авший с него глаз, приветствовал его почти по-военному. - Чего вы хотите, друг мой? - спросил Шико. - Вы господин Робер Брике? - Собственной особой. - В таком случае у меня для вас письмо от преподобного настоятеля. - Давайте. Шико взял письмо. Оно гласило: "Дорогой друг мой, после того как мы расстались, я поразмыслил. Поистине, я не решаюсь предать пожирающей пасти волков, которыми кишит грешный мир, овечку, доверенную мне господом. Как вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке, который только что был принят королем и отлично выполнил ваше поручение. Вместо Жака, который еще в слишком нежном возрасте и вдобавок нужен здесь, я посылаю вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что вы охотно примете его в качестве спутника..." "Да, как бы не так, - подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха, - рассчитывай на это". "К письму этому я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать вам его вслух. Прощайте, дорогой друг". - Какой прекрасный почерк! - сказал Шико, закончив чтение письма. - Пари держу, что письмо написано казначеем: какая прекрасная рука! - Письмо действительно написал брат Борроме, - ответил Голиаф. - В таком случае, друг мой, - продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, - вы можете возвратиться в аббатство! - Я? - Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились и я предпочитаю путешествовать один. - Как, вы не возьмете меня с собою, сударь? - спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза. - Нет, друг мой, нет. - А почему, скажите, пожалуйста? - Потому что я должен соблюдать бережливость. Время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите. Великан обнажил свои клыки. - Жак ест не меньше моего. - Да, но Жак - настоящий монах. - А я-то что же такое? - Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, что, говоря между нами, может вызвать негодование у Богоматери, к которой я послан. - Что это вы мелете насчет ландскнехтов и жандармов? - сказал монах. - Я инок из обители святого Иакова, что вы, не видите этого по моему облачению? - Человек в рясе не всегда монах, друг мой, - ответил Шико. - Но человек с ножом за поясом - всегда воин. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме. И Шико отвесил гиганту прощальный поклон, а тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес. Что касается нашего путешественника, он подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, скрылся из вида. Когда же он исчез за воротами монастыря, Шико спрятался за живой изгородью, снял там свою куртку и под холщовую рубаху поддел уже знакомую нам тонкую кольчугу. Кончив переодеваться, он напрямик через поле направился к Шарантонской дороге. 26. ГИЗЫ Вечером того же дня, когда Шико отправился в Наварру, мы снова повстречаемся в большом зале дворца Гизов, куда в прежних наших повествованиях не раз вводили читателей, мы снова повстречаемся с быстроглазым юношей, который попал в Париж на лошади Карменжа, и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дому Модесту Горанфло. На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье. Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником, с целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ожидала, стоя в амбразуре окна одна, какого-то запаздывающего посетителя. Сгущались сумерки, и герцогиня лишь с большим трудом различала ворота парадного подъезда, с которых не спускала глаз. Наконец послышался топот копыт, и через десять минут привратник, таинственно понижая голос, доложил герцогине о прибытии монсеньера герцога Майенского. Госпожа де Монпансье вскочила с места и устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла даже ступать на носок правой ноги, как обычно делала, когда не хотела хромать. - Как, брат, - сказала она, - вы одни? - Да, сестрица, - ответил герцог, целуя руку герцогини и усаживаясь. - Но Генрих, где же Генрих? Разве вы не знаете, что здесь его все ждут? - Генриху, сестрица, в Париже пока еще нечего делать, но зато у него немало дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно и скрытно: работы там много, зачем же бросать ее, ехать в Париж, где все уже устроено? - Да, но где все расстроится, если вы не поторопитесь. - Ну, вот еще! - Можете, братец, говорить "вот еще!" сколько вам угодно. А я вам скажу, что все эти ваши доводы не убеждают парижских буржуа, что они хотят видеть своего Генриха Гиза, жаждут его, бредят им. - Когда придет время, они его увидят. Разве Мейнвиль им всего этого не растолковал? - Растолковал. Но вы ведь знаете, что его голос не то, что ваши голоса. - Давайте, сестрица, перейдем к самому срочному. Как Сальсед? - Умер. - Не проговорившись? - Не вымолвив ни слова. - Хорошо. Как с вооружением? - Все закончено. - Париж? - Разделен на шестнадцать кварталов. - И в каждом квартале назначенный вами начальник? - Да. - Ну, так будем спокойно ждать, хвала господу. Это я и скажу нашим славным буржуа. - Они не станут слушать. - Вот еще! - Говорю вам, в них точно бес вселился. - Милая сестрица, вы сами так нетерпеливы, что и другим склонны приписывать излишнюю торопливость. - Что ж, вы меня за это упрекаете? - Боже сохрани! Но надо выполнять то, что считает нужным брат Генрих. Ну а он не хочет никаких поспешных действий. - Что ж тогда делать? - нетерпеливо спросила герцогиня. - А что-нибудь действительно вынуждает нас торопиться? - Да все, если хотите. - С чего же, по-вашему, начать? - Надо захватить короля. - Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха, если бы ее можно было осуществить. Но задумать и выполнить - две разные вещи. Припомните-ка, сколько раз уже наши попытки проваливались. - Времена изменились. Короля теперь некому защищать. - Да, кроме швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев. - Послушайте, брат, в любое время я, я сама покажу вам, как он едет по большой дороге в сопровождении всего двух слуг. - Сто раз мне это говорили, но ни разу я этого не видел. - Так увидите, если пробудете в Париже хотя бы три дня. - Какой-нибудь новый замысел! - Вы хотите сказать - новый план? - Ну так сообщите мне, в чем он состоит. - О, это чисто женская мысль, и вы над ней только посмеетесь. - Боже меня упаси уязвить ваше авторское самолюбие. Рассказывайте. - Вы смеетесь надо мною, Майен? - Нет, я вас слушаю. - Ну так вот, коротко говоря... В это мгновение привратник поднял портьеру. - Угодно ли их высочествам принять господина де Мейнвиль? - Моего сообщника? - сказала герцогиня. - Впустите. Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому. - Одно только слово, монсеньер. Я только что из Лувра. - Ну? - вскричали в один голос Майен и герцогиня. - Подозревают, что вы приехали. - Каким образом? - Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен-л'Оксеруа. В это время мимо прошли два гасконца. - Вы их знаете? - Нет. На них было новое - с иголочки - обмундирование. "Черт побери, - сказал один, - куртка у вас великолепная. Но при случае вчерашняя ваша кираса послужила бы вам лучше". - "Ну, ну, как ни тверда шпага господина де Майена, - ответил другой, - бьюсь об заклад, что этого атласа он так же не проколет, как той кирасы". Тут гасконец принялся бахвалиться, и из его слов я понял, что вашего прибытия ждут. - У кого служат эти гасконцы? - Не имею ни малейшего понятия. - Они с тем и ушли? - Не так-то просто. Говорили они очень громко. Имя вашего высочества услышали прохожие. Кое-кто остановился и начал расспрашивать - правда ли, что вы приехали. Те собирались было ответить, во тут к гасконцу подошел какой-то человек и дотронулся до его плеча. Или я сильно ошибаюсь, монсеньер, или этот человек был Луаньяк. - А что дальше? - Он шепотом сказал несколько слов, гасконец покорно склонился и последовал за тем, кто его прервал. - Так что... - Так что я ничего больше узнать не смог. Но полагаю, что надо остерегаться. - Вы за ними не проследили? - Проследил, по издали: опасался, чтобы меня не узнали, как дворянина из свиты вашего высочества. Направились они к Лувру и скрылись за мебельным складом. Но прохожие потом на разные лады повторяли: Майен, Майен. - Есть простой способ ответить на это, - сказал герцог. - Какой? - спросила его сестра. - Пойти сегодня вечером приветствовать короля. - Приветствовать короля? - Конечно. Я приехал в Париж, сообщаю ему, как обстоят дела в его верных пикардийских городах. Что против этого можно сказать? - Способ хороший, - сказал Мейнвиль. - Это неосторожно, - возразила герцогиня. - Это необходимо, сестра, если действительно известно, что я в Париже. К тому же брат наш Генрих считает, что я еще в дорожном платье должен явиться в Лувр и передать королю привет от всей нашей семьи. Выполнив этот долг, я буду свободен и смогу принимать кого мне вздумается. - Например, членов комитета. Они вас ждут. - Я приму их во дворце Сен-Дени, после визита в Лувр, - сказал Майен. - Итак, Мейнвиль, пусть мне подадут коня, как он есть, не счищая с него пота и пыли. Вы отправитесь со мною в Лувр. А вы, сестра, дожидайтесь нашего возвращения. - Здесь, братец? - Нет, во дворце Сен-Дени, где находятся мои слуги с вещами и где, предполагается, я остановился на ночлег. Через два часа мы там будем. 27. В ЛУВРЕ В тот же самый день, отважившись на большие приключения, король вышел из кабинета и велел позвать г-на д'Эпернона. Было около полудня. Герцог поспешил явиться к королю. Стоя в приемной, его величество внимательно разглядывал какого-то монаха из обители св.Иакова. Тот под пронзительным взором короля краснел и опускал глаза. Король отвел д'Эпернона в сторону. - Посмотри-ка, герцог, - сказал он, указывая ему на молодого человека, - какой у этого монаха странный вид. - А чему вы изволите удивляться, ваше величество? - сказал д'Эпернон. - По-моему, вид у него самый обычный. - Вот как? И король задумался. - Как тебя зовут? - спросил он монаха. - Брат Жак, сир. - Другого имени у тебя нет? - По фамилии - Клеман. - Брат Жак Клеман? - повторил король. - Может, и имя, по мнению его величества, звучит странно? - смеясь, спросил герцог. Король не ответил. - Ты отлично выполнил поручение, - сказал он монаху, не спуская с него глаз. - Какое поручение, сир? - спросил герцог с бесцеремонностью, которую ему ставили в вину и к которой его приучило каждодневное общение с королем. - Ничего, - ответил Генрих, - это у меня маленький секрет с одним человеком, которого ты теперь не знаешь. - Право же, сир, - сказал д'Эпернон, - вы так странно смотрите на мальчика, что он смущается. - Да, правда. Не знаю почему, я не в состоянии оторвать от него взгляда. Мне сдается, что я уже видел его или еще когда-нибудь увижу. Кажется, он являлся мне во сне. Ну вот, я начинаю заговариваться. Ступай, монашек, ты хорошо выполнил поручение. Письмо будет послано тому, кто его ждет. Не беспокойся. Д'Эпернон! - Сир? - Выдать ему десять экю. - Благодарю, - произнес монах. - Можно подумать, что свое "благодарю" ты цедишь сквозь зубы! - сказал д'Эпернон, который не понимал, как это монах может пренебречь десятью экю. - Я так говорю, - ответил маленький Жак, - потому что предпочел бы один из тех замечательных испанских кинжалов, что висят тут на стене. - Как? Тебе не нужны деньги, чтобы смотреть балаганы на Сен-Лоранской ярмарке или веселиться в вертепах на улице Сент-Маргерит? - спросил д'Эпернон. - Я дал обеты бедности и целомудрия, - ответил Жак. - Дай ему один из этих испанских клинков, и пусть он идет, - сказал король. Герцог, человек скопидомный, выбрал нож с наименее богато разукрашенной рукояткой и подал его монашку. Это был каталонский нож, с широким, остро наточенным лезвием в прочной рукоятке из украшенного резьбою рога. Жак взял его в полном восторге от того, что получил такое прекрасное оружие, и удалился. Когда Жак ушел, герцог снова попытался расспросить короля. - Герцог, - прервал его король, - найдется ли среди твоих сорока пяти два или три человека, хорошо ездящих верхом? - По меньшей мере человек двенадцать, сир, а через месяц и все будут отличными кавалеристами. - Выбери из них двух, и пусть они сейчас же зайдут ко мне. Герцог поклонился, вышел и вызвал в приемную Луаньяка. Тот явился через несколько секунд. - Луаньяк, - сказал герцог, - пришлите мне сейчас же двух хороших кавалеристов. Его величество сам даст им поручение. Быстро пройдя через галерею, Луаньяк подошел к помещению, которое мы отныне будем называть казармой Сорока пяти. Там он открыл дверь и начальническим тоном позвал: - Господин де Карменж! Господин де Биран! - Господин де Биран вышел, - сказал дежурный. - Как, без разрешения? - Он изучает один из городских кварталов по поручению, которое дал ему нынче утром герцог д'Эпернон. - Отлично! Тогда позовите господина де Сент-Малина. Оба имени громко прозвучали под сводами зала, и двое избранных тотчас же появились. - Господа, - оказал Луаньяк, - пойдемте к господину герцогу д'Эпернону. И он повел их к герцогу, который, отпустив Луаньяка, в свою очередь, повел их к королю. Король жестом руки велел герцогу удалиться и остался наедине с молодыми людьми. В первый раз пришлось им предстать перед королем. Вид у Генриха был весьма внушительный. Волненье сказывалось у них по-разному. У Сент-Малина глаза блестели, усы топорщились, мышцы ног напряглись. Карменж был бледен; так же готовый на все, но менее хорохорясь, он не решался смотреть прямо на короля. - Вы - из числа моих Сорока пяти, господа? - спросил король. - Я удостоен этой чести, сир, - ответил Сент-Малин. - А вы, сударь? - Я полагал, что мой товарищ говорил за нас обоих, сир, вот почему не сразу ответил. Но что касается до службы вашему величеству, то я всецело в вашем распоряжении, как любой другой. - Хорошо. Вы сядете на коней и поедете по дороге в Тур. Вы ее знаете? - Спрошу, - сказал Сент-Малин. - Найду, - сказал Карменж. - Чтобы поскорее выбраться на нее, поезжайте сперва через Шарантон. - Слушаемся, сир. - Будете скакать до тех пор, пока не нагоните одинокого путника. - Ваше величество, соблаговолите указать нам его приметы? - спросил Сент-Малин. - У него очень длинные руки и ноги, на боку или сзади - длинная шпага. - Можем мы узнать его имя, сир? - спросил Эрнотон де Карменж. По примеру товарища он, несмотря на правила этикета, решился задать вопрос королю. - Его зовут Тень, - сказал Генрих. - У всех путешественников, что попадутся нам по дороге, мы будем спрашивать их имена. - И обыщем все гостиницы. - Когда вы встретите и узнаете нужного вам человека, вы передадите ему это письмо. Оба молодых человека одновременно протянули руки. Король несколько мгновений колебался. - Как вас зовут? - спросил он у одного. - Эрнотон де Карменж, - ответил тот. - А вас? - Рене де Сент-Малин. - Господин де Карменж, вы будете хранить письмо, а господин де Сент-Малин передаст его кому следует. Эрнотон принял от короля драгоценный пакет и уже намеревался спрятать его у себя под курткой. В момент, когда письмо уже исчезало, Сент-Малин задержал руку Карменжа и почтительно поцеловал королевскую печать. Затем он отдал письмо Карменжу. Эта лесть вызвала у Генриха III улыбку. - Ну, ну, господа, я вижу, что вы верные слуги. - Больше ничего, сир? - Ничего, господа. Только еще одно последнее указание. Молодые люди поклонились, приготовившись слушать. - Письмо это, господа, - сказал Генрих, - важнее человеческой жизни. За сохранность его вы отвечаете головой. Передайте его Тени так, чтобы никто об этом не знал. Тень вручит вам расписку, которую вы мне предъявите. А главное - путешествуйте так, словно вы едете по своим личным делам. Можете идти. Молодые люди вышли из королевского кабинета. Эрнотон был вне себя от радости, Сент-Малина раздирала зависть. У первого сверкали глаза, жадный взгляд второго словно прожигал куртку товарища. Господин д'Эпернон ждал их, намереваясь расспросить. - Господин герцог, - ответил Эрнотон, - король не дал нам разрешения говорить. Они незамедлительно отправились в конюшню, где королевский курьер выдал им двух дорожных лошадей, сильных и хорошо снаряженных. Господин д'Эпернон, без сомнения, проследил бы за ними, чтобы побольше разузнать, если бы в самый тот миг, когда Карменж и Сент-Малин уходили, он не был предупрежден, что с ним желает во что бы то ни стало и сию же минуту говорить какой-то человек. - Что за человек? - раздраженно спросил герцог. - Чиновник судебной палаты Иль-де-Франса. - Да что я, тысяча чертей, - вскричал он, - эшевен, прево или стражник? - Нет, монсеньер, но вы друг короля, - послышался слева от него чей-то робкий голос. - Умоляю вас, выслушайте меня, как его друг. Герцог обернулся. Перед ним стоял, сняв шляпу и низко опустив голову, какой-то жалкий проситель, на лице которого сменялись все цвета радуги. - Кто вы такой? - грубо спросил герцог. - Никола Пулен, к вашим услугам, монсеньер. - Вы хотите со мной говорить? - Прошу об этой милости. - У меня нет времени. - Даже чтобы выслушать секретное сообщение? - Я их выслушиваю ежедневно не менее ста. Ваше будет сто первое. Это, выходит, на одно больше. - Даже если речь идет о жизни его величества? - прошептал на ухо д'Эпернону Никола Пулен. - Ого! Я вас слушаю, зайдите ко мне в кабинет. Никола Пулен вытер лоб, с которого струился пот, и последовал за герцогом. 28. РАЗОБЛАЧЕНИЕ Идя через свою приемную, д'Эпернон обратился к одному из дежуривших там дворян. - Как ваше имя, сударь? - спросил он, увидев незнакомое ему лицо. - Пертинакс де Монкрабо, монсеньер, - ответил дворянин. - Так вот, господин де Монкрабо, ставьте у моей двери и никого не впускайте. - Слушаюсь, господин герцог. - Никого, понимаете? - Так точно. И г-н Пертинакс, красовавшийся в своем роскошном одеянии - оранжевых чулках при синем атласном камзоле, повиновался приказу д'Эпернона. Он прислонился к стене и, скрестив руки, занял позицию у края портьеры. Никола Пулен прошел за герцогом в кабинет. Он увидел, как дверь открылась, закрылась, как опустилась портьера, и принялся дрожать самым настоящим образом. - Послушаем, что у вас там за заговор, - сухо произнес герцог. - Но клянусь богом, пусть это не окажется шуткой. Сегодня мне предстояло заняться различными приятными вещами, и если, слушая вас, я даром потеряю время - берегитесь! - Нет, господин герцог, - сказал Никола Пулен, - речь идет об ужасающем злодеянии. - Ну, посмотрим, какое там злодеяние. - Господин герцог... - Меня намереваются убить, не так ли? - прервал его д'Эпернон, выпрямившись, словно спартанец. - Что ж, пускай! Моя жизнь принадлежит королю и богу. Пусть ее у меня отнимут. - Речь идет не о вас, монсеньер. - Ах, вот как! Странно! - Речь идет о короле. Его собираются похитить, господин герцог. - Опять эти старые разговоры о похищении! - пренебрежительно сказал д'Эпернон. - На этот раз, господин герцог, дело серьезное, если я о нем правильно сужу. - Когда же намереваются похитить его величество? - В ближайший же раз, когда его величество в носилках отправится в Венсен. - А как его похитят? - Умертвив обоих доезжачих. - Кто это сделает? - Госпожа де Монпансье. Д'Эпернон рассмеялся. - Бедная герцогиня, - сказал он, - чего только ей не приписывают. - Меньше, чем она намеревается сделать. - И этим она занимается в Суассоне? - Госпожа герцогиня в Париже. - В Париже? - Могу ручаться в этом, монсеньер. - Вы ее видели? - Да. - То есть вам так показалось. - Я имел честь с нею беседовать. - Честь? - Я ошибся, господин герцог. Несчастье. - Но, дорогой мой, не герцогиня же похитит короля? - Простите, монсеньер. - Она сама? - Собственной особой, с помощью своих клевретов, конечно. - А откуда она будет руководить похищением? - Из окна монастыря святого Иакова, который, как вы знаете, находится у дороги в Венсен. - Что за чертовщину вы мне рассказываете? - Правду, монсеньер. Все меры приняты к тому, чтобы носилкам пришлось остановиться в момент, когда они поравняются с монастырем. - А кто эти меры принял? - Увы! - Да говорите же, черт побери! - Я, монсеньер. Д'Эпернон так и отскочил. - Вы? - сказал он. Пулен вздохнул. - Вы участвуете в заговоре и вы же доносите? - продолжал д'Эпернон. - Монсеньер, - сказал Пулен, - честный слуга короля должен на все идти ради него. - Что верно, то верно, вы рискуете попасть на виселицу. - Я предпочитаю смерть унижению или гибели короля, вот почему я к вам пришел. - Чувства эти весьма благородные, и возымели вы их, видимо, весьма и весьма неспроста. - Я подумал, монсеньер, что вы друг короля, что вы меня не выдадите и обратите ко всеобщему благу разоблачение, с которым я к вам пришел. Герцог долго всматривался в Пулена, внимательно изучал все извилины его бледного лица. - За этим кроется и что-то другое, - сказал он. - Как ни решительно действует герцогиня, она не осмелилась бы одна пойти на такое предприятие. - Она дожидается своего брата, - ответил Никола Пулен. - Герцога Генриха! - вскричал д'Эпернон с ужасом, который можно было бы испытать при появлении льва. - Нет, не Генриха, монсеньер, только герцога Майенского. - А, - с облегчением вздохнул д'Эпернон. - Но не важно: надо расстроить все эти прекрасные замыслы. - Разумеется, монсеньер, - сказал Пулен, - поэтому я и поторопился. - Если вы сказали правду, сударь, то не останетесь без вознаграждения. - А зачем мне лгать, монсеньер? Какой мне в этом смысл, я ведь ем хлеб короля. Разве я не обязан ему верной службой? Предупреждаю, если вы мне не поверите, я дойду до самого короля и, если понадобится, умру, чтобы доказать свою правоту. - Нет, тысяча чертей, к королю вы не пойдете, слышите, мэтр Никола? Вы будете иметь дело только со мной. - Хорошо, монсеньер. Я так сказал только потому, что вы как будто колебались. - Нет, я не колеблюсь. Для начала я должен вам тысячу экю. - Так монсеньеру угодно, чтобы об этом знал он один? - Да, я тоже хочу послужить королю, отличиться и потому один намерен владеть тайной. Вы ведь мне уступаете ее? - Да, монсеньер. - С гарантией, что все - правда. - О, с полнейшей гарантией. - Значит, тысяча экю вас устраивает, не считая будущих благ? - У меня семья, монсеньер. - Ну так что ж, я вам предлагаю, черт побери, тысячу экю! - Если бы в Лотарингии узнали, что я сделал подобное разоблачение, каждое слово, которое я сейчас произнес, стоило бы мне пинты крови. - Ну и что же? - Ну, вот потому-то я принимаю тысячу экю. - К чертям ваши объяснения! Мне-то какое дело, почему вы их принимаете, раз вы от них не отказались? Значит, тысяча экю - ваши. - Благодарю вас, монсеньер. Видя, что герцог подошел к сундуку и запустил в него руку, Пулен двинулся вслед за ним. Но герцог удовольствовался тем, что вынул из сундука книжечку, в которую и записал крупными и ужасающе кривыми буквами: "Три тысячи ливров господину Никола Пулену". Так что нельзя было понять, отдал он эти три тысячи ливров или остался должен. - Это то же самое, как если бы они уже были у вас в кармане, - сказал он. Пулен, протянувший было руку и выставивший вперед ногу, убрал и то и другое, что было похоже на поклон. - Значит, договорились? - сказал герцог. - О чем договорились, монсеньер? - Вы будете делать мне и дальнейшие сообщения? Пулен заколебался: ему навязывали ремесло шпиона. - Ну что ж, - сказал герцог, - ваша благородная преданность уже исчезла? - Нет, монсеньер. - Я, значит, могу на вас рассчитывать? Пулен сделал над собой усилие. - Можете рассчитывать, - сказал он. - И все будет известно одному мне? - Так точно, вам одному, монсеньер. - Ступайте, друг мой, ступайте, тысяча чертей! Держись теперь, господин де Майен! Он произнес эти слова, поднимая портьеру, чтобы выпустить Пулена. Затем, увидев, как тот прошел через приемную и исчез, он поспешил к королю. Король, устав от игры с собачками, играл теперь в бильбоке. Д'Эпернон напустил на себя вид озабоченного делами человека. Но король, поглощенный своим важным занятием, не обратил на это ни малейшего внимания. Однако, видя, что герцог хранит упорное молчание, он поднял голову и окинул его быстрым взглядом. - В чем дело, - сказал он, - что еще приключилось, Ла Валетт? Умер ты, что ли? - Дал бы бог умереть, сир! - ответил д'Эпернон. - Я бы не видел того, что приходится видеть. - Что? Мое бильбоке? - Сир, когда государю грозят величайшие опасности, верноподданный не может не быть в тревоге. - Снова какие-то опасности! Побрал бы тебя, герцог, самый черный дьявол. И при этих словах король удивительно ловко подхватил кончиком бильбоке шар из слоновой кости. - Но вы, значит, не ведаете о том, что происходит? - спросил у него герцог. - Может быть, и не ведаю, - сказал король. - Вас окружают сейчас злейшие враги, сир. - Кто же, например? - Во-первых, герцогиня де Монпансье. - Ах да, правда. Вчера она присутствовала на казни Сальседа. - Как легко вы говорите об этом, ваше величество. - Ну а мне-то что за дело до этого? - Значит, вы об этом знали? - Сам видишь, что знал, раз я тебе говорю. - А что должен приехать господин де Майен, вы тоже знали? - Со вчерашнего вечера. - Значит, этот секрет... - протянул неприятно пораженный герцог. - Разве от короля можно что-нибудь утаить, дорогой мой? - небрежно сказал Генрих. - Но кто мог вам сообщить? - Разве тебе не известно, что у нас, помазанников божьих, бывают откровения свыше? - Или полиция. - Это одно и то же. - Ах, ваше величество имеете свою полицию и ничего мне об этом не говорите! - продолжал уязвленный д'Эпернон. - Кто же, черт побери, обо мне позаботится, кроме меня самого? - Вы меня обижаете, сир. - У тебя есть рвение, дорогой мой Ла Валетт, и это большое достоинство, но ты медлителен, а это крупный недостаток. Вчера в четыре часа твоя новость была бы замечательной, но сегодня... - Что же сегодня, сир? - Она малость запоздала, признайся. - Напротив, видимо, для нее еще слишком рано и вам не угодно меня выслушать, - сказал д'Эпернон. - Мне? Да я уж битый час тебя слушаю. - Как? Вам угрожают, на вас собираются напасть, вам ставят западни, а вы не беспокоитесь? - А зачем? Ведь ты организовал мне охрану и еще вчера утверждал, что обеспечил мое бессмертие. Ты хмуришься? Почему? Разве твои Сорок пять возвратились в Гасконь или же они больше ничего не стоят? Может быть, эти господа - как мулы: испытываешь их - они так и пышут жаром, купишь - еле-еле плетутся. - Хорошо, ваше величество сами увидите, что они такое. - Буду очень рад. И скоро я это увижу? - Может быть, раньше, чем думаете, сир. - Ладно, не пугай! - Увидите, увидите, сир. Кстати, когда вы едете за город? - В лес? - Да. - В субботу. - Значит, через три дня? - Через три дня. - Мне только этого и надо, сир. Д'Эпернон поклонился королю и вышел. В приемной он заметил, что позабыл отпустить г-на Пертинакса с его поста. Но г-н Пертинакс сам себя отпустил. 29. ДВА ДРУГА Теперь, если угодно читателю, мы последуем за двумя молодыми людьми, которых король, радуясь, что и у него есть маленькие секреты, отправил к своему посланцу Шико. Едва вскочив в седло, Эрнотон и Сент-Малин чуть не придушили друг друга в воротах, ибо каждый из них старался не дать другому опередить себя. Действительно, кони их, тесно прижавшиеся друг к другу, выступали рядом, и от этого колено одного всадника давило на колено другого. Лицо Сент-Малина побагровело, щеки Эрнотона побледнели. - Вы, сударь, причиняете мне боль! - закричал первый, как только они оказались за воротами. - Раздавить вы меня хотите, что ли? - Вы тоже делаете мне больно, - ответил Эрнотон. - Только я-то не жалуюсь. - Вы, кажется, вознамерились преподать мне урок? - Ничего я не намерен вам преподать. - Ах, вот как! - сказал Сент-Малин, понукая свою лошадь, чтобы разговаривать со своим спутником на еще более близком расстоянии. - Повторите то, что вы сейчас сказали. - Для чего? - Я вас не совсем понял. - Вы хотите затеять ссору? - флегматично произнес Эрнотон. - Напрасное старание! - А почему бы я стал искать с вами ссоры? Разве я вас знаю? - презрительно возразил Сент-Малин. - Отлично знаете, сударь, - сказал Эрнотон. - Во-первых, потому, что там, откуда мы оба сюда явились, мой дом находится всего в двух лье от вашего, а меня, как человека древнего рода, все вокруг хорошо знают. Во-вторых, потому, что вы взбешены, видя меня в Париже, - вы ведь воображали, что вызвали вас одного. И наконец, потому, что король поручил мне хранить это письмо. - Ладно, пусть так! - вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. - Согласен, что все это правда. Но из этого следует... - Что именно? - Что рядом с вами я чувствую себя плохо. - Уходите, если вам угодно. Черт побери, не я стану вас задерживать. - Вы делаете вид, что не понимаете. - Напротив, милостивый государь, я вас отлично понимаю. Вам хотелось бы отнять у меня письмо и везти его самому. К сожалению, для этого пришлось бы меня убить. - А может быть, этого-то мне и хочется! - Хотеть и сделать - две разные вещи. - Спустимся вместе к реке, и вы увидите, не одно ли и то же для меня - захотеть и сделать. - Милостивый государь, когда король поручает мне вести письмо... - Что же тогда? - Тогда я доставлю его куда следует. - Я силой отниму его у вас, хвастунишка! - Вы, надеюсь, не вынудите меня размозжить вам череп, словно бешеной собаке? - Вас? - Конечно: у меня при себе пистолет, а у вас его нет. - Ну, ты мне за это заплатишь! - сказал Сент-Малин, осаживая свою лошадь. - Надеюсь, после того, как поручение будет выполнено. - Каналья! - Пока же, умоляю вас, сдерживайтесь, господин де Сент-Малин. Ибо мы имеем честь служить королю, а у народа, если он сбежится, услышав, как мы ссоримся, создастся очень худое мнение о королевских слугах. И кроме того, подумайте, как станут ликовать враги его величества, видя, что среди защитников престола царит вражда. Сент-Малин рвал зубами свои перчатки. Из-под его оскаленных зубов текла кровь. - Легче, сударь, легче, - сказал Эрнотон, - поберегите свои руки, им же придется держать шпагу, когда у нас с вами до этого дойдет. - О, я сейчас подохну! - вскричал Сент-Малин. - Тогда мне и делать ничего не придется, - заметил Эрнотон. Трудно сказать, до чего довела бы Сент-Малина его все возрастающая ярость, но внезапно, переходя через Сент-Антуанскую улицу у Сен-Поля, Эрнотон увидел чьи-то носилки, вскрикнул от изумления и остановился, разглядывая женщину, чье лицо было полускрыто вуалью. - Мой вчерашний паж, - прошептал он. Дама, по-видимому, не узнала его и проследовала мимо, глазом не моргнув, но все же откинувшись в глубь носилок. - Вы, помилуй бог, кажется, заставляете меня ждать, - сказал Сент-Малин, - и притом лишь для того, чтобы заглядываться на дам! - Прошу извинить меня, сударь, - сказал Эрнотон, снова тронувшись в путь. Теперь молодые люди быстрой рысью помчались по улице предместья Сент-Марсо; они не заговаривали даже для перебранки. Внешне Сент-Малин казался довольно спокойным. Но на самом деле его мышцы дрожали от гнева. Ко всему он еще заметил, - и, как всякий отлично поймет, это открытие его отнюдь не смягчило, - ко всему он еще заметил, что, как бы хорошо он ни ездил верхом, при случае он не смог бы угнаться за Эрнотоном, ибо конь его оказался гораздо слабее и был уж весь в мыле, хотя проехали они еще очень небольшое расстояние. Это весьма озабочивало Сент-Малина. Словно желая отдать себе полный отчет в том, на что способен его конь, он принялся понукать его и хлыстом и шпорами, что вызвало между ним и лошадью ссору. Дело происходило на берегу Бьевры. Лошадь не стала тратить сил на красноречие, как это сделал Эрнотон. Но, вспомнив о своем происхождении (она была нормандской породы), она затеяла со своим всадником судебный процесс, который он проиграл. Сперва она осадила назад, потом встала на дыбы, потом сделала прыжок, словно была бараном, и устремилась к Бьевре. Там она бросилась в воду, где и освободилась от своего всадника. Проклятия, которыми принялся сыпать Сент-Малин, можно было слышать за целое лье, хотя их наполовину заглушала вода. Когда ему удалось встать на ноги, глаза у него вылезали на лоб, а лицо изборождено было струйками крови, истекавшими из расцарапанного лба. Сент-Малин огляделся по сторонам: лошадь его уже поднялась вверх по откосу, и виден был только ее круп, из чего следовало, что голова ее повернута была в сторону Лувра. Сент-Малин понимал, что, разбитый усталостью, покрытый грязью, промокший до костей, окровавленный, весь в ссадинах, он не сможет догнать свою лошадь: даже попытка сделать это была бы смехотворной. Тогда он припомнил слова, которые сказал Эрнотону. Если он не пожелал одно мгновение подождать своего спутника на улице Сент-Антуан, можно ли было рассчитывать, что спутник этот прострет свою любезность до того, что станет ожидать его часа два на дороге? Это рассуждение заставило Сент-Малина от гнева перейти к самому беспросветному отчаянию, особенно когда он увидел из ложбинки, где находился, как Эрнотон молча пришпорил своего коня и помчался наискось по какой-то дороге, видимо, по его мнению, кратчайшей. У людей, по-настоящему вспыльчивых, кульминация гнева - вспышка безумия. Некоторые принимаются бредить. Некоторые доходят до полного физического и умственного изнеможения. Сент-Малин машинально вытащил кинжал: на один миг у него мелькнула мысль вонзить его себе в грудь по самую рукоятку. Никто, даже он сам, не мог бы отдать себе отчет в том, как невыносимо страдал он в эту минуту. Подобный приступ может привести к смерти, а если выживешь - то постаревшим лет на десять. Он поднялся по береговому откосу, руками и коленями упираясь в землю, пока не выбрался наверх. Там он в полной растерянности устремил взгляд на дорогу: на ней ничего не было видно. Справа исчез Эрнотон, помчавшийся, как видно, вперед. Прямо перед собой Сент-Малин уже не видел своего коня - он тоже скрылся. В лихорадочно возбужденном мозгу Сент-Малина сменяли одна другую мрачные мысли, в которых он гневно ополчался и на других, и на себя самого, как вдруг до слуха его донесся конский топот, и справа, на дороге, избранной Эрнотоном, он увидел всадника. Всадник вел под уздцы вторую лошадь. Таков был результат предпринятого Карменжем маневра: он взял вправо, зная, что, если убегающую лошадь преследовать, она от страха помчится еще быстрей. Поэтому он поскакал в обход и наперерез нормандцу и стал поджидать коня, загородив ему путь на узкой дороге. Когда Сент-Малин увидел это, радость захлестнула его: он ощутил внезапный прилив добрых чувств, благодарности, взор его смягчился, но лицо тотчас же омрачилось: он понял все превосходство Эрнотона, ибо должен был признаться в глубине души, что, будь он на месте своего спутника, ему и в голову не пришло бы поступить таким же образом. Благородство этого поступка сокрушило Сент-Малина: он ощущал его, оценивал и невыразимо страдал. Он пробормотал слова благодарности, на которые Эрнотон не обратил внимания, яростно схватил поводья лошади и, несмотря на боль во всем теле, вскочил в седло. Эрнотон не произнес ни слова и шагом проехал вперед, поглаживая своего коня. Как мы уже говорили, Сент-Малин являлся искусным наездником. Приключившаяся с ним беда вызвана была чистой случайностью. После короткой борьбы, в которой он на этот раз взял верх, он заставил коня подчиниться и перейти на рысь. Уязвленная гордость долго спорила в нем с чувством благопристойности. Наконец он еще раз сказал Эрнотону: - Благодарю вас, сударь. Эрнотон лишь слегка склонился в его сторону, дотронувшись рукой до шляпы. Дорога показалась Сент-Малину бесконечной. Около половины третьего они заметили человека, который шагал в сопровождении пса. Человек отличался высоким ростом, на боку у него висела шпага. Это был не Шико, хотя руки и ноги были у него не короче. Сент-Малин, все еще покрытый с ног до головы грязью, не смог удержаться: он увидел, что Эрнотон проехал мимо этого человека, не обратив на него ни малейшего внимания. В уме гасконца злобной молнией сверкнула мысль, что он может поймать своего спутника на допущенной им ошибке. Он подъехал к идущему по дороге человеку. - Путник, - обратился он к нему, - вы ничего не ждете? Путешественник окинул взглядом Сент-Малина, - надо признаться, вид у того был не очень приятный. Лицо, еще искаженное пережитым приступом ярости, не просохшая на одежде грязь, свежие следы крови на щеках, нахмуренные густые брови, лихорадочная дрожь руки, протянутой к нему скорее угрожающе, чем вопросительно, - все это показалось пешеходу довольно зловещим. - Если я и жду чего-нибудь, то не кого-нибудь. А если бы и ждал кого-нибудь, то это уж наверное не вы. - Очень уж вы невежливы, милейший! - сказал Сент-Малин, радуясь возможности дать наконец своему гневу излиться и вдобавок бесясь от мысли, что ошибся и тем самым усугубил торжество соперника. Говоря это, он поднял хлыст, чтобы ударить путника. Но тот, опередив его, поднял палку и нанес удар по плечу Сент-Малина, потом он свистнул своему псу, который вцепился в ногу коню, в бедро всаднику, оторвав там клочок мяса, а тут кусок ткани. Лошадь, разъярясь от боли, снова понесла, правда, вперед, но сдержать ее Сент-Малин не смог. Однако, несмотря на все усилия коня, всадник удержался в седле. Так проскочил он мимо Эрнотона, который взглянул на потерпевшего, но даже не улыбнулся. Когда ему удалось успокоить лошадь, когда с ним поравнялся г-н де Карменж, уязвленная гордость его хотя и не укротилась, но, во всяком случае, вошла в известные границы. - Ну, ну, - сказал он, силясь улыбнуться, - похоже, что у меня сегодня несчастный день. А ведь этот человек очень подходил к данному нам его величеством описанию того, с кем мы должны встретиться. Эрнотон хранил молчание. - Я с вами говорю, сударь, - сказал Сент-Малин, выведенный из себя этим молчанием, которое он с полным основанием считал знаком презрения и хотел нарушить каким-нибудь решительным взрывом, даже если бы это стоило ему жизни. - Я с вами говорю; вы что, не слышите? - Тот, кого нам описал его величество, не имел ни палки, ни собаки. - Это верно, - ответил Сент-Малин. - Поразмысли я хорошенько, у меня было бы одной ссадиной меньше на плече и двумя следами от укусов - на бедре. Я вижу, что хорошо быть благоразумным и спокойным. Эрнотон не ответил. Он приподнялся на стременах, приставил ладонь к глазам, чтобы лучше видеть, и сказал: - Вон там стоит и поджидает нас тот, кого мы ищем. - Черт возьми, сударь, - глухо вымолвил Сент-Малин, завидуя новому успеху своего спутника, - у вас зоркие глаза. Я-то едва-едва различаю какую-то черную точку. Эрнотон, продолжая ехать вперед, не отвечал. Вскоре уже и Сент-Малин смог увидеть и узнать человека, "писанного королем. Опять им овладело дурное чувстве, он пришпорил коня, чтобы подъехать первым. Эрнотон этого ждал. Он взглянул на него безо всякой угрозы и даже как бы непреднамеренно. Этот взгляд заставил Сент-Малина сдержаться, и он перевел коня на шаг. 30. СЕНТ-МАЛИН Эрнотон не ошибся: указанный им человек был действительно Ши