко мне со словами: - Я узнал его имя. Это Иен Лу, великий мандарин Иен Лу из Пекина. - Благодарю вас, Попов. Я мчусь в телеграфную контору и посылаю "XX веку" депешу следующего содержания: "Мерв, 16 мая, 7 часов вечера. Поезд Великой Трансазиатской выходит Мерва. В Душаке взяли тело великого мандарина Иен Лу, отправляемое из Персии в Пекин". Заплатить за телеграмму пришлось очень дорого, но вы, конечно, согласитесь, что она того стоит. Имя Иен Лу быстро распространяется среди пассажиров. Но мне показалось, что господин Фарускиар улыбается, когда его произносят. Поезд отошел в восемь часов без всякого опоздания. Спустя сорок минут мы прошли мимо старого Мерва, но уже стемнело, и я не смог ничего разглядеть. А ведь там есть старинная крепость с квадратными башнями, обнесенная стеной из обожженного на солнце кирпича, развалины гробниц и дворцов, остатки мечетей - одним словом, целые археологические сокровища, описание которых заняло бы не меньше двухсот строк петитом. - Не огорчайтесь! - сказал мне майор Нольтиц. - Все равно вы не были бы вполне удовлетворены, ведь старый Мерв четыре раза перестраивался. Если бы вам удалось увидеть четвертый город, Байрам-Али, относящийся к персидской эпохе, то вы не смогли бы увидеть ни третьего, монгольского, ни мусульманского города второй эпохи, носившего название Султан-Санджер-Кала, и уж, тем более, первоначального. Одни называют Искандер-Кала, по имени Александра Македонского, другие - Гяур-Кала, приписывая его основание Зороастру, создателю религии магов, лет за тысячу до христианской эры. Потому я советую вам забыть о всех ваших сожалениях. Так я и сделал, ничего другого мне не оставалось. Теперь поезд мчится на северо-восток. Станции удалены одна от другой на двадцать - тридцать километров. Названий их не объявляют, так как остановок там нет, и я довольствуюсь тем, что слежу за ними по моему путеводителю. Мы миновали Кельчи, Равнину, Пески, Репетек и так далее. И вот уже едем по пустыне, настоящей пустыне, где нет ни единой струйки воды. Поэтому для снабжения водой станционных резервуаров здесь прорыты артезианские колодцы. Майор рассказал мне, что инженеры, прокладывавшие дорогу, испытывали большие затруднения, когда им приходилось закреплять барханы на этом участке пути. Если бы щиты не были поставлены здесь наклонно, как бородки пера, то все полотно давно уже было бы засыпано песком, и движение поездов стало бы невозможным. Миновав полосу барханов, мы снова выезжаем на горизонтальную равнину, где прокладка рельсового пути не отняла много времени. Мало-помалу мои спутники засыпают, и наш вагон превращается в "Sleeping-car" [спальный вагон (англ.)]. Тогда я снова начинаю думать о моем румыне. Следует ли мне попытаться увидеть его этой же ночью? Бесспорно, и не только для удовлетворения моего, впрочем, весьма естественного, любопытства, а главным образом, чтобы его успокоить. И в самом деле, узнав, что кто-то раскрыл его секрет и даже пытался с ним заговорить, он может высадиться на одной из ближайших станций, пожертвовать своим путешествием и отказаться от свидания с мадемуазель Зинкой Клорк, лишь бы только избежать преследования железнодорожной Компании... Так вполне может случиться, и тогда мое вмешательство сослужило бы плохую службу этому бедняге... не говоря уже о том, что я потерял бы номер 11, один из интереснейших в моей коллекции. Поэтому я принимаю решение нанести ему визит еще до зари. На всякий случай, ради большей предосторожности, подожду, пока поезд не отойдет от станции Чарджуй [ныне Чарджоу], куда он должен прибыть в два часа двадцать семь минут пополуночи. Стоять он будет там пятнадцать минут, а затем направится к Амударье. После этого Попов уляжется в своей каморке, а я прошмыгну в багажный вагон, не боясь быть замеченным. Какими долгими показались мне эти часы! Несколько раз меня начинало клонить ко сну, но я делал над собой усилие и выходил на площадку подышать свежим воздухом. В установленное время, минута в минуту, поезд подошел к станции Чарджуй, на тысяча пятой версте. Это довольно значительный городок Бухарского ханства, до которого Закаспийская дорога доведена в конце 1886 года, через семнадцать месяцев после того, как была положена первая шпала. Теперь до Амударьи остается только двенадцать верст. Пусть поезд переедет эту большую реку, тогда и приведу в исполнение свой план. В Чарджуе, городе с населением до тридцати тысяч человек, выходят многие пассажиры, а вместо них в вагоны второго класса садятся другие, едущие до Бухары и Самарканда. Поэтому на платформе шумно и людно. Я тоже выхожу и прогуливаюсь около переднего багажного вагона. Вдруг вижу, дверь бесшумно отворяется... Кто-то в темноте крадется по платформе и незаметно проскальзывает в вокзал, едва освещенный несколькими керосиновыми лампами. Это мой румын. Это может быть только он. Незаметно прошмыгнув, он затерялся в толпе пассажиров. Но к чему эта вылазка? Может быть, ему не хватило провизии, и он захотел купить чего-нибудь в буфете? А может быть, как я и опасался, он решил обратиться в бегство? Ну, уж нет, этому я сумею помешать! Я познакомлюсь с ним. Пообещаю помощь и заступничество. Я заговорю с ним по-французски, по-английски, по-немецки, по-русски - на выбор... Я скажу ему: "Друг мой, положитесь на мою скромность... Я вас не выдам... По ночам буду приносить вам еду... А заодно стану вас развлекать и подбадривать... Не забывайте, что мадемуазель Зинка Клорк, по-видимому, красивейшая из румынок, ждет вас в Пекине..." И так далее. И вот я незаметно следую за ним. В общей сутолоке на него никто не обратит внимания. Ни Попов, ни любой другой чиновник не могут заподозрить в нем "железнодорожного зайца". Неужели он направится к выходу... неужели он ускользнет? Нет! Видимо, ему захотелось немножко поразмять ноги. Ведь в вагоне не очень-то нагуляешься! После шестидесяти часов заключения, от самого Баку, он заслужил десять минут свободы! Это человек среднего роста с гибкими движениями и плавной походкой. На нем стянутые поясом брюки, непромокаемая куртка и меховая фуражка темного цвета. Теперь я спокоен, насчет его намерений. Он возвращается к багажнику, поднимается на подножку, проходит через площадку и тихонько закрывает за собой дверь. Как только поезд тронется, я постучу в стенку ящика и на этот раз... Вот новая помеха! Вместо четверти часа поезд простоял в Чарджуе три часа. Пришлось чинить испорченный тормоз локомотива. Поэтому, невзирая на вопли немецкого барона, мы покидаем Чарджуй лишь в половине четвертого, когда уже забрезжил рассвет. Таким образом, я опять не попал в багажный вагон, но зато удалось увидеть Амударью. Эта большая река в древности называлась Оксом и соперничала с Индом и Гангом. Когда-то она впадала в Каспийское море - по карте можно проследить ее старое русло, - а теперь впадает в Аральское. Питаясь дождями и снегами Памирского плоскогорья, она катит свои быстрые воды среди глинистых и песчаных скал. Амударья тянется на две с половиной тысячи километров, и не случайно ее название на туркменском языке означает "река-море" [происхождение названия реки сейчас объясняется так: "Аму" - несуществующий теперь город, лежавший на берегу реки; "Дарья" - по-таджикски река, то есть река города Аму; древние географы называли Амударью "Окс" - по название, по-видимому произошло от тюркского "Аксу" - Белая вода]. Поезд вступает на мост длиною в полтора километра, переброшенный через Амударью на высоте одиннадцати метров от поверхности воды, когда река мелеет. Мост под поездом дрожит на тысячах свайных опор, расположенных по пяти между пролетами, отстоящими на девять метров один от другого. Этот мост, самый большой на Великой Трансазиатской магистрали, был построен генералом Анненковым за десять месяцев и обошелся в тридцать пять тысяч рублей. Вода в Амударье грязно-желтого цвета. Повсюду, насколько может охватить глаз, то здесь, то там виднеются островки. Попов обращает мое внимание на сторожевые посты, установленные у перил моста. - А для чего эти посты? - спрашиваю я. - Для людей, снабженных огнетушительными средствами. Это очень предусмотрительно! Ведь опасаться приходится не только искр от локомотива, не раз вызывавших пожары. Есть и другая опасность. Вверх и вниз по Амударье ходит множество барж с керосином, и нередко эти небольшие суда загораются, становясь настоящими брандерами [судно, груженное горючими и взрывчатыми веществами; применялось во времена парусного флота для поджога кораблей противника]. Поэтому и приходится принимать строгие меры предосторожности. Ведь если мост будет уничтожен пламенем, восстановить его удастся не раньше чем через год, и переправа пассажиров с берега на берег вызовет большие трудности. Наконец поезд тихим ходом перешел через реку. Рассвело. Опять потянулась пустыня - до самой станции Каракуль. А за нею уже видны излучины притока Амударьи, Зеравшана - "реки, катящей золото". Она течет до Согдийской долины, плодородного оазиса, в котором блистает город Самарканд. В пять часов утра поезд останавливается в столице Бухарского ханства, на тысяча сто седьмой версте от Узун-Ада. 11 Бухарское и Самаркандское ханства составляли некогда одну обширную область - Согдиану - персидскую сатрапию [местность, вверенная управлению сатрапа; сатрап - в древнем персидском царстве наместник области, пользовавшийся неограниченной властью], населенную первоначально таджиками, а затем узбеками, занявшими ее в конце XV века. А теперь стране грозит опасность нового вторжения - сыпучих песков, после того как в степях погиб почти весь саксаул, задерживавший передвижение дюн. Столица ханства Бухара, это - Рим ислама, священный город, город храмов, центр мусульманской религии. В годы своего расцвета "семивратная" Бухара была обнесена огромной стеной. Там всегда велась оживленная торговля с Китаем. В Бухаре не менее восьмидесяти тысяч жителей. Все это я узнал от майора Нольтица, который не раз бывал в этих краях и советовал мне хорошенько ознакомиться с живописной столицей ханства. Сам же он на этот раз не мог меня сопровождать, так как должен был сделать несколько визитов. Поезд простоит здесь до одиннадцати утра. Значит, пять часов стоянки! Но город расположен довольно далеко от станции. Если бы он не был соединен с нею узкоколейной железной дорогой, мне не удалось бы и мельком взглянуть на Бухару. Мы условились с майором, что вместе доедем до города, а там он меня покинет и займется своими делами. Итак, я лишаюсь его общества. Но неужели я останусь в полном одиночестве? Неужели ни один из моих номеров не составит мне компанию? Надо сообразить. Вельможный Фарускиар?.. На него можно рассчитывать не больше, чем на мандарина Иен Лу, запертого в катафалке на колесах. Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт?.. О них нечего и думать, когда дело идет о вещах, не представляющих для них ценности: о дворцах, мечетях, минаретах и всяком археологическом старье. А комическая пара?.. Эти не тронутся с места. Госпожа Катерна устала, а господин Катерна одну ее не оставит. Двое китайцев?.. Но они уже успели уйти. Может быть, сэр Фрэнсис Травельян?.. Почему бы и нет?.. Ведь я не русский, а сердится он только на русских. Центральную Азию завоевал не я... Не попробовать ли отпереть этого замкнутого джентльмена?.. Подхожу к нему, раскланиваюсь, хочу заговорить... Он небрежно кивает головой, поворачивает ко мне спину - вот животное - и уходит. Дековилевский паровичок дает последний свисток [Дековиль - французский инженер, сконструировавший узкоколейную железную дорогу]. Мы с майором садимся в открытый вагончик. Спустя полчаса въезжаем в город через Дервазские ворота. Майор покидает меня, и я в одиночестве отправляюсь бродить по улицам Бухары. Если бы я сообщил читателям "XX века", что мне удалось посетить здесь сто школ и все триста мечетей - почти столько же, сколько церквей в Риме, - они бы мне все равно не поверили, несмотря на то, что репортеры, бесспорно, заслуживают доверия. А потому я буду придерживаться истины. Пробегая по пыльным бухарским улицам, я заходил наудачу в разные здания, встречавшиеся по пути, заглянул на-базар, где продаются бумажные ткани перемежающихся цветов, называемые "аладжа"; легкие, как паутинка, платки; чудесно обработанные изделия из кожи; шелка, шуршание которых на местном наречии передается словом "чах-чук". В другом месте я видел небольшую лавчонку, где можно достать шестнадцать сортов чая, из которых одиннадцать принадлежат к категории зеленых чаев, преимущественно употребляемых в Китае и Центральной Азии. Самый дорогой среди них - "лука", одного листка которого достаточно, чтобы заблагоухал весь чайник. Затем я выхожу на центральные улицы. Водоем Лябихауз окаймляет одну из сторон квадратной площади, обсаженной вязами. Дальше возвышается так называемый "Ковчег" - укрепленный дворец эмира, ворота которого украшены вполне современными часами. Герману Вамбери [Вамбери Герман (1832-1913) - венгерский путешественник, исследователь Средней Азии и Персии] это сооружение показалось зловещим, и я с ним вполне согласен, хотя бронзовые пушки, защищающие вход, не столько отталкивают своим грозным видом, сколько привлекают художественной отделкой. Замечу кстати, что бухарскими солдатами, которые разгуливают по улицам в белых штанах, черных куртках, каракулевых шапках и высоких сапогах, командуют русские офицеры, в мундирах раззолоченных по всем швам. Справа от дворца находится самая величественная в городе мечеть Калян. Это целый мир куполов, колоколенок и минаретов, дающих приют аистам, которых в Бухаре бесчисленное множество. Иду дальше, куда глаза глядят, и попадаю в северо-восточную часть города на берег Зеравшана. Все городские арыки в санитарных целях два или три раза в месяц промываются свежими, прозрачными водами этой реки. И вот, только сейчас, в арыки поступила чистая вода. Мужчины, женщины, дети, собаки, двуногие, четвероногие - все бросились купаться и подняли такую суматоху, что даже трудно описать. Повернув на юго-запад, я сталкиваюсь с группой дервишей [дервиш - мусульманский монах в восточных странах] в остроконечных шапках, с посохами в руках, с развевающимися по ветру волосами. Иногда они останавливаются и начинают плясать под аккомпанемент песни, удивительно соответствующей характерным па ритуального восточного танца. Побывал я и на книжном базаре. Там сосредоточено не менее двадцати шести лавок, где продаются печатные книги и рукописи, но не на вес, как чай, и не пучками, как овощи, а поштучно, как самый ходкий товар. Что же касается многочисленных "медресе" [высшая духовная школа мусульман] - школ, которые принесли Бухаре славу университетского города, то должен признаться, что ни одной из них я не посетил. Усталый, измученный, доведенный до полного изнеможения, я поплелся назад и уселся под вязами на набережной Диванбеги. Там всегда кипят огромные самовары, и за один "танга" или семьдесят пять сантимов я утолил жажду "шивином", таким превосходным чаем, которого в Европе никто не знает. Вот и все мои воспоминания о туркестанском Риме. Если для полного осмотра города нужно не меньше месяца, то в моем распоряжении лишь несколько часов. В половине одиннадцатого я вернулся к поезду вместе с майором Нольтицем, которого встретил при посадке на узкоколейку. Вокзальные помещения завалены тюками бухарского хлопка и кипами мервской шерсти. Все мои номера, включая и немецкого барона, находятся уже на платформе. В хвосте поезда конвойные продолжают добросовестно охранять вагон с телом мандарина Иен Лу. Мне кажется, что трое из наших спутников наблюдают за ними с упорным любопытством; это те монголы подозрительного вида, которые сели в Душаке. Проходя мимо, я даже заметил, что Фарускиар сделал им какой-то знак, смысла которого я не уловил. Разве он их знает?.. Во всяком случае, это меня сильно интригует. Едва поезд отошел от станции, как пассажиры направились в вагон-ресторан. По соседству с нами оказались свободные места. Этим воспользовался молодой китаец и уселся поближе ко мне и майору Нольтицу. За ним последовал и доктор Тио Кин. Пан Шао знает, что я сотрудничаю в редакции "XX века", и ему, видимо, хочется познакомиться и поговорить со мною, как и мне с ним. Я не ошибся. Это настоящий парижский бульвардье [завсегдатай парижских бульваров и кабачков] в одежде китайца. Три года он провел в этом веселом городе, и не только развлекался, но и набирался знаний. Единственный сын богатого пекинского коммерсанта, он путешествовал и путешествует под крылышком Тио Кина, который именуется доктором, но в сущности представляет собой законченный тип лентяя и бездельника. Ученик это знает и все время над ним посмеивается. Поверите ли вы, что с тех пор, как доктор Тио Кин отыскал у букиниста на набережной Сены книжечку Корнаро, он только и старается согласовать свое существование с правилами "Искусства долго жить, пребывая в добром здравии". Умеренное количество еды и питья, особый режим для каждого сезона, воздержанность, способствующая бодрости духа, невоздержанность, приносящая великое зло, средства, помогающие исправить дурной темперамент и пользоваться отличным здоровьем до самого преклонного возраста, - таковы предписания, столь искусно защищаемые благородным венецианцем, которые без конца изучает этот тупица-доктор. Пан Шао беспрестанно отпускает на его счет злые и меткие шутки, но Тио Кин не обращает на них никакого внимания. Тут же за завтраком мы могли наблюдать некоторые проявления его мании, ибо доктор так же, как и его ученик, говорит на чистейшем французском языке. - Прежде чем приняться за еду, - обращается к нему Пан Шао, - не будете ли вы, доктор, так любезны и не напомните ли мне, сколько существует основных правил для определения разумной меры еды и питья? - Семь, мой юный друг, - с полной серьезностью отвечает Тио Кин. - И первое из них - принимать ровно столько пищи, чтобы сразу после еды быть способным приступить к умственным занятиям. - А второе?.. - Второе - принимать лишь такое количество питья, чтобы потом не чувствовать ни вялости, ни тяжести на желудке, ни малейшего телесного утомления. Третье... - Если вы не возражаете, доктор, то на этом мы сегодня остановимся, - прерывает его Пан Шао. - Вот, кстати, пилав, который кажется мне очень хорошо приготовленным и... - Берегитесь, мой дорогой ученик! Это кушанье - род пудинга и рубленой баранины, смешанной с жиром и пряностями... Я боюсь, как бы это не обременило... - Поэтому, доктор, я советую вам не есть его. А уж я последую примеру этих господ. Так Пан Шао и поступает и - не зря, так как пилав поистине восхитителен. Доктору же ничего не остается, как довольствоваться самыми легкими блюдами. По словам майора Нольтица, этот же пилав, приготовленный особым способом на сильном огне и называемый "зенбузи", бывает еще вкуснее. Да и может ли быть иначе, если это слово означает "дамские поцелуи"? Поскольку господин Катерна выражает сожаление, что этого блюда нет в меню, я осмеливаюсь заметить: - Не кажется ли вам, что зенбузи можно найти не только в Центральной Азии? А Пан Шао, смеясь, прибавляет к этому: - Лучше всего их приготовляют в Париже. Я смотрю на молодого китайца. Он с такой силой двигает челюстями, что это вызывает замечание доктора, предостерегающего его от "неумеренной траты основной влаги, содержащейся в организме". Завтрак прошел очень весело. Разговор коснулся успешной деятельности русских в Средней Азии. Мне кажется, что. Пан Шао хорошо знаком с этим вопросом. Русским удалось создать не только Закаспийскую железную дорогу. С 1888 года они начали производить изыскательные работы по прокладке Транссибирской магистрали. Теперь она уже строится, и работы далеко продвинулись вперед. Вслед за первой линией, соединяющей Ишим, Омск, Томск, Красноярск, Нижнеудинск и Иркутск, должны построить вторую, более южную, через Оренбург, Акмолинск, Минусинск, Абагатуй и Владивосток. Когда весь путь длиною в шесть тысяч километров будет проложен, Петербург окажется в шести днях езды от Японского моря. И эта Транссибирская дорога, которая всей протяженностью превзойдет Трансконтинентальную в Соединенных Штатах, обойдется не более семисот пятидесяти миллионов рублей. Легко себе представить, что разговор об успехах русских не может понравиться сэру Фрэнсису Травельяну. Хоть он не проронил ни слова и не поднял глаз от тарелки, его длинное лицо порозовело. - Эх, друзья мои, - говорю я, - все, что мы видим, - ничто по сравнению с тем, что увидят наши внуки. Мы с вами путешествуем на поезде прямого сообщения по Великой Трансазиатской магистрали. Но что-то будет, когда Великий Трансазиатский путь соединится с Великим Трансафриканским? - Но как же Азия может соединиться с Африкой железнодорожным путем? - спрашивает майор Нольтиц. - А очень просто: через Россию, Турцию, Италию, Францию и Испанию. Пассажиры смогут проехать без пересадит от Пекина до мыса Доброй Надежды. - А как же Гибралтарский пролив? - спрашивает Пан Шао. При этом слове сэр Фрэнсис Травельян настораживается. Как только речь заходит о Гибралтаре, так и кажется, что все Соединенное Королевство приводится в движение единым средиземноморским патриотическим порывом. - А как же Гибралтар? - повторяет майор. - Путь пройдет под ним, - отвечаю я. - Что может быть проще - туннель в каких-нибудь пятнадцать-двадцать километров. Тут не будет английского парламента, который возражает против прорытия туннеля между Кале и Дувром. В один прекрасный день оправдаются слова поэта: "Omnia jam fieri quae posse negabam" [случилось то, чего нельзя было ожидать (лат.); строка римского поэта Овидия]. Мои познания в латинском языке смог оценить только майор Нольтиц. Я слышу, как господин Катерна шепчет жене: - Это он на волапюке [искусственный "универсальный" язык, придуманный в 1879 году Иоганном Мартином Шлейером]. - Не подлежит сомнению, - продолжает Пан Шао, - что китайский император был прав, когда предпочел протянуть руку русским, а не англичанам. Вместо того, чтобы настаивать на проведении стратегической железной дороги в Маньчжурии, он предпочел соединиться с Транскаспийской магистралью через Китай и Китайский Туркестан. - И он поступил очень мудро, - добавляет майор. - Союз с англичанами позволил бы только связать Индию с Европой, тогда как сотрудничество с русскими дало возможность соединить с Европой весь азиатский континент. Я смотрю на сэра Фрэнсиса Травельяна. На скулах у него красные пятна, но он старается не выдавать своих чувств. Интересно, не заставят ли его эти нападки выйти из терпения? Если бы мне пришлось держать пари за или против, я был бы крайне затруднен в выборе. Майор Нольтиц возобновляет разговор, указывая на неоспоримые преимущества Великой Трансазиатской трассы с точки зрения торговых отношений между Азией и Европой, а также для безопасности и быстроты сообщения. Постепенно исчезнет старая ненависть между народами Азии и перед ними откроется новая эра. Уже одно это составляет громадную заслугу русских и вызывает одобрение всех цивилизованных наций. Разве не оправдались прекрасные слова, произнесенные Скобелевым после взятия Геок-Тепе, когда побежденные могли бояться репрессий со стороны победителей: "В своей политике по отношению к Центральной Азии мы не знаем парий!" [намек на то, что владычеством Англии весь индийский народ был низведен до бесправного положения парий; парии - одна из низших каст в Южной Индии]. - Такая политика говорит о наших преимуществах перед Англией, - закончил майор. Я ожидал, что с уст сэра Фрэнсиса Травельяна сорвется сакраментальная фраза: "Никто не может превзойти англичан!" Недаром же говорят, что джентльмены Соединенного Королевства произносят ее, едва появившись на свет... Но этого не произошло. Когда же я поднялся, чтобы произнести тост за Россию и Китай, сэр Травельян, очевидно, почувствовав, что его гнев может перейти всякие рамки, быстро вышел из-за стола. Видимо, мне и сегодня не придется узнать его политических убеждений! Само собой разумеется, что этот разговор не помешал барону Вейсшнитцердерферу старательно опустошать одно блюдо за другим, к вящему изумлению доктора Тио Кина. Вот немец, который никогда не читал предписаний достопочтенного Корнаро, а если и читал, то самым досадным образом делает все наоборот! Впрочем, вполне возможно, что он и не знает французского языка и ничего не понял из того, что здесь говорилось. Я думаю, что по этой же причине в разговоре не могли принять участия и Фарускиар с Гангиром. Они перекинулись всего несколькими словами по-китайски. Вместе с тем я должен отметить одну довольно странную подробность, не ускользнувшую от майора. Отвечая на вопрос о безопасности езды по Великой Трансазиатской магистрали, Пан Шао нам сказал, что по ту сторону туркестанской границы движение отнюдь не безопасно. То же самое мне говорил и майор Нольтиц. Тогда я невольно спросил молодого китайца, не слышал ли он до своего отъезда в Европу о похождениях Ки Цзана. - Слыхал, и довольно часто, - ответил он. - Ки Цзан орудовал тогда в провинции Юньнань. Но я надеюсь, что мы не встретим его на нашем пути. Должно быть, я неправильно выговорил имя этого известного разбойника, потому что, когда Пан Шао произнес его на своем родном языке, я едва его понял. Но зато я могу утверждать, что как только с уст молодого китайца сорвалось имя этого бандита, Фарускиар грозно нахмурил брови и в глазах его сверкнула молния. Затем он переглянулся со своим товарищем и снова стал с безучастным видом прислушиваться к разговорам пассажиров. Да, нелегко мне будет сблизиться с этим человеком! Он замкнут на все запоры, как несгораемый сейф, и без пароля его не отомкнешь. А поезд мчится на всех парах. В обычных случаях, когда он обслуживает одиннадцать станций, лежащих между Бухарой и Самаркандом, он тратит на двухсоткилометровый перегон целый день. Но сегодня, чтобы пройти без остановок расстояние между этими двумя городами, ему понадобилось только три часа. В два часа пополудни мы были уже в знаменитом городе Тамерлана. 12 Самарканд расположен в богатом оазисе, орошаемом рекою Зеравшан, которая протекает по Согдийской долине. Из брошюрки, купленной на вокзале, я узнаю, что этот город занимает одно из тех четырех мест, которые богословы "отводят" для земного рая. Но пусть лучше спорят на эту тему профессиональные толкователи! Самарканд был сожжен македонскими завоевателями в 328 году до нашей эры и частично разрушен войсками Чингисхана около 1219 года. Затем он стал столицей Тамерлана, - город, конечно, может этим гордиться, но в XVIII веке он был снова разрушен кочевниками. Как видите, история всех основных городов Центральной Азии сопровождалась резкими переходами от величия к падению. Пять часов дневной стоянки в Самарканде обещают мне некоторое развлечение и несколько страниц заметок. Но нельзя терять времени. Город, как водится, состоит из двух частей. Новая, построенная русскими, отличается современной архитектурой. Кругом зеленеющие парки, обсаженные березами улицы, дворцы, коттеджи, уютные домики в современном стиле. Старая часть города богата великолепными памятниками своего былого величия. Чтобы их добросовестно изучить, потребовалось бы несколько недель. На этот раз я не одинок. Майор Нольтиц свободен и отправится вместе со мной. Мы уже выходим из вокзала, как к нам подбегают супруги Катерна. - Вы идете осматривать город, господин Клодиус? - спрашивает первый комик, делая рукою округленный жест, который должен означать обширную территорию Самарканда. - Да, господин Катерна; вы угадали. - Если вы и майор Нольтиц будете так любезны, я хотел бы к вам присоединиться... - Пожалуйста! - Конечно, вместе с мадам Катерна, без нее я ни на шаг... - Это сделает нашу экскурсию еще более приятной, - отвечает майор, любезно поклонившись артистке. Я же прибавляю: - А чтобы не устать и выиграть время, мои дорогие друзья, я предлагаю нанять арбу. - Арбу? - восклицает господин Катерна, балансируя с боку на бок. - А что такое арба? - Местный экипаж! - Тогда пусть будет арба! - соглашается артист. Мы усаживаемся в один из этих ящиков на колесах, которые стоят перед вокзалом, сулим "ямщику" - то есть кучеру - хорошие чаевые, он обещает не пожалеть своих "голубчиков". И вот пара маленьких лошадок быстро мчит нас по улицам Самарканда. По левую руку остается расположенный веером русский город, дом губернатора, окруженный красивым садом, городской парк с тенистыми аллеями, обширная усадьба начальника округа, захватывающая даже часть старого города. Арба проезжает мимо крепости, на которую майор обращает наше внимание. Там, неподалеку от бывшего дворца эмира бухарского, находятся могилы русских солдат, павших при атаке в 1868 году. Отсюда, по узкой и прямой улице, наша арба въезжает на площадь Регистан, "которую не следует смешивать с площадью того же названия в Бухаре", как наивно сказано в моей брошюрке. Площадь Регистан - красивый четырехугольник, правда, немного попорченный тем, что русские вымостили его и украсили фонарями. Но это, безусловно, понравится Фульку Эфринелю, если он соблаговолит осмотреть Самарканд. По трем сторонам площади возвышаются хорошо сохранившиеся развалины трех "медресе", где "муллы" давали детям религиозное образование. В Самарканде насчитывается семнадцать медресе и восемьдесят пять мечетей. Здания медресе очень похожи одно на другое. В центре - галерея, ведущая во внутренние дворы; стены сложены из кирпича, покрытого светло-желтой и нежно-голубой глазурью: повсюду арабески - причудливые золотые линии на бирюзовом фоне, - кстати, этот цвет преобладает. Склонившиеся минареты, кажется, вот-вот упадут, но никогда не падают, к счастью для их эмалевой облицовки, намного превосходящей, по мнению бесстрашной путешественницы госпожи Уйфальви-Бурдон, даже лучшие сорта наших эмалей. А ведь дело тут идет не о какой-нибудь вазе, которую ставят на камин или цоколь, а о минаретах внушительной высоты! Эти чудеса строительного искусства сохранились в том же нетронутом виде, какой они имели при Марко Поло, венецианском путешественнике ХIII века, посетившем Самарканд. - Ну как, господин Бомбарнак? - спрашивает майор. - Нравится вам площадь Регистан? - Она великолепна! - восклицаю я. - Да, - вставляет свою реплику комик, - она вполне могла бы послужить чудесной декорацией для балета. Не правда ли, Каролина? Посмотри на эту мечеть возле сада и на ту, рядом с дворцом. - Ты прав, Адольф, - говорит артистка, - но для большего эффекта я бы выпрямила эти башни, а посредине устроила светящиеся фонтаны... - Блестящая мысль, Каролина! Послушайте, господин Бомбарнак, а не смогли бы вы написать для нас драму с феерией в третьем акте, которая происходила бы на фоне такой декорации? Что же касается названия... - То так и напрашивается "Тамерлан", - отвечаю я. Но комик встретил мое предложение без восторга. Я догадываюсь, что фигура завоевателя Азии кажется ему недостаточно современной, не в духе "Конца века" ["Конец века" - название художественного направления, сложившегося во французской литературе и искусстве в последние десятилетия XIX века]. Наклонившись к жене, господин Катерна поспешно добавляет: - Я видел площадь и покрасивее этой в феерии "Дочь ночи", в театре Порт-Сен-Мартен [театр в Париже]. - А я в Шатле, в "Михаиле Строгове" [роман Жюля Верна, инсценировка которого, сделанная самим автором, с большим успехом шла на сцене парижского театра Шатле], - вторит ему жена. Спорить с ними бесполезно. Ведь они смотрят на все сквозь призму театральных декораций, предпочитая колеблющийся холст волнам океана, нарисованное небо настоящему, искусственные деревья - чаще лесов. Декорации Камбона, Рюбэ или Жамбона не могут сравниться для них ни с каким естественным пейзажем. Словом, искусство они ставят выше природы, и было бы бесполезно пытаться их переубедить. Так как речь зашла о Тамерлане, я спрашиваю майора Нольтица, не посмотреть ли нам гробницу этого знаменитого правителя. Майор отвечает мне, что мы увидим ее на обратном пути. Мы подъезжаем к главному самаркандскому базару. Арба останавливается у одного из входов в огромное круглое здание, предварительно повозив нас по извилистым улицам старого города, где почти сплошь одноэтажные дома без всяких признаков комфорта. Вот он, базар. Повсюду нагромождены шерстяные ткани, яркие плюшевые ковры, красивые узорчатые шали, и все это разбросано вперемежку по прилавкам ларьков. Покупатели и продавцы отчаянно торгуются из-за всякого пустяка. Среди шелков выделяется материя под названием "канаус", которая, кажется, в чести у самаркандских модниц. Но ни качеством своим, ни блеском она не выдерживает сравнения с продукцией лионских фабрик. Однако в глазах госпожи Катерна появилось такое вожделение, словно она стояла у прилавков "Бон Марше" или "Лувра" [большие магазины в Париже]. - Вот бы мне костюм из т