р, повышая голос помимо собственной воли, - позволю себе сообщить вам, что мы находим это монотонным. - Возможно ли! - воскликнул Томпсон с прелестной наивностью. - Да, монотонным. Нельзя заставлять рассудительных людей посещать шесть дней подряд город вроде Фуншала. Мы рассчитывали на прогулки, на экскурсии... - Однако, милостивый государь, - сказал Томпсон, - программа ничего такого не обещает. Пассажир тяжело перевел дыхание, как человек, пытающийся подавить свой гнев. - Это верно, - заметил он, - и мы тщетно ищем причины. Не можете ли вы сказать нам, почему вы на Мадейре не поступаете так, как на Азорских островах? Причина была та, что цены "цивилизуются" вместе с нравами обитателей и Томпсон боялся расходов на экскурсию в этом крае, избалованном англичанами. Но мог ли он выставить подобный довод? - Нет ничего проще, - ответил он, призывая на помощь самую любезную свою улыбку. - Агентство полагало, что пассажиры ничего не будут иметь против того, чтобы немного отдохнуть от обычного строя, что они устроят частные экскурсии, более легкие здесь благодаря распространенности английского языка, что... - И что же? Агентство ошиблось, - холодно прервал его оратор со спардека, - стало быть... - Ошиблось! - воскликнул Томпсон в свой черед, прерывая представителя жалобщиков. - Ошиблось! Очень рад, что мне ставят в вину простую ошибку. Он вскочил на палубу, стал перебегать от одного пассажира к другому. - Потому что, в конце концов, господа, агентство, как вам известно, ничего не жалеет, лишь бы угодить пассажирам. Агентство, смею сказать, ни перед чем не отступает. Он горячился. - Агентство, господа!.. Оно - друг своих пассажиров! Друг неутомимый и преданный! Что говорю я! Оно для них как мать родная! Томпсон расчувствовался. Еще немного, и, казалось, он заплачет. - К счастью, оно не обвиняется в том, что умышленно упустило что-нибудь приятное. Такое обвинение возмутило бы меня. Да, прямо скажу - возмутило бы!.. Между тем как ошиблось!.. Ошиблось - нечто совсем другое! Я мог ошибиться! Допускаю... Всякий может ошибиться. Прошу извинить, господа! Ошибка - не в счет, не так ли, господа? - Остается лишь исправить ее, - сказал пассажир холодным тоном, дав пройти этой словоохотливости. - Каким образом? - любезно осведомился Томпсон. - Устроив завтра же экскурсию, вместо того чтобы держать нас еще два дня в Фуншале. - Невозможно! - воскликнул Томпсон. - Агентство ничего не приготовило, ничего не предвидело. Времени у нас не хватает. Экскурсия требует предварительного зрелого изучения. Она требует больших приготовлений... Общий взрыв смеха прервал слова Томпсона. Ну и хороши же были приготовления, сделанные агентством для предыдущих экскурсий! Но Томпсон не сдавался. - Невозможно! - повторил он с новой энергией. Что-то такое в голосе его показывало, что на этот счет он будет непоколебим. Устрашенный оратор не настаивал. - Тогда уедем отсюда! - воскликнул насмешливый голос из среды пассажиров. Томпсон привскочил при этом предложении, но тотчас же одобрил его. - Уезжать, господа? Да я ничего так не хочу. Агентство к вашим услугам, и лишне повторять вам это. Давайте подвергнем голосованию отъезд. - Да, да, - единодушно кричали пассажиры. - Ваше желание будет исполнено, - заявил Томпсон, - в данном случае, как и всегда, смею сказать! Отказавшись сойти на берег, он дал новые инструкции капитану Пипу; тем временем Пипербом, видя, что не придется поехать в Фуншал в этот день, мирно вытянулся в кресле и закурил свою вечную трубку. Ничто не могло смутить его превосходного равнодушия. Однако нельзя было немедленно сняться. Надо было подождать возвращения восьмерых пассажиров, уехавших накануне. Это возвращение, впрочем, не затянется. Раньше пяти часов вечера они возвратятся на пароход. В течение этого дня Томпсон имел случай проявить редкие качества дипломата. Хотя между враждебными сторонами и был заключен договор, но в сердцах не царил мир. Противники и сторонники этого отъезда были, в общем, враждебны Томпсону. Он делал вид, что ничего не знает. Никто не говорил с ним. Все отворачивались, когда он приходил. Эти уколы скользили по нему. По обыкновению своему улыбаясь, он шнырял между враждебными группами со свойственной ему развязностью. Однако часам к пяти его охватило чувство беспокойства. Сондерс и Хамильтон должны были возвратиться. Что скажут эти вечные брюзги по поводу нового нарушения программы? Но пробило пять часов, шесть, семь, а экскурсанты не возвращались. За обедом пассажиры говорили об этом необъяснимом запоздании, и семейства Хамильтон и Блокхед уже серьезно беспокоились. Их тревога еще увеличилась, когда стемнело, а о путешественниках не было еще слышно. Что могло приключиться с ними? - Все, сударь, все, что угодно! - конфиденциально сообщил Джонсон сиплым голосом священнику Кулею, который откинулся, спасаясь от дыхания осторожного пьяницы. В половине десятого Томпсон уже собирался отправиться в Фуншал за справками, когда наконец какая-то лодка пристала к левому борту "Симью". Последовательно взошли на палубу запоздалые экскурсанты - увы, в меньшем количестве! Радостный отъезд, грустное возвращение. Каким долгим казался им путь, приведший их обратно в Фуншал! Прежде всего должны были заняться Долли, которая вследствие катастрофы, казалось, лишилась рассудка. Долго и тщетно все хлопотали вокруг нее. Только Рожер добрыми словами успел успокоить ее ужасное отчаяние. Когда наконец усталость смягчила рыдания несчастной молодой девушки, он старался внушить ей надежду. Морган молод, ловок и смел. Он спасет женщину, ради которой рисковал жизнью. Целый час Рожер непрестанно твердил это, и мало-помалу относительное спокойствие вернулось истерзанной душе Долли. Тогда он помог ей подняться до дороги, где ждали лошади; затем, посадив ее в седло, оставался около нее, упорно повторяя слова надежды. Джек, мрачный и ушедший в себя, не пытался вмешаться. Он не пользовался своими родственными связями, чтобы взять на себя роль утешителя. Его равнодушие показалось бы даже странным его товарищам, если б они не были слишком поражены внезапной катастрофой, чтобы замечать что-нибудь вокруг себя. Молчаливо продвигались они, думая о плачевном событии, только что завершившемся. Ни один из них не питал надежды, которую Рожер из жалости старался внушить Долли. Медленно следовали они по дороге вдоль восточного склона Курраль-дас-Фрейаш до места пресечения его с Новой дорогой. Во время этого долгого перехода они не переставали шарить глазами в бурлившей воде, ярость которой, по-видимому, унималась. С наступлением ночи они достигли Новой дороги, которая быстро удалялась от потока, где исчезли их двое друзей. Через час они были в Фуншале, откуда лодка перевезла их на "Симью", где Томпсон ждал с нетерпением и томлением. В этом томлении он черпал отчаянную смелость. Он устремился навстречу запоздавшим. Первым как раз показался баронет. Ворчание, слышавшееся за ним, обличало присутствие Сондерса. Томпсон имел перед собой одного из двух своих врагов. Другой был недалеко. - Как поздно возвращаетесь вы, господа! - воскликнул он, призывая на выручку свою самую ласковую улыбку, не соображая, что темнота парализует ее эффект. - Мы уже начинали чертовски беспокоиться. При отношениях, существовавших между ними и главным администратором, выраженное им беспокойство могло лишь удивить Хамильтона и Сондерса. Но, озабоченные другим, они слушали Томпсона, не понимая его, между тем как прочие экскурсанты, в свою очередь поднявшись на палубу, выстроились полукругом, неподвижные и молчаливые. - Мы ждали вас с тем большим нетерпением, - продолжал Томпсон словоохотливо, - что в ваше отсутствие эти господа и эти дамы просили у меня, требовали от меня, смею сказать, изменения в программе. Последние слова Томпсон произнес дрожа. Не получив ответа, он стал смелее: - Нет, собственно, небольшого! Пассажиры, находя пребывание в Фуншале несколько долгим, желали бы сократить его, уехав сегодня же вечером. Полагаю, вы не будете ничего иметь против этой комбинации, дающей нам выиграть два дня на три дня запоздания? По-прежнему - никакого ответа. Томпсон, удивленный легкостью своего успеха, более пристально посмотрел на своих немых слушателей. Странность их поведения вдруг поразила его. Долли плакала, склонившись на плечо Рожера. Четыре спутника их хмуро ждали, чтобы болтливый Томпсон позволил им вставить словечко, которое должно было быть серьезным, судя по выражению их лиц. Одним взглядом Томпсон пробежал группу и увидел в ней пробел. - Что-нибудь случилось с вами? - спросил он задрожавшим вдруг голосом. Точно вызванное таинственным предупреждением молчание водворилось между пассажирами, лихорадочно теснившимися вокруг Томпсона. - Миссис Линдсей?.. - допытывался тот. - Господин Морган? Сондерс сокрушенным жестом комментировал глухое рыдание Долли. Затем Джек Линдсей, выступив вперед, хотел было заговорить, как вдруг отпрянул, побледнев, с протянутой рукой. Интерес этой сцены захватил общее внимание. Никто не думал заниматься происходившим в другом конце парохода. В ответ на движение Джека все взоры обратились в сторону, куда он указывал. При свете фонарей появилась трагическая группа. С окровавленным лбом, в мокрой одежде, выпачканной илом, предстал Робер Морган, поддерживавший обессилевшую Алису Линдсей, но энергично поднявшую мертвенно-бледное лицо. Она ответила на вопрос Томпсона. - Мы здесь, - сказала она просто, устремив лихорадочно пылавшие глаза на своего деверя, который попятился, еще более бледный. - Мы здесь, - повторил Робер голосом, в котором гремели обвинение, угроза, вызов.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ - АПРЕЛЬСКИЕ УТРЕННИКИ Итак, события оправдывали ожидания Сондерса. Горизонт Томпсона заволакивался, и уже начинались апрельские утренники, просвет которых едкий пророк заметил еще на небосклоне Орты. Повторится ли впредь спор вроде того, что Томпсон поддерживал с большинством своих пассажиров? Будущее покажет это, но уже ясно, что между главным администратором и управляемыми что-то оборвалось. Сон, говорят, может заменить для голодного желудка обед, но он не в состоянии был вернуть хорошее настроение раздраженным туристам. И утром 2 июня спардек полон был недовольными лицами. Счастье Томпсона, что гнев их отвлекли вчерашние события. Единственный предмет разговора, захватывавший внимание всех, смягчил первые схватки, которые без того были бы очень бурны. Пассажиры единодушно жалели, что миссис Линдсей подверглась такой опасности, и особенно превозносили геройство Робера Моргана. Для товарищей по путешествию, уже достаточно расположенных к нему вследствие корректности его манер, а также, надо сознаться, вранья Томпсона, он становился важной особой, и ему готовился лестный прием в момент появления его на палубе. Но, несомненно утомленный вчерашним волнением и физическим напряжением, пострадавший в борьбе с бешеным потоком, Робер все утро не выходил из своей каюты и не давал поклонникам случая выразить вполне законный энтузиазм. Тогда они набросились на свидетелей драмы. Сондерс, Хамильтон, Блокхед должны были представить многочисленные версии драматического приключения. Однако нет такого сюжета, который нельзя было бы исчерпать, и настоящий сюжет тоже истощился. Когда все подробности были рассказаны и повторены, когда Рожер передал, что соотечественник его страдает лишь от чрезмерной усталости и что он, вероятно, встанет после полудня, все перестали заниматься Алисой и Робером и отдались своим личным заботам. Тогда они порядком отделали Томпсона. Если бы неприятные слова можно было взвесить, то Томпсон, несомненно, был бы задавлен их тяжестью. Разбившись на группы, жертвы агентства излили свою желчь в бранчливых разговорах. Весь длинный список жалоб снова огласился. Ни одна не была забыта, в этом отношении можно было положиться на Хамильтона и Сондерса. Однако, несмотря на усилия этих двух провокаторов, дурное настроение оставалось платоническим. Никому не приходило в голову представить жалобу Томпсону. К чему? Ведь он, даже если бы хотел, не мог бы ничего изменить в прошлом. Раз они имели глупость поверить обещаниям агентства, оставалось подчиниться последствиям этого до конца, впрочем близкого, путешествия, последняя треть которого, конечно, будет не лучше первых двух. Пока эта треть начиналась плохо. Только покинули Мадейру, как новая неприятность подвергла испытанию терпение пассажиров. "Симью" не плыл. Не нужно было быть моряком, чтобы заметить невероятное уменьшение его скорости. Куда девались двенадцать узлов? Теперь едва делали пять миль! Рыболовный пароход мог с успехом подать им буксир. Что касается причины этого крайнего замедления, то ее легко было угадать по шуму машины, которая стонала, задыхалась, жалобно постукивала среди свиста паров, вырывавшихся через смычки. Таким ходом понадобилось бы сорок восемь часов, чтобы прибыть на Канарские острова, - это понятно было всякому. Но что же делать! Очевидно, ничего, как заявил капитан Пип Томпсону, огорченному опозданием, очень невыгодным для его интересов. Эту неприятность перенесли молча. Понимая бесполезность гнева, отделывались грустью. Утомление заменило на лицах всякое угрожающее выражение. Это спокойствие должно было быть очень глубоким, если пассажиры не оставляли его за все время завтрака, состоявшегося в обычный час. Однако Господь свидетель, что этот завтрак мот подать повод к самым законным жалобам! Надо полагать, что Томпсон хотел восстановить бюджетное равновесие, жестоко нарушенное последовательными запозданиями, ибо забота о сбережениях отражалась на пище. Какая разница между этим завтраком и тем, за которым Сондерс впервые излил свою желчь. Тем не менее даже тогда никто не думал высказывать жалоб. Каждый молча ел поданную посредственную пищу. Томпсон, все же немного запуганный, искоса посматривал на своих клиентов и был вправе считать их окончательно укрощенными. Только Сондерс не складывал оружия и тщательно отметил новое неудовольствие в записную книжку, куда он заносил свои ежедневные расходы. Ничего не следовало забывать. За расходы и неудовольствия они сочтутся одновременно. Робер, появившись около двух часов на спардеке, сообщил некоторое оживление угрюмому собранию. Все пассажиры спешили навстречу ему, и не один из тех, что еще никогда не обменялись с ним словом, теперь горячо пожимал ему руку. Переводчик с учтивой скромностью принимал похвалы, которых ему не жалели, и лишь только подвернулся удобный момент, удалился с Долли и Рожером. Когда докучливая толпа рассеялась, Долли со слезами радости на глазах схватила обе его руки. Робер, тоже сильно взволнованный, не без труда уклонялся от выражения столь естественной признательности. Все-таки, несколько смущенный, он был благодарен соотечественнику за то, что тот пришел ему на помощь. - Теперь, когда мы одни, - сказал Рожер через несколько минут, - вы, я полагаю, расскажете нам подробности спасения? - Да, да, господин Морган! - молила Долли. - Что могу я вам рассказать? - отвечал Робер. - В сущности, нет ничего легче и проще. Однако, несмотря на свои отговорки, он принужден был уступить и передать своим друзьям рассказ, который Долли страстно слушала. Бросившись в поток через несколько секунд после Алисы, он, к счастью, сейчас же настиг ее. Но никогда бы он не спас г-жу Линдсей и сам бы не спасся из бешеного течения со страшными водоворотами, не подвернись ему громадное дерево, вырванное у одного из верхних скатов горы и проносившееся так близко, что могло быть обращено в своего рода плот. С этой минуты роль Робера сводилась к немногому. Уцепившись за дерево, госпожа Линдсей и он находились почти вне опасности. Пользуясь толстой веткой вместо багра, он успел оттолкнуть к левому берегу спасительный ствол, верхушка которого застряла в песке. Остальное случилось само собой. С большими усилиями они добрались, истощенные, до крестьянской хижины. Отсюда на гамаках прибыли в Фуншал, затем на "Симью" и вовремя успокоили своих товарищей. Таков был рассказ Робера. Долли несколько раз заставляла повторить его, желая знать все до мельчайшей подробности. Грустное настроение витало над пароходом, обращая минуты в часы, часы - в века. Если трое поглощенных беседой ничего такого не заметили, то за столом невольно убедились в этом. Вечером он был такой же молчаливый, как и днем. Все скучали - это бросалось в глаза, - кроме разве ненасытных Джонсона и Пипербома. Могли ли когда-нибудь скучать эти господа: один - ненасытная губка, другой - бездонная пропасть? Оба, не будучи в состоянии говорить и понимать, не знали окружающего недовольства. Если б они знали, то не примкнули бы ни к кому... Можно ли представить себе более приятное путешествие, когда пьешь до зеленого змия и ешь до отвала? Но помимо этих двух счастливцев за столом видны были лишь хмурые лица. Очевидно, если находившиеся здесь не были явными врагами Томпсона, то ему по крайней мере трудно было бы найти между ними друга. Однако у него еще оставался один друг. С первого же взгляда вновь пришедший различил бы этого пассажира среди других. Он говорил, и даже очень громко. Ему не важно было, что слова его не находили отклика и терялись, точно ватой, заглушенные враждебной холодностью остальных. Во второй раз передавал он драму, чуть было не стоившую жизни миссис Линдсей, и, не смущаясь невниманием соседей, рассыпался в выражениях удивления по адресу Роббера Моргана. - Да, сударь, - воскликнул он, - это героизм! Волна была высотой с дом, и мы видели, с какой скоростью она неслась. Это было ужасно, и, чтобы броситься туда, господин профессор должен был обладать необыкновенной смелостью. Я, признаться, не сделал бы этого. У меня что на уме, то на языке. О, конечно! В лице почтенного бакалейщика Томпсон имел настоящего друга. И, однако, такова сила жадности! Администратор чуть было не потерял его навсегда. Только что встали из-за стола. Пассажиры поднялись на спардек, тишину которого они едва нарушали. Один лишь Блокхед продолжал сообщать urbi et orbi свое вечное довольство, и особенно своей милой семье, увеличившейся присутствием несчастного Тигга, не выпускаемого его двумя тюремщицами. - Эбель, - торжественно говорил Блокхед, - никогда не забывай того, что тебе дано было видеть во время этого прекрасного путешествия. Я надеюсь... Какова была надежда Блокхеда? Бакалейщик не успел высказаться на этот счет. Томпсон подошел к нему, держа в руках бумагу. - Вы извините меня, господин Блокхед, - сказал он, - если я представлю вам маленький счетец. Как бывший коммерсант, вы не сочтете неуместным, чтобы дела велись аккуратно. Блокхед сразу заволновался. Его простодушная физиономия приняла менее радостное выражение. - Счет? - повторил он, отталкивая рукой бумагу, которую протягивал ему Томпсон. - Мне кажется, никаких счетов у нас не может быть. Мы, сударь, заплатили за свои места. - Не совсем... - поправил Томпсон, улыбаясь. - Как - не совсем?! - бормотал Блокхед. - Память изменяет вам, смею доложить, милостивый государь, - стоял на своем Томпсон. - Если вы изволите припомнить, вы в общем заплатили за четыре полных места и за полместа. - Верно, - сказал Блокхед, тараща глаза. - Полместа предназначалось для вашего сына Эбеля, которому в момент отъезда еще не было десяти лет. Должен ли я напомнить отцу, что именно сегодня он достиг этого милого возраста? Блокхед заметно бледнел, по мере того как Томпсон говорил. Так хватить по карману!.. - И что же?.. - допытывался он надорванным голосом. - Нет больше никакого основания, - отвечал Томпсон, - впредь делать Эбелю скидку. Однако для достижения соглашения и ввиду того, что путешествие частью закончено, агентство добровольно отказалось от половины следуемой ему суммы. Вы можете видеть, что счет достигает десяти фунтов стерлингов и ни на один пенс больше. Сказав это, Томпсон деликатно сунул бумагу в руки обескураженного пассажира и с затаенным дыханием ждал ответа. Лицо Блокхеда потеряло свою обычную ясность. Как пришел бы он в ярость, если бы его кроткая душа была доступна такому бурному чувству! Но Блокхед не знал, что такое гнев. С бледными губами, наморщенным лбом, он стоял молча, подавленный несколько насмешливым взглядом Томпсона. К несчастью, последний не знал сил своего пассажира. Безобидный Блокхед имел страшных союзников. Главный администратор вдруг увидел перед самым своим носом три пары снабженных острыми когтями рук, три вооруженных страшными клыками рта, и в то же время в ушах его раздался женский крик. Миссис Джорджина и милейшие мисс Мэри и Бесси пришли на помощь главе семьи. Томпсон повернулся к осаждающим и при виде этих лиц, судорожно передернутых от гнева, был охвачен паническим страхом. Быстро стал он отступать. Вернее, он обратился в бегство, предоставив миссис Джорджине, мисс Бесси и Мэри броситься в объятия мистера Абсиртуса Блокхеда, который едва переводил дыхание. ГЛАВА ВТОРАЯ - ВТОРАЯ ТАЙНА РОБЕРА МОРГАНА Все еще спали на "Симью", когда на другое утро Джек Линдсей поднялся по лестнице, ведшей из кают. Неверным шагом прошелся он по спардеку, затем, машинально присев на одной из скамей у левого борта, стал рассеянно смотреть на море. Легкий пар на юго-восточной стороне горизонта возвещал близость первого из Канарских островов. Но Джек не видел этого серого облачка. Он уделял внимание лишь себе самому; он старался разобраться в своих собственных мыслях, поглощенный рассмотрением положения, которое со вчерашнего дня он не переставал изучать со всех сторон. Снова переживал он ужасную сцену. Снова слышался ему томительный крик, тщетно издаваемый Алисой. В этом месте драмы один вопрос уже в десятый раз навязывался ему, докучливый, беспокойный. Поняла ли его Алиса? Если поняла, если ясно видела, как он с ненавистью отдернул руку, то она, несомненно, будет действовать, искать вне себя необходимую защиту, быть может, жаловаться. И тогда что делать ему? Но более серьезный анализ фактов в десятый раз успокоил его. Нет, Алиса никогда не станет рассказывать этого. Никогда не позволит она вмешать в скандал свое имя. Даже если она будет знать, то смолчит. Впрочем, видела ли Алиса, поняла ли она? Все должно было оставаться смутным при таком хаосе души. Думая об этом, Джек приходил к полному спокойствию. Стало быть, не имелось никаких препятствий, чтобы жить, как и раньше, со своими товарищами, не исключая и доверчивой Алисы... "И живой!" - прибавил он про себя. В самом деле, в лучшем случае он должен был по крайней мере признать жалкую неудачу своего внезапно возникшего плана. Алиса находилась на "Симью" живая, по-прежнему обладая состоянием, которое отказывалась поделить. Если бы она умерла, надежды Джека были бы еще менее осуществимы. Покорить Долли ему было бы не легче, чем ее сестру, - этого он не мог не знать. Отчаяние девушки, отбросив на минуту все преграды условности, поставленные обычаями, позволяло бы и слепому узнать состояние ее сердца, а завладеть этим сердцем, всецело принадлежавшим Рожеру де Соргу, Джек должен был навсегда отказаться. К чему же тогда все это?.. Разве что смерть... подсказывал ему внутренний голос. Но Джек, презрительно тряхнув плечами, отбросил эти безумные мысли. До сих пор оставаясь пассивным, может ли он обратиться в убийцу, открыто напасть на двух женщин?.. Все это безумие. За отсутствием других причин подобное преступление было бы слишком нелепым. Виновник, единственный наследник жертв, невольно навлек бы на себя первые же подозрения. И к тому же как обмануть ревнивый надзор Рожера де Сорга? Нет, это не выдерживало критики. Ничего не оставалось делать, как только ждать. И ожидание было бы возможно, если бы не существовало ни одного свидетеля неудавшейся попытки. Но в этом отношении Джек считал себя безусловно вне опасности. Он был один с Алисой, когда она умоляюще протянула к нему руки. Никого другого не было там, когда бешеная волна захватила молодую женщину в свой водоворот. Разве мог это видеть кто-нибудь другой? В момент, когда он ставил себе этот вопрос, Джек почувствовал, что чья-то рука энергично опустилась ему на плечо. Он вздрогнул и быстро поднялся. Перед ним стоял Робер Морган. - Милостивый государь!.. - пробормотал Джек тоном, которому тщетно старался придать твердость. Робер жестом оборвал его на слове. - Я видел! - сказал он с угрожающей холодностью. - Сударь, - пытался возразить Джек, - я не понимаю. - Я видел! - повторил Робер более суровым тоном, в котором Джек мог различить торжественное предупреждение. Освободившись, он выпрямился, и, не притворяясь более изумленным, заносчиво проговорил: - Вот странные манеры! Агентство Томпсона своеобразно наставляет своих людей. Кто дал вам право трогать меня? - Вы сами, - ответил Робер, не обращая внимания на желание оскорбить, заключавшееся в словах американца. - Всякий имеет право схватить за шиворот убийцу. - Убийца! Убийца! - повторил Джек без волнения. - Это слишком смело сказано... Вы, стало быть, хотите арестовать меня, - прибавил он насмешливо, не делая ни малейшей попытки оправдаться. - Пока еще нет, - холодно отвечал Робер. - Пока я ограничиваюсь предупреждением. Если вчера случай поставил меня между миссис Линдсей и вами, то знайте, что впредь я буду действовать по своей собственной воле. Джек пожал плечами. - Ладно, ладно, - согласился он с нахальной развязностью. - Но вы сказали: "Еще нет!" Это значит, позже... - Я сообщу миссис Линдсей, - прервал Робер, не оставляя своего спокойствия. - Она решит, как быть. На этот раз Джек потерял свою насмешливую манеру держаться. - Предупредите Алису?! - воскликнул он со сверкающими от гнева глазами. - Да. - Вы этого не сделаете... - Сделаю. - Смотрите, будьте осторожны! - угрожающе крикнул Джек, делая шаг к переводчику. Робер презрительно пожал плечами. Джек, сделав над собой усилие, принял бесстрастный вид. - Будьте осторожны, - повторил он сипящим голосом. - Берегитесь вместе с ней!.. И, не дожидаясь ответа, он удалился. Оставшись один, Робер задумался. Находясь лицом к лицу с ненавистным Джеком, он прямо продвинулся к цели и без колебаний довел до конца принятый план. Этого урока, вероятно, будет достаточно. Обыкновенно злые люди - трусы. Каковы бы ни были неведомые, хотя и подозреваемые причины, толкнувшие его на это полупреступление, Джек Линдсей, зная, что за ним следят, потеряет дерзость, и миссис Линдсей больше нечего будет бояться своего опасного родственника. К тому же в случае надобности за ним будут следить. Покончив с этой короткой расправой, Робер презрительно отогнал от мыслей своих образ антипатичного попутчика и перенес свой рассеянный взор на юго-восточную сторону горизонта, где только что стоявшее облако обратилось в высокий и бесплодный остров, а еще южнее неясно выступали другие земли. - Пожалуйста, господин профессор, скажите какой это остров? - спросил сзади него насмешливый голос. Обернувшись, Робер очутился лицом к лицу с Рожером де Сортом. Чичероне улыбнулся, но сохранил молчание, так как не знал названия этого острова. - Час от часу лучше! - вскрикнул Рожер с шутливым, но дружеским зубоскальством. - Мы, значит, забыли пробежать наш превосходный путеводитель. Хорошо еще, в самом деле, что я оказался менее нерадивым. - Ба! - воскликнул Робер. - Конечно. Остров, поднимающийся перед нами, есть остров Аллегранса, то есть Радости, господин профессор. Почему Радости? Может быть, потому, что не имеет обитателей. Необработанная, бесплодная, дикая, эта земля, в сущности, посещается только в пору сбора лакмусового лишайника, красильного растения, составляющего одно из богатств архипелага. Облако, которое вы видите к югу, указывает место, где находится большой остров Лансельте. Между Лансельте и Аллегрансой можно различить Грасиосу, другой необитаемый островок, отделенный от Лансельте узким каналом, Рио, а также Монте-Клару, скалу, часто являющуюся гибельной для мореплавателей. - Большое спасибо, господин переводчик, - серьезно проговорил Робер, воспользовавшись моментом, когда Рожер остановился, запыхавшись. Соотечественники рассмеялись. - Правда, - продолжал Робер, - вот уже несколько дней, как я пренебрегаю своими обязанностями. Но зачем было заставлять меня терять время на экскурсию по Мадейре? - Разве вы так дурно провели время, - возразил Рожер, показывая товарищу Алису и Долли, приближавшихся к ним, обнявшись. Твердая походка миссис Линдсей обнаруживала, что здоровье ее восстановилось. Некоторая бледность и легкие синяки на лбу и на щеках оставались последними следами приключения, грозившего ей ужасной смертью. Робер и Рожер бросились навстречу американкам. Алиса долго пожимала руку Робера, устремив на него взгляд более красноречивый, чем многословные благодарности. - Вы, сударыня! - воскликнул Робер. - Уж не поступили ль вы неосторожно, так рано покинув каюту? - Нисколько, - отвечала Алиса с улыбкой, - благодаря вам, спасшему меня с риском для собственной жизни во время нашего невольного путешествия - невольного для меня по крайней мере, - прибавила она, бросив ему взгляд еще более теплой благодарности. - О, сударыня, что может быть более естественного? Мужчины гораздо менее хрупки, нежели женщины. Мужчины, вы понимаете... В смущении, Робер запутался. Он чуть было не смолол глупость. - Сударыня, - закончил он, - не будем больше говорить об этом. Я счастлив, что все так произошло, и даже не желал бы - ужасно эгоистичное слово, - чтобы всего этого не случилось. Наградой мне будет моя радость, и вы можете считать себя ничем не обязанной мне. И с целью не допустить нового проявления чувствительности он поспешил отвести своих товарищей к борту, чтобы заставить их полюбоваться островами, все больше поднимавшимися над горизонтом. - Видите, сударыни, мы приближаемся к концу нашего путешествия, - заговорил он. - Перед нами первый из Канарских островов - Аллегранса. Этот остров бесплодный, необработанный, и необитаемый, кроме времени сбора лакмусового лишайника, красильного растения, составляющего одно из богатств архипелага. Южнее виден остров Рио, отделенный проливом Монта-Клара от островка, тоже необитаемого, под названием Лансельте, и от Грасиосы, простой заброшенной скалы. Робер не мог окончить своего фантастического описания. Смех Рожера оборвал его речь. - Черт возьми, какая чепуха! - воскликнул офицер. - Мне надо еще немного проштудировать Канарские острова. К десяти часам в пяти милях от Аллегрансы "Симью" почти прямо повернул на юг. Через час он проходил перед скалой Монта-Клара, когда колокол стал сзывать пассажиров к завтраку. Еда становилась все более однообразной. Большинство пассажиров в свирепой безропотности своей, казалось, уже не обращали на это внимания. Но Алиса была несколько удивлена и в известный момент не могла даже удержаться от легкой гримасы. - Это система компенсаций, сударыня, - смело крикнул Сондерс через стол. - Чем дольше путешествие, тем хуже стол. Алиса улыбнулась, не отвечая. Что касается Томпсона, то он притворился, что не слышит своего противника, и ограничился тем, что в знак равнодушия щелкнул языком с довольным видом. Сам он был доволен своей кухней! Когда взошли на палубу, пароход уже миновал островок Грасиоса и со все уменьшающейся скоростью следовал вдоль берегов Лансельте. Для пояснения зрелища, представившегося глазам пассажиров, не должен ли был Робер Морган находиться на своем посту, выслушивать всякие вопросы, давать различные объяснения? Да, конечно, и, однако, чичероне "Симью" не было видно до самого вечера. Впрочем, что мог бы он сообщить? Западный берег Лансельте однообразно разворачивается, обнаруживая необитаемость, которая становится монотонной, начиная с Азорских островов. Сначала идет высокая скала, Риско-де Фамара, потом низкий берег покрывается вулканическим пеплом, откуда поднимается гряда черных конусов, достигающих наконец Плайа-Кемада (Сожженного пляжа), одно имя которого достаточно говорит о местности. Всюду запустение, мрачные утесы, и с ними сливаются грубые растения, одни лишь пускающие здесь корни. Ни единого сколько-нибудь значительного города на этом берегу, оживляемом лишь редкими бедными деревнями, названия которых имеет право не знать самый осведомленный чичероне. Из двух коммерческих центров острова один - Теузе - находится внутри, другой же - Арресифе - на восточном берегу. В этих местах, подверженных северовосточным пассатным ветрам, приносящим с собой благодатную влажность, могла установиться известная жизнь, тогда как остальная часть острова, особенно же часть, вдоль которой теперь шел "Симью", превращена была сухим климатом в настоящую степь. Вот все, что Робер Морган мог бы сказать, если бы знал и если бы находился тут. Так как ни того, ни другого не было, то туристам пришлось обойтись без чичероне, чего они, впрочем, как будто и не замечали. С тусклым взглядом и подавленным видом, они без всякого проявления любопытства смотрели, как бежит пароход, а с ним вместе и время. Только Хамильтон и Блокхед еще обладали отчасти своим обычным воинственным пылом. Рожер после полудня, по обыкновению, находился в обществе американок; несколько раз последние выражали удивление по поводу отсутствия Робера, которое соотечественник его объяснял необходимостью изучать путеводитель. И одному Богу известно, насколько необходимо было это изучение! Разговор шел на эту тему, и если в ушах переводчика звенело, то не без основания. Долли находила его совсем в своем вкусе, а Рожер энергично оправдывал его. - То, что он сделал для миссис Линдсей, - геройский поступок. Но Робер Морган из тех людей, которые просто и всегда исполняют то, что должно исполнить. Это - мужчина в истинном понимании этого слова. Задумчиво слушала Алиса эти похвалы, устремив к горизонту взгляд тусклый, как мысли, волновавшие ее душу... - Здравствуйте, Алиса! Рад видеть вас здоровой, - вдруг произнес человек, приближения которого трое поглощенных разговором не заметили. Миссис Линдсей вздрогнула, но подавила свое чувство. - Благодарю вас, Джек, - сказала она кротким голосом. - Здоровье мое превосходно. - Для меня не может быть более приятной вести, - отвечал Джек, невольно издав вздох облегчения. Первое столкновение, которого он так боялся, произошло наконец, и он вышел из него с честью. До сих пор его невестка по крайней мере ничего не знает. Он настолько ободрился от этой уверенности, что настроение его, обыкновенно мрачное, оживилось. Вместо того чтобы держаться в стороне, он вмешался в разговор. Живительная вещь, он был почти весел. Долли и Рожер, всегда жизнерадостные, вяло отвечали ему, между тем как Алиса словно ничего не слышала из того, что говорилось вокруг нее. Часов около четырех пароход оставил позади себя остров Лансельте и пошел вдоль почти однообразного побережья Фортавентуры. Не будь здесь Бокаины, пролива в десять километров шириной, отделяющего оба острова, нельзя было бы и заметить перемены. Робер упорно не показывался. Тщетно Рожер, заинтригованный его исчезновением, ходил в каюту, чтобы поднять своего приятеля. Господина профессора Моргана там не было. Его видели только за обедом, который был так же плох, как и завтрак; затем он снова исчез, и Алиса, поднявшись на спардек, могла наблюдать, как с наступлением ночи осветился иллюминатор каюты ее неуловимого спасителя. Весь вечер Робера не было видно. - Он взбешен! - сказал, смеясь, Рожер, провожавший сестер. Войдя в свою каюту, Алиса не улеглась спать с обычным спокойствием. Не раз она спохватывалась и видела себя сидящей и мечтающей, бессознательно прервавшей свой ночной туалет. Что-то переменилось, но она не могла сказать что именно. Необъяснимая тоска тяготила ее сердце. В соседней комнате слышался шелест, свидетельствовавший, что Морган там и что он действительно работает. Но вот Алиса вздрогнула. Перелистывание прекратилось. Книга захлопнулась с сухим звуком, стул отодвинулся, и стук захлопнутой двери подсказал нескромно подслушивавшей, что Морган поднялся на палубу. - Потому ли, что нас там нет? - невольно спрашивала себя Алиса. Движением головы она отбросила эту мысль и решительно закончила свой туалет. Через пять минут, вытянувшись на койке, она пыталась заснуть. Робер, после того как целый день провел взаперти, испытывая потребность в свежем воздухе, действительно вышел на палубу. Светящийся среди ночи нактоуз привлек его. С первого взгляда он увидел, что они шли на юго-запад, и заключил отсюда, что "Симью" направляется к Большому Канарскому острову. От нечего делать он пошел на корму и сел в кресло рядом с каким-то курильщиком, которого даже не разглядел. С минуту взгляд его блуждал во мраке по невидимому морю, потом упал вниз, и вскоре он, держась за лоб рукой, забылся в глубоких думах. - Ей-Богу, - произнес вдруг куривший, - вы очень мрачны сегодня вечером, господин профессор! Робер вздрогнул и вскочил на ноги. Говоривший поднялся, и при свете фонарей Робер узнал своего соотечественника Рожера де Сорга с сердечно протянутой рукой и приветливой улыбкой. - Правда, - сказал он. - Мне немного нездоровится. - Нездоровы? - переспросил Рожер с интересом. - Не совсем так. Скорей, утомлен, устал. - Последствия вашего ныряния в тот день? Робер сделал уклончивый жест. - Но что это вздумали вы запереться на целый день? - продолжал допрос Рожер. Робер повторил тот же жест, положительно годный для всякого ответа. - Вы, несомненно, работали? - допрашивал офицер. - Согласитесь, мне это необходимо! - ответил тот, улыбаясь. - Но где, черт возьми, устроились вы, чтобы просматривать ваши хитрые книжонки? Я стучался к вам в дверь и не получал ответа. - Вы, стало быть, приходили как раз когда я поднялся отдохнуть на палубу. - Не с нами, однако? - сказал Рожер укоризненным тоном. Робер хранил молчание. - Не один я, - продолжал офицер, - удивлялся вашему исчезновению. Дамы тоже несколько раз выражали сожаление. Это отчасти по просьбе миссис Линд-сей я ходил в ваш форт, чтобы выгнать вас. - Неужели это правда! - против своей воли воскликнул Робер. - Послушайте, между нами, - дружески настаивал Рожер, - неужто ваше уединение вызвано любовью к труду? - Никоим образом. - В таком случае, - утверждал Рожер, - это заблуждение и вы не правы. Ваше отсутствие в самом деле испортило нам весь день. Мы были мрачны, в особенности миссис Линдсей. - Какой вздор! - воскликнул Робер. Замечание, сделанное Рожером без всякого намерения насчет недовольства миссис Линдсей, не представляло собой ничего необыкновенного. Поэтому он был крайне удивлен действием, произведенным этими простыми словами. Произнеся свое восклицание странным голосом, Робер тотчас же отвернулся. Он казался сконфуженным, лицо его одновременно выражало смущение и радость. "А, вот оно!" - сказал себе Рожер. - Впрочем, - продолжал он после некоторого молчания, - может быть, я слишком далеко захожу, приписывая вашему отсутствию грустное