Антон Нестеров. "Алхимическое богословие" Джона Донна ---------------------------------------------------------------------------- Перевод и комментарии О. Седаковой John Donne. Devotions upon Emergent Occasions, and Severall Steps in my Sickness Deaths Duel, or, a Consolation to the Soule, against the Dying Life, and Living Death of the Body Джон Донн. По ком звонит колокол. Обращения к Господу в час нужды и бедствий. Схватка Смерти, или Утешение душе, ввиду смертельной жизни и живой смерти нашего тела М., Enigma, 2004 OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- В поэтике Донна существует мощный образный пласт, практически ускользающий от современного читателя: это образность, связанная с алхимическими и герметическими символиками. Между тем современники Донна воспринимали их как реальную, хоть и специфическую, область знания. К сравнениям из области алхимии прибегали авторы трактатов по поэтике {Puttenham George. The arte of English poesie, 1589 (English linguistics, 1500-1800: a collection of facsimile reprints; no. 110). Menston, 1968. P. 254-255.} и проповедники. Сам Донн, будучи настоятелем собора Св. Павла, порой говорил со своими прихожанами на языке алхимии {См. прим. f к "Молитве VI" из "Обращений к Господу в час нужды и бедствий". См. также: Zimmer, Mary E. "In whom love wrought new Alchimie": The Inversion of Christian Spiritual Resurrection in John Donne's "A nocturnall upon S. Lucies day" // Christianity and Literature. Summer 2002. Volume 51. Issue 4. P. 559-564.}. Сам факт употребления алхимической образности в _проповеди_ показывает, насколько понятен был в ту эпоху символический язык алхимии даже вполне рядовым прихожанам собора Св. Павла. И действительно, в конце XVI - начале XVII вв. европейские типографии выдают из-под пресса множество алхимических и герметических трактатов и компендиумов - всевозможные Ars Chemica, Museum Hermeticum, Rosarium Philosophorum и т. п. Лучшие умы Европы: Пико делла Мирандола и Марсилио Фичино, Джордано Бруно и Ян Коменский, Кеплер и Ньютон, Роберт Фладд и Джон Ди - наперебой рассуждают о герметической философии и Камне философов, символизме Каббалы и алхимических фигурах {См. Yates F. A. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition, Chicago, 1964.}. В бумагах Государственной Канцелярии Ее Величества Королевы Елизаветы I содержится более 30 документов, посвященных работе алхимиков при королевском дворе, - работе, пользовавшейся высочайшим вниманием и покровительством. Следы этого "алхимического бума" обнаруживаются и в литературе, причем не только на уровне простых упоминаний алембика или Меркурия философов, но в сложных и прихотливых сравнениях и образах. Современный же читатель, не представляющий себе ни истинных целей алхимии, ни стоящей за ней философии и практики, многого просто не замечает в текстах XVI - XVII вв., а многое воспринимает в искаженном виде. Для русскоязычного читателя положение осложняется еще и тем, что в России алхимическая и герметическая традиция никогда не достигала европейской укорененности и обыденному сознанию была практически неизвестна, поэтому соответствующие аллюзии в литературном тексте чаще всего не улавливаются ни переводчиками, ни, естественно, читателями переводов {За последние 5-7 лет картина начала существенно меняться, прежде всего благодаря публикации переводов таких книг Ф.А Йейтс, как "Искусство памяти" (СПб., 1997), "Розенкрейцерское Просвещение" (М., 1999), "Джордано Бруно и герметическая традиция" (М., 2000). Укажем также на публикацию на русском языке таких собственно алхимических трактатов, как "Тайны готических соборов" Фулканелли (б.м., 1996), "Алхимия" Эжена Канселье (М., 2002) и др.}. Именно поэтому мы сочли целесообразным особенно подробно остановиться на анализе некоторых текстов Донна, ориентированных на алхимическую традицию. Между тем сочетание "Донн и алхимия" постепенно становится привычным, по крайней мере, для западных специалистов. Если еще в 1962 г. исследователь источников донновской образности М. Рудготт охарактеризовал один из алхимических фрагментов в проповедях Донна как "шарлатанское мумбо-юмбо" {Rudgott M.A. Donne's imagery. A Study in Creative Sources. New York, 1962. P. 61}, то за последние три с половиной десятилетия положение существенно изменилось. Надо сказать, что изучение связей творчества Донна с алхимией и герметикой началось практически сразу за публикацией донновского стихотворного корпуса, подготовленного профессором Грирсоном: в 1917 г. была напечатана серьезная монография Мари Патон Рамсей "Средневековые доктрины у Донна, английского поэта-метафизика" {Ramsay Mary Parton. Les doctrines medievales chez Donne, Le Poete Metaphysicien de L'Angletere. Oxford, 1917.}. Французская исследовательница предприняла попытку проследить, из каких источников поэт черпал свои образы и сравнения, и, в частности, указала среди таковых алхимическую медицину Парацельса. Но всерьез разработка темы "Донн и алхимия" началась только с 70-х гг. XX века. К этому времени произошла своего рода качественная эволюция в том, что касается самого подхода к эпохе Возрождения. Во многом благодаря усилиям Ф.А. Йейтс, после публикации ею ряда блестящих монографий, посвященных роли герметических идей в формировании Ренессанса, в 1970-е гг. имеет место мягкий, но решительный пересмотр представлений о движущих силах философии Возрождения, осознается магическая основа Ренессансного гуманизма - и, соответственно, натурфилософские, герметические, алхимические и неоплатонические влияния на Донна рассматриваются как единый пучок. Так, в самом начале 70-х гг. появляется монография Раймера Йемлиха "Образность в лирике сэра Филипа Сидни, Майкла Драйтона и Джона Донна. ("Астрофил и Стелла", "Идея", "Песни и сонеты")" {Jemlich Reimer. Die Bildichkeit in der Leibeslyrik Sir Philip Sydneys, Michael Draytons und John Donnes. ("Astrophcbrand Stella", "Idea", "Song and Sonnets"). Kiel: Christian - Albrechts - Universitat zu Kiel, 1970.}. Сравнивая источники вдохновения трех поэтов: "Греческую антологию", Овидия, богословие, неоплатонизм и герметическую философию, а также структуры применяемых ими метафор и "языковую стратегию", Йемлих приходит к выводу, что особенностью поэтики Донна является крайне частотное использование "рационализированных" метафор, в основе которых лежит алхимическая образность, - именно это свойство резко выделяет его среди современников {Ibid, P. 36-37, 183-185.}. Особого внимания заслуживает статья Элюнеда Крэшо "Элементы герметической философии в поэтическом воображении Донна" {Crashaw E. Hermetic Elements in Donne's Poetic Vision / John Donne. Essays in Celebration. (Ed. by A.J. Smith). London, 1972. P. 324-348.}, отличающаяся редкостной эрудицией в области алхимии. Эта работа значительно расширяет список алхимических авторов, традиционно привлекаемых для комментирования Донна. Так, Крэшо был одним из первых исследователей, обративших внимание на тот факт, сколь плодотворно использование для интерпретации литературы конца XVII - начала XVIII вв. поздних алхимических и герметических сочинений, созданных уже в 1630-1680 г., ибо, как это часто бывает на закате какой-либо традиции, авторы, стоящие в конце таковой, суммируют на небольшом пространстве текста весь предшествующий опыт. Особое внимание Крэшо уделяет работам Томаса Воэна - одного из самых почитаемых адептов алхимии, писавшего под псевдонимом Ириней Филалет. Немаловажно, что Томас был братом-близнецом поэта Генри Воэна - последнего из крупных английских поэтов-метафизиков, унаследовавших Джону Донну. Интересы братьев во многом совпадали (так, Томас привлекал Генри для перевода некоторых алхимических сочинений {См: Pettet E.C. Of Paradise and Light a study of Vaugharis Silex scinitillans. Cambridge, 1960.}), поэтому алхимические работы Томаса Воэна-Филалета во многом проливают свет на некоторые особенности представлений о мире, характерных для английской метафизической школы поэзии. К достоинствам работы Крэшо следует отнести и то, что ученый не ограничивается анализом одного-двух стихотворений, как то делало большинство его предшественников, а рассматривает в алхимическом контексте около полутора десятков донновских стихотворных текстов. Среди публикаций такого типа можно назвать обстоятельную, оперирующую чрезвычайно интересным фактическим материалом статью Джона Фрессеро "Донновское "Прощание, запрещающее грусть"" {Freccero John. Donne's "Valediction: forbidding mourning"/ Essential Articles to the Study of John Donne's Poetry. Ed. by J.R. Roberts. Hamden, 1975. P. 279-304.} и работу Томаса Хайеса "Алхимическая образность в "Ноктюрне в день Св. Люси" Джона Донна" {Hayes Thomas W. Alchemical Imagery in John Donne's "A Nocturnal upon Sant Lucies' Day" // Ambix. The journal of the Society for the Study of Alchemy and Early Chemistry. Vol. 24, Part 1, March 1977. P. 55-62.}. В работе Вик Садлер Линн "Связь между алхимией и поэтикой в эпоху Возрождения и в XVII веке в применении к Донну и Мильтону" {Sadler Lynn Veach. Relations between alchemy and poetics in the Renaissance and seventeenth century, with special glances at Donne and Milton // Ambix. The journal of the Society for the Study of Alchemy and Early Chemistry. Vol 24, Part 2, July 1977. P. 69-76.} прослежены любопытнейшие структурные, лингвистические и философские параллели между рядом авторитетных поэтик XVI-XVII в.: "Апологии поэзии" Сидни, "Искусством английской поэзии" Паттенхама - реальной поэтической практикой Донна, Бена Джонсона и Мильтона - и учением и языком алхимических трактатов. В.Л. Садлер показывает, что алхимик и поэт движимы одним и тем же стремлением: искусством превзойти природу и облегчить участь человека в мире, а потому их "социально-лингвистические" ниши во многом сходны, язык же теоретических описаний деятельности - един, они пользуются общими метафорами и словарем. На сегодняшний день своеобразным итогом этих исследований является монография Дж. Линдена Стэнтона "Темная иероглифика: алхимия в английской литературе со времен Чосера до эпохи Реставрации" {Linden Stanton J. Darke Hierogliphics: alchemy in English literature from Chaucer to the Restoration. Lexington, 1996.}. Прослеживая "алхимическую линию" в творчестве английских писателей, Линден Стантон отмечает, что до Донна алхимия в литературе присутствовала внутри жанров, связанных исключительно с сатирой. "У Чосера, Эразма, Джонсона и Самюэля Батлера занятие алхимией свидетельствовало о порочности человеческой природы. При этом не занятие алхимией разрушало личность, а само таящееся в глубине человека зло толкало того заняться алхимией... Алхимия позволяла необычайно ярко выявить моральную трансформацию и трансмутацию личности: порой - от зла к добру, но также и от добра ко злу, или от потенциального добра ко злу, - и именно это превращало алхимию в предмет сатиры... Со времен Чосера до алхимических драм Бена Джонсона в английской литературе доминировал образ алхимика-шарлатана, с его абсурдными притязаниями и апломбом, однако именно эта категория "псевдоискателей истины" вызывала серьезнейшие нарекания и жалобы алхимиков подлинных" {Ibid, P. 24-26.}. Чтобы пояснить последнее, приведем лишь пару высказываний из уст самих алхимиков. Артур Ди (кстати, около двадцати лет проведший в России в качестве главного придворного врача царя Михаила Федоровича {Подробнее см.: Figurovski N. A. The Alchemist and Physician Arthur Dee (Artemii Ivanovich Dii). An Episode in the History of Chemistry and Medicine in Russia // Ambix. The journal of the Society for the Study of Alchemy and Early Chemistry. Vol. XIII, February 1965, # 1. P. 35-51.}) в предисловии к своему алхимическому трактату "Fasciculus Chemicus" с горечью замечает: "Искусство Химии слишком скомпрометировано, обесславлено и подвергнуто бесчестию мошенническими действиями самозванцев и обманщиков, его практикующих, - и в глазах публики отмечено недобрыми стигматами" {Dee Arthur. Fasciculus chemicus. Garland reference library of the humanities. English Renaissance hermeticism. Vol. 6. New York, 1997. P. 17.}, а его издатель, сэр Элиас Ашмол, один из эрудированнейших людей XVII в., много лет отдавший собиранию и изданию алхимических рукописей, вторит этим словам: "Среди пишущих о священном Искусстве есть люди различные... Последнюю и наихудшую категорию составляют те из них, кто выпускает в свет ложные советы и исполненные фальши руководства, движимые намерением затмить и заслонить свет, распространяемый истинными Философами, - и не достойны они иного имени, кроме имени обманщиков." {Ibid, P. 2.} Творчество Донна, пишет Линден Стэнтон, было поворотной вехой, "открывшей новые направления использования алхимической образности, став свидетельством богатства и разнообразия алхимической символики в качестве источника поэтического вдохновения.... В творчестве Донна алхимия предстала в обновленном разнообразии форм, образов и возможностей использования... Алхимические отсылки стали привычны в его поэзии, при этом большинство из них вовсе не носило сатирического характера, тогда как до Донна обращение к алхимии вне сатирического контекста: у Дэвиса в его "Nosce Teipsum", в некоторых сонетах и пьесах Шекспира - были редкими исключениями..." {Linden Stanton J. Darke Hierogliphics: alchemy in English literature from Chaucer to the Restoration. Lexington, 1996. P. 154-155.}. Линден Стэнтон прослеживает глубокое влияние, оказанное Донном на последующие поколения поэтов - не только на метафизиков, но и на Мильтона и Блейка, привлекает обширный алхимический материал, однако намеренно уходит от рассмотрения вопроса, каким именно из алхимических авторов Донн обязан знанием своего предмета (при этом во всех иных случаях Линден Стантон стремится указать непосредственные алхимические источники, затронувшие того или иного поэта). Нужно добавить, что переизданный в 1967 г. "Theatrum Chemicum Britannicum" {Theatrum Chemicum Britannicum: containing severall poeticall pices of our famous English philosophers, who have written the hermetique mysteries in their owne ancient language. The Sources of science; # 39. New York, London, 1967.}, составленный сэром Ашмолом во второй половине XVII в. и дающий представление о поэтическом творчестве самих алхимиков, рифмовавших свои трактаты, чтобы облегчить запоминание и избежать искажений текста, а также недавняя публикация тома "Алхимическая поэзия, 1575-1700: из не публиковавшихся прежде манускриптов" {Alchemical Poetry, 1575-1700: from previously unpublished manuscripts. Ed by Robert M. Schuler. Garland reference library of the humanities. English Renaissance hermeticism. Vol. 5. London, New York, 1995.}, подготовленного к изданию Робертом М. Шалером и снабженного его подробным предисловием и комментариями, значительно расширяют наше представление о "прикладной, ученой" поэзии XVI-XVII вв., существовавшей рядом с "поэзией высокой" и ее подпитывавшей. При этом следует помнить ту особенность произведений барокко, сформулированную А. В. Михайловым, что в них "научное и "художественное" сближено, и различия между ними, как предстают они в текстах, упираются в возможную неявность, неоткрытость того, что можно было бы назвать (условно) художественным замыслом текста; поэтому различия шатки, а "все "художественное" демонстрирует тайну тем, что уподобляется знанию и миру - миру как непременно включающему в себя тайное, непознанное и непознаваемое" {Михайлов А. В. Поэтика барокко; завершение исторической эпохи / Михайлов А. В. Языки культуры. М., 1997. С. 120.}. Насколько серьезна и важна такая "научная", а точнее - "натурфилософская" подпитка, видно из анализа одной из самых популярных эпиграмм Донна, написанной им после участия в морской экспедиции графа Эссекса, где ситуация морского сражения изящно сжата до нескольких рифмованных строк - если не знать одного подтекста: The Burnt Ship Out of a fired ship, which, by no way But drawing, could be rescued from the flame, Some men leap'd forth, and ever as they came Neer the foes ships, did by their shot decay; So all were lost, which in the ship were found, They in the sea being burnt, they in the burnt ship drown'd. [Из охваченного пламенем корабля, которому остается лишь / затонуть, некоторые, чтобы спастись от огня, / бросались в воду, но лишь подплывали / к вражеским судам, как находили свой конец; / и так погибли все, бывшие на том судне / они горели в море и тонули в пылающем корабле.] Перед нами, казалось бы, парадоксальная, однако вполне реалистическая зарисовка. Но не будем спешить. В алхимических трактатах процесс поисков Камня часто описывался как странствие - или плавание {Головин Е. Франсуа Рабле: алхимический вояж к Дионису // Литературное обозрение. 1994, Э 3-4. С. 26-32.}. Об этом особо говорит такой авторитетный адепт, живший уже в нашем столетии, как Фулканелли, интерпретируя изображение корабля и плавающего в океане Философского камня, представленное на барельефе фонтана во дворике парижской Консерватории искусств и ремесел {Fulcanelli. Les Demeures philosophales et le symbolisme hermetique. Paris, 19.. III. XXVIII. P. 34-43.}. Мы же укажем на два современных Донну текста: "Тонкую аллегорию, посвященную тайнам алхимии" Михаэля Майера {Maier Michael. The subtle allegory concerning the secrets of alchemic / Concerning the Secrets of Alchemie and Other Tracts from "Hermetic Museum". Llanlerh, 1989. P. 36-59.}, где получение Камня представленно как многотрудное и полное опасностей путешествие, и "Краткое изложение Философии Природы" Томаса Карнока, созданное, очевидно, во второй половине XVI в. У Карнока мы читаем: All which tyme to Land we shall not passe, No although our Ship be made of Glasse, But all tempest of the Aire we must abide, And in dangerous roades many tymes to ride; Bread we shall have none, nor yet other foode, But only faire water descending from a Cloude: The Moone shall us burn so in processe of tyme, That we shall be as black as men of Inde: But shortly we shall passe into another Clymate, Where we shall receive a more purer estate; For this our Sinns we make our Purgatory, For the which we shall receive a Spirituall body: A body I say which if it should be sould, Truly I say it is worth his weight in Gold {*}. {* The Breviary of Natural Philosophy. Compiled by the unlettered Scholar Thomas Charnock / Theatrum Chemicum Britannicum: containing several! poeticall pieces of our famous English Philosophers, who have written the hermetique mysteries in their own ancient language. Reprint of the London edition 1652. New York, London, 1967. P. 292.} [Все это время мы не должны приближаться к земле, / Хотя корабль наш сделан из стекла, / Однако должны избегать мы всячески воздушных бурь, / И многократно следовать опасными путями;/ Ни хлеба не должно быть с собою у нас, ни иной еды, / А лишь пламенеющая вода, что нисходит из облаков: / Луна столь обожжет нас за это время, / Что мы почернеем, как индусы: / Но вскоре прибудем мы туда, где климат иной, / И там мы получим очищение; / Ибо это из-за грехов наших мы создали сие Чистилище, / Чтобы получить в нем духовное тело: / Тело, которое, как сказано мной, если / Истинны мои слова, ценно, как слиток золота.] Здесь кораблем назван сам алхимический сосуд - алембик, и упоминается "пламенеющая вода". Этот кажущийся оксюморон кочует в алхимии из текста в текст. Так, у медика, алхимика и астролога Саймона Формана (1552-1611), больше известного историкам английской литературы тем, что в его дневнике 1611 г. содержится единственное дошедшее до нас аутентичное описание шекспировских постановок в театре "Глобус", в алхимическом стихотворном трактате "О разделении Хаоса" говорится: "The water to the fire is most Enemie; Therefore, kepe fier in water, and moisten that is drie..." {*} {* Forman Simon. Of the Division of the Chaos / Alchemical poetry, 1575-1700: from previously unpublished manuscripts. New York, London, 1995. P. 58.} [Вода - главный враг огню; / Потому сохраняй огонь в воде и увлажняй сухое...] В другом алхимическом трактате XVII в., "Гидролит, или Водяной Камень Мудрых", мы читаем: "Мудрецы многое говорили о выпаривающем огне, который называли они огнем мудрости, - он не материален и не имеет отношения к стихии огня, а сущностей и несотворен. Также они называли сие пламя "божественным пламенем", или меркуриальной водой" {The Sophie Hydrolith; or, Water Stone of the Wise / The Glory of the World and other Alchemical Tracts from "The Hermetic Museum". Dyfed, Wales, 1987. P. 98.}. Весьма часто эта загадочная пламенеющая вода называется, как в трактате "Тайны розенкрейцеров", приписываемому Джону Ди {Атрибутация эта весьма сомнительна, и собственно, имеет смысл говорить об трактате "псевдо-Ди", как говорят о сочинениях "псевдо-Аристотеля".}, и в ряде других алхимических текстов, "небесной водой, что не мочит рук" {Dee John. The Rosicrucian Secrets: their excelent method of making medicines of metals also their lawes and mysteries. Wellingborough, 1985. P. 55.}. А такой известный любому алхимику текст, как "Rosarium Philosophorum", учит: "Сжигай в воде, топи в пламени. Многократно делай влажным и каждый раз прокаливай. Умерщвляй переменчивое и оживляй, и воскрешай из смерти. И так воистину обретешь чаемое. И если ты знаешь режим огня, Меркурий и огонь - все, что тебе нужно". Парадокс Донна прочитывался современниками именно в этом контексте. "Сгорать в воде" и "омываться пламенем" были для них вполне узнаваемыми и знакомыми словосочетаниями. И основная посылка донновской эпиграммы, как раз и порождающая иронично-комический эффект, понималась примерно как: "И мы, вдали от столичной жизни, гния на корабельной палубе, знаем кое-что из вашей алхимической философии, - но знаем и реальность, вам в столицах не ведомую". Среди поэтического наследия Донна можно выделить весьма значительное число текстов, непосредственно связанных с алхимической образностью: это "The Dissolution", "A Valediction: forbidding mourning", "The Canonization", "Loves Alchemic", "A Nocturnal upon S. Lucies day" из "Песен и сонетов", "Elegie on the Lady Marcham", "An Anathomy of the World" и "The Second Anniversarie" и ряд стихотворных посланий. Если мы присмотримся к этому списку, то обнаружим, что большинство текстов написано либо для заказчика, как "Анатомия...", "Годовщина", "Элегия на смерть...", либо являются стихотворными посланиями конкретному адресату или патрону, вроде "Ноктюрна...". Исключение составляют лишь "Канонизация" и иронично-ерническая "Алхимия любви". То есть алхимическая образность появляется в созданных для узкого круга ценителей текстах, связанных с традицией ученой поэзии и не претендующих на "массовую популярность". "Алхимия любви" отчасти соотносима с традицией "алхимической сатиры", о которой мы говорили в связи с монографией Линдена Стантона. Однако связь эта весьма сложная и противоречивая. Стихотворение открывается характерным образом: Some that have deeper digg'd loves Myne then I... [Кто далее меня копнул рудник любви...] Оставим в стороне яркую фривольность этого образа и вспомним Василия Валентина: "Все, что извлечено из рудников и выставлено на продажу, имеет свою цену, но, будучи извращенным, оно становится нечистым" {Basile Valentine. Les ouze clefs de la philosophiie (Traductio, Introduction, Notes et Explication des Images par Eugene Canseliet). Paris, 1956. P. 107.}. Вот она, точка отсчета. I should not finde that hidden mysterie; Oh, 'tis imposture all: And as no chymique yet th'Elixar got, But glorifies his pregnant pot, If by the way to him befall Some odoriferous thing, or medicinall, So, lovers dreame a rich and long delight, But get a winter-seeming summers night. [Я не нашел этой сокрытой тайны; / Все это сплошное надувательство: / И как ни один химик не получил Эликсира, / но славит свой беременный горшок, / коли случится, что обнаружит в оном / нечто вонючее или какое лекарство, / так и мечты влюбленных <преисполнены> роскошных и длительных радостей,/ но оборачиваются <короткой> летней ночью, подобной зимней стуже.] Во времена королевы Елизаветы проводилось весьма тонкое различие между двумя категориями людей, практиковавших занятия алхимией. К первой принадлежали подлинные искатели знания, бескорыстные адепты, именовавшие себя "children of Science" - "детьми Науки", "sages" - "мудрецами" и "philosophers" - "философами", ко второй - прагматики и практики, мечтавшие об обогащении, - их презрительно именовали "souflers" - "раздувателями горна", и "chemists" - "химиками". Алхимические трактаты обращались к первым из них. Вторых уличали в подделке золота и прочих металлов. У Донна речь идет именно о "суфлере", шарлатане (в глазах людей той эпохи) "по определению". Обращает на себя внимание и другое словечко: "pot". Во всех алхимических сочинениях сосуду, в котором происходит варка Философского Камня, уделялось чрезвычайное внимание, он был окружен крайним пиететом и именовался "athanor" - "атанором", "alembick" - "алембиком", "cucurbit" - "перегонным кубом" или же "vessel" - "чашей". У Донна алхимический сосуд вполне под стать его хозяину. И тот, и другой не достойны ничего, кроме презрения. "Двойное жало" иронии в этом стихотворении направлено не против любви и не против алхимии, но против любви плотской и алхимии как подделки металла. Недаром же все комментаторы Донна, как один, рядом с "Алхимией любви" всегда вспоминают "Экстаз" - стихотворение о духовном соединении возлюбленных. Осмеивание морока любви-вожделения и тоска по любви совершенной у Донна - лишь две стороны единой медали. "The Dissolution" - одно из самых пронзительных любовных стихотворений Донна. Как мы видим, уже само название отсылает к алхимической операции растворения, нисхождения в Хаос. В труде Джованни Лациния "Collectanea Lacinii ex Arnoldo de Villa Nova" мы читаем описание последовательности операций для получения Философского Камня, извлеченное нашим автором из сочинений Вилла Новы, якобы обладавшего Великой Тайной: "Первейшая наша физическая задача - растворить Камень в Меркурии, первоматерии всех металлов. Растворение тела происходит под воздействием духа и сопровождается сгущением духа. Затем тело смешивается с духом, а дух - с телом. Четыре главных метода нашего Магистерия: растворение, очищение, редукция и фиксация. Растворить - значит сделать грубое тонким; очистить - сделать темное светлым; редуцировать - из влажного извлечь сухое; фиксация же достигается высвобождением духа и сгущением его в его собственном теле, или - твердой субстанции. Растворение Камня и погребение его во прахе - таков первый режим. Второй же режим: омовение и очищение черной, ущербной, зловонной материи, чтобы та могла стать светлой, чистой, лишенной порока, - каковое очищение достигается разделением Камня на четыре его элемента и очищением каждого из элементов" {Lacini Jovani. Pretiosa margarita novella..., Venecie, 1546 [без пагинации].}. Следуя за натурфилософами древности, алхимики полагали, что всякая сущность трехсоставна: в ней присутствуют тело, душа и дух Тело же, в свою очередь, состоит из четверицы элементов-стихий: земли, воды, воздуха и огня. Но при этом из нечистого нельзя получить чистое, а так как все в мире отмечено печатью грехопадения, то алхимик, начиная свое делание, Opus Magnum, должен сперва вернуться к Хаосу, предшествующему Творению, к первооснове, не ведающей греха, ибо она чужда дихотомии зла и добра, - и из нее уже создавать свое Совершенство - Камень. Лишь приведя падшую материю к исходному Хаосу, "распустив" ее до состояния, в коем она пребывала в самом начале творения, можно затем проводить с ней дальнейшие операции. "Всякую плоть, происходящую от земли, должно разложить на элементы и вновь свести к персти земной; тогда земная соль породит новое поколение, которое воскреснет в жизни небесной, - пишет Василий Валентин. - Ибо в нашем Делании там, где нет первичной земли, нет воскресения. В земле заключен бальзам Природы и соль Мудрецов" {Basile Valentine. Les ouze clefs de la philosophiie (Traductio, Introduction, Notes et Explication des Images par Eugene Canscliet). Paris, 1956. P. 131-132; Basil Valentine. The Twelve Keys/ The Book of Lambspring and the Golden Tripod. Dyfed (Wales), 1987. P. 59.}. Материя подвергается мучению и умерщвлению, чернеет и разлагается: "Если пшеничное зерно, пав в землю не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин 12, 24). The dissolution Shee'is dead; And all which die To their first Elements resolve; And wee were mutual Element to us, And made of one another. My body then doth hers involve And those things werefore I consist, hereby In me abudant grow and burdenous And nourish not but smother. My fire of Passion, sighes of ayre, Water of teares, and earthly sad despaire, Which my materialls bee, But neere worne out by loves securitie, She, to my losse, doth by her death repaire, And I might live long wretched so But that my fire doth with my fuel grow. Now as those Active Kings Whose foraine conquest treasure brings, Receive more, and spend more, and soonest breake: This (which I am amaz'd that I can speake) This death, hath with my store My use encreas'd. And so my soule more earnestly releas'd, With outstrip hers; As bullets flowen before A latter bullet may o'rtake, the pouder being more. [Она мертва; А все, что умирает, / возвращается к своим первостихиям; / Мы же были друг для друга общей стихией, состоя один из другого. / И вот мое тело приняло ее, и тем самым все, из чего состоял я, / многократно во мне выросло и отяжелило меня / и напитало, едва ли не придавив своей тяжестью: / Мое пламя Страсти, вздохи Воздуха, / Воды слез и земное горестное Отчаянье, из которых я состоял, / И что было почти израсходовано любовью, / Она, опустошив меня, возместила то своей смертью; я мог бы жить дальше, несчастный. / Но огонь <сжигающий меня> разгорелся <сильней>, ибо топлива стало больше, / И теперь, как те воинственные Царьки, / Кому завоевание чужих земель приносит сокровища, / И получая больше, они больше тратят - и тем скорее падут: / Эта смерть (о чем говорю с удивлением), / Дав мне <столько>, / увеличила мой расход <жизни>. / И вот моя душа тем ближе к освобождению, / обгоняя ее <душу>: Так пушечное ядро, посланное первым, / может быть настигнуто другим, если пушкари положили больше пороха.] Как мы видим, Донн оперирует четверицей гераклитовых первоэлементов-стихий. Греческий философ учил, что: "Первое превращение субстанции: путем сплочения - из огня в воздух, второе - из воздуха в воду третье - в результате еще большего, пропорционального сплочения воды в землю. Земля, в свою очередь, разлагается и тает; так происходит первое разжижение в воду второе из воды в воздух, а третье и последнее - в огонь" {Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. М.: Наука, 1989. С. 220. Фр. 33 (31DK) (пер. А.В. Лебедева).}. Учение это было аккумулировано алхимией. Так, в уже упоминавшемся нами трактате по оперативной алхимии - "Rosarium Philosophorum" - мы читаем: "Камень заключает в себе четыре стихии. Когда произведено растворение, то воду называют первой стихией, когда же произведена очистка тела, то мы имеем дело со второй стихией, называемой землей, после того, как земля подвергнута кальцинированию, она зовется огнем, а когда Камень растворен опять, то речь идет уже о воздухе" {Опубликовано как приложение в: "De Alchemia Opuscula complura veterum philosophorum...". Frankfurt, 1550 [без пагинации].}. У Донна возлюбленная соединяется с поэтом после смерти, ее элементы входят в его состав. Напомним, однако, что таинство изготовления Философского Камня "заключается в соединении мужского и женского, активного и пассивного элементов... и ниже я опять подтверждаю это многообразными цитатами Мудрых", - пишет Эдвард Келли. Затем следует "цитатник" - Асканий: "Соединение двух подобно бракосочетанию мужа и жены, от объятия коих рождается золотая вода". Авиценна: "По отдельности очисти мужа и жену, с тем чтобы могли они соединиться в отсутствие посторонних, ибо если не очистить их, не смогут они любить друг друга. Соединив эти две природы, ты получишь природу чистую и светоносную" {Kelly Edward Angli tractatus duo cgrcgii, De Lapide Philosophorum, Una cum Theatre astronomiae terrcstri, cum Figuris, in gratiam filiorum Hermetis nunc primum in lucem editi, curante J. L. M. C. [Johanne Lange Medicin Candidate]., Hamburg, 1676 [без пагинации].}. Приведенных параллелей достаточно, чтобы увидеть: контекст, в котором "работает" стихотворение Донна, гораздо шире, чем просто представление о четверице стихий как основе мира - таковое было "общим местом" для всей философии Средневековья и Ренессанса. У Донна же именно алхимический контекст задает высокий трагизм стихотворения. В результате описанных операций алхимик получает чаемое - Камень. Но лирический герой Донна вовсе не "трансмутирует" в Совершеннейшее Творение. Со смертью возлюбленной он лишь стремительнее движется к закату - ибо там, за гранью видимости, его ожидает соединение с ней. Донн не столько "перелагает" Opus alchemicum стихами, сколько отталкивается от него, за счет этого создавая напряженную, предельную трагичность стихотворения. А алхимическая образность служит здесь лишь материалом для порождения метафоры. Крайне важна алхимическая образность для стихотворения "Nocturnall upon S. Lucies day, being the shortest day". В этом стихотворении космология и алхимия сплетены воедино. День Св. Люси - своего рода полночная кульминация годового цикла - самый короткий день года, точка зимнего солнцестояния. Св. Люция, погибшая во времена Диоклетиановых гонений на церковь, почиталась покровительницей зрения, а само имя ее ассоциировалось со светом. Однако название донновского стихотворения: "Ноктюрн" - парадоксальным образом отсылает к ночному времени суток, ибо "ноктюрном" ранние христиане называли ночной молебен, который служили в полночь {The Catholic Encyclopedia / ed. Charles G. Heberman. New York, 1911. XI, 87.}. В основе стихотворения, по наблюдениям исследователей, лежит форма литании Деве Марии {Miller Clarence H. Donne's "A Nocturnal upon S. Lucies Day" and the Nocturns of Matins // Essential Articles for the Study of John Donne's Poetry / ed. by Roberts J. R. Hamden: Archon Books, 1975. P. 305-310; Gardner Helen. Preface/John Donne. The Divine Poems. Oxford Claredon Press, 1952. P. XXVIII; Zimmer, Mary E. "In whom love wrought new Alchimie": The Inversion of Christian Spiritual Resurrection in John Donne's "A nocturnall upon S. Lucies day"// Christianity and Literature. Summer 2002. Volume 51. Issue 4. P. 553-570.}, и литургическая торжественность тона создает очень сильный эффект: This is the years midnight, and it is the dayes, Lucies, who scarce seaven houres herself unmakes, The sun is spent, and now his flasks Send forth light squibs, no constant rayes; The whorlds whole sap is sunke: The generall balme th'hydrotique earth hath drunk, Whither, as to beds-feet, life is shrunke, Dead and enterr'd; yet all these seeme to laugh, Compar'd with mee, who am their Epitath. [Полночь года, и дни / Люси, едва ли на семь часов прорезающей тьму, / Солнце ушло, и лишь его отблески / отражены небесными светилами {В эпоху Донна считалось, что свет звезд - отраженный свет Солнца. См.: Heydon Christopher, Sir. An Astrological Discourse. London, 1650 [first published 1608]. P. 2.}, но нет солнечных лучей; / Жизненный сок мира сошел на нет / животворящий бальзам выпит отсасывающей жидкость землей, / и будто на одре смертном жизнь - она усохла, / - она мертва и предана земле, но все это кажется достойным смеха / в сравнении со мной, ибо я - их эпитафия.] Обратим внимание на упоминаемый здесь "животворящий бальзам". После Парацельса это сочетание стало синонимом "жизненного эликсира", и само понятие ассоциировалось более с алхимическими, нежели с медицинскими практиками. Алхимические аллюзии крайне важны для понимания этого стихотворения, как мы увидим ниже. Пока же укажем на одну немаловажную астрологическую деталь - абсолютно внятную современникам Донна, - ибо знание азов астрологии входило тогда в самое "неспециальное" образование {Нестеров А. Астрологические контексты елизаветинской поэзии / Власть, судьба, интерпретация культурных кодов. Саратов, 2003. С. 209-260.}. Зимнее солнцестояние происходит в знаке Козерога. Знак этот является домом Сатурна. В общераспространенной символике той эпохи Сатурн олицетворял разрушительную работу времени {Klibansky R., Panofsky E, Saxl F. Saturn and Melancholy. London, 1964.}, а в алхимии связывался со стадией nigredo - "распускания материи" до первовещества, о чем мы уже упоминали выше. Среди алхимических операций, обязательных для этой стадии, присутствует и операция кальцинации - прокаливания до шлакообразного вещества, призванная получить чистую, беспримесную материю, соотносимую со стихией "земли", в которой отсутствует малейшая примесь стихии "воды". Таким образом, мы видим, что "мертвая" земля в разбираемом стихотворении - не столько порожденный фантазией поэта образ, сколько вполне конкретная алхимическая аллюзия. В следующей строфе алхимическая образность получает дальнейшее развитие: Study me then, you, who shall lovers bee At the next world, that is, at the next Spring: For I am every dead thing, In whom love wrought new alchemic. For his art did expresse. A quinessence even from nothingnesse, From dull privations, and I am re-begot Of absence, darknesse, death; things which are not. [Что ж - посмотрите внимательно на меня, вы, кто будете любовниками / в следующем мире, то есть следующей весной: / ибо я - всецело мертв/ и во мне любовь творит новый алхимический процесс, / который выражает искусство Смерти. / Я - квинтэссенция ничто, / <извлеченная> из лишенности чего бы то ни было, возрожденный, <я состою> / из отсутствия, тьмы, смерти; из того, что не имеет бытия.] Как мы говорили выше, алхимик проводит материю через смерть и воскрешает ее обновленной и исцеленной -такой, которой она предстанет после Второго Пришествия, в мире, где "новое небо и новая земля, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали" (Откр. 21, 1). Мысль Донна продолжает развиваться в алхимически-религиозном контексте - именно он позволяет дерзновенно уравнять пришествие Христа и возвращение весны. Однако дальше Донн поясняет, что речь идет об особой алхимии, - происходящая с ним трансмутация ведет не к вечной жизни, но - к смерти. Продукт алхимических операций - Философский Камень, являющийся квинтэссенцией четырех стихий: "земли", "воды", "воздуха" и "огня". Лирический же герой "Ноктюрна" есть квинтэссенция четырех вещей, не обладающих самостоятельным бы