это, по моему мнению, ближе к истине, ибо слова апостола Павла возвещают о священстве и жертве Христовой, при свершении которой крест служил алтарем, и потому мы относим их к Кресту. Первые Его слезы были слезами человеческими, вторые - пророческими, третьи - первосвященническими и связаны с жертвой. Первые пролил Он, сострадая естественному человеческому горю, которое обрушилось на семью Лазаря - Лазарь умер. Вторые - в предчувствии будущих бедствий, ожидающих целый народ, - Иерусалим будет разрушен. Третьи - в предведении греха, вечной кары за него и наказания тех грешников, ничего не приобретших от жертвы, которую Он принес, отдавая себя. Умер Его друг - и потому Иисус плакал, оправдывая естественную привязанность и сострадание. Иерусалим должен быть разрушен - и потому Иисус плакал, соболезнуя всеобщему народному бедствию и оставаясь отдельным человеком. Сама жертва Его за грех мира должна была оказаться для многих бесполезной, - и потому Христос плакал о них. Тем самым Он возвестил, что несмываемый грех невозможно снять с человека никакими силами, даже Его пот, слезы и пролитая кровь не могут очистить греховную человеческую природу. Слезы о Лазаре в нашем стихе пробились как родник, как колодец возле дома его сестер. Слезы о Иерусалиме - река, протекающая по всей стране. Слезы на кресте - это море, омывающее весь мир, и хотя в сегодняшнем евангельском чтении бьет всего лишь родник слез, но раз родник впадает в реку, а река в море, где бы Он ни плакал, мы всюду найдем этот стих (Иисус прослезился), поэтому с позволения и при свете Его благословенного Духа мы попробуем взглянуть Его дивными божественными очами сквозь поволоку Его собственных слез на все три строки: сначала Он плачет о Лазаре, потом - о Иерусалиме и, наконец, на кресте - обо всех нас. И тогда мы увидим, сколько же раз Он плакал. В первый раз Иисус плакал как человек5, по необходимости выказав Себя истинным человеком. В тот миг он совершил величайшее чудо - воскрешение Лазаря, уже три дня как мертвого. Если бы мы могли поступить так же ради нашего духовного воскрешения, сколь благословенную жатву пожали бы мы! Как отрадно было бы увидеть сегодня хотя бы одного из вас, воскрешенного через год после духовной смерти! Христос совершал эти чудеса каждый год и каждый год совершенствовал Свое чудо. В первый раз Он вокресил дочь Иаира: она только что умерла и еще лежала дома, едва тронутая веянием греха, и здесь, в доме, в Божьем доме, в Церкви, в радостном послушании Божественным обрядам и порядкам, воскрешение и оживление мертвых душ - не слишком тяжкий труд. Во второй год своего служения Христос воскрешает сына вдовы, уже вынесенного из дома и готового к погребению. Воскресить человека, уже хладного и окоченевшего от греха, непроницаемого, непреклонно отвергшего Суды Божьи, почти погруженного в оцепенение и бесчувственного к собственной смерти - много труднее. Но в третий год Христос воскрешает Лазаря, уже давно умершего и погребенного и, вероятно, уже смердящего по прошествии четырех дней. Это чудо Христос совершил, желая предъявить веское доказательство воскресения мертвых; именно это чувство двигало Им в тот миг. Ибо противники воскресения обычно приводят простейший довод: если рыба съест останки человека, а другой человек съест эту рыбу, или один человек съест другого, то как же могут воскреснуть оба? Когда тело лежит в могиле, уже распавшееся до первооснов, или превратилось в другие субстанции - это более и менее то же самое, что происходит с рыбой, проглотившей человека, поэтому Христос должен потрудиться над телом, близком к этому состоянию - телом смердящим. Поистине в нашем духовном воскрешении из мертвых воскресить грешника, разлагающегося в собственном прахе, превращенном в собственные отбросы, особенно того, кто подвергался многочисленным метаморфозам, представал в разных обличьях и переходил от одного греха к другому, (сначала был саламандрой и жил в огне, в череде сменявших друг друга огней: в юности его сжигал огонь похоти, в старости - огонь тщеславия, потом он стал змеей, рыбой и жил в воде, в разных водах: в юности - в мутной воде мятежа, состарившись - в холодной воде безверия). Как же мы можем воскресить саламандру и змею, когда и змея и саламандра живут в одном человеке, но завораживает их разная музыка, а исцеляют - разные снадобья. Оживить человека, распавшегося на элементы, рассеянного на разные виды многоразличных грехов - величайший труд, предполагающий чудо. А чудо, которое св. Василий Великий называет чудом из чудес6, - веское или двойное чудо. Ибо именно здесь сбываются слова: мертвый оживает7 . Мертвый оживет, что бывало и прежде, но кроме того, по словам св. Василия Великого, связанный идет8, - опутанный, окованный, повязанный по рукам и ногам человек встает и идет. И потому раз чудо это вызвало у людей величайшее почтение, оно же возбудило и безмерную зависть, ибо они всегда идут рука об руку. Зависть перешла с Него Самого на ни в чем не повинного Лазаря, и все же: "Первосвященники положили убить и Лазаря, Потому что ради его многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса" (Ин 12:10). Болезнь, упадок духа, опасность, которая всегда подстерегает там, где царит безразличие, недовольство делом Божьим тех, кто зачастую становятся орудиями славы Божьей, встречают хладное людское безверие. Если они убили Лазаря, разве не сделал Христос достаточно, чтобы дать им понять, что Он в силах воскресить его еще раз. Ибо Слепа жестокость, если полагает, что мертвый - одно, а убитый - другое9 . Что за слепое коварство считать, что Христос мог воскресить человека, умершего своей смертью, и не верить, что Он может воскресить погибшего смертью насильственной? Это - величайшее чудо, предвосхищающее сложнейшую часть Символа веры - воскресение мертвых, ибо в чуде этом Он явил Себя Богом и вместе с тем - человеком, и потому Иисус прослезился. Он плакал, как должны плакать люди, как только и могут плакать люди, и слезы эти были; cвидетельством природы, но не признаком неверия10 , - они возвестили, что Он - истинный человек, только без необузданных чувств и вероломства. Иов вопрошает Бога: "Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек?" Обратим этот вопрос к Богу вочеловечившемуся, ко Христу, и слезы Его ответят, что у Него плотские очи и плачет Он, как человек. Не так, как грешник или всадник, выронивший из рук поводья, которыми он взнуздывает лошадь, не как рулевой, управляющий кораблем, у которого бурей вырвало из рук штурвал, и не как вертопрах, растративший весь свой пыл и силу в страстях и влюбленностях; Христос плакал иначе. Он мог пойти даже дальше, чем любой смертный, Он мог бы дать волю и размах страстям больше других, не имея на себе проклятия первородного греха, понукающего нас изнутри, и не предаваясь никакой неумеренной любви, которая бы притягивала его к себе, покуда чувства его метались, как это бывает со всеми людьми. Бог говорит иудеям, что они "плакали вслух Господа" (Числ 11:18), Бог услышал, как они плакали, но почему же и как? - они плакали из-за мяса. Горькая настойка, сильный привкус ропота слышится в этих слезах. Но Христос во время страстей и агонии тоже жалуется, отваживаясь на неистовую мольбу, скрытую в словах душа скорбит смертельно11 и если возможно, да минует Меня чаша сия12 . Но все эти страсти освящены в корне, из коего не мог вырасти ни один горький лист, ни один корявый прутик, ибо в ту же секунду они были омыты его словом впрочем13 не Моя воля, но Твоя. Настоящая и полная покорность воле Божьей: не как Я хочу, но как Ты. Подойти к пропасти страдания, как это сделали иные праведники в Писании, опасно для любого человека: Моисей говорит Богу: "изгладь меня из книги Твоей, в которую Ты вписал" (Исх 32:32). Потому Он мог сказать: "Будь Я проклят или Я отрекаюсь от Бога". Опасно впадать в искушение, даже если кто-то вышел из него невредимым. Каждый человек знает свои пристрастия и грехи, к которым они ведут. Женская красота, выгодная партия, назойливость женщины, предлагавшей себя в любовницы, не могли поколебать невозмутимого Иосифа (Быт. 39:7-12) Вот пример человека, устоявшего против сильного искушения. Но есть и другой пример, когда два человека согрешили против собственного тела: Ир и Онан (Быт. 46:12, 38:9), когда никто не искушал их, вернее, когда у них было средство от искушения. Можно быть целомудренней в борделе, чем в церкви, можно больше согрешить в мечтах, чем в речах. Каждый должен знать, сколько воды вытесняет его корабль и не пускаться в плаванье там, где другое судно с трудом (он даже не знает, с каким трудом) разрезает воду, и не отправляться в дальний путь ради других людей, рассчитывая лишь на свои силы. Даже если ты сам останешься целым и невредимым, кто-то может соблазниться, подражая твоему безрассудству и непредусмотрительности. Христос всегда осмотрителен: "Он возведен был Духом". Каким духом? Его собственным, "в пустыню, для искушения от диавола". Никто из людей не отважился бы на такое, но Он, способный сказать Солнцу: Солнце, стой14 (Иис Н 10:12) мог сказать и Сатане: Стой, сатана15. В другом месте Христос настолько дает волю чувствам, а людям - простор для истолкований, что друзья и народ считают Его безумным, то есть не в Себе, но Христос все время владеет Собой: своими действиями, страстями и тем, как они могут быть истолкованы: Он мог бы делать, что хотел. В нашем стихе Иисус был встревожен и стонал неистово и часто, а чувства его бурлили. Но подобно тому, как всплывает пена на поверхности взбаламученной воды, когда в стакане нет ни крупицы грязи, так же и чувства Христа бурлили, но со дна этого священного сосуда не поднималась муть и не было в нем никакой тяги к невоздержанности. Однако не каждый христианин - Христос, и тот, кто стал бы поститься сорок дней, как Христос, может проголодаться, а тот, кто, подобно Христу выгнал бы торгующих из храма, сам может быть выброшенным. Поэтому если человек, знающий свои склонности, или вернее общую злую склонность всего человечества, пораженного первородным грехом, пуститься в долгие разговоры с мытарями и грешниками, он может стать соучастником в их грехах. Есть правило, по которому мы должны избегать непомерных чувств, но если посмотреть, как применяется это правило, наши примеры должны быть основаны на хорошем понимании самих себя, ибо не всегда стоит заходить так далеко, как зашли некоторые праведники. Хотя Христос был далек и от того, и от другого, все же Его страдания превысили всякую меру, Он стал нечувствительным к боли, а затем и к угасанию естественных чувств. Непомерность чувств может превратить иных людей в зверей, но отсутствие их, нечувствительность, пустота, угасание чувства превращает всех и вся в камни, в месиво. Апостол Петр говорит: "В последние дни, - то есть в худшие дни, в мути, в омуте, в бездне греха, - явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям" (2 Петр 3:3), - вот оно - настоящее зло в человеке, ибо только Бог знает любовь к себе. Не отдельный грех, но корень всех грехов16, - говорит учение устами Фомы Аквинского: самолюбие нельзя назвать явным грехом, но оно - корень всех грехов. Юстин Мученик верно утверждал: Предел философствования - уподобиться Богу17. Венец христианской философии - быть мудрым, как Бог, но отнюдь не в том, чтобы любить себя. Ибо худший грех, который не смыла даже кровь Христа, тот, коим согрешили ангелы, - мнить себя равным Богу18. Самолюбие, самоудовлетворенность, довольство собой - суть посягательства на высшее, незаконное присвоение себе всемогущества Божьего. Даже сам Бог, находя совершенную полноту в Самом Себе, видел преимущество для Своей славы в том, чтобы очертить вокруг Себя окружность, населив ее творениями, и протянуть к ним нити Своей любви, а не любить одного Себя. Самолюбивый низко падает, но, как известно, апостол в свой черед называет еще худший грех, говоря о людях, "не любящих добра" (Тим 2:3) Бл. Августин распространяет эту естественную склонность на религиозные переживания, ибо они естественны для духовного и обновленного человека, который от природы любит тех, кто принадлежит к числу верных, исповедующих истинную веру, и оставаться равнодушными к их бедам, когда сама вера их пошатнулась, безбожно. Он переносит эти чувства и на нравственность - любовь к высоким добродетелям и доблестям в каждом человеке. Нельзя равнодушно наблюдать за падением таких людей. И он переносит их на мирские чувства, например, - любовь к друзьям. Безразличие к их участи - достаточный довод в пользу того, что мы не слишком сильно любим их. В нашем стихе люди, которых Иисус нашел плачущими и плакал вместе с ними, не принадлежат к Его семье. Это Его ближние, и Христос заговорил и завязал дружбу с ними: "Иисус же любил Марфу и сестру ее, и Лазаря" (Ин 11:5) - говорится в Писании, и хотел, чтобы мир увидел, как Он любил их. "Тогда иудеи говорили: смотри, как Он любил его!" А без внешних изъявлений чувств, как можно заключить, что у человека в сердце? - и в подтверждение Иисус прослезился. Никакой невоздержанности, - лишь естественная отзывчивость и слезы - но почему должно стыдиться слез? У пророка Исайи Иерусалим восклицает: "оставьте меня, я буду плакать горько". "...взгляните, - говорит Христос устами пророка в "Плаче Иеремии", и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, и есть ли такие же слезы?" Не столь же горькие, как у Него, но пролившиеся из того же источника, ибо плакал Он слезами сострадания, и мы должны плакать так же, как Он. Его бичевали, на Него надели терновый венец, пригвоздили ко кресту, пронзили копьем, из Него истекла кровь, но слезы Его пролились добровольно, не были выжаты силой: кровь истекла от их зла, слезы исторгла Его благая природа. Кровь была выжата, слезы - отданы. Мы называем слезы женскими и детскими, и быть может, женские слезы хуже детских - подразумевается, что неискренность в них смешана со слабостью. Христос Своими слезами подтверждает, что Он человек, ибо отличительные черты человека: глаза, уши, руки и ноги нередко приписывают Богу, и даже чувства человеческие (исключая покаяние) тоже приписывают Богу. Но я не помню, чтобы где-нибудь в Писании говорилось о том, что Бог плакал. Это человеческое. И когда Бог подойдет к последней черте прославления Человека, когда исполнится обетование и "Бог отрет всякую слезу с очей их", что Ему делать с глазами, не знавшими слез? Он плакал, охваченный естественной человеческой отзывчивостью, но еще и по особому случаю. Что это был за случай? Qia mortuus [Ибо он мертв] - Лазарь был мертв. Мы перешагиваем одним махом через несколько ступенек, исключаем множество важных обстоятельств: Лазарь, Его друг, умер, поэтому Он плакал. Лазарь, поддержка и опора всей семьи, был мертв, тот, на кого полагались его сестры, был мертв, поэтому Он плакал. Но я останавливаюсь лишь на одной ступени: Quia mortuus - ибо он умер. Мысля здраво и истинно, ни один добрый человек не избегнет смерти, чтобы водвориться в лучшем мире, но когда он уходит из этого мира, он уже не один из нас, он уже не человек. По глубокому убеждению Отцов церкви, Сам Христос был уже не человеком, когда лежал во гробе. Хотя Божественность никогда не покидала Его телесной храмины (единство ипостасей не разрушалось), но раз человеческая душа отлетела от тела, Он уже перестал быть человеком. Гуго Сен-Виктор19, придерживается другого взгляда, не имеющего убедительных доказательств: Христос оставался человеком. Он полагает, что душа есть форма человека, душа - это весь человек, и раз душа остается, остается и человек. Но человек состоит не из одной души, а являет собой союз души и тела. Мастер сентенций Петр Ломбардский20,; также считавший, что Христос оставался человеком во гробе, не имеет к тому достаточно веских оснований. Он полагает, что отдельного существования души и тела достаточно для существования человека, и не обязательно, чтобы они были едины, на самом же деле человек един. Поэтому, когда он умирает и душа разлучается с телом, это уже не человек, не один из нас, и мы плачем о нем, кем бы он ни был. Авраам неохотно отпустил жену, несмотря на то, что ее взял к себе фараон (Быт 12:14-20). Человеку свойственно испытывать горечь, когда уходит друг, даже если его забирает Бог. Бл. Августин отлично знал, что его мать в раю, св. Амвросий Медиоланский нисколько не сомневался, что его господин, император Феодосий - в райской обители, но, не представляя себе их облика, они считали, что могут молить Бога от их имени и в порыве человеколюбия, благочестия и религиозного рвения, быть может незрелого, после их смерти углубились в молитвы о них. Сестры Лазаря не сомневались в спасении брата, веря, что душа его в добром здравии. Что до тела, они сказали Христу: "Господи, мы знаем, что он воскреснет в последний день". И все же они плакали. Здесь, в этом мире, нам, оставшимся, не хватает тех, кто ушел отсюда: мы знаем, что они никогда не вернутся, и спорим о том, встретимся ли мы с ними, когда отправимся туда же. Считающие, что это способствует совершенному счастью, благочестиво повторяют, что встретимся. Ибо так же, как разные Церкви могут придерживаться разных точек зрения по вопросам вечного мира, государственным и церковным, оставаясь при этом истинно христианскими, так же и разные люди могут по-разному относиться к менее важным вопросам и быть добрыми христианами. Встретимся ли мы с нашими близкими на небе - спорно, догматически бесспорно лишь то, что это может произойти только после смерти, потому мы и плачем. Известно, что некоторые философы запрещают скорбеть и оплакивать чужую смерть. И в Писании есть правила и указания на сей счет: царь Давид перестал скорбеть, как только его ребенок умер. Я знаю, что авторы апокрифов, стоящие выше философов и ниже Писания, говорят: утешься, ибо мертвому уже не поможешь скорбью, а сам опечалишься21, (сказано в переводе Вульгаты) - будешь все больше и больше скорбеть, дойдя до последней черты. Но все же это - лишь неумеренные жалобы, ибо о том же самом тот же мудрец говорит: "Сын мой, пусть слезы твои омоют мертвого, плачь и стенай, он стоит того". Когда наш Спаситель Иисус Христос возгласил: совершилось22 , все кончилось и гнев их больше не мог причинить Ему вреда, когда Он восклицал: В руки Твои23..., и Бог получил Его душу, но вся природа восскорбела, Солнце померкло, задрожала земля и разодралась завеса в храме, - ибо Он умер24. Воистину видеть длань великого и могущественного монарха, ту длань, которая управляла всем дольним миром, длань с занесенным мечом правосудия, выхваченным из ножен, потрясающую мечом войны, и вдруг увидеть, что она мертва и не иметь власти стряхнуть ни одного червя - что есть человек25 , пусть он из тех, о которых Бог сказал: вы - боги (Пс. 81:6), и все же: "Кто из людей жил и не видел смерти?" (Пс 88:49)). Видеть мозг великого религиозного реформатора (упаси вас Бог называть что-либо, не имеющее отношение к религии, великим), видеть этот мозг, усмирявший бури в Синедрионе и в Парламенте, успокаивавший общественные волнения, а теперь не производит ничего, кроме клубка червей, и не взывает к небу, чтобы рассеять их, видеть преподобного прелата, всю жизнь сражавшегося с еретиками и раскольниками, сраженного смертью, как один из них, и быть может названного одним из них после смерти, вспомнить все, видеть, как великие люди обращаются в прах, быть уверенным, что они никогда не вернутся к живым, не иметь уверенности в том, что мы встретимся после нашей смерти, видеть наместников Божиих, сотворенных по Его образу и подобию, королей, создателей государств и религиозных наставников, двигателей Церкви, ревностных прелатов, а потом - грубых, невежественных, грешных и злобных людей, которых скосила одна рука и бросила в одну телегу, на паром, в больницу, в богадельню, в тюрьму, в могилу, чтобы уже никто не мог сказать: Это - король, это - раб, это - епископ, это - еретик, это - советник, а это - шут. Одно это злосчастное равенство столь разных людей, творимое дьявольской рукой, могло вызвать плач, потому что Лазарь был мертв26, и Иисус плакал. Потому Он и плакал, что он был мертв27, и еще; потому, что Ибо средства не употреблены28: средством, которое могло бы спасти жизнь Лазаря, по Его умолчанию не воспользовались, ибо, когда он пришел в их дом, одна из сестер Марфа говорит Ему: "Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой". А потом другая сестра Мария повторяет: "Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой". Все они плачут, говоря, что только Он один мог бы спасти жизнь брата, будь Он рядом, но Его не было. Спаситель знал в душе, что не удержался во имя лучшей цели и вящей славы Божьей: ибо услышав о смерти Лазаря сказал своим ученикам: "Я радуюсь за вас, что Меня не было там". Христос имел тайный замысел - умножить в них веру и желал совершить это чудо ради Царства Божьего. Но другие могли сказать Ему: "Ты мог спасти его и не спас", даже эти cлова: ибо средства не употреблены29 - пронзили Его, и Он прослезился. Он прослезился - четверодневен бо есть30, хотя они сказали ему: уже смердит; ибо четыря дня, как он во гробе. Христос не уверяет их, будто ничего не произошло и покойник не смердит, но раз так, мои друзья получат от Меня помощь. Добрые друзья, полезные друзья, хотя и им свойственно ошибаться, а грехи их вызывают отвращение. Я не брошу их на произвол судьбы, не предоставлю самим себе. Множество детей, множество прекрасных наследников получают злое наследство от отца, жизнь отцов вызывает отвращение у всего мира, и они повсюду слышат осуждение отцов за их ростовщичество и вымогательство, однако они стремятся к лучшей жизни и к тому, чтобы всеми средствами исправить и искупить грехи отцов. Четверодневен бо есть 31 - не оправдание недостаточного внимания к моей семье; когда говорят: Мой сын так закоснел во зле, что его уже не исправишь, ибо Четверодневен бо есть 32. Четверодневен бо есть; не оправдывает моего пасторского нерадения, из-за которого соблазнители, интриганы, увещеватели и защитники предрассудков нагло входят в каждую семью, так что проповедь религиозной осмотрительности, религиозного благоразумия и религиозного постоянства утратила всякий смысл. Четверодневен бо есть не оправдывает моего ростовщичества, симонии, того, что поступаю, как все, живу, как весь мир живет испокон веку. Проповедовать там, где порицают всевозрастающий грех, - значит проповедовать ко времени, а там, где его не порицают - не ко времени, однако, мы должны проповедовать и ко времени, и не ко времени. Когда люди столь непокорны, что отказываются слушать или слышат, но противятся нашей проповеди, мы должны молиться и плакать: Лазарь был давно мертв, и Иисус прослезился. Он прослезился, - хотя знал, что Лазарь воскреснет33 и восстанет для новой жизни, ибо желая под конец возвестить ему Свою благую волю, Он совершил бы великое чудо для него, будучи всемогущим Богом, но оставаясь вместе с тем добрым человеком, Он его оплакивал. Воистину не слишком милосердно в свой смертный час все отдать людям, но жизнь свою, всю свою жизнь оставить себе. Сколько семейств разрушено было из-за такого решения, когда отец завещал сыну свое имущество, но всю жизнь только и делал, что проматывал его, толкая сына на постыдные ухищрения, вынуждая его закладывать имение и влезать в непоправимые долги. Можно до отвала накормить в Рождественский ужин человека, жестоко голодавшего во время поста. Сильные мира сего полагают, что могут вершить судьбы простолюдинов, осыпая их благодеяниями, но прежде, чем они решились на это, может оказаться слишком поздно и для тех, и для других. Иисус не желал подавать повода семье, которую любил, к зависти и подозрительности, не хотел выказывать пренебрежение, поэтому, хоть и не сразу совершил великое деяние, но в конце концов, решился и не оставил их безутешными, - Иисус прослезился. Здесь (оставляя несколько минут для остальных отрывков) мы заканчиваем эту часть, относя к каждому человеку благословенное восклицание св. Амвросия: Ко гробу достойно приступить, Господь Иисус34. Господь Иисус удостоил их прийти ко гробу, оплакать мертвого Лазаря, душу его в мертвом теле. Мы не сразу переходим к воскресению, к освобождению от власти греха, все же, если умеем мы разглядеть Твой взгляд, полный сострадания и устремленный на нас, то неизменно получаем утешение, которое в конце концов становится безотказным. Завершим здесь часть, к которой пришли, преодолев несколько ступенек. Иисус прослезился. Выказав Себя Богом, Он мог показать Себя и человеком: Он плакал не от несдержанности, Он уже перешел черту нечувствительности к боли. Он плакал, потому что Лазарь был мертв, и потому, что еще не все жизненные запасы были исчерпаны, Он плакал, хотя и был изнурен до потери сил. Он плакал, желая вновь вернуть его к жизни. Теперь мы переходим от Его человеческих слез к пророческим, от Христа, созерцавшего естественное горе, обрушившееся на семью друга, ибо Лазарь умер, ко Христу, оплакивающему всенародное бедствие, которое Он провидел для целого народа: Иерусалим должен быть разрушен. В тех слезах уже было что-то пророческое, Богоявленское35 , Христос плакал, ибо провидел, как мало даст иудеям это чудо, Его человеческие слезы были пророческими, и Его пророческие слезы были человеческими, они пролились из милости к этим людям. Поэтому тот же самый автор говорит, что Христу не подобало оплакивать ничего тленного и временного, хотя некоторые ревнители вычеркнули эти стихи из Евангелия от Луки, повествующие о том, что Иисус плакал, взглянув на город. Но стих этот нужно зачитывать в Церкви, и он должен остаться в тексте как пример плача в предвидении народного бедствия. Поэтому Иисус прослезился. В первый раз Он плакал посреди поздравлений и восклицаний людских36, потом, когда все ученики кричали "Vivat Rex", "Да здравствует Царь", Благословен Царь, грядый во имя Господне, Иисус прослезился. Когда Ирод нарек себя Богом, когда он допустил, чтобы люди повторяли столь великую ложь: - Это голос Бога, а не человека" (Деян. 12:22), не удивительно, что это был неподдельный повод для плача. Но и в лучшие времена, и при лучших правителях, (во-первых, такова естественная изменчивость всего земного, а во-вторых, - и это главное - такова бесконечность и безграничность бунтующего в нас греха), мы всегда боимся худшего, скажем, слез. Каждый человек - всего лишь губка, но губка, пропитанная слезами, и если положить правую или левую руку на эту мокрую губку, из нее потекут слезы. Кладет ли Бог левую руку - наступают временные беды, правую руку - временное благоденствие, но даже этому временному благоденствию всегда сопутствует такая острая внутренняя тревога, такая неуверенность и зависть к другим, что человек, у которого ее больше, чем у других - подобен губке, проливающей потоки слез. Иисус плакал среди восклицаний, когда все обстояло неплохо, знаменуя этим непрочность житейского счастья, потом Он плакал среди судов37, потом Иисус плакал, когда сам бросал им в лицо обвинения, чтобы показать, какая сила Им в тот момент владела и что они сами, а не Он, подписали себе приговор. Сколь часто пророки повторяют: бремя видения38, О бремя суда, которое Я видел на этом народе! Это бремя исторгло слезы у пророка Исайи: "буду обливать тебя слезами моими, Есевон..."; (Иc 16:9) - Когда нужно произнести суд над городом, Он может лишь плакать над ним. Не было на свете более милостивого и сострадательного пророка, чем Иисус, поэтому Он никогда не берет в руки жезла, но приходит со слезами на глазах. Увы, разве не принадлежит Ему вся земля, что Он дает человеку власть лишь попирать и растаптывать все вокруг? Разве не достает Богу славы Его, что Он не мог явить ее иначе, как создав человека, и разве не мог Он на время сокрушить его в мире сем, и навеки - в мире ином? Почему же Христос молит Его о милосердии, быть может, Он не довольствовался совершающимся правосудием. Если Он плакал о нем, то скорее, желая предотвратить его. И если суд над Иерусалимом совершался по Его верховной, несомненной и абсолютной воле, независимо от их грехов, разве мог Он быть недовольным собственным деянием или плакать и скорбеть о том, что Он сам совершил? Разве Бог не задает этого вопроса Израилю: "...зачем вам умирать, дом Израилев?" (Иез. 18:31)] Бог не ответил на этот вопрос: Мы умираем, потому, что Ты убил нас. Иерусалим не стал бы судить себя, поэтому Христос осудил его; Иерусалим не стал бы оплакивать себя, поэтому Иисус плакал, но слезами этими Он хотел сказать, что предпочел бы утереть их слезы и отвратить Свой суд. Он плакал, когда приблизился39 , говорится в Писании: "И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем" (Лк 19:41), не ранее. Если мы не приблизимся к страданиям наших братьев, если мы не увидим их, мы никогда не восплачем о них, они нас не тронут. Он приблизился, а не они: когда Он40 , а не когда они41 , когда Сам Христос, а не Его ученики, Его последователи, которые не могли принести Иерусалиму никакой пользы, узнали об этом. Не когда этот суд приблизился, - об этом ничего не сказано, так же, как и о времени суда над Иерусалимом. Сказано только, что дни эти прийдут. И все же Христос не успокаивал Себя тем, что бедствия эти предстоят в далеком будущем, и хотя до них еще далеко и обрушиться они должны только после Его смерти, Он уже теперь оплакивал будущие бедствия. Много таких ручейков впадают в эту реку, - вот причина пророческих слез Христа, но довольно разбрызгивать эти капли из реки. Хотя и частное лицо, Иисус плакал, созерцая будущие народные бедствия, плакал в лучшее время, предвидя худшее, плакал об их страданиях, ибо не Он обрек их на эти страдания, и плакал задолго до того, как эти страдания обрушились на них. Остается Его третий плач, Его первосвященнические слезы, пролитые на кресте. Эти слезы мы называем морем, но морем, окаймленным узкой полоской песка. Скажем вкратце, что эти слезы, слезы Креста, отягчал неподъемный вес - грехи всего мира. Если бы все тело было глазом, говорит апостол в послании, но здесь оно, действительно, было глазом, каждая частица его стала глазом, из которого струились кровавые слезы, и каждая частица Его тела стала глазом от их жестоких побоев и заушаний. И если Христос, глядя на Петра, вызвал у него слезы, разве не должен Его взгляд, устремленный на нас, и глаза, полные слез, - такие слезы в таких глазах, потоки слез, реки слез, моря слез - исторгать и у нас слезы? Если Петр, плакавший над своим грехом, плакал горько, то каким же должен был быть плач Христа, взявшего на Себя грехи всего мира? Когда пролились первые слезы, слезы Христа-человека, (которые мы назвали родником) мы принесли воду в дом, мы сострадали личному горю, ибо Лазарь умер. Во второй раз, когда Он пролил пророческие слезы, мы принесли соболезнования целому народу, эти слезы мы назвали рекою. В третий раз пролились слезы первосвященнические, слезы за грех, за все грехи человеческие (их мы назвали морем). Вот оно - море освобождающее42, море свободное и открытое для всех. Каждый человек может плыть домой, к себе домой, и оплакивать свои собственные грехи дома. Я далек от того, чтобы называть нераскаявшимися грешниками всех, кто не плачет и не стенает, известно, что люди определенного склада не позволяют себе слез. И все же худший эпитет, которым лучший поэт античности наградил самого Плутона - бесслезный43 , тот, который не мог плакать. Но плакать о чем-то постороннем, а не о грехах, и если не до слез, то это значит лишить себя отзывчивости, чуткости, мягкости, теплоты и сердечности, готовности к состраданию, которая наполняет добрые души и уподобиться высохшей губке. Я уже говорил, что всякий человек - губка, превратившаяся в пемзу, она сохраняет легкость и пористость губки, но высушенной в вулканическом пламени похоти, тщеславия и других палящих мирских страстей. Я хочу сказать лишь несколько слов об этих слезах и плаче. Что это такое, что они производят в нас, какова их природа, в чем польза и благо этих слез? Во-первых, я не согласен с метафорой св. Василия Великого: Слезы - пот больного духа44 , грех - моя болезнь, кровь Иисуса Христа - противоядие, слезы - произведенный ими пот. Не согласен я и с другой метафорой св. Григория Нисского: Cлеза - ослабевшая кровь сердца45 . Слезы - наша лучшая кровь, столь бурная, столь раздувшаяся и очищенная, столь разреженная духом, что через нее я становлюсь одним духом с Богом46 . Это достаточно огромно и охватывает все, о чем св. Григорий говорит: "Тот человек поистине плачет, та душа проливает истинные слезы, которая помышляет, во-первых, о том, где была она невинна47 - о блаженном состоянии, в котором находился человек в изначальной своей невинности, где был48, во-вторых, человек помышляющий, где ныне он в искушениях49. Жалкое положение, в котором ныне пребывает человек, в гуще искушений, где, не будь искушений иных, он сам для себя был бы непосильным искушением, где он есть50 - но помышляет он и о дальнейшем, где он будет в геенне51 , о невыносимых, неизбежных, непоправимых, бесконечных муках ада, где он будет52, и наконец, где он не будет на небе53 - о невыразимой радости и славе обитающих на небесах, которых он лишен, где он никогда не будет54. Эта четверица, подобная четырем рекам, омывающим рай, наводит на глубокие раздумия: где человек был, где он ныне есть, где он будет и где никогда не будет. И как земля может проливать слезы, хотя по ней не текут реки, не бьет постоянный источник и не собираются воды, также и душа может излиться в благочестивом помышлении, стать плачущей душой, хотя глаза ее сухи. Этот плач - не что иное как истинная скорбь (о ней мы говорили в самом начале), а позднее поговорим о том, за что дается нам эта скорбь. Поскольку вода - бесстрастное явление природы, в ней может зарождаться жизнь (так первые живые организмы появились в воде) и она может уничтожать жизнь, (поэтому все живущие на земле организмы были уничтожены в воде), однако, вода может сослужить хорошую службу, несравнимо большую, чем содержащееся в ней зло, - она омывает наши души в крещении, поэтому бывают добрые и злые слезы, слезы, смывающие грех, и слезы греховные, но во всех слезах содержится капля добра, все они служат; доказательством добра, нежного сердца, ибо Святой Дух любит работать с воском, а не с мрамором. Полагаю, когда поэт говорит: Они учатся плакать пристойно55 - это всего лишь поэтическая метафора, то есть некоторые люди проливают слезы с большим изяществом. И по желанию, в любое время и любым образом горько рыдают56, они извлекают пользу и выгоду из своих слез и плачут, когда хотят. Но те, кто плачут не когда должны, но когда не должны, едва ли половина из них проливает слезы над тем, для чего Бог дал им этот дар - над своими грехами. Бог сотворил небо, которое Он назвал раем, после того, как Он разделил воды. Когда мы научимся различать наши слезы: естественные и духовные, мирские и божественные, тогда небо воздвигнется в нас самих, тогда нам откроется рай. Поистине проливать бисерные слезы о земных потерях - все равно, что метать бисер перед свиньями. Лучшего сравнения не подберешь. Бывают люди, страстно влюбленные в возраст или в уродство. А разве вместе с тем неизвестны примеры презрения к ним? Разве все остальные не смеются над их слезами? - Так и наше страстное обожание этого мира. Лик мира57 - говорит бл. Августин (едва ли сам бл. Августин когда-нибудь произносил что-то более трогательное) настолько сокрушен падением, что утратил даже вид соблазна58. Лик мира настолько обезображен, испорчен морщинами, настолько уродлив, что человеку можно доверить этот мир без всякой ревности или подозрения, что мир хоть единожды соблазнит человека: утратил вид соблазна59. И все же: Кто сам в себе засох, тот в нас расцветет60, - по словам св. Григория, столь же остроумного, как и бл. Августин, ибо легко быть остроумным, легко сделать из эпиграммы сатиру, а из сатиры - инвективу, осуждающую этот мир, мир, который поистине вступил в пору своей осени, и лишь в нашем воображении длится его весна. Мы прилепляемся к падающему - говорит св. Григорий, - и если не можем его удержать, падаем вместе с ним61. Проходит образ мира, но все же мы остаемся ему верны, и когда не можем удержать его в этом движении, мы проходим вместе с ним. Остро тосковать по любви этого мира, одряхлевшего, на смертном одре лежащего, или неумеренно скорбеть о смерти ушедшего в иной мир - неправильно и недостойно слез. Их достойны другие чувства, о которых говорит Златоуст: когда Христу поведали о смерти Лазаря, Он, придя в дом их, ответил, что рад; когда Он пришел вернуть Его к жизни, Он плакал, ибо хотя выгадали и ученики, утвердившиеся в вере благодаря этому чуду, и семья, получившая живого Лазаря, сам Лазарь лишь проиграл, вновь оказавшись в темнице, приговоренный и обреченный на бесконечные страдания этого мира. Спаситель запретил иерусалимским женщинам плакать о Нем потому, что не над чем было проливать слезы, ибо на Нем не было никакого греха. Научил нас чину плача62 - говорит св. Бернар Клервоский; Христос не запрещал плакать, но направлял их слезы в правильное русло, чтобы люди плакали, когда это необходимо, и прежде всего - о грехах своих. Давид плакал над Авессаломом, возможно предполагая, что тот умер во грехах, но он не плакал о сыне Вирсавии, не зная за ним никаких грехов. Исход вод63, - говорит Давид. Из глаз моих текут потоки вод, - почему? Потому что они64, кто они? - не посторонние люди, как принято думать, но мои собственные глаза (по убеждению св. Иллариона, св. Амвросия и бл.Августина) не хранят закона Твоего (Пс 118:136). Чужие беззакония и чужие грехи могут быть причиной нашей скорби, но должны быть ею наши собственные грехи. "Не медли приносить мне начатки от гумна твоего и от точила твоего" (Исх 22:29) - так в переводе. В оригинале стоит слово слезы65 , и об этих слезах говорится: Твои первые слезы должны быть отданы Богу за грехи. Вторые и третьи могут быть отданы природе и гражданственности и прочим гражданским делам. Но употребит ли кто для омомвения ног влагу, пригодную для воспаленных глаз66 - вот вздох изумления св.Иоанна Златоуста, - кто станет мыть ноги в воде, что предназначена для больных глаз? Умащает ли кто-нибудь прах земной, попираемый стопами, теми слезами, что должны умащать душу? Пролил ли Иосиф из Аримафеи хоть толику своих благовоний, (хотя принес он их в изобилии, литров около ста для одного тела (Ин.19:39)), на;; одного из разбойников? Слезы - вот истинная скорбь, как вы уже слышали. Истинная скорбь - скорбь о грехе, о котором мы говорили сейчас. Остается сказать лишь о том, как эта скорбь действует в нас. Отцы церкви находили бесконечную радость в этом рассуждении о блаженстве святых слез. Тот, кто помнит, что по Закону все жертвоприношения омывались, понимает, что наша лучшая жертва, даже сама молитва, исправляется, становится достойной, если она омыта слезами. Тот, кто помнит о нас и о том, что если в нашем доме загорится хоть одна комната, мы бежим за водой, хочет сказать, что во всех искушениях у нас есть одно спасительное средство - слезы. Тот, кто говорит нам, что деньги, лежащие в миске с водой, видны с большего расстояния, чем в пустой миске, хочет также сказать, что наши самые драгоценные привязанности увеличиваются, умножаю