ют свои гамаки на нижних ветках деревьев и спят при свете великолепных звезд, - а звезды всегда великолепны в Венесуэле, если только они не закрыты тучами. На этот раз, однако, пассажиры, удовлетворявшиеся до сих пор своими каютами, не подумали оставлять их. В самом деле, не говоря уж о том, что, лежа на берегу, пассажиры рисковали попасть под ливень, вообще бывающий здесь довольно часто, они могли подвергнуться и всякой другой не менее неприятной случайности. В таком смысле высказались в этот вечер Вальдес и Паршаль. - Если бы можно было благодаря этому избавиться от комаров, - заметил первый из них, - тогда еще стоило бы располагаться лагерем на берегу. Но комары кусаются одинаково и на реке, и на берегу... - Кроме того, - прибавил Паршаль, - на берегу можно подвергнуться укусам муравьев, от чего делается лихорадка. - Не говоря уж о различных чипитас - маленьких, едва видимых насекомых, которые кусают вас с головы до ног, и термитах, до такой степени несносных, что индейцы бегут из-за них из своих хижин. - И не считая еще чиков, - прибавил Паршаль, - а также вампиров, которые высасывают у вас кровь до последней капли... - И не считая змей, - заключил Герман Патерн, - этих противных гадин, длиной свыше шести метров!.. Я предпочитаю им комаров... - А я так не люблю ни тех, ни других! - объявил Жак Хелло. Все согласились с этим, и решено было остаться ночевать на лодках. Разве только гроза или чубаско могли вынудить пассажиров сойти на берег. Вечером достигли устья Рио-Вентуари - важного притока с правой стороны. Было всего пять часов, и до сумерек оставалось еще два часа. Однако, по совету Вальдеса, остановились здесь, так как выше Вентуари русло реки загромождено скалами и плавание там настолько опасно, что было бы рискованно пускаться в него к вечеру. Ужинали все вместе. Сержант Мартьяль теперь, когда секрет Жана был известен его двум соотечественникам, уже не мог препятствовать этому. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн в отношении молодой девушки явно обнаруживали крайнюю сдержанность. Они сами упрекнули бы себя, если бы стеснили ее своим чересчур частым общением, особенно Жак Хелло. Когда он находился около дочери Кермора, он испытывал не то застенчивость, не то какое-то другое, особенное чувство, Жанна не могла не заметить этого, но не отстранялась. Она вела себя так же просто и свободно, как и прежде. Она ежедневно вечером приглашала молодых людей в свою пирогу, и здесь завязывалась беседа о приключениях плавания, о будущих событиях, о шансах успеха их предприятия, о тех возможных указаниях, которые будут получены, конечно, в миссии Санта-Жуана. - Хорошее предзнаменование, что она носит это имя, - заметил Жак Хелло. - Да, это хорошее предзнаменование, потому что это - ваше имя... сударыня... - Пожалуйста... Жан... Жан! - прервала его молодая девушка, улыбаясь, бросив искоса взгляд на сержанта Мартьяля, густые брови которого насупились. - Да, Жан! - ответил Жак Хелло, показывая жестом, что ни один из гребцов не мог слышать его слов. В этот вечер разговор зашел о притоке, у истоков которого пироги остановились на ночь. Это был один из самых крупных притоков Ориноко. Он вливает в последнее громадное количество воды через свои семь рукавов, расположенных дельтой. Вентуари течет с северо-востока на юго-запад, неся с собой неисчерпаемые источники воды Гуйанезских Анд, и орошает территории, обитаемые обыкновенно индейцами накосами и марикитаросами. Стремительность его течения гораздо больше, чем левых притоков, - рек, которые тянутся по плоской саванне. Это обстоятельство заставило Германа Патерна объявить, - впрочем, с пожатием плеч: - Вот прекрасный предмет для спора Мигуэлю, Варинасу и Фелипе! Этот Вентуари мог бы с успехом оспаривать право первенства у Атабапо и Гуавьяре. Если бы наши ученые были здесь, мы бы целую ночь слушали, как они, надрывая себе грудь, обсуждали этот вопрос. - Возможно, - ответил Жан, - так как эта река - самая большая в здешней области. - Положительно, - воскликнул Герман Патерн, - я чувствую, как гидрография овладевает моим мозгом!.. Почему бы Вентуари не быть Ориноко? - Ты думаешь, что я буду оспаривать это мнение? - возразил Жак Хелло. - А почему бы и нет? Оно нисколько не хуже мнения Варинаса и Фелипе... - Ты хочешь сказать, что оно не лучше? - Почему? - Потому что Ориноко - это Ориноко. - Великолепный аргумент, Жак! - Итак, Хелло, - спросил Жан, - ваше мнение такое же, как и Мигуэля?.. - Вполне, дорогой Жан! - Бедный Вентуари! - ответил, смеясь, Герман Патерн. - Я вижу, что у него нет шансов на успех, и я от него отказываюсь. Дни 4, 5 и 6 октября потребовали больших усилий; гребцам пришлось то идти на шестах, то тянуть бечеву. После Пьедра-Пинтады пирогам пришлось на расстоянии 7 или 8 километров лавировать среди множества островов и скал, которые делали плавание крайне медленным и тяжелым. Хотя ветер продолжал дуть с запада, пользоваться парусами в этом лабиринте было бы невозможно. В довершение всего пошел проливной дождь, и пассажирам пришлось долгие часы просидеть в своих каютах. За этими скалами следовали пороги Св. Варвары, которые пироги прошли, не разгружаясь. Указанных в этом месте Шаффаньоном развалин бывшей здесь когда-то деревни не оказалось, по крайней мере их никто не заметил; эта часть левого берега производила такое впечатление, точно здесь никогда не жили индейцы. Только за проходом Кангрео плавание опять началось при нормальных условиях. Это позволило фалькам достигнуть сейчас же после полудня 6 октября деревни Гуачапаны, где они и остались на ночь. Рулевые Вальдес и Парша ль остановились здесь только для того, чтобы дать отдохнуть утомившейся команде. Гуачапана состоит всего из полудюжины давно покинутых хижин. Причина этому та, что окружающая саванна изобилует термитами, муравейники которых достигают двух метров вышины. Перед таким нашествием "лесных вшей" устоять невозможно; им приходится уступать место, что и сделали индейцы. - Таково, - заметил Герман Патерн, - могущество "малых сил". Ничто не устоит против них, когда они наступают мириадами. Можно отбросить стаю тигров, ягуаров, даже очистить от них страну... Никто не отступает перед этими хищниками... - За исключением индейцев-пиароанцев, - сказал Жан, - судя по тому, что я читал... - Но в этом случае пиароанцы бегут скорее вследствие предрассудка, чем из страха, - заметил Герман Патерн, - тогда как муравьи или термиты делают в конце концов страну необитаемой... Около пяти часов вечера гребцам "Мориши" удалось поймать черепаху. Из нее вышел отличнейший суп. Кроме того - это позволило сэкономить на провизии лодок, - на опушке соседнего леса было множество обезьян, морских свинок и пекари, которые только ждали ружейного выстрела, чтобы очутиться на столе пассажиров. Во всех направлениях росли ананасы и бананы. Над берегом беспрестанно пролетали, шумя крыльями, черные куры. Воды изобиловали рыбой в таком количестве, что индейцы бьют ее обыкновенно стрелами. В один час можно было бы наполнить пироги до краев. Таким образом, вопрос о продовольствии не мог беспокоить путешественников верхнего Ориноко. Выше Гуачапаны ширина реки не превосходит 500 метров. Тем не менее ее русло разделяется многочисленными островами, которые образуют протоки с крайне быстрым течением. "Мориша" и "Галлинетта" смогли в этот день добраться лишь до острова Парра-де-Агуа, да и то прибыли к нему почти уже к ночи. Через 24 часа после этой остановки, после дождливого дня и перемежающего ветра, который вынудил пироги идти на шестах, путешественники достигли лагуны Кариды. В этом месте когда-то была деревня, которую индейцы покинули, как об этом свидетельствует Шаффаньон, потому что один пиароанец был съеден титром. Французский путешественник нашел в этой деревне лишь несколько хижин, которыми пользовался индеец барэ, менее суеверный или более храбрый, чем его сородичи. Этот барэ основал здесь плантацию, которую Жак Хелло и его товарищи нашли в цветущем состоянии. Тут были поля маиса и маниоки, плантации бананов, табака и ананасов. На службе у индейца и его жены находилось около 12 негров. Трудно было отказаться от приглашения хозяина плантации, который предложил путешественникам осмотреть его поселок. Он явился на пироги, как только они пристали к берегу. Ему предложили стакан водки. Он принял его лишь с тем условием, что путешественники отправятся пить "тафию" и курить сигареты "табари" в его хижину; было бы невежливо отклонить это приглашение, и пассажиры обещали отправиться к нему после обеда. При этом случилось маленькое происшествие, на которое никто не обратил, да и не мог обратить серьезного внимания. В тот момент, когда барэ сходил с "Галлинетты", он заметил одного из гребцов, того самого Жиро, которого рулевой пригласил в Сан-Фернандо. Читатель помнит, что испанец предложил свои услуги лишь ввиду его намерения добраться до миссии Санта- Жуана. Барэ, внимательно отлядев его, спросил: - Э! Друг... скажите мне... я вас не видал где-нибудь раньше?.. Жиро, у которого слегка насупились брови, поспешил ответить: - Во всяком случае, не здесь, потому что я никогда не был на вашей плантации. - Это удивительно!.. Мимо Кариды проезжает мало иностранцев, и трудно забыть их лица, даже если они показались хотя бы только один раз. - Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо? - возразил испанец. - С какого времени вы там были? - Последние три недели. - Нет, не там... потому что я уже больше двух лет не был в Сан-Фернандо. - В таком случае вы ошибаетесь, индеец!.. Вы никогда меня не видали! - оборвал резко Жиро. - Путешествие но верхнему Ориноко я совершаю впервые... - Готов вам верить, - ответил барэ, - и все-таки... Разговор на этом кончился. Жак Хелло слышал конец этого диалога, но не обратил на него внимания. В самом деле, зачем Жиро стал бы скрывать, если бы это была правда, что он уже бывал в Кариде! К тому же Вальдес мог только быть довольным этим сильным и ловким человеком, который не отказывался ни от какой работы, как бы утомительна она ни была. Одно можно было заметить - однако не в упрек ему, - что он жил, сторонясь других, мало разговаривая и больше слушая, что говорили между собой пассажиры и гребцы. Тем не менее этот разговор между барэ и Жиро подал Жаку Хелло мысль спросить испанца, с какой целью он направляется в Санта-Жуану. Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось этой миссии, с нетерпением стал ожидать, что ответит испанец. Тот объяснил все чрезвычайно просто, не обнаруживая ни малейшего смущения: - В детстве я был послушником в монастыре Мерседы в Кадиксе... Затем меня взяла охота путешествовать... Я служил матросом на испанских кораблях в течение нескольких лет... Но эта служба меня утомила и, так как я опять почувствовал склонность к монастырской жизни, то задумал поступить в какую-нибудь миссию... Шесть месяцев назад я находился в Каракасе, на торговом судне, когда услышал о миссии Санта-Жуана, основанной отцом Эсперанте... Уверенный, что я буду хорошо принят в этом учреждении, которое, как я слышал, процветает, я решил отправиться туда. Не откладывая дела в долгий ящик и нанимаясь гребцом то на одну, то на другую пирогу, достиг Сан-Фернандо... Здесь я ждал случая, чтобы отправиться в верховья Ориноко, и мои сбережения, то есть то, что я отложил за время моего путешествия, уже приходили к концу, когда ваши пироги прибыли в этот город... Распространился слух, что сын полковника Кермора, в надежде отыскать своего отца, собирается отправиться в Санта-Жуану... Узнав, что рулевой Вальдес нанимает людей для своей пироги, я попросил его взять меня. И вот я плыву теперь на "Галлинетте"... Таким образом, я имею основание сказать, что этот индеец никогда не видел меня в Кариде, так как я впервые прибыл сюда сегодня вечером. Жак Хелло и Жан были поражены искренностью, с которой все это было сказано испанцем. Имея в виду, что этот человек смолоду, как он сам рассказал, получил некоторое образование, они предложили ему нанять за себя индейца для "Галлинетты" и остаться пассажиром одной из пирог. Жиро поблагодарил обоих французов, заявив, что он привык к своему ремеслу гребца за время путешествия до Кариды и будет продолжать его до истоков реки. - Если, - прибавил он, - мне не удастся поступить на службу в миссии, то я прошу вас дать мне возможность вернуться в Сан-Фернандо, взяв меня в качестве гребца, или даже в Европу, когда вы будете возвращаться туда. Испанец говорил спокойным, хотя и довольно жестким голосом, которому он силился придать мягкость. Но это гармонировало с его суровым лицом, решительным видом, его большой головой с черными волосами, его загорелым лицом и тонкими губами, из-под которых виднелись белые зубы. Обращала на себя внимание еще одна особенность, которой до сих пор никто не интересовался, но с этого дня заинтересовавшая Жака Хелло: странные взгляды, которые Жиро бросал время от времени на юношу. Не понял ли он секрета Жанны Кермор, которого не подозревали ни Вальдес, ни Паршаль и никто из людей обеих лодок? Это беспокоило Жака Хелло, и он решил следить за ним, хотя ни молодая девушка, ни сержант Мартьяль не имели по отношению к нему ни малейшего подозрения. В случае, если бы его подозрения подтвердились, Жак Хелло всегда имел возможность отделаться от Жиро, высадив его в какой-либо деревне - например, в Эсмеральде, - когда пироги остановятся там. В этом случае не нужно было бы даже давать Жиро каких-либо объяснений. Просто Вальдес рассчитал бы его, и он мог добираться как ему угодно до миссии Санта-Жуана. По поводу этой миссии Жан захотел, между прочим, расспросить испанца о том, что ему известно о ней, и спросил его, не знает ли он отца Эсперанте, у которого он хочет устроится. - Да, господин Кермор, - ответил Жиро после некоторого колебания. - Вы видели его? - В Каракасе. - Когда? - В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я находился на борту одного коммерческого судна. - Отец Эсперанте был тогда в Каракасе в первый раз? - Да... в первый раз... Оттуда он и отправился основывать миссию Санта-Жуана. - Как он выглядит? - спросил Жак Хелло. - Или, скорее, каким он был в то время? - Это человек лет пятидесяти, высокого роста, большой силы, с большой, уже седой, головой, которая теперь, вероятно, совсем белая. На этом ответе разговор кончился. Наступило время идти отдать визит на плантацию барэ. Сержант Мартьяль и Жан, Хелло и Герман Патерн высадились на берег и через поля маиса и маниоки направились к жилищу индейца и его жены. Это была хижина, построенная более тщательно, чем обыкновенные хижины индейцев в этой местности. В ней были мебель, гамаки, инструменты и кухонные принадлежности, стол, несколько корзин, заменявших шкафы, и с полдюжины скамеек. Принимал и угощал гостей сам барэ, так как его жена не понимала по-испански, тогда как он говорил на этом языке свободно. Его жена была индеанкой. Барэ, очень гордившийся своим имением, долго говорил о выгодах его эксплуатации и о планах на будущее, причем выражал сожаление, что гости не могут осмотреть плантации на всем ее протяжении. Лепешки из маниоки, ананасы лучшего качества, водка "тафия", которую барэ сам добывал из сахарного тростника, сигареты из дикого тростника, свернутые из простого листа, в оболочке из коры, "табари", - все это было предложено гостям. Один Жан отказался от сигарет, несмотря на настояния индейца, и согласился лишь помочить губы в тафии. Это была благоразумная предосторожность, так как водка жжет как огонь. Жак Хелло и сержант Мартьяль, выпивая ее, не моргнули, но Герман Патерн - что, по-видимому, доставило настоящее удовольствие индейцу - не мог удержаться от гримасы, которой могли бы позавидовать обезьяны Ориноко. Гости ушли около 10 часов вечера, и барэ, сопровождаемый несколькими слугами, проводил их до пирог, экипажи которых спали глубоким сном. В момент расставания индеец не смог удержаться и сказал по адресу Жиро: - Я все-таки уверен, что видел этого испанца в окрестностях моей плантации... - Зачем он стал бы скрывать это? - спросил Жан. - Тут, очевидно, дело в простом сходстве, - заметил Хелло. ^TГлава третья - ДВУХДНЕВНАЯ ОСТАНОВКА В ДАНАКО^U Уже в течение 48 часов на горизонте к востоку вырисовывалась вершина горы, которую Вальдес и Паршаль называли горой Япакана. Пироги достигли этой горы вечером 11 октября. В течение трех дней после ухода из Кариды плавание фальк благодаря постоянному попутному ветру совершалось быстро и без препятствий. За это время прошли остров Люна, миновали часть реки между берегами, окаймленными густыми пальмовыми рощами. Единственным препятствием оказался порог, называемый Проходом Дьявола. Но на этот раз "дьявол" пе помешал. Гора Япакана возвышается среди равнины на правом берегу Ориноко. По словам Шаффаньона, она имеет вид огромного саркофага. Напротив горы, несколько выше острова Мавилл, левый берег был занят резиденцией венесуэльского комиссара. Это был метис, по имени Мануэль Ассомпсион. Он жил здесь со своей женой, тоже метиской, и детьми. Когда пироги остановились у Данако, наступила ночь, так как плавание в этот день задержалось вследствие аварии, которую потерпела "Галлинетта". Несмотря на всю свою ловкость, Вальдес не смог помешать захваченной водоворотом пироге удариться об угол скалы. Вследствие этого удара в лодке открылась течь, правда незначительная, так что ее удалось прекратить, заткнув пробоину несколькими охапками сухой травы. Но ввиду дальнейшего путешествия нужно было основательно исправить эту аварию, и лучше всего это было сделать в Данако. Пассажиры оставались всю ночь у берета, на южной стороне острова. На другой день, с восходом солнца, пироги пересекли небольшой рукав реки и пристали к мосткам, предназначенным: к выгрузке и погрузке лодок. Дапако было теперь уже деревней, а не простым поселением, каким обозначал его французский путешественник. Действительно, благодаря предусмотрительной энергии Мануэля Ассомпсиона этот поселок в несколько лет разросся, и его благосостояние все увеличивалось. Этому метису пришла счастливая мысль покинуть свое местопребывание в более близкой к Сан-Фернандо Гуачапане, где его часто беспокоили губернаторские реквизиции. Здесь, в Дапако, он мог свободнее заниматься коммерцией, и это давало отличные результаты. Уже с утра Мануэль знал о прибытии пирог. Поэтому, сопровождаемый несколькими слугами, он поспешил навстречу путешественникам. Последние немедленно сошли на берег. Прежде всего Жан счел за лучшее вручить одно из писем, которыми снабдил его губернатор Сан-Фернандо для передачи комиссарам верхнего Ориноко. Мануэль Ассомпсион взял письмо, прочел его и с некоторой гордостью сказал: - Мне не нужно было этого письма, чтобы хорошо встретить путешественников, которые остановились в Данако, Иностранцы могут быть уверены, что их всегда хорошо встретят в венесуэльских селениях. - Мы благодарим вас, господин Мануэль, - ответил Жак Хелло. - Но исправление, необходимое вследствие аварии одной из наших пирог, заставит нас, пожалуй, быть вашими гостями в течение сорока восьми часов... - Хоть восьми дней, если вам угодно, сударь... Данако всегда к услугам соотечественников француза Трушона, которому плантаторы верхнего Ориноко обязаны благодарностью. - Мы знали, что будем отлично приняты, - сказал Жан. - А почему вы знали это, мой молодой друг? - Потому что это гостеприимство, которое вы нам предлагаете, вы оказали еще пять лет назад одному из наших соотечественников, который поднимался вверх по течению реки до ее истоков... - Шаффаньон! - воскликнул комиссар. - Да, это отважный исследователь. О нем я сохранил хорошее воспоминание, так же как и о его спутнике, Муссо... - И он сохранил не менее хорошие воспоминания о вас, - прибавил Жан, - и об услугах, которые вы оказали ему. Он их отметил в рассказе о своем путешествии. - У вас есть этот рассказ? - спросил Мануэль с большим любопытством. - Да, - ответил Жан. - Если вы хотите, я переведу то место, которое относится к вам... - Это мне доставит удовольствие, - ответил комиссар, протягивая руку пассажирам пирог. В рассказе был отличный отзыв не только о Мануэле Ассомпсионе и его резиденции в Данако, но также и о Трушоне. Трушон основал плантацию на территории верхнего Ориноко лет 40 назад. До него индейцы были совершенно незнакомы с добыванием каучука, и только благодаря его указаниям это выгодное занятие сделалось доходной статьей этих отдаленных областей, причем индейцы использовались на плантациях в качестве рабочей силы. Мануэлю Ассомпсиону было 60 лет. Он имел еще вид человека, находящегося в расцвете сил; цвет лица его был смуглый, лицо смышленое, взгляд живой; он умел подчинить себе людей, главным образом индейцев, занятых на его плантации. Индейцы эти были марикитаросы, принадлежащие к одной из лучших рас Венесуэлы. Деревня, которая образовалась около плантации, была населена исключительно марикитаросами. Когда пассажиры приняли гостеприимное предложение комиссара, отдано было распоряжение немедленно приступить к исправлению аварии "Галлинетты". Для этого нужно было ее разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, чтобы законопатить дно. С работниками, которых комиссар давал на помощь Вальдесу, эту работу можно было закончить в два дня. Было семь часов утра. Погода стояла пасмурная, но не грозящая дождем. Температура была сносная и не превышала 27o Цельсия. Путешественники направились к деревне, лежащей в полукилометре от левого берега, через густой лес. Впереди по широкой, хорошо содержащейся тропинке шли Мануэль Ассомпсион, Жак Хелло и Жан. За ними - сержант Мартьяль и Герман Патерн. Комиссар по дороге заставлял путешественников любоваться богатыми продуктами плантации, раскинувшейся почти до самого берега реки, ее насаждениями манговых, лимонных деревьев, банановых, кокосовых пальм. Дальше тянулись поля, засаженные бананами, и вполне готовые к жатве поля маиса, маниоки, сахарного тростника, табака. Что касается каучуковых деревьев, то они составляли главную статью дохода. Мануэль повторял: - Если ваш соотечественник вновь посетит нас, какую перемену он найдет на плантации Данако и в деревне, которая стала одной из самых крупных на этой территории!.. - Крупнее Эсмеральды? - спросил Жак Хелло, называя имя одной из деревень, лежащих выше по течению. - Без сомнения, - ответил комиссар, - так как этот маленький поселок почти покинут, тогда как Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда будете проходить мимо. К тому же марикитаросы - трудолюбивые и смышленые индейцы. Вы сами можете заметить, что их хижины гораздо удобнее, чем хижины мапойосов и пиароанцев среднего Ориноко. - Однако, - возразил Жак Хелло, - мы познакомились в Урбане с неким Мирабалем... - Знаю, знаю! - ответил Мануэль Ассомпсион. - Это владелец дома в Тигре... Человек смышленый... Я слышал о нем много хорошего... Но его поместье никогда не сделается городом, Данако же, в которое мы в настоящий момент входим, когда-нибудь будет им. По-видимому, комиссар завидовал немного Мирабалю. "Вот куда забирается зависть!" - подумал Жак Хелло. Впрочем, Мануэль Ассомпсион сказал о деревне, которой он, видимо, гордился, лишь правду. В это время Данако состояло из пятидесяти построек, которые уже нельзя было бы назвать хижинами. Эти постройки состояли из цилиндро-конического основания, оканчивающегося высокой крышей из пальмовых ветвей. Нижнее же основание представляло собой крепкий плетень, обмазанный глиной. В каждой хижине сделаны были две двери, одна напротив другой. Через них входят во внутреннее помещение, состоящее не из одной общей комнаты, а из двух, разделенных общим залом. Это уже был несомненный прогресс по сравнению с индейскими хижинами, предотвращающий смешение полов. Такой же прогресс замечался в этих хижинах и в отношении меблировки, которая, при всей грубости столов, скамеек, корзин, гамаков и т. п., свидетельствовала об известной потребности в удобствах. Проходя через деревню, путешественники могли наблюдать мужское и женское население Данако, так как женщины и дети не убежали при их приближении. Мужчины, довольно красивого типа, были крепкого и здорового телосложения, хотя и утратили несколько туземную оригинальность тех времен, когда их одежда состояла всего только из пояса. Точно так же и женщины довольствовались прежде простым домотканым передником, вышитым бусами и опоясанным на бедрах ниткой жемчуга. В настоящее время их костюм приближался к одежде метисов или цивилизованных индейцев. Более знатные индейцы носили нечто вроде мексиканского "пух"; что же касается женщин, то они не были бы женщинами, если бы не носили множества браслетов на руках и на ногах. Пройдя шагов сто по деревне, комиссар направил своих гостей влево. Через две минуты они остановились перед главным домом Данако. Пусть читатель представит себе двойную хижину или, вернее, две соединенных вместе хижины, высоко поднимающиеся над фундаментом, со множеством окон и дверей. Их плетневые стены окружены палисадом, образующим двор перед фасадом. По бокам дома, закрывая его тенью, стояли великолепные деревья, а еще дальше - надворные постройки, где хранились полевые орудия и куда запирался скот. Приняты были гости в первой комнате одной из хижин, где находилась жена Мануэля Ассомпсиона - метиска, происшедшая от брака бразильского индейца с негритянкой, и его два сына - рослые ребята двадцати пяти и тридцати лет. Цвет лица у них был несколько белее, чем у отца и матери. Жак Хелло и его товарищи были встречены очень радушно. Так как вся семья комиссара понимала и говорила по-испански, то разговор завязался без затруднений. - Прежде всего, - обратился Мануэль к своей жене, - так как "Галлинетта" будет исправляться два дня, сержант и его племянник будут жить здесь. Ты приготовишь им одну или две комнаты, как им удобнее. - Две, если вам не трудно, - ответил сержант Мартьяль. - Две так две, - заметил комиссар, - и если господин Хелло и его друг хотят ночевать в нашем доме... - Благодарю вас, - ответил Герман Патерн. - Наша пирога "Мориша" в исправности. Не желая причинять вам беспокойства, мы сегодня вечером вернемся на нее. - Как вам угодно, - сказал комиссар. - Вы не стеснили бы нас, но мы не желаем стеснять и вас. Затем, обратившись к своим сыновьям, он сказал: - Нужно будет послать несколько лучших наших слуг, чтобы они помогли экипажам лодок... - Мы тоже поработаем с ними, - ответил старший из сыновей. После завтрака, за которым было подано много дичи, фруктов и овощей, Мануэль стал расспрашивать своих гостей о цели их путешествия. До сих пор верхнее Ориноко посещалось лишь редкими купцами, которые направлялись в Кассиквиар, лежащий выше Данако. Дальше этого пункта плавание в коммерческих целях не практикуется, и только исследователи могли направляться к истокам реки. Комиссар поэтому был несколько изумлен, когда Жан сообщил ему причины, заставившие его предпринять это путешествие, к которому присоединились его два соотечественника. - Так вы в поисках вашего отца?.. - спросил он с волнением, которое передалось его сыновьям и жене. - Да, и мы надеемся напасть на его следы в Санта-Жуане. - Вы ничего не слышали о полковнике Керморе? - спросил Жак Хелло Мануэля. - Никогда при мне не произносили этого имени. - Но двенадцать лет назад вы уже были в Данако? - задал вопрос Герман Патерн, - Нет... Мы тогда находились еще в Гуачапане и ничего не слышали о том, чтобы полковник Кермор был в этих местах. - А между тем, - сказал сержант Мартьяль, который понимал достаточно, чтобы принять участие в разговоре, - между Сан-Фернандо и Санта-Жуаной ведь нет другого пути, кроме как по Ориноко... - Это самый легкий и прямой путь, - ответил Мануэль, - и путешественник здесь в большей безопасности, чем в том случае, если он углубится в страну, где бродят индейцы. Если полковник Кермор направился к истокам реки, то он должен был подняться по реке так же, как и вы. Говоря таким образом, Мануэль Ассомпсион не производил, однако, впечатления, что он уверен в своих словах. И действительно, было странно, что полковник Кермор, направляясь в Санта-Жуану, не оставил за время своего плавания по Ориноко от Сан-Фернандо никаких следов. - Скажите, пожалуйста, - спросил комиссара Жак Хелло, - вы посещали миссию? - Нет, я вообще не ездил к востоку дальше устья Кассиквиара. - Вам говорили когда-нибудь о Санта-Жуане? - Да... как об учреждении, которое благодаря энергии его начальника процветает. - Вы не знаете отца Эсперанте? - Знаю... я видел его раз года три назад... Он спускался по реке по делам миссии и остановился на день в Данако. - Каков он собой, этот миссионер?.. - спросил сержант Мартьяль. Комиссар описал отца Эсперанте и нарисовал его портрет, который сходился с тем, что говорил о нем испанец Жиро, Таким образом, не было сомнений, что последний, как он и заявлял, действительно встретил миссионера в Каракасе. - А со времени его пребывания в Данако, - заметил Жан, - вы не встречались больше с отцом Эсперанте? - Нет, - ответил Мануэль. - Впрочем, несколько раз я узнавал от индейцев, которые приходили с востока, что Санта-Жуана с каждым годом расширяется. - Я уверен, - сказал Жак Хелло, - что мы встретим хороший прием у отца Эсперанте... - Можете в этом не сомневаться, - заметил Мануэль, - он отнесется к вам радушно. - Ах, если бы он мог направить нас по следам моего отца! - прибавил Жан. После полудня гости комиссара должны были осмотреть плантацию со всеми ее полями и насаждениями, с лесами, где сыновья Мануэля вели нескончаемую войну с воровками-обезьянами, и с лугами, на которых паслись стада. Было время сбора каучука, в этом году очень раннего. Обыкновенно он начинается в ноябре и продолжается до конца марта. Поэтому Мануэль сказал: - Если это может вас интересовать, я покажу вам завтра, как добывается каучук. - С удовольствием, - ответил Герман Патерн. - Для этого надо встать рано утром, - заметил комиссар. - Мои сборщики каучука начинают работу с рассветом... - Мы не заставим их ждать, будьте спокойны, - ответил Герман Патерн. - Что ты скажешь, Жак? - Я буду готов вовремя, - обещал Жак Хелло. - А вы, дорогой Жан?.. - Я не пропущу этого случая, - отвечал Жан, - и если дядюшка будет еще спать... - Ты меня разбудишь, племянник, ты меня разбудишь, надеюсь! - заметил сержант Мартьяль. - Раз мы приехали в страну каучука, то мы по крайней мере должны узнать, как делают... - ...резину, сержант, резину! - воскликнул Герман Патерн. После прогулки, которая продолжалась все послеобеденное время, общество вернулось к дому комиссара. За ужином собрались к одному столу. Разговор шел главным образом о путешествии, о приключениях, случившихся со дня отъезда из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, который чуть не стоил путешественникам жизни. - В самом деле, - подтвердил Мануэль, - эти чубаско ужасны. От них не избавлено и верхнее Ориноко. Что касается нашествия черепах, то нечего их бояться на этой территории, где нет песков, годных для несения яиц: эти животные встречаются здесь только одиночками. - Не будем говорить о них худо! - заметил Герман Патерн. - Хорошо сваренный суп из черепах вещь превосходная! Только с одними этими животными да с жарким из обезьян - кто поверит этому? - можно быть сытым, поднимаясь по вашей реке! - Совершенно верно, - сказал комиссар. - Но, возвращаясь к чубаско, должен предупредить вас, чтобы вы остерегались их. Выше Сан-Фернандо они так же неожиданны и так же сильны, как и ниже его. Лучше было бы, если бы вы не давали случая господину Хелло второй раз спасать вас, Жан! - Ладно... ладно! - сказал сержант Мартьяль, который не любил этой темы. - За чубаско будут следить... будут следить, господин комиссар! Герман Патерн сказал: - А наши спутники, о которых мы ничего не говорим господину Мануэлю? Разве мы уже забыли их?.. - В самом деле, - прибавил Жан, - они прекрасные товарищи... Мигуэль... и Фелипе... и Варинас... - Кто такие эти люди, имена которых вы называете? - заинтересовался комиссар. - Три венесуэльца, с которыми мы совершили путешествие из Боливара в Сан-Фернандо. - Путешественники? - спросил Мануэль. - Путешественники и ученые, - объяснил Герман Патерн. - А что же они знают, эти ученые? - Вы лучше спросите, чего они не знают! - заметил Жак Хелло. - Чего же не знают они? - Они не знают, Ориноко ли та река, которая протекает мимо вашей плантации... - Как! - воскликнул Мануэль. - Они имеют смелость утверждать... - Один из них, Фелипе, утверждает, что настоящим Ориноко является его приток Атабапо, другой, Варинас, - что таковым является приток Гуавьяре... - Вот наглость! - воскликнул комиссар. - Послушать их только!.. Ориноко не есть Ориноко! Мануэль Ассомпсион был вне себя. Его жена и оба сына разделяли его негодование. Их самолюбие было задето в самом дорогом для них: затронули их Ориноко, Великие Воды, как его называют на таманакском наречии. Пришлось объяснять, зачем Мигуэль и его два товарища поехали в Сан-Фернандо, какими исследованиями, сопровождаемыми, конечно, самыми бурными спорами, они должны были заниматься в настоящий момент. - А этот... Мигуэль... Что он думает?.. - спросил комиссар. - Мигуэль утверждает, что река, по которой мы поднимались из Сан-Фернандо в Данако, есть действительно Ориноко, - ответил Герман Патерн. - И она вытекает из гор Паримы! - громогласно подтвердил комиссар. - Пусть же Мигуэль приезжает к нам. Он будет встречен радушно!.. Но пусть другие два не осмеливаются останавливаться у плантации, так как мы их бросим в реку. Они так наглотаются в ней воды, что убедятся в том, что она из Ориноко. Около 10 часов вечера Жак Хелло и его товарищ распрощались с семьей Ассомпсиона, с сержантом Мартьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу. Невольно мысль Жака Хелло остановилась на Жиро. Не могло быть сомнений, что этот испанец знал отца Эсперанте, что он встретил его в Каракасе или в другом месте, так как он описал его совершенно так же, как и Мануэль. Однако, с другой стороны, оставалось утверждение индейца барэ, что Жиро уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до Кариды. Несмотря на отрицание испанца, индеец остался при своем мнении. Иностранцы не так многочисленны на территории Южной Bенесуэлы, чтобы можно было смешать их. Это могло случиться по отношению к индейцу. Но возможно ли было это, когда речь шла об испанце, наружность которого так характерна? А если Жиро бывал в Кариде и, следовательно, в других деревнях или поселках, расположенных выше или ниже по реке, то почему он отрицал это?.. Какие причины могли заставлять его скрывать это?.. Чем могло это повредить ему в мнении тех, с кем он направлялся в миссию Санта-Жуана? В конце концов, барэ мог ошибиться. Если один человек говорит другому: "Я видел вас здесь", а этот другой говорит: "Вы не могли меня видеть, так как я никогда не бывал здесь", то ошибка, если она ж есть, скорее, должна быть приписана первому. И, однако, этот инцидент все же беспокоил Жака Хелло, не потому, чтобы он боялся за себя, но потому, что все относящееся к путешествию дочери полковника Кермора, все, что могло задержать его или воспрепятствовать успешному его окончанию, раздражало, беспокоило, смущало Жака больше, чем он того хотел. В эту ночь он заснул очень поздно, и утром, когда солнце уже поднималось над горизонтом, Герману Патерну пришлось разбудить его дружеским шлепком. ^TГлава четвертая - ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ МАНУЭЛЯ АССОМПСИОНА^U Нужно ли подчеркивать то, что испытывал Жак Хелло с того дня, когда Жан уступил место Жанне, с того дня, когда дочь полковника Кермора, спасенная из вод Ориноко, не могла больше прятаться под маской племянника сержанта Мартьяля? Что испытываемые Жаком чувства были замечены Жанной, которая в свои 22 года могла в платье мальчика казаться семнадцатилетней девочкой, это объясняется вполне естественно. К тому же Герман Патерн, который ничего не понимал в этих вещах, если верить его товарищу, тоже очень хорошо замечал, какие перемены происходили в сердце Жака Хелло. И если бы Герман Патерн сказал ему: "Жак, ты любишь Жанну Кермор", можно было бы ручаться, что Жак ответит: "Мой бедный друг, ты ничего не понимаешь в этих вещах!" И Герман Патерн ждал только случая, чтобы выразить ему свое мнение по этому поводу, хотя бы для того, чтобы в своем лице реабилитировать ботаников, натуралистов и других ученых на "ист", которые совсем уж не так чужды самым нежным человеческим чувствам, как думают в этом прозаическом мире. Что касается сержанта Мартьяля, то, когда он думал об этих событиях, о своем открытом секрете и о всех своих предосторожностях, оказавшихся тщетными благодаря этому проклятому чубаско, о своем потерянном положении дядюшки Жана Кермора, который был даже не его племянницей, - каким мыслям предавался он тогда? В сущности, он был ужасно зол, - зол на самого себя, на всех, Жан не должен был падать в реку во время грозы... Он сам должен был броситься в реку, чтобы другой не мог вытащить его... Жак Хелло не должен был оказывать ему помощь... Разве это касалось его? И, однако, он хорошо сделал, потому что без него... он... нет... она... непременно погибла бы... Правда, можно было надеяться, что дело не пойдет дальше. Секрет оставался все же секретом... Наблюдая за сдержанным поведением спасителя Жанны, сержант Мартьяль не замечал ничего подозрительного... и полковник, когда он встретится с ним, не сможет ни в чем упрекнуть его... Рано утром сержант Мартьяль был разбужен Жаном, которого уже ждали Мануэль и его сыновья. Почти тотчас же подошли и оба француза, высадившиеся на берег на четверть часа раньше. После взаимных утренних приветствий Жак Хелло объявил, что исправление "Галлинетты" продвигается и что пирога будет готова к плаванию завтра же. Затем все общество направилось в поле, где сборщики каучука уже были в сборе. В сущности, эти поля представляют собой скорее леса, в которых деревья отмечаются зарубками, как во время вырубки. Впрочем, здесь нужно было не рубить их, а только снять с них кору и затем "выдоить" их, как выражаются о молочных деревьях в Южном полушарии. Мануэль, сопровождаемый своими гостями, вошел в каучуковый лес, где сборщики приступали к своей работе. Самым любопытным из гостей, который больше всех интересовался этой операцией как ботаник, оказался - кто бы удивился этому? - Герман Патерн. Он захотел наблюдать за работой во всех ее деталях, и комиссар спешил отвечать на все его вопросы. Операция была самая простая. Прежде всего каждый сборщик, имея в своем распоряжении площадь в сто деревьев, рассекал на них острым топориком кору. - Количество надрезов ограничено? - спросил Герман Патерн. - Да, их бывает от четырех до двенадцати, смотря по толщине дерева, - ответил Мануэль, - и нужно, чтобы эт