оих работ. - Ну, это как сказать! - вскричал я. - Когда художник интересуется больше моделью, чем портретом... - Одним словом, ты сам увидишь! Портрет превзойдет сходством природу, как выразился пресбургский бюргер, мой поклонник. Должно быть, таков мой стиль. Все время, пока позировала Мира, я глаз от нее не мог отвести. Между тем она относилась к делу очень серьезно. Позировала не перед женихом, а перед художником. А моя кисть так и бегала по полотну... С каким страстным увлечением! Порой мне казалось, что портрет оживает, дышит, точно статуя Галатеи... - Ах ты мой Пигмалион! Упокойся! Расскажи лучше, как ты познакомился с Родерихами. - На роду мне это было написано. - Я верю, но все-таки... - В Раче я сразу же был принят в лучших домах. Для меня это было очень приятно, потому что избавляло от скуки сидеть по вечерам у себя в номере. В гости я мог ходить часто и в одном доме встретился и возобновил знакомство с капитаном Гараланом. - Как - возобновил? - спросил я. - Так. Мы с ним еще в Пеште были знакомы. Это выдающийся офицер и превосходнейшая личность. Во времена Корвина он был бы одним из его героев... - Значит, он не герой только потому, что родился не при Корвине? - засмеялся я. - Вот именно, - в тон мне ответил Марк. - Ну, мы стали видеться почти каждый день, и скоро наше знакомство перешло в тесную дружбу. Он предложил представить меня своему семейству, и я охотно согласился, тем более что мадемуазель Миру я уже раньше встречал несколько раз в обществе. - А так как сестра оказалась еще интереснее брата, то ты к Родерихам тотчас же и зачастил, - вставил я. - Да, Генрих. Совершенно верно. За три месяца я не пропустил ни одного вечера, чтобы не зайти к ним. Ты, может быть, думаешь, что насчет Миры я преувеличиваю... - Да нет же, мой дорогой! Я верю, что ты не преувеличиваешь. Я заранее убежден, что она так хороша, что и преувеличить нельзя. Напротив, если хочешь знать правду, я нахожу, что ты еще очень сдержан. - Ах, Генрих, Генрих! До чего я ее люблю! - Это видно. И я очень рад, что ты породнишься с таким почтенным семейством. - Их все уважают, - подтвердил Марк... - Доктор Родерих - знаменитый врач. В то же время это великолепнейший человек, вполне достойный быть отцом... - ...своей дочери, - подсказал я, - мадам Родерих, разумеется, вполне достойна быть ее матерью. - Да, она превосходная женщина! - вскричал Марк. - Муж, дети ее боготворят. Она благочестива, добра, занимается благотворительностью... - Словом, совершенство... И будет такой тещей, каких во Франции не найти... Так, что ли, Марк? - Шути, шути!.. А ведь и то сказать, Генрих: здесь не Франция, а Венгрия. Здесь старомадьярские нравы. Они, конечно, строже и чище, чем у нас. Гораздо патриархальнее. - Ну, мой будущий патриарх... - А что ж? И прекрасно. Патриархом быть вовсе не плохо. - Еще бы! Мафусаил, Ной, Авраам, Исаак, Иаков были очень почтенными людьми. Тебе остается только им подражать. В конце концов, я ничего необыкновенного в твоей истории не вижу. Все так просто. Капитан Гаралан познакомил тебя со своей семьей. Тебя приняли хорошо, чему, зная тебя, я нисколько не удивляюсь. Красивая наружность и нравственные качества мадемуазель Миры не могли не произвести на тебя сильного впечатления... - Совершенная правда, брат. - Нравственными качествами ты увлекся как жених. Внешностью - как художник. Внешность ты успел запечатлеть на своем полотне. Нравственные качества запечатлелись у тебя в сердце... Что? Хорошо я сказал? Ведь недурен оборот, а? - Напыщенно, но очень верно, мой милый Генрих. - И оценку ты сделал верную. В конце концов Марк Видаль полюбил мадемуазель Миру Родерих, а мадемуазель Мира Родерих полюбила Марка Видаля... - Этого я, Генрих, не говорил... - Зато я говорю. На чистоту, так уж на чистоту. Господин и госпожа Родерих отнеслись к свершившемуся факту благосклонно. Марк открылся капитану Гаралану. Капитан не имел ничего против. Он переговорил с родителями, а те с дочерью. Потом Марк Видаль сделал официальное предложение, которое и было принято. И весь роман должен окончиться самым обыкновенным образом... - По-твоему, это конец, а по-моему, только начало, - возразил Марк. - Ты прав, я неверно выразился, - согласился я. - Когда же свадьба? - Ждали твоего приезда, чтобы назначить день. - Так вот, назначайте любой день, который вас устроит: через шесть недель, через шесть месяцев, через шесть лет... - Я рассчитываю, Генрих, ты заявишь доктору Родериху, что у тебя как у инженера очень мало свободного времени. Если ты чересчур долго заживешься в Раче, то в движении небесных светил произойдет некая пертурбация, так как не будет налицо твоих вычислений... - ...и произойдут землетрясения, наводнения, потоп, и во всех этих катастрофах буду я виноват? - Вот именно... И что поэтому свадьбу нельзя надолго откладывать... - В таком случае - отчего же не завтра или не сегодня вечером? Успокойся, Марк, я скажу все, что тебе хочется, хотя мои вычисления вовсе не так уж необходимы для мирового порядка. Это даст мне приятную возможность провести месяц в гостях у младшего брата. - Вот было бы хорошо! - Скажи, однако, Марк, каковы твои дальнейшие планы: ты скоро после свадьбы думаешь уехать из Рача? - А я и сам не знаю, - отвечал Марк. - Мы этим вопросом еще не занимались. Я занят только настоящим. Все мое будущее - в моей свадьбе. Вне этого для меня ничего не существует. - Это мне нравится! - вскричал я. - Прошедшего нет. Будущего не существует. Одно настоящее. Счастливцы эти влюбленные! Разговор в таком тоне продолжался до обеда. После обеда мы закурили сигары и вышли прогуляться по набережной левого берега Дуная. Эта прогулка еще не могла дать мне представления о городе. Я рассчитывал познакомиться с ним впоследствии под руководством Марка и капитана Гаралана. Тема нашего разговора была все та же: Мира и Мира. Не помню с чего, но только мне вдруг припомнился наш разговор в Париже с лейтенантом полиции. По рассказам Марка было видно, что его роман все время шел совсем гладко. Но хотя у Марка не было теперь соперника, все же этот соперник раньше существовал в виде отвергнутого Вильгельма Шторица, который сватался за Миру Родерих. Удивительного, впрочем, ничего не было в том, что женихи сватались к такой красавице и с таким большим приданым. Разумеется, тут же мне вспомнились и слова, которые я услышал, когда сходил с габары. Я продолжал думать, что мне они просто почудились. Но если даже они и были сказаны, какое же я мог придавать им значение, раз я и сам не знал, кем они были произнесены? Одно время я склонен был приписать их странному немцу, севшему в Пеште. Потом пришлось от такого объяснения отказаться, потому что тот сошел в Вуковаре. Просто это была чья-нибудь нелепая и злая шутка! Не находя нужным рассказывать об этом случае брату, я все же задал ему вопрос о Вильгельме Шторице. Марк сделал презрительный жест. - Да, - сказал он, - мне об этом субъекте рассказывал Гаралан. Кажется, это сын известного ученого Отто Шторица, которого в Германии считали колдуном за то, что он сделал большие открытия в химии и физике. Он сватался, но ему было отказано. - Скажи, пожалуйста: это было задолго до того, как ты посватался? - Месяцев за пять, если не ошибаюсь, - ответил мой брат. - Так что между этими двумя фактами нет никакой связи? - Ни малейшей. - Позволь мне задать вопрос: знала ли мадемуазель Мира, что Вильгельм Шториц является претендентом на ее руку? - Не думаю. - И с тех пор он не возобновлял своей попытки? - Ни разу. Ему тогда же было отказано наотрез. - Но почему же? Или у него такая дурная репутация? - Вовсе нет. Вильгельм Шториц просто чудак, ведущий очень таинственный и уединенный образ жизни. - Он живет в Раче? - В Раче. У него отдельный дом на бульваре Текели. Никого туда не пускают. Все его считают чудаком, не больше. Но он немец, а доктор Родерих, как настоящий мадьяр, немцев не переносит. - Ты с ним когда-нибудь встречался? - Случалось. Один раз мы с Гараланом встретили его в музее, а он нас не видел. Гаралан мне его показал и сказал, что это Шториц. - Он теперь в Раче? - Не знаю. Его что-то уже недели две или три не видно. - Хорошо бы ему совсем отсюда уехать. - Бог с ним! Пусть живет где хочет, - сказал Марк. - Если у него и будет когда-нибудь своя фрау Шториц, то это, во всяком случае, будет не Мира Родерих... - ...потому что Мира Родерих скоро сделается мадам Марк Видаль, - досказал я. Мы с Марком дошли до моста, соединяющего венгерский берег с сербским. Я нарочно затянул прогулку: мне показалось, что за нами в темноте кто-то идет и, по-видимому, старается подслушать наш разговор. Я решил это проверить. Мы остановились на мосту, любуясь красавцем Дунаем, в котором в эту ясную, светлую ночь отражались, точно бесчисленные рыбы с блестящей чешуей, мириады ярких небесных светил. Я воспользовался остановкой, чтобы оглянуться на набережную, с которой мы только что сошли. По набережной шел человек среднего роста и, судя по походке, уже довольно пожилой. Впрочем, я скоро от него отвлекся. Вопросы Марка сыпались на меня как град, я в свою очередь тоже много спрашивал его. Заговорили о Париже. Марк собирался поселиться там после свадьбы. Мире тоже хотелось поехать в Париж. Я сказал Марку, что выправил для него все нужные бумаги, о которых он меня просил, и привез их с собой, так что из-за паспортов не будет никакой задержки. Разговор все время возвращался к Мире, к этой светлой звезде первой величины. Марк все говорил мне о ней, а я все слушал. Ему так давно хотелось высказаться! Если бы у меня не оказалось благоразумия на двоих, наш разговор не кончился бы до следующего дня. Мы пошли обратно в гостиницу. Подходя к ней, я опять осмотрел набережную. Там не было никого. Тот, кто за нами следил, исчез, если только это был кто-нибудь, а не мое воображение. В половине одиннадцатого мы с Марком разошлись по своим комнатам. Я лег и сейчас же начал засыпать. Вдруг я вскочил. Что это? Сон? Кошмар? Наваждение? Слова, которые я услышал на "Доротее", снова раздались у меня в ушах среди моей полудремоты. Слова с угрозой Марку и Мире. ^TГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ^U На следующий день я нанес официальный визит Родерихам. Дом доктора находился на углу набережной Батьяни и бульвара Текели, который идет через весь город кольцом под разными названиями. Дом был современной архитектуры, богато, но в строгом стиле отделан внутри и меблирован с большим вкусом. Ворота с небольшой калиткой вели на внутренний мощеный двор, оканчивавшийся садом из каштанов, вязов, буков и акаций. Против ворот, по стенам которых вился дикий виноград и другие ползучие растения, находились клумбы. С главным жилым домом службы соединялись стеклянным коридором, примыкавшим к круглой башне в шестьдесят футов высотой. В башне находился холл с лестницей, а наверху бельведер. Стекла в коридоре были разноцветные. Переднюю часть дома занимал большой стеклянный зал-галерея, в которую выходили многочисленные двери, задрапированные портьерами в старинном стиле. Эти двери вели в кабинет доктора Родериха, в гостиные и в столовую; комнаты выходили окнами на набережную Батьяни и бульвар Текели. Расположение комнат первого и второго этажа было совершенно одинаковое. Над большой гостиной в столовой находились спальни супругов Родерих; над второй гостиной - комната капитана Гаралана; над кабинетом доктора - спальня Миры. Я по рассказам Марка уже был знаком с этим расположением комнат, до такой степени подробно описал он мне вчера вечером дом родителей своей невесты. Я знал, на каком месте любит сидеть Мира в столовой и в гостиной, знал ее любимую скамеечку в саду, под большим каштаном. Имел понятие о бельведере над холлом, откуда можно было любоваться видом на город и Дунай. Мы явились к Родерихам на исходе первого часа и были встречены в зале-галерее. Посреди галереи находилась огромная жардиньерка резной меди, наполненная весенними цветами. В углах стояли тропические растения: пальмы, араукарии, драцены. По стенам галереи были развешаны картины венгерской и голландской школы. На мольберте я увидел портрет мадемуазель Миры и пришел от него в восторг. Он был вполне достоин того имени, которое было под ним подписано. Доктору Родериху было уже около пятидесяти лет, но он казался гораздо моложе. Он был высок ростом, держался прямо; в густых волосах слегка пробивалась седина; цвет лица его был свежий, здоровый: доктор Родерих никогда ничем не хворал. По манерам, по наружности, по всему внутреннему складу это был заядлый мадьяр - гордый, но добрый, вспыльчивый, но сердечный. Уже в том, как он мне пожал руку, я почувствовал хорошего человека. Сорокапятилетняя мадам Родерих сохранила следы былой красоты: правильные черты, темно-голубые глаза, пышные волосы, едва начавшие седеть, красивый рот с отличными зубами и стройную фигуру. Марк описывал мне ее очень верно. Это был тип счастливой жены и матери, украшенной всеми добродетелями и горячо любимой мужем и детьми. И сама она любила их горячей, преданной и в то же время разумной любовью. Мадам Родерих отнеслась ко мне очень дружелюбно. Она сказала, что рада познакомиться с братом Марка Видаля и просит его считать ее дом своим. Что сказать о Мире Родерих? Она подошла ко мне, сияя улыбкой и раскрывая свои объятия. Я сразу почувствовал, что в ее лице нашел себе добрую сестру. Мы без всяких церемоний братски обнялись и нежно расцеловались. Мне кажется, у Марка шевельнулась даже при этом ревность. - А я-то, я! - вздохнул он. - Я еще и права на это не имею! - Потому что мы с вами не брат с сестрой, - шутливо пояснила моя будущая невестка. Мадемуазель Мира оказалась точно такой, какой мне ее описывал Марк и какой я видел ее на портрете - прелестной молодой девушкой с изящной белокурой головкой, веселой и милой, с умными темно-голубыми глазами, с ярким южным цветом лица и коралловыми губами, за которыми сверкали ослепительные белые зубки. Роста она была немного выше среднего, фигура у нее была стройная, походка - грациозная. Она нисколько не жеманилась, держала себя просто, но с замечательным достоинством. Как и мать, мадемуазель Мира была в мадьярском костюме, очень живописном и очень ей шедшем. Тут же находился и капитан Гаралан в красивом офицерском мундире. Лицом капитан был очень похож на сестру. Он дружески, по-родственному пожал мне руку. Больше мне знакомиться было не с кем. Вся семья была налицо. Разговор перескакивал с одного предмета на другой. Я описывал плавание на "Доротее", рассказывал о своих занятиях во Франции. Меня спрашивали, долго ли я могу погостить, понравился ли мне Рач, не собираюсь ли я проехать по Дунаю до Железных Ворот и так далее. - Как мы рады вас видеть, мсье Видаль, - говорила Мира, грациозно складывая свои прелестные ручки. - Если б вы только знали! Вы уж очень долго ехали. Мы начали даже беспокоиться, не случилось ли чего с вами. Успокоились только тогда, когда получили от вас письмо из Пешта. - Это моя вина, мадемуазель Мира, - сказал я. - Можно было бы приехать гораздо раньше, если бы я из Вены выехал на почтовых. Но мне хотелось познакомиться с Дунаем. Быть в Венгрии и не проехать по Дунаю - я полагаю, это все равно что побывать в Риме и не повидать папу. - Действительно, Дунай от Пресбурга до Белграда - наша венгерская река, - заметил доктор Родерих. - И ради него мы вас, так уж и быть, прощаем, - согласилась мадам Родерих. - В конце концов, вы здесь, с нами, мсье Видаль, и нет больше никакой задержки для счастья наших молодых. Мадам Родерих ласково поглядела при этом на Миру и Марка. А молодые люди, выражаясь вульгарно, пожирали друг друга глазами. Меня глубоко трогало это простое, бесхитростное семейное счастье. Я остался у Родерихов на весь день. Доктор уехал к пациентам, зато все остальные были дома. Мне показали все комнаты. Там было много изящных и ценных вещей - бронзы, серебра, посуды и безделушек. - Нужно мсье Видалю и башню показать, пусть он познакомится с нашей башней, - предложила Мира. - Ну еще бы, мадемуазель Мира! - засмеялся я. - Марк мне так много писал про эту башню, что я, сказать по правде, только ради нее и приехал в Рач. - Только уж вы идите туда одни, без меня, - сказала мадам Родерих. - Для меня это слишком высоко. - О мама! Ведь всего сто шестьдесят ступенек! - Для тебя это ничего не значит, а для матушки много, - сказал капитан Гаралан. - Ничего, мама, оставайся, мы придем к тебе в сад. Жди нас там. - Ну, в путь - к небесам! - вскричала Мира. Она помчалась впереди всех, и мы едва за ней поспевали. В две минуты мы поднялись на бельведер и вышли оттуда на балкон, с которого перед нами открылся чудный вид. На запад от нас расстилался город с пригородами; над городом возвышался Волькангский холм, увенчанный старинным замком, на котором развевался венгерский флаг. На юге протекал извилистый Дунай, по которому сновали бесчисленные лодки, а вдали синели горы Сербии. К северу раскинулась пушта - с полями, лугами, огородами, дачами и рощицами. Подальше были там и сям разбросаны крестьянские хутора с остроконечными голубятнями. Я был в восторге от этой великолепной панорамы. Мадемуазель Мира давала пояснения тому, что я видел. - Вот это, - говорила она мне, - аристократический квартал, с дворцами и богатыми особняками. Это квартал коммерческий - тут магазины и рынки. Не правда ли, как хорош наш Дунай здесь? Вот остров Свендор - зеленый, весь в цветах. Мой брат непременно должен побывать там с вами. - Не беспокойся, Мира, - сказал капитан Гаралан, - я не отстану от мсье Видаля до тех пор, пока не покажу ему в Раче все уголки. - А наши церкви! - продолжала мадемуазель Мира. - Да взгляните же вы на них, мсье Видаль, и на их колокольни! А какой у нас звон бывает, какой благовест! Вот вы услышите в воскресенье. А наша городская ратуша с ее величественным парадным подъездом, высокой крышей, громадными окнами и колокольней, густым басом отбивающей часы! - Завтра я ей нанесу визит, - сказал я. На бельведере мы пробыли довольно долго и спустились оттуда в сад, где нас дожидалась мадам Родерих. Обедал я в этот день за семейным столом и остался у Родерихов на весь вечер. Несколько раз Мира садилась за клавесин и, аккомпанируя себе, пела разные венгерские песни. Пела она превосходно, и голосок у нее был прелестный. Мы разошлись поздно. Марк проводил меня в гостиницу и спросил: - Ну что? Я преувеличил или нет? Видел ты когда-нибудь другую такую? - Другую такую! Да я и эту-то, думаю, не во сне ли уж вижу! - отвечал я. - Ах, Генрих, до чего я ее люблю! - Ничего нет удивительного. Будь иначе, я бы тебя и за брата не считал. Мы улеглись спать. Так прошел для нас этот счастливый, благополучный день. ^TГЛАВА ПЯТАЯ^U Со следующего дня я под руководством капитана Гара-лана принялся осматривать Рач. Марк тем временем занялся приготовлениями к свадьбе, которую окончательно назначили на 1 июня. Капитан Гаралан показывал мне свой родной город со всеми подробностями. Таким образом, у меня был самый любезный, образованный и добросовестный проводник, какого только можно было себе представить. Хотя я все время почему-то думал о Вильгельме Шторице, но с капитаном Гараланом я ни разу о нем не заговаривал. Он тоже ни разу при мне о нем не упомянул. Очевидно, этот вопрос считался решенным и похороненным. Подобно другим городам Венгрии, Рач несколько раз получал разные названия на всевозможных языках - на латинском, немецком, сербском, венгерском. - Конечно, Рач не может сравниться с Будапештом, - говорил мне капитан Гаралан, - но все-таки в нем сорок тысяч жителей. Промышленность и торговля у нас развиваются быстро. Во всяком случае, это один из самых значительных венгерских городов. - Город чисто мадьярский, - заметил я. - Вполне, - подтвердил капитан. - Существует поговорка, что мадьяры создали свое государство, а немцы настроили в нем города. Но относительно Рача это неверно. Купцы здесь по большей части тоже мадьяры. Немцы есть, но их очень немного. - Ну а славяне? - спросил я. - Славян в городе больше, чем немцев, но все же гораздо меньше, чем мадьяр, и они не так сплочены. - А как вообще относятся к немцам в Венгрии? - Неважно, если говорить правду. Их у нас недолюбливают. Они живут среди нас как между чужими. Капитан Гаралан был совершенно прав. У венгров даже пословица издавна сложилась: "Где немец, там пес". Пословица, во всяком случае, знаменательная. Рач выстроен довольно правильно, за исключением нижней своей части, вдоль речного берега. Зато в верхних кварталах заметна почти геометрическая правильность. По набережной и по улице Стефана I капитан Гаралан провел меня на Коломанов рынок в такое время, когда в нем больше всего бывает народу. На этот рынок стекаются во множестве крестьяне из окрестных деревень, и я имел тут случай познакомиться с разнообразными типами мадьярского народа. Все крестьяне и крестьянки были в национальных одеждах. Картина была очень живописная. Были также и цыгане-молодые и старики, женщины и дети. Их грязные, жалкие лохмотья производили неприятное впечатление, но все-таки много между ними было очень красивых лиц. С рынка меня мой любезный спутник провел по лабиринту узких улиц и вывел на площадь Куртца, одну из самых больших в городе. Посреди этой площади стоит красивый фонтан из бронзы и мрамора со статуей Корвина, короля с пятнадцати лет, венгерского героя, боровшегося за независимость родины с австрийцами, чехами и поляками и спасшего христианскую Европу от турецкого варварства. Площадь очень красивая. С одной ее стороны возвышается губернаторский дом с высокими башенками для флюгеров - настоящий стиль Возрождения. В главное здание ведет большая лестница с железными перилами, а вдоль всего первого этажа идет галерея, уставленная мраморными статуями. По фасаду целый ряд окон с каменным переплетом. Над серединой дома большая башня, купол которой весь унизан слуховыми окнами, и над куполом водружен национальный флаг. По бокам главного здания выступают вперед два крыла, соединенные между собой решеткой, ворота которой открываются на обширный двор, обсаженный по углам большими деревьями. На площади Куртца мы немного постояли. - Вот и наш губернаторский дом, - сказал капитан Гаралан. - Недели через три сюда, перед отправлением в церковь, явятся Марк и Мира и будут просить разрешения на брак. - Разрешения у губернатора? - удивился я. - Неужели оно нужно? - Нужно. Это местный обычай, освященный веками. Без разрешения высшего административного лица у нас нельзя венчаться. Впрочем, это вовсе не так дурно. Когда брачующиеся представятся губернатору, они после того еще не муж и жена, но уже больше, чем жених и невеста. Если откроется какое-нибудь препятствие, то брак только откладывается, а не отменяется, и до выяснения дела ни одна из сторон уже не может заключить никакого другого обязательства. Так, объяснив мне этот древний обычай, капитан Гаралан провел меня на улицу Владислава. Эта улица оканчивается у собора св. Михаила Архангела, выстроенного в XII веке в смешанном романо-готическом стиле: фасад с двумя башнями по бокам, высокий стрельчатый свод и другие архитектурные подробности придают зданию весьма внушительный вид, несмотря на отсутствие чистоты стиля. - Внутренность мы осмотрим потом, - сказал капитан Гаралан. - Это как вам будет угодно, капитан, - отвечал я. - Вы взялись мной руководить, и я вам во всем подчиняюсь. - В таком случае поднимемся вверх до замка, потом обойдем бульварами вокруг всего города и попадем домой прямо к завтраку. Кроме католических церквей в Раче есть несколько греко-православных и лютеранских, но преобладают католические. Венгрия - преданная дочь римского апостольского престола, хотя ее столица и поражает наравне с Краковом чрезвычайным изобилием евреев. Почти все магнатские земли успели уже перейти в их цепкие руки. Направляясь к замку, мы прошли через одно очень оживленное предместье, где толпились покупатели и продавцы. Когда мы входили в него, там как раз произошло нечто такое, от чего шум и сутолока усилились. Несколько женщин столпились вокруг упавшего на землю крестьянина, который с трудом поднимался. Крестьянин был очень рассержен. - Меня кто-то ударил, толкнул, - говорил он, - Я оттого и упал. - Никто тебя не толкал, - возражала ему одна из женщин. - Никого тут не было. Ты был один. Я видела тебя из лавки. - Меня толкнули, - стоял на своем крестьянин. - В самую грудь толкнули. Я же ведь почувствовал, черт возьми! Капитан Гаралан расспросил крестьянина, и вот что тот ему рассказал: он шел себе тихо и мирно, как вдруг почувствовал сильный толчок в грудь, как будто его кулаком ударил какой-то крепкий мужчина. Толчок был такой сильный, что мужичок упал. Кто это сделал - он не знает. Он никого поблизости не видел. Насколько этот рассказ был правдив? Крестьянин получил толчок. Но того, кто бы мог его толкнуть, видно не было. Даже и ветра не было, так что и ветром не могло сшибить его с ног. Он упал - это факт. Но объяснений этого факта не было. Вот почему и столпился народ на месте падения. Что-нибудь одно: или с мужичком случилась галлюцинация, или просто он выпил лишнее. Человек пьяный падает сам по себе, в силу закона падения тела. Так думали все, хотя мужичок божился и клялся, что и капли вина в рот не брал. Ему никто не верил. Подошел городовой и довольно грубо предложил ему проходить дальше и не делать беспорядка. Мы пошли в восточную часть города по такому лабиринту улиц и переулков, в котором человек, незнакомый с городом, непременно бы запутался. И вот мы остановились перед замком, крепко усевшимся на Волькангском холме. Это городской кремль, или "вар" по-венгерски. Бывший средневековый оплот против внешних врагов и против буйства вассалов. Высокие зубчатые стены с башенками, бойницами, с большими башнями, с подъемным мостом через ров, поросший всевозможными кустами. Замок охраняла небольшая группа солдат. Нас с капитаном Гараланом сейчас же впустили, и мы поднялись на главную башню. До верхней площадки я насчитал около двухсот ступеней. Отсюда вид открылся еще шире, чем с бельведера у Родерихов. Дунай был виден по крайней мере верст на семь, а дальше он загибался по направлению к Нову-Саду. - Вот, любезный Видаль, вы теперь видите весь наш город как на ладони, - сказал капитан Гаралан. - Теперь вы можете иметь о нем полное представление. - Я нахожу его очень интересным даже после Будапешта и Пресбурга, - ответил я. - Мне очень приятно это слышать, потому что я люблю свой родной город. Обратите внимание: у нас совсем нет нищих. Это потому, что у нас обеспеченные классы чрезвычайно отзывчивы на несчастье ближнего и не допускают никого до нищеты. Как только услышат, что кто-нибудь бедствует, сейчас же спешат ему на помощь и так или иначе ставят его опять на ноги. - Я слышал об этом и прежде, - сказал я, - и знаю даже, что, в частности, доктор Родерих очень много помогает бедным, а также ваша матушка и мадемуазель Мира. - Они делают то же, что и все. Повторяю вам, здесь все состоятельные люди дружно заботятся о том, чтобы в городе не было нищеты. На мой взгляд, благотворительность - наша первейшая обязанность. - Да, но ведь эту обязанность можно исполнять по-разному. - Это уж чисто женское дело, любезный Видаль. Кроме того, жизнь в нашем городе течет удивительно дружно и мирно. Нет ссор, нет политических дрязг. За своими согражданами я знаю только один крупный недостаток. - А именно? - Они слишком суеверны. Верят во всякие страшные легенды, басни, верят в привидения, в колдовство, в разную чертовщину. - Ну, я думаю, доктор Родерих не верит: ведь он врач, и человек разумный. Но неужели ваша матушка или мадемуазель Мира? - В том-то и дело, что они обе не отстают от других. Пробовал я бороться с этой их слабостью, но ничего не мог сделать. Разве вот Марк мне поможет... - Если только, наоборот, Мира не собьет его с толку. - Наклонитесь с парапета вниз, любезный Видаль. Теперь посмотрите на юго-восток. Видите бельведер? - Вижу. Это ваш дом? - Он самый. И в нем есть столовая, и в этой столовой скоро подадут завтрак. А так как мы с вами тоже приглашены к этому завтраку... - Я к вашим услугам, дорогой капитан. - Так пойдемте. Не будем больше нарушать безмолвия нелюдимого замка и пройдем бульварами домой. Мы сошли с башни и вышли из замка. Бульвары в Раче тянутся цепью, меняя свои названия, и образуют три четверти круга, стягиваемые Дунаем. Они обсажены в четыре ряда буками, липами и каштанами. Внешние проезды застроены красивыми домами зажиточных людей. Перед каждым домом садики и цветнички. На проезжей части двигались изящные экипажи, на боковой аллее встречались нам элегантные всадники и дамы в нарядных амазонках. На последнем повороте мы свернули налево и вышли на бульвар Текели, направляясь к набережной Батьяни. Пройдя несколько шагов, я обратил внимание на дом, одиноко стоявший в глубине сада. Дом казался мрачным, запущенным: окна были закрыты плотными занавесками, по-видимому никогда не раздвигавшимися. Фундамент был покрыт мхом. Около дома росли репейник и сорные травы. Дом очень контрастировал с соседним домом. Посредине фасада было видно крыльцо с тремя полуразрушенными ступенями и облезлой дверью. Дом имел совершенно нежилой вид. - Чей это дом? - спросил я. - Чудака одного, - отвечал капитан Гаралан. - Он только портит весь бульвар, - заметил я. - Следовало бы городу его купить и снести. - Вот было бы хорошо! - согласился капитан Гаралан. - Тогда и владелец его убрался бы куда-нибудь отсюда - хоть к самому черту, с которым, кстати, он состоит в близком родстве, если верить здешним кумушкам. - Кто же он такой, этот интересный господин? - Немец. - Немец? - И даже пруссак. - А как его имя? Капитан Гаралан собрался ответить, как вдруг дверь дома отворилась. Вышли двое мужчин. Один, постарше, - на вид ему было лет шестьдесят - остался на крыльце, а другой, моложе, перешел через двор и вышел за ворота. - Вот как! Он здесь! - прошептал капитан Гаралан. - А я думал, его нет в городе. Вышедший за ворота человек увидел нас. Капитан Гаралан и он обменялись самыми недружелюбными взглядами. Очевидно, они были знакомы. Я тоже узнал этого человека. Когда он отошел от нас на несколько шагов, я воскликнул: - Это он! - Вы разве его видели раньше? - изумился капитан Гаралан. - Я с ним ехал на "Доротее" от Будапешта до Вуковара. И никак не ожидал встретить его в Раче. - И лучше бы было не встречать! - Вы этого немца, кажется, не очень жалуете? - спросил я. - Его никто здесь не жалует. Кроме того, я лично имею против него зуб. Достаточно вам сказать, что он осмелился свататься к моей сестре. Но мы с отцом дали ему такой отказ, что едва ли ему придет в голову повторить попытку. - Так вот это кто! - вскричал я. - А вы разве знаете? - Знаю, мой дорогой. Это Вильгельм Шториц, сын знаменитого ученого Отто Шторица, из Шпремберга. ^TГЛАВА ШЕСТАЯ^U Прошло еще два дня. Я продолжал осматривать Рач, употребляя для этого все свои свободные часы. Подолгу простаивал я, между прочим, на мосту, соединяющем оба берега Дуная с островом Свендор, и не уставал любоваться великолепной рекой. По правде сказать, мне то и дело вспоминался Вильгельм Шториц. Итак, он жил обыкновенно в Раче, а не в Шпремберге. Жил он, как я вскоре узнал, с одним слугой Германом, таким же несимпатичным и необщительным, как и его господин. Мне даже теперь казалось, что этот Герман и следил за мной и Марком, когда мы шли по набережной Батьяни. Я не счел нужным рассказывать Марку о том, как я и капитан Гаралан встретили Вильгельма Шторица на бульваре Текели. Марк мог, пожалуй, взволноваться от известия, что Шториц находится в Раче. К чему омрачать его счастье хотя бы легкой тенью тревоги! Мне только хотелось, чтобы этого отвергнутого жениха не было в городе, хотя бы до тех пор, пока не состоится свадьба Марка и Миры. Утром шестнадцатого числа я собирался уже идти на свою обычную прогулку, намереваясь посетить на этот раз окрестности Рача, как вдруг в мою комнату вошел брат. - У меня большое дело сегодня, - сказал он, - Я должен оставить тебя одного, ты уж не сердись. - Иди, иди, Марк, ничего. Не беспокойся обо мне. - Гаралан не собирался зайти за тобой? - Нет, он тоже сегодня занят. Но это ничего, я один позавтракаю в каком-нибудь трактире на том берегу Дуная. - Только, пожалуйста, Генрих, возвращайся к семи часам вечера. Не опаздывай. - У доктора так хорошо кормят, что уж я, разумеется, не пропущу. - Вот лакомка!.. Надеюсь, ты не забыл, что послезавтра у Родерихов большой званый вечер. Соберется все высшее общество Рача. - Вечер по случаю помолвки? - спросил я. - Вернее, по случаю подписания брачного контракта. Мы ведь помолвлены уже давно. Мне даже кажется, что я и Мира все время были женихом и невестой. - С рождения! - сказал я. - Возможно. - Так прощай, счастливейший из смертных. - Не торопись так говорить. Подожди, пока обвенчаюсь. Марк пожал мне руку и ушел, а я опять собрался выйти из комнаты, как вдруг вошел капитан Гаралан. - Вы! - вскричал он. - Вот приятный сюрприз. Я вас не ждал. Капитан показался мне чем-то озабоченным. Он ответил: - Любезный Видаль, мой отец желает с вами поговорить. - Очень рад, - сказал я, удивившись и даже встревожившись. - Я к вашим услугам. Всю дорогу до набережной Батьяни капитан не проронил ни слова. О чем со мной хотел поговорить доктор Родерих? Что-нибудь по поводу свадьбы, вероятно. Мы пришли. Лакей провел нас в кабинет доктора. Мать и дочь Родерих уже отправились на утреннюю прогулку, и с ними, вероятно, был Марк. Доктор сидел в кабинете один, у стола. Его лицо показалось мне таким же озабоченным, как и у его сына. "Что-нибудь да есть тут, - подумал я. - И Марк, должно быть, об этом еще не знал, когда приходил ко мне утром". Я сел в кресло напротив доктора, а капитан Гаралан остался стоять, прислонившись к камину. С тревогой ждал я, что скажет мне доктор. - Прежде всего, позвольте вас поблагодарить, мсье Видаль, за то, что вы согласились прийти, - сказал он. - Я весь к вашим услугам, господин Родерих, - отвечал я. - Я хотел поговорить с вами в присутствии Гара-лана. - Что-нибудь по поводу свадьбы Марка и мадемуазель Миры? - Вот именно. - Что-нибудь серьезное? - И да, и нет, - отвечал доктор, - Ни моя жена, ни Мира, ни ваш брат об этом еще не знают. Я нахожу пока излишним говорить им об этом. Вы сейчас сами рассудите, прав я или нет. Я невольно связал этот разговор со вчерашней встречей возле облупившегося дома на бульваре Текели. - Вчера, когда моей жены и дочери не было дома, в мои приемные часы ко мне явился посетитель, которого я вовсе не желал видеть - некто Вильгельм Шториц... Впрочем, вы, может быть, не знаете, что этот немец... - Я знаю все, - сказал я. - Полгода тому назад, еще когда ваш брат не был женихом моей дочери, Шториц посватался за Миру. Я посоветовался с женой и сыном, и мы решили ему отказать, считая такой брак совершенно неподходящим. Шториц не принял отказ и посватался снова. Ему было отказано наотрез. Пока доктор Родерих говорил, капитан Гаралан расхаживал по комнате взад и вперед, иногда останавливаясь у окон, выходивших на бульвар Текели. - Господин Родерих, - сказал я, - об этом сватовстве я знал. Знаю также и то, что оно было раньше, чем посватался мой брат. - Месяца на три раньше, мсье Видаль. - Следовательно, Вильгельму Шторицу было отказано не потому, что посватался Марк, а потому, что просто его самого не считали подходящим женихом? - Совершенно верно. Никогда бы и ни в каком случае не согласились мы на этот брак, да и Мира сама не пожелала бы. - Какая же причина? Считаете ли положение Шторица недостаточно обеспеченным или имеете что-нибудь лично против него? - Что касается состояния, то оно у него, кажется, есть. После отца ему, говорят, досталось большое наследство. Лично же он... - Я его знаю, господин Родерих. - Знаете? Я рассказал о том, как встретился с Шторицем на "Доротее" и как он сошел с габары в Вуковаре, так что я даже не думал, что он живет в Раче. - Потом, - прибавил я, - мы с капитаном Гараланом во время прогулки видели, как он выходил из своего дома, и я сейчас же его узнал. - Между тем в городе говорили, что его уже несколько недель, как нет дома, что он куда-то уехал, - заметил доктор Родерих. - Очевидно, он и уезжал куда-нибудь, раз Видаль с ним встретился в Будапеште, - вмешался капитан Гаралан. - Но теперь он вернулся. В голосе капитана было слышно сильнейшее раздражение. Доктор Родерих продолжал: - Средства у него есть, но его образ жизни никому не известен. Это загадка для всех. Он живет не по-людски, а ведет какое-то потустороннее существование. - Нет ли тут преувеличения? - усомнился я. - Преувеличение есть, несомненно, - отвечал доктор, - но все-таки он принадлежит к очень странной, подозрительно странной семье. Об его отце, Отто Шторице, ходили легенды, когда он был жив. - Да они ходят и теперь, когда он уже умер, - сказал я. - Я читал любопытную статью в одной немецкой газете, написанную по поводу поминок Отто Шторица, ежегодно справляемых на шпрембергском кладбище. По-видимому, суеверным росказням верят здесь еще и теперь. Покойного ученого считают колдуном, обладавшим сверхъестественной силой. Каждый раз ждут какого-нибудь чуда на его могиле. - Раз вы все это знаете, мсье Видаль, - сказал доктор Родерих, - то вы не должны удивляться, что к Вильгельму Шторицу относятся у нас в Раче подозрительно. И вот этот-то человек просил руки моей дочери! Больше того, вчера он осмелился снова повторить свое предложение. - Вчера? - вскричал я. - Неужели? - Вчера, когда был у меня. - Помимо всего прочего, - сказал капитан Гаралан, - мы не можем принять его в свою семью уже по одному тому, что он немец. В тоне, которым это было сказано, выявилась вся мадьярская ненависть к немцам. - Так вот, как было дело, - продолжал доктор Родерих. - Я нашел нужным вам это сообщить, чтобы вы знали. Когда доложили о Шторице, первым моим желанием было велеть ему сказать, что я не могу его принять... - И это было бы гораздо лучше, отец, - сказал капитан Гаралан, - потому что у этого человека медный лоб. После столь категоричного отказа неужели он не понимает, что ему в наш дом нельзя больше являться ни под каким предлогом? - Я боялся, он устроит какой-нибудь скандал... - Я бы сумел этот скандал прекратить. - Я это знаю и вот именно поэтому решил пойти на некоторый компромисс, действовать осторожно и умеренно... Во всяком случае, ради спокойствия твоей матери и сестры я и на будущее прошу тебя, Гаралан, быть сдержаннее в случае чего... Я уже успел узнать капитана Гаралана и заметил, что он очень вспыльчив. Поэтому мне все больше и больше не нравилось, что Вильгельм Шториц вернулся в Рач и даже возобновил свое сватовство. Доктор Родерих досказал нам подробно