читатель, один вопрос, который ты можешь обсудить на своей подушке, а именно: что вышло бы из младенца, родившегося от аббата Гудсона и госпожи де Ла Помере? - Может быть, порядочный человек. - Может быть, бесподобный мошенник. - Ты скажешь мне это завтра утром. Утро это наступило, и наши путешественники расстались, ибо маркиз Дезарси должен был ехать не по той дороге, по которой ехали Жак и его Хозяин. - Мы, значит, вернемся к любовным приключениям Жака? - Надеюсь; несомненно, однако, что Хозяин уже посмотрел на часы, взял понюшку табаку и сказал Жаку: - Ну, Жак, продолжай рассказ. Вместо ответа Жак сказал: - Черт их знает! С утра до вечера они не перестают дурно отзываться о жизни и, однако же, не решаются с ней расстаться! Потому ли, что эта жизнь в конечном счете не так плоха, или потому, что они в будущем опасаются еще худшей? Хозяин. И то и другое. Кстати, Жак, веришь ли ты в загробную жизнь? Жак. И не верю, и не не верю; просто я о ней не думаю. Я по возможности наслаждаюсь той, которая нам отпущена в задаток грядущей. Хозяин. Я чувствую себя как в коконе{447}, и мне хочется думать, что когда-нибудь бабочка, или моя душа, разорвав оболочку, вылетит навстречу искуплению. Жак. Вы придумали прелестный образ. Хозяин. Не я; он попался мне в книге итальянского поэта Данте, именуемой "Комедия об аде, чистилище и рае". Жак. Странный сюжет для комедии! Хозяин. Там есть дивные места, в особенности в "Аде". Данте заключает ерисиархов в огненные могилы, откуда вырывается пламя и разносит гибель на далекое расстояние; неблагодарных - в нише, где они проливают слезы, застывающие у них на щеках; лентяев - тоже в ниши, и говорит об этих последних, что кровь у них течет из вен и что ее вылизывают презренные черви... Но по какому поводу был твой выпад против нашего презрения к жизни, которую мы боимся утратить? Жак. По поводу того, что рассказал мне секретарь маркиза Дезарси о муже хорошенькой женщины, приехавшей в кабриолете. Хозяин. Да ведь она вдова! Жак. Она потеряла мужа во время своего путешествия в Париж; этот чудак и слушать не хотел о соборовании. Примирить его с колпачком поручили владелице того замка, где Ришар встретился с аббатом Гудсоном. Хозяин. Что ты имеешь в виду под колпачком? Жак. Я имею в виду колпачок, который надевают на новорожденных. Хозяин. Понимаю. Так как же они его околпачили? Жак. Все уселись вокруг камина. Врач, пощупав пульс, показавшийся ему очень слабым, тоже подсел к остальным. Дама, о которой идет речь, подошла к кровати и задала несколько вопросов, однако не повышая голоса больше, чем требовалось, чтобы умирающий не пропустил ни одного слова из того, что ему надлежало услышать; после этого завязался разговор между дамой, доктором и несколькими присутствующими, о чем я вам сейчас и поведаю. Дама: "Итак, доктор, что нового вы нам сообщите про герцогиню Пармскую?" Доктор: "Я только что был в одном доме, где мне сказали, что состояние ее безнадежно". Дама: "Герцогиня всегда была богобоязненной. Почувствовав опасность, она тотчас же пожелала исповедоваться и приобщиться святых тайн". Доктор: "Священник церкви святого Роха везет ей в Версаль священную реликвию; но она прибудет слишком поздно". Дама: "Не одна инфанта подает подобные примеры. Герцог де Шеврез, который был очень болен, не стал ждать, чтоб ему предложили святые дары, а сам попросил об этом, чем весьма обрадовал всю семью". Доктор: "Ему стало гораздо лучше". Один из присутствовавших: "Несомненно, что это не ускорит смерть, а напротив". Дама: "Право, этот обряд необходимо исполнить, как только наступает опасность. Больные, по-видимому, не сознают, как тяжело окружающим делать людям, находящимся при смерти, подобные предложения и в то же время насколько им это необходимо". Доктор: "Я выхожу от пациента, который два дня тому назад спросил меня: "Как вы меня находите, доктор?" - "Сильная лихорадка, сударь, и частые припадки". - "Скоро ли у меня будет припадок?" - "Нет; но возможно, что к вечеру". - "Раз так, то я уведомлю одного человека, с которым должен уладить одно дельце, пока у меня голова еще в порядке". Он исповедался и причастился. Возвращаюсь вечером; никакого рецидива. Вчера ему было лучше; сегодня он совсем в норме. За время своей практики я неоднократно наблюдал такое действие святых даров". Больной (лакею): "Подайте мне курицу". Жак. Ему подают курицу, он хочет ее разрезать, но у него не хватает сил; тогда ему разрезают крылышко на мелкие кусочки; он требует хлеба, набрасывается на него, делает усилие, чтоб разжевать кусок, которого не может проглотить, и выплевывает его в салфетку; затем он просит чистого вина, пригубливает и говорит: "Я чувствую себя отлично..." Полчаса спустя его не стало. Хозяин. Эта дама все же ловко взялась за дело... Ну-с, а твои любовные похождения? Жак. А наше условие? Хозяин. Помню... Ты в замке Дегланов, и старая поставщица Жанна велела своей юной дочери Денизе навещать тебя четыре раза в день и ухаживать за тобой. Но прежде чем продолжать, скажи мне, сохраняла ли до этого Дениза свою невинность? Жак (покашливая). Думаю, что да. Хозяин. А ты? Жак. От моей и след простыл. Хозяин. Значит, Дениза не была твоей первой любовью? Жак. Почему? Хозяин. Потому что невинность отдают той, которую любят, как бывают любимы той, которая вам свою отдает. Жак. Иногда - да, иногда - нет. Хозяин. А как ты свою потерял? Жак. Я не терял ее, а, собственно говоря, сбыл. Хозяин. Расскажи-ка мне про эту сделку. Жак. Это будет первой главой из святого Луки, бесконечный ряд Genuit*{449}, начиная от первой и кончая Денизой. ______________ * Родил (лат.). Хозяин. Которая думала похитить у тебя невинность и не похитила? Жак. И до Денизы - две соседки по хижине. Хозяин. Которые думали сорвать твою невинность и не сорвали? Жак. Нет. Хозяин. Вдвоем проморгать одну невинность! Экая косолапость! Жак. Вижу, сударь, по приподнятому правому уголку вашей губы и по сморщенной левой ноздре, что мне лучше добровольно исполнить ваше желание, чем заставлять себя просить; к тому же горло у меня еще больше разболелось, а продолжение моих любовных приключений будет длинным, и у меня хватит духу разве только на один или два рассказа. Хозяин. Если бы Жак хотел доставить мне большое удовольствие... Жак. То что бы он сделал? Хозяин. Он начал бы с потери своей невинности. Знаешь, я всегда интересовался описанием этого великого события. Жак. Разрешите узнать, почему? Хозяин. Ибо из всех подобных актов только этот обладает известной остротой; остальные же являются плоскими и пошлыми повторениями. Я уверен, что из всех грехов хорошенькой парижанки духовник внимательно выслушивает только этот. Жак. Ах, сударь, сударь, у вас извращенное воображение; боюсь, что на смертном одре дьявол явится вам с тем же атрибутом, с каким он явился к Феррагуту.{450} Хозяин. Возможно. Но бьюсь об заклад, что тебя научила уму-разуму какая-нибудь распутная баба из твоей деревни? Жак. Не бейтесь об заклад: проиграете. Хозяин. Значит, служанка твоего священника? Жак. Не бейтесь об заклад: снова проиграете. Хозяин. В таком случае ее племянница? Жак. Она отличалась сварливостью и ханжеством - два свойства, которые отлично сочетаются; но оба они не в моем вкусе. Хозяин. На этот раз я, кажется, угадал. Жак. Не думаю. Хозяин. В один ярмарочный или базарный день... Жак. Это не было ни в ярмарочный, ни в базарный день. Хозяин... Ты отправился в город. Жак. Я не отправлялся в город. Хозяин. И свыше было предначертано, что ты повстречаешь в харчевне одну из этаких уступчивых особ и что ты напьешься... Жак. Дело было натощак; а свыше было предначертано, что вы будете сегодня тратить силы на ложные догадки и приобретете недостаток, от которого меня отучили, а именно страсть к угадыванию - и всегда мимо. Таков, сударь, каким вы меня видите, я был однажды крещен. Хозяин. Если ты намерен начать рассказ о потере невинности с момента твоего крещения, то мы не скоро дойдем до дела. Жак. Итак, у меня были крестный и крестная. Дядюшка Черт, самый лучший тележник в деревне, имел сына. Черт-отец был моим крестным, Чертов сын - моим другом. В возрасте восемнадцати-девятнадцати лет мы оба влюбились одновременно в прехорошенькую портниху, по имени Жюстина. Она не слыла очень суровой, но вздумала почему-то поломаться и вот выбор ее пал на меня. Хозяин. Это одно из тех женских чудачеств, в которых невозможно разобраться. Жак. Все жилище моего крестного, тележника Черта, состояло из лавки и чердака. Его кровать помещалась в глубине лавки. Чертов сын, мой приятель, спал на чердаке, куда забирался с помощью лестницы, находившейся приблизительно на одинаковом расстоянии от постели отца и от входной двери. Когда Черт, мой крестный, погружался в глубокий сон, Чертов сын, мой приятель, тихонько отворял дверь, и Жюстина поднималась на чердак по маленькой лестнице. На другое утро спозаранку, до пробуждения Черта-отца, Чертов сын спускался с чердака, отворял дверь, и Жюстина исчезала, как приходила. Хозяин. Чтобы отправиться на какой-нибудь другой чердак, свой или чужой. Жак. Почему бы и нет? Связь Чертова сына и Жюстины протекала довольно гладко, но ей суждено было прекратиться; так было предначертано свыше, и так оно случилось. Хозяин. Ее прекратил отец? Жак. Нет. Хозяин. Мать? Жак. Ее не было в живых. Хозяин. Соперник? Жак. Да нет же, черт возьми! Сударь, свыше предначертано, что вы не угомонитесь до конца своей жизни: вы будете угадывать, и, повторяю, каждый раз мимо. Однажды под утро, когда друг мой Чертов сын, более утомленный, чем обычно, то ли работой предыдущего дня, то ли ночными удовольствиями, мирно почивал в объятиях Жюстины, у подножия лестницы раздался громовой голос: "Черт! Черт! Проклятый лентяй! Уж благовестили к "Ангелу господню"; уже половина шестого, а он еще на чердаке! Не намерен ли ты прохлаждаться до полудня? Или мне слазить и спустить тебя оттуда скорей, чем бы тебе хотелось? Черт! Черт!" "Что, батюшка?" "Где ось, которую ждет этот ворчун мызник? Ты хочешь, чтоб он опять поднял шум?" "Ось готова, он может получить ее через четверть часа..." Предоставляю вам судить о тревоге Жюстины и моего бедного друга, Чертова сына. Хозяин. Я уверен, что Жюстина поклялась больше не ходить на чердак и вернулась туда в тот же вечер. Но как выбралась она в то утро? Жак. Если вы намереваетесь строить догадки, то я умолкаю... Между тем Чертов сын соскочил с кровати на босу ногу, схватил штаны, перекинул камзол через руку. Пока он одевается, Черт-отец бормочет сквозь зубы: "С тех пор как он втюрился в эту шлюху, все пошло шиворот-навыворот. Но надо положить этому конец; дольше терпеть нельзя: мне надоело. Будь это еще девка, которая бы того стоила; а то мразь, бог весть какая мразь! Ах, если б увидела это покойница, которая до ногтей была пропитана устоями, то давно бы при всем честном народе на паперти отдубасила она одного, а другой выцарапала бы глаза после большой обедни, ибо ее ничем нельзя было остановить; но если я до сих был добрым и они думают, что это будет продолжаться, то они сильно ошибаются". Хозяин. А Жюстина слышала все это со своего чердака? Жак. Несомненно. Тем временем Чертов сын отправился к мызнику, перекинув ось через плечо, а Черт-отец принялся за работу. Ударив, два-три раза топором, он почувствовал, что хочет понюшки; он ищет табакерку в кармане, ищет у изголовья постели и не находит. "Вероятно, ее забрал, как всегда, этот прощелыга, - сказал он. - Посмотрим, нет ли ее наверху..." И вот он взбирается на чердак. Мгновение спустя он вспоминает, что у него нет трубки и ножа, и снова поднимается на чердак. Хозяин. А Жюстина? Жак. Она поспешно забрала свое платье и скользнула под кровать, где растянулась на животе ни жива ни мертва. Хозяин. А твой друг Чертов сын? Жак. Сдав ось, приладив ее и получив деньги, он прибежал ко мне и поведал об ужасном положении, в котором находился. Немного позабавившись над ним, я сказал: "Слушай, Чертов сын, погуляй по деревне или где тебе угодно, а я выручу тебя из беды. Прошу только об одном: не торопи меня..." Вы улыбаетесь, сударь; что это значит? Хозяин. Ничего. Жак. Мой друг, Чертов сын, уходит. Я одеваюсь, так как еще не вставал. Отправляюсь к его отцу. Не успел тот меня заметить, как воскликнул с радостью и удивлением: "Это ты, крестник? Откуда тебя несет и зачем пришел в такую рань?.." Крестный действительно питал ко мне дружбу, а потому я откровенно сказал ему: "Дело не в том, откуда я иду, а как вернусь домой". "Ах, крестник, ты становишься распутником; боюсь, что сын мой и ты - два сапога пара. Ты не ночевал дома". "Отец полагает, что я не вправе так себя вести". "Он вправе считать, что ты не вправе так себя вести. Но сперва позавтракаем, бутылка нас умудрит". Хозяин. Жак, у этого человека были здравые взгляды. Жак. Я отвечал ему, что не хочу ни пить, ни есть и что умираю от усталости и желания выспаться. Старик Черт, который в молодости не спасовал бы в таких делах ни перед кем, добавил, ухмыляясь: "Эй, крестник, вероятно, она хорошенькая и ты не клал охулки на руку? Вот что: сын мой вышел; ступай на чердак и ложись на его постель... Но еще словечко перед тем, как он вернется. Он - твой друг; когда вы будете наедине, скажи ему, что я им недоволен, очень недоволен. Его развратила мне одна девчонка, Жюстина; ты ее, наверно, знаешь (кто из деревенских парней ее не знает!); ты окажешь мне настоящее одолжение, если отвратишь его от этой твари. Прежде это был, как говорится, отличный малый; но после злосчастного знакомства с ней... Да ты не слушаешь; у тебя глаза слипаются. Ступай отдохни..." Иду наверх, раздеваюсь, поднимаю одеяло, простыни, щупаю повсюду: никакой Жюстины! Тем временем Черт, мой крестный, говорит: "Ах, дети, проклятые дети! И этот тоже огорчает своего отца". Не найдя Жюстины на кровати, я заподозрил, что она находится под ней. В конуре царила кромешная тьма. Наклоняюсь, щупаю, вожу руками, наталкиваюсь на ее руку, схватываю ее и притягиваю к себе; Жюстина, дрожа, выползает из-под лежака. Я целую ее, успокаиваю, подаю ей знак, чтоб она легла на кровать. Она складывает руки, падает к моим ногам, обнимает мои колени. Если бы было светло, я не устоял бы перед этой немой сценой; но когда потемки не внушают страха, они внушают предприимчивость. К тому же ее прежние отказы бередили мне сердце. Вместо ответа я пихнул ее к лестнице, ведущей в лавку. У нее от страха вырывается крик. Черт, услыхав его, говорит: "Он бредит..." Жюстина стала терять сознание; ее колени подкосились; в отчаянии она шептала глухим голосом: "Он придет... он идет... вот он поднимается... Я погибла!" "Нет, нет, - отвечал я тихо, - не бойся, молчи, ложись..." Она продолжает отказываться; я стою на своем; она уступает, и вот мы друг подле дружки. Хозяин. Предатель! Мерзавец! Знаешь ли ты, какое преступление собираешься совершить? Ты насилуешь девушку - если не физически, то, по крайней мере, при помощи страха. Если бы тебя привлекли к суду, ты узнал бы всю строгость закона, карающего похитителей. Жак. Не знаю, изнасиловал ли я ее, но знаю, что ни я ей зла не причинил, ни она мне. Сперва, отводя рот от моих поцелуев, она приблизила его к моему уху и прошептала: "Нет, нет, Жак! Нет..." Тогда я притворился, будто хочу сойти с кровати и направиться к лестнице. Она удерживает меня и снова говорит на ухо: "Никогда бы не поверила, что ты такой злой; вижу, что мне нечего ждать от тебя пощады; но, по крайней мере, обещай, поклянись..." "В чем?" "В том, что Чертов сын ничего не узнает". Хозяин. Ты обещал, ты поклялся, и все прошло хорошо. Жак. И еще раз очень хорошо. Хозяин. И очень хорошо еще раз! Жак. Вы говорите так, словно при этом присутствовали. Между тем мой друг, Чертов сын, потеряв терпение, тревожась и устав бродить вокруг дома, возвращается, не дождавшись меня, к отцу, который говорит ему с досадой: "Ты потратил много времени на чепуху...". Сын отвечает ему с еще большей досадой: "Пришлось обстругать эту проклятую ось с обоих концов: она оказалась слишком толстой". "Я же тебя предупреждал: но ты все хочешь делать по-своему". "Обстругать легче, чем прибавить". "Возьми-ка вот этот обод и доделай его за дверью". "Почему за дверью?" "Потому что шум инструмента может разбудить твоего друга Жака!" "Жака!" "Да, Жака; он там, на чердаке, отдыхает. Эх, как мне жаль отцов: одних за одно, других за другое. Ну что же? Пошевеливайся! Если ты будешь стоять там как болван, склонив голову, раскрыв рот и опустив руки, дело не подвинется..." Чертов сын, мой приятель, в бешенстве кидается к лестнице; Черт, мой крестный, сдерживает его и говорит: "Куда ты? Дай выспаться бедному малому; он изнемогает от усталости. Случись тебе быть на его месте, ты бы не захотел, чтоб тревожили твой покой". Хозяин. А Жюстина и это слышала? Жак. Как вы меня. Хозяин. А ты что делал? Жак. Смеялся. Хозяин. А Жюстина? Жак. Она сняла чепец, рвала на себе волосы, воздевала глаза к небу (по крайней мере, я так полагаю) и ломала себе руки. Хозяин. Жак, ты варвар: у тебя каменное сердце. Жак. Нет, сударь, нет: я обладаю чувствительностью; но я приберегаю ее для более важного случая. Расточители этой ценности так швыряются ею, когда нужно экономить, что у них ничего не остается, когда надо быть щедрым... Тем временем я одеваюсь и схожу вниз. Черт-отец говорит: "Тебе необходимо было выспаться; когда ты пришел, ты был похож на мертвеца, а теперь ты розовый и свежий, как младенец, пососавший грудь. Сон - отличная вещь... Черт! Спустись в погреб и притащи бутылку, чтобы мы могли приступить к завтраку. Ну как, крестник, теперь ты охотно позавтракаешь?" "Очень охотно". И вот бутылка принесена и поставлена на рабочий стол; мы стоим вокруг. Черт-отец наполняет стаканы для себя и для меня; Чертов сын, отстраняя свой, говорит свирепым голосом: "Мне не хочется пить в такую рань". "Ты не хочешь пить?" "Нет". "Ага, я понимаю, в чем дело; знаешь, крестник, тут попахивает Жюстиной; верно, он заходил к ней и не застал ее или поймал с другим; это отвращение к бутылке неестественно, запомни мои слова". Я: "Весьма возможно, что вы правы". Чертов сын: "Жак, довольно шуток, уместных или неуместных: я их не терплю". Черт-отец: "Если он не хочет пить, то это не должно мешать нам. Твое здоровье, крестник!" Я: "Ваше, крестный! Чертов сын, друг мой, выпей с нами. Ты слишком огорчаешься из-за пустяков". Чертов сын: "Я уже вам сказал, что не стану пить". Я: "Если твой отец угадал, то что ж тут такого? Вы встретитесь, объяснитесь, и ты признаешь, что был не прав". Черт-отец: "Эх, оставь его! Разве не справедливо, чтоб эта тварь наказала его за огорчение, которое он мне причиняет? Ну, еще глоток - и вернемся к твоему делу. По-видимому, мне придется отвести тебя к отцу; что мне, по-твоему, ему сказать?" Я: "Все, что вам будет угодно, все, что вы сотни раз слыхали от него, когда он приводил к вам вашего сына". Черт-отец: "Пойдем..." Он выходит, я следую за ним, мы приближаемся к нашим дверям; я впускаю его одного. Сгорая от нетерпения послушать беседу крестного с моим отцом, я прячусь в закуток за перегородку, чтобы не упустить ни слова. Черт-отец: "Ну, кум, придется простить его на этот раз". "За что простить-то?" "Ты притворяешься, будто не знаешь". "Я не притворяюсь, а просто не знаю". "Ты сердишься, и ты прав". "Я вовсе не сержусь". "Вижу, что сердишься". "Пусть так, если тебе угодно; но расскажи прежде всего, какую глупость он натворил". "Три-четыре раза в счет не идут. Встречается кучка молодых парней и девушек; пьют, танцуют, смеются, часы бегут; смотришь, а дома дверь уже на запоре..." Крестный, понизив голос, добавил: "Они нас не слышат; но, по чести, разве мы были разумнее в их возрасте? Знаешь ли, кто дурные отцы? Это те, кто забыл про грешки своей молодости. Скажи, разве мы с тобой не таскались по ночам?" "А ты, кум, скажи, разве мы не вступали в связи, не нравившиеся нашим родителям?" "Да я больше кричу, чем в самом деле сержусь. Поступай так же". "Но Жак ночевал дома, по крайней мере, нынче; я в этом уверен". "Ну что ж, если не нынче, так вчера. Но так или иначе, а ты не сердишься на своего малого?" "Нет". "И после моего ухода не накажешь его?" "Ни в коем случае". "Даешь слово?" "Даю". "Честное слово?" "Честное слово". "Все улажено, иду домой..." Когда крестный был уже на пороге, отец, ласково ударив его по плечу, сказал: "Черт, друг мой, тут кроется какая-то загвоздка; наши парни - прехитрые бестии, и я боюсь, что здесь сегодня попахивает какой-то каверзой; но со временем все выйдет наружу. Прощай, кум". Хозяин. Чем же кончилось приключение твоего друга, Чертова сына, с Жюстиной? Жак. Как должно было. Он рассердился, а она - еще больше; она заплакала, он разнежился; она поклялась, что я лучший из друзей; я поклялся, что она честнейшая девушка в деревне. Он нам поверил, попросил прощения, полюбил нас и стал уважать больше прежнего. Таковы начало, середина и конец потери мною невинности. Теперь, сударь, скажите мне, пожалуйста, какую мораль вы выводите из этой непристойной истории? Хозяин. Надо лучше знать женщин. Жак. А вы нуждались в таком поучении? Хозяин. Надо лучше знать друзей. Жак. Неужели вы думаете, что среди них найдется хотя бы один, который откажется от вашей жены или дочери, если она захочет завлечь его в свои сети? Хозяин. Надо лучше знать родителей и детей. Жак. Ах, сударь, и те и другие во все времена попеременно обманывали и будут обманывать друг друга. Хозяин. Ты высказал вечные истины, но их не мешает повторять почаще. Каков бы ни был следующий рассказ, который ты мне обещал, будь уверен, что только дурак не найдет в нем ничего поучительного. А теперь продолжай. Читатель, меня грызет совесть: я приписал Жаку или его Хозяину несколько рассуждений, по праву принадлежащих тебе; если так, то возьми их обратно: наши путешественники не обидятся. Мне показалось, что тебе не понравилось имя Черт. Хотел бы я знать, почему? Это подлинное имя моего тележника; записи о крещении, записи о смерти, брачные договоры подписаны: "Черт". Чертовы потомки, которые теперь держат лавку, зовутся Черти. Когда их маленькие дети проходят по улице, люди говорят: "Вот Чертовы дети". Произнося имя Буль, вы вспоминаете величайшего мебельного мастера, который когда-либо существовал. В округе, где жил Черт, никто не скажет "черт", чтобы не вспомнить при этом знаменитейшего из известных тележников. Черт, имя коего мы читаем во всех требниках начала столетия, приходился ему родственником. Если кто-либо из Чертовых потомков прославится каким-нибудь великим деянием, собственное имя Черт будет звучать для вас не менее внушительно, чем Цезарь или Конде{459}. Дело в том, что есть черт и Черт, как есть Гийом и Гийом. Когда я говорю просто Гийом, то вы не примете его ни за завоевателя Великобритании{459}, ни за суконщика из "Адвоката Патлена"{459}; просто Гийом не будет ни героическим, ни мещанским именем; то же и черт. Просто черт не означает ни великого тележника, ни кого-либо из его заурядных предков или потомков. Говоря по чести, может ли вообще собственное имя быть хорошего или дурного тона? Улицы кишат псами с кличкой Помпеи. Отбросьте же свою ложную щепетильность, а не то я поступлю с вами, как лорд Чатам{459} с членами парламента; он сказал им: "Сахар, сахар, сахар; что тут смехотворного?.." А я скажу вам: "Черт, Черт, Черт; почему человеку не называться Чертом?" Один офицер говорил своему генералу, великому Конде, что есть гордые чертовы дети, вроде Черта-тележника; славные чертовы дети, вроде нас с вами; пошлые чертовы дети, вроде очень многих других. Жак. Дело было на свадьбе, брат Жан выдавал замуж дочь одного соседа. Я был шафером. Меня посадили за стол между двумя насмешниками нашего прихода; я имел вид превеликого дурака, хотя и был им в меньшей степени, нежели они думали. Они задали мне несколько вопросов по поводу брачной ночи; я отвечал малость глуповато; они покатились со смеху, а жены этих шутников крикнули им с другого конца: "Что случилось? Почему вы так веселитесь?" "Это слишком смешно, - ответил один из них жене, - я расскажу тебе нынче ночью". Другая, не менее любопытная, задала мужу тот же вопрос, и он отвечал ей таким же образом. Трапеза продолжается, а вместе с ней вопросы и мои несуразности, взрывы смеха и удивление жен. После трапезы - танцы; после танцев - раздевание супругов, похищение подвязки{460}; я - в своей постели, насмешники - в своих; и вот они рассказывают женам про непонятное, невероятное обстоятельство, а именно, что двадцатидвухлетний парень, рослый и сильный, довольно пригожий, расторопный и вовсе не глупый, оказался невинен - да, невинен, как младенец, только что покинувший чрево матери, и жены изумляются не меньше мужей. А на другой день Сюзанна подала мне знак и сказала: "Жак, ты не занят?" "Нет, соседка; чем могу вам служить?" "Я хотела бы... хотела бы... - И при этом "хотела бы" она жмет мне руку и смотрит на меня каким-то особенным взглядом. - Я хотела бы, чтобы ты взял наш садовый нож и пошел в общинную рощу помочь мне нарезать две-три связки хвороста, так как это слишком тяжело для меня одной". "Весьма охотно, госпожа Сюзанна..." Беру нож, и мы отправляемся. По дороге Сюзанна кладет мне голову на плечо, теребит меня за подбородок, дергает за уши, щиплет бока. Приходим. Место на склоне. Сюзанна растягивается на одеяле во всю длину, поближе к верху, раздвигает ноги и закладывает руки за голову. Я, работая ножом, нахожусь ниже ее в зарослях; Сюзанна сгибает ноги, прижимая каблуки к ляжкам; согнутые колени приподнимают юбку, а я работаю ножом в зарослях, машу им вовсю, размахиваю вслепую, нередко мимо. Наконец Сюзанна говорит: "Скоро ли ты кончишь, Жак?" "Когда прикажете, госпожа Сюзанна". "Разве ты не видишь, - добавила она вполголоса, - что мне хочется, чтобы ты кончил..." И я кончил, перевел дух и снова кончил; а Сюзанна... Хозяин. Лишила тебя невинности, которой не было? Жак. Да; но она не далась в обман, а улыбнулась и промолвила: "Ловко ты провел моего муженька, жулябия!" "Что вы хотите сказать, госпожа Сюзанна?" "Ничего, ничего; впрочем, ты меня отлично понимаешь. Обними меня еще несколько раз таким же образом, и я тебе это прощу..." Я стянул вязанки, перекинул их через плечо, и мы вернулись - она к себе, а я к себе. Хозяин. Без привала в пути? Жак. Без привала. Хозяин. Значит, от общинной земли до деревни было недалеко? Жак. Не дальше, чем от деревни до общинной земли. Хозяин. Большего Сюзанна не стоила? Жак. Может быть, стоила для другого или в другой день: всякому моменту своя цена. Спустя несколько времени госпоже Маргарите (так звали жену второго насмешника) понадобилось молоть зерно, а сходить на мельницу ей было недосуг; она попросила моего отца, чтоб он послал кого-нибудь из своих сыновей. Так как я был самый старший, то она не сомневалась, что выбор падет на меня; так оно и случилось. Госпожа Маргарита уходит от нас; я следую за ней; гружу мешок на осла и веду его на мельницу. Зерно смолото, и вот мы оба, я и осел, довольно грустные плетемся обратно, ибо я думал, что потрудился даром. Но я ошибся. Между деревней и мельницей был небольшой лесок; там я застал госпожу Маргариту сидящей на краю дороги. Дело шло к сумеркам. "Жак, наконец-то! - сказала она. - Знаешь ли ты, что я прождала тебя смертельных два часа?.." Читатель, ты ужасно придирчив. Я готов согласиться, что слова "смертельных два часа" напоминают городских дам, а что тетка Маргарита сказала бы: "добрых два часа". Жак. "Дело в том, что воды было мало, мельница работала медленно, мельник нализался, и я, несмотря на все свои старания, не мог вернуться раньше". Маргарита: "Садись, поболтаем немножко". Жак: "Охотно, госпожа Маргарита". И вот я усаживаюсь рядом с ней, чтобы поболтать, а между тем мы оба молчим. Наконец я говорю ей: "Вы собирались со мной разговаривать, госпожа Маргарита, и не проронили ни слова". Маргарита: "Я раздумываю над тем, что мой муж сказал о тебе". Жак. "Не верьте ни одному слову: он насмешник". Маргарита: "Он уверяет, что ты ни разу не влюблялся". Жак: "В этом он прав". Маргарита: "Как! Ни разу в жизни?" Жак: "Ни разу". Маргарита: "В твои годы ты не знаешь, что такое женщина?" Жак: "Простите, госпожа Маргарита". Маргарита: "А что такое женщина?" Жак: "Женщина?" Маргарита: "Да, женщина?" Жак: "Постойте... Это мужчина в юбке, в чепце и с толстыми грудями..." Хозяин. Ах, мерзавец! Жак. Первая не обманулась, но мне хотелось обмануть вторую. На мой ответ госпожа Маргарита залилась безудержным хохотом; я с удивлением спросил ее, чему она смеется. Госпожа Маргарита ответила, что смеется над моей простотой. "Как, в твоем возрасте ты знаешь не больше этого?" "Нет, госпожа Маргарита". Тут она умолкла, и я тоже. "Госпожа Маргарита, - повторил я, - мы уселись, чтобы поболтать, а вот вы молчите, и мы не болтаем. Что с вами, госпожа Маргарита? Вы задумались?" Маргарита: "Да, задумалась... задумалась... задумалась..." При этих "задумалась" грудь ее вздымается, голос слабеет, тело дрожит, глаза закрываются, рот раскрывается, она испускает глубокий вздох и лишается чувств; я притворяюсь, будто опасаюсь за ее жизнь, и восклицаю в ужасе: "Госпожа Маргарита! Госпожа Маргарита! Да скажите же что-нибудь! Госпожа Маргарита, вам дурно?" Маргарита: "Нет, мой мальчик; дай мне минутку передохнуть... Не знаю, что это со мной случилось... Сразу как-то налетело..." Хозяин. Она врала? Жак. Врала. Маргарита: "Я задумалась". Жак: "Вы всегда так задумываетесь, когда лежите ночью подле мужа?" Маргарита: "Иной раз". Жак: "А ему не страшно?" Маргарита: "Он привык..." Маргарита понемногу пришла в себя и сказала: "Я думала над тем, что с неделю тому назад, на свадьбе, мой муж и муж Сюзанны смеялись над тобой; меня разобрала жалость, и, не знаю отчего, мне стало как-то не по себе". Жак: "Вы очень добры". Маргарита: "Я не люблю, когда насмехаются. Я задумалась над тем, что они при первом же случае снова подымут тебя на смех, и это меня опять огорчит". Жак. "От вас зависит, чтоб это не повторилось". Маргарита: "Каким образом?" Жак: "Научив меня..." Маргарита: "Чему?" Жак: "Тому, чего я не знаю и что так насмешило вашего мужа и мужа Сюзанны; тогда они перестанут смеяться". Маргарита: "Ах, нет, нет! Я знаю, что ты хороший мальчик и никому не расскажешь; но я ни за что не посмею". Жак: "Почему?" Маргарита: "Нет, не посмею!.." Жак: "Ах, госпожа Маргарита, научите меня, ради бога; я вам буду ужасно благодарен, научите меня..." Умоляя ее таким образом, я сжимал ей руки, и она сжимала мои; я целовал ее в глаза, а она меня в губы. Тем временем стало совсем темно. Тогда я сказал ей: "Я вижу, госпожа Маргарита, что вы недостаточно хорошо ко мне относитесь и не хотите меня научить; это меня очень огорчает. Давайте встанем и вернемся домой..." Госпожа Маргарита не ответила; она взяла мою руку, направила - не знаю куда, но, во всяком случае, я воскликнул: "Да тут ничего нет! Ничего нет!" Хозяин. Ах, мерзавец, архимерзавец! Жак. Во всяком случае, она была почти раздета, а я еще в большей степени. Во всяком случае, я не отнимал руки от того места, где ничего не было, а она положила свою руку ко мне на то место, где кое-что было. Во всяком случае, я оказался под ней, а, следовательно, она на мне. Во всяком случае, я ей нисколько не помогал, так что ей пришлось взять все на себя. Во всяком случае, она так старательно отдалась обучению, что одно мгновение мне казалось, будто она умирает. Во всяком случае, будучи взволнован не меньше ее и не зная, что говорю, я воскликнул: "Ах, госпожа Сюзанна, это так приятно!" Хозяин. Ты хочешь сказать: "госпожа Маргарита"? Жак. Нет, нет. Во всяком случае, я спутал имена и, вместо того чтобы сказать: "госпожа Маргарита", сказал: "госпожа Сюзон". Во всяком случае, я признался госпоже Маргарите, что то, чему, по ее мнению, научила она меня в этот день, преподала мне, правда несколько иначе, госпожа Сюзон три-четыре дня тому назад. Во всяком случае, она сказала: "так это Сюзон, а не я?" Во всяком случае, я ответил: "Ни та, ни другая". Во всяком случае, пока она потешалась над собой, над Сюзон, над обоими мужьями и осыпала меня подходящими ругательствами, я очутился на ней, а, следовательно, она подо мной, и пока она признавалась мне, что это доставило ей большое удовольствие, но не столько, сколько первый способ, она снова очутилась надо мной, а я, следовательно, под ней. Во всяком случае, после нескольких минут отдыха и молчания ни она не была наверху, ни я внизу, ни она внизу, ни я наверху, а оба мы лежали рядышком, причем она наклонила голову вперед и прижалась обеими ляжками к моим ляжкам. Во всяком случае, будь я менее учен, госпожа Маргарита научила бы меня всему, чему можно научить... Во всяком случае, нам стоило больших усилий добраться до деревни. Во всяком случае, горло мое разболелось еще сильнее, и мало шансов, чтобы я мог снова говорить раньше, чем через две недели. Хозяин. А ты после виделся с этими женщинами? Жак. Много раз, с вашего позволения. Хозяин. С обеими? Жак. С обеими. Хозяин. И они не поссорились? Жак. Напротив, - помогая друг другу, они еще больше сдружились. Хозяин. Наши жены поступили бы так же, но каждая со своим милым. Ты смеешься... Жак. Не могу удержаться от смеха всякий раз, как вспоминаю маленького человечка, кричащего, ругающегося, шевелящего головой, ногами, руками, всем телом и готового броситься с высоты стога, рискуя разбиться насмерть. Хозяин. А кто этот человечек? Муж Сюзон? Жак. Нет. Хозяин. Муж Маргариты? Жак. Нет... Вы неисправимы; так будет до конца вашей жизни. Хозяин. Кто же он? Жак не ответил на этот вопрос, а Хозяин добавил: - Скажи же мне только, кто этот человечек. Жак. Однажды ребенок, сидя на полу у прилавка белошвейки, кричал благим матом. Торговка, которой надоел его крик, спросила: "Дружок, чего ты кричишь?" "Они хотят, чтоб я сказал "а"! "А почему же тебе не сказать "а"? "Потому что не успею я сказать "а", как они захотят, чтобы я сказал "бе"... Дело в том, что не успею я сказать вам имя человечка, как мне придется досказать остальное". Хозяин. Возможно. Жак. Нет, обязательно. Хозяин. Но, друг мой, Жак, назови мне имя человечка. Тебе самому смертельно хочется, не правда ли? Исполни мое желание. Жак. Это был человечек вроде карлика, горбатый, кривой, заика, косой, ревнивец, распутник, влюбленный в Сюзон и, быть может, ее любовник. Занимал он должность сельского викария. Жак походил на ребенка белошвейки, с той лишь разницей, что, с тех пор как у него стало болеть горло, его трудно было заставить сказать "а", но, раз уже начав, он сам доходил до конца алфавита. Жак. Я был наедине с Сюзон в ее риге. Хозяин. Конечно, не зря? Жак. Разумеется. Приходит викарий; сердится, ругается, гневно спрашивает у Сюзон, что она делает наедине в отдаленнейшей части риги с самым развратным мальчишкой во всей деревне. Хозяин. Ты, как я вижу, уже пользовался хорошей репутацией. Жак. И по заслугам. Он действительно разгневался и к этим словам прибавил еще много других похуже. Я тоже вышел из себя. От оскорбления к оскорблению дошли мы до рукоприкладства. Я хватаю вилы, просовываю ему между ногами, зубец сюда, зубец туда, и швыряю его на стог, ни дать ни взять как охапку сена... Хозяин. А стог был высокий? Жак. По меньшей мере футов десять, и коротышке было трудно слезть оттуда, не сломав себе шеи. Хозяин. А затем? Жак. Затем я отстраняю косынку Сюзон, беру ее за грудь, ласкаю; она сопротивляется. В риге находилось ослиное седло, которым мы уже пользовались; я толкаю ее на седло. Хозяин. Задираешь ей юбки? Жак. Задираю юбки. Хозяин. А викарий все это видел? Жак. Как я вас. Хозяин. И он молчал? Жак. Отнюдь нет. Не помня себя от бешенства, он заорал: "Уби... уби... убивают! Пожар... пожар... пожар! Во... во... воры!.." И вот прибегает муж, который, по нашим расчетам, был далеко. Хозяин. Жаль; я не люблю священников. Жак. И вы были бы в восторге, если б я у него на глазах... Хозяин. Сознаюсь, что да. Жак. Сюзон успела подняться; я привожу себя в порядок, убегаю, и все, что воспоследовало, знаю уже со слов Сюзон. Увидав викария на стоге сена, муж расхохотался. Викарий: "Смейся, смейся... ду... ду... рак ты этакий!.." Муж следует его приглашению, заливается еще пуще прежнего и спрашивает, кто его туда посадил. Викарий: "Спу... спу... спусти... меня... на... на землю..." Муж продолжает хохотать и осведомляется, как ему за это взяться. Викарий: "Как... как!.. Так же... как... я сюда... взо... взо... брался... на... на... вилах..." "Тысячу пиявок, вы правы. Вот что значит ученость!.." Муж берет вилы и подставляет их викарию; тот садится на них тем же манером, каким я его поддел; муж обносит его два-три раза по риге на своем орудии и затягивает какое-то подобие фобурдона{467}, а викарий кричит: "Спу... спу... спусти... меня... ка... ка... налья!.. Спу... спу... стишь ли ты... меня... на... наконец?.." А муж говорит: "А почему бы, господин викарий, не поносить мне вас так по всем деревенским улицам? Вот была бы невиданная процессия!.." Однако муж спустил его на землю, и викарий отделался страхом. Не знаю, что именно он затем ему сказал, так как Сюзон удрала, и я слышал только: "Не... не... годяй... ты... ты... бьешь... свя... свя... священника... Я... от... от... отлучу... тебя... ты... бу... будешь... про... про... проклят..." Говорил это горбун, а муж преследовал его и колотил вилами. Прибегаю вместе с толпой; завидев меня, муж направляет вилы в мою сторону. "Подойди-ка, подойди!" - кричит он. Хозяин. А Сюзон? Жак. Она выкрутилась. Хозяин. Удачно? Жак. Разумеется; женщины всегда удачно выкручиваются, когда их не ловят с поличным... Чему вы смеетесь? Хозяин. Тому же, чему буду, как ты, смеяться всякий раз, как вспомню маленького викария, восседающего на вилах мужа. Жак. Спустя некоторое время после этого приключения, которое дошло до моего отца и по поводу которого он тоже немало смеялся, я поступил в солдаты, как уже вам рассказывал... Одни говорят, что Жак промолчал или прокашлял несколько минут, другие - что он снова хохотал, после чего Хозяин обратился к нему: - А история твоих любовных похождений? Жак покачал головой и не ответил. Как здравомыслящий, нравственный человек, почитающий себя философом, может забавляться пересказом таких пустых побасенок? - Во-первых, читатель, это вовсе не побасенки, а исторические факты, и, повествуя о шалостях Жака, я чувс