мизм происходящего, мы даже не догадывались, что находимся в самом центре трагедии. Нам даже не приходило в голову, что кого-то тошнит от восхищения при встрече с нами. Как же мы были наивны, если не сознавали всей важности красивой внешности. Вот почему рассказ "Гадкий утенок", который я как-то прочитал Элизе в мавзолее, показался нам полнейшей бессмыслицей. В рассказе, если вы помните, говорится о птенце, которого растили утки. Он был самым уродливым и неказистым утенком. Когда он вырос, он превратился в лебедя. Помню, как по ходу чтения Элиза сказала, что рассказ был бы куда интересней, если бы в конце маленькая птичка, вразвалочку прохаживаясь по бережку, вдруг превратилась в носорога. Так-то вот. 8 Не скрою, мы частенько грешили с Элизой тем, что подслушивали разговоры взрослых. Делали мы это из тайных укрытий. Справедливости ради необходимо сказать, что до злополучного пятнадцатилетия мы ни разу не слышали худого слова в свой адрес. Мы не представляли особого интереса для слуг, которые вполне привыкли к нашим выходкам. Доктора Мотта занимало исключительно количество поглощаемой нами пищи и соответственно выводимых отходов. А милые родители во время ежегодных налетов на "астероид" бывали полностью парализованы нашим видом, и языки прочно застревали у них в горле. Помню, как во время кратких визитов папа имел обыкновение подробно пересказывать маме то, что он вычитал во вчерашней газете. Делал он это непременно с отрешенным видом, запинаясь на каждом слове. Родители не забывали захватить для нас подарки. Это были игрушки торгового дома Шварца. Фирма гарантировала, что "игрушки благотворно повлияют на умственное развитие вашего трехлетнего малыша". Так-то вот. Да, я порой задумываюсь над разными шутками, которые выкидывает судьба. Нет в этой жизни ничего хорошего, поверьте, особенно во второй ее половине. Но Мелодии и Изадору я об этом ни-ни! Пусть себе пока радуются! Вот я и снова вспомнил первоклассную шутку. Ее почему-то хранили от нас с Элизой в строжайшей тайне. При воспоминании меня тут же охватывает благоговейный трепет. А шутка сама по себе проста до неприличия: наши собственные родители с нетерпением ждали нашей смерти. Родители прибыли к ужину. Ужинали мы обычно в четыре часа дня. Подарки вручались только на следующий день. Как всегда, мы устроили небольшую перестрелку среди отделанных кафелем стен столовой. Я запустил в Элизу авокадо. Она поразила меня филе. Потом мы дружно обстреляли служанку теплыми домашними булочками от Паркера. Мы делали вид, что понятия не имеем о приезде родителей. Более того, не моргнув глазом, мы притворились, что не замечаем, как родители наблюдают за нашим поведением сквозь узкую дверную щель. Да, вот и после перестрелки, так еще и не встретившись с родителями лицом к лицу, мы подверглись обряду очищения: нас тщательно вымыли и посыпали ароматным тальком. Потом обрядили в пижамы, халаты и тапочки. Спать нас укладывали обычно в пять. Мы притворялись, что спим по шестнадцать часов в сутки. После этого наши няньки Овета Купер и Мэри Сельвин Кэрк проворковали, что в библиотеке нас ждет сюрприз. На наших лицах было написано полное недоумение. К тому времени мы уже были настоящими великанами. Я тащил за собой на веревочке резиновый катер. Считалось, что это моя любимая игрушка. Колтун иссиня-черных Элизиных волос украшала красная бархатная лента. Как всегда, нас предусмотрительно отделял от родителей массивный журнальный стол. Как всегда, родители сидели, потягивая бренди. Как всегда, в камине шипели и потрескивали сосновые и свежеспиленные яблоневые дрова. Как всегда, свысока улыбался участникам ритуальной сцены с писанного маслом портрета профессор Илия Рузвельт Свеин. Как всегда, родители поднялись навстречу нам из кресел. Они смотрели на нас снизу вверх. Они улыбались кисло-сладко, едва скрывая свое отвращение. Пока что мы об этом не догадываемся. Как всегда, мы изобразили бурный восторг, не забывая сделать вид, что не узнаем их. Как всегда, папа держал речь. "Как поживаете, Элиза и Уилбер? - поинтересовался он. - Выглядите вы прекрасно. Мы рады вас видеть. Вы узнаете нас?" Мы с Элизой неловко переглядывались, вращая глазами и беспомощно лепеча по-древнегречески. Помню еще, Элиза отпустила шуточку на древнегреческом, что вот, мол, счастье подвалило, быть в кровном родстве с такими куколками. Папа пришел на помощь. Он произнес имя, которое мы ему дали на своем дурацком языке много лет назад. "Я ваш Блю-лю", - сказал он. Мы с Элизой стали как вкопанные. "Блю-лю, - наперебой повторяли мы, захлебываясь от счастья. - Блю-лю! Блю-лю!" "А это, - сказал папа, указывая на маму, - ваша Маб-лаб". Новость произвела еще более бурное оживление. "Маб-лаб! Маб-лаб!" - орали мы, что есть мочи. И как всегда именно в этот момент мы совершили с Элизой огромный интеллектуальный скачок. Без всякой посторонней помощи мы в который раз сделали умозаключение, что раз приехали родители, значит жди дня рождения! И мы принялись распевать: "Фафф-бэнь, фафф-бэнь", что на идиотском языке означало день рождения. Как всегда, мы при этом скакали вниз-вверх, а пол ходил под нами ходуном. Но тут приходил черед запредельного торможения. Весь наш вид говорил о непосильности обрушившегося счастья. На этом комедия обычно заканчивалась. Нас уводили. Так-то вот. 9 Мы спали в кроватях, изготовленных по спецзаказу. Спальни наши разделяла стена, в которой как раз проходил тайный ход. Кроватки были величиной с железнодорожный вагон. Мы сделали вид, что тут же заснули мертвецким сном. Но не прошло и получаса, как мы опять были вместе, на сей раз в Элизиной комнате. Здоровье наше было отменным, и нам ничего не стоило приучить всех к мысли, что мы, как это принято говорить, "золотые детки пока спим". Да, так вот, вышли мы сквозь потайную дверь, что была прямо под Элизиной кроватью, и через несколько минут уже подсматривали, что делают наши родители в библиотеке. Чуть не забыл, мы заблаговременно проделали отверстие в стене и в верхнем углу портрета профессора Илии Рузвельта Свеина. Папа монотонно пересказывал маме сообщение из вчерашней газеты. Из достоверных источников было известно, что ученые Китайской Народной Республики произвели интересные опыты. Цель опытов - выведение мелкого поголовья людей в целях экономии. У маленького человека и потребности куда меньше. Ему нужно меньше пищи, меньше тканей для одежды. Мама о чем-то задумалась, глядя на огонь. Папе пришлось дважды повторить сообщение об опытах китайских ученых. Наконец мама отозвалась. Она сказала, что китайцы, стоит им захотеть, могут все. Месяц назад китайцы послали на Марс двести своих исследователей, причем без помощи космического корабля. Ученые западного мира по сей день ломают головы, как им это удалось. Китайская же сторона воздержалась от комментариев. Мама вспомнила, что давненько ничего интересного не изобреталось американцами. "Почему-то последнее время все новое идет из Китая". "А бывало, все шло от нас", - добавила она. Более тупой диалог трудно себе представить. Такая степень взаимопонимания могла быть у людей, ну, скажем, по уши залипших в меду. Будто над ними довлело заклятие говорить лишь о том, что безразлично обоим. И, действительно, родители находились в состоянии полнейшей прострации. Мы с Элизой еще не понимали, в чем кроется корень зла. А родителей парализовало одно страстное желание, желание, чтобы их собственные дети поскорее умерли. Даю голову на отсечение, даже в минуты наибольшей близости и даже друг другу они ни разу словом не обмолвились о трепетно ожидаемой смерти. Так-то вот. Вдруг в камине что-то громко бухнуло. По-видимому, дым искал выход из сырого полена и, наконец, с грохотом вырвался на волю. Да, вот и у мамы, которая как и прочие живые существа была лишь симфонией химических реакций, вырвался ответный вопль. Ее собственные химические элементы срезонировали на "взрыв" в камине. Потом химикатам захотелось чего-то большего. Они решили, что настало время маме излить свою душу и обнародовать подлинное отношение ко мне и к Элизе. Дым вырвался. От ее слов могли встать дыбом не только волосы. Руки ее свело конвульсией. Спина напряглась, а лицо исказила страшная гримаса. Мама превратилась в старую-старую ведьму. "Ненавижу их, ненавижу, ненавижу!" - вопила она. Через несколько минут мама добавила с холодной ясностью: "Я ненавижу Уилбера Рокфеллера Свеина и ненавижу Элизу Меллон Свеин". 10 В ту ночь она временно впала в беспамятство. Позже мне пришлось поближе узнать собственную мать. Я так и не смог полюбить ее и, по этой же причине, кого-либо другого. Но я уважал ее принципы. Это не мама сказала накануне нашего пятнадцатилетия: "Как я могу любить графа Дракулу и его зардевшуюся невесту?" - подразумевая Элизу и меня. Не могла родная наша мама сказать отцу: "Ради всего святого, как могла я породить двух слюнявых столбов-тотемов?" И так далее в том же роде. Папина реакция была следующей: он заключил ее в свои объятия. Он рыдал от любви и сострадания. "Калеб, о Калеб! - кричала она. - Это была не я". "Конечно, нет", - отвечал он. "Прости меня", - говорила она. "Конечно", - отвечал он. "А Бог простит меня?" - вопрошала она. "Уже простил", - отвечал он. "Будто дьявол в меня вселился", - говорила она. "Так и было, Тиша", - отвечал он. Ее буйство пошло на спад. "О, Калеб", - вздохнула она. Только не подумайте, что я хочу кого-нибудь разжалобить. Поэтому спешу довести до вашего сведения, что в ту пору нас с Элизой растревожить было так же легко, как каменного идола. Нам так же остро нужна была материнская и отцовская любовь, как рыбке зонтик. Поэтому, когда мама нежданно-негаданно стала о нас дурно отзываться и даже желать нашей смерти, мы восприняли это как очередную задачу интеллектуального порядка. А решать задачи мы очень любили. Может быть, мы могли бы разрешить и эту, не прибегая, естественно, к самоубийству. Мало-помалу мама взяла себя в руки. Она настроилась еще на штук сто подобных дней рождения, если то испытание, ниспосланное ей Богом. Но она все же успела добавить: "Я бы отдала все, Калеб, лишь бы увидеть хоть слабый проблеск ума, малейший намек на понимание в глазах хотя бы одного из близнецов". Чего проще? Так-то вот. И вот мы поспешили в Элизину комнату и написали на простыне огромный плакат. Потом, когда родители уже крепко спали, мы тихонько прокрались в их спальню и повесили плакат на стене. Утром родители проснутся, и первое, что и бросится в глаза, будет наш плакат. Вот, что было написано на плакате: "Дорогие Мутэр и Патэр! Никогда не станем мы красивыми, но мы можем быть умными или глупыми ровно настолько, насколько вы того пожелаете. Преданные вам - Элиза Меллон Свеин, Уилбер Рокфеллер Свеин". Так-то вот. 11 Вот мы с Элизой и разрушили свой рай, свой мир для двоих. На следующее утро мы встали раньше родителей и раньше слуг, которые нас одевали. Мы не чувствовали, что над нами нависла опасность. Одеваясь, мы еще верили в несокрушимость нашего рая. Помню, я выбрал традиционный синий костюм-тройку в едва заметную полоску. Элиза по такому случаю надела кашемировый свитер, твидовую юбку и нитку натурального жемчуга. Мы единодушно согласились, что говорить будет Элиза, потому что у нее красивый глубокий альтовый голос. Моему голосу явно не хватало убедительности, чтобы спокойно возвестить о том, что мир перевернулся вверх тормашками. Не забывайте, от нас привыкли слышать лишь "бу" и "ду" и т.п. В фойе с колоннами зеленого мрамора нам повстречалась нянька Овета Купер. Она ужасно удивилась, увидев нас при полном параде. Прежде, чем она успела вымолвить хоть слово, мы соприкоснулись с Элизой головами в месте чуть повыше ушей. Наш единый гениальный разум изрек голосом Элизы, прекрасным, как звук альта: "Овета, доброе утро. Новая жизнь начинается сегодня. Как тебе подсказывают собственные глаза и уши, ни я, ни Уилбер больше не кретины. Чудо свершилось этой ночью. Мечты наших родителей осуществились. Произошло исцеление. Что до тебя, Овета, то ты не волнуйся, у тебя останется квартира и цветной телевизор. Можешь ожидать повышения зарплаты в награду за приложенные старания, которые помогли свершиться чуду. В жизни прислуги произойдет лишь одна значительная перемена: жизнь станет еще легче и приятнее". Бесцветная уроженка Новой Англии по имени Овета стояла загипнотизированная, как кролик, которому повстречалась гремучая змея. "Больше никогда мы не будем, принимать пищу в столовой, отделанной кафелем, - продолжал голос Элизы. - Ты увидишь, какие хорошие у нас манеры. Пожалуйста, прикажи подавать завтрак в солярий. И, пожалуйста, сообщи нам, когда встанут мать и отец. Было бы хорошо, если бы впредь нас величали "господин Уилбер" и "госпожа Элиза". Ты свободна, можешь идти и передай остальным о свершившемся чуде". Овета, наконец, очнулась и присела в реверансе: "Как будет угодно, госпожа Элиза", - сказала она и поспешила разнести потрясающее известие. Мы гордо восседали в солярии. Нестройными рядами проходила прислуга. Все хотели подивиться на новоиспеченных молодых господ. Мы приветствовали каждого по имени и фамилии. Мы проявляли дружескую заинтересованность в их делах, чем демонстрировали полную осведомленность в происходящем вокруг. Мы никого не хотели шокировать и поэтому просили прощения за столь внезапное превращение. "Мы понятия не имели, что кто-то хочет, чтобы мы были разумными", - говорила Элиза. Скоро мы настолько вошли в новую роль, что даже я осмелился открыть рот и вести важные разговоры. Мой собственный писклявый голосок не казался мне больше смешным. Послали за доктором Моттом. Мама к завтраку не вышла. В полном оцепенении она лежала в постели. Пришел один отец. Он был в ночной пижаме, небрит. Движения его были беспомощны, лицо переменилось до неузнаваемости. Мы, конечно, удивились, что он не смеется от счастья. Мы поспешили приветствовать его на всех известных нам иностранных языках. "Присядь, о, милый друг! Присядь!" - бодро пропела Элиза. Бедняга сел. Ему было дурно от чувства собственной вины. Как же он мог допустить, чтобы с двумя разумными существами, плоть от плоти его и кровь от крови, много лет обращались как с полными идиотами?! Более того, и советчики, и собственная совесть успокаивали его, что вполне естественно не любить нас, ибо мы не способны на ответные чувства. И потом, разве было в нас хоть что-то, за что нас мог полюбить человек в здравом уме? А сейчас? Его святой долг - любить нас. Но это, простите, выше его сил. Наконец он воочию убедился в том, о чем давно догадалась мать и почему она не решилась спуститься к завтраку: человеческий разум и чувства, скрытые в телах монстров, только усиливают к ним отвращение. Ни отец, ни мать не были виноваты. Вообще, никто не был виноват. Просто срабатывал врожденный человеческий инстинкт. Для теплокровных млекопитающих желать скорейшей смерти всем чудовищам так же естественно, как дышать воздухом. А мы с Элизой лишь довели этот инстинкт до невыносимой трагедии. Не понимая, что творим, мы с Элизой переложили проклятие, висевшее над всеми монстрами, на плечи нормальных существ. И мы еще смели взывать к уважению. 12 Наши мысли далеко не были гениальны, потому что во время всей этой катавасии мы перестали соприкасаться головами. Мы ужасно потупели, и нам казалось, что папа просто плохо выспался. Мы подливали и подливали ему кофе - и пытались растормошить разными шуточками-прибауточками. Я еще помню спросил, отчего сливки стоят дороже, чем молоко. Папа ответа не знал. Тогда Элиза сказала: "Вот недогадливый, ну разве корове приятно сидеть на такой маленькой бутылочке?" Мы немножко посмеялись, немножко покатались по полу. Потом Элиза встала, уперла руки в бока и, возвышаясь над папой, ласково пожурила его, словно маленького мальчика. "Ну и соня! - сказала она. - Ну и соня!" В это время прибыл доктор Стюарт Роллингз Мотт. Доктору Мотту уже успели сообщить по телефону о ночных метаморфозах, но это никак не отразилось на его поведении. Он задал свой обычный вопрос: "Как поживаем?" И тут я произнес первые в присутствии доктора Мотта разумные слова: "Папа никак не просыпается", - сказал я. Спокойствие доктора Мотта было феноменальным. Он повернулся к нам спиной и стал говорить с нянькой Оветой Купер о ее больной матери. Отца взбесила невнимательность доктора, плюс к тому, он, наконец, нашел на" ком можно сорвать злость. "Как долго это продолжалось, доктор? - поинтересовался он. - И давно вам известно, что они не кретины?" Доктор Мотт посмотрел на часы. "Ровно сорок две минуты", - ответил он. "Кажется, вас ничто не удивляет", - сказал папа. Доктор Мотт тщательно взвесил каждое слово, после чего пожал плечами: "Я искренне рад за всех", - сказал он. Но вид при этом у доктора Мотта был далеко не счастливый. Именно это побудило нас с Элизой быстро соприкоснуться головами. Происходило что-то непонятное. Мы хотели знать, что именно. Наш гений подсказал нам, что стоит лишь быстренько впасть в кретинизм, как все станет на свои места. "Бу", - сказала Элиза. "Ду", - сказал я. Я принялся дико вращать глазами. Элиза понесла околесицу. Я схватил намазанную маслом пшеничную булочку и запустил прямо в голову Овете Купер. Элиза обратилась к папе: "Блю-лю!" Я пропищал: "Фафф-бэнь!" Папа закричал не своим голосом. 13 С того момента, когда я начал писать мемуары, прошло шесть дней. Четыре из них притяжение было слабое. Вчера оно было такое сильное, что мне с трудом удалось выбраться из постели. Моя постель напоминает гнездо, сооруженное из разных отбросов посередине вестибюля Эмпайр Стэйт Билдинга. В качестве туалета мы облюбовали шахту лифта. Так вот, чтобы до нее добраться, мне пришлось ползти на четвереньках, пробираясь сквозь заросли подсвечников. Подсвечники - мое недвижимое имущество. Так-то вот. Ладно, пойдем дальше. В первый день притяжение было совсем слабое. Слабое оно и сегодня. Поэтому у меня эрекция. Сегодня эрекция у всех особей мужского пола, живущих на острове. Эрекция также у любовника моей внучки Мелодии Изадора. Мелодия с Изадором нагрузились, как на пикник, и взяли курс на перекресток Бродвея с 43-й Улицей. В дни слабого притяжения они сооружают там незамысловатую пирамиду. Делают они это на скорую руку, поэтому на строительство идет все, что попадается: и неотесанные горбыли, и болванки, и валуны, и балки, и банки масляной краски, и шины, и части машин, и казенная мебель, и театральные сиденья, и прочий хлам. Но я собственными глазами видел продукт их творчества. Должен сказать вам, у них получается настоящая пирамида, а не аморфная мусорная куча. Да, вот и археологам будущего не нужно будет зря тратить время, разгребая хлам и докапываясь до сути. К их услугам моя книга. В пирамиде нет ни тайных комнат, ни отсеков. Там спрятан труп мертворожденного мальчика. Младенца поместили в вычурно-разрисованную специальную упаковку для дорогих сигар с поддержанием определенного процента влажности. Четыре года тому назад Мелодия, которая в двенадцать лет произвела на свет этого малыша, и я, его прадед, собственноручно опустили упаковку на дно канализационного люка, где она и покоится по сей день среди разных проводов и труб. Помогала нам соседка и верный друг Вера Бурундук-5 Дзаппа. Идея построить пирамиду принадлежала Мелодии и Изадору, который впоследствии стал ее любовником. Они задумали ее как памятник жизни, которая оборвалась, так и не начавшись. Человеку, который не успел получить свое имя. Так-то вот. Так как младенец является моим законным наследником, то на пирамиде можно было бы написать: "Усыпальница Принца Подсвечников". Имя отца Принца Подсвечников покрыто тайной. Известно только, что он силой навязал Мелодии знаки своего внимания. Мелодия опять беременна. На сей раз от Изадора. Эта милая, хрупкая рахитичная малышка с кривыми ногами и щербатыми зубами постоянна весела. В детстве она очень плохо питалась. Ничего удивительного, если учесть, что она росла круглой сиротой в гареме Короля Мичигана. Иногда Мелодия, несмотря на свои шестнадцать лет, напоминает мне веселенькую китайскую старушку. Разве может такое зрелище радовать глаз педиатра? Но любовь, которой с избытком одаривает ее цветущий здоровяк Изадор, как-то уравновешивает мою грусть, привнося толику радости. У Изадора отличные зубы. Это характерно для всех представителей семейства Малин. Его не может согнуть даже самое сильное притяжение. В эти дни он носит Мелодию на руках. Предлагает носить и меня. Семейство Малин специализируется на сборе пищи. Расселяются они в основном вокруг Нью-йоркской фондовой биржи. Ловят рыбу в доках. Добывают из-под земли консервы. Собирают фрукты и ягоды. Выращивают свой картофель, помидоры, редис и тому подобное. Ставят ловушки для крыс, летучих мышей, собак, кошек и птиц, которых потом употребляют в пищу. Представители этого семейства всеядны. 14 Я желаю Мелодии того же, чего в свою очередь когда-то желали нам с Элизой наши родители: короткой, но счастливой жизни на "астероиде". Так-то вот. Да, вот и мы с Элизой запросто могли бы прожить долгую и счастливую жизнь. Черт дернул нас обнародовать свой ум. Мы бы преспокойно жили себе поживали в своем замке, потихоньку для обогрева жгли бы яблони, мебель, ограждения и обивку. А появись чужаки - мы бы тут же начали дико вращать глазами и нести околесицу. Мы бы выращивали цыплят, развели бы овощи. И наслаждались бы себе потихоньку растущей изо дня в день мудростью. Что нам до того, что ее некуда применять? Солнце садится. Из подземки тонкими, нервными струйками, неустойчивыми, как дым, потянулись, попискивая на лету, стаи летучих мышей. Как всегда, я вздрагиваю. Для меня их едва уловимый писк - это не абстрактный шум. Я слышу в нем болезненный стон тишины. Я пишу при неровном свете тлеющей тряпки. Тряпка плавает в чаше с животным жиром. У меня есть тысяча подсвечников и нет ни одной свечи. Мелодия и Изадор забавляются, играя в трик-трак. Тайком они готовятся к вечеринке, которую хотят устроить в честь моего сто первого дня рождения. До дня рождения остался ровно месяц. Иногда я подслушиваю. Не так-то просто избавиться от старых привычек. По такому случаю Вера Бурундук-5 Дзаппа решила сделать новые костюмы для себя и рабов. В ее закромах в Заливе черепах пылятся горы материй. Рабы оденутся в розовые панталоны, золотые тапочки, зеленые шелковые тюрбаны с плюмажем из страусиных перьев. Все это я узнал со слов Мелодии. Она еще говорила, будто Веру внесут на бал в роскошном кресле в окружении рабов с подносами, полными пищи и питья. Освещать путь рабы будут факелами. Они так же будут отпугивать бездомных собак, лязгая ржавыми колокольчиками. Так-то вот. Я постараюсь не напиться на вечеринке по поводу собственного дня рождения. Иначе у меня развяжется язык, и я разболтаю тайну о том, что жизнь, которая ждет нас после смерти, бесконечно утомительнее этой. Так-то вот. 15 Понятное дело, нам с Элизой не позволили вновь укрыться под личиной идиотства. За малейшую попытку притворства нас принимались нещадно бранить. Да, вот и слуги, и родители с радостью ухватились за одно явное преимущество, которое давало наше превращение: на нас можно было орать без всякого зазрения совести. Ну и досталось же нам! Да, вот и доктора Мотта уволили. Понаехали разные там специалисты. Поначалу это нас даже забавляло. Первыми прибыли специалисты по сердечным, легочным и почечным заболеваниям. Они исследовали всевозможные органы и жидкости нашего организма. Специалисты были приветливы. До некоторой степени они все состояли на службе у нашей семьи. Они вели исследовательскую работу, которая полностью финансировалась из Благотворительного Фонда Свеинов в Нью-Йорке. Вот почему так быстро удалось собрать их вместе и доставить в Гален. Семья помогала им. Пришло время им оказать помощь семье. С точки зрения здоровья, мы были шедевральны. Специалисты добродушно подтрунивали над нами. Помню, один из них сказал, обращаясь ко мне, что, наверное, заманчиво быть таким высоким. "Как погода там, наверху?" - спрашивал он. Шутки действовали успокоительно. Они привели нас к ложному заключению, что уродство не имеет никакого значения. По сей день помню слова специалиста ухо-горло-нос. Он высвечивал фонариком огромные носовые пазухи Элизы. "Мой бог, сестра, - сказал он, - бегите, свяжитесь с Национальным географическим обществом. Найден новый вход в пещеру мамонтов!". Элиза рассмеялась. Рассмеялась сестра. Рассмеялся и я. Мы все дружно смеялись. Родители в это время предусмотрительно находились в противоположном крыле замка. Они сохраняли дистанцию, им было не до шуток. Но уже в самом начале затеянной игры мы испытали неприятные приступы беспокойства. Происходило это, когда нас разъединяли. Некоторые исследования требовали, чтобы мы находились в разных комнатах. Чем дальше уводили от меня Элизу, тем острее я чувствовал, как моя голова превращается в чурбан, а я сам становлюсь тупым. Когда мы воссоединялись, Элиза говорила, что испытывала похожее чувство. "Будто мой череп доверху заполнили кленовым сиропом", - сказала она. Мы продолжали веселиться и еще придумывали шуточки о глупышах, в которых сами превращались, когда нас разъединяли. Мы притворялись, что эти существа не имеют к нам ни малейшего отношения. Мы придумали для них имена. Мы прозвали их "Бетти и Бобби Брауны". Вот и пришло время огласить Элизино завещание. Когда Элиза погибла при обвале на Марсе, мы вскрыли ее завещание и узнали волю покойной. Элиза просила, чтобы тело ее предали земле там, где она встретит свою смерть. Еще она просила, чтобы на могиле установили простой камень с надписью: "Здесь лежит Бетти Браун". Да, наконец пришел черед последнего специалиста. Была это женщина - психоаналитик, доктор Корделия Свеин Кординер. Она и вынесла приговор о нашем пожизненном разлучении. Иными словами, это она приказала превратить нас безвозвратно в Бетти и Бобби Браунов. 16 Как-то русский писатель Федор Михайлович Достоевский сказал: "Одно сокровенное воспоминание детства порой заменяет целые университеты". Со своей стороны я могу предложить еще один ускоренный способ обучения детей. Более того, у моего способа есть важный побочный эффект. Дайте ребенку лично столкнуться с человеком, которого ценят и всячески превозносят взрослые. И пусть ребенок обнаружит, что в действительности этот человек не что иное, как злобствующий маньяк. Так случилось, когда мы с Элизой повстречались с доктором Корделией Свеин Кординер. Она считалась крупнейшим в мире специалистом по психотестированию. О ней не слышали разве что в Китае. Да и вообще, кто знает, что творится в Китае? Абсолютно случайно у меня под руками оказалась Encyclopedia Britainica. Теперь вам понятно, почему я так запросто называю Достоевского по имени-отчеству? Перед взрослыми доктор Корделия Свеин Кординер держалась с неизменным достоинством и снисходительностью. Каждый день она появлялась в новом изысканном наряде. На ней всегда были туфли на высоких каблуках, вечернее платье, драгоценности. Мы слышали, как она говорила родителям: "Стоит женщине добиться трех научных степеней и стать во главе Научного центра с ассигнованием в три миллиона ежегодно, как все забывают, что она женщина". Но как только она оказывалась наедине со мной и Элизой, ее начинала душить паранойя. "Не вздумайте выкидывать свои слюнявые миллионерские штучки. Со мной этот номер не пройдет", - говорила она. А разве мы делали что-то плохое? Власть и деньги нашей семьи доводили ее до полной потери пульса. Мне кажется, она из-за этого даже не замечала нашего уродства. Для нее мы были еще одной парочкой испорченных богатством детенышей. "Мне не повезло в жизни, как вам. Я не родилась в рубашке, - вдалбливала она в наши головы. - Мы частенько не знали, доведется ли нам завтра набить животы. Но вы-то об этом не имеете понятия". "Да", - соглашалась Элиза. "Еще бы", - говорила доктор Кординер. И тому подобное в том же роде. Ее терзала паранойя. А особенное раздражение вызывал тот факт, что наши фамилии совпадали. "Я вам не добрая тетушка Корделия, - повторяла она. - Не утруждайте свои аристократические умишки. Когда мой дед эмигрировал из Польши, он поменял фамилию Станкович на Свеин", - ее глаза загорались лихорадочным блеском. Наконец кто-то из нас не выдержал и спросил, из-за чего она бесится. Она тут же затихла. "Я не бешусь, - сказала она. - Для человека моей профессии просто недопустимо беситься, какая бы ни была тому причина. Однако, разрешите заметить, что заставить человека моего ранга проделать дальний путь в пустыню ради того, чтобы лично провести тесты с двумя детьми, это то же, что попросить Моцарта настроить пианино. Или сказать Эйнштейну, чтобы он подвел баланс в чековой книжке. Я доступно выражаюсь, госпожа Элиза и господин Уилбер, или как там вас еще величать?" "Почему же вы приехали?" - спросил я. Она не выдержала и взорвалась. Свой ответ она постаралась как можно больше отравить ядом: "Потому что деньги не пахнут, мой юный повелитель Фонлерой". Еще в большее замешательство привел нас тот факт, что она решила провести тесты с каждым в отдельности. Наша наивность не имела предела. Мы пытались убедить Корделию, что вдвоем мы гораздо умнее, что наши ответы будут правильнее, если нам разрешить соприкасаться головами. А ее распирало от сарказма и ненависти. "Спешу и падаю, господин и госпожа, - сказала она. - Я могу еще раздобыть для вас энциклопедию. Нет, лучше приглашу весь Гарвардский университет. Вот уж, могу представить, какие будут у вас блестящие ответы! Целью моего приезда было провести тесты. Но я возьму-таки на себя лишний труд и преподам вам основной жизненный урок. Вы еще когда-нибудь скажете мне спасибо". И она преподала нам урок: "Каждый сам за себя, - поучала она. - Повторяйте за мной и запоминайте". Я послушно повторял. Разбудите меня среди ночи и я отчеканю: "Каждый сам за себя". Так-то вот. Эксперимент проводился за стерильно чистым столиком в столовой, стены которой были покрыты кафелем. Когда доктор Кординер, или "тетушка Корделия", как мы ее между собой называли, приглашала одного из нас в комнату, другого или другую тут же спешили увести подальше: в бальную комнату, что располагалась на самом верху северной башни замка. За тем из нас, кто оказывался в бальной комнате, бдительно наблюдал Сухоруков-Суховей. Ему доверили стоять на страже, ибо когда-то он служил в армии. Мы подслушали инструкции, которые давала "тетушка Корделия". Ему вменялось следить за малейшими сигналами, которые бы подтверждали нашу телепатическую связь. О, конечно, что касается меня, то я выдержал письменные экзамены. А вот Элиза нет. Когда "тетушка Корделия" тестировала Элизу, ей лично приходилось зачитывать вслух вопросы и своей рукой записывать ответы. Нам казалось, что мы ответили плохо на все без исключения вопросы. Но, наверное, мы все-таки умудрились дать пару правильных ответов. Иначе как могла бы доктор Кординер докладывать родителям, что наше умственное развитие соответствует "...низшему пределу нормы для их возраста". Далее она объявила, не подозревая, что мы можем подслушать, что Элиза, вероятнее всего, никогда не научится читать и писать. Поэтому она никогда не будет голосовать и не сможет получить водительские права. Она все же решила немного смягчить сказанное и поделилась своим наблюдением, что Элиза "ужасно забавная болтушка". Она сказала, что я хороший мальчик, серьезный мальчик, которого постоянно отвлекает легкомысленная сестрица. Он умеет писать и читать, но до него плохо доходит смысл слов и предложений. Если разъединить его с сестрой, то можно надеяться, что из него выйдет хороший работник автозаправочной станции или сторож в деревенской школе. У него есть шанс прожить счастливую и полезную жизнь в сельской местности. А в это время в Китайской Народной Республике уже секретно создавались, как принято говорить, миллионы и миллионы гениев. Достигалось это простым способом. Двух или более близких по духу и телепатически совместимых специалистов обучали мыслить одним умом. И эти лоскутные умы приравнивались к уму сэра Исаака Ньютона или, скажем, Уильяма Шекспира. Да, вот еще задолго до того, как я стал президентом Соединенных Штатов Америки, китайцы научились комбинировать синтетические умы в интеллекты такой потрясающей силы, что, казалось, сама Вселенная говорила им: "Жду приказаний. Будь, кем хочешь. А я буду тем, кем захочешь ты". Так-то вот. Много воды утекло с тех пор, как умерла Элиза. Я успел растерять всю президентскую власть. И только тогда мне довелось узнать об экспериментах китайцев. Слишком поздно. Прошлого не вернуть. Но все же кое-что меня позабавило. Вдохновила китайцев на создание синтетических гениев все та же добрая старая западная цивилизация. Китайцы позаимствовали идею у американских и европейских ученых, которые во время Второй мировой войны сплотили свои умы с единой целью - создания атомной бомбы. Так-то вот. 17 Вначале бедные родители считали нас круглыми идиотами. Они попытались приспособиться к такому положению вещей. Потом они решили, что мы гениальны. Ладно, приспособились и к этому. Сейчас их пытались убедить в том, что мы самая что ни на есть серая посредственность. Приходилось заново приспосабливаться. Украдкой мы с Элизой наблюдали, как беспомощно, в полнейшем замешательстве они взывали о помощи. Они просили доктора Корделию Свеин Кординер объяснить им, как может посредственность граничить с блестящей способностью вести разговоры на сложные научные темы да еще на разных языках. Доктор Кординер была непоколебима и тверда, как сталь: "Мир кишмя кишит людьми, которые умеют пускать пыль в глаза и кажутся умней, чем есть на самом деле. Они просто сбивают нас с толку книжной мудростью, разными фактами и иностранными словечками. А на самом деле не имеют никаких практических знаний. Моя задача выявлять подобных субъектов и изолировать их от общества, тем самым изолируя их от самих себя. Вот яркий пример - ваша Элиза, - продолжала она. - Умудрилась прочитать мне целые лекции по экономике и астрономии, теории музыки и прочим предметам, а сама не только не умеет ни читать, ни писать, но никогда и не научится". Она говорила, что раз уж мы не претендуем занимать высокие посты, то в нашем положении нет ничего трагического. "Они полностью лишены честолюбия, и поэтому жизнь не должна обмануть их ожиданий. Единственное, чего они всем сердцем хотят, это жить, как жили до сих пор, без изменений. Сами понимаете, это невозможно". Папа грустно кивнул головой: "А кто из двоих более способный? Мальчик?" "Он способный постольку, поскольку умеет писать и читать, - ответила доктор Кординер. - Он не так будет выделяться из общей массы, как сестра. Без нее, вообще, он тише воды, ниже травы. Его необходимо отдать в одну из тех специализированных школ, где не Предъявляют слишком высоких требований. Так он привыкнет к мысли, что каждый должен быть сам за себя". "К чему, к чему?" - не расслышал папа. Доктор Кординер повторила специально для него: "Привыкнет к мысли, что каждый должен быть сам за себя". Сказанного было вполне достаточно, чтобы мы с Элизой тут же проломили стену и грубо ввалились в библиотеку в ореоле штукатурки и поломанной дранки. Но у нас все же хватило ума не терять последнее свое преимущество - подслушивание. Поэтому мы потихоньку вернулись в спальню, а уже оттуда выскочили в коридор, слетели вниз по лестнице и, минуя фойе, вбежали в библиотеку. Мы плакали впервые в жизни. Мы объявили, что пусть только попробуют разъединить нас - мы тут же покончим с собой. Доктор Кординер весело рассмеялась. Она сказала родителям, что некоторые вопросы в тестах были специально рассчитаны на выявление склонности к самоубийству. "Даю голову на отсечение, - сказала она, - меньше всего они способны на самоубийство". Говорить с легкостью о подобных вещах было несомненной тактической ошибкой с ее стороны. Произошла осечка. Внезапно мама закусила удила. Атмосфера в комнате тут же накалилась до предела. Мама больше не была безвольной, вежливой и доверчивой куклой. Сразу она ничего не сказала. Но было видно, как в ней берут верх первозданные силы. На глазах у всех мама превратилась в самку-пантеру, затаившуюся в напряженной позе перед прыжком. Ей вдруг захотелось перегрызть глотки всем без исключения специалистам по детскому воспитанию. Она встала на защиту своих детенышей. Это был первый и последний раз, когда она вела себя как настоящая мать. Мы перестали реветь. Да это у нас и не особенно получалось. Мы выдвинули определенное требование и просили, чтобы его тут же удовлетворили. Мы требовали, чтобы нас тестировали, но на сей раз вместе. "Мы докажем вам, - сказал я, - как блестящи наши способности, когда мы вместе. И больше никому в голову не придет разлучать нас". Мы терпеливо все объяснили. Я рассказал, кто такие "Бетти и Бобби Брауны". Да, соглашался я, они тупы. Еще я говорил, что до сих пор мы никого не ненавидели и вообще плохо понимали это чувство, когда читали о нем в книгах. "Но, наконец-то, до нас начинает доходить, что такое ненависть, - сказала Элиза. - И вся ненависть, на которую мы только способны, полностью падает на двух человек: на Бетти и Бобби Браунов". Как выяснилось потом, доктор Кординер ко всем своим грехам имела еще один: она ужасно трусила. Как и все трусы, она продолжала хорохориться, хотя момент был для того неподходящий. На нашу просьбу она ответила с презрительной усмешкой: "На каком свете вы находитесь, хотела бы я знать", - сказала она. Тогда мама не выдержала, встала, подошла к ней вплотную, но даже пальцем не тронула. Мама, не глядя ей в глаза, а, казалось, обращаясь к шее, издала то ли рык, то ли урчание. Она обозвала доктора Кординер "паршивой расфуфыренной жалкой воробьихой". 18 И вот нас с Элизой второй раз подвергают тестированию. На сей раз - как пару. Сели мы рядышком, бок о бок за стерильно чистый столик. Было это в столовой с кафельными стенами. Как мы были счастливы! Проводила опыт механически, как робот, доктор Корделия Свеин Кординер. За происходящим молча наблюдали родители. Доктор Свеин предлагала нам совершенно новые тесты. Прежде, чем приступить к работе, Элиза сказала, обращаясь к маме и папе: "Даем слово правильно ответить на все вопросы". Что мы и сделали. Какими были вопросы? Что ж, вчера я забрел на 46-ю Улицу, туда, где валяется разный школьный хлам. Мне попалась на глаза целая кипа готовых интеллектуальных тестов. Цитирую: "Человек купил сто акций по пяти долларов за штуку. За первый месяц каждая акция поднялась в цене на 10 центов, за второй месяц - упала на 8 центов и снова поднялась на 3 цента за третий. Чему будет равен вклад человека к концу третьего месяца?" Или, пожалуйста, вот это: "Назовите количество чисел, которые будут расположены слева от запятой, отделяющей целое от дроби, если извлечь корень квадратный из числа 69203842753?" Или еще: "Какого цвета станет желтый тюльпан