я каким-то фантастическим существом. Могучая голова с густыми волосами, похожими на седую львиную гриву, громадная борода, непомерно огромный лоб с горящими как уголь глазами, как будто вздрагивающие губы... Портрет казался мне живым. Казалось, Отто Шториц вот-вот выскочит из рамы и крикнет замогильным голосом: "Что вы здесь делаете? Какая дерзость с вашей стороны - нарушать мой покой!" Сквозь занавешенное окно проходило достаточно света. Отодвигать занавески не требовалось. В светлом полумраке портрет, пожалуй, производил еще более сильное впечатление. Начальника полиции больше всего поразило сходство между портретом и самим Вильгельмом Шторицем. - Если бы не разница в возрасте, - сказал он, - то можно было бы подумать, что портрет писан не с отца, а с сына. Те же глаза, тот же лоб, та же голова на широких плечах. И то же дьявольское выражение лица! Так и хочется прочитать молитву. - Да, - отозвался я, - сходство поразительное. Капитан Гаралан все стоял перед полотном, точно прирос к полу. Можно было подумать, что он видит перед собой не портрет, а живого человека. - Идите, капитан! - сказал я ему. Через коридор мы перешли в следующую комнату, в кабинет. Беспорядок был тут полный. По стенам висели белые полки с книжками без переплетов - все больше были сочинения по математике, химии и физике. В углу свалены инструменты, аппараты, машины, стаканы, бокалы, переносная печка, реторты, котлы, образцы металлов. Между металлами были какие-то совершенно мне неизвестные, хотя я и инженер. Посреди комнаты на столе с бумагами и письменными принадлежностями лежали три или четыре тома сочинений Отто Шторица. Рядом с этими книгами находилась рукопись. Я наклонился к столу, заглянул в нее и увидел, что она написана тоже Отто Шторицем и содержит какое-то исследование о свете. Бумаги, книги и эта рукопись были опечатаны и взяты полицейскими. Обыск кабинета не дал больше никаких результатов. Мы уже хотели уходить, как вдруг Штепарк обратил внимание на синий стеклянный пузырек очень странной формы. Из простого любопытства или руководимый полицейским инстинктом, Штепарк протянул руку, чтобы взять пузырек и рассмотреть его поближе. Но он, должно быть, как-нибудь неосторожно задел его, потому что пузырек вдруг упал на пол и разбился. Пролилась жидкость желтоватого цвета. Она сейчас же стала испаряться, распространяя какой-то очень странный запах, впрочем не сильный и не тяжелый. - Пузырек упал будто нарочно, - заметил Штепарк. - В нем было какое-нибудь снадобье, изобретенное Отто Шторицем, - сказал я. - Сыну, вероятно, рецепт состава известен, он может приготовить и другой пузырек, - возразил Штепарк. Он направился к дверям и сказал: - Теперь пойдем наверх. Двум агентам Штепарк велел остаться в комнате. Напротив кухни была лестница с деревянными перилами и скрипучими ступенями. На площадку выходили две смежные комнаты с незапертыми дверями, так что войти в них было очень просто. Первая комната находилась прямо над гостиной. Это была, по-видимому, спальня Вильгельма Шторица. В ней стояла самая простая мебель: железная кровать, ночной столик, дубовый шкаф для белья и платья, умывальный столик на железных ножках, диван, кресло, обитое грубым бархатом, и два стула. Ни у кровати, ни на окне не было занавесок. Ничего лишнего, только все необходимое. Не видно было нигде ни клочка бумаги - ни на камине, ни на маленьком круглом столике, стоявшем в углу. Постель была смята и не оправлена, но не было оснований утверждать, спал на ней кто-нибудь в эту ночь или нет. Впрочем, в тазу на умывальном столе была мыльная вода с пузырями. Штепарк обратил внимание на эту воду. - Если бы тут умывались вчера, а не сегодня, - сказал он, - то мыльные пузыри успели бы разойтись. Очевидно, тот, кто здесь живет, умывался над этим тазом сегодня утром, перед тем как вышел. - Так что он еще может вернуться, если не заметит ваших агентов, - заметил я. - Если он увидит моих агентов, то и они его увидят, - возразил Штепарк. - Им приказано его сейчас же задержать и привести сюда. Но я не рассчитываю, что он даст себя поймать. Вдруг в соседней комнате раздался треск расшатанного паркета, как будто по полу кто-то шел. Треск послышался из комнаты, находившейся над кабинетом. Между этой комнатой и спальней была дверь, так что для перехода из одной комнаты в другую не требовалось выходить на площадку. Раньше начальника полиции капитан Гаралан кинулся к двери в эту комнату и отворил ее. Мы ошиблись. Там никого не было. Может быть, треск был не здесь, а на чердаке, где есть выход на бельведер? Вторая комната была меблирована еще скуднее, чем спальня. Постель состояла из рамы, обтянутой холстом; на раме лежал старый, сплющенный от употребления матрац, покрытый грубой простыней. Одеяло было старое шерстяное. В комнате стояли два разрозненных стула, на камине - кувшин с водой и таз. На стене висела одежда из грубой материи. Большой дубовый сундук заменял комод и шкаф. В нем Штепарк нашел довольно много белья. Очевидно, в этой комнате жил старый лакей Герман. Начальник полиции знал от агентов, что если окно в спальне иногда, хотя и редко, открывалось для проветривания, то в этой комнате оно не открывалось никогда. Впрочем, это даже можно было заметить по заржавленным задвижкам, которые с трудом подавались, когда стали пробовать их передвинуть, и по положению оконной занавески. В комнате не было никого. Если хозяин и лакей не спрятались где-нибудь на чердаке, в погребе или в бельведере, то значит, они покинули дом и, может быть, даже с тем, чтобы никогда больше в него не возвращаться. - Вы не допускаете, господин Штепарк, - спросил я, - что Вильгельм Шториц мог проведать как-нибудь о готовящемся обыске? - Нет, не допускаю. Для этого ему нужно было спрятаться или у меня в кабинете, или в кабинете губернатора, когда мы беседовали об этом деле. - Возможно, нас видели, когда мы шли по бульвару Текели. - Допустим. Но тогда как же бы они вышли из дома незаметно для нас? - Очень просто: задворками, и убежали за город, в поле. - Они бы не успели перелезть через стену: она высокая. Да, наконец, там крепостной ров... Нет, это не так. Начальник полиции полагал, что Вильгельма Шторица и его лакея уже не было в доме в тот момент, как мы туда входили. Мы вышли из комнаты через площадку. Как только мы начали подниматься по лестнице на следующий этаж, на нижнем этаже раздался треск ступеней, как будто по ней кто-то быстро бежал вниз, и вслед за тем кто-то упал и закричал. Мы наклонились через перила. Один из агентов, оставленных в коридоре, поднимался с пола, потирая себе поясницу. - Что случилось, Людвиг? - спросил Штепарк. Агент объяснил, что он стоял на второй ступеньке лестницы, как вдруг услышал, что лестница трещит, как будто по ней кто-то идет. Он обернулся посмотреть и, должно быть, при этом как-нибудь оступился, потому что вдруг упал и больно ушиб себе поясницу. Но отчего он оступился - этого агент не мог понять. Он готов был поклясться, что его толкнули или поставили подножку. Но это было недопустимо, потому что тут не было никого, кроме его товарища, стоявшего у выхода на крыльцо. - Гм! - произнес озабоченно Штепарк. Мы поднялись на самый верхний этаж. Тут был только чердак, освещенный слуховыми окнами. Было светло. Мы убедились, что и тут никто не прятался. Посередине чердака довольно крутая лестница вела на бельведер, вход в который прикрывался люком. - Люк открыт, - сказал я Штепарку, который уже вступил на лестницу. - Да, мсье Видаль, и оттуда тянет сквозняком. Вот и причина того шума, который мы слышали. Ветер сегодня довольно сильный. Слышите, как визжит флюгер? - Но ведь шум такого рода, как будто кто-то ходит, - возразил я. - Кому же было ходить, раз никого не было? - А там, наверху, господин Штепарк? - Капитан Гаралан слушал наш спор и вдруг сказал, указывая на бельведер: - Идемте туда. С потолка свешивалась веревка, чтобы держаться при подъеме по лестнице. Штепарк взялся за нее и стал подниматься по ступеням. Капитан Гаралан и я полезли вслед за ним. Бельведер был совсем маленький, так что троим повернуться было негде. В нем было темно из-за опущенных шерстяных занавесок. Мы их отодвинули. Вид из бельведера был на весь Рач; панорама расстилалась шире, чем с бельведера у Родерихов. Я невольно залюбовался. Нечего и говорить, что в бельведере не было ни души, как и во всем доме. Приходилось сознаться, что обыск не дал никаких результатов. Я раньше думал, что этот бельведер служит для астрономических наблюдений и что там имеются необходимые для этого инструменты. Я ошибался. Там стояли только стол с креслом. На столе лежали разные бумаги и номер немецкой газеты со статьей о годовщине смерти Отто Шторица. Статья была отмечена крестом, сделанным простыми чернилами. Очевидно, сын Отто Шторица приходил иногда сюда читать и отдыхать. Вдруг раздался громкий крик гнева и удивления. Капитан Гаралан заметил на одной полке какую-то картонку и открыл ее. Что же он увидел внутри? Свадебный венок, украденный на балу у Родерихов! ^TГЛАВА ДЕСЯТАЯ^U Таким образом участие Вильгельма Шторица во всех этих делах было установлено с достоверностью. У нас имелось в руках вещественное доказательство. Сам ли он действовал, другой ли кто вместо него, но только эта странная кража была совершена в его интересах. - Вы и теперь все еще будете сомневаться, любезный Видаль? - вскричал капитан Гаралан дрожащим от гнева голосом. Штепарк молчал. Как бы то ни было, в этом странном деле далеко еще не все было понятно. Виновность Вильгельма Шторица была, положим, доказана, но каким способом он действовал - оставалось невыясненным. И вряд ли можно было рассчитывать, что это когда-нибудь выяснится. Вопрос капитана был обращен непосредственно ко мне, но я тоже молчал. Что мне было отвечать? - Не он ли, негодяй этот, и песню нам оскорбительную пропел? Вы его тогда не видели, но слышали его голос. Он нам не показался, сумел спрятаться. А этот венок, опоганенный его руками! Я не хочу, чтобы от него остался хоть один листик. Штепарк остановил капитана в ту минуту, когда тот уже начал было рвать венок. - Остановитесь, ведь это вещественное доказательство, - сказал начальник полиции. - Оно нам может еще пригодиться. Капитан Гаралан отдал ему венок, и мы спустились по лестнице, еще раз безрезультатно осмотрев все комнаты. Входную дверь и ворота заперли на замок, опечатали и оставили дом таким же пустым, каким его нашли. Впрочем, для надзора поблизости были оставлены два агента. Простившись с Штепарком, попросившим нас никому об обыске не говорить, мы с капитаном Гараланом пошли в дом Родерихов. Идя по бульвару, мой спутник не мог больше сдерживать своего негодования: он громко говорил и размахивал руками. Я безуспешно старался его успокоить. Втайне я надеялся, что Вильгельм Шториц, узнав об обыске, поспешил убраться из Рача. Я говорил: - Дорогой капитан, я вполне понимаю ваше негодование, понимаю, что вам хочется отомстить оскорбителю, но вы не должны забывать, что господин Штепарк просил нас не разглашать результатов обыска. - А как же мой отец? А ваш брат? Неужели и им не говорить? Ведь они спросят, чем кончилось дело? - Конечно, спросят, и мы им скажем, что Вильгельм Шториц, по-видимому, скрылся из Рача. Да оно, вероятно, так и есть. - А про венок, что он у него найден? - Можно будет сказать только - доктору и Марку. Но вашей матушке и сестре лучше не говорить. Зачем их еще больше расстраивать? На вашем месте я бы сказал, что венок нашелся в саду, и отдал бы его мадемуазель Мире. Капитан Гаралан слушал очень неохотно, но все-таки согласился со мной, что так будет лучше, и мы условились, что я схожу к Штепарку и попрошу его возвратить нам венок. Наверное, он согласится. Мне хотелось поскорее повидаться с братом, рассказать ему все и постараться, чтобы поскорее состоялась свадьба. Когда мы пришли в дом, лакей сейчас же провел нас в кабинет, где нас дожидались доктор Родерих и Марк. Не успели мы переступить порог, как нас уже стали расспрашивать. Негодованию обоих не было границ. Марк просто из себя вышел. Он сейчас же хотел бежать и наказать Вильгельма Шторица. Тщетно я уговаривал его, доказывая, что это бесполезно, что Вильгельма Шторица даже нет в Раче. - Если он не в Раче, то, значит, он в Шпремберге. Я поеду туда. Насилу мне удалось его успокоить, и то лишь с помощью доктора, который сказал ему: - Милый Марк, послушайтесь вашего брата. Пусть лучше это неприятное для нас дело закончится. Чем меньше о нем говорить, тем оно скорее забудется. Мой брат сидел, закрыв лицо руками. На него было жаль смотреть. Мне в эту минуту страшно хотелось, чтобы эти дни скорее прошли и чтобы Мира Родерих поскорее сделалась Мирой Видаль! Доктор объявил, что он обратился к губернатору. Шториц - иностранный поданный, и губернатор имеет право выслать его в административном порядке. Нельзя же допускать, чтобы повторялись фокусы, подобные случившимся на балу. Что касается "сверхъестественного могущества", которым хвалился Шториц, то в него, разумеется, никто из нас не поверил. Относительно женщин семьи Родерих - мне удалось всех убедить, чтобы им ничего не рассказывали. Они не должны знать ни о действиях полиции, ни о том, что против Вильгельма Шторица нашлась улика. Мое предложение относительно венка было принято. Решили сказать дамам, что Марк будто бы нашел венок в саду и что все дело оказывается глупой выходкой какого-нибудь озорника, которого скоро найдут и накажут. В тот же день я отправился к Штепарку и попросил у него венок. Он согласился его отдать, и я отнес венок Родерихам. Вечером мы сидели в гостиной. Марк, выйдя на минутку из комнаты, вернулся и сказал: - Посмотрите, Мира, что я вам несу. - Мой венок! - воскликнула она, кидаясь к моему брату. - Да, он самый. Я его нашел в саду в кустах. - Но как же это могло случиться? - спросила госпожа Родерих. - Как? Да очень просто, - отвечал доктор Родерих, - озорник пробрался в дом между гостями, ну и... В общем, это такая глупая история, что не стоит о ней говорить. Лучше ее забыть. - Спасибо, милый Марк, большое спасибо, - говорила Мира со слезами на глазах. В следующие дни не произошло никакого нового инцидента. Город стал успокаиваться. Об обыске в доме на бульваре Текели никто не узнал, и о Вильгельме Шторице нигде не упоминалось. Оставалось только дожидаться поскорее дня свадьбы. Все свободное время я продолжал посвящать прогулкам по окрестностям Рача. Иногда со мной ходил капитан Гаралан. Почти всякий раз мы проходили бульваром Текели: подозрительный дом имел для капитана какую-то притягательную силу. Впрочем, это доставило нам возможность заметить, что в доме по-прежнему никого нет и что за ним неизменно наблюдают два агента. Если бы Вильгельм Шториц возвратился, его бы в ту же минуту арестовали. Вскоре мы получили неопровержимое доказательство его отсутствия. Двадцать девятого мая меня пригласил к себе Штепарк и сообщил, что 25-го числа в Шпремберге состоялись торжественные поминки по Отто Шторицу, что на торжестве было много народу из местных и приезжих. Приезжали даже из Берлина. Па кладбище была страшная давка, так что даже оказалось потом несколько задавленных. Отто Шториц жил и умер, окруженный баснословными рассказами. Все суеверы ожидали на его могиле чуда. Допускали, что ученый-немец может даже выйти из гроба и воскреснуть и что в этот момент с землей произойдет переворот: она начнет вертеться с востока на запад, так что солнце будет всходить уже с другой стороны, что вся Солнечная система изменится, и так далее. Так говорили в публике. На самом деле ничего необычайного не случилось. Памятник не сдвинулся с места, могила не раскрылась, мертвец остался спокойно в ней лежать, и вращение земли не переменилось. На поминках присутствовал сын Отто Шторица. Это для нас было всего интереснее. Значит, он из Рача уехал. Я выразил надежду, что он уехал навсегда. Вот было бы хороню! Я поспешил поделиться новостью с Марком и капитаном Гараланом. Губернатор, однако, продолжал интересоваться этим делом, хотя оно и заглохло. Положим, выходка озорника не имела особо важных последствий, но все-таки повторение чего-нибудь подобного было нежелательно. Этим нарушалось общественное спокойствие, а губернатор обязан его охранять. Когда он узнал от начальника полиции об отношении Шторица к семейству Родерих и об угрозах, высказанных этим немцем, он принял все это близко к сердцу и решил не останавливаться перед крутыми мерами против дерзкого иностранца: тем более что этот немец совершил кражу - все равно, сам или через кого-то другого. Если он окажется в Раче, его сейчас же арестуют, а из четырех стен тюрьмы ему не удастся уйти незамеченным, как он ушел из дома Родерихов. Вследствие этого 30 мая между его превосходительством и Штепарком произошел следующий разговор: - Вы ничего нового не узнали? - Никак нет, ваше превосходительство. - Нет, стало быть, основания предполагать, что Вильгельм Шториц собирается вернуться в Рач? - Ни малейшего, ваше превосходительство. - За домом наблюдают? - Днем и ночью, ваше превосходительство. - Я написал обо всем в Будапешт, и мне рекомендовано принять самые решительные меры для пресечения дальнейших выходок. - Если Вильгельм Шториц не появится в Раче, то опасаться нечего, а мы знаем из вернейших источников, что 25 мая он был в Шпремберге. - Но он может приехать, а этого не следует допускать. - Нет ничего проще, ваше превосходительство: благоволите сделать распоряжение об административной высылке. - Не только из Рача, но и вообще из Венгрии... Да, это так. - Как только у меня будет в руках это постановление вашего превосходительства, я немедленно оповещу все пограничные власти. Постановление было тут же составлено, подписано и вручено Штепарку. Теперь все мы окончательно успокоились. Но мы еще не знали всей таинственной сути дела и не представляли дальнейших событий... ^TГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ^U Приближалось 1 июня - день свадьбы. Я с удовольствием заметил, что Мира очень мало и редко вспоминает о необъяснимых происшествиях. Впрочем, при ней ни разу не было упомянуто имя Вильгельма Шторица. Она была со мной откровенна, делилась планами на будущее, хотя и сама хорошенько не знала, придется ли их осуществить. Ехать ли ей с Марком жить во Францию? Нет, это лучше потом. Сразу расстаться с отцом и матерью ей будет чересчур тяжело. - Сначала мы съездим в Париж на несколько недель, - говорила она. - И вы, конечно, поедете вместе с нами, да? - Отчего же, только вы сами не захотите ехать вместе со мной. Вам будет не до меня. - Да и вам будет с нами скучно. Новобрачные - плохая компания для третьего лица. - Я готов с этим мириться. Доктор одобрял этот план. Уехать из Рача на месяц или на два следует. Конечно, мадам Родерих будет скучать без дочери, но что же делать? Марк тоже забывал, или старался забыть, о таинственных происшествиях, когда находился в обществе Миры, но наедине со мной он часто выражал различные опасения. Он постоянно задавал вопрос: - Ну, что, Генрих, ничего нового не слышал? - Ничего, - неизменно отвечал ему я, и это была сущая правда. Однажды он к своему вопросу прибавил замечание: - Если бы ты даже и услышал что-нибудь в городе или от Штепарка... - Поверь, я бы сейчас же тебе рассказал. - Напротив, ты бы все это от меня скрыл. - Даю тебе честное слово: я все тебе передам, как только узнаю что-нибудь. Но уверяю тебя, все перестали этим делом интересоваться. Никто ничего не говорит. Биржа спокойна, и бумаги идут вверх. - Тебе хорошо шутить, Генрих... - Мне хочется, чтобы и ты был повеселее, и хочется тебе показать, что я в самом деле не имею никаких оснований для беспокойства. - Но если этот человек все-таки... - заговорил было Марк, сделав мрачное лицо. - Поверь, он не настолько глуп, чтобы полезть в расставленную западню, - перебил я его. - Ведь его сейчас же вышлют из Венгрии, как только он объявится здесь. Не знать этого он не может. - А в его сверхъестественное могущество разве ты совершенно не веришь? - А ты веришь? Марк, ведь это же все сказки. Брось ты думать об этой чепухе, думай только о своем близком счастье. Блаженная минута для тебя ведь уже скоро наступит. - Ах, Генрих, Генрих!.. - Какой ты неблагоразумный, Марк. Мира гораздо рассудительнее тебя. - Она не знает того, что знаю я. - А что ты знаешь? Сейчас ты знаешь только то, что врага твоего нет в Раче, что он явиться сюда не может и что ты больше никогда его не увидишь. Неужели этого еще мало для твоего спокойствия? - Мало, Генрих. У меня есть предчувствие. Мне кажется... - Марк, не сходи с ума! Знаешь что? Ступай-ка ты лучше к Мире. При ней у тебя сейчас же опять явится розовое настроение. - Пожалуй, что так. Мне не следует отходить от нее ни на шаг. Бедный Марк! На него было жаль смотреть. Тяжело было его слушать. По мере того как приближалась минута свадьбы, его опасения все росли. Что греха таить: я и сам ждал этого дня с большой тревогой. Относительно брата я мог рассчитывать на Миру, что она поможет мне его успокоить, но с капитаном Гараланом я положительно не знал, что делать. Когда он узнал, что Шториц находится в Шпремберге, я насилу его удержал от поездки туда. Между Шпрембергом и Рачем всего двести миль, то есть четыре дня пути в один конец. В конце концов нам удалось уговорить Гаралана, чтобы он туда не ездил, но он нет-нет да и порывался опять. Я все боялся, что он возьмет да и уедет тайком. Как-то утром он зашел ко мне, и я с первых же его слов понял, что он опять решил ехать в Шпремберг. - Нет, дорогой Гаралан, вы этого не сделаете! - воскликнул я. - Вы не должны встречаться с этим немцем. Умоляю вас остаться в Раче. - Любезный Видаль, этого негодяя нужно наказать, - с мрачной решимостью настаивал капитан. - Это успеется! - воскликнул я. - Но пачкать о него руки не следует порядочному человеку. Это уж обязанность полиции. Капитан Гаралан чувствовал справедливость моих доводов, но все еще не сдавался. - Любезный Видаль, мы с вами по-разному смотрим на вещи, - возразил он. - Оскорблена моя семья, в которую вступает ваш брат. Неужели я не должен вступиться за свою семейную честь и отомстить оскорбителю? - Нет, потому что это дело можно передать в руки правосудия. - А как же оно попадет в руки правосудия, если этот человек сюда больше не приедет? Видите, какое противоречие. Правосудие ждет его в Раче, а въезд в Рач ему запрещен губернатором. Значит, я должен ехать в Шпремберг или вообще туда, где его можно будет найти. - Хорошо. Но, во всяком случае, необходимо дождаться, когда мой брат и ваша сестра будут обвенчаны. Потерпите еще несколько дней, и тогда я первый буду настаивать на том, чтобы вы ехали и даже сам, пожалуй, с вами поеду в Шпремберг. Я убеждал его так горячо, что он дал мне наконец формальное обещание не прибегать до свадьбы ни к каким силовым мерам, но с условием, что после свадьбы я не буду больше его удерживать и даже сам поеду с ним искать Шторица. Нестерпимо долгими, просто бесконечными казались мне часы, оставшиеся до 1 июня. Других я успокаивал, но сам тоже испытывал тревогу. Какой-то инстинкт, какое-то предчувствие тянуло меня аккуратно ходить каждый день на бульвар Текели и поглядывать на дом Шторица. Этот дом оставался по-прежнему запертым, с занавешенными окнами. На бульваре постоянно торчали агенты, наблюдавшие за домом. До сих пор никто не делал попытки войти в дом - ни его владелец, ни слуга владельца. И все-таки мое настроение было такого рода, что, если бы я вдруг увидел выходящий из трубы дым или чью-нибудь фигуру в окне бельведера, я бы нисколько не удивился. В городе давно перестали говорить об этом деле, а между тем нам всем - Марку, мне, доктору и капитану - продолжал всюду мерещиться Вильгельм Шториц. Тридцатого мая я пошел прогуляться на мост, который вел на остров Свендор. Когда я проходил мимо пристани, к ней только что подошло судно с пассажирами, прибывшее откуда-то сверху Дуная. Тут мне пришла на память встреча с немцем на "Доротее" и произнесенные им слова, когда я уже считал его высадившимся в Вуковаре. Эти слова произнес несомненно он. Я узнал его голос в доме у Родерихов. То же произношение, та же грубость и резкость тона. Под влиянием этих мыслей я внимательно разглядывал пассажиров, высаживавшихся в Раче. Я высматривал, не появится ли бледное лицо со странными глазами и злым выражением. Нет, ничего подобного не было. В шесть часов я занял свое место за семейным обедом. Мадам Родерих чувствовала себя теперь гораздо лучше, с тех пор как ее тревога улеглась. Марк возле Миры забывал обо всем на свете. Даже капитан Гаралан казался спокойнее, хотя и был в достаточной степени мрачен. Я решил во что бы то ни стало всех развеселить, заставить забыть обо всех неприятностях. К счастью, мне помогла в этом Мира, так что вечер прошел чрезвычайно оживленно и приятно. Не заставляя себя просить, она сама села за клавесин и спела нам несколько старинных венгерских песен. Когда мы уходили, она сказала мне на прощание: - Не забудьте, Генрих, завтра мы должны собраться у губернатора. - Ах да! За получением разрешения. Я помню. - Вы ведь один из свидетелей со стороны вашего брата. - А вот об этом я было и забыл. Хороню, что вы мне напомнили. - Вы, я заметила, часто бываете очень рассеянны. - Каюсь, да. Но завтра не буду рассеян, даю слово. За меня рассеянным будет Марк. - Нет, я ему не дам забываться. Буду за ним следить. Итак, завтра ровно в четыре часа. Не забудьте. - Разве в четыре часа, мадемуазель Мира? Я ведь думал, что в половине шестого. Хорошо. Будьте покойны. Явлюсь без десяти четыре, не опоздаю. - До свидания, брат моего Марка! - До свидания, мадемуазель Мира! На другой день Марку нужно было сходить по делам в несколько мест. Я отпустил его одного, потому что он мне казался вполне успокоившимся, а сам отправился на всякий случай еще раз к начальнику полиции. Штепарк меня принял, не заставив ждать ни одной минуты. Я осведомился, не узнал ли он чего-нибудь нового. - Ничего решительно, мсье Видаль, - отвечал он. - Вы можете быть совершенно спокойны: этого человека в Раче нет. - Он все еще в Шпремберге? - спросил я. - Я знаю только, что четыре дня тому назад он там был. - Это официально? - Официально - от местной полиции. - Это меня успокаивает. - А мне так это очень досадно. По-видимому, этот господин не желает переезжать через границу. - Тем лучше. - Для вас, может быть, но не для меня, потому что мне хотелось бы арестовать этого колдуна и хорошенько допросить. Ну, да это еще успеется... после. - После свадьбы - сколько угодно, господин Штепарк, но теперь я бы не желал, чтобы он был здесь. Я ушел, сказав "спасибо" Штепарку. В четыре часа мы собрались в гостиной дома Родерихов. На бульваре Текели нас дожидались две парадные кареты: одна для Миры, ее отца, матери и старинного друга их семьи-судьи Неймана, а другая для Марка, капитана Гаралана, его товарища, поручика Армгарда, и меня. Нейман и Гаралан были свидетелями со стороны невесты, а я и Армгард - со стороны жениха. Как мне объяснил капитан Гаралан, в этот день предстояла не свадьба, а нечто вроде предварительной церемонии. К церковному венчанию можно было приступить лишь по получении разрешения губернатора. Если бы после этого обряда церковное венчание почему-либо не могло состояться, все-таки жених и невеста считались бы чем-то вроде полусупругов и ни тот, ни другая не имели бы уже права вступить в новый брак. Таков старинный обычай, сохранившийся в Раче до сего времени. Нечто подобное было когда-то во Франции в средние века. На бульваре собралась толпа любопытных, в особенности молодых девушек, которые всегда интересуются чужими свадьбами в ожидании своей. Завтра к венчанию толпа соберется, конечно, еще больше. Много народу хлынет в собор, где будет происходить торжество. Кареты въехали во двор губернаторского дома и остановились у крыльца. Мира вышла под руку с отцом, мадам Родерих - с судьей Нейманом. Потом вышли Марк, капитан Гаралан, поручик Армгард и я. Нас провели в парадный зал, посредине которого стоял большой стол с двумя корзинами цветов. Жениха и невесту посадили на два кресла рядом; подле этих кресел на двух других уселись, на правах родителей, господин и госпожа Родерих. Мы, четыре свидетеля, заняли второй ряд кресел. Церемонийместер объявил, что идет его превосходительство. Все присутствующие встали. Губернатор сел на возвышении и спросил родителей невесты, согласны ли они отдать свою дочь замуж за Марка Видаля. Затем он задал обычный вопрос жениху и невесте: - Марк Видаль, берете ли вы Миру Родерих себе в супруги? - Беру, - отвечал по уставу Марк. - Мира Родерих, берете ли вы Марка Видаля себе супругом? - Беру, - отвечала Мира. - В силу полномочий, предоставленных мне ее величеством императрицей-королевой, и на основании древнего обычая я, губернатор города и провинции Рача, объявляю дозволенным брак между Марком Видалем и Мирой Родерих. Предписываю совершить церковное венчание этого брака завтра в кафедральном соборе города Рача с соблюдением всех установленных обрядов и форм. Все совершилось и окончилось очень просто. Никакого бесчинства и никакого чуда совершено не было. Акт составили и подписали, и никто его не разорвал на этот раз. Очевидно, или Вильгельм Шториц находился действительно в Шпремберге, к вящему утешению своих земляков, или, если он был в Раче, его "сверхъестественное могущество" улетучилось. Теперь хочет или не хочет этого таинственный колдун, Мира Родерих не может уже быть ничьей женой, кроме Марка Видаля. ^TГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ^U Наступило 1 июня. Мы так ждали этого числа, что уже беспокоились, что оно никогда не наступит. Через несколько часов должно состояться венчание Марка и Миры в кафедральном соборе. После церемонии в доме губернатора все опасения должны были рассеяться. Я встал в этот день пораньше. Но Марк поднялся еще раньше меня. Я еще не успел одеться, как он уже вошел ко мне в номер. Он был одет в парадный костюм жениха и весь сиял счастьем. Мы дружески обнялись и нежно поцеловались. - Мира велела мне тебе напомнить... - сказал он. - ...что свадьба сегодня, - договорил я со смехом. - Знаю. Если я не опоздал к губернатору, то не опоздаю и в собор. Вчера я поставил свои часы по часам на колокольне. Ты вот лучше сам не опоздай как-нибудь, Марк. Это будет гораздо хуже, чем если опоздаю я. Ты тут лицо более необходимое, без тебя и начать нельзя. Он ушел, а я поторопился закончить свой туалет, хотя было еще только девять часов утра. Собрались мы опять в доме Родерихов. Отсюда должен был выехать свадебный кортеж. Чтобы доказать свою великую аккуратность, я явился нарочно несколько раньше и получил в награду милую улыбку своей невестки. Один за другим являлись те, кто играл роль во вчерашней церемонии и должен был фигурировать в сегодняшней. На всех были парадные костюмы. Оба офицера были в красивой граничарской форме, со знаками отличия на груди. Мира, в белом платье с длинным шлейфом, с цветками флердоранжа на груди, с красным венком на голове, была чрезвычайно мила и эффектна. Венок был тот самый, который возвратил ей мой брат. Она не пожелала, чтобы его заменили другим. Она вошла в гостиную с матерью и, увидев меня, особенно дружески протянула мне руку. Глаза ее сияли радостью. Она воскликнула: - Братец, братец! Если бы вы знали, как я счастлива! Итак, дурные дни прошли, все испытания кончились. От них не оставалось никаких следов. Даже капитан Гаралан, казалось, все забыл. Он сказал, пожимая мне руку: - Не будем об этом думать! Программа дня была установлена следующая: в десять часов отбытие в собор, где к тому времени соберутся во главе с губернатором все значительные лица города. После венчания - принесение поздравлений. И тут же в церкви запись брака в метрической книге. Потом завтрак у Родерихов на пятьдесят персон, а вечером бал на двести человек гостей. В парадных каретах мы разместились точно так же, как это было накануне, когда ехали к губернатору. Из церкви Марк и Мира должны были уехать в карете одни, а для оставшихся без мест предполагалось подать к собору другую карету. Без четверти десять кареты отбыли из дома Родерихов и направились к собору. Погода была великолепная. По улицам шло много публики, спешившей в собор. С соборной колокольни навстречу нам несся веселый звон. Было без пяти минут десять, когда обе кареты остановились у главной паперти. Из первой кареты вышел доктор Родерих и высадил Миру. Судья Нейман предложил руку госпоже Родерих. Мы из своей кареты выпрыгнули сами и пошли вслед за Марком между двумя рядами публики. Внутри храма заиграл большой орган, и под его величественные аккорды наш кортеж вступил в собор. Марк и Мира направились к двум креслам, стоявшим против алтаря. Позади этих кресел стояли стулья для родителей и свидетелей. Все места в церкви были уже заняты: были губернатор, судья, городской голова и синдики, все высшие чиновники администрации, крупное купечество, офицеры местного гарнизона. Дамы ослепляли роскошью своих туалетов. За решеткой толпились любопытные из простой публики. Венчание и перед тем обедню должен был совершить старший каноник собора, или протопресвитер с причетниками и певчими. Старший каноник встал перед алтарем и прочитал молитву. Запел хор певчих. Мира стояла на коленях на подушке и горячо молилась. Стоя рядом с ней, Марк не сводил с нее глаз. Литургию совершали в этот раз с особенной торжественностью. Звуки органа гулко разносились под высокими сводами. Обыкновенно в старинных соборах бывает днем довольно темно, потому что сквозь разрисованные фигурами святых стекла в храм проникает лишь очень скудный свет. Но в этот раз великолепное солнце светлыми волнами обильно врывалось в окна и ярко освещало середину церкви. Когда зазвонил колокольчик, все присутствующие встали, и среди глубокой тишины каноник прочитал нараспев Евангелие от Матфея. Протопресвитер, седовласый старец, слабым старческим голосом сказал жениху и невесте приличное случаю поучение и вновь обратился к алтарю, заканчивая церемонию. Отмечаю я все эти подробности потому, что они особенно врезались тогда в мою память. Под звуки органа великолепный тенор пропел молитву о пресуществлении даров. После этого Марк и Мира встали со своих кресел и приблизились к ступеням алтаря. Старик каноник подошел и остановился прямо перед ними. - Марк Видаль, - сказал он, - согласен ли ты взять в супружество Миру Родерих? - Да, - отвечал мой брат. - Мира Родерих, согласна ли ты вступить в супружество с Марком Видалем? - Да, - пролепетала Мира. Собираясь произнести священные слова, связывающие навек мужа с женой, каноник принял от Марка обручальные кольца и благословил их. Одно из них он надел на палец новобрачной... Вдруг раздался крик. То, что произошло дальше, повергло всех в ужас. Причетники отшатнулись назад, как будто отброшенные невидимой силой. Испуганный каноник упал на колени: губы его дрожали, глаза закатывались. Вслед за тем упали на пол мой брат и Мира. Обручальные кольца полетели через всю церковь, и одно из них попало мне в лицо. Потом я услышал, и со мной то же самое услышали сотни человек: - Горе новобрачным!.. Горе им!.. Голос этот мы все уже знали. Это был голос Вильгельма Шторица. Толпа, как один человек, дружно ахнула от испуга. А Мира, привстав, пронзительно закричала и без чувств упала на руки застывшего от ужаса Марка. ^TГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ^U Оба явления - и то, которое мы видели в доме Родерихов, и то, которое произошло в соборе, - были однородны и имели одну и ту же цель. Устроил их, несомненно, один и тот же человек - Вильгельм Шториц. Объяснить все ловким фокусом было невозможно. Скандал в соборе и похищение венка с бала - не фокусы. Очевидно, этот немец унаследовал от своего ученого-отца какой-нибудь секрет, благодаря которому мог делать себя невидимым для других. Разве не может быть такого светового или оптического явления? Но нет. Это все одни догадки, пустые предположения. Вот как я увлекся! Не надо никому говорить, а то еще на смех поднимут. Мы отвезли Миру, все еще находившуюся в обмороке, домой, отнесли в ее комнату, уложили в постель. Несмотря на все наши хлопоты, она не приходила в чувство. Но она была жива, дышала, сердце ее билось. Я удивлялся, как еще она перенесла такое страшное потрясение и осталась жива. Многие из врачей - товарищей доктора Родериха съехались к нему в дом и окружили больную. Мира лежала бледная, с закрытыми глазами, точно восковая фигура. Грудь вздымалась неровным дыханием - слабым-слабым, так что можно было каждую минуту опасаться, что вот-вот прекратится и оно. Марк простирал к ней руки, плакал, молил, звал ее: - Мира!.. Милая Мира! Госпожа Родерих повторяла, рыдая: - Мира!.. Дитя мое! Я здесь... я твоя мама... Мира продолжала лежать с закрытыми глазами и, должно быть, ничего не слышала. Доктора прибегали к самым сильным средствам. Больная начала как будто приходить в чувство. Губы ее что-то шептали, пальцы той руки, которую Марк держал в своей, слабо зашевелились. Приоткрылись глаза. Мира взглянула из-под полуопущенных век и что-то пролепетала. Слова были непонятные, а взгляд совершенно бессмысленный. Марк понял. Он отскочил назад с громким криком: - Она помешалась!.. Я бросился к нему и держал его с помощью капитана Гаралана. Мы боялись, как бы с ним не случилось того же, что с Мирой. Пришлось увести его в другую комнату и сдать с рук на руки врачам. Чем же все это кончится? Какова будет развязка драмы? Острое помешательство Миры не перейдет ли в хроническое? Или оно уступит искусству врачей и заботливому уходу близких? Оставшись со мной наедине, капитан Гаралан сказал: - С этим надобно покончить. Что он хотел сказать? Что Вильгельм Шториц снова находится в Раче и устроил эту историю? Но как же его взять, если он неуловим? С другой стороны, как отнесется ко всему этому город? Примут ли жители естественное объяснение фактов или поверят в колдовство? Ведь мадьяры суеверны и не особенно культурны. Образованный человек поймет, что тут просто какой-нибудь научный секрет, хотя еще и необъяснимый. Но люди невежественные и без того уже считают Шторица колдуном и чуть ли не самим дьяволом. Пришлось всем рассказать, в каком смысле замешан в это дело Вильгельм Шториц. После скандала в соборе св. Михаила Архангела нельзя было больше утаивать шила в мешке. На другой день весь город был в волнении. Случай на балу у Родерихов сопоставлялся с кощунством в соборе. Все теперь знали, кто в этом замешан. Имя Вильгельма Шторица было у всех на устах. Толпа народа хлынула на бульвар Текели и собралась у запертого дома. Настроена она была враждебно. Против Шторица поднялась волна общественной ненависти. В особенности всех возмущало кощунство в соборе. Религиозные мадьяры не могли простит