. Искусство фехтования, занесенное к нам из Италии, но переживавшее еще свое младенчество, сводилось в данную эпоху к ряду движений, которые вынуждали бойца часто передвигаться, причем из-за малейших неровностей случайно выбранного места для поединка он натыкался на всевозможные препятствия. Нередко можно было видеть, как фехтующий то вытягивается во весь рост, то, наоборот, вбирает голову в плечи, прыгает направо, потом налево, приседает, упираясь рукой в землю. Одним из первых условий успешного овладения этим искусством были ловкость и быстрота не только руки, по также ног и всего тела. Казалось, однако, что Шико изучал фехтование не по правилам этой школы. Можно было подумать, что он, напротив, уже предугадывал современное нам искусство шпаги, все превосходство которого и в особенности все изящество состоит в подвижности рук при почти полной неподвижности корпуса. Обе ноги его твердо, плотно стояли на земле, кисть руки отличалась гибкостью и вместе с тем силой, шпага от острия До половины лезвия, казалось, легко гнулась, но от рукояти до середины сталь ее была неколебимо тверда. При первых же выпадах, увидев перед собой не человека, а бронзовую статую, у которой двигалась на первый взгляд только кисть руки, брат Жак стал порывисто, бурно нападать, но на Шико это повлияло лишь таким образом, что он вытягивал руку и выставлял вперед ногу при малейшей погрешности, которую замечал в движениях своего противника. Легко представить себе, что при повадке не только колоть, но и рубить тот весьма нередко оставлял то одну, то другую часть своего тела незащищенной. Каждый раз при этом длинная рука Шико вытягивалась на три фута и наносила прямо в грудь брату Жаку удар наконечником рапиры: производилось это так методично, словно удары наносил какой-то механизм, а не живая рука, которой должны быть свойственны хоть какие-то колебания, какая-то неуверенность. При каждом ударе наконечника Жак, багровый от ярости и уязвленного самолюбия, отскакивал назад. В течение десяти минут мальчик делал все, что он мог извлечь из своей необычайной ловкости: он устремлялся вперед, словно леопард, свивался кольцом, как змея, скользил под самой грудью Шико, прыгал направо, налево. Но Шико, все так же невозмутимо орудуя своей длинной рукой, выбирал удобный момент и, оттолкнув рапиру противника, неизменно поражал его в грудь своим грозным наконечником. Брат Борроме бледнел, стараясь подавить в себе возбуждавшие его ранее порывы. Наконец Жак в последний раз набросился на Шико. Тот, видя, что мальчик нетвердо стоит на ногах, нарочно оставил, обороняясь, незащищенный просвет, чтобы Жак направил туда всю силу своего удара. Он и не преминул это сделать. Шико, резко отпарировав, вывел беднягу из равновесия так внезапно, что тот не смог устоять на ногах и упал. Шико же, неколебимый, как скала, даже не сдвинулся с места. Брат Борроме до крови изгрыз себе пальцы. - Вы скрыли от нас, сударь, что являетесь просто столпом фехтовального искусства. - Он! - вскричал Горанфло, изумленный, но из вполне понятных дружеских чувств разделявший торжество приятеля. - Да он никогда не практикуется! - Я, жалкий буржуа, - сказал Шико, - я, Робер Брике, - столп фехтовального искусства?! Ах, господин казначей! - Однако же, сударь, - вскричал брат Борроме, - если человек владеет шпагой так, как вы, он уж наверно без конца ею работал. - Бог ты мой, ну конечно же, сударь, - добродушно ответил Шико, - мне иногда приходилось обнажать шпагу. Но, делая это, я никогда не терял из виду одно обстоятельство. - Какое? - Я всегда помнил, что для человека с обнаженной шпагой в руке гордыня плохой советчик, а гнев - плохой помощник. Теперь выслушайте меня, брат Жак, - добавил он, - кисть руки у вас отличная, но с ногами и головой дело обстоит неважно. Подвижности хватает, но рассудка мало. В фехтовании имеют значение три вещи - прежде всего голова, затем руки и ноги. Первая помогает защищаться, первая и вторая вместе дают возможность победить, но, владея и головой, и рукой, и ногами, побеждаешь всегда. - О сударь, - сказал Жак, - поупражняйтесь с братом Борроме: это же будет замечательное зрелище. Шико хотел пренебрежительно отвергнуть это предложение, но тут ему пришла мысль, что гордец казначей, пожалуй, постарается извлечь выгоду из его отказа. - Охотно, - сказал-он, - если брат Борроме согласен, я в его распоряжении. - Нет, сударь, - ответил казначей, - я потерплю поражение. Лучше уж сразу признать это. - О, как он скромен, как он мил! - произнес Горанфло. - Ты ошибаешься, - шепнул ему на ухо беспощадный Шико, - он обезумел от уязвленного тщеславия. В его возрасте, представься мне подобный случай, я на коленях молил бы о таком уроке, какой сейчас получил Жак. Сказав это, Шико опять ссутулился, искривил ноги, исказил лицо своей неизменной гримасой и снова уселся на скамейку. Жак пошел за ним. Восхищение оказалось у юноши сильнее, чем стыд поражения. - Давайте мне уроки, господин Робер, - повторял он все время, - сеньор настоятель разрешит. Правда ведь, ваше преподобие? - Да, дитя мое, - ответил Горанфло, - с удовольствием. - Я не хочу заступать место, по праву принадлежащее вашему учителю, - сказал Шико, поклонившись Борроме. Тогда заговорил Борроме. - Я не единственный учитель Жака, - сказал он, - здесь обучаю фехтованию не только я. Не одному мне принадлежит честь, пусть же не я один и отвечаю за поражение. - А кто же другой его преподаватель? - поспешно спросил Шико; он заметил, что Борроме вдруг покраснел, опасаясь, не сболтнул ли лишнего. - Да нет, никто, - продолжал Борроме, - никто. - Как же, - возразил Шико, - я отлично слышал, что вы сейчас сказали. Кто ваш другой учитель, Жак? - Ну да, ну да, - вмешался Горанфло, - коротенький толстячок, которого вы мне представили, Борроме. Он иногда заходит к нам, лицо у него такое славное и пить с ним очень приятно. - Не помню уже, как его зовут, - сказал Борроме. Брат Эузеб, со своей блаженной физиономией и длинным поварским ножом за поясом, глупейшим образом вылез вперед. - А я знаю, - сказал он. Борроме стал энергично подавать ему знаки, но тот ничего не заметил. - Это же мэтр Бюсси-Леклер, - продолжал Эузеб, - он преподавал фехтование в Брюсселе. - Вот как! - заметил Шико. - Мэтр Бюсси-Леклер! Клянусь богом, отличная шпага! И, произнося эти слова со всем благодушием, на какое он только был способен, Шико на лету поймал яростный взгляд, который Борроме метнул на столь неудачно проявившего услужливость Эузеба. - Подумайте, а я и не знал, что его зовут Бюсси-Леклер, мне забыли об этом сообщить, - сказал Горанфло. - Я не думал, что его имя может иметь для вас хоть какое-то значение, ваша милость, - сказал Борроме. - И правда, - продолжал Шико, - один учитель фехтования или другой - не существенно, был бы он подходящим. - И правда, не существенно, - подхватил Горанфло, - был бы он только подходящим. С этими словами он направился к лестнице, ведшей в его покои. Монахи с восхищением взирали на своего настоятеля. Учение было окончено. У подножия лестницы Жак, к величайшему неудовольствию Борроме, повторил Шико свою просьбу. Но Шико ответил: - Преподаватель я плохой, друг мой, я сам научился, размышляя и практикуясь. Делайте, как я, ясный ум из всего извлечет пользу. Борроме дал команду, и монахи, построившись, пошли со двора в здание монастыря. Опираясь на руку Шико, Горанфло величественно поднялся вверх по лестнице. - Надеюсь, - горделиво произнес он, - про этот дом все скажут, что он верно служит королю и может ему пригодиться. - Еще бы, черт побери, - сказал Шико, - придешь к вам, достопочтенный настоятель, и чего только не увидишь! - Все это за какой-нибудь месяц, даже меньше месяца. - И все сделали вы? - Я, один я, как вы сами видите, - заявил, выпячивая грудь, Горанфло. - Да, вы сделали больше, чем можно было ожидать, друг мой, и когда я возвращусь, выполнив свою миссию... - Ах да, правда, друг мой! Поговорим же о вашей миссии. - Это тем более уместно, что до отъезда мне надо послать весточку или, вернее, вестника к королю. - Вестника, дорогой друг, к королю? Вы, значит, в постоянных сношениях с королем? - В непосредственных сношениях. - И вы говорите, что вам нужен вестник? - Нужен. - Хотите кого-либо из братии? Для монастыря было бы великой честью, если бы кто-нибудь из наших братьев предстал пред очи короля. - Разумеется. - В вашем распоряжении будут двое из наших лучших ходоков. Но расскажите же мне, Шико, каким образом король, считавший вас умершим... - Я ведь уже говорил вам: у меня был летаргический сон - подошло время, и я воскрес. - И вы снова в милости? - Более чем когда-либо, - сказал Шико. - Значит, - заметил Горанфло, останавливаясь, - вы сможете рассказать королю обо всем, что мы здесь для блага его делаем? - Не премину, друг мой, не премину, будьте спокойны. - О дорогой Шико! - вскричал Горанфло: он уже видел себя епископом. - Но сперва мне надо попросить вас о двух вещах. - О каких? - Прежде всего о деньгах, которые король вам возвратит. - Деньги! - вскричал Горанфло, быстро поднявшись с места. - У меня ими полны сундуки. - Вам, клянусь богом, можно позавидовать, - сказал Шико. - Хотите тысячу экю? - Да нет же, дорогой друг, это слишком много. Вкусы у меня простые, желания скромные. Звание королевского посланца не вскружило мне голову, я не только не хвалюсь им, я стараюсь его скрыть. Мне хватит сотни экю. - Получайте. Ну, а второе? - Мне нужен оруженосец. - Оруженосец? - Да, спутник в дорогу. Я ведь человек компанейский. - Ах, друг мой, будь я свободен, как в былые дни, - сказал со вздохом Горанфло. - Да, но вы не свободны. - Высокое звание налагает узы, - прошептал Горанфло. - Увы! - произнес Шико. - Всего сразу не сделаешь. Не имея возможности, дражайший настоятель, путешествовать в вашем достопочтенном обществе, я удовлетворюсь братцем Жаком. - Братцем Жаком? - Да, малец пришелся мне по вкусу. - И правильно, Шико, - это редкий малый, он далеко пойдет. - Пока что, если ты мне его уступишь, я повезу его за двести пятьдесят лье. - Он в твоем распоряжении, друг мой. Настоятель позвонил в колокольчик. Тотчас же появился келейник. - Позовите брата Жака, а также брата, выполняющего поручения в городе. Через десять минут оба они появились в дверях. - Жак, - сказал Горанфло, - я даю вам чрезвычайной важности поручение. - Мне, господин настоятель? - удивленно спросил юноша. - Да, вы будете сопутствовать господину Роберу Брике в его далеком путешествии. - О, - вскричал юный брат, охваченный восторгом при мысли о странствиях, - я буду путешествовать с господином Брике, я буду на вольном воздухе, на свободе! Ах, господин Робер Брике, мы каждый день будем фехтовать, правда? - Да, дитя мое. - И мне можно будет взять мой аркебуз? - Забирай его с собой. Жак подпрыгнул и бросился вон из комнаты, издавая радостные крики. - Что касается поручения, - сказал Горанфло, - то прошу вас, приказывайте. Подите сюда, брат Панург. - Панург! - сказал Шико, у которого это имя вызывало не лишенное приятности воспоминание. - Панург! - Увы! Да, - произнес Горанфло. - Я выбрал этого брата, которого тоже зовут Панург, и он ходит по тем же делам, по которым ходил тот. - Значит, наш старый друг уже не служит тебе? - Он умер, - ответил Горанфло, - он умер. - О, - с сожалением протянул Шико, - и правда, он ведь уже здорово постарел. - Девятнадцать лет, друг мой, ему было девятнадцать лет. - Достопримечательный случай долголетия, - заметил Шико, - только в монастыре возможно что-либо подобное. 24. ДУХОВНАЯ ДОЧЬ ГОРАНФЛО Панург, о котором в таких выражениях говорил настоятель, вскоре появился. Совершенно очевидно было, что он оказался призванным заменить своего покойного тезку не из-за свойственного ему морального или физического облика, ибо никогда еще человек с более умным лицом не был обесчещен именем, которым назвали осла. Брат Панург со своими маленькими глазками, острым носом и выдающимся подбородком напоминал скорее лису. Шико смотрел на него всего одно мгновение, но, как оно ни было кратко, он, по-видимому, по достоинству оценил монастырского посланца. Панург смиренно остановился в дверях. - Подойдите, господин курьер, - сказал Шико, - знаете вы Лувр? - Так точно, сударь, - ответил Панург. - А знаете вы в Лувре некого Генриха де Валуа? - Короля? - Не знаю, действительно ли он король, - сказал Шико, - но вообще его так называют. - Мне придется иметь дело с королем? - Именно. Вы его знаете в лицо? - Хорошо знаю, господин Брике. - Так вот, вы скажете, что вам с ним необходимо поговорить. - Меня допустят? - Да, к его камердинеру. Монашеская ряса послужит вам пропуском. Его величество, как вы знаете, отличается набожностью. - А что я должен сказать камердинеру его величества? - Вы скажете, что посланы к нему Тенью. - Какой Тенью? - Любопытство - большой недостаток, брат мой. - Простите. - Итак, вы скажете, что посланы Тенью. - Так точно. - И что пришли за письмом. - Каким письмом? - Опять! - Ах да, правда. - Достопочтеннейший, - сказал Шико, обращаясь к Горанфло, - прежний Панург был мне определенно больше по сердцу. - Это все, что я должен делать? - Вы добавите, что Тень будет ожидать письма, потихоньку следуя по Шарантонской дороге. - И я должен нагнать вас на этой дороге? - Совершенно верно. Панург направился к двери и приподнял портьеру; Шико показалось, что при этом движении брата Панурга обнаружилось, что за портьерой кто-то подслушивал. Впрочем, она очень быстро опустилась, и Шико не смог бы поручиться, что принятое им за действительность не было обманом зрения. Однако изощренный ум Шико внушал ему почти полную уверенность в том, что подслушивал брат Борроме. "А, ты подслушиваешь, - подумал он, - тем лучше, тогда я буду нарочно говорить так, чтобы тебе было слышно". - Значит, - сказал Горанфло, - король оказал вам честь, возложив на вас миссию? - Да, и притом конфиденциальную. - Политического характера, я полагаю? - Я тоже так полагаю. - Как, вы не знаете толком, какая миссия на вас возложена? - Я знаю, что должен отвезти письмо, вот и все. - Это, наверно, государственная тайна? - Думаю, что да. - И вы даже не подозреваете какая? - Мы ведь совсем одни, не так ли? И я могу сказать, что по этому поводу думаю? - Говорите. Я нем, как могила. - Так вот, король наконец-то решил оказать помощь герцогу Анжуйскому. - Вот как? - Да. Сегодня ночью с этой целью должен был выехать господин де Жуаез. - Ну, а вы, друг мой? - Я еду в сторону Испании. - А каким способом? - Ну, так, как мы путешествовали в свое время: пешком, верхом, в повозке - как придется. - Жак будет вам приятным спутником, вы хорошо сделали, что попросили меня отпустить его с вами, он, чертенок, владеет латынью. - Должен признаться, мне он очень понравился. - Этого было бы достаточно для того, чтобы я его отпустил. Но я думаю, что он, сверх того, окажется для вас отличным помощником на случай какой-нибудь стычки. - Благодарю, дорогой друг. Теперь, кажется, мне остается только проститься с вами. - Прощайте! - Что вы делаете? - Намереваюсь дать вам пастырское благословение. - Ну вот еще, - сказал Шико, - между нами двумя это ни к чему. - Вы правы, - ответил Горанфло, - это хорошо для чужих. И друзья нежно расцеловались. - Жак! - крикнул настоятель. - Жак! Между портьерами просунулась кунья мордочка Панурга. - Как! Вы еще не отправились? - вскричал Шико. - Простите, сударь. - Отправляйтесь скорее, - сказал Горанфло. - Господин Брике торопится. Где Жак? В свою очередь, появился брат Борроме с самой слащавой улыбкой на устах. - Брат Жак! - повторил настоятель. - Брат Жак ушел, - сказал казначей. - Как так ушел! - вскричал Шико. - Разве вы не просили, сударь, чтобы кто-нибудь отправился в Лувр? - Но я же посылал Панурга, - сказал Горанфло. - И дурень же я! А мне послышалось, что вы поручили это Жаку, - сказал Борроме, хлопнув себя по лбу. Шико нахмурился. Но раскаянье Борроме было, по всей видимости, столь искренним, что упрекать его было бы просто жестоко. - Придется мне подождать, - сказал он, - пока Жак вернется. Борроме поклонился, нахмурившись в свою очередь. - Кстати, - сказал он, - я забыл доложить сеньору настоятелю - ведь для этого и поднялся сюда, - что неизвестная дама уже прибыла и просит у вашего преподобия аудиенции. Шико вовсю навострил слух. - Она одна? - спросил Горанфло. - С берейтором. - Молодая? - спросил Горанфло. Борроме стыдливо опустил глаза. "Он ко всему - лицемер", - подумал Шико. - Друг мой, - обратился Горанфло к мнимому Роберу Брике, - ты сам понимаешь? - Понимаю, - сказал Шико, - и удаляюсь. Подожду в соседней комнате или во дворе. - Отлично, любезный друг. - Отсюда до Лувра далеко, сударь, - заметил Борроме, - и брат Жак может вернуться поздно; к тому же лицо, к которому вы обращаетесь, возможно, не решится доверить важное письмо мальчику. - Вы немножко поздно подумали об этом, брат Борроме. - Бог мой, да я же не знал. Если бы мне поручили... - Хорошо, хорошо, я потихоньку двинусь по направлению к Шарантону. Посланец, кто бы он там ни был, нагонит меня в пути. И он пошел к лестнице. - Не сюда, сударь, простите, - поспешил за ним Борроме, - по этой лестнице поднимается неизвестная дама, а она не желает ни с кем встречаться. - Вы правы, - улыбнулся Шико, - я сойду по боковой лестнице. И он направился через небольшой чулан к черному ходу. - А я, - сказал Борроме, - буду иметь честь проводить кающуюся к его преподобию. - Отлично, - сказал Горанфло. - Дорогу вы знаете? - с беспокойством спросил Борроме. - Как нельзя лучше. И Шико удалился через чулан. За чуланом была комната. Боковая лестница начиналась с площадки перед этой комнатой. Шико говорил правду: дорогу он знал, но комнату теперь не узнавал. И действительно, она совершенно изменила свой вид с тех пор, как он проходил здесь в последний раз; стены были сплошь завешаны доспехами и оружием, на столах и консолях громоздились сабли, шпаги и пистолеты, все углы забиты были мушкетами и аркебузами. Шико на минуту задержался в этом помещении: ему захотелось все хорошенько обдумать. "От меня прячут Жака, от меня прячут даму, меня толкают на боковую лестницу, чтобы очистить парадную: это означает, что хотят воспрепятствовать моему общению с монашком и укрыть от моего взора даму, - все ясно. Как хороший стратег, я должен делать как раз обратное тому, к чему меня желают принудить. Поэтому я дождусь Жака и займу позицию, которая даст мне возможность увидеть таинственную даму. Ого! Вот здесь в углу валяется прекрасная кольчуга, гибкая, тонкая и отличнейшего закала". Он поднял кольчугу и принялся любоваться ею. "А мне-то как раз нужна такая штука, - сказал он себе. - Она легка, словно полотняная, и слишком узка для настоятеля. Честное слово, можно подумать, что кольчугу эту делали именно для меня: позаимствуем же ее у дома Модеста. По возвращении моем он получит ее обратно". Шико, не теряя времени, сложил кольчугу и спрятал себе под куртку. Он завязывал последний шнурок, когда на пороге появился брат Борроме. - Ого! - прошептал Шико. - Опять ты! Но поздновато, друг мой. Скрестив за спиной свои длинные руки и откинувшись назад, Шико делал вид, будто любуется трофеями. - Господин Робер Брике хочет выбрать себе подходящее оружие? - спросил Борроме. - Я, друг мой? - сказал Шико. - Боже мой, для чего мне оружие? - Но вы же им так хорошо пользуетесь! - В теории, любезный брат, в теории - пот и все. Жалкий буржуа, вроде меня, может ловко действовать руками и ногами. Чего ему не хватает и всегда будет не хватать - это воинской доблести. Рапира в моей руке сверкает довольно красиво, но, поверьте мне, Жак, вооружившись шпагой, заставил бы меня отступить отсюда до Шарантона. - Вот как? - удивился Борроме, наполовину убежденный простодушным видом Шико, который, добавим, принялся горбиться, кривиться и косить глазом усерднее, чем когда-либо. - И к тому же у меня не хватает дыхания, - продолжал Шико. - Вы заметили, что я слаб в обороне. Ноги никуда не годятся, это мой главный недостаток. - Разрешите мне заметить, сударь, что путешествовать с таким недостатком еще труднее, чем фехтовать. - Ах, вы знаете, что мне предстоит путешествие? - небрежно заметил Шико. - Я слышал от Панурга, - покраснев, ответил Борроме. - Вот странно, не припоминаю я, чтобы говорил об этом Панургу. Но не важно. Скрывать мне нечего. Да, брат мой, мне предстоит попутешествовать, я отправляюсь к себе на родину, где у меня есть кое-какое имущество. - А знаете, господин Брике, вы оказываете брату Жаку большую честь. - Тем, что беру его с собой? - Это во-первых, а во-вторых, тем, что даете ему возможность увидеть короля. - Или же его камердинера, ибо весьма возможно, и даже вероятно, брат Жак ни с кем другим не увидится. - Вы, значит, в Лувре - завсегдатай? - О, и самый настоящий, сударь мой. Я поставлял королю и молодым придворным теплые чулки. - Королю? - Я имел с ним дело, когда он был всего только герцогом Анжуйским. По возвращении из Польши он вспомнил обо мне и сделал меня поставщиком двора. - Это у вас ценнейшее знакомство, господин Брике. - Знакомство с его величеством? - Да. - Не все согласились бы с вами, брат Борроме. - О, лигисты! - Теперь все более или менее лигисты. - Но вы-то, наверно, менее. - А почему вы так думаете? - Ведь у вас личное знакомство с королем. - Ну, ну, я ведь тоже, как и все, занимаюсь политикой, - сказал Шико. - Да, но ваша политика в полном согласии с королевской. - Напрасно вы так полагаете. У нас с ним частенько бывают размолвки. - Если они между вами случаются, как же он возлагает на вас миссию? - Вы хотите сказать - поручение? - Миссию или поручение - это уже не существенно. И для того и для другого требуется доверие. - Вот еще! Королю важно лишь одно - чтобы у меня был верный глаз. - Верный глаз? - Да. - В делах политических или финансовых? - Да нет же, верный глаз на ткани. - Что вы говорите? - воскликнул ошеломленный Борроме. - Конечно. Сейчас я объясню вам, в чем дело. - Я слушаю. - Вы знаете, что король совершил паломничество к богоматери Шартрской? - Да, молился о ниспослании ему наследника. - Вот именно. Вы знаете, что есть вернейшее средство достичь цели, которой добивается король? - Во всяком случае, он, по всей видимости, к этому средству не прибегает. - Брат Борроме! - сказал Шико. - Что? - Как вы отлично знаете, речь идет о получении наследника престола чудесным путем, а не каким-нибудь иным. - И об этом чуде он молил... - Шартрскую богоматерь. - Ах да, сорочка! - Наконец-то вы поняли! Король позаимствовал у добрейшей богоматери сорочку и вручил ее королеве, а взамен этой сорочки он вознамерился поднести ей одеяние такое же, как у богоматери Толедской - говорят, это самое красивое и роскошное из всех одеяний святой девы, какие только существуют. - Так что вы отправляетесь... - В Толедо, милейший брат Борроме, в Толедо, осмотреть хорошенько это одеяние и сшить точно такое же. Борроме, видимо, колебался - верить или не верить словам Шико. По зрелом размышлении мы должны прийти к выводу, что он ему не поверил. - Вы сами понимаете, - продолжал Шико, словно и не догадываясь о том, что происходило в уме брата казначея, - вы сами понимаете, что при таких обстоятельствах мне было бы очень приятно путешествовать в обществе служителей церкви. Но время идет, и теперь брат Жак не замедлит вернуться. Впрочем, не лучше ли будет подождать его вне стен монастыря - например, у Фобенского креста? - Я считаю, что так было бы действительно лучше, - согласился Борроме. - Вы, значит, будете настолько любезны, что скажете ему об этом, как только он явится? - Да. - И пошлете его ко мне? - Не замедлю. - Благодарю вас, любезный брат Борроме, я в восторге, что с вами познакомился. Оба раскланялись друг с другом. Шико спустился вниз по боковой лестнице. Брат Борроме запер за ним дверь на засов. - Дело ясно, - сказал про себя Шико, - видимо, им очень важно, чтобы я не увидел этой дамы; значит, надо ее увидеть. Дабы осуществить это намерение, Шико вышел из обители св.Иакова так, чтобы всем это было заметно, и направился к Фобенскому кресту, держась посередине дороги. Однако, добравшись до Фобенского креста, он скрылся за углом одной фермы; там, чувствуя, что теперь ему нипочем все аргусы настоятеля, будь у них, как у Борроме, соколиные глаза, он скользнул мимо строений, спустился в канаву, прошел по ней вдоль изгороди, уходившей обрат" но к монастырю, и, никем не замеченный, проник в довольно густую боковую поросль, как раз напротив монастыря. Это место явилось для него вполне подходящим наблюдательным пунктом. Он сел или, вернее, разлегся на земле и стал ждать, чтобы брат Жак возвратился в монастырь, а дама оттуда вышла. 25. ЗАПАДНЯ Как мы знаем, Шико быстро принимал решения. Сейчас он решил ждать, расположившись как можно удобнее. В гуще молодых буковых веток он проделал для себя окошко, чтобы иметь в поле зрения всех прохожих, которые могли его интересовать. Дорога была безлюдна. В какую даль ни устремлялся взор Шико, нигде не заметно было ни всадника, ни праздношатающегося, тая крестьянина. Вчерашняя толпа исчезла вместе со зрелищем, которым вызвано было ее скопление. Вот почему Шико не увидел никого, кроме довольно бедно одетого человека, который прохаживался взад и вперед поперек дороги и с помощью заостренной длинной палки что-то измерял на этом тракте, замощенном иждивением его величества короля Франции. Шико было совершенно нечего делать. Он крайне обрадовался, что может сосредоточить свое внимание хотя бы на этом человеке. Что он измерял? Для чего он этим занимался? Вот какие вопросы всецело занимали в течение одной-двух минут ум мэтра Робера Брике. Поэтому он решил не терять из виду человека, делавшего измерения. К несчастью, в момент, когда, закончив промеры, человек этот явно намеревался поднять голову, некое более важное открытие поглотило все внимание Шико, заставив его устремить взгляд совсем в другую сторону. Окно, выходившее на балкон Горанфло, широко распахнулось, и глазам наблюдателя предстали достопочтенные округлости дома Модеста, который, выпучив глаза, весь сияя праздничной улыбкой и проявляя вообще исключительную любезность, вел за собой даму, почти с головой закутанную в бархатный, обшитый мехом плащ. "Ого, - подумал Шико, - вот и дама, приехавшая на исповедь. По фигуре и движениям она молода; посмотрим, как выглядит головка; так, хорошо, повернитесь немного в ту сторону; отлично! Поистине странно, что, на кого я ни погляжу, обязательно найду с кем-нибудь сходство. Неприятная это у меня мания! Так, а вот и ее берейтор. Ну, что касается его, то не может быть никаких сомнений - это Мейнвиль. Да, да, закрученные кверху усы, шпага с чашечной рукояткой - это он. Но будем же трезво рассуждать: если я не ошибся насчет Мейнвиля, черти полосатые, то почему мне ошибаться насчет госпожи де Монпансье? Ибо эта женщина, ну да, черт побери, эта женщина - герцогиня!" Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей. Через мгновение за ними показалось бледное лицо Борроме, к которому Мейнвиль несколько раз обратился с каким-то вопросом. "Дело ясное, - подумал он, - тут замешаны все решительно. Браво! Что же, будем заговорщиками, такова теперь мода. Однако, черт побери, уж не хочет ли герцогиня, чего доброго, переселиться к дому Модесту, когда у нее шагах в ста отсюда, в Бель-Эба, имеется свой дом?" Но тут внимательно наблюдавший за всем Шико насторожился еще больше. Пока герцогиня беседовала с Горанфло или, вернее, заставляла его болтать, г-н де Мейнвиль подал знак кому-то находившемуся снаружи. Между тем Шико никого не видел, кроме человека, делавшего измерения на дороге. И действительно, знак был подан именно ему, вследствие чего этот человек перестал заниматься своими промерами. Он остановился перед балконом, так что лицо его и фасом и профилем было повернуто в сторону Парижа. Горанфло продолжал расточать любезности даме, приехавшей на исповедь. Господин де Мейнвиль что-то шепнул на ухо Борроме, в тот сейчас же принялся жестикулировать за спиной у настоятеля таким образом, что Шико ничего уразуметь не мог, но человек, делавший на дороге измерения, по-видимому, все отлично понял, ибо он отошел и остановился в другом месте, где, повинуясь новому жесту Борроме и Мейнвиля, застыл в неподвижности, словно статуя. Постояв так в течение нескольких секунд, он по новому знаку брата Борроме занялся упражнениями, привлекавшими тем большее внимание Шико, что о цели их тому невозможно было догадаться. С того места, на котором он стоял, человек, делавший измерения, побежал к воротам аббатства, в то время как г-н де Мейнвиль следил за ним с часами в руках. - Черт возьми, черт возьми! - прошептал Шико, - все это довольно подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы она ни была трудна, может быть, я все же разрешу ее, если увижу лицо человека, делавшего измерения! И в это же мгновение, словно дух-покровитель Шико решил исполнить его желание, человек, делавший измерения, повернулся, и Шико признал в нем Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того самого, кому он накануне продал свои старые доспехи. "Ну вот, - подумал он, - да здравствует Лига! Теперь я достаточно видел; немного пошевелив мозгами, догадаюсь и об остальном. Что ж, ладно, пошевелим". Герцогиня в сопровождении своего берейтора вышла из аббатства и села в крытые носилки, поджидавшие у ворот. Дом Модест, провожавший их к выходу, только я делал, что отвешивал поклоны. Герцогиня, не спуская занавески на этих носилках, еще отвечала на излияния настоятеля, когда один монах ордена святого Иакова, выйдя из Парижа через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадью, осмотрев их с любопытством, а потом и с носилками, куда устремил внимательный взгляд. В этом монахе Шико узнал маленького брата Жака, который торопливо шел из Лувра и теперь остановился, пораженный красотой г-жи де Монпансье. "Ну, ну, - подумал Шико, - мне везет. Если бы Жак вернулся раньше, я не смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к Фобенскому кресту, где назначено было свидание. А теперь госпожа де Монпансье на моих глазах уезжает, после своего маленького заговора. Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут". И, действительно, герцогиня, проехав мимо не замеченного ею Шико, помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею. Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико. Шико следил за ним, как за дичью охотник, намеревающийся выстрелить в самый подходящий момент. Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил. - Эй, добрый человек, - подал он голос из своей норы, - загляните-ка, пожалуйста, сюда. Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве. - Вы меня заметили, отлично! - продолжал Шико. - А теперь сделайте вид, будто ничего не видели, мэтр Никола... Пулен. Судейский подскочил, словно лань, услышавшая ружейный выстрел. - Кто вы такой? - спросил он. - И чего вы хотите? - Кто я? - Да. - Я один из ваших друзей, недавний друг, но уже близкий. Чего я хочу? Ну, чтобы вам это растолковать, понадобится некоторое время. - Но чего же вы желаете? Говорите. - Я желаю, чтобы вы ко мне подошли. - К вам? - Да, ко мне, чтобы вы спустились в канаву. - Для чего? - Узнаете. Сперва спускайтесь. - Но... - И чтобы вы сели спиной к кустарнику. - Однако... - Не глядя в мою сторону, с таким видом, будто вы и не подозреваете, что я тут нахожусь. - Сударь... - Я требую многого, согласен. Но что поделаешь, - мэтр Робер Брике имеет право быть требовательным. - Робер Брике? - вскричал Пулен, тотчас же выполняя то, что ему было ведено. - Отлично, присаживайтесь, вот так... Что ж, мы, оказывается, проделывали измереньица на Венсенской дороге? - Я? - Безо всякого сомнения. А что удивительного, если чиновнику парижского суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя? - Верно, - сказал, несколько успокаиваясь, Пулен, - как видите, я проводил измерения. - Тем более, - продолжал Шико, - что вы работали на глазах у именитейших особ. - Именитейших особ? Не понимаю вас. - Как? Вы не знали... - Не понимаю, что вы такое говорите. - Вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там на балконе и только что возобновили свой прерванный путь в Париж? - Клянусь вам... - Какое же счастье для меня сообщить вам такую замечательную новость! Представьте себе, господин Пулен, что вами, как дорожным смотрителем, любовались госпожа герцогиня де Монпансье и господин граф де Мейнвиль. Пожалуйста, не шевелитесь. - Сударь, - сказал Никола Пулен, пытаясь бороться, - ваши слова, ваше обращение... - Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, - продолжал Шико, - вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно. Пулен только вздохнул. - Ну вот, хорошо, - продолжал Шико. - Так я вам говорил, что, поскольку вы работали на глазах у этих особ, а они вас - как вы сами уверяете - не заметили, я, милостивый государь мой, полагаю, что для вас было бы очень выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа - например, король. - Король? - Да, господин Пулен, его величество. Уверяю вас, он весьма склонен ценить всякую работу и вознаградить всякий труд. - Ах, господин Брике, сжальтесь. - Повторяю, дорогой господин Пулен, что, если вы хоть слегка двинетесь, вас ожидает смерть. Сидите же спокойно, чтобы не случилось беды. - Но чего вы от меня хотите, во имя неба? - Хочу вашего блага, и ничего больше. Ведь я же сказал, что я вам друг. - Сударь! - вскричал Никола Пулен в полном отчаянии. - Не знаю, право, что я сделал дурного его величеству, вам, кому бы то ни было вообще! - Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите кому положено, это не мое дело. У меня, видите ли, есть свои соображения, по-моему, король не одобрил бы, что его судейский чиновник, действуя в качестве дорожного смотрителя, повинуется знакам и указаниям господина де Мейнвиля. Кто знает, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин де Мейнвиль прибыли вчера в его славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством. - Господин Брике, я же только забыл отметить их прибытие, это не преступление, и, конечно, его величество не может не понять... - Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела. - Что же вы видите? - Самую настоящую виселицу. - Господин Брике! - Дайте же досказать, черт побери! На виселице - новая прочная веревка, по четырем углам эшафота - четыре солдата, кругом - немалое число парижан, а на конце веревки - один хорошо знакомый мне судейский чиновник. Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым буковым деревцам. - Сударь! - взмолился он, сложив руки. - Но я вам друг, дорогой господин Пулен, - продолжал Шико, - и в качестве друга готов дать вам совет. - Совет? - Да, и, слава богу, такой, которому легко последовать! Вы незамедлительно, - понимаете? - незамедлительно отправитесь... - Отправлюсь... - прервал перепуганный Никола, - отправлюсь куда? - Минуточку, дайте подумать, - сказал Шико, - отправитесь к господину д'Эпернону. - Господину д'Эпернону, другу короля? - Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз. - С господином д'Эперноном? - Да, и вы расскажете ему все, касающееся обмера дороги. - Да это безумие, сударь! - Напротив - мудрость, высшая мудрость. - Не понимаю. - Однако же все до прозрачности ясно. Если я просто-напросто донесу на вас, как на человека, занимавшегося измерениями дороги и скупавшего доспехи, вас вздернут; если, наоборот, вы сами все добровольно раскроете, вас осыплют наградами и почестями... Похоже, что я вас не убедил!.. Отлично, мне придется возвратиться в Лувр, но, ей-богу, я готов это сделать. Для вас я сделаю все, что угодно. И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднимаясь с места, стал раздвигать Шико. - Нет, нет, - сказал он. - Оставайтесь, пойду я. - Вот и отлично. Вы сами понимаете, дорогой господин Пулен, никаких уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я, такой, каким вы меня видите или, вернее, вы меня не видите, имею честь находиться в самых приятельских отношениях. Так что хотя вас повесят лишь послезавтра, но, во всяком случае, повыше и на веревке покороче. - Я иду, сударь, - произнес совершенно уничтоженный Пулен, - но вы странным образом злоупотребляете... - Я? - А как же? - Ах, дорогой господин Пулен, служите за меня молебны. Пять минут назад вы были государственным преступником, а я превращаю вас в спасителя отечества. Но бегите же скорей, дорогой господин Пулен, ибо я очень спешу уйти отсюда, а смогу это сделать лишь после вашего ухода. Особняк д'Эпернона, не забудьте. Никола Пулен поднялся и с выражением полнейшего отчаяния стремительно понесся по направлению к Сент-Антуанским воротам. "Давно пора, - подумал Шико, - из монастыря уже кто-то идет ко мне. Но это не маленький Жак. Эге! Кто этот верзила, сложенный как зодчий Александра Великого, который хотел обтесать Афонскую гору. Черти полосатые! Для такой шавки, как я, этот пес совсем не подходящая компания". Увидев этого вестника из аббатства, Шико поспешил к Фобенскому кресту, где они должны были встретиться. При этом ему пришлось отправиться кружным путем, а верзила монах шел быстрыми шагами напрямик, что укорачивало ему дорогу и дало возможность первым добраться до креста. Впрочем, Шико терял время отчасти потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия. И правда, этот инок был настоящий филистимлянин. Он так торопился встретиться с Шико, что его ряса не была даже как следует застегнута, и через прореху ее виднелись мускулистые ноги в коротких, вполне мирского вида штанах. К тому же глубоко запавшие углы его рта придавали его лицу выражение отнюдь не богомольное, когда же от ухмылки он переходил к смеху, во рту его обнажались три зуба, похожие на колья палисада за валами толстых губ. Руки, длинные, как у Шико, но толще, плечи такие, что на них действительно можно было взвалить ворота Газы [по библейскому преданию, когда богатырь Самсон пришел во вражеский город Газу, жители города пытались захватить его, заперев ворота; однако Самсон сломал ворота и унес их с собой], большой кухонный нож за веревочным поясом да мешковина, закрывавшая грудь, словно щит, - таков был у этого монастырского Голиафа набор оборонительного и наступательного оружия. "Решительно, - подумал Шико, - он здорово безобразен, и если при такой наружности он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет никакого права на существование". Когда Шико приблизился, монах, не спуск