е значение ее рынков и, между прочим, этого конкурса представителей бычьих, овечьих и свиных пород, который был назначен на 30-е число настоящего месяца. Впрочем, раздумывать о плане, намеченном Джоном Мильнером, было уже поздно. Тома Крабба не будут показывать ни в каких больших городах. Он доехал до границы штата Кентукки без каких бы то ни было неприятных приключений, без малейшего утомления, путешествуя так, как об этом рассказано выше. За время его пребывания в Техасе к нему вернулось его обычное здоровье, вся его физическая сила. В дороге он ничего не потерял, у него был прекрасный вид, и какое это будет торжество, когда он предстанет таким перед публикой в Спринг-Грове! На следующий день Джон Мильнер захотел пройтись по городу, но, разумеется, не в обществе своего компаньона. Уходя из гостиницы, он сказал Краббу: - Том, ты останешься здесь и подождешь меня. И так как Джон Мильнер это сказал не для того, чтобы с ним посоветоваться, то Тому Краббу отвечать было нечего. - Ты ни в коем случае не должен выходить из комнаты, - прибавил Джон Мильнер. Том Крабб вышел бы, если бы это ему позволили. Но ему сказали не выходить, и он не выйдет. - Если я долго не вернусь, - прибавил еще Джон Мильнер, - то тебе подадут сюда твой первый завтрак, потом второй, потом твой ленч, потом обед, потом ужин. Я отдам приказание, и тебе не придется беспокоиться о питании. Нет, разумеется, Том Крабб не будет беспокоиться в данных условиях. Он будет терпеливо ждать возвращения Джона Мильнера. Потом, направившись к широкому креслу-качалке, он тяжело в него опустился, слегка раскачиваясь, и мозг его оцепенел в обычном для него бездействии. Джон Мильнер спустился в контору гостиницы, заказал меню из самых питательных блюд, которые надлежало подать его компаньону, и по улицам Ковингтона направился к берегу реки Огайо. Переплыв ее на пароме и сойдя на ее правом берегу, он засунул руки в карманы и отправился бродить по торговому кварталу города. Там царило значительное оживление, в чем Джон Мильнер не замедлил убедиться, пытаясь уловить несколько фраз, которыми обменивались прохожие. Он нисколько не сомневался в том, что все были очень заинтересованы ожидаемым приездом второго партнера матча Гиппербона. С этой целью Джон Мильнер переходил с одной улицы на другую, останавливаясь около оживленно разговаривающих групп перед магазинами и на площадках, где общее оживление выражалось особенно шумно. В толпе участвовали также и женщины, а они ведут себя в Америке не менее бурно, чем в любой стране старого материка. Джон Мильнер чувствовал себя весьма удовлетворенным, но ему хотелось узнать, до каких пределов дошло нетерпение тех, кто не видел еще Тома Крабба в Цинциннати. Вот почему, увидав почтенного Дика Вольгода, хозяина колбасной, в высоком цилиндре, в черном костюме и рабочем фартуке, стоявшего у дверей своей лавки, он вошел в нее и спросил окорок ветчины, который он, конечно, мог всегда легко использовать потом, заплатив, не торгуясь, сколько требовалось, он проговорил, направляясь к дверям: - Завтра ведь конкурс? - Да... Интересная церемония, - ответил Дик Вольгод, - этот конкурс сделает честь нашей округе. - Будет, разумеется, большая толпа в Спринт-Грове? - спросил Джон Мильнер. - Весь город там будет, сударь, - ответил Дик Вольгод тем вежливым тоном, каким говорит каждый серьезный колбасник с клиентом, только что купившим у него большой окорок. - Подумать только, такая выставка! Джон Мильнер насторожился. У него положительно захватило дыхание... Как могли догадаться, что он намерен был выставить Тома Крабба в Спринг-Грове? Но он только сказал: - Значит... не боятся запозданий, которые всегда могут произойти? - Ни в коем случае... И так в эту минуту в лавку входил новый клиент, то Джон Мильнер вышел на улицу слегка озадаченный. Можно понять его состояние, представив себя на его месте... Он не сделал еще и ста шагов, когда на углу пятой перекрестной улицы внезапно остановился, совершенно пораженный, поднял руки к небу и выронил окорок на тротуар. Там, на стене углового дома, виднелась афиша, на которой красовались написанные большими буквами слова: ОН ПРИЕЗЖАЕТ! ОН ПРИЕЗЖАЕТ!! ОН ПРИЕЗЖАЕТ!!! ОН ПРИЕХАЛ!!!! Действительно, это переходило уже все границы. Как?! Пребывание Тома Крабба в Цинциннати всем известно?! Знали, что нечего было бояться опоздания чемпиона Нового Света к назначенному сроку?! Этим объяснялось то оживление, та радость, которые испытывали все жители города, и то удовольствие, которое проявлялось в словах колбасника Дика Вольгода. Безусловно, чересчур трудно - скажем даже, невозможно - знаменитому человеку избежать всех неудобств, связанных с его славой, и приходилось навсегда отказаться от мысли о возможности набросить на плечи Тома Крабба покрывало строгого инкогнито. Другие афиши были еще более красноречивы и, не ограничиваясь одним извещением о его приезде, прибавляли, что он приехал из Техаса и будет фигурировать на конкурсе в Спринг-Грове. - Нет, это уж слишком!.. - вскричал Джон Мильнер. - Оказывается, все уже знают о моем намерении привести туда Тома Крабба!.. А между тем я ведь никому ни слова об этом не сказал!.. Может быть, только... я когда-нибудь говорил об этом в присутствии Крабба, и Крабб, который вообще никогда ничего не говорит, на этот раз кому-нибудь об этом дорогой разболтал... Ничем другим объяснить это невозможно! Вскоре затем Джон Мильнер возвратился в предместье Ковингтон. Придя в гостиницу ко второму завтраку, он ничего не сказал Тому Краббу о той неловкости, которую тот, очевидно, совершил, и, решив ничем не выказывать ему своего неудовольствия, провел с ним остаток дня. На следующее утро в восемь часов оба они отправились к реке и, перейдя висячий мост, стали подниматься вверх по городским улицам. Национальный конкурс скота происходил в его северо-западной части, в Спринг-Грове. Туда уже массами стекалась публика, которая, что не ускользнуло от Джона Мильнера, не проявляла никаких признаков волнения и беспокойства. Со всех сторон спешили веселые и шумные группы людей, любопытство которых - они это знали - должно было быть вскоре удовлетворено. Возможно, Джон Мильнер думал, что еще до своего появления в Спринг-Грове Том Крабб будет узнан по своему исключительному росту и дородности. Черты его лица, его фигура столько уже раз воспроизводились фотографами и пользовались такой популярностью во всех, даже самых захолустных, городках Союза! Но нет! Никто им здесь не занимался, никто на него не оборачивался, никто и не подозревал, что этот колосс, приравнивавший свои шаги к шагам Джона Мильнера, был не только знаменитым боксером-бойцом, но еще и партнером матча Гиппербона, тем самым, которого игральные кости отправили в тридцать пятую клетку, в штат Огайо, в город Цинциннати. Было девять часов, когда они дошли до Спринг-Грова. Место, где происходил конкурс, было уже битком набито публикой. К шуму, производимому зрителями, присоединялись еще мычание, блеяние и ворчание животных, избранные счастливцы из числа которых должны были фигурировать на страницах официальных списков награжденных. Там были собраны великолепные представители овец и свиней самых лучших пород, а также молочных коров и быков, более четырехсот тысяч экземпляров которых высылает ежегодно Америка в Англию. Там восседали рядом с известнейшими скотоводами и "короли рогатого скота", пользующиеся почетом наряду с наиболее уважаемыми гражданами Соединенных Штатов. В центре помещалась эстрада, на которой должны были фигурировать выставляемые экземпляры. В эту минуту Джону Мильнеру пришла в голову мысль растолкать толпу, устремиться к эстраде, ввести на нее своего спутника и громко крикнуть: - Вот Том Крабб, чемпион Нового Света, второй партнер матча Хиппербона! Какое громадное впечатление должно было произвести неожиданное появление на эстраде перед взволнованной публикой этого героя дня! И, толкая Тома Крабба вперед, двигаясь как на буксире у этого колосса, он растолкал ряды зрителей и собрался уже вскочить на эстраду. Но места на эстраде не оказалось, оно было занято... И кем?.. Свиньей, громаднейшей свиньей, колоссальным продуктом двух американских пород "полэнтчайн" и "ред-джерси", трехлетней свиньей, проданной за двести пятьдесят долларов еще тогда, когда она весила тысячу триста двадцать фунтов, совершенно феноменальной свиньей длиной около восьми футов, а высотой около четырех, причем окружность ее шеи равнялась шести футам, корпуса - семи с половиной, вес же ее в данный момент составлял тысячу девятьсот пятьдесят четыре фунта! Вот этот-то образец семейства "суил-льенн" и был привезен из Техаса!.. Это о его приезде было напечатано на всех афишах Цинциннати!.. Это на нем сосредоточилось в этот день все внимание публики!.. Это его привел на эстраду при громких рукоплесканиях счастливый владелец! Так вот перед какой новой звездой померкла звезда Тома Крабба! Перед чудовищно колоссальной свиньей, которая должна была быть премирована на конкурсе Спринг-Грова!.. Сраженный такой неожиданностью, Джон Мильнер остановился, попятился. Потом, сделав знак Тому Краббу следовать за собой, отправился обратно в отель, выбирая самые пустынные улицы, и, разочарованный, пристыженный, заперся в своей комнате и весь день не выходил из гостиницы. И если когда-нибудь городу Цинциннати представлялся случай вернуть себе название города Поркополиса {Поркополис (греч.) - буквально: свиной город.}, которое у него отнял Чикаго, те это было именно 30 мая 1897 года! ^TГлава третья - ЧЕРЕПАШЬИМ ШАГОМ^U "Получена от мистера Германа Титбюри из Чикаго сумма в триста долларов- - плата штрафа, к которому он был приговорен судом 14-го числа текущего месяца за нарушение закона, касающегося спиртных напитков. Кале, штат Мэн, 19 мая 1897 гвда Секретарь Вальтер Фик". Таким образом, Герману Титбюри пришлось подчиниться наложенному на него взысканию, несмотря на его упорное сопротивление, продолжавшееся вплоть до 19 мая. Когда эта сумма была наконец уплачена, личность третьего партнера установлена и доказано, что действительно мистер и миссис Титбюри путешествовали под фамилией Филд, судья Р. Т. Ордак, продержав их три дня в тюрьме, нашел возможным этим удовольствоваться. И пора было! В этот день 19-го числа, в восемь часов утра, нотариус Торнброк произвел шестое метание костей и заинтересованного партнера уведомил телеграммой в Кале. Жители этого маленького городка, оскорбленные тем, что один из партнеров матча Гиппербона скрывался под вымышленным именем, не проявили по его адресу никаких теплых чувств и даже подсмеивались над его неудачей. Очень довольные вначале тем, что в штате Мэн именно их город Кале был пунктом, выбранным покойным Гиппербоном, они не могли простить обладателю голубого флажка, что он не сказал своего настоящего имени в первый же день своего приезда в город. Вот почему, когда настоящее имя его стало наконец известно, оно не произвело никакого впечатления. Как только сторож открыл ему двери тюрьмы, Герман Титбюри направился в гостиницу. Никто его не провожал, никто не оборачивался посмотреть на него, когда он шел по улице. Впрочем, чета эта не очень дорожила приветствиями толпы, которые так любил Гарри Кембэл, и желала только одного: как можно скорее уехать из Кале. Было девять часов утра, и им надо было ждать еще три часа до того момента, когда они смогут отправиться, наконец, в телеграфную контору. Вот почему у мистера и миссис Титбюри нашлось время, пока они пили свой утренний чай, заняться приведением в порядок своих счетов. - Сколько мы истратили со дня нашего отъезда из Чикаго? - спросил супруг. - Восемьдесят восемь долларов и тридцать семь центов, - ответила его супруга. - Так много? - Да, и это при том, что мы совершенно не тратили зря денег во все время пути. Всякий, у кого в жилах не текла кровь Титбюри, был бы очень удивлен такой незначительной цифрой расходов. Но правда и то, что эту сумму должны были еще значительно увеличить взысканные с них триста долларов штрафа, которые произвели довольно значительное кровопускание в кассе супругов. - Только бы телеграмма, которую мы ждем сегодня из Чикаго, не заставила нас отправиться на другой конец территории! - проговорил со вздохом мистер Титбюри. - Придется, во всяком случае, этому подчиниться, - решительным тоном объявила миссис Титбюри. - Я предпочел бы отказаться... - Опять! - вскрикнула властная матрона. - Чтобы это было в последний раз, Герман! Чтобы ты больнее никогда не говорил о том, что хочешь отказаться от возможности выиграть шестьдесят миллионов долларов! Наконец три часа прошли, и без двадцати минут двенадцать чета Титбюри появилась в почтовой конторе, горя нетерпением узнать, что ее ожидало. Все-таки пять-шесть любопытных пришли туда на них посмотреть. Какое невнимание по сравнению с оказанным другим партнерам матча вниманием в Форте Рилей, в Остине, в Санта-Фе, в Милуоки и в Ки-Уэсте, где перед окошечком телеграфного бюро всегда толпились любопытные! - Телеграмма мистеру Герману Титбюри на Чикаго, - проговорил телеграфный чиновник. Тот, к кому он обращался, почувствовал такой прилив слабости в момент, когда решалась его судьба, что колени его подогнулись, язык отказался повиноваться, и он не мог произнести ни слова. - Здесь! - ответила за него миссис Титбюри, толкая своего мужа к окошечку. - Вы именно тот, кому адресована эта телеграмма? - спросил телеграфный чиновник. - Тот ли? Ну разумеется, тот самый! - вскричала миссис Титбюри. - Тот самый, - ответил наконец третий партнер. - Можете об этом справиться у судьи Ордака... Мне это достаточно дорого обошлось, чтобы ко мне еще приставали по этому поводу. Действительно, никакого сомнения на этот счет быть не могло. Телеграмма была передана миссис Титбюри, которая ее и распечатала, так как дрожащие руки ее мужа не могли этого сделать. И вот что она прочла голосом, который все слабел и слабел, а последние произнесенные ею слова были почти совсем не слышны. "Герману Титбюри, Два очка, из одного и одного. Грэйт-Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Торнброк". Чета почти лишилась чувств, и при сдержанных насмешках присутствующих их усадили на одну из стоявших в конторе скамеек. В первый раз двумя очками - из одного и одного - быть отправленным во вторую клетку, вглубь штата Мэн, а во второй раз - опять двумя очками, из одного и одного - отправленным в четвертую клетку, в штат Юта!.. Всего четыре очка в два раза! И в довершение всего, после переезда из Чикаго на одну из окраин Союза - отправлялись на другую, противоположную его окраину, западную! Когда прошли несколько первых минут слабости - надо признаться, слабости весьма понятной - миссис Титбюри выпрямилась и, снова преобразившись в решительную особу, главу семьи, взяла своего мужа под руку и потащила его по улицам к гостинице "Сэнди-Бар". Нет! Неудача их чересчур преследовала! Как опередили их за это время остальные партнеры - Том Крабб, Макс Реаль, Гарри Кембэл, Лисси Вэг, не говоря уж о коммодоре Уррикане! Они все носились как зайцы, а эти Титбюри ползли как черепахи!.. К тысячам миль, которые они уже сделали по дороге от Чикаго до Кале, им надлежало прибавить еще две тысячи двести миль, которые отделяли Кале от Грэйт-Солт-Лейк-Сити! Но, в конце концов, если Титбюри решат не уходить из матча, то им надо не задерживаться в Кале и ограничиться несколькими днями отдыха в Чикаго, так как до их появления в штате Юта в их распоряжении около двух недель, с 19 мая по 2 июня. Но госпожа Титбюри и слышать не хотела о том, чтобы ее муж вышел из партии, а потому в тот же день с первым же поездом чета уехала из Кале, сопровождаемая всеми пожеланиями, которыми население награждало... их конкурентов. После такой неудачи ставка на третьего партнера, если у него таковая и была, безусловно, упадет до смехотворного размера и голубой флаг перестанет "играть". Несчастной чете не пришлось, впрочем, заботиться о своем маршруте, так как надо было снова взять тот, который их доставил в штат Мэн. По приезде же в Чикаго в их распоряжении будут поезда Тихоокеанской дороги, прибывающие через Омаху, Грейнджер и Огден в столицу штата Юта. После полудня маленький городок Кале освободился от присутствия этих малосимпатичных людей, имевших всегда такой унылый, недовольный вид. Жители надеялись, что различные случайности, связанные с благородной игрой Американских Соединенных Штатов, их в Кале не вернут. Эту надежду, безусловно, разделяли и сами пострадавшие. Через сорок восемь часов, проведенных в дорого, Титбюри добрались до Чикаго, утомленные переездами, которые были тяжелы для их возраста. Им пришлось даже провести несколько дней в своем доме на Робей-стрит, так как мистер Титбюри дорогой захворал острым ревматизмом, свойственным его годам, который он обычно лечил полным презрением (особый вид дешевого лечения, так гармонировавший с его врожденной скаредностью). Но на этот раз ноги действительно отказывались поддерживать хозяина, и с вокзала его пришлось перенести в дом на руках. Само собой разумеется, что газеты не замедлили известить о его приезде. Репортеры газеты "Штаат-Цейтунг", относившиеся к нему сочувственно, явились с визитом. Увидев же, в каком состоянии он находится, они предоставили его преследовавшей его неудаче. Агентства не находили желающих даже и при ставке семь против одного. Но все забыли принять в расчет Кэт Титбюри, бой-бабу, которая очень скоро снова проявила себя. Ревматические боли мужа она принялась лечить не равнодушием, а силой. С помощью своей прислуги, этого драгуна в юбке, она растирала ревматика так энергично, что тот едва не лишился кожи на ногах! Никогда никакая скребница не чистила так ни лошади, ни осла. Нечего прибавлять, что ни доктор, ни фармацевт не принимали в этом деле никакого участия, но возможно, что больной остался от этого только в выигрыше. В общем, чета запоздала всего только на четыре дня, и 23-го начались приготовления к дальнейшему путешествию. Пришлось вынуть из кассы кредитные билеты на сумму в несколько тысяч долларов, и 24-го утром муж и жена снова отправились в путь, имея в своем распоряжении достаточно времени, чтобы в назначенный срок прибыть в столицу мормонов. Из Чикаго железная дорога идет прямо в Омаху, оттуда - в Огден и дальше, вплоть до Сан-Франциско. В конце концов, чета Титбюри должна была быть счастлива тем, что ее не отослали куда-нибудь в Калифорнию: их путь удлинился бы тогда на целую тысячу миль. Двадцать восьмого мая после полудня они прибыли в Огден, важную станцию, откуда добавочная железнодорожная ветвь ведет в Грэйт-Солт-Лейк-Сити. Там произошла встреча, спешу пояснить, не двух поездов, но двух партнеров матча Гиппербона, встреча, которая повлекла за собой весьма странные последствия. В этот самый день в полдень Макс Реаль, возвращаюсь из Национального парка, остановился в Огдене, откуда на следующий день, 29 мая, намеревался поехать в Шайенн, чтобы узнать о результатах третьего метания игральных костей. И вот, прогуливаясь по платформе вокзала, он неожиданно наткнулся на Германа Титбюри, того самого Титбюри, в обществе которого он следовал за погребальной колесницей Уильяма Гиппербоиа, а потом сидел в зале Лудиториума во время чтения завещания эксцентричного покойника. На этот раз чета Титбюри не решилась путешествовать под вымышленной фамилией. Супруги не хотели вновь подвергаться тем неприятностям, которые претерпели в Кале, и если мистер Тмтбюри нашел возможным не называть себя во время пути, то, разумеется, по приезде в гостиницу города Грэйт-Солт-Лейк-Сити он не замедлил расписаться своим настоящим именем. Незачем, не правда ли, разглашать во время пути об ожидавшем его наследстве в триста миллионов франков! Достаточно будет сказать об этом в самой столице штата Юта, а если бы там попробовали его эксплуатировать, он сумеет себя защитить. Поэтому можно представить себе, как он был неприятно изумлен, когда в присутствии нескольких пассажиров, вышедших вместе с ним из вагона, кто-то назвал его по имени. - Если я не ошибаюсь, с господином Германом Титбюри из Чикаго, моим конкурентом в матче Гиппсрбона, я имею удовольствие сейчас говорить? Чета вздрогнула от неожиданности. Видимо недовольный этим вопросом, обращавшим на них внимание публики, мистер Титбюри обернулся и сделал вид, что совершенно не помнит этого молодого человека, хотя прекрасно его узнал. - Вероятно, вы ошиблись, - ответил он, - я не тот, за кого вы меня принимаете. - Извините, - возразил молодой художник, - я не мог ошибиться! Мы были вместе на знаменитых похоронах... в Чикаго... Макс Реаль, первый партнер... - Макс Реаль?.. - переспросила мисс Титбюри таким тоном, точно она слышала это имя впервые. Тогда Макс Реаль, которого это начинало раздражать, сказал: - Что же, в конце концов, все это значит? Разве вы не Герман Титбюри из Чикаго? - Но, - ответил тот, - по какому праву вы позволяете себе спрашивать меня. - А, так вы вот как это принимаете? - воскликнул Макс Реаль, надевая шляпу. - Вы не желаете быть больше мистером Титбюри, одним из "семерых", который сначала был послан в штат Мэн, а потом в Юту... Ну что ж! Дело ваше!.. Что касается меня, то я Макс Реаль и возвращаюсь из Канзаса в Вайоминг. А теперь - добрый вечер... И так как поезд в Шайенн отправлялся через одну-две минуты, он бросился в один из вагонов, сопровождаемый Томми, оставив на перроне изумленную чету, посылавшую проклятия этим ни на что не годным людям художникам. В эту минуту какой-то человек, не без интереса следивший издали за этой маленькой сценой, подошел к мистеру и миссис Титбюри. Он был одет с некоторой изысканностью, на вид ему можно было дать лет около сорока; лицо - приятное, открытое, могущее внушить полное доверие даже самым подозрительным людям. - Вот невежа, который заслужил хороший урок за свою дерзость, - проговорил он с легким поклоном по адресу миссис Титбюри, - и если бы только я не боялся вмешаться в дела, которые меня не касаются... - Очень вам благодарен, - ответил господин Титбюри, польщенный, что такой элегантный господин выражал желание за него заступиться. - Но, - продолжал этот изящный незнакомец, - разве это действительно Макс Реаль, ваш партнер? - Да... мне кажется... действительно... - ответил ми-степ Титбюри. - Хотя я его почти не знаю... В таком случае, - прибавил незнакомец, - я ему желаю всевозможных неприятностей за то, что он позволил себе говорить столь бесцеремонно с людьми, заслуживающими всякого уважения, а вам желаю победить его в этой партии... Его, а также и всех других, само собой разумеется. Нужно было быть настроенным очень враждебно ко всем людям, чтобы не отнестись сочувственно к человеку, выказывавшему такую любезность и в такой мере интересовавшемуся успехом мистера и миссис Титбюри. Кто же был этот незнакомец? Мистер Роберт Инглис из Грэйт-Солт-Лейк-Сити, собиравшийся в тот же день туда возвратиться, коммивояжер одного торгового предприятия, который прекрасно знал всю округу, изъездив ее вдоль и поперек в течение нескольких лет. Вот почему, объявив свое имя и свою профессию, он галантно предложил чете Титбюри свои услуги в качестве проводника, обещая найти гостиницу по их вкусу. Разве можно было отказаться от такого предложения мистера Роберта Инглиса, который им к тому же заявил, что он ассигновал большую сумму денег, держа пари за успех третьего партнера! А потому, взяв небольшой багаж четы Титбюри, мистер Инглис последовал за ней в один из вагонов поезда, который уходил через несколько минут из Огдена. Мистер Титбюри был особенно тронут тем, что мистер Роберт Инглис выражал готовность расправиться с Максом Реалем так, как тот, по его мнению, заслуживал. Вообще, он мог только поздравить себя с тем, что судьба послала им такого любезного товарища по путешествию, готового служить проводником в столицу штата Юта. Таким образом, все складывалось как нельзя лучше. Путешественники сели в вагон, и можно с уверенностью сказать, что никогда еще время не летело для них так быстро, как в течение этого переезда длиной в пятьдесят с чем-то миль. В беседе мистер Инглис оказался настолько же интересным, насколько и неистощимым. Что, по-видимому, особенно понравилось очаровательной миссис Титбюри, так это то, что их новый знакомый оказался сорок третьим по счету ребенком в семье мормонов, само собой разумеется, родившимся до того, как полигамия была запрещена декретом президента Соединенных Штатов. Это не должно никого удивлять, так как апостол Герберт Кимбел, первый советник церкви, умирая, оставил тринадцать жен и пятьдесят три ребенка. Нужно надеяться, что репортер "Трибюн" Гарри Кембэл, если бы судьба перенесла его в штат Юта, никогда не стал бы брать пример со своего однофамильца. К тому же эти два имени пишутся не совсем одинаково, а главное то, что в Грэйт-Солт-Лейк-Сити полигамия в настоящее время окончательно запрещена. Если этот разговор нравился Титбюри, то именно потому, что нельзя было себе представить собеседника более очаровательного, чем мистер Инглис. Он рассказал об Иосифе Смите, который в 1830 году почувствовал себя пророком и наглел золотые таблички, на которых были написаны божественные законы мормонизма, но вскоре затем был умерщвлен. Инглис в трогательных дифирамбах рассказал о Бригаме Юнге, папе и главе церкви, который, не считаясь ни с усталостью, ни с опасностями, перевел членов общины в местность, смежную с Грэйт-Солт-Лейк-Сити, где в 1847 году основал Новый Иерусалим. Но преследование "верных" становилось все интенсивнее и в "святом" городе, так как федеральное правительство прекрасно поняло (это Роберт Инглис скрыл), что штат Юта стремится главным образом к тому, чтобы сделаться независимым, а не к тому, чтобы культивировать религиозные убеждения секты. Вот почему в 1851 году генерал Грант заключил папу и апостолов в тюрьму. - О, друзья мои! - вскричал Роберт Инглис, и в голосе его звучали такие растроганные нотки, что они вызвали слезы на глазах миссис Титбюри. - Если бы вы знали Бригама Юнга, нашего всеми почитаемого папу, если бы видели его волосы, зачесанные хохолком, его седеющую бороду, обрамляющую щеки и подбородок, его глаза, похожие на глаза рыси, если бы вы знали Джорджа Смита, двоюродного брата пророка, написавшего историю церкви, и Даниэля Уэлса, второго советника, и Элизу Сноу, одну из духовных жен папы... - Она была хорошенькая? - спросила миссис Титбюри. - Страшно безобразная. Но что значит красота для женщины?! - ответил Роберт Инглис, и та, к которой он обращался, слегка улыбнулась одобрительной улыбкой. - А каких лет теперь Бригам Юнг? - спросил мистер Титбюри. - Никаких, потому что он уже умер, но если бы он жил, ему было бы сто два года. - А вы, мистер Инглис? - спросила после маленькой паузы госпожа Титбюри. - А вы сами - женаты? - Я, дорогая госпожа Титбюри? Но для чего теперь жениться, раз полигамия запрещена? Справляться с одной женой труднее, чем с пятьюдесятью. И мистер Инглис засмеялся так заразительно, что чета Титбюри не могла не присоединиться к его веселью. Территория Огденской ветки очень плоская и бесплодная; почва ее - из песка и глины, смешанных с солончаками, покрывающими ее поверхность беловатым налетом, как это можно видеть в обширной пустыне на западном побережье озера. Там растет только тимьян, шалфей, розмарин, дикий вереск и громадное количество подсолнухов с желтыми цветами. На востоке поднимаются далекие, окутанные туманом вершины горной цепи Уасэг. В половине восьмого поезд остановился у платформы Грэйт-Солт-Лейк-Сити. "Великолепный город!" - сказал Роберт Инглис. И, конечно, спутник четы Титбюри не позволит своим новым друзьям уехать прежде, чем они его хорошо не осмотрят, город с пятидесятитысячным населением (пять тысяч он, между прочим, прибавил). Великолепный город, - повторил он, - обрамленный на востоке великолепными горами и соединенный великолепным Иорданом с великолепным Соленым озером; город, отличающийся необыкновенно здоровым климатом, с домами и коттеджами, окруженными массой зелени, огородами, плодовыми садами, засаженными яблонями, сливовыми, абрикосовыми и персиковыми деревьями, дающими лучшие во все мире плоды! А по обеим сторонам улиц великолепные магазины, каменные здания, такие великолепные! Все его памятники представляют собой великолепные образцы мормонской архитектуры. Великолепный дом президента, в котором проживал когда-то сам Бригам Юнг, великолепный табернакль {Походный храм древних евреев.}, чудо архитектурного искусства, строение, где могли свободно помещаться восемь тысяч "верных". А в былые времена какие происходили великолепные церемонии, во время которых папа и его апостолы восседали на великолепн@й эстраде, окруженные святыми - мужчинами, женщинами и детьми! В общем, все сплошь великолепие. Нужно сознаться, что из любви к своему родному городу мистер Инглис допускал в своем рассказе некоторые преувеличения. Город Грэйт-Солт-Лейк-Сити не заслуживает таких похвал. Он слишком велик для своих жителей, и если он обладает некоторыми природными красотами, то художественные красоты в нем совершенно отсутствуют. Что же касается знаменитото табернакля, то, по правде сказать, он производит впечатление крышки громадного парового котла, положенной на землю. Во всяком случае, не могло быть речи о том, чтобы осматривать Грэйт-Солт-Лейк-Сити в этот самый вечер. Необходимо было прежде всего выбрать гостиницу, и так как господин Титбюри не желал и слышать о каких-нибудь высоких ценах, то его проводник предложил ему поместиться вне самого города, в "Чип-Отеле" или, иначе говоря, в Дешевой гостинице. При этом названии и муж и жена почувствовали себя вполне успокоенными и довольными. Потом, оставив чемодан на вокзале, с тем что они придут за ним, если "Чип-Отель" им понравится, они последовали за мистером Инглисом, выразившим желание нести сумку и плед "прелестной и почтенной дамы". Спустившись в нижние кварталы города, где супруги Титбюри не могли ничего видеть, так как была уже почти ночь, и дойдя до правого берега реки, которую мистер Инг-лис назвал Крессент-Ривер, они прошли около трех миль. Возможно, что чета Титбюри нашла этот путь немного длинным, но при мысли, что гостиница окажется тем дешевле, чем дальше она будет от города, они, конечно, не жаловались. Наконец, около половины девятого, когда их окутала уже абсолютная темнота, так как небо было все в тучах, путешественники подошли к крыльцу дома, о внешности которого они в темноте не могли судить. Спустя несколько минут хозяин гостиницы, надо сознаться, малый довольно-таки жуткого вида, провел их в комнату нижнего этажа с выбеленными известкой стенами; мебель ее составляли кровать, стол и два стула. Они нашли это вполне достаточным и поблагодарили мистера Инглнса, который простился с ними, обещав прийти на следующий день утром. Очень утомленные, мистер и миссис Титбюри, поужинали остатками провизии, которые они нашли в своей дорожной сумке, и легли спать. Вскоре они крепко заснули и оба видели во сне, что предсказание милейшего мистера Интлиса сбылось и что следующее метание костей давало им возможность обогнать на несколько клеток своих соперников. Они проснулись в восемь часов утра и чувствовали себя вполне отдохнувшими; оделись не спеша, так как им нечего было делать в ожидании прихода своего проводника, чтобы в его обществе осмотреть город. Это не означало, конечно, что они были любознательны от природы, о нет! Но как отказаться от любезного предложения Роберта Инглиса, который хотел показать им все чудеса великого мормонского города! Было уже девять часов. Никто не являлся. Мистер и миссис Титбюри, совсем одетые, готовые отправиться на прогулку, стояли у окна и смотрели на большую дорогу, которая шла мимо "Чип-Отеля". Дорога эта, как им объяснил накануне их любезный чичероне, в прежние времена была дорогой эмигрантов. Она шла по берегу Крессент-Ривер, и по ней тянулись когда-то целые фургоны, наполненные товарами, предназначенными для лагерей пионеров {Пионер - человек, который одним из первых проник в новую, неисследованную область.}. Эти фургоны были запряжены волами, которыми правил специальный погонщик, и, для того, чтобы проехать расстояние от Нью-Йорка до западной территории Союза, требовалось несколько месяцев. "Чип-Отель" находился, очевидно, в очень уединенном месте, так как, высовываясь из окна, мистер Тит-бюри не видел ни одного дома ни на этом, ни на противоположном берегу реки. Ничего, кроме темной зелени сосновых лесов, покрывавших склоны высокой горы. В десять часов все еще никого не было. Мистер и миссис Титбюри начали волноваться, притом они уже испытывали голод. - Пойдем куда-нибудь, - сказала жена. - Хорошо, пойдем, - сказал он. Они открыли дверь своей комнаты и очутились в большом зале деревенского кабачка, дверь которого выходила на дорогу. На пороге виднелись двое плохо одетых мужчин. Вид их не внушал доверия. Их глаза были затуманены джином, и казалось, они стояли на страже у слегка приотворенной двери. - Выход запрещен! Это восклицание, сделанное грубым тоном, относилось к господину Титбюри. - Как?! Нельзя выйти? - Нельзя... не заплатив. - Не заплатив?! Из всех слов английского языка это было то, которое звучало особенно неприятно для мистера Титбюри. - Заплатить?! - повторил он. - Заплатить, чтобы иметь право выйти? Вы шутите!.. Миссис Титбюри, охваченная в первую минуту невольным страхом, иначе взглянула на положение и спросила: - Сколько? - Три тысячи долларов! Этот голос... Она его узнала... Это был голос Роберта Инглиса, который в этот момент появился на пороге гостиницы. Но господин Титбюри, менее проницательный, чем его жена, все еще хотел обратить это дело в шутку. - Э, - воскликнул он, - а вот и наш друг! - Собственной своей персоной, - ответил тот. - И все в таком же хорошем настроении? - Все в таком же. - Не правда ли, очень забавно это требование трех тысяч долларов! - Что поделать, мой милейший мистер Титбюри, - ответил мистер Инглис, - такова цена одной ночи в "Чип-Отеле". - Вы это серьезно? - спросила миссис Титбюри, бледнея. - Очень серьезно, миссис Титбюри. Ее супруг в порыве гнева попытался было проскочить в дверь. Две сильные руки тяжело опустились на его плечи и приковали к месту. Этот Роберт Инглис был просто-напросто одним из тех негодяев, которых так много встречается в отдаленных местностях Союза, где они ждут подходящих, весьма нередких удобных случаев. Уже не один путешественник был обобран этим якобы сорок третьим ребенком мормонской семьи при содействии таких участников, как эти два индивидуума, стоявшие сейчас у дверей "Чип-Отеля", этого гнусного разбойничьего притона. Попав на след подходящей для него жертвы, он предложил свои услуги супругам Титбюри и, удачно выведав от них в разговоре, что они везут с собой три тысячи долларов, - весьма неосторожное признание, надо сознаться, - завел их в этот уединенный кабачок, где они были теперь всецело в его власти. Мистер Титбюри это понял, но слишком поздно. - Послушайте, - сказал он, - я требую, чтобы вы нас немедленно отсюда выпустили! У меня в городе дела... - Не ранее второго июня, дня, когда вы должны будете получить телеграмму, а сейчас только двадцать девятое мая. - И вы предполагаете держать нас здесь еще в течение целых пяти дней? - Возможно, даже долее, возможно, даже значительно долее, - ответил любезный джентльмен, - если только вы не уплатите мне три тысячи долларов кредитными билетами одного из банков Чикаго. - Негодяй! - Я говорю с вами вежливо, - заметил мистер Инглис, - будьте добры говорить так же и со мной, мистер Голубой флаг! - Но эти деньги... это все, что я имею. - Такому богачу, как Герман Титбюри, будет очень легко выписать из Чикаго столько, сколько ему понадобится... Касса его в прекрасном состоянии!.. Заметьте, мой дорогой гость, что эти три тысячи долларов вы имеете сейчас при себе и что я легко мог бы вынуть их из вашего кармана. Но, клянусь Ионафаном {Ионафан - сын царя Саула, первого царя иудейского.}, мы не воры. Таковы цены "Чип-Отеля", и вам придется этому подчиниться. - Никогда! - Как угодно. После этих слов дверь снова заперли, и супруги оказались заключенными в низкой комнате гостиницы. Какие проклятия посылали они этому ужасному путешествию, связанным с ним невзгодам, не говоря уж об опасности, которой они подвергались! После штрафа, уплаченного в Кале, теперь этот грабеж в Грэйт-Солт-Лейк-Сити! И какое несчастье, что они встретили этого бандита Инглиса! - Нашими бедами мы обязаны негодяю Реалю! - вскричал мистер Титбюри. - Мы не хотели называть себя до приезда в этот город, а эта дрянь кричала наше имя на весь вокзал Огдена, где было столько народу! И нужно было, чтобы такой бандит оказался там же и услышал все! Но что же нам теперь делать? - Пожертвовать этими тремя тысячами долларов, - сказала миссис Титбюри. - Никогда!.. Никогда! - Герман!.. - это было все, что сказала его властная и сварливая супруга. В конце концов, необходимость все равно заставила бы это сделать. Как бы ни упрямился мистер Титбюри, злоумышленники сумели бы принудить его принести эту жертву. И если они, вырвав насильственным путем эти деньги, бросили бы его потом вместе с миссис Титбюри в реку, кого бы обеспокоила участь каких-то приезжих, о присутствии которых в гостинице "Чип-Отель" никому в городе не было известно? Но мистер Титбюри все-таки пытался противиться. Может быть, кто-нибудь придет им на помощь... Может быть, покажется на дороге отряд полиции или по крайней мере прохожие, которых он подзовет к окну... Тщетная надежда! Через несколько минут супруги были отведены в комнату, окно которой выходило во внутренний двор. Свирепого вида хозяин гостиницы принес им какую-то еду. Без сомнения, за тысячу долларов в день можно предоставить в "Чип-Отеле" не только постель, но и некоторое питание! Двадцать четыре часа... сорок восемь часов прошли в таких условиях! Трудно сказать, какое бешенство овладело заключенными! К тому же им не представилось даже случая увидеть снова мистера Инглиса, который держался теперь, очевидно, в стороне, делая вид, что он не оказывает на приезжих какого-либо давления. Наконец на всех календарях Союза появились слова "первое июня". На другой день около полудня третий партнер обязан был явиться в телеграфную контору Грэйт-Солт-Лейк-Сити. Если бы его присутствие там не было зарегистрировано, то он потерял бы все права на дальнейшее участие в партии, такой неудачной для носителя голубого флага! Нет!.. Мистер Титбюри не хотел уступать... Он не уступит... Но в дело вмешалась миссис Титбюри и на этот раз проявила такую силу убеждения, что ее воля не могла не восторжествовать. Предположим, что мистер Титбюри по капризу игральных костей был бы отослан в "лабиринт", в "колодец" или в "тюрьму", разве ему не