что должна все время кружить и огибать препятствия. Здесь нередко встречаются инженерные сооружения - мосты и виадуки: многие из них - деревянные, и у пассажира поневоле замирает сердце, когда дощатый настил прогибается под тяжестью поезда. Не следует забывать, что мы в Поднебесной Империи, где даже несколько тысяч жертв железнодорожных катастроф составили бы ничтожнейший процент от четырехсотмиллионного населения. - К тому же, - говорит Пан Шао, - Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге. Тем лучше для него! На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной искусственной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом, кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты, старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом, а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина [крепостная стена] поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы. В шесть часов вечера - получасовая остановка в Тяньшуе. Я успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть. Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня. Я думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда [одна из центральных улиц Лондона] с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Ничего этого здесь нет. Но мы очутились в такой плотной завесе британского тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов. Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог. Сколько строк репортерской хроники пропало у меня из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань. Какой тоскливый день! С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь, и ночь претемная! Я выхожу на вокзал, покупаю в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за его будущее счастье с хорошенькой румынкой. Он проехал "зайцем", я-то знаю об этом, а вот если бы узнала Компания Великого Трансазиатского пути... Нет, она не узнает!.. Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они оглядывают его с особенным любопытством. Уж не подозревают ли они, что Кинко?.. Нет, это исключено. Ага! Они наблюдают за машинистом и кочегаром, двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней? Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань. Ночь, как я уже говорил, выдалась темная - ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи. Мне легко будет пробраться в багажный вагон. Никто меня не заметит. Да я и не очень-то злоупотреблял посещениями Кинко за эти двенадцать дней путешествия... Мои размышления прерывает Попов: - Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак? - Собираюсь. Из-за тумана пришлось весь день просидеть в душном вагоне. Захотелось немножко подышать свежим воздухом. А где будет следующая остановка? - В Шоуяне. Не доезжая этой станции - разъезд, откуда отходит Нанкинская линия. - Покойной ночи, господин Попов. - Покойной ночи, господин Бомбарнак! И вот я опять один. Мне вздумалось прогуляться по всему поезду. На минуту останавливаюсь на площадке перед вагоном с сокровищами. Все пассажиры, кроме китайских жандармов, видят последние сны - последние, разумеется, на Великом Трансазиатском пути. Возвращаюсь обратно. И Попов, кажется, крепко спит у себя в каморке, именуемой служебным отделением. Отворяю дверь багажного вагона, проскальзываю внутрь и легким покашливанием даю знать Кинко о своем приходе. Стенка ящика раздвигается, загорается лампочка. В обмен на пирожки и бутылку вина получаю благодарности и, как было задумано, пью с моим славным румыном за здоровье Зинки Клорк. Завтра я с ней непременно познакомлюсь. Без десяти час. Минут через десять мы минуем разъезд. Нанкинскую линию еще только начали прокладывать. Она обрывается на пятом или шестом километре, где строится сейчас виадук. Пан Шао говорил мне, что это будет большое сооружение в долине Чжу. Китайские инженеры успели пока что возвести опорные столбы, высотою около ста футов. В месте соединения Нанкинской ветки с Великой Трансазиатской магистралью установлена уже стрелка, позволяющая перегонять поезда на новую линию. Через три-четыре месяца ее собираются закончить. Чтобы не быть застигнутым врасплох во время стоянки, я прощаюсь с Кинко. Иду к выходу и вдруг слышу на задней площадке шаги. - Берегитесь, Кинко! - говорю я вполголоса. Лампа сейчас же гаснет, мы оба замираем. Я не ошибся - кто-то хочет войти в вагон. - Створка, задвиньте створку, - напоминаю я. Ящик закрыт. Я один во мраке. Конечно, это Попов, больше некому. Что он подумает, если застанет меня здесь? Мне уже пришлось однажды прятаться между тюками, когда я явился в первый раз к молодому румыну. Ну, что ж, спрячусь еще разок! Попов даже при свете фонаря не заметит меня за ящиками Фулька Эфринеля. Но это не Попов. Без фонаря он бы не вошел в багажник. Ба! Да тут не один человек, а несколько! Вот они пробираются через вагон, отворяют дверь, выходят на переднюю площадку... Это пассажиры, можно не сомневаться, но только зачем они здесь... и в такой час? Попробую разузнать! Если предчувствие не обманывает меня, они что-то затевают... Подхожу к передней стенке вагона, прислушиваюсь. Несмотря на грохот поезда, голоса звучат довольно внятно. Тысяча и десять тысяч чертей! Да ведь это Фарускиар разговаривает по-русски с Гангиром. Он, он, я не ошибаюсь!.. И с ними четыре монгола... Что им здесь понадобилось? Почему они собрались на площадке перед тендером? О чем они совещаются? Сейчас выясню. До меня доходит почти каждое слово. - Скоро мы будем у разъезда? - Через несколько минут. - И можно быть уверенным, что у стрелки дежурит Кардек? - Да, так мы условились. Условились? О чем, с кем, и кто такой этот Кардек? Разговор продолжается: - Нужно подождать, пока не покажется сигнал, - говорит Фарускиар. - Зеленый огонь? - спрашивает Гангир. - Да, он будет означать, что стрелка переведена. Не схожу ли я с ума? Не снится ли мне это? О какой стрелке они говорят? Проходит полминуты. Я собираюсь с мыслями. Надо скорее предупредить Попова. Я хотел побежать к выходу, но был остановлен возгласом Гангира: - Сигнал!.. Вот зеленый сигнал! - Это значит, что поезд будет пущен по Нанкинской ветке, - подтвердил Фарускиар. По Нанкинской ветке!.. Мы все тогда погибнем!.. В пяти километрах - долина Чжоу, где строится виадук. Следовательно, поезд несется в пропасть... Да, не напрасны были подозрения майора Нольтица! Он не обманулся насчет великолепного Фарускиара! Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали - отъявленный злодей, который втерся в доверие Компании лишь за тем, чтобы выждать подходящий случай и подготовить внезапный удар. Случай представился, когда на горизонте стали маячить миллионы китайского императора. И если Фарускиар защищал от шайки Ки Цзана сокровища Сына Неба, то только потому, что сам позарился на добычу. Нападение бандитов на поезд расстраивало его преступные планы. Вот почему он так храбро сражался! Вот из-за чего он рисковал жизнью и вел себя, как герой! А ты, бедняжка Клодиус, оказался настоящим болваном! Еще раз быть одураченным, снова плюхнуться в лужу... Ну и осел!.. Прежде всего надо помешать злодеям исполнить гнусный замысел. Надо спасти поезд, несущийся на всех парах к недостроенному виадуку. Надо спасти пассажиров от ужасной катастрофы. На сокровища, которыми хотят овладеть злоумышленники, мне наплевать, как на старую хронику. Ведь дело идет о жизни многих людей и о моей собственной жизни!.. Хочу побежать к Попову - и не могу сдвинуться с места. Ноги словно свинцом налились. Голова отяжелела. Неужели мы катимся в бездну? А может быть, я и в самом деле схожу с ума? Ведь Фарускиар и его сообщники тоже разделят нашу участь и погибнут вместе с нами... В эту минуту со стороны паровоза раздаются крики, крики людей, которых убивают... Нет сомнения! Машиниста и кочегара зарезали. Я чувствую, как поезд сбавляет скорость. Теперь все понятно: один из бандитов умеет управлять локомотивом. Замедление хода позволит им всем соскочить на полотно и убежать еще до катастрофы. Наконец мне удается побороть оцепенение. Шатаясь, как пьяный, я едва добираюсь до ящика Кинко и сообщаю ему в нескольких словах о случившемся. - Мы пропали! - восклицаю я в отчаянии. - А может быть, и нет, - отвечает он, и, прежде, чем я успеваю опомниться, выходит из ящика, выбегает из вагона и лезет на тендер. - Идите! Идите сюда! Идите поскорей! - твердит он. Не помню, как мне это удалось, но уже через несколько секунд я оказался рядом с ним в паровозной будке. Ноги скользят в крови - в крови машиниста и кочегара, сброшенных на путь. Фарускиар и его сообщники исчезли. Но прежде, чем убежать, один из них отпустил тормоза, усилил подачу пара, набил топку углем, и теперь поезд мчится с чудовищной скоростью. Еще несколько минут, и мы поравняемся с виадуком в долине Чжу. Кинко не теряет самообладания и мужества. Но - увы! - он не знает, как обращаться с регулятором, как отключить подачу пара, как перевести тормоза. - Нужно сказать Попову! - говорю я. - А что сделает Попов? Нет, медлить нельзя! Осталось одно средство. - Какое? - Усилить огонь, - спокойно отвечает Кинко, - закрыть все клапаны, взорвать локомотив... - Неужели только это отчаянное средство может остановить поезд, прежде чем он достигнет виадука и сорвется в пропасть? Кинко энергично подбрасывает в топку уголь - лопату за лопатой. Давление увеличивается, котел бурлит, пар со свистом вырывается из клапанов. Скорость резко возрастает - она больше ста километров. - Скажите всем, чтобы скорее бежали в задние вагоны! - кричит мне Кинко. - А вы сами? - Торопитесь, торопитесь, время не ждет! И я вижу, как он изо всех сил налегает на рычаги, закрывая клапаны и отдушины. - Прочь, прочь отсюда! - приказывает мне румын. Я слезаю с тендера, пробегаю через багажный вагон, бужу Попова и кричу не своим голосом: - Назад!.. Все назад!.. Проснувшиеся пассажиры толпятся в проходах, устремляясь в задние вагоны... Вдруг раздался ужасающий взрыв, за которым следует резкий толчок. На какое-то мгновение поезд замирает, а потом, увлекаемый силой инерции, продолжает катиться вперед, проходит еще с полкилометра и останавливается... Попов, майор. Катерна, я и большинство пассажиров - все мы тотчас же спрыгиваем на полотно. В темноте перед нами смутно рисуются строительные леса и очертания мостовых опор, поставленных для будущего виадука в долине Чжу. Еще каких-нибудь двести шагов, и поезд Великой Трансазиатской магистрали был бы поглощен бездной. 25 А я так боялся томительного однообразия этого заурядного путешествия в шесть тысяч километров, не ожидая от него никаких ярких впечатлений и переживаний, достойных печатного станка. И, по правде сказать, я даже не надеялся найти для моей хроники какой-нибудь стоящий материал! Но несомненно и то, что я опять попал впросак. Угораздило же меня в телеграмме, посланной "XX веку", представить Фарускиара героем! Правда, намерения у меня были самые лучшие, но недаром говорится - благими намерениями вымощен ад. Поэтому ваш покорный слуга вполне заслуживает чести стать мостильщиком ада. Мы находимся в двухстах шагах от долины Чжу, широкой впадины, потребовавшей сооружения виадука, протяженностью приблизительно в триста пятьдесят - четыреста футов. Каменистое дно впадины лежит на глубине ста футов. Если бы поезд свалился в пропасть, не уцелела бы ни одна живая душа. Эта катастрофа, безусловно, интересная с точки зрения репортажа, стоила бы целой сотни жертв. Но благодаря хладнокровию и решительности молодого румына мы все были спасены от гибели. Все ли? Нет, не все. За наше спасение Кинко заплатил своей жизнью... А вдруг ему повезло и смерть его миновала?. Случись такое чудо, он, конечно, вернулся бы в свое убежище и стал бы терпеливо дожидаться моего прихода. Воспользовавшись всеобщей суматохой, я опять пробираюсь в багажный вагон. Увы, никаких надежд! Ящик пуст, пуст, как сейф прогоревшего банка. Бедный Кинко стал жертвой своего великодушия. Так вот кто был настоящим героем! Не гнусный бандит Фарускиар, которого я так неосторожно прославил на весь мир, а скромный румын, этот жалкий железнодорожный "заяц", этот несчастный жених, которого напрасно будет ждать его невеста. Я воздам ему должное, я расскажу о его подвиге! Вряд ли я поступлю нескромно, если раскрою его тайну. Да, он обманул Компанию Великой Трансазиатской магистрали, но не будь этого обмана, поезд со всеми пассажирами был бы теперь на дне пропасти. Не окажись среди нас этого смельчака, мы все как один погибли бы ужасной смертью... Обескураженный, я снова спускаюсь на полотно, с тяжелым сердцем, со слезами на глазах. План Фарускиара, которому едва не помешал его соперник Ки Цзан, задуман был очень ловко. Ему ничего не стоило направить поезд на боковую ветку, ведущую к недостроенному виадуку. На месте соединения обеих линий должен был дежурить соучастник бандитов и в нужный момент перевести стрелку. И как только показался зеленый сигнал, подтвердивший, что "все в порядке", злодеи убили машиниста и кочегара, замедлили на минуту скорость и соскочили на ходу с поезда, предварительно набив до отказа раскаленную топку. А теперь они, наверное, уже спустились в долину Чжу, чтобы найти среди обломков крушения сокровища богдыхана. Они надеялись скрыть свое ужасное преступление под покровом темной ночи... Самой утонченной китайской казни достойны такие негодяи! Но, к счастью, они жестоко обманулись! К тому же есть свидетель, и он сделает все возможное, чтобы бандиты были пойманы и понесли заслуженную кару. И раз уже нет в живых бедного Кинко, то свидетелем буду я. Это решено. Я расскажу обо всем китайским властям, после того, как повидаю Зинку Клорк. Надо будет исподволь подготовить ее к горестному известию, чтобы несчастье не обрушилось на нее сразу, как удар грома. Завтра же, как только мы приедем в Пекин, первым делом я отправлюсь на улицу Ша-Хуа. И если Зинка Клорк не захочет, чтобы я разгласил тайну ее покойного жениха, то ничто не помешает мне сообщить все подробности о злодеянии Фарускиара, Гангира и четырех бандитов, действовавших с ними заодно. Я видел сам, как они прошли через багажный вагон, я выследил их, подслушал разговор на площадке, слышал предсмертные крики машиниста и кочегара, а потом разбудил пассажиров воплями: "Назад!.. Все назад!" Все это я могу подтвердить под присягой. Увы! Я слишком поздно прозрел. Но ведь есть, как вы знаете, один человек, давно уже заподозривший Фарускиара в недобрых намерениях, и он только ждет случая выступить в роли обличителя! У разбитого паровоза собралась группа людей, среди них - майор Нольтиц, немецкий барон, господин Катерна, Фульк Эфринель, Пан Шао, Попов и я. Китайские жандармы, верные своему долгу, оцепили вагон с сокровищами. Что бы ни случилось, они не покинут его ни на минуту. Фонари, принесенные багажным контролером из хвостового вагона, позволили нам увидеть, что осталось от локомотива. Поезд, как помнит читатель, шел на большой скорости и остановился не сразу. Объясняется это тем, что взрыв произошел в верхней части котла. Колеса уцелели, и локомотив продолжал еще некоторое время двигаться по инерции. Поэтому пассажиры отделались лишь сильным толчком. Паровозная топка и котел превратились в бесформенные обломки. Мы увидели сломанные и скрученные трубы, смятые цилиндры, разъединенные рычаги. Нашим взорам открылись зияющие раны и обнаженные внутренности железного трупа. Уничтожен не только локомотив, но и тендер приведен в негодность. Водяные баки пробиты, уголь высыпался на полотно. Зато передний багажный вагон остался, как это ни удивительно, почти неповрежденным. Потеряна последняя надежда: у молодого румына не было никаких шансов на спасение. При таком взрыве его могло убить, разорвать на части, разнести в клочья. Неудивительно, что даже и следов не осталось от его тела. Мы долго стояли молча, потрясенные ужасным зрелищем. - Нет сомнения, машинист и кочегар погибли при взрыве, - нарушает молчание кто-то из присутствующих. - Несчастные люди! - произносит Попов с тяжелым вздохом. - Я только одного не могу понять - как поезд очутился на Нанкинской ветке и почему они этого не заметили. - Ночь очень темная, и машинист мог не заметить, что стрелка была переведена, - говорит Фульк Эфринель. - Да, это единственное возможное объяснение, - соглашается Попов. - Машинисту следовало остановить поезд, а мы, наоборот, неслись со страшной скоростью. - Но кому понадобилось перевести стрелку? - спрашивает Пан Шао. - Ведь Нанкинская ветка еще не действует, и виадук не достроен. - Я думаю, это небрежность, - отвечает Попов. - А я считаю, что злой умысел, - подхватывает Фульк Эфринель. - Преступники хотели устроить крушение и заинтересованы были в гибели пассажиров. - С какой же целью? - спрашивает Попов. - Да все с той же! - восклицает Фульк Эфринель. - Чтобы похитить императорскую казну. Что еще могло прельстить преступников? Разве не с целью грабежа бандиты напали на нас между Черченом и Чарклыком? Считайте, что мы вторично подверглись нападению. Американец и сам не подозревал, насколько он был близок к истине. - Вы, стало быть, полагаете, - говорит Попов, - что после шайки Ки Цзана другие разбойники осмелились... Майор Нольтиц, до сих пор не принимавший участия в разговоре, перебивает Попова и говорит громко и внятно, так, чтобы его все услышали: - Где господин Фарускиар? Пассажиры оборачиваются, ожидая ответа. - Где его приятель Гангир? - продолжает майор. Ответа нет. - А где четверо монголов, которые ехали в последнем вагоне? - снова спрашивает майор. Ни один из них не отозвался. Пассажиры кричат хором: - Господин Фарускиар, где вы, где вы? Молчание. Попов входит в вагон, в котором ехал Фарускиар. В вагоне пусто. Пусто? Нет, не совсем. Сэр Фрэнсис Травельян спокойно сидит на своем месте, холодный и неприступный, совершенно чуждый всему происходящему. Ему ни до чего нет дела. Быть может, он думает в эту минуту, что на русско-китайской железной дороге не оберешься бестолковщины и беспорядков? Где это видано, чтобы стрелку переводил всякий, кому вздумается? Где это слыхано, чтобы поезд пошел не по своему пути? - Ну, так вот! - говорит майор Нольтиц. - Если хотите знать, какой злодей пустил поезд по Нанкинской ветке, - прямо в пропасть, чтобы завладеть императорскими сокровищами, - так знайте - это Фарускиар! - Фарускиар! - восклицают пассажиры, и большинство из них отказывается поверить обвинителю. - Как, - недоумевает Попов, - сам директор Правления дороги, который так мужественно вел себя во время нападения разбойников и собственноручно прикончил Ки Цзана? И тут я больше не могу сдерживаться: - Майор не ошибается, - говорю я, - крушение - дело рук Фарускиара. И ко всеобщему изумлению я рассказываю то, что мне стало известно благодаря случаю - как я узнал план Фарускиара и монголов, когда уже было поздно помешать преступникам. Но, до поры до времени, я ничего не говорю о Кинко и его доблестном поведении. Я еще успею воздать ему должное. Посыпались возгласы, проклятия, брань, угрозы. Как, неужели этот величественный Фарускиар, этот высокопоставленный чиновник, который так прекрасно проявил себя на деле, неужели он... Нет, это невозможно! Но факты - упрямая вещь. Я видел, я слышал, я утверждаю, что Фарускиар - инициатор и главный виновник катастрофы, едва не погубившей поезд и всех нас. Я заявляю во всеуслышание, что он самый ужасный разбойник из всех, какие только встречались в Центральной Азии! - Теперь вы видите, господин Бомбарнак, что мои подозрения были не напрасны? - говорит мне майор Нольтиц. - Да, - отвечаю я, - и признаюсь без ложного стыда, что меня обмануло мнимое благородство этого проходимца. - Господин Клодиус, - вмешивается в разговор первый комик, - напишите о случившемся в романе, и все будут говорить, что это неправдоподобно. Пожалуй, господин Катерна прав. Но то, что в романе кажется совершенно неправдоподобным, нередко случается в жизни. Многие считают невероятным наше чудесное спасение, не зная, как его объяснить. Только мне одному, посвященному в тайну Кинко, известно, почему локомотив был остановлен на краю пропасти загадочным взрывом. Теперь, когда всякая опасность миновала, следует принять меры к возвращению поезда на линию. - Сделать это очень просто, - говорит Попов. - Нужно только, чтобы некоторые из вас согласились потрудиться на общую пользу. - Я могу! - воскликнул господин Катерна. - Что от нас требуется? - спрашиваю я. - Дойти до ближайшей станции, - продолжает Попов, - то есть до Шоуяна и телеграфировать оттуда в Тайюань, чтобы поскорее прислали вспомогательный локомотив. - Далеко ли отсюда станция Шоуян? - спрашивает Фульк Эфринель. - Мы находимся сейчас приблизительно в шести километрах от начала Нанкинской ветки, - отвечает Попов, - а от разъезда до Шоуяна еще километров пять. - Итого одиннадцать, - говорит майор, - не так уж далеко. Хороший ходок пройдет это расстояние часа за полтора. Следовательно, локомотив из Тайюаня будет здесь часа через три. Я готов пойти. - Я тоже пойду, - заявляет Попов, - и чем больше нас соберется, тем лучше. Как знать, не встретим ли мы на дороге Фарускиара и его сообщников? - Вы правы, - соглашается майор Нольтиц, - и потому мы должны как можно лучше вооружиться. Действительно, предосторожность не лишняя, так как разбойники должны находиться где-нибудь неподалеку от долины Чжу. Правда, как только они узнают, что просчитались, они постараются улизнуть. Вряд ли бандиты осмелятся напасть вшестером на сотню путешественников, не считая китайских солдат, охраняющих императорскую казну. Двенадцать пассажиров, среди них Катерна, Пан Шао и я, вызываются сопровождать майора Нольтица. Попову мы все единодушно советуем не покидать поезда - и без него сделают в Шоуяне все, что требуется. Вооруженные револьверами и кинжалами, в половине второго пополуночи, мы быстрым шагом направляемся к разъезду и, несмотря на темноту, менее чем через два часа благополучно достигаем станции Шоуян. Разбойники нам на пути не встретились. Пускай их разыскивает теперь китайская полиция. Но найдет ли? Желаю ей успеха, но, по правде говоря, не очень-то в нее верю. Пан Шао вступает в переговоры с начальником станции, и тот дает телеграмму в Тайюань с просьбой немедленно прислать локомотив на Нанкинскую ветку. Три часа утра. Уже брезжила заря, когда мы вернулись на разъезд и остановились там в ожидании локомотива, а еще через три четверти часа послышались далекие гудки. Машина подходит, забирает нас на тендер, сворачивает на ветку и везет к поезду. Через полчаса мы на месте. Рассвело уже настолько, что можно окинуть взглядом окружающее пространство. Никому не говоря ни слова, я принимаюсь за розыски останков несчастного Кинко и не нахожу даже клочков от его одежды. Так как путь здесь одноколейный и нет поворотного круга, локомотив пойдет до развилки задним ходом. Взорванный паровоз и поврежденный тендер будут вывезены позже. Багажный вагон с ящиком - увы, пустым ящиком! - моего несчастного румына оказывается теперь в хвосте поезда. Через полчаса мы достигаем разъезда. К счастью, нам не пришлось возвращаться в Тайюань, что избавило нас от лишнего полуторачасового опоздания. Перейдя стрелку, локомотив повернул в сторону Шоуяна. Вагоны были отцеплены, откачены за разъезд и составлены в прежнем порядке. В пять часов пополудни мы ехали уже с нормальной скоростью по провинции Чжили. Мне нечего сказать об этом последнем дне путешествия. Замечу лишь, что китайский машинист даже и не старался наверстать потерянное время. Но если для нас еще несколько часов опоздания не так уж много значат, то совсем иначе относится к этому барон Вейсшнитцердерфер, который должен сесть в Тяньцзине на пароход в Иокогаму. И действительно, когда мы остановились около полудня на вокзале в Тяньцзине, немецкий "globe trotter" [турист, торопливо осматривающий достопримечательности; в буквальном переводе - "топтатель земного шара" (англ.)], соперник мисс Блай и Бисленда, бомбой вылетев на платформу, узнал, что иокогамский пароход покинул порт за три четверти часа до нашего прибытия и в эту минуту уже выходил в открытое море. Злополучный путешественник! Нечего удивляться, что на наш поезд изливается целый поток тевтонских ругательств, которые барон посылает "с бакборта, с штирборта и с обоих бортов сразу", как сказал бы господин Катерна. Но не будем слишком строги! Сейчас у него есть все основания браниться на своем родном языке! В Тяньцзине мы задержались только на четверть часа. Да простят мне читатели "XX века", что я не мог посетить этот китайский город с полумиллионным населением, город с многочисленными пагодами, европейским кварталом, где совершаются крупные торговые сделки, набережной реки Хайхэ, по которой вверх и вниз снуют сотни джонок... Повинен в этом не я, а Фарускиар, заслуживающий самой суровой кары уже за одно то, что он помешал мне выполнить подобающим образом мои репортерские обязанности! Последний этап нашего длинного пути не был отмечен никакими из ряда вон выходящими событиями. Единственно, что печалит меня до глубины души, - то что я не смогу доставить Кинко на улицу Ша-Хуа... Ящик его безнадежно пуст и теперь бесполезно сопровождать пустую тару к Зинке Клорк! Как повернется у меня язык сообщить молодой девушке, что жених ее не доехал до станции назначения, что Кинко больше нет в живых?.. Однако всему на свете бывает конец. Кончилось и наше путешествие в шесть тысяч километров по Великой Трансазиатской магистрали. По истечении тринадцати суток, час в час, минута в минуту, не считая однодневного опоздания, наш поезд останавливается у ворот столицы Поднебесной Империи. 26 - Приехали, Пекин! - громогласно объявляет Попов. Пассажиры выходят из вагонов. Четыре часа вечера. Если вы провели в поезде триста двенадцать часов, то вряд ли вам захочется броситься с места в карьер осматривать город - что я говорю! - четыре города, включенных один в другой! Впрочем, времени у меня достаточно, так как я намерен провести в Пекине несколько недель. Сейчас самое главное - найти приличную гостиницу. Наведя справки, узнаю, что европейским вкусам больше всего соответствует "Гостиница десяти тысяч снов", находящаяся неподалеку от вокзала. Визит к мадемуазель Зинке Клорк придется отложить до утра. Я и так явлюсь к ней раньше, чем принесут пустой ящик, и успею подготовить ее к горестному известию о гибели Кинко. Майор Нольтиц решил занять номер в той же гостинице, что и я. Мне не нужно поэтому прощаться ни с ним, ни с супругами Катерна, которые собираются недельки две пожить в Пекине, прежде чем уехать в Шанхай. Пан Шао и доктора Тио Кина ждет у вокзала присланный из дома экипаж. Но мы еще встретимся. Друзья так легко не расстаются, и рукопожатие, которым я обмениваюсь с молодым китайцем, выходя из вагона, не будет последним. Мистер и миссис Эфринель спешат покинуть вокзал, чтобы не потерять даром ни одной минуты. Дел у них, что называется, по горло. Они подыщут себе гостиницу в каком-нибудь китайском квартале, поближе к торговому центру. Но они не уйдут, не получив от меня добрых пожеланий! И мы с майором Нольтицем догоняем эту милую парочку. - Итак, мистер Фульк Эфринель, - говорю я, - сорок два ящика с изделиями торгового дома "Стронг Бульбуль и Кo" причалили в надежную гавань! А ведь какой опасности подвергались ваши искусственные зубы при взрыве локомотива! - Совершенно верно, господин Бомбарнак, - отвечает американец, - просто удивительно, что мои зубы не сломались. Сколько было приключений после нашего отъезда из Тифлиса! Поистине, путешествие оказалось менее однообразным, чем я ожидал. - И вдобавок ко всему, - замечает майор, - вы успели еще жениться в дороге. - Wait a bit! - произносит янки каким-то странным тоном. - Извините, мы торопимся. - Не смеем вас задерживать, мистер Эфринель, - ответил я. - Позвольте только сказать до свидания миссис Эфринель и вам. - До свидания, - буркнула американизированная англичанка, еще более тощая и сухопарая, чем в начале путешествия. И прибавила, обращаясь к мужу: - Мне некогда ждать, мистер Эфринель. - А мне и подавно, миссис... Мистер, миссис!.. Вот как! Они уже больше не называют друг друга Фульк и Горация! И молодожены порознь направляются к вокзалу. Мне невольно приходит в голову, что маклер должен повернуть направо, а маклерша налево. Впрочем, это их дело. Остается еще номер 8, сэр Фрэнсис Травельян, немое лицо, не произнесшее ни одного слова на протяжении всего действия, я хотел сказать - путешествия. Неужели я так и не услышу его голоса, неужели он не подаст ни одной реплики? Эге! Вот, кажется, подходящий случай, я непременно им воспользуюсь! Флегматичный джентльмен стоит на платформе, презрительно оглядывая вагоны. Он только что достал сигару из желтого кожаного портсигара, встряхнул коробок и убедился, что в нем не осталось ни одной спички. А моя сигара - превосходнейшая "лондр"! - сейчас как раз зажжена. Я курю ее с наслаждением знатока, испытывая, признаюсь в этом, некоторую жалость, оттого что она последняя и таких отборных не найти во всем Китае. Сэр Фрэнсис Травельян, увидев у меня в руке зажженную сигару, делает движение в мою сторону. Я жду, что он попросит огня, или скорее "света", как говорят в этом случае англичане. Сейчас я услышу от него традиционное "some light". Но джентльмен только протягивает руку, и я машинально подаю ему свою сигару. Он берет ее двумя пальцами, большим и указательным, стряхивает белый пепел, прикуривает, и тут я по наивности воображаю, что если он не сказал "some light", то уж никак не забудет вымолвить "thank you, sir!" Как бы не так! Затянувшись несколько раз своей сигарой, сэр Фрэнсис Травельян небрежно бросает мою "лондр" на платформу и, не удостоив меня даже кивка, показывает спину и мерным шагом, как истый лондонец, уходит с вокзала. "Как, и вы ничего не сказали?" - спросит читатель. Нет! Я остолбенел. Я не выразил возмущения ни единым словом, ни малейшим движением. Я был сражен наповал этой ультрабританской бесцеремонностью. Эх, попался бы мне этот джентльмен!.. Но я никогда больше не видал сэра Фрэнсиса Травельяна из Травельян-Голла в Травельяншире. Через полчаса мы устраиваемся в "Гостинице десяти тысяч снов". Там нам подают обед, приготовленный по всем невероятным правилам китайской кухни. Покончив с едой, во вторую стражу, - если уж употреблять китайские выражения, - мы расходимся по своим, не слишком комфортабельным, комнатам, ложимся на узкие кровати и тотчас же засыпаем - мало сказать, сном праведников! - сном донельзя утомленных людей, а это почти одно и то же. Проспал я, как убитый, до десяти часов и, несомненно, спал бы и дольше, если б меня не разбудила мысль о необходимости выполнить печальную обязанность, - попасть на улицу Ша-Хуа раньше, чем роковой ящик будет передан его собственнице, Зинке Клорк. Пора вставать! Ах, если б Кинко был жив, я отправился бы на вокзал, присмотрел бы, как обещал ему, за выгрузкой драгоценного ящика, за тем, чтобы его установили как следует на подводе, пошел бы следом за ним на улицу Ша-Хуа и даже помог бы его перенести в комнату Зинки Клорк!.. Воображаю, какое было бы ликование: стенка отодвигается, жених выскакивает из ящика и бросается в объятия хорошенькой румынки!.. Но нет! Ящик будет пустым, пустым, как сердце, из которого вытекла вся кровь! Около одиннадцати часов я выхожу из "Гостиницы десяти тысяч снов", подзываю китайский экипаж, напоминающий паланкин на колесах, даю адрес Зинки Клорк и качу к ней через весь город. Из восемнадцати провинций Китая - Чжили самая северная. Она состоит из девяти округов со столичным городом Пекином или "Шун-Тянь-фу", что значит "город первого ранга, повинующийся небу". Не знаю, действительно ли эта столица повинуется небу, но законам прямолинейной геометрии, - беспрекословно. Каждый из четырех городов, включенных один в другой, представляет собой квадрат или прямоугольник. В так называемом китайском городе находится маньчжурский, в центре маньчжурского - Желтый, или Хуанчэн, внутри Желтого - Пурпурный город, или Тэиньчэн, то есть "Запретный". [Китайский и маньчжурский города составляли вместе Внешний Пекин - "Вайчжен" и были заселены трудовым людом. Наиболее благоустроенными были районы Внутреннего Пекина - "Нэйчэн", в которых селились власть имущие. Внутренний Пекин, в свою очередь, делился на две части; Императорский, или Желтый город, где находились правительственные учреждения, жили сановники и дворцовая челядь, и Запретный, или Пурпурный город, где находился дворец императора. В настоящее время весь комплекс дворцовых сооружений и храмов превращен в город-музей.] И в пределах этой симметричной планировки, окружностью в двадцать миль, насчитывается около двух миллионов жителей, в подавляющем большинстве китайцев, а также несколько тысяч монголов, тибетцев и татар. На улицах такая толчея, что мою коляску на каждом шагу подстерегает какое-нибудь препятствие: то группа странствующих торговцев, то тяжело нагруженные ручные тележки, то мандарины со своей шумной свитой. Настоящий бич китайской столицы - отвратительные бродячие собаки, облезлые и паршивые, с бегающими глазами и оскаленной пастью. Они пожирают отбросы и набрасываются на иностранцев, которых узнают по одежде. К счастью, я не иду пешком, и у меня нет никаких дел ни в Запретном городе, куда не пускают простых смертных, ни в Желтом, ни в маньчжурском. Китайский город имеет вид прямоугольника, разделенного Большой улицей на две приблизительно равные части. Большая улица тянется с севера на юг, а с востока на запад ее пересекает, также посредине, улица Ша-Хуа. При такой планировке нетрудно найти дом, где живет Зинка Клорк, но не так-то просто добраться до него по улицам Внешнего города, запруженным людьми и повозками. Наконец около полудня экипаж останавливается перед невзрачным домом, в котором, судя по вывескам, живут главным образом ремесленники - иностранцы, снимающие комнаты. Комната Зинки Клорк во втором этаже, с окном на улицу. Как вы помните, молодая румынка выучилась в Париже ремеслу модистки и уехала в Пекин на заработки. Поднимаюсь на второй этаж. На дверях табличка: Зинка Клорк. Стучусь. Мне отворяют. Передо мной весьма миловидная девушка. Кинко почти не преувеличивал, назвав ее красавицей. Это стройная блондинка, лет двадцати двух - двадцати трех, с черными, румынского типа, глазами, с тонкой талией и очень приветливым, улыбающимся личиком. Разве она не знает, что Трансазиатский поезд прибил в Пекин вчера вечером? Разве она не ждет с минуты на минуту своего жениха? И я, как злой вестник, должен уничтожить ее радость, прогнать эту милую улыбку... Зинка Клорк очень удивлена, увидев на пороге своей двери иностранца. И так как она прожила несколько лет во Франции, то сразу же узнает во мне француза и спрашивает, чем заслужила такую честь. Я должен взвешивать каждое слово, чтобы не убить бедную девушку печальной вестью. - Мадемуазель Зинка... - начинаю я. - Как, вы меня знаете? - воскликнула она. - Да... Я приехал вчера Трансазиатским экспрессом. Девушка бледнеет, ее красивые глаза затуманиваются. Очевидно, у нее есть причины чего-то бояться. Не открылась ли проделка с ящиком? Может, Кинко пойман, арестован, брошен в тюрьму?.. Я торопливо добавляю: - Мадемуазель Зинка, благодаря некоторым обстоятельствам, я познакомился в дороге с одним молодым румыном... - Кинко!.. Мой бедный Кинко!.. Его нашли? - лепечет она дрожа от страха. - Нет... нет, - говорю я, запинаясь. - Кроме меня, никто не знает... Я часто заходил к нему по ночам в багажный вагон. Мы подружились. Я приносил ему еду... - Благодарю вас, сударь! - восклицает Зинка, пожимая мне руку. - Кинко вполне мог довериться французу. О, я вам так признательна! Задача моя еще более осложнилась. Как осмелюсь я теперь сказать ей правду? - И никто больше не догадался, что в ящике сидит мой милый Кинко? - Никто. - Что делать, сударь? Мы не богаты. У Кинко не было денег на дорогу, там... в Тифлисе, и у меня их было недостаточно, чтобы ему послать. Как я рада, что все кончилось благополучно! Он хороший обойщик и легко найдет здесь работу. И как только мы будем в состоянии возместить Компании... - Да... я знаю... знаю... - Мы поженимся, сударь... Он так любит меня, и, скажу вам по правде, я люблю его нисколько не меньше. Мы познакомились в Париже, а в чужом городе земляки всегда сближаются. И он был так внимателен ко мне... Потом, когда он уехал в Тифлис, я стала зазывать его сюда... Бедный мальчик, воображаю, как ему было плохо в этом ящике... - Да нет, мадемуазель Зинка, совсем неплохо. - Ах, с какой радостью я заплачу за доставку моего милого Кинко! - Да, за доставку... ящика... - Теперь его уже не могут задержать? - Нет... и после полудня, без сомнения... Я решительно не знал, что говорить дальше. - Сударь, - продолжает Зинка Клорк, - как только будут выполнены все формальности, мы обвенчаемся с Кинко, и я думаю, что не злоупотреблю вашей любезностью, если приглашу вас на свадьбу. Это было бы для нас такой честью... - Вы приглашаете меня на свадьбу... Да, разумеется, я это уже обещал моему другу Кинко... Бедняжка! Нельзя больше оставлять ее в заблуждении, надо сказать ей всю правду, как она ни горька. - Мадемуазель Зинка... Кинко... - Просил вас предупредить меня о своем приезде? - Да, мадемуазель... Но вы понимаете... После такого длительного путешествия он очень утомлен. - Утомлен? - О, не пугайтесь. - Уж не болен ли он? - Да... немного прихворнул. - Тогда я иду... я должна немедленно увидеть его... Сударь, умоляю вас, проводите меня на вокзал! - Нет, мадемуазель Зинка, это было бы неосторожно... Вы никуда не должны ехать. Девушка пристально смотрит мне в глаза. - Правду, сударь! Говорите только правду! Не скрывайте от меня ничего! Что слиплось с Кинко? - Сейчас скажу... Я пришел к вам с печальной вестью. Зинка Клорк готова лишиться чувств. Губы ее дрожат, она с