мог, но не захотел исправить: 1. Говоря о том, что он собирается делать после того, как их спасут, капитан никогда не включал в своих планы ее. 2. Он потешался над Уиллардом Флеммингом - хотя и сознавал, насколько этим ранит ее, - ставя под сомнение, что тот действительно написал две симфонии, смыслил кое-что в ветряных мельницах и даже умел ходить на лыжах. 3. Он постоянно жаловался на пиканье, которое издавал "Мандаракс", когда она нажимала на различные кнопки, хотя оно было еле слышным,- и это несмотря на то, что ему было известно, как важно для нее развивать мышление, запоминать знаменитые высказывания, учить новые языки и так далее. 4. Он скорее бы придушил себя, чем хоть раз сказал "Я тебя люблю".- и это только четыре самых крупных недостатка,- заключила она. Так что в словах Мэри о слюне морской игуаны сказалась изрядная доля обиды, которая долгое время копилась у нее внутри. x x x В разрыве этом, на мой взгляд, не было ничего трагического, поскольку в нем не были замешаны несовершеннолетние и ни одна из сторон не считала для себя нестерпимым жить врозь. Акико регулярно навещала их обоих, а после того, как у Камикадзе стала пробиваться борода, начала приходить к ним со своим пушистыми детишками. x x x Канка-боно не выказывали к Мэри особого расположения, хотя именно ей были обязаны рождением своих детей. Они, как и их дети, боялись ее не меньше, чем капитана, считая, что она способна приносить не только добро, но и зло. Так минуло двадцать лет. Хисако и Селена за восемь лет до этого срока вместе покончили с собой, бросившись в океан. Акико к этому времени стала уже тридцатидевятилетней матроной, матерью семи рожденных ею от Камикадзе пушистых детей - двух мальчиков и пяти девочек. Она свободно, без помощи "Мандаракса", разговаривала на трех языках: английском, японском и канка-боно. Дети ее говорили только на канка-боно, не считая двух слов - "Grandpa" и "Grandma"*,- которыми она научила их называть и сама называла капитана и Мэри Хепберн. /* "Дедушка"... "Бабушка" (англ.)./ x x x Раз, в 7.30 утра 9 мая 2016 года, если верить *"Мандараксу", Акико разбудила *Мэри и сказала, что та должна помириться с *капитаном, который так болен, что, может статься, не протянет до конца дня. Акико навестила его накануне вечером - и вынуждена была отослать детей домой и, оставшись, сидеть с ним всю ночь, хотя она мало что могла для него сделать. *Мэри поднялась и пошла, несмотря на то, что сама уже была далеко не молоденькой цыпочкой, а восьмидесятилетней беззубой старухой. Позвоночник ее был изогнут как вопросительный знак - по причине, как определил "Мандаракс", прогрессирующего остеопороза. Чтобы определить, что это именно остеопороз, ей вовсе не нужен был диагноз *"Мандаракса". Ибо по вине этого самого остеопороза кости ее матери и бабки перед смертью были не толще тростинки. То был еще один наследственный недуг, ныне неизвестный. Что касается *капитана, то, как авторитетно установил *"Мандаракс", страдал он болезнью Альцхсймсра. Старый хрен больше не мог сам за собой следить и вряд ли вообще понимал, где находится. Он бы наверняка умер от голода, если бы Акико не приносила ему ежедневно какую-нибудь еду и не заставляла его тем или иным способом проглатывать хотя бы небольшую часть принесенного. Ему было восемьдесят шесть. Ибо сказано *"Макдараксом": Последний акт, кончающий собой Столь полную и сложную историю, Есть новое младенчество - Беззубое, безглазое, без вкуса, Без памяти малейшей, без всего. Унльям Шекспир (1564-1616) /Перевод П.Вейнберга./ Итак, *Мэри, вся согбенная, пришаркала к навесу из перьев, под которым обитал *капитан и где раньше жила и она. Со времени ее ухода навес не раз обновлялся - равно как поддерживавшие его шесты и перекладины из ризофоры и само ложе из перьев. Однако архитектура сооружения оставалась все та же - с прорубленным в живых мангровых зарослях видом на покрытую водой отмель, на которую некогда сел днищем "Увесистый ставень"._ Кстати, стащила его с мели скопившаяся в кормовой части дождевая и морская вода. Морская же вода просочилась в трюм через ствол, где помещался один из могучих винтов корабля. Судно затонуло ночью. и никому не довелось увидеть его отплытие в последн ий этап "Естествоиспытательского круиза века": в трехкилометровый путь вертикально вниз, на самое дно океанского сундука. 13 Я был удивлен, что *капитан желал изо дня в день видеть это овеянное мрачной историей место, над которым стояло его жилище. Именно об эту прикрытую водою отмель бросились с обрыва, рука об руку *Хисако Хирогуши и слепая *Селена Макинтош, в поисках туннеля в загробную жизнь,- и вместе вошли в него. *Селене было тогда сорок восемь лет, и она еще способна была рожать. *Хисако же - пятьдесят шесть, и она уже довольно давно утратила способность к зачатию. Акико всякий раз еще испытывала угрызения совести при виде этой отмели. Она невольно чувствовала себя повинной в самоубийстве двух вырастивших ее женщин - даже несморя на то, что, согласно *"Мандараксу, истинной причиной самоубийства, несомненно, была неизлечимая монополярная и, возможно, наследственная депрессия *Хисако. Но Акико ни минуты не сомневалась: *Хисако и *Селена покончили с собой вскоре после того, как она отделилась от них и зажила самостоятельно. Ей было в ту пору двадцать два года. Камикадзе тогда еще не достиг половой зрелости, так что он тут был ни при чем. Она просто сама по себе решила жить отдельно и от души наслаждалась такой жизнью. Она уже давно достигла того возраста, когда большинство молодых людей покидают родное гнездо, и я был всецело за то, чтобы и она поступила так же. Ибо видел, как мучительно ей было, что *Хисако и *Селена продолжают обращаться с ней как с ребенком, тогда как она уже успела превратиться в зрелую, полноценную женщину. Тем не менее она ужасно долго с этим мирилась - из чувства признательности за все то, что они сделали для нее, когда она была еще и впрямь беспомощной. в тот день, когда она ушла, они, вообразите, по-прежнему мелко рубили для нее мясо олуши. Еще месяц после этого они, садясь есть, накрывали и для нее, клали ей нарубленного мяса, обращались к ней, воркуя и мягко подразнивая,- несмотря на то, что ее с ними не было. и наконец однажды почувствовали, что жить больше не стоит. *Мэри Хепберн, когда она пошла повидать *капитана на его смертном одре, была, несмотря на все свои болячки, все еще вполне самостоятельной, сама добывала и готовила себе пищу и содержала свое жилье в невероятной чистоте. и по праву гордилась этим. *Капитан был бременем на плечах колонии - то есть на плечах Акико. Чего нельзя было сказать о *Мэри. Она часто повторяла, что, случись ей почувствовать себя кому-то в тягость, она кинется, по примеру Хисако и Селены, с обрыва на каменистую отмель, чтобы соединиться на дне океана со своим вторым мужем. Бросался в глаза контраст между ее ступнями и ногами изнеженного *капитана. Они отражали две совершенно разные истории жизни. Его ступни остались белыми и нежными. Ее же были твердыми и коричневыми, как те грубые походные ботинки, которые она привезла когда-то с собою в Гуаякиль. Она обратилась к этому человеку, с которым не разговаривала уже двадцать лет:_ - Мне сказали, ты очень болен. Надо отдать ему должное - выглядел он еще вполне привлекательным и не слишком исхудавшим. Он был опрятен и чист, поскольку Акико ежедневно обмывала его, мыла ему голову и расчесывала бороду и шевелюру. Мыло, которое она для этого использовала, изготавливалось женщинами канка-боно из молотой кости и пингвиньего жира. Особенно раздражающим в болезни *капитана было то, что тело его было прекрасно способно о себе позаботиться. Сил в нем сохранилось гораздо больше, чем у *Мэри. Это его приходящий в упадок большой мозг заставлял его проводить столько времени в постели, испражняться под себя, отказываться от пищи и так далее. Опять же: состояние его не было вызвано специфическими условиями Санта Росалии. Вдали от архипелага, на материке миллионы стариков были беспомощны, как дети, и сострадательные молодые люди, вроде Акико, вынуждены были ухаживать за ними. Ныне же, благодаря акулам и китам-людоедам, проблем, связанных со старением, и возникнуть не может. - Кто эта старая карга?- обратился *капитан к Акико. - Терпеть не могу страшных женщин, а эта страшнее всех, кого я только видел в своей жизни. - Это *Мэри Хепберн - миссис Флемминг, дедушка,- ответила Акико, и по пушистой щеке ее скользнула слезинка.- Это бабушка. - Сроду с ней не встречался,- заявил капитан.- Пожалуйста, выпроводи ее отсюда. Я закрою глаза, и когда снова их открою - чтобы ее тут не было. Он сомкнул веки и принялся считать вслух. Акико подошла к *Мэри и взяла ее за хрупкую руку: - Ах, бабушка! Я и представить не могла, что он будет настолько плох. На что *Мэри громко ответила: - Он ничуть не хуже, чем был всегда. -Капитан продолжал считать. Со стороны источника, который находился от них в полукилометре, донесся торжествующий мужской клич и звонкий женский смех. Мужской крик был знаком всему острову. Это Камикадзе, по своему обыкновению, объявлял всем, что поймал некую женщину и собирается с нею случиться. Ему в ту пору было девятнадцать, он только недавно вступил в пору полового расцвета и, будучи единственным полноценным самцом на острове, мог свободно спариваться с кем или чем угодно в любое время. Это было еще одной печалью, тяготившей душу Акико: вопиющая неверность ее законной половины. Она была поистине святая женщина. Самкой, которую Камякадзе изловил возле источника, была его родная тетя Дирно, вышедшая к тому времени из детородного возраста. Однако это ему было неважно. Независимо ни от чего он твердо намеревался случиться с нею. Он занимался этим, когда был моложе, даже с морскими львами и тюленями - пока Акико не убедила его, хотя бы ради нее, этого не делать. Ни одна самка морского льва или тюленя не забеременела от Камикадзе - а жаль. Если бы ему удалось оплодотворить хотя бы одну, эволюция современного человечества могла бы занять гораздо меньше миллиона лет. С другой стороны - куда, в конечном счете, было спешить? *Капитан снова открыл глаза и, увидев *Мэри, спросил: - Почему ты еще здесь? - Не обращай на меня внимания,- ответила она.- Я всего лишь женщина, с которой ты прожил в течение десяти лет. В этот момент Лайра, одна из пожилых индеанок, крикнула Акико на языке канка-боно, что ее четырехлетний сын, Орлон, сломал себе руку и ей нужно скорее спешить домой. Приблизиться к жилищу *капитана Лайра не решилась, так как была уверена, что оно поражено некими злыми чарами. Акико попросила *Мэри присмотреть за *капитаном, покуда она сбегает домой, и пообещала вернуться поскорей, как только сможет. - Веди себя тут хорошо,- наказала она *капитану.- Обещаешь? Тот нехотя пообещал. x x x x x x Мэри, по просьбе Акико, принесла с собой *"Мандаракс"- в надежде установить с его помощью диагноз недуга, из-за которого *капитан за последние сутки несколько раз впадал в состояние комы, напоминающее смерть. Но стоило ей показать ему компьютер, как тот, не дав ей задать ни единого вопроса, выкинул неожиданный фортель: встал и выхватил у нее из рук аппарат, точно никакой болезни и не бывало. - Этого сукина сына я ненавижу больше всего на свете!- произнес он, после чего сбежал на берег и побрел по отмели в сторону океана, по колено в воде. Бедная *Мэри погналась за ним, но ей явно не под силу оказалось помешать столь крупному и еще физически крепкому мужчине. Ей оставалось лишь беспомощно наблюдать, как капитан швырнул *"Мандаракс", так что тот, плюхнувшись в воду, опустился на подводном склоне на глубину порядка трех метров. Отмель в этом месте обрывалась, и основание острова начинало уходить вниз уступами, напоминавшими гребень морской игуаны. Она видела, куда упал компьютер. Он лежал на одном из таких уступов - фамильная ценность, которую она после смерти обещала оставить Акико. и эта скрюченная дряхлая леди устремилась за своим сокровищем. Нырнув, она успела даже схватить его - но тут возникшая невесть откуда гигантская белая акула проглотила ее вместе с "Мандараксом". x x x С *капитаном же случился провал памяти - и он продолжал стоять на отмели, по колено в воде, не понимая, что он тут делает и в какой части света вообще находится. Больше всего его тревожила назойливость каких-то нападавших на него птиц. На самом деле это были безобидные певчие пташки-вампиры, заурядные обитатели этого острова, привлеченные кровавыми пролежнями *капитана. Но ему они представлялись чем-то неведомым и пугающим. Он пытался отгонять их хлопками и громко звал на помощь. Все новые птички подлетали, заинтересованные скоплением своих сородичей, и *капитан, окончательно уверившись, что они хотят заклевать его, и обезумев от страха, кинулся в воду вслед за Мэри - где его сожрала рыба-молот. Глаза у этого морского животного располагались по бокам его молотообразной головы - устройство, доведенное до совершенства Законом естественного отбора еще много миллионов лет назад. Акула эта представляла собой безотказную деталь в часовом механизме мироздания, усовершенствовать которую было уже невозможно. И чего ей уж наверняка не требовалось - так это мозга больших размеров. Что бы она стала делать с более крупным мозгом? Сочинила бетховенскую Девятую симфонию? Или, быть может, написала бы следующие строки: Весь мир - театр; в нем женщины, мужчина все - актеры; у каждого есть вход и выход свой, и человек один и тот же роли Различные играет... Уильям Шекспир (1564-1616) /Перевод П.Вейнберга./ 14 Я пишу эти слова в воздухе - указательным пальцем моей левой руки, которая тоже суть лишь воздух. Моя мать была левшой, и я в нее. Ныне среди людей нет ни одного левши. Они с равным успехом орудуют обоими своими плавниками. Моя мать была рыжеволосой, как и Эндрю Макинтош, однако дети, я и Селена, не унаследовали ржавого оттенка шевелюру своих родителей. Как не унаследовало ее человечество вообще - да и не могло унаследовать. Рыжеволосых людей больше не встретишь. Мне лично не довелось знать ни одного альбиноса, но и альбиносов больше не осталось. Среди тюленей же альбиносы время от времени встречаются. Их шкуры высоко ценились бы миллион лет назад в качестве материала для шуб, в которых зажиточные дамы показывались в опере и на благотворительных балах. Могли бы, как материал для шуб, подойти людям древних времен шкуры их современных потомков? Почему бы нет. x x x Не волнует ли меня неосновательность такого писательства: воздухом по воздуху? Что ж, слова мои будут не менее долговечны, чем все, написанное моим отцом, или Шекспиром, или Бетховеном, или Дарвином. Оказывается, что в конечном счете они все писал и воздухом по воздуху. и теперь я ловлю в мягком воздухе следующую мысль Дарвина: Прогресс носит гораздо более всеобщий характер, чем регресс. Верно. Как это верно. x x x В начале моего повествования казалось, что земной части часового механизма мироздания грозит страшная опасность - из-за того, что многие ее детали, а именно люди, пришли в негодность и начали причинять ущерб всем окружающим деталям и самим себе. в ту пору я был готов признать нанесенный урон невосполнимым. Но не тут-то было! Благодаря некоторым изменениям, которые претерпело устройство человеческих существ, я не вижу теперь, что помешало бы земной части этого часового механизма тикать вечно - так, как она это делает ныне. x x x Если эту гармонию человечества с самими собой и остальной Природой восстановили некие сверхъестественные существа или инопланетяне с летающих тарелок - это любимцы моего отца,- то я их за этим не застал. Я готов клятвенно утверждать, что Закон естественного отбора исправил все недостатки без какого бы то ни было постороннего вмешательства. В условиях преимущественно водной среды обитания на Галапагосском архипелаге в наибольшем количестве выжили те, кто оказывался более удачливым рыболовом. Те, чьи руки и ноги больше походили на ласты, плавали лучше других. Выдающиеся челюсти лучше, чем когда-либо могли руки, позволяли хватать и удерживать рыбу. И любой рыболов, проводя все больше времени под водой, разумеется, получал возможность поймать больше рыбы, если тело его было обтекаемым, пулеобразным, с уменьшенным черепом. x x x Итак, повествованию моему подошел конец - не считая нескольких не столь важных деталей, которых мне не удалось коснуться раньше. Я изложу их не слишком упорядоченно, так как теперь мне приходится спешить. Отец и голубой туннель могут пожаловать за мной в любую минуту. x x x Знают ли люди ныне, как прежде, что рано или поздно им предстоит умереть? Нет. К счастью (по моему скромному мнению), человеческий род напрочь выбросил это из головы. x x x Оставил ли я после себя при жизни потомство? Незадолго до моего вступления в ряды морской пехоты США в Санта Фе от меня случайно забеременела одна школьница. Она была дочерью директора этой школы. Мы даже не слишком нравились друг другу, а просто резвились, как и подобало молодым людям нашего возраста. Ей сделали аборт, за который заплатил ее отец. Мы так и не узнали, какого пола был зародыш. Это послужило мне, конечно же, хорошим уроком. После этого случая я строго следил, чтобы, при занятиях сексом с партнершей, кто-то из нас двоих пользовался контрацептивными средствами. Женой я не обзавелся. Сейчас я не в силах сдержать смеха при мысли о том, каким попранием достоинства и красоты явилась бы для современного человека необходимость прибегать, в предверии любовного акта, к помощи противозачаточных приспособлений, применявшихся повсеместно миллион лет тому назад. Представьте вдобавок, что им пришлось бы приспосабливать их себе плавниками вместо рук! x x x Доплывали ли сюда, в мою бытность на острове, растительные "плоты" с материка - с пассажирами или без? Нет. Случалось ли вообще каким-либо материковым видам животных достигать островов после прибытия сюда "Bahia de Darvin"? Нет. С другой стороны, я пробыл тут всего миллион лет - что в действительности сущий пустяк. x x x Как я попал из Вьетнама в Швецию? После того как я застрелил старуху, убившую одной ручной гранатой моего лучшего друга и моего злейшего врага, и уцелевшая часть нашего взвода сожгла дотла се деревню, меня госпитализировали в связи с моим, как было сказано, "нервным истощением". Меня окружили нежной заботой и любовью. Я также удостоился посещения офицеров, которые внушали мне, как важно, чтобы я никому не рассказывал о том, что произошло в той вьетнамской деревне. Только тогда я узнал, что наш взвод уничтожил пятьдесят девя ть местных жителей всех возрастов. Кто-то позже не поленился их пересчитать. Сразу по выходе из госпиталя я подцепил сифилис от одной сайгонской проститутки - которую в свою очередь подцепил, упившись и накурившись марихуаны. Однако первые симптомы этой болезни, также неизвестной ныне, проявились лишь в Бангкоке, столице Таиланда, куда меня отправили вместе со многими другими для так называемого "отдыха и восстановления сил". Это был эвфемизм, под которым все без исключения подразумевали очередную дозу шлюх, наркотиков и алкоголя. Проституция в те времена была в Таиланде второй по значению статьей валютных доходов, уступая лишь производству риса. Следом шел экспорт каучука. За ним экспорт тикового дерева. Затем экспорт олова. x x x Я не хотел, чтобы командованию морской пехоты стало известно о моем сифилисе. Пронюхай они об этом - мне бы не платили жалованья за весь срок моего лечения. Более того: этот срок приплюсовали бы к тому году, что я обязан был отслужить во Вьетнаме. Поэтому я решил подыскать себе в Бангкоке частнопрактикующего врача. Один знакомый морпех посоветовал мне обратиться к молодому шведскому доктору, который вел исследовательскую работу в местном медицинском университете и попутно занимался лечением случаев, подобных моему. Во время первого моего визита к нему доктор принялся расспрашивать меня о войне. и я вдруг обнаружил, что рассказываю ему о расправе, которую наш взвод учинил над той вьетнамской деревней и ее обитателями. Он пожелал узнать, что я ощущал в той ситуации, и я ответил, что самое ужасное как раз в том, что я не ощущал ровным счетом ничего. x x x - Случалось ли вам после этого плакать или мучиться бессонницей?- спросил он. - Нет, сэр,- отвечал я.- Скажу больше: меня положили в госпиталь как раз потому, что мне все время хотелось спать. Плача же от меня и подавно дождаться было нельзя. Я был кем угодно, только не слезливым созданием с ранимым сердцем. Я не слишком умел проливать слезы еще до того, как морская пехота сделала из меня настоящего мужчину. Даже когда мать ушла от нас с отцом, я не плакал. Но на сей раз этот швед сумел сказать нечто такое, от чего я разрыдался, наконец, как дитя. Я плакал и не мог остановиться - что вызвало у него не меньшее удивление, чем у меня самого. а произнес он следующее: - Насколько я помню, ваша фамилия Траут. Вы случайно не приходитесь родственником замечательному писателю-фантасту Килгору Трауту? Этот врач был единственным человеком, встреченным мною за пределами города Кохоус в штате Нью-Йорк, кто слышал про моего отца. Нужно было добраться до самого Таиланда, чтобы выяснить, что в глазах по крайней мере одного человека мой отец, этот безнадежный писака, прожил жизнь не зря. x x x От всего этого _я_ так расчувствовался, что мне пришлось ввести успокоительное. Когда час спустя я проснулся на кушетке в его кабинете, врач смотрел на меня. Мы с ним были одни. - Ну что, теперь получше?- спросил он. - Нет,- ответил я.- а может, и лучше. Трудно сказать. - Я тут размышлял над вашим случаем, покуда вы спали,- сказал он.- Я мог бы рекомендовать вам одно сильнодействующее средство - но вам самому решать, согласны вы попробовать его или нет. Вы должны полностью отдавать себе отчет в возможных его побочных эффектах. Я решил, он имеет в виду, что к обычным антибиотикам микроорганизмы, вызывающие сифилис, благодаря Закону естественного отбора, приобрели иммунитет. Но мой большой мозг опять заблуждался. Вместо этого он сообщил, что у него есть друзья, которые могли бы переправить меня из Бангкока в Швецию - если я согласен просить там политического убежища. - Но я не умею говорить по-шведски,- возразил я. - Ничего,- ответил он.- Научитесь. Научитесь.