стикатную гармошку, Анджела не собиралась ее складывать, пока не покажет все фотографии до единой. - Тут все, кого я люблю,- заявила она. Пришлось мне смотреть на тех, кого она любит. И все, кого она поймала под плексиглас, поймала, как окаменелых жучков в янтарь, все они были по большей части из нашего _карасса_. Ни единого _гранфаллонца_ среди них не было. Многие фотографии изображали доктора Феликса Хониккера, отца атомной бомбы, отца троих детей, отца _льда-девять_. Предполагаемый производитель великанши и карлика был совсем маленького роста. Из всей коллекции Анджелиных окаменелостей мне больше всего понравилась та фотография, где он был весь закутан - в зимнем пальто, в шарфе, галошах и вязаной шерстяной шапке с огромным помпоном на макушке. Эта фотография, дрогнувшим голосом объяснила мне Анджела, была сделана в Хайяннисе за три часа до смерти старика. Фотокорреспондент какой-то газеты узнал в похожем на рождественского деда старике знаменитого ученого. - Ваш отец умер в больнице? - Нет! Что вы! Он умер у нас на даче, в огромном белом плетеном кресле, на берегу моря. Ньют и Фрэнк пошли гулять по снегу у берега... - Снег был какой-то теплый,- сказал Ньют,- казалось, что идешь по флердоранжу. Удивительно странный снег. В других коттеджах никого не было... - Один наш коттедж отапливался,- сказала Анджела. - На мили вокруг - ни души,- задумчиво вспоминал Ньют,- и нам с Фрэнком на берегу повстречалась огромная черная охотничья собака, ретривер. Мы швыряли палки в океан, а она их приносила. - А я пошла в деревню купить лампочек для елки. Мы всегда устраивали елку. - Ваш отец любил, когда зажигали елку? - Он никогда нам не говорил. - По-моему, любил,- сказала Анджела.- Просто он редко выражал свои чувства. Бывают такие люди. - Бывают и другие,- сказал Ньют, пожав плечами. - Словом, когда мы вернулись домой, мы нашли его в кресле,- сказала Анджела. Она покачала головой:- Думаю, что он не страдал. Казалось, он спит. У него было бы другое лицо, если б он испытывал хоть малейшую боль. Но она умолчала о самом интересном из всей этой истории. Она умолчала о том, что тогда же, в сочельник, она, Фрэнк и крошка Ньют разделили между собой отцовский _лед-девять_. 53. ПРЕЗИДЕНТ ФАБРИ-ТЕКА Анджела настояла, чтобы я досмотрел фотографии до конца. - Вот я, хотя сейчас трудно этому поверить,- сказала Анджела. Она показала мне девочку - школьницу, шести футов ростом, в форме оркестрантки средней школы города Илиума, с кларнетом в руках. Волосы у нее были подобраны под мужскую шапочку. Лицо светилось застенчивой и радостной улыбкой. А потом Анджела - женщина, которую творец лишил всего, чем можно привлечь мужчину,- показала мне фото своего мужа. - Так вот он какой, Гаррисон С. Коннерс.- Я был потрясен. Муж Анджелы был поразительно красивый мужчина и явно сознавал это. Он был очень элегантен, и ленивый блеск в его глазах выдавал донжуана. - Что... Чем он занимается?- спросился. - Он президент "Фабри-Тека". - Электроника? - Этого я вам не могу сказать, даже если бы знала. Это сверхсекретная государственная служба. - Вооружение? - Ну, во всяком случае, военные дела. - Как вы с ним познакомились? - Он работал ассистентом в лаборатории у отца, а потом уехал в Индианаполис и организовал "Фабри-Тек". - Значит, ваш брак был счастливым завершением долгого романа? - Нет, я даже не знала, замечает ли он, что я существую. Мне он казался очень приятным, но он никогда не обращал на меня внимания, до самой смерти отца. Однажды он заехал в Илиум. Я жила в нашем громадном старом доме, считая, что жизнь моя кончилась... Дальше Анджела рассказала мне о страшных днях и неделях после смерти отца: - Мы были одни, я и маленький Ньют, в этом огромном старом доме. Фрэнк исчез, и привидения шумели и гремели в десять раз громче, чем мы с Ньютом. Я не пожалела бы жизни, лишь бы снова заботиться об отце, возить его на работу и с работы, кутать, когда холодно, и раскутывать, когда теплело, заставлять его есть, платить по его счетам. Вдруг я оказалась без дела. Близких друзей у меня никогда не было. И рядом ни живой души, кроме Ньюта. И вдруг,- продолжала она,- раздался стук в дверь, и появился Гаррисон Коннерс. Никого прекраснее я в жизни не видала. Он зашел, мы поговорили о последних часах отца и вообще о старых временах... Анджела с трудом сдерживала слезы. - Через две недели мы поженились. 54. НАЦИСТЫ, МОНАРХИСТЫ, ПАРАШЮТИСТЫ И ДЕЗЕРТИРЫ Я вернулся на свое мест, чувствуя себя довольно погано оттого, что Фрэнк отбил у меня Мону Эймонс Монзано, и стал дочитывать рукопись Филиппа Касла. В именном указателе я посмотрел Монзано, Мона Эймонс, но там было сказано: см. Эймонс Мона - и увидал, что ссылок на страницы там почти столько же, сколько после имени самого "Папы" Монзано. За Эймонс Моной шел Эймонс Нестор. И я сначала посмотрел те несколько страниц, где упоминался Нестор, и узнал, что это был отец Моны, финн по национальности, архитектор. Нестора Эймонса во время второй мировой войны сначала взяли в плен русские, а потом - немцы. Домой ему вернуться не разрешили и принудили работать в вермахте, в инженерных войсках, сражавшихся с югославскими партизанами. Он был взят в плен четниками - сербскими партизанами - монархистами, а потом захвачен партизанами, напавшими на четников. Итальянские парашютисты, напавшие на партизан, освободили Эймонса и отправили его в Италию. Итальянцы заставляли его строить укрепления в Сицилии. Он украл рыбачью лодку и добрался до нейтральной Португалии. Там он познакомился с уклонявшимся от воинской повинности американцем по имени Джулиан Касл. Узнав, что Эймонс архитектор, Касл пригласил его на остров Сан-Лоренцо строить там для него госпиталь, который должен был называться "Обитель Надежды и Милосердия в джунглях". Эймонс согласился. Он построил госпиталь, женился на туземке по имени Селия, произвел на свет совершенство - свою дочь - и умер. 55. НЕ ДЕЛАЙ УКАЗАТЕЛЯ К СОБСТВЕННОЙ КНИГЕ Что касается жизни Эймонс Моны, то указатель создавал путаную, сюрреалистическую картину множества противодействующих сил в ее жизни и ее отчаянных попыток выйти из-под их влияния. "Эймонс Мона,- сообщал указатель,- удочерена Монзано для поднятия его престижа, 194-199; 216; детство при госпитале "Обитель Надежды и Милосердия", 63-81; детский роман с Ф. Каслом, 721; смерть отца, 89; смерть матери, 92; смущена доставшейся ей ролью национального символа любви, 80, 95, 166, 209, 247, 400-406, 566, 678; обручена с Филиппом Каслом, 193; врожденная наивность, 67-71, 80, 95, 166, 209, 274, 400-406, 566, 678; жизнь с Бокононом, 92-98, 196-197; стихи о..., 2, 26, 114, 119. 311, 316, 477, 501, 507, 555, 689, 718, 799, 800, 841, 846, 908, 971, 974; ее стихи, 89, 92, 193; убегает от Монзано, 197; возвращается к Монзаяо, 199; пытается изуродовать себя, чтобы не быть символбм любви и красоты для островитян, 80, 95, 116, 209, 247, 400-406, 566, 678; учится у Боконона, 63-80; пишет письмо в Объединенные Нации, 200; виртуозка на ксилофоне, 71". Я показал этот указатель Минтонам и спросил их, не кажется ли им, что он сам по себе - увлекательная биография,- биография девушки, против воли ставшей богиней любви. И неожиданно, как эта случается в жизни, я получил разъяснение специалистки: оказалось, что Клер Минтон в свое время была профессиональной составительницей указателей. Я впервые услышал, что есть такая специальность. Она рассказала, что помогла мужу окончить колледж благодаря своим заработкам, что составление указателей хорошо оплачивается и что хороших составителей не так много. Еще она сказала, что из авторов книг только самые что ни на есть любители берутся за составление указателей. Я спросил, какого она мнения о работе Филиппа Касла. - Лестно для автора, оскорбительно для читателя,- сказала она - Говоря точнее,- добавила она со снисходительной любезностью специалистки,- сплошное самоутверждение, без оговорок. Мне всегда неловко, когда сам автор составляет указатель к собственной книге. - Неловко? - Слишком разоблачительная вещь такой указатель, сделанный самим автором,- поучительно сказала она.- Просто бесстыдная откровенность, конечно для опытного глаза. - Она может определить характер по указателю!- сказал ее муж. - Да ну?- сказал я.- Что же вы скажете о Филиппе Касле? Она слегка улыбнулась: - Неудобно рассказывать малознакомому человеку. - О, простите! - Он явно влюблен в эту Мону Эймонс Монзано. - По-моему, это можно сказать про всех мужчин из Сан-Лоренцо. - К отцу он испытывает смешанные чувства,- сказала она. - Но это можно сказать о каждом человеке на земле,- слегка поддразнил ее я. - Он чувствует себя в жизни очень неуверенно. - А кто из смертных чувствует себя уверенно?- спросил я. Тогда я не знал, что задаю вопрос совершенно в духе Боконона. - И он никогда на ней не женится. - Почему же? - Я все сказала, что можно,- ответила она. - Приятно встретить составителя указателей, уважающего чужие тайны,- сказал я. - Никогда не делайте указателя к своим собственным книгам.- заключила она. Боконон учит нас, что _дюпрасс_ помогает влюбленной паре в уединенности их неослабевающей любви развить в себе внутреннее прозрение, подчас странное, но верное. Лишним доказательством этого был хитрый подход Минтонов к книжным указателям имен. И еще, говорит нам Боконон, _дюпрасс_ рождает в людях некоторую самонадеянность. Минтоны и тут не были исключением. Немного погодя Минтон встретился со мной в салоне самолета без жены и дал мне понять, как ему важно, чтобы я с уважением отнесся к сведениям, которые его жена умеет выудить из каждого указателя. - Вы знаете, почему Касл никогда не женится на той девушке, хотя он любит ее и она любит его, хотя они и выросли вместе?- зашептал он. - Нет, сэр, понятия не имею. - Потому что он - гомосексуалист!- прошептал Минтон.- Она и это может узнать по указателю. 56. САМООКУПАЮЩЕЕСЯ БЕЛИЧЬЕ КОЛЕСО Когда Лайонел Бойд Джонсон и капрал Эрл Маккэйб были выброшены голышом на берег Сан-Лоренцо, читал я, их встретили люди, которым жилось куда хуже, чем им. У населения Сан-Лоренцо не было ничего, кроме болезней, которые они ни лечить, ни назвать не умели. Напротив, Джонсон и Маккэйб владели бесценными сокровищами - грамотностью, целеустремленностью, любознательностью, наглостью, безверием, здоровьем, юмором и обширными знаниями о внешнем мире. Как говорится в одном из калипсо: Ох, какой несчастный Тут живет народ! Пива он не знает, Песен не поет, И куда ни сунься, И куда ни кинь, Все принадлежит католической церкви Или компании "Касл и сын". По словам Филиппа Касла, эта оценка имущественного положения Сан-Лоренцо в 1922 году совершенно справедлива. Сахарная компания "Касл и сын" действительно была основана прадедом Филиппа Касла. К 1922 году компания владела каждым клочком плодородной земли на этом острове. "Сахарная компания "Касл и Сын" на Сан-Лоренцо никогда не получала ни гроша прибыли,- пишет молодой Касл.- Но, не платя ничего рабочим за их работу, компания из года в год сводила концы с концами, зарабатывая достаточно, чтобы расплатиться с мучителями и угнетателями рабочих". На острове царила анархия, кроме тех редких случаев, когда сахарная компания "Касл и Сын" решала что-нибудь присвоить или что-нибудь предпринять. В таких случаях устанавливался феодализм. Феодалами были надсмотрщики плантаций сахарной компаниибелые, хорошо вооруженные мужчины из других частей света. Вассалов набирали из знатных туземцев, которые были готовы за мелкие подачки и пустяковые привилегии убивать, калечить или пытать своих сородичей по первому приказу. Духовную жажду туземцев, пойманных в это дьявольское беличье колесо, утоляла кучка сладкоречивых попов. "Кафедральный собор Сан-Лоренцо, взорванный в 1923 году, когда-то считался в западном полушарии одним из чудес света, созданных руками человека",- писал Касл. 57. СКВЕРНЫЙ СОН Никакого чуда в том, что капрал Маккэйб и Джонсон стали управлять островом, вовсе не было. Многие захватывали Сан- Лоренцо, и никто им не мешал. Причина была проще простого: творец в неизреченной своей мудрости сделал этот остров совершенно бесполезным. Фернандо Кортес был первым человеком, закрепившим на бумаге свою бесплодную победу над островом. В 1519 году Кортес и его люди высадились там, чтобы запастись пресной водой, дали острову название, закрепили его за королем Карлом Пятым и больше туда не вернулись. Многие мореплаватели искали там золото и алмазы, пряности и рубины, ничего не находили, сжигали парочку туземцев для развлечения и острастки и плыли дальше. "В 1682 году, когда Франция заявила притязания на Сан- Лоренцо,- писал Касл,- испанцы не возражали. Когда датчане в 1699 году заявили притязания на Сан-Лоренцо, французы не возражали. Когда голландцы заявили притязания на Сан-Лоренцо в 1704, датчане не возражали. Когда Англия заявила притязания на Сан-Лоренцо в 1706-м, ни один голландец не возражал. Когда Испания снова выдвинула свои притязания на Сан-Лоренцо, ни один англичанин не возражал. Когда в 1786 году африканские негры завладели британским работорговым кораблем, высадились на Сан- Лоренцо и объявили этот остров независимым государством, испанцы не возражали. Императором стал Тум-Бумва, единственный человек, который считал, что этот остров стоит защищать. Тум-Бумва, будучи маньяком, заставил народ воздвигнуть кафедральный собор Сан- Лоренцо и фантастические укрепления на северном берегу острова, где в настоящее время помещается личная резиденция так называемого президента республики. Эти укрепления никто никогда не атаковал, да и ни один здравомыслящий человек не смог бы объяснить, зачем их надо атаковать. Они ничего не защищали. Говорят, что во время постройки укреплений погибло полторы тысячи человек. Из этих полутора тысяч половина была публично казнена за недостаточное усердие". Сахарная компания "Касл и сын" появилась на Сан-Лоренцо в 1916 году, во время сахарного бума, вызванного первой мировой войной. Никакого правительства там вообще не было. Компания решила, что даже глинистые и песчаные пустоши Сан-Лоренцо при столь высоких ценах на сахар можно обработать с прибылью. Никто не возражал. Когда Маккэйб и Джонсон оказались на острове в 1922 году и объявили, что берут власть в свои руки, сахарная компания вяло снялась с места, словно проснувшись после скверного сна. 58. ОСОБАЯ ТИРАНИЯ "У новых завоевателей Сан-Лоренцо было по крайней мере одно совершенно новое качество,- писал молодой Касл.- Маккэйб и Джонсон мечтали осуществить в Сан-Лоренцо утопию. С этой целью Маккэйб переделал всю экономику острова и все законодательство. А Джонсон придумал новую религию. Тут Касл снова процитировал очередное калипсо: Хотелось мне во все Какой то смысл вложить, Чтоб нам нe ведать страха И тихо-мирно жить, И я придумал ложь - Лучше не найдешь! - Что этот грустный край - Су-щий рай! Во время чтения кто-то потянул меня за рукав. Маленький Ньют Хониккер стоял в проходе рядом с моим креслом; - Не хотите ли пройти в бар,- сказал он,- поднимем бокалы, а? И мы подняли, и мы опрокинули все, что полагалось, и у крошки Ньюта настолько развязался язык, что он мне рассказал про Зику, свою приятельницу,- лилипутку, маленькую балерину. Их гнездышком, рассказал он мне, был отцовский коттедж на мысе Код. - Может быть, у меня никогда не будет свадьбы,- сказал он,- но медовый месяц у меня уже был. Он описал мне эту идиллию: часами они с Зикой лежали в объятиях друг друга, примостившись в отцовском плетеном кресле на самом берегу моря. И Зика танцевала для него. - Только представьте себе, женщина танцует только для меня. - Вижу, вы ни о чем не жалеете. - Она разбила мне сердце. Это не очень приятно. Но я заплатил этим за счастье. А в нашем мире ты получаешь только то, за что платишь.- И он галантно провозгласил тост:- За наших жен и любовниц!- воскликнул он.- Пусть они никогда не встречаются! 59. ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ Я все еще сидел в баре с Ньютом, с Лоу Кросби, еще с какими- то незнакомыми людьми, когда вдали показался остров Сан-Лоренцо. Кросби говорил о писсантах: - Знаете, что такое писсант? - Слыхал этот термин,- сказал я,- но очевидно, он не вызывает у меня таких четких ассоциаций, как у вас. Кросби здорово выпил и, как всякий пьяный, воображал, что можно говорить откровенно, лишь бы говорить с чувством. Он очень прочувствованно и откровенно говорил о росте Ньюта, о чем до сих пор никто в баре и не заикался. - Я говорю не про такого малыша, как вот он.- И Кросби повесил на плечо Ньюта руку, похожую на окорок.- Не рост делает человека писсантом, а образ мыслей. Видал я людей, раза в четыре выше этого вот малыша, и все они были настоящими писсантами. Видал я и маленьких людей-конечно, не таких малышей, но довольно-таки маленьких, будь я неладен,- и вы назвали бы их настоящими мужчинами. - Благодарствую,- приветливо сказал маленький Ньют, даже не взглянув на чудовищную руку, лежавшую у него на плече. Никогда я не видел человека, который так умел справляться со своим физическим недостатком. Я был потрясен и восхищен. - Вы говорили про писсантов,- напомнил я Кросби, надеясь, что он снимет тяжелую руку с бедного Ньюта. - Правильно, черт побери!- Кросби расправил плечи. - И вы нам не объяснили, что такое писсант,- сказал я. - Писсант - это такой тип, который воображает, будто он умнее всех, и потому никогда не промолчит. Чтобы другие ни говорили, писсанту всегда надо спорить. Вы скажете, что вам что-то правится, и, клянусь богом, он тут же начнет вам доказывать, что вы не правы и это вам нравиться не должно. При таком писсанте вы чувствуете себя окончательным болваном. Что бы вы ни сказали, он все знает лучше вас. - Не очень привлекательный образ,- сказал я. - Моя дочка собиралась замуж за такого писсанта,- сказал Кросби мрачно. - И вышла за него? - Я его раздавил, как клопа.- Кросби стукнул кулаком по стойке, вспомнив слова и дела этого писсанта.- Лопни мои глаза?- сказал он.- Да ведь мы все тоже учились в колледжах!- Он уставился на малыша Ньюта:- Ходил в колледж? - Да, в Корнелл,- сказал Ныот. - В Корнелл?- радостно заорал Кросби.- Господи, я тоже учился в Корнелле! - И он тоже.- Ньют кивнул в мою сторону. - Три корнельца на одном самолете!- крикнул Кросби, и тут пришлось отпраздновать еще один _гранфаллонский_ фестиваль. Когда мы немного поутихли, Кросби спросил Ньюта, что он делает. - Вожусь с красками. - Дома красишь? - Нет, пишу картины. - Фу, черт! - Займите свои места и пристегните ремни, пожалуйста! - предупредила стюардесса.- Приближаемся к аэропорту "Монзано", город Боливар, Сан-Лоренцо. - А-а, черт!- сказал Кросби, глядя сверху вниз на Ньюта.- Погодите минутку, я вдруг вспомнил, что гдето слыхал вашу фамилию. - Мой отец был отцом атомной бомбы.- Ньют не сказал "одним из отцов". Он сказал, что Феликс был отцом. - Правда? - Правда. - Нет, мне кажется, что-то было другое,- сказал Кросби. Он напряженно вспоминал.- Что-то про танцовщицу. - Пожалуй, надо пойти на место,- сказал Ньют, слегка насторожившись. - Что-то про танцовщицу.- Кросби был до того пьян, что не стеснялся думать вслух: - Помню, в газете читал, будто эта самая танцовщица была шпионка. - Пожалуйста, джентльмены,- сказала стюардесса,- пора занять места и пристегнуть ремни. Ньют взглянул на Лоу Кросби невинными глазами. - Вы уверены, что там упоминалась фамилия Хониккер?- И во избежание всяких недоразумений от повторил свою фамилию по буквам. - А может, я и ошибся,- сказал Кросби. 60. ОБЕЗДОЛЕННЫЙ НАРОД С воздуха остров представлял собой поразительно правильный прямоугольник. Угрожающей нелепо торчали из моря каменные иглы. Они опоясывали остров по кругу. На южной оконечности находился портовый город Боливар. Эго был единственый город. Это была столица. Город стоял на болотистом плато. Взлетные дорожки аэропорта "Монзано" спускались к берегу. К северу от Боливара круто вздымались горы, грубыми горбами заполняя весь остальной остров. Их звали Сангре де Кристо (Кровь Христова), но, по-моему, они больше походили на стадо свиней у корыта. Боливар раньше назывался по-разному: Каз-ма-каз-ма, Санта- Мария, Сан-Луи, Сент-Джордж и Порт-Глория - словом, много всяких названий было у него. В 1922 году Джонсон и Маккэйб дали ему теперешнее название, в честь Симона Боливара, великого идеалиста, героя Латинской Америки. Когда Джонсон и Маккэйб попали в этот город, он был построен из хвороста, жестянок, ящиков и глины, на останках триллионов счастливых нищих, останках, зарытых в кислой каше помоев, отбросов и слизи. Таким же застал этот город и я, если не считать фальшивого фасада новых архитектурных сооружений на берегу. Джонсону и Маккэйбу так и не удалось вытащить этот народ из нищеты и грязи. Не удалось и "Папе" Монзано. И никому не могло удасться, потому что Сан-Лоренцо был бесплоден, как Сахара или Северный полюс. И в то же время плотность населения там была больше, чем где бы то ни было, включая Индию и Китай. На каждой непригодной для жизни квадратной миле проживало четыреста пятьдесят человек. "В тот период, когда Джон и Маккэйб, обуреваемые идеализмом, пытались реорганизовать Сан-Лоренцо, было объявлено, что весь доход острова будет разделен между взрослым населением в одинаковых долях,- писал Филипп Касл.- В первый и последний раз, когда это попробовали сделать, каждая доля составляла около шести с лишним долларов". 61. КОНЕЦ КАПРАЛА В помещении таможни аэропорта "Монзано" нас попросили предъявить наши вещи и обменять те деньги, которые мы собирались истратить в Сан-Лоренцо, на местную валюту - капралы. По уверениям "Папы" Монзано, каждый капрал равнялся пятидесяти американским центам. Помещение было чистое, новое, но множество объявлений уже было как попало наляпано на стены: _Каждый_исповедующий_боконизм_на_острове_Сан-Лоренцо,_ гласило одно из объявлений, _умрет_на_крюке!_ На другом плакате был изображен сам Боконон - тощий старичок негр, с сигарой во рту и с добрым, умным, насмешливым лицом. Под фотографией стояла подпись: _десять_тысяч_капралов_ _награды_доставившему_его_живым_или_мертвым._ Я присмотрелся к плакату и увидел, что внизу напечатано что- то вроде полицейской личной карточки, которую Боконону пришлось заполнить неизвестно где в 1929 году. Напечатана эта карточка была, очевидно, для того, чтобы показать охотникам за Бокононом отпечатки его пальцев и образец его почерка. Но меня заинтересовали главным образом те ответы, которыми в 1929 году Боконон решил заполнить соответствующие графы. Где только возможно, он становился на космическую точку зрения, то есть принимал во внимание такие, скажем, понятия, как краткость человеческой жизни и бесконечность вечности. Он заявлял, что его призвание - "быть живым". Он заявлял, что его основная профессия -"быть мертвым". _Наш_народ_-_христиане!_Всякая_игра_пятками_будет_наказана_ _крюком!_- угрожал следующий плакат. Я не понял, что это значит, потому что еще не знал, что боконисты выражают родство душ, касаясь друг друга пятками. Но так как я еще не успел прочесть всю книгу Касла, то самой большой та_йной для меня оставался вопрос: каким образом Боконон, лучший друг капрала Маккэйба, оказался вне закона? 62. ПОЧЕМУ ХЭЗЕЛ НЕ ИСПУГАЛАСЬ В Сан-Лоренцо нас сошло семь человек: Ньют с Анджелой, Лоу Кросби с женой, посол Минтон с супругой и я. Когда мы прошли таможенный досмотр, нас вывели из помещения на трибуну для го- стей. Оттуда мы увидели до странности притихшую толпу. Пять с лишним тысяч жителей Сан-Лоренцо смотрели на нас в упор. У островитян была светлая кожа, цвета овсяной муки. Все они были очень худые. Я не заметил ни одного толстого человека. У всех не хватало зубов. Ноги у них были кривые или отечные. И ни одной пары ясных глаз. У женщин были обвисшие голые груди. Набедренные повязки мужчин висели уныло, и то, что они еле прикрывали, походило на маятники дедовских часов. Там было много собак, но ни одна не лаяла. Там было много младенцев, но ни один не плакал. То там, то сям раздавалось покашливание - и все. Перед толпой стоял военный оркестр. Он не играл. Перед оркестром стоял караул со знаменами. Знамен было два - американский звездно-полосатый флаг и флаг Сан-Лоренцо. Флаг Сан-Лоренцо составляли шевроны капрала морской пехоты США на ярко-синем поле. Оба флага уныло повисли в безветренном воздухе. Мне показалось что вдали слышится барабанная дробь. Но я ошибся. Просто у меня в душе отдавалась звенящая, раскаленная, как медь, жара Сан-Лоренцо. - Как я рада, что мы в христианской стране,- прошептала мужу Хэзел Кросби,- не то я бы немножко испугалась. За нашими спинами стоял ксилофон. На ксилофоне красовалась сверкающая надпись. Буквы были сделаны из гранатов и хрусталя. Буквы составляли слово: "МОНА". 63. НАБОЖНЫЙ И ВОЛЬНЫЙ С левой стороны нашей трибуны были выстроены в ряд шесть старых самолетов с пропеллерами - военная помощь США республике Сан-Лоренцо. На фюзеляжах с детской кровожадностью был изображен боа-констриктор, который насмерть душил черта. Из глаз, изо рта, из носа черта лилась кровь. Из окровавленных сатанинских пальцев выпадали трезубые вилы. Перед каждым самолетом стоял пилот цвета овсяной муки и тоже молчал. Потом над этой влажной тишиной послышалось назойливое жужжание, похожее на жужжание комара. Это звучала сирена. Сирена возвещала о приближении машины "Папы" Монзано - блестящего черного "кадиллака". Машина остановилась перед нами, подымая пыль. Из машины вышли "Папа" Монзано, его приемная дочь Мона Эймонс Монзано и Фрэнклин Хониккер. "Папа" повелительно махнул вялой рукой, и толпа запела национальный гимн Сан-Лоренцо. Мотив был взят у популярной песни "Дом на ранчо". Слова написал в 1922 году Лайонел Бойд Джонсон, то есть Боконон. Вот эти слова: Расскажите вы мне О счастливой стране, Где мужчины храбрее акул, А женщины все Сияют в красе И с дороги никто не свернул! Сан, Сан-Лоренцо. Приветствует добрых гостей! Но земля задрожит, Когда враг побежит От набожных вольных людей! 64. МИР И ПРОЦВЕТАНИЕ И снова толпа застыла в мертвом молчании "Папа" с Моной и с Франком присоединились к нам на трибуне. Одинокая барабанная дробь сопровождала их шаги. Барабан умолк, когда "Папа" ткнул пальцем в барабанщика. На "Папе" поверх рубашки висела кобура. В ней был сверкающий кольт 45-го калибра. "Папа" был старый-престарый человек, как и многие члены моего _карасса_. Вид у него был совсем больной. Он передвигался мелкими, шаркающими шажками. И хотя он все еще был человеком в теле, но жир явно таял так быстро, что строгий мундир уже висел на нем мешком. Белки жабьих глаз отливали желтизной. Руки дрожали. Его личным телохранителем был генерал-майор Фрэнклин Хониккер в белоснежном мундире. Фрэнк, тонкорукий, узкоплечий, походил на ребенка, которому не дали вовремя лечь спать. На груди у него сверкала медаль. Я с трудом мог сосредоточить внимание на "Папе" и Франке - не потому, что их заслоняли, а потому, что не мог отвести глаз от Моны. Я был поражен, восхищен, я обезумел от восторга. Все мои жадные и безрассудные сны о той единственной совершенной женщине воплотились в Моне. В ней, да благословит творец ее душу, нежную, как топленые сливки, был мир и радость во веки веков. Эта девочка - а ей было всего лет восемнадцать - сияла блаженной безмятежностью. Казалось, она все понимала и воплощала все, что надо было понять. В _Книгах_Боконона_ упоминается ее имя. Вот одно из высказываний Боконона о ней: "Мона проста, как все сущее". Платье на ней было белое - греческая туника. На маленьких смуглых ногах - легкие сандалии. Длинные прямые пряди бледно-золотистых волос... Бедра как лира... О господи... Мир и радость во веки веков. Она была единственной красавицей в Сан-Лоренцо. Она была народным достоянием. Как писал Филипп Касл, "Папа" удочерил ее, чтобы ее божественный образ смягчал жестокость его владычества. На край трибуны выкатили ксилофон. И Мона заиграла. Она играла гимн "На склоне дня". Сплошное тремоло звучало, замирало и снова начинало звенеть. Красота опьяняла толпу. Но пора было "Папе" приветствовать нас. 65. УДАЧНЫЙ МОМЕНТ ДЛЯ ПОСЕЩЕНИЯ САН-ЛОРЕНЦО "Папа" был самоучкой и раньше служил управляющим у капрала Маккэйба. Он никогда не выезжал за пределы острова. Говорил он на неплохом англо-американском языке. Все наши выступления с трибуны передавались в толпу лаем огромных, словно на Страшном суде, рупоров. Звуки, проходя через рупоры, воплями летели по короткому широкому переходу за спиной толпы, отскакивали от стеклянных стен трех новых зданий и с клекотом возвращались обратно. - Привет вам,-сказал "Папа".- Вы прибыли к лучшим друзьям Америки. К Америке неправильно относятся во многих странах, но только не у нас, господин посол.- И он поклонился Лоу Кросби, фабриканту велосипедов, приняв его за нового посла. - Знаю, знаю, у вас тут отличная страна, господин президент,- сказал Кросби.- Все, что я о ней слышал, по-моему, великолепно. Вот только одно... - Да? - Я не посол,- сказал Кросби.- Я бы и рад, но я обыкновенный простой коммерсант.- Ему было неприятно назвать настоящего посла:- Вот тот человек и есть важная шишка. - Ara! -"Папа" улыбнулся своей ошибке. Но улыбка внезапно исчезла. Он вздрогнул от боли, потом согнулся пополам и зажмурился, изо всех сил преодолевая эту боль. Фрэнк Хониккер неловко и неумело попытался поддержать его: - Что с вами? -Простите,- пробормотал наконец "Папа", пытаясь выпрямиться. В глазах у него стояли слезы. Он смахнул их и весь выпрямился:- Прошу прощения.- Казалось, он на минуту забыл, где он, чего от него ждут. Потом вспомнил. Он пожал руку Минтону Хорлику:- Вы тут среди друзей. - Я в этом уверен,- мягко сказал Минтон. - Среди христиан,- сказал "Папа". - Очень рад. - Среди антикоммунистов,- сказал "Папа". - Очень рад. - Здесь коммунистов нет,- сказал "Папа".- Они слишком боятся крюка. - Так я и думал,-сказал Минтон. - Вы прибыли сюда в очень удачное время,- сказал "Папа".- Завтра счастливейший день в истории нашей страны. Завтра наш великий национальный праздникДень ста мучеников за демократию. В этот день мы также отпразднуем обручение генерал-майора Фрэнклина Хониккера с Моной Эймонс Монзано, самым дорогим существом в моей жизни, в жизни всего Сан-Лоренцо. - Желаю вам большого счастья, мисс Монзано,- горячо сказал Минтон.- И поздравляю вас, генерал Хониккер. Молодая пара поблагодарила его поклоном. И тут Минтон заговорил о так называемых ста мучениках за демократию и сказал вопиющую ложь: - Нет ни одного американского школьника, который не знал бы о благородной жертве народа Сан-Лоренцо во второй мировой войне. Сто храбрых граждан СанЛоренцо, чью память мы отмечаем завтра, отдали все, что может отдать свободолюбивый человек. Президент Соединенных Штатов просил меня быть его личным представителем во время завтрашней церемонии и пустить по морским волнам венок - дар американского народа народу Сан-Лоренцо. - Народ Сан-Лоренцо благодарит вас лично, президента Соединенных Штатов и щедрый американский народ за внимание,- сказал "Папа".- Вы окажете нам большую честь, если сами опустите в море венок во время завтрашнего праздника обручения. - Великая честь для меня,- сказал Минтон. "Папа" пригласил всех нас оказать ему честь своим присутствием на церемонии опускания венка и на празднике в честь обручения. Нам надлежало прибыть во дворец к полудню. - Какие у них будут дети!- сказал "Папа", направляя наши взгляды на Фрэнклина и Мону.- Какая кровь! Какая красота! Тут его снова схватила боль. Он снова закрыл глаза, скорчившись от мучений. Он ждал, пока боль пройдет, но она не проходила. В мучительном припадке он отвернулся от нас к толпе. Он попытался что-то жестами показать толпе - и не смог. Он попытался что-то сказать им - и не смог. Наконец он выдавил из себя слова. - Ступайте домой!- крикнул он, задыхаясь.- Ступайте домой! Толпа разлетелась, как сухие листья. "Папа" обернулся к нам, нелепо корчась от боли... И тут же упал. 66. СИЛЬНЕЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ Но он не умер. Его можно было бы принять за мертвеца, если бы в этой смертной неподвижности по нему изредка не пробегала судорожная дрожь. Фрэнк громко крикнул, что "Папа" не умер, что он не может умереть. Он был в отчаянии. - "Папа", не умирайте! Не надо! Фрэнк расстегнул воротник его куртки, стал растирать ему руки. - Дайте ему воздуха! Воздуха "Папе"!- кричал он. Летчики с истребителей побежали помочь нам. У одного из них хватило сообразительности побежать за "скорой помощью" аэропорта. Я взглянул на Мону, увидел, что она, по-прежнему безмятежная, отошла к парапету трибуны. Даже если смерть случится при ней, ее это, вероятно, не встревожит. Рядом с ней стоял летчик. Он не смотрел на нее. но весь сиял потным блаженством, и я объяснил это ее близостью. "Папа" постепенно приходил в сознание. Слабой рукой, трепыхавшейся, как пойманная птица, он указал на Фрэнка: - Вы...- начал он. Мы все умолкли, чтобы не пропустить его слова. Губы у него зашевелились, но мы ничего не услыхали, кроме какого-то клокотания. У кого-то возникла идея, тогда показавшаяся блестящей,- теперь, задним числом, видно, что идея была отвратительная. Кто- то, кажется один из летчиков, снял микрофон со стойки и поднес к сидящему "Папе", чтобы усилить звук его голоса. И тут от стен новых зданий, как эхо в горах, стали отдаваться предсмертные хрипы и какие-то судорожные завыванья. Потом прорезались слова. - Вы,- хрипло сказал он Фрэнку,- вы, Фрэнклин Хониккер, вы - будущий президент Сан-Лоренцо. Наука... У вас в руках наука. Наука сильнее всего на свете. Наука,- повторил "Папа",- лед...- Он закатил желтые глаза и снова потерял сознание. Я взглянул на Мону. Выражение ее лица не изменилось. Но зато у летчика, стоявшего рядом с ней, на лице застыла восторженная неподвижная гримаса, будто ему вручали Почетную медаль конгресса за храбрость. Я опустил глаза и увидал то, чего не надо было видеть. Мона сняла сандалию. Ее маленькая смуглая ножка была голой. И этой обнаженной ступней она пожимала, мяла, мяла, непристойно мяла сквозь башмак ногу летчика. 67. КУ-РЮ-КА На этот раз "Папа" остался жив. Его увезли из аэропорта в огромном красном фургоне, в каких возят мясо. Минтонов забрал в посольство американский лимузин. Ньюта и Анджелу отвезли на квартиру Фрэнка в пра- вительственном лимузине Сан-Лоренцо. Чету Кросби и меня отвезли в отель "Каса Мона" в единственном сан-лоренцском такси, похожем на катафалк "крейслере" с откидными сиденьями, образца 1939 года. На машине было написано: "Транспортное агентство Касл и Ко". Автомобиль принадлежал Филиппу Каслу, владельцу "Каса Мона", сыну бескорыстнейшего человека, у которого я приехал брать интервью. И чета Кросби, и я были расстроены. Наше беспокойство выражалось в том, что мы непрестанно задавали вопросы, требуя немедленного ответа. Оба Кросби желали знать, кто такой Боконон. Их шокировала мысль, Что кто-то осмелился пойти против "Папы" Монзано. А мне ни с того ни с сего вдруг приспичило немедленно узнать, кто такие "сто мучеников за демократию". Сначала получили ответ супруги Кросби. Они не понимали сан- лоренцского диалекта, и мне пришлось им переводить. Главный их вопрос к нашему шоферу можно сформулировать так: "Что за чертовщина и кто такой этот писсант Боконон?" - Очень плохой человек,- ответил наш шофер. Произнес он это так: "Осень прохой черовека". - Коммунист? - спросил Кросби, выслушав мой перевод. - Да, да! - А у него есть последователи? - Как, сэр? - Кто-нибудь считает, что он прав? - О нет, сэр,-почтительно сказал шофер.- Таких сумасшедших тут нет. - Почему же его не поймали? - спросил Кросби. - Его трудно найти,- сказал шофер.- Очень хитрый. - Значит, его кто-то прячет, кто-то его кормит, иначе его давно поймали бы. - Никто не прячет, никто не кормит. Все умные, никто не смеет. - Вы уверены? -Да, уверен!- сказал шофер.- Кто этого сумасшедшего старика накормит, кто его приютит - сразу попадет на крюк. А кому хочется на крюк? Последнее слово он произносил так: "Курюка". 68. "СИТО МУСЕНИКИ" Я спросил шофера, кто такие "сто мучеников за демократию". Мы как раз проезжали бульвар, который так и назывался -'бульвар имени Ста мучеников за демократию. Шофер рассказал мне, что Сан-Лоренцо объявил войну Германии и Японии через час после нападения на Перл-Харбор. В Сан-Лоренцо было призвано сто человек - сражаться за демократию. Эту сотню посадили на корабль, направлявшийся в США: там их должны были вооружить и обучить. Но корабль был потоплен немецкой подлодкой у самого выхода из боливарской гавани. - Эси рюди, сэр,- сказал шофер на своем диалекте,- и быри сито мусеники за зимокарасию. - Эти люди, сэр,- означало по-английски,- и были "Сто мучеников за демократию". 69. ОГРОМНАЯ МОЗАИКА Супруги Кросби и я испытывали странное ощущение: мы были первыми посетителями нового отеля. Мы первые занесли свои имена в книгу приезжих в "Каса Мона". Оба Кросби подошли к регистратуре раньше меня, но Лоу Кросби был настолько поражен видом совершенно чистой книги записей, что не мог заставить себя расписаться. Сначала он должен был это обдумать. - Распишитесь вы сперва,- сказал он мне. И потом, не желая, чтобы я счел его суеверным, объявил, что хочет сфотографировать человека, который украшал мозаикой оштукатуренную стену холла. Мозаика изображала Мону Эймонс Монзано. Портрет достигал в вышину футов двадцать. Человек, работавший над мозаикой, был молод и мускулист. Он сидел на верхней ступеньке переносной лестницы. На нем ничего не было, кроме парусиновых брюк. Он был белый человек. Сейчас художник делал из золотой стружки тонкие волосики на затылке над лебединой шейкой Моны. Кросби пошел фотографировать его; вернулся, чтобы сообщить нам, что такого писсанта он еще в жизни не встречал. Лицо у Кросби стало цвета томатного сока: "Ему ни черта сказать невозможно, сразу все выворачивает наизнанку". Тогда я подошел к художнику, постоял, посмотрел на его работу и сказал: - Я вам завидую. - Так я и знал,- вздохнул он,- знал, что, стоит мне только выждать, непременно явится кто-то и позавидует мне. Я себе все твердил - надо набраться терпения, и раньше или позже явится завистник. - Вы - американец? - Имею счастье.- Он продолжал работать, а взглянуть на меня, посмотреть, что я за птица, ему было неинтересно:- А вы тоже хотите меня сфотографировать? - Вы не возражаете? -Я думаю- значит, существую, значит, могу быть сфотографирован. - К несчастью, у меня нет с собой аппарата. - Так пойдите за ним, черт подери. Разве вы из тех людей, которые доверяют своей памяти? - Ну, это лицо на вашей мозаике я так скоро не забуду. - Забудете, когда помрете, и я тоже забуду. Когда умру, я все забуду, чего и вам желаю. - Она вам позировала, или вы работаете по фотографии, или еще как? - Я работаю еще как. - Что? - Я работаю еще как.- Он постучал себя по виску.- Все тут, в моей достойной зависти башке. - Вы ее знаете? - Имею счастье. - Фрэнк Хониккер счастливец. - Френк Хониккер кусок дерьма. - А вы человек откровенный. - И к тому же богатый. - Рад за вас. - Хотите знать мнение опытного человека? Деньги не всегда дают людям счастье. - Благодарю за информацию. Вы сняли с меня большую заботу. Ведь я как раз придумал себе заработок. - Какой? - Хотел писать. - Я тоже как-то написал книгу. - Как она называлась? - "Сан-Лоренцо. География, история, народонаселение" 70. ПИТОМЕЦ БОКОНОНА - Значит, вы - Филипп Касл, сын Джулиаиа Касла,- сказал я художнику. - Имею счастье. - Я приехал повидать вашего отца. - Вы продаете аспирин? - Нет. - Жаль, жаль. У отца кончается аспирин. Может, у вас есть какое-нибудь чудодейственное зелье? Папаша любит делать чудеса. - Нет, я никакими зельями не торгую. Я писатель. - А почему вы думаете, что писатели не торгуют зельем? - Сдаюсь. Признаю себя виновным. - Отцу нужна какая-нибудь книга - читать вслух лю