заслуживаешь. Зачем ты приходил сегодня утром? Я бросаю доливку бочек, выхожу из погреба, а тебя нет. Вон отсюда, говорю тебе! Кум. Да, я заходил, кум; но побоялся плохого приема, повернул назад и сейчас тоже ухожу. Трактирщик. И хорошо сделаешь. Кум. А теперь бедная моя Маргарита, такая благоразумная, такая хорошенькая, пойдет в Париж в услужение. Трактирщик. В Париж, в услужение! Ты хочешь сделать из нее шлюху? Кум. Не я хочу, а тот жестокий человек, который со мной говорит. Трактирщик. Я - жестокий человек? Ничего подобного: никогда им не был, ты это отлично знаешь... Кум. Я больше не в состоянии прокормить ни дочь, ни сына: дочь пойдет в услужение, а сын в солдаты. Трактирщик. И я буду тому причиной? Ни под каким видом! Ты злой человек; пока я жив, ты будешь моим мучением. Ну, сколько тебе надо? Кум. Ничего мне не надо. Я в отчаянии оттого, что вам должен, но отныне этого больше не будет. Своими оскорблениями вы причиняете больше зла, чем делаете добра услугами. Будь у меня деньги, я швырнул бы их вам в лицо; но у меня нет ни гроша. Моя дочь станет тем, чем богу угодно; мальчик даст себя убить, если так нужно; я буду просить милостыню, но не у ваших дверей. Нет, нет, никаких больше обязательств по отношению к такому нехорошему человеку, как вы. Выручайте деньги за моих волов, лошадей и орудия; подавитесь ими! Вы родились, чтобы плодить неблагодарных, а я не хочу им быть. Прощайте! Трактирщик. Жена, он уходит! Удержи его. Трактирщица. Ну, куманек, обсудим, как вам можно помочь. Кум. Мне не нужна такая помощь, она слишком дорого обходится... Трактирщик шепотом повторяет жене: "Да не пускай же его, удержи! Дочь в Париж! Сына в армию! Сам он на паперти! Не допущу!" Тем временем жена прилагала тщетные усилия: крестьянин был человек с гонором, не хотел ничего понимать и всячески упирался. Трактирщик со слезами на глазах взывал к Жаку и его Хозяину, повторяя: - Господа, постарайтесь его урезонить... Жак с Хозяином вмешались в это дело; все одновременно умоляли крестьянина. Я никогда не видел человека... - Вы никогда не видели! Да вас там и не было! Скажите лучше: никто никогда не видел. - Пусть так. Никто не видел человека более огорченного отказом и более обрадованного согласием взять от него деньги, чем этот трактирщик; он обнимал жену, обнимал кума, обнимал Жака и его Хозяина, восклицая: - Пусть поскорее сбегают к нему и прогонят этих ужасных приставов. Кум. Согласитесь все же... Трактирщик. Соглашаюсь с тем, что я все порчу. Но что ты хочешь, кум? Уж я такой, какой есть. Природа сделала меня самым жестоким и самым нежным человеком; я не умею ни соглашаться, ни отказывать. Кум. Не могли ли бы вы стать другим? Трактирщик. Я уже в таком возрасте, когда не исправляются; но если бы те, кто обратился ко мне первыми, распекли меня так, как ты, я, вероятно, стал бы лучше. Благодарю тебя, кум, за урок; может статься, он пойдет мне на пользу... Жена, спустись поскорее вниз и дай ему все, что нужно. Поторопись и не заставляй его ждать; можешь потом вернуться к этим господам, с которыми ты, кажется, отлично спелась... Жена и кум сошли вниз, трактирщик постоял еще минутку; когда он удалился, Жак сказал Хозяину: - Вот странный человек! Небо наслало эту дурную погоду и задержало нас здесь, так как ему было угодно, чтобы вы выслушали мои любовные похождения; но что же теперь ему угодно? Хозяин, зевая и постукивая по табакерке, растянулся в кресле и ответил: - Жак, нам предстоит еще не один день прожить вместе, если только... Жак. Словом, небу угодно, чтоб я сегодня молчал, а говорила трактирщица; это - болтунья, которой ничего лучшего и не надо; пускай же говорит. Хозяин. Ты сердишься? Жак. Дело в том, что я тоже люблю поговорить. Хозяин. Твой черед придет. Жак. Или не придет. Понимаю тебя, читатель. "Вот, - говоришь ты, - настоящая развязка для "Ворчуна-благодетеля"{367}! Согласен с тобой. Будь я автором этой пьесы, я ввел бы в нее персонаж, который приняли бы за эпизодический, но который бы им не был. Этот персонаж появлялся бы несколько раз, и присутствие его было бы оправданно. Сперва он явился бы, чтобы просить пощады; но боязнь плохого приема заставила бы его удалиться до возвращения Жеронта. Побуждаемый вторжением судебных приставов в его жилище, он набрался бы храбрости и вторично отправился бы к Жеронту; но тот бы отказался его принять. Наконец я вывел бы его в развязке, где он сыграл бы точно такую же роль, как крестьянин у трактирщика; у него тоже была бы дочка, которую он собирался бы пристроить у торговки дамскими нарядами, и был бы сын, которого он взял бы из школы, чтоб отдать в услужение, а сам бы он тоже решил просить милостыню до тех пор, пока ему не станет противна жизнь. Публика увидела бы ворчливого благодетеля у ног этого человека; его распекли бы по заслугам; он был бы принужден обратиться к окружающей его семье, чтоб умилостивить своего должника и заставить его снова принять помощь. Ворчливый благодетель был бы наказан; он обещал бы исправиться, но в последнюю минуту снова вернулся бы к своему обычаю, рассердившись на действующих лиц, которые любезно уступали бы друг другу дорогу при входе в дом; он крикнул бы им резко: "Черт бы побрал церемо..." - но тут же остановился бы на полуслове, сказав своим племянницам: "Ну-с, племянницы, подайте мне руку и войдем". - А дабы связать этот персонаж со всем сюжетом, вы сделали бы его ставленником Жеронтова племянника? - Отлично. - И дядя одолжил бы деньги по просьбе этого племянника? - Превосходно. - И это послужило бы причиной, почему дядя разгневался на Племянника? - Именно так. - А развязка этой пьесы не была ли бы публичным повторением в присутствии всей семьи того, что каждый из них перед тем делал в отдельности? - Вы угадали. - Если я встречу когда-нибудь Гольдони, то расскажу ему сцену в харчевне. - И хорошо сделаете; он такой искусник, что лучше не надо, и воспользуется этим как следует. Трактирщица вернулась, продолжая держать в руках Николь, и сказала: - Надеюсь, что у вас будет хороший обед; только что пришел браконьер; стражник сеньора не замедлит... С этими словами она взяла стул. И вот она садится и принимается за рассказ. Трактирщица. Слуг надо бояться: у хозяев нет худших врагов. Жак. Сударыня, вы не знаете, что говорите; есть хорошие слуги и есть плохие; и, может быть, хороших слуг больше, чем хороших хозяев. Хозяин. Жак, ты несдержан и допускаешь точно такую же нескромность, как та, которая тебя возмутила. Жак. Но ведь хозяева... Хозяин. Но ведь слуги... Ну-с, читатель, почему бы мне не затеять сильнейшей ссоры между этими тремя лицами? Почему бы Жаку не взять хозяйку за плечи и не вышвырнуть ее из комнаты? Почему бы хозяйке не взять Жака за плечи и не выставить его вон? И почему бы мне не сделать так, чтоб вы не услыхали ни истории хозяйки, ни истории любовных похождений Жака? Но успокойтесь, этого не случится. И потому трактирщица продолжала: - Надо признать, что если есть немало злых мужчин, то есть также много злых женщин. Жак. И незачем далеко ходить, чтоб их найти. Трактирщица. Как вы смеете вмешиваться! Я - женщина и могу говорить о женщинах, что желаю; мне не нужно вашего одобрения. Жак. Мое одобрение не хуже всякого другого. Трактирщица. У вас, сударь, есть слуга, который корчит из себя умника и не оказывает вам должного почтения. У меня тоже есть слуги, и пусть бы кто-нибудь из них только посмел... Хозяин. Жак, замолчите и не мешайте хозяйке рассказывать. Трактирщица, ободренная этими словами, встает, накидывается на Жака, подбоченивается, забывает, что держит на руках Николь, роняет ее, и вот Николь, ушибленная и барахтающаяся в пеленках, лает на полу во всю мочь, а трактирщица присоединяет свои крики к лаю Николь, Жак присоединяет свои взрывы хохота к лаю Николь и к крикам трактирщицы, а Хозяин Жака открывает табакерку, берет понюшку и не может удержаться от смеха. На постоялом дворе полный переполох. - Нанон, Нанон, скорей, скорей, принесите бутылку с водкой!.. Бедная Николь умерла... Распеленайте ее... Какая вы неловкая! - Лучше не умею. - Как она визжит! Оставьте меня, пустите... Она умерла... Смейся, балбес! Есть действительно чему смеяться!.. Моя бедная Николь умерла! - Нет, сударыня, нет. Она поправится; вот уже шевелится... Нанон пришлось тереть водкой нос собаки и вливать ей в пасть этот напиток; хозяйка стенала и распекала наглых лакеев, а служанка говорила: - Взгляните, сударыня: она открыла глаза; вот уже на вас смотрит. - Бедное животное - ну, просто говорит! Кто тут не расчувствуется! - Да приласкайте же ее, сударыня, хоть немножко; ответьте ей что-нибудь. - Поди сюда, бедная Николь! Скули, дитя мое, скули, если тебе от этого легче. Как у людей, так и у животных своя судьба; она шлет радость сварливому, крикливому, обжорливому тунеядцу и горе какому-нибудь достойнейшему на свете существу. - Хозяйка права, на свете нет справедливости. - Молчите! Спеленайте ее снова, уложите под мою подушку и помните, что при малейшем ее визге я примусь за вас. Поди сюда, бедный зверек, я поцелую тебя еще разок, прежде чем тебя унесут. Да поднеси же ее ближе, дура ты этакая!.. Собаки такие добрые; они лучше... Жак... Отца, матери, братьев, сестер, детей, слуг, мужа... Трактирщица. Ну да; не смейтесь, пожалуйста. Они невинны, они верны, они никогда не причиняют нам зла, тогда как все прочие... Жак. Да здравствуют собаки! Нет в мире ничего более совершенного. Трактирщица. Если есть что-нибудь более совершенное, то уж, во всяком случае, это не человек. Хотела бы я, чтобы вы видели пса нашего мельника; это кавалер моей Николь. Среди вас нет никого, сколько бы вас ни было, кого бы он не оконфузил. Чуть рассветет, как он уже тут: пришел за целую милю. Становится за окном, и начинаются вздохи - такие вздохи, что жалость берет. Какая бы ни была погода, он тут; дождь струится по его телу; лапы вязнут в песке, уши и кончик носа едва видны. Разве вы способны на нечто подобное даже ради самой любимой женщины? Хозяин. Это очень галантно. Жак. А с другой стороны, где женщина, достойная такого поклонения, как ваша Николь? Но страсть к животным не являлась, как можно было бы подумать, главной страстью хозяйки; главной ее страстью была страсть к болтовне. Чем охотнее и терпеливее вы ее слушали, тем больше достоинств она вам приписывала, а потому она не заставила себя дважды просить, чтобы возобновить прерванный рассказ об удивительном браке; единственным ее условием было - чтобы Жак хранил молчание. Хозяин поручился за своего слугу. Слуга этот небрежно развалился в уголке, закрыл глаза, нахлобучил шапку на самые уши и наполовину повернулся спиной к трактирщице. Хозяин кашлянул, сплюнул, высморкался, вынул часы, посмотрел время, вытащил табакерку, щелкнул по крышке, взял понюшку, а хозяйка приготовилась вкусить сладостное удовольствие многоглаголания. Она собралась было начать, как вдруг услыхала вой собачонки. - Нанон, присмотрите за этим бедным зверьком... Я так взволнована, что не помню, на чем остановилась. Жак. Да вы еще не начинали. Трактирщица. Те двое мужчин, с которыми я бранилась из-за своей несчастной Николь, когда вы приехали, сударь... Жак. Говорите: господа. Трактирщица. Почему? Жак. Потому что нас до сих пор так величали, и я к этому привык. Мой Хозяин зовет меня Жак, а прочие - господин Жак. Трактирщица. Я не называю вас ни Жаком, ни господином Жаком, я с вами не разговариваю... ("Сударыня!" - "Что тебе?" - "Счет пятого номера". - "Посмотри на камине".) Эти двое мужчин - дворяне; они едут из Парижа и направляются в поместье старшего. Жак. Откуда это известно? Трактирщица. Они сами сказали. Жак. Хорошее доказательство! Хозяин сделал знак трактирщице, из которого она поняла, что у Жака в голове не все в порядке. Она ответила Хозяину сочувственным пожатием плеч и добавила: - В его возрасте! Это печально. Жак. Печально никогда не знать, куда едешь. Трактирщица. Старшего зовут маркизом Дезарси. Он был охотником до развлечений, человеком весьма галантным и не верившим в женскую добродетель. Жак. Он был прав. Трактирщица. Господин Жак, не перебивайте меня. Жак. Госпожа хозяйка "Большого оленя", я с вами не разговариваю. Трактирщица. Тем не менее господин маркиз натолкнулся на особу весьма своеобычную, которая оказала ему сопротивление. Ее звали госпожа де Ла Помере. Она была женщиной нравственной, родовитой, состоятельной и высокомерной. Господин Дезарси порвал со всеми своими знакомыми, общался только с госпожой де Ла Помере; он ухаживал за ней с величайшим усердием, стараясь всякими жертвами доказать ей свою любовь, и предлагал ей даже руку; но эта женщина была так несчастна с первым своим мужем, что... ("Сударыня!" - "Что тебе?" - "Ключ от ящика с овсом". - "Посмотри на гвоздике, а если нет, то не торчит ли он в ящике". ) ...что предпочла бы подвергнуться любым неприятностям, только лишь не опасностям второго брака. Жак. Значит, так было предначертано свыше. Трактирщица. Госпожа де Ла Помере жила очень уединенно. Маркиз был старым другом ее мужа; он бывал у нее раньше, и она продолжала его принимать. Если не считать его склонности к волокитству, то он был, что называется, человеком чести. Настойчивые преследования маркиза, подкрепленные его личными достоинствами, молодостью, приятной внешностью, проявлениями самой искренней страсти, одиночеством, потребностью ласки, словом - всем тем, что заставляет нас поддаться обольщению мужчины... ("Сударыня!" - "Что тебе?" - "Почтарь пришел". - "Отведи в зеленую комнату и угости, как всегда".) ...возымели свое действие. Оказав против своей воли сопротивление маркизу в течение нескольких месяцев, потребовав от него, согласно обычаю, самых торжественных клятв, госпожа де Ла Помере осчастливила поклонника, и он наслаждался бы сладчайшей участью, если бы сумел сохранить чувства, в которых клялся своей возлюбленной и которые она питала к нему. Да, сударь, любить умеют одни только женщины; мужчины ничего в этом не смыслят... ("Сударыня!" - "Что тебе?" - Монах за подаянием". - "Дай ему двенадцать су за этих господ, шесть за меня, и пусть обойдет остальные номера".) После нескольких лет совместной жизни госпожа де Ла Помере показалась маркизу чересчур однообразной. Он предложил ей бывать в обществе, она согласилась; он предложил ей принимать у себя некоторых дам и кавалеров, и она согласилась; он предложил ей устраивать парадные обеды, и она согласилась. Мало-помалу он стал пропускать день-другой, не заглядывая к ней, мало-помалу он перестал являться на парадные обеды, которые сам устраивал, мало-помалу он сократил свои посещения; у него появились неотложные дела; приходя к своей даме, он бросал вскользь какое-нибудь слово, разваливался в кресле, брал брошюру, отбрасывал ее, разговаривал со своей собакой или дремал. По вечерам же его расстроенное здоровье требовало, чтоб он уходил пораньше: так предписал Троншен{372}. "Великий человек этот Троншен, честное слово! Не сомневаюсь, что он спасет нашу приятельницу, от которой остальные врачи отказались". С этими словами он брал трость и шляпу и уходил, иногда забыв поцеловать свою избранницу. ("Сударыня!" - "Что тебе?" - "Пришел бочар". - "Пусть спустится в погреб и осмотрит винные бочки".) Госпожа де Ла Помере догадывалась, что ее не любят; необходимо было удостовериться, и вот как она за это взялась... ("Сударыня!" - "Иду, иду".) Трактирщица, которой надоели эти помехи, сошла вниз и, по-видимому, приняла меры, чтоб положить им конец. Трактирщица. Однажды после обеда она сказала маркизу: "Друг мой, вы мечтаете". "И вы тоже, маркиза". "Да, и мечты мои довольно печальны". "Что с вами?" "Ничего". "Неправда. Расскажите же мне, маркиза, - добавил он, зевая, - это развлечет и вас и меня". "Разве вам скучно?.." "Нет; но бывают дни..." "Когда скучаешь". "Ошибаетесь, друг мой; клянусь, вы ошибаетесь; но действительно бывают дни... Сам не знаю, отчего это происходит". "Друг мой, я уже давно собираюсь поговорить с вами откровенно, но боюсь вас огорчить". "Что вы! Разве вы можете меня огорчить?" "Может быть, и могу; но это не моя вина, и небо тому свидетель..." ("Сударыня!.. Сударыня! Сударыня!" - "Но я же запретила звать меня ради кого бы то ни было или чего бы то ни было; позови мужа". - "Он ушел".) Не взыщите, господа, я сейчас вернусь. Хозяйка сходит вниз, возвращается обратно и продолжает свой рассказ: - "...Случилось это без моего согласия, без моего ведома, благодаря проклятью, тяготеющему, по-видимому, над всем родом человеческим, ибо даже я, даже я не убереглась от него". "Ах, это исходит от вас... Чего же мне бояться!.. О чем идет речь?.." "Маркиз, речь идет... Я в отчаянии; я приведу вас в отчаяние, и, учтя все это, может быть, будет лучше, если я ничего не скажу". "Нет, друг мой, говорите; неужели вы скроете от меня что-либо в глубине своего сердца? Ведь первое условие нашего соглашения заключалось в том, чтобы моя и ваша души были до конца открыты друг перед другом". "Да, это так, и вот что особенно меня тяготит: ваш упрек восполняет тот гораздо более серьезный упрек, который я делаю самой себе. Неужели вы не заметили, что я уже не так весела, как прежде? Я потеряла аппетит; я пью и ем только потому, что этого требует рассудок; сон меня покинул. Наши самые интимные встречи перестали меня радовать. По ночам я спрашиваю себя и говорю: разве он стал менее обходителен? Нет. Разве вы можете упрекнуть его в каких-нибудь подозрительных связях? Нет. Разве его любовь к вам ослабела? Нет. Но раз ваш друг остался таким, каким был, то почему же изменилось ваше сердце? Но ведь это так, вы не можете скрыть этого от себя: вы дожидаетесь его уже не с таким нетерпением, и вы уже не так радуетесь его приезду. Где беспокойство, когда он, бывало, запоздает? Где сладостное волнение при грохоте его экипажа, или когда о его приезде докладывали, или когда он появлялся? Вы его больше не испытываете". "Как, сударыня?" Тогда маркиза де Ла Помере закрыла глаза руками, склонила голову и умолкла на некоторое время, а затем продолжала: "Маркиз, я ожидала вашего удивления и всех тех горьких слов, которые вы мне скажете. Пощадите меня, маркиз... Нет, не щадите, скажите их мне: я выслушаю их с покорностью, ибо я их заслужила. Да, дорогой маркиз, это правда... Да, я... Но разве не достаточно большое несчастье то, что это случилось, и стоит ли, скрывая его, прибавлять к нему позорную и низкую ложь? Вы остались таким же, а ваша подруга переменилась; ваша подруга уважает вас, почитает вас так же и даже больше, чем прежде; но... но женщина, привыкшая, как она, изучать переживания глубочайших тайников своей души и ни в чем себя не обманывать, не может скрыть от себя, что любовь оттуда ушла. Это открытие ужасно, но тем не менее соответствует действительности. Маркиза де Ла Помере, я, я оказалась непостоянной! Легкомысленной!.. Маркиз, приходите в бешенство, ищите самых отвратительных названий - я уже заранее назвала себя ими; называйте и вы меня, я готова принять их все... все, кроме названия лживой женщины, от которого, надеюсь, вы меня избавите, ибо я поистине никогда таковой не была..." ("Жена!" - "Что тебе?" - "Ничего". - "В этом доме не имеешь ни минуты покоя, даже в такие дни, когда почти нет народу и может показаться, что нечего делать. Очень плохо быть трактирщицей, да еще с таким олухом мужем!") С этими словами госпожа де Ла Помере откинулась в кресле и заплакала. Маркиз упал перед ней на колени и воскликнул: "Вы очаровательная женщина, восхитительная женщина, и второй такой нет на свете! Ваша прямота, ваша честность привели меня в смущение, и я должен был бы умереть от стыда. Ах! Какое преимущество надо мной дает вам эта честность! Какой великой вы являетесь в моих глазах и каким ничтожным кажусь я себе! Вы заговорили первой, но первым провинился я. Друг мой, ваша искренность побуждает меня к тому же; я был бы чудовищем, если б она меня не побуждала, и признаюсь вам, что история вашего сердца - это слово в слово история моего собственного. Все, что вы себе говорили, я тоже себе говорил; но я молчал, я страдал и не знаю, когда бы у меня хватило духу сказать вам". "Да так ли это, друг мой?" "Без всякого сомнения. И нам остается только взаимно поздравить друг друга: мы одновременно избавились от того хрупкого и обманчивого чувства, которое нас соединяло". "Правда; какое это было бы ужасное несчастье, если б моя любовь продолжалась, в то время как ваша уже остыла!" "И если бы она умерла во мне раньше". "Вы правы, я это чувствую". "Никогда вы не казались мне такой привлекательной, такой прелестной, как в эту минуту, и если бы прошлый опыт не приучил меня к осмотрительности, я подумал бы, что люблю вас больше, чем когда-либо". С этими словами маркиз взял ее руки и стал целовать их... ("Жена!" - "Что тебе?" - "Пришел торговец сеном". - "Посмотри в счетную книгу". - "А где книга?.. Сиди, сиди, - нашел".) Скрыв смертельную досаду, разрывавшую ее сердце, госпожа де Ла Помере обратилась к маркизу: "Как же мы поступим, маркиз?" "Мы не обманывали друг друга; вы имеете право на полное мое уважение, а я, думается мне, не окончательно еще потерял право на ваше; мы будем видеться по-прежнему и наслаждаться доверчивостью нежнейшей дружбы. Это избавит нас от всяких неприятностей, от всяких мелких обманов, всяких упреков, всяких дрязг, обычно сопутствующих умирающей любви; мы будем бывать в свете; я стану поверенным ваших побед и не скрою от вас своих, если мне случится одержать таковые, в чем, впрочем, я весьма сомневаюсь, ибо вы сделали меня требовательным. Это будет прелестно! Вы поможете мне советами, я не откажу вам в своих, если произойдут какие-либо угрожающие обстоятельства, при которых они могут вам понадобиться. Кто знает, что может случиться?.." Жак. Никто. Трактирщица. "...Вероятнее всего, чем дальше я зайду в своих приключениях, тем больше вы выиграете от сравнения, и я вернусь более влюбленным, более нежным, более убежденным, нежели когда-либо в том, что госпожа де Ла Помере была единственной женщиной, созданной для моего счастья; а после этого возвращения можно биться о заклад, что я останусь при вас до конца своей жизни". "А если случится, что по вашем возвращении вы меня больше не застанете? Ведь человек, маркиз, не всегда бывает справедлив; нет ничего невозможного в том, что я почувствую склонность, каприз, даже страсть к кому-нибудь, кто не стоит вас". "Я, безусловно, буду в отчаянии, но не посмею жаловаться. Я буду винить судьбу, разлучившую нас, когда мы были соединены, и сблизившую, когда мы уже не сможем сблизиться..." После этой беседы они принялись рассуждать о непостоянстве человеческого сердца, о непрочности клятв, об узах брака... ("Сударыня!" - "Что тебе?" - "Дорожная карета".) - Господа, сказала хозяйка, - я должна вас покинуть. Сегодня вечером, справившись со всеми делами, я вернусь и докончу рассказ об этом происшествии, если вам любопытно будет послушать... ("Сударыня!..", "Жена!", "Хозяйка!.." - "Иду, иду".) После ухода трактирщицы Хозяин сказал своему слуге: - Жак, заметил ли ты одно обстоятельство? Жак. Какое именно? Хозяин. А то, что эта женщина рассказывает гораздо более складно, чем можно ждать от хозяйки постоялого двора. Жак. Действительно, так! Постоянные помехи со стороны домочадцев выводили меня из терпения. Хозяин. И меня тоже. А ты, читатель, говори без притворства, - ибо мы находимся в разгаре полной откровенности, - не желаешь ли ты бросить эту изысканную и многословную болтунью хозяйку и вернуться к любовным похождениям Жака? Я лично не стою ни за то, ни за другое. Когда эта женщина возвратится, болтун Жак охотно вернется к своей роли и захлопнет дверь у нее под носом; он только скажет ей в замочную скважину: "Покойной ночи, сударыня, Хозяин спит, я тоже ложусь: придется отложить конец истории до нашего следующего приезда". "Первая взаимная клятва двух человеческих существ была дана у подножия скалы, рассыпавшейся в пыль; в свидетели своего постоянства они призвали небо, которое ни минуты не бывает одинаковым; все и в них, и вокруг них было преходяще, а они верили, что их сердца не подвержены переменам. О дети! Вечные дети!.." Не знаю, чьи эти рассуждения: Жака ли, его Хозяина или мои; несомненно, что они принадлежат кому-нибудь из нас троих и что им предшествовали и за ними последовали многие другие, которые заняли бы нас, то есть Жака, его Хозяина и меня, до ужина, до вечера, до возвращения трактирщицы, если б Жак не сказал своему Хозяину: - Знаете, сударь, все великие сентенции, приведенные вами только что ни к селу ни к городу, не стоят старой басни, которую рассказывают на посиделках в нашей деревне. Хозяин. А что это за басня? Жак. Это басня о Ноже и Ножнах. Однажды Нож и Ножны повздорили; Нож и говорит Ножнам: "Ножны, подруга моя, вы - негодяйка, так как каждый день принимаете новые Ножи..." Ножны ответили Ножу: "Друг мой Нож, вы - негодяй, так как каждый день меняете Ножны..." - "Не то вы мне обещали, Ножны..." - "Нож, вы первый меня обманули...". Спор этот происходил за столом; тот, кто сидел между ними, обратился к ним и сказал: "И вы, Нож, и вы, Ножны, хорошо поступили, изменив друг другу, ибо вам хотелось изменить; но вы были неправы, обещая не изменять. Разве вы не видите, Нож, что господь создал вас для многих Ножен, а вас, Ножны, для многих Ножей? Вы считали безумцами те Ножи, которые клялись совершенно отказаться от Ножен, и те Ножны, которые давали обет обойтись без Ножей; и вы не подумали о том, что вы, Ножны, были почти столь же безумны, обещая ограничиться одним Ножом, а вы, Нож, - обещая ограничиться одними Ножнами". Тут Хозяин сказал Жаку: - Твоя басня не слишком нравственная, но зато веселая. Знаешь, какая странная мысль пришла мне в голову? Я женю тебя на нашей трактирщице; и я думаю о том, как поступил бы муж, любящий поговорить, при жене, которая только и делает это самое. Жак. Он поступил бы так же, как я делал в первые двенадцать лет своей жизни, когда жил у дедушки и бабушки. Хозяин. Как их звали? Чем они занимались? Жак. Они были старьевщиками. У моего деда Язона было несколько детей. Вся семья состояла из людей серьезных: они вставали, одевались, шли по своим делам; возвращались, обедали и отправлялись назад, не проронив ни слова. Вечером они усаживались на стулья: мать и дочери ткали, шили, вязали, не проронив ни слова; сыновья отдыхали; отец читал Ветхий завет. Хозяин. А ты что делал? Жак. Я бегал по комнате с кляпом во рту. Хозяин. Как - с кляпом? Жак. Да, с кляпом; и этому проклятому кляпу я обязан страстью к болтовне. Иногда проходила целая неделя, и никто в доме Язона не открывал рта. В течение своей жизни - а жизнь ее была долгой - бабушка не сказала ничего, кроме: "Продается шляпа", а дедушка, который ходил на аукционах выпрямившись, заложив руки под сюртук, - ничего, кроме: "Одно су". Бывали дни, когда он чуть было не переставал верить в Библию. Хозяин. Почему? Жак. Из-за повторений, которые он считал суесловием, недостойным святого духа. Он говорил, что повторяющие одно и то же - глупцы, которые считают, что их слушатели тоже глупцы. Хозяин. Жак, не хочешь ли ты искупить долгое молчание, которое из-за кляпа хранил в течение двенадцати лет у твоего дедушки, а также пока рассказывала хозяйка, и... Жак. Вернуться к истории моих любовных приключений? Хозяин. Нет, к той, на которой ты меня покинул: о приятеле твоего капитана. Жак. Ах, сударь, какая у вас жестокая память! Хозяин. Жак, мой миленький Жак!.. Жак. Чему вы смеетесь? Хозяин. Тому, чему буду смеяться еще не раз: как ты в детстве бегал у своего дедушки с кляпом во рту. Жак. Бабушка вынимала его, когда никого не было, и если дедушка это замечал, то бывал недоволен и говорил: "Продолжайте в том же духе, и этот малый станет величайшим болтуном, какой когда-либо был на свете". Его предсказание сбылось. Хозяин. Ну, Жак, мой миленький Жак, - историю приятеля твоего капитана! Жак. Я не отказываюсь; но вы не поверите. Хозяин. Разве она такая уж странная? Жак. Нет, но она уже однажды случилась с другим - с французским военным, которого, кажется, звали господином де Герши{380}. Хозяин. Ну что ж, я скажу, как тот французский поэт, который сочинил довольно удачную эпиграмму и заявил другому, приписавшему ее себе в его присутствии: "Почему бы, сударь, вам ее и не сочинить? Ведь я же ее сочинил..." Почему бы приключению, рассказанному Жаком, и не случиться с приятелем его капитана, раз оно случилось с французским военным де Герши. Но, рассказывая о нем, ты разом убьешь двух зайцев, ибо передашь мне историю и того и другого, которой я не знаю. Жак. Тем лучше! Но поклянитесь, что это так. Хозяин. Клянусь. Читатель, мне очень бы хотелось потребовать и от тебя такой же клятвы; но я только обращу твое внимание на одну странность в характере Жака, видимо унаследованную им от своего дедушки Язона, молчаливого старьевщика; а именно, Жак хоть и любил поговорить, но, в противность болтунам, не выносил повторений. А потому он не раз говаривал своему Хозяину: - Сударь, вы готовите мне печальное будущее; что станет со мной, когда мне нечего будет больше сказать? - Ты будешь повторять. - Чтоб Жак стал повторять! Свыше предначертано противное, и если б мне когда-либо случилось повториться, я не удержался бы, чтоб не воскликнуть: "Ах, если бы дедушка тебя услыхал!.." - и пожалел бы о кляпе. Жак. В те времена, когда играли в азартные игры на Сен-Жерменской и Лаврентьевской ярмарках... Хозяин. Да ведь эти ярмарки в Париже, а приятель твоего капитана был комендантом пограничной крепости. Жак. Ради бога, сударь, не мешайте мне рассказывать... Несколько офицеров вошли в лавку и застали там другого офицера, беседовавшего с хозяйкой. Один из вошедших предложил ему сыграть в пас-дис{381}; а надобно вам знать, что после смерти моего капитана его приятель, став богачом, стал также и игроком. Итак, приятель моего капитана (или господин де Герши) соглашается. Судьба присуждает стаканчик противнику, который выигрывает, выигрывает, выигрывает, так что конца не видно. Игра разгорелась, играли уже на квит, квит на квит, на меньшую часть, на большую часть, на полный квит, на полный квит на квит, когда одному из присутствовавших вздумалось сказать господину де Герши (или приятелю моего капитана), что ему следовало бы остановиться и прекратить игру, так как есть люди более ловкие, чем он. Услыхав это замечание, которое было всего лишь шуткой, приятель капитана (или господин де Герши) решил, что имеет дело с мошенником; он сразу полез в карман, вытащил преострый нож, и когда его противник положил руку на кости, чтобы бросить их в стаканчик, он вонзил ему нож в руку и, пригвоздив ее к столу, сказал: "Если кости фальшивые, то вы - шулер; а если они правильные, то я виноват..." Кости оказались правильными. Господин де Герши заявил: "Очень сожалею и предлагаю любую сатисфакцию...". Но приятель моего капитана отнесся к делу иначе; он сказал: "Я потерял свои деньги; я пронзил руку порядочного человека; но в качестве компенсации я снова приобрел приятное право драться, сколько душе угодно...". Пригвожденный офицер удаляется и идет перевязывать рану. Выздоровев, он отыскивает пригвоздившего его офицера и требует от него удовлетворения; тот (или господин де Герши) находит требование справедливым. Приятель моего капитана обнимает его за шею и говорит: "Я ждал вас с невыразимым нетерпением...". Они отправляются на место поединка. Пригвоздивший, то есть господин де Герши (или приятель моего капитана) падает, пронзенный насквозь шпагой противника; пригвожденный поднимает его, велит отнести домой и говорит: "Государь мой, мы еще увидимся..." Господин де Герши не ответил; приятель же моего капитана сказал: "Государь мой, я на это рассчитываю". Они дрались во второй, в третий и до восьми или десяти раз, и пригвоздивший постоянно оставался на месте поединка. Оба они были выдающимися офицерами, оба - достойными людьми; их дуэль наделала много шуму; вмешалось министерство. Одного удержали в Париже, другого прикрепили к его посту. Господин де Герши подчинился требованиям двора; приятель моего капитана пришел в отчаяние; такова разница между двумя храбрыми по характеру личностями, из которых одна разумна, а у другой не все винтики в порядке. До этого момента приключения господина де Герши и приятеля моего капитана одинаковы; и вот почему (заметьте, Хозяин!) я упоминал и того и другого. Но тут я их разделю и буду говорить только о приятеле моего капитана, ибо остальное касается только его. Ах, сударь, вот где вы увидите, как мало мы распоряжаемся своей судьбой и какие странные вещи начертаны в великом свитке! Приятель моего капитана, или пригвоздивший, просит о разрешении съездить к себе на родину; ему разрешают. Путь его лежит через Париж. Он занимает место в пассажирской карете. В три часа ночи этот экипаж проезжает мимо Оперы; публика выходит с бала. Три или четыре юных вертопраха в масках решают позавтракать вместе с путешественниками; на рассвете подкатывают к станции. Всматриваются друг в друга. Неописуемое удивление! Пригвожденный узнает пригвоздившего. Тот протягивает ему руку, обнимает его и рассыпается перед ним в восторгах от столь счастливой встречи; тотчас же они заходят за сарай, хватаются за шпаги, один в рединготе, другой в домино; пригвоздивший, то есть приятель моего капитана, снова остается на поле битвы. Его противник посылает к нему на помощь, а сам садится за стол с приятелями и прочими путешественниками, весело пьет и закусывает. Одни уже собирались продолжать путь, другие - вернуться в столицу на почтовых, не снимая масок, когда снова появилась трактирщица, положив конец рассказу Жака. Вот она тут, и предупреждаю вас, читатель, что уже не в моих силах выслать ее вон. - Почему? - Потому, что она предстала с двумя бутылками шампанского, в каждой руке по бутылке; а свыше предначертано, что всякий оратор, который обратится к Жаку с подобным предисловием, непременно будет им выслушан. Она входит, ставит обе бутылки на стол и говорит: - Ну-с, господин Жак, давайте мириться... Хозяйка была уже не первой молодости, но женщина рослая и дородная, подвижная, приятной наружности, полная, с несколько крупным ртом, но красивыми зубами, широкими скулами, глазами навыкате, высоким лбом, прекраснейшей кожей, открытым лицом, живым и веселым, довольно крупными руками, но с восхитительными пальцами, такими тонкими, что хоть рисуй их или лепи. Жак взял ее за талию и смачно поцеловал; его злопамятство никогда не могло устоять против бутылки доброго вина и пригожей женщины; так было предначертано свыше ему, тебе, читатель, мне и многим другим. - Сударь, - обратилась она к Хозяину Жака, - разве вы нас не поддержите? Поверьте, отсюда хоть сто миль скачи, не найдешь лучшего винца на всей дороге. С этими словами она сунула одну бутылку между колен и откупорила ее; при этом она с удивительной ловкостью зажала большим пальцем горлышко, не упустив ни одной капли вина. - Скорей, скорей ваш стакан! - кричит она Жаку. Жак подносит стакан; трактирщица, слегка отведя палец в сторону, выпускает из бутылки воздух, и вот все лицо Жака покрыто пеной. Жак доволен веселой шуткой; трактирщица хохочет, Жак и его Хозяин тоже хохочут. Выпили по нескольку стаканчиков один за другим, чтоб убедиться в качестве вина, после чего трактирщица говорит: - Слава богу, все улеглись по кроватям; меня не будут прерывать, и я смогу продолжать свой рассказ. Жак посмотрел на нее глазами, природный огонь которых разгорелся еще сильнее под влиянием шампанского, и сказал ей или своему господину: - Наша хозяйка была хороша, как ангел; как вы думаете, сударь? Хозяин. Была! Черт подери, Жак, да она и сейчас хороша! Жак. Вы правы, сударь: но я сравниваю ее не с другой женщиной, а с ней самой, когда она была молода. Трактирщица. Теперь я не многого стою; а вот надо было на меня посмотреть, когда двумя большими и двумя указательными пальцами можно было обхватить мою талию. За четыре мили сворачивали, чтоб побывать в нашем трактире. Но оставим в покое все разумные и неразумные головы, которые я вскружила, и вернемся к госпоже де Ла Помере. Жак. А не выпить ли нам сперва по стаканчику за неразумные головы, которые вы вскружили, или за мое здоровье? Трактирщица. С большим удовольствием; были среди них и такие, которые этого стоили, включая вашу или не включая. Знаете ли вы, что в течение десяти лет я помогала разным офицерам по-честному и по-благородному? Я выручила очень многих, которым без меня трудно было бы снарядиться в поход. Все это были славные люди; я не могу на них пожаловаться, да и они на меня. Никогда никаких расписок; правда, они иногда заставляли меня подолгу ждать; но через два, три или четыре года я получала назад свои денежки... Тут она принимается за перечисление офицеров, оказавших ей честь черпать из ее кошелька, а именно: господин такой-то, полковник такого-то полка, господин такой-то, капитан такого-то полка, - и вдруг у Жака вырывается возглас: - Капитан! Мой милый капитан?! Так вы его знали? Трактирщица. Знала ли я его? Высокий, хорошо сложенный, несколько сухопарый, лицо благородное и строгое, ноги упругие, две крошечные родинки на правом виске. Вы, значит, служили? Жак. Служил ли я! Трактирщица. Я еще больше люблю вас за это; от вашего прежнего ремесла у вас должны были сохраниться добрые замашки. Выпьем за здоровье вашего капитана! Жак. Если только он жив. Трактирщица. Мертв или жив - не все ли равно? Разве военный человек не создан для того, чтобы быть убитым? Ведь после десяти осад и шести сражений ему страстно хочется умереть на руках у этих черных каналий... Но вернемся к нашей истории и выпьем еще по глотку. Хозяин. Честное слово, хозяйка, вы правы. Трактирщица. Очень рада, что вы так думаете. Хозяин. Да, винцо у вас превосходное. Трактирщица. Ах, вот как! Вы говорите о моем вине? Ну что ж, и в этом вы тоже правы. Не припоминаете ли, на чем мы остановились? Хозяин. Помню: на окончании вероломнейшего признания. Трактирщица. Маркиз Дезарси и госпожа де Ла Помере обнялись, совершенно друг другом очарованные, и расстались. Чем больше эта дама сдерживала себя в его присутствии, тем сильнее были ее страдания после его ухода. "Увы, это правда, - воскликнула она, - он меня больше не любит!.." Не стану вдаваться в подробности по поводу совершаемых нами безумств, когда нас покидают: вы, мужчины, слишком бы заважничали. Я уже говорила вам, что эта женщина отличалась гордостью; но, кроме того, она была мстительна. Когда первые порывы бешенства улеглись и она снова вступила в полное обладание своим разумом и чувствами, ей пришла в голову мысль, что хорошо было бы отомстить, но отомстить так жестоко, что ужаснулись бы все, кто в будущем вздумал бы соблазнить и обмануть честную женщину. И она отомстила, жестоко отомстила; ее месть осуществилась, но никого не исправила; с той поры нас соблазняли и обманывали не менее гнусно. Жак. Это годилось бы для других; но для вас