вероятности, как и говорил хозяин гостиницы, неизвестная дама ехала во Фландрию к своему любовнику. Стало быть, Реми лгал, говоря о непроходящей печали незнакомки; стало быть, он измыслил небылицу о вечной любви, повергшей его госпожу в неизбывную скорбь, - измыслил для того, чтобы избавиться от человека, назойливо следившего за ними обоими. - Ну что ж, - говорил себе Анри, для которого такая надежда была куда мучительней прежнего отчаяния, - ну что ж, так лучше! Настанет минута, когда я смогу подойти к этой женщине и обвиню ее во всех ухищрениях, которые низводят ее, такое высокое место занимавшую в моих мыслях и сердце, на уровень самых посредственных представительниц ее пола. Тогда я, считавший ее существом почти божественным, тогда, увидев совсем близко эту блестящую оболочку самой вульгарной души, и я, может быть, упаду с высот своих иллюзий, с высот своей любви. И юноша рвал на себе волосы при мысли, что он может лишиться и той любви, и тех мечтаний, которые его убивали, ибо справедливо говорят, что умерщвленное сердце все же лучше опустошенного. Как мы уже сказали, он опередил их и, все время раздумывая о том, что повлекло во Фландрию тогда же, когда и его, этих двух человек, ставших для существования его необходимыми, увидел наконец, что и они въезжают в Брюссель. Мы уже знаем, как он продолжал следовать за ними. В Брюсселе Анри собрал самые достоверные сведения о кампании, предпринятой герцогом Анжуйским. Фламандцы были слишком враждебны герцогу, чтобы дружелюбно принять знатного француза: они слишком гордились только что одержанным успехом своего национального дела - ибо недопущение в Антверпен герцога, призванного Фландрией, чтобы овладеть его, было несомненным успехом, - слишком гордились этим, чтобы отказать себе в удовольствии несколько унизить знатного француза, расспрашивавшего их с чистейшим парижским акцентом, во все времена казавшимся бельгийцам очень смешным. У Анри тотчас возникли серьезнейшие опасения за исход этой экспедиции, в которой его брат играл такую значительную роль, поэтому он решил ускорить свой приезд в Антверпен. Его изумляло то обстоятельство, что Реми и его спутница, явно заинтересованные в том, чтобы он их не узнал, упорно ехали одной с ним дорогой. Это доказывало, что и они направляются в Антверпен. Выехав из городка, Анри, как уже известно читателю, спрятался в клевере с твердым намерением на сей раз заглянуть в лицо мнимого юноши, сопровождавшего Реми. Тогда все выяснится и с неизвестностью будет покончено. И именно там, как мы уже говорили, он раздирал себе грудь в неистовом страхе утратить эту химеру, которая пожирала его, по одновременно вливала в него тысячу жизней, ожидая мгновения, когда сможет его убить. Когда путники поравнялись с молодым человеком, нимало не подозревая, что он поджидает их в поле у дороги, дама поправляла прическу, - в гостинице она на это не отважилась. Анри увидел ее, узнал и едва не рухнул без чувств в канаву, где мирно паслась его лошадь. Всадники проехали мимо. И тут Анри, такой кроткий, такой терпеливый, пока он верил, что жители таинственного дома действуют столь же честно, как и он сам, - Анри пришел в ярость. Ведь после заверений Реми, после лицемерных утешений дамы, это путешествие или, вернее, это исчезновение представлялось чем-то вроде предательства по отношению к человеку, который так упорно и вместе с тем так почтительно осаждал их дверь. Когда боль от удара, поразившего Анри, несколько притупилась, молодой человек встряхнул своими светлыми кудрями, отер покрытый испариной лоб и снова вскочил в седло, твердо решив отбросить все предосторожности, которые все же заставлял его принимать остаток уважения, и последовал за путешественниками совершенно открыто и не пряча своего лица. Отброшен был плащ, отброшен капюшон, исчезла нерешительность в повадке - дорога принадлежала ему так же, как и всем, и он спокойно поехал по ней, приноравливая аллюр своего коня к аллюру коней, трусивших впереди. Он дал себе слово, что не заговорит ни с Реми, ни с его спутницей, а только приложит все старания к тому, чтобы они его узнали. "Да, да, - твердил он себе, - если их сердца не совсем еще окаменели, мое присутствие - хоть я и оказался тут случайно - будет жестоким упреком этим вероломным людям, которым так сладостно терзать мое сердце!" Анри не успел проехать и пятисот шагов, следуя за обоими всадниками, как Реми заметил его. Увидев, что Анри нисколько не страшится быть узнанным, а едет, гордо подняв голову, обратясь к ним лицом, Реми смутился. Дама, заметив его, обернулась. - Ах, - воскликнула она, - кажется, это все тот же молодой человек, Реми? Реми снова попытался разубедить и успокоить ее. - Не думаю, сударыня, - сказал он. - Судя по одежде, это молодой валонский солдат. Он, наверное, направляется в Амстердам и проезжает через места, где идут военные действия, в поисках приключений. - Все равно, меня это тревожит, Реми. - Успокойтесь, сударыня. Если бы этот молодой человек был граф дю Бушаж, он бы уже заговорил с вами. Вы же знаете, какой он настойчивый. - Но я также знаю, как он почтителен, Реми. Не будь он таким, я бы только сказала: велите ему удалиться, Реми, и перестала бы об этом думать. - Конечно, сударыня, раз уж он был настолько почтителен, то таким же и остался, и если даже мы предположим, что это он, вам его так же нечего опасаться на дороге в Антверпен, как и в Париже на улице Бюсси. - Так или иначе, - продолжала дама, еще раз оборачиваясь, - мы уже в Мехельне, Сменим лошадей, если нужно, но мы должны как можно скорее попасть в Антверпен. - В таком случае, сударыня, я дал бы такой совет: нам незачем заезжать в Мехельн; кони у нас хорошие; проедем в селение, которое виднеется вон там, налево, - кажется, оно называется Вилленброк; таким образом, мы избегнем пребывания в гостинице, расспросов, любопытства досужих людей. А если понадобится сменить лошадей или одежду, там будет гораздо легче это сделать. - Хорошо, Реми, тогда едем прямо в селение. Они свернули налево по узкой дороге, едва протоптанной, но явно ведшей в Вилленброк. Анри свернул там же, где и они, и последовал за ними, соблюдая то же расстояние. Тревога Реми проявлялась во взглядах, которые он бросал по сторонам, в резких движениях, особенно же в ставшей для него привычной манере с какой-то угрозой оборачиваться назад и внезапно пришпоривать коня. Легко понять, что все эти проявления беспокойства не ускользали от его спутницы. Они приехали в Вилленброк. В двухстах домах, насчитывавшихся в селении, не оставалось ни одной живой души; среди этого запустения испуганно метались забытые хозяевами собаки, заблудившиеся кошки; собаки жалобным воем призывали своих хозяев; кошки же неслышно скользили по улицам, покуда не находили безопасное, на их взгляд, убежище, и тогда из дверной щели или отдушины погреба высовывалась лукавая, подвижная мордочка. Реми постучался в два десятка домов, но никто не ответил на его стук. В свою очередь, Анри, словно тень, ни на шаг не отстававший от обоих спутников, остановился у первого дома и постучался туда, но так же тщетно, как те, кто делал это до него. Тогда, уразумев, что селение опустело из-за военных действий, он решил, прежде чем продолжать путь, выяснить, что намереваются делать путники. Они же и в самом деле приняли решение, как только их лошади поели зерна, которое Реми нашел в закромах гостиницы, покинутой хозяевами и постояльцами. - Сударыня, - сказал Реми, - мы находимся в стране, отнюдь не спокойной, и в положении, отнюдь не обычном. Нельзя нам, словно детям, кидаться навстречу опасности. По всей вероятности, мы наткнемся на отряд французов или фламандцев, возможно даже - испанцев, ибо при том странном положении, в котором сейчас очутилась Фландрия, здесь должно быть множество авантюристов со всех концов света. Будь вы мужчиной, я бы говорил с вами по-иному, но вы женщина, молодая, красивая, и, значит, опасности подвергается и жизнь ваша и честь. - О, жизнь моя, жизнь - это ничто, - сказала дама. - Напротив, это все, сударыня, - ответил Реми, - когда у жизни имеется цель. - Так что же вы предлагаете? Думайте и действуйте за меня, Реми. Вы знаете, что мои-то мысли не на этой земле. - Тогда, сударыня, - ответил слуга, - останемся здесь, поверьте, что так будет лучше. Здесь много домов, которые могут служить хорошим убежищем. У меня есть оружие, мы будем защищаться или спрячемся в зависимости от того, сочту ли я, что мы достаточно сильны или слишком слабы. - Нет, Реми, нет, я должна ехать дальше, ничто меня не остановит, - возразила дама, отрицательно качая головой, - если бы я боялась, то только за вас. - Раз так, - ответил Реми, - едем! И, не сказав больше ни слова, он пришпорил свою лошадь. Незнакомка последовала за ним, а Анри дю Бушаж, задержавшийся в одно время с обоими всадниками, тоже двинулся в путь. 5. ВОДА По мере того как путники подвигались вперед, местность принимала все более странный вид. Поля, казалось, так же обезлюдели, как городки и селения. И впрямь нигде на лугах не паслись коровы; нигде ни одна коза не щипала траву на склонах холмов и не старалась взобраться на живую изгородь, чтобы дотянуться до зеленых почек терновника или дикого винограда; нигде ни одного стада с пастухом, ни единого пахаря, идущего за плугом, ни коробейника, переходящего от села к селу с тяжелым тюком за плечами; нигде не звучала заунывная песня, которую обычно поет северянин-возчик, вразвалку шагающий за своей доверху нагруженной подводой. Сколько хватал глаз на этих покрытых сочной зеленью равнинах, на холмах в высокой траве, на опушке лесов не было людей, не слышался голос человеческий. Наверно, такой выглядела природа накануне того дня, когда созданы были человек и животные. Близился вечер. Анри, охваченный смутной тревогой, чутьем угадывал, что двое путников впереди во власти таких же чувств, и вопрошал воздух, деревья, небесную даль и даже облака о причине этого загадочного явления. Единственные фигуры, оживлявшие, выделяясь на алом фоне заката, уныние этой пустыни, были Реми и его спутница, которые, склонясь, прислушивались, не долетит ли до них какой-нибудь звук; да шагах в ста от них Анри, сохранявший все то же расстояние и все ту же повадку. Затем спустилась ночь, темная, холодная; протяжно завыл северо-западный ветер, и вой этот в бескрайних просторах был страшнее безмолвия, которое ему предшествовало. Реми остановил свою спутницу, положив руку на повод ее коня, и сказал: - Сударыня, вы знаете, что я не поддаюсь страху, вы знаете, что я не сделал бы и шага назад ради спасения моей жизни. Так вот, сегодня вечером во мне творится что-то странное, какое-то непонятное оцепенение сковывает, парализует меня, запрещая мне двигаться дальше. Сударыня, не считайте это страхом, робостью, даже паникой, но, сударыня, должен вам признаться, как на духу: впервые в жизни... мне страшно. Дама обернулась. Может быть, она не уловила всех этих грозных признаков, может быть, не увидела ничего. - Он все еще здесь? - спросила она. - О, теперь дело уже не в нем, - ответил Реми. - Прошу вас, о нем вы не думайте. Он один, а я, во всяком случае, стою одного человека. Нет, опасность, которая меня страшит или, вернее, которую я чую, угадываю инстинктом больше, чем разумом, опасность эта, которая приближается, угрожает нам, которая нас, может быть, уже обволакивает, - она совсем иного свойства. Она неизвестна, и потому-то я и считаю ее опасностью. Дама покачала головой. - Смотрите, сударыня, - снова заговорил Реми, - видите вы там ивы со склоненными темными кронами? - Да. - Рядом с ними стоит домик. Умоляю вас, поедемте туда; если там есть люди, мы попросим их приютить нас. Если он покинут, мы займем его. Не возражайте, молю вас. Волнение Реми, его дрожащий голос, настойчивая убедительность его речей заставили спутницу уступить. Она дернула поводья, и лошадь ее двинулась по направлению, указанному Реми. Спустя несколько минут путники постучались в дверь домика, стоявшего под сенью ив. У их подножия журчал ручеек, окаймленный двумя рядами тростниковых зарослей и двумя зелеными лужайками. Позади этого кирпичного, крытого черепицей домика находился садик, окруженный живой изгородью. Все было пусто, безлюдно, заброшено. Никто не ответил на долгий, упорный стук путников. Не долго думая, Реми вынул нож, срезал ветку ивы, просунул ее между дверьми и замком и с силой нажал. Дверь открылась. Реми стремительно вбежал в дом. За что бы он сейчас ни брался, все делалось им с лихорадочной поспешностью. Замок грубой работы соседнего кузнеца уступил почти без сопротивления. Реми быстро ввел свою спутницу в дом, захлопнул за собой дверь и задвинул тяжелый засов. Забаррикадировавшись таким образом, он перевел дух, словно избавился от смертельной опасности. Не довольствуясь тем, что он нашел пристанище для своей госпожи, Реми помог ей устроиться поудобнее в единственной комнате второго этажа, где нащупал в темноте кровать, стол и стул. Несколько успокоившись насчет своей спутницы, он сошел вниз и сквозь щель ставен стал следить за каждым движением графа дю Бушажа, который, увидев, что они вошли в дом, тотчас же приблизился к нему. Размышления Анри были мрачны и вполне соответствовали мыслям Реми. "Несомненно, - думал он, - какая-то опасность, неизвестная нам, но известная местным жителям, нависла над страной: тут свирепствует война, французы взяли или вскоре возьмут Антверпен; крестьяне не помня себя от страха ищут убежища в городах". Правдоподобное это объяснение все же не удовлетворило молодого человека. К тому же его тревожили мысли другого порядка. "Какие у Реми и его госпожи могут быть дела в этих местах? - спрашивал он себя. - Какая властная необходимость заставляет их спешить навстречу опасности? О, я это узнаю, настало время заговорить с этой женщиной и навсегда покончить с сомнениями. Сейчас для этого самый благоприятный случай". Он направился было к домику, но тотчас остановился. "Нет, нет, - сказал он себе, внезапно поддавшись колебаниям, которые часто возникают в сердцах влюбленных. - Нет, я буду страдать до конца. Разве не вольна она поступить, как ей угодно? Разве я уверен в том, что она знает, какую небылицу сочинил о ней этот негодяй Реми? Его одного хочу я привлечь к ответу за то, что он уверял, будто она никого не любит! Однако нужно и тут быть справедливым: неужели этот человек должен был выдать мне тайну своей госпожи? Нет, нет. Горе мое безысходно, и самое страшное, что я никого не могу в нем винить. Для полноты отчаяния мне не хватает только одного - узнать всю правду до конца, увидеть, как эта женщина, прибыв в лагерь, бросается на шею кого-либо из находящихся там дворян и говорит ему: "Видишь, как я намучилась, и пойми, как я тебя люблю!" Что ж! Я последую за ней до конца. Я увижу то, что так страшусь увидеть, и умру от этого, избавив от лишнего труда мушкет или пушку. Увы! Ты знаешь, господи, - добавил Анри во внезапном порыве, возникавшем иногда в его душе, полной веры и любви, - я не искал этой последней муки. Я, улыбаясь, шел навстречу смерти обдуманной, молчаливой, славной. Я хотел пасть на поле битвы с неким именем на устах - твоим, господи! С неким именем в сердце - ее именем! Но ты не восхотел этого, ты вручаешь меня кончине, полной отчаяния, горечи и мук. Будь благословен, я принимаю ее!" Затем, вспомнив дни томительного отчаяния и бессонные ночи, проведенные перед домом, где были глухи к его мольбам, он подумал, что, пожалуй, если бы не сомнение, терзавшее его сердце, положение его сейчас лучше, чем в Париже, ибо теперь он порой видит ее, слышит ее голос, которого прежде никогда не слышал, и, идя вслед за ней, ощущает, как аромат любимой женщины в дуновении ветра ласкает его лицо. Поэтому, устремив взгляд на эту хижину, где она заперлась, он продолжал: "Но в ожидании смерти и пока она отдыхает в этом доме, я таюсь тут, среди деревьев, и еще жалуюсь, я, имеющий сейчас возможность слышать ее голос, если она заговорит, заметить ее тень за окном? О нет, нет, я не жалуюсь! Господи, господи, я ведь еще слишком счастлив!" И Анри улегся под ивами, склонившими над домиком свои раскидистые ветви; с неописуемой грустью внимал он журчанию воды, струившейся рядом с ним. Вдруг он встрепенулся: порыв ветра донес до него грохот пушечных залпов. "Ах, - подумал он, - я опоздал, штурм Антверпена начался". Первым побуждением Анри было вскочить, сесть на коня и помчаться туда, откуда доносился гул битвы. Но это означало расстаться с незнакомкой и умереть, не разрешив своих сомнений. Если бы их пути не скрестились, Анри неуклонно продолжал бы идти к своей цели, не оглядываясь назад, не вздыхая о прошлом, не сожалея о будущем, но неожиданная встреча пробудила в нем сомнения, а вместе с ними - нерешительность. Он остался. Два часа пролежал он, чутко прислушиваясь к дальней пальбе и с недоумением спрашивая себя, что могут означать более мощные залпы, которые время от времени покрывали все другие. Он был далек от мысли, что они означают гибель судов его брата, взорванных неприятелем. Наконец, около двух часов пополуночи, гул стал затихать; к половине третьего наступила полная тишина. Однако грохот канонады, по-видимому, не был слышен в доме, или же, если он туда проник, временные обитатели дома не обратили на него внимания. "В этот час, - говорил себе дю Бушаж, - Антверпен уже взят; за Антверпеном последует Гент, за Гентом Брюгге, и мне вскоре представится случай доблестно умереть. Но перед смертью я хочу узнать, ради чего эта женщина едет во французский лагерь". После всех этих возмущавших воздух пертурбаций и природе наконец воцарилась тишина. Жуаез, завернувшийся в плащ, лежал неподвижно. Его одолела дремота, против которой на исходе ночи воля человека бессильна, но вдруг его лошадь, пасшаяся неподалеку, начала прядать ушами и тревожно заржала. Анри открыл глаза. Лошадь, стоя на всех четырех ногах и повернув голову в направлении, противоположном направлению тела, вдыхала ветер, который, переменившись с приближением рассвета, дул теперь с юго-востока. - Что с тобой, верный мой товарищ? - спросил молодой человек, вскочив на ноги и ласково потрепав коня по шее. - Выдра, что ли, плыла и испугала тебя или тебе захотелось в уютное стойло? Казалось, животное поняло его слова: словно силясь ответить хозяину, оно внезапным порывистым движением повернулось в сторону моря и, раздув ноздри, стало напряженно прислушиваться. - Так, так! - вполголоса молвил Анри. - По-видимому, дело серьезнее, чем я думал: наверно, где-нибудь бродят волки, они ведь всегда следуют за войсками и пожирают трупы. Лошадь заржала, опустила голову, затем быстрым, как молния, движением метнулась в западном направлении. Но Анри успел схватить ее за уздечку и остановить. Не берясь за поводья, он вцепился в гриву лошади, вскочил в седло. Будучи отличным наездником, он быстро усмирил и сдержал коня. Однако минуту спустя он услышал то, что до него своим чутким слухом уловила лошадь, и с некоторым изумлением человек ощутил, что ему передается тот ужас, который овладел грубым животным. Немолчный ропот, подобный шуму ветра, одновременно свистящему и грозному, поднимался с различных точек горизонта, - полукружие, протянувшееся, казалось, с севера на юг. Порывы свежего ветра, словно насыщенные влагой, врывались иногда в этот ропот, который уподоблялся тогда грохоту приливных волн, разбивающихся о щебнистые берега. "Что же это? - спрашивал себя Анри. - Ветер? Нет, ведь именно ветер доносит до меня этот гул, и я явственно различаю оба шума. Быть может, это поступь огромной армии? Нет (он наклонился ухом к земле), я бы расслышал ритмический шум шагов, звон оружия, голоса. Может быть, это гул пожара? Опять же нет, ведь на горизонте ничто не светится, а небо даже скорее темнеет". Все нарастая, шум превратился в непрестанный грозный рокот, словно где-то вдали по булыжной мостовой везли тысячи пушек. Такое предположение и возникло у Анри, но тотчас же было им отвергнуто. - Невозможно, - сказал он, - в этих местах нет мощеных дорог, а в армии не найдется тысячи пушек. Гул приближался. Анри пустил коня галопом и въехал на ближайший пригорок. - Что я вижу? - вскричал он, взобравшись на самый верх. То, что он увидел, лошадь почуяла раньше его, так как он смог заставить ее скакать в этом направлении, только разодрав ей шпорами бока, а когда она достигла вершины пригорка, то встала на дыбы так, что едва не упала назад вместе со всадником. И лошадь и всадник увидели, что на горизонте от края до края расстилается ровная тускло-белая полоса, движущаяся на равнине гигантским кольцом по направлению к морю. Полоса эта ширилась на глазах Анри, словно развертываемый кусок ткани. Молодой человек все еще не мог разобраться в этом странном явлении, как вдруг, снова устремив взгляд на место, недавно им покинутое, он увидел, что луг залит водой, а ручей выступил из берегов и без видимой причины затопляет заросли тростника, каких-нибудь четверть часа назад отчетливо видные на обоих берегах. Вода медленно подступала к домику. - Глупец я несчастный! - вскричал Анри. - Как я мог не догадаться сразу! Это вода! Фламандцы открыли свои плотины! Он бросился к домику и принялся колотить в дверь, крича: - Откройте! Откройте! Никто не отозвался. - Откройте, Реми! - еще громче закричал молодой человек, от ужаса теряя самообладание. - Это я, Анри дю Бушаж! Откройте! - О, вам незачем называть себя, граф, - ответил изнутри Реми, - я давно узнал вас, но предупреждаю: если вы взломаете дверь, то найдете за ней меня с пистолетом в каждой руке. - Стало быть, ты не хочешь понять меня, безумец! - с отчаянием в голосе завопил Анри. - Вода! Вода! Вода! - Не рассказывайте небылиц, граф, не выдумывайте никаких предлогов и бесчестных хитростей. Повторяю, вы пройдете сюда только через мой труп. - Ну, что ж, я перешагну через него, - вскричал Анри, - но войду. Во имя неба, во имя бога и ради спасения твоего и твоей госпожи, открой мне! - Нет! Молодой человек оглянулся вокруг и увидел увесистый камень, подобный тем, которые, как повествует Гомер, швырял в своих врагов Аякс Теламонид. Он схватил этот камень, высоко поднял его над головой и с размаху кинул и дверь - она разлетелась в щепы. В ту же минуту у самых ушей Анри, не задев его, прожужжала пуля. Анри бросился на слугу. Тот выстрелил во второй раз, но пистолет дал осечку. - Да разве ты не видишь, одержимый, что я безоружен, - вскричал Анри. - Перестань защищаться от человека, который не нападает. Ты только посмотри, что происходит вокруг! Он потащил Реми к окну и ударом кулака высадил раму. - Ну, видишь ты теперь, видишь? И он указал ему на бескрайнюю гладь, белевшую на горизонте и с глухим шумом, словно несметное войско, придвигавшуюся все ближе и ближе. - Вода! - прошептал Реми. - Да, вода, вода! - вскричал Анри. - Она все затопляет. Гляди, что творится здесь: речка вышла из берегов. Еще пять минут - и отсюда уже нельзя будет выбраться! - Сударыня! - крикнул Реми. - Сударыня! - Не кричи, Реми, соберись с духом. Седлай лошадей, живо! Живо! "Он любит ее, - подумал Реми. - Он ее спасет". Реми бросился в конюшню. Анри взбежал на второй этаж. На зов Реми дама открыла дверь. Дю Бушаж взял ее на руки, словно ребенка. Но она, вообразив, что стала жертвой измены, отбивалась изо всех сил, цепляясь за дверь. - Скажи же, скажи же ты ей, - закричал Анри, - что я хочу спасти ее! Реми услышал возглас Анри в ту минуту, когда подходил к домику, ведя под уздцы обеих лошадей. - Да, да! - кричал он, - Да, сударыня! Он вас спасает. Скорей! Скорей! 6. БЕГСТВО Не теряя времени на то, чтобы успокоить незнакомку, Анри вынес ее из домика и хотел было досадить ее впереди себя на своего коня. Но она, движением, выражавшим живейшую неприязнь, выскользнула из его рук. Реми подхватил ее и усадил на приготовленную для нее лошадь. - Что вы делаете, сударыня! - воскликнул Анри. - И как ошибочно толкуете вы мои сокровеннейшие побуждения. Я сейчас и не помышляю о блаженстве заключить вас в свои объятия и прижать к своей широкой мужской груди, хотя за такую милость я бы с радостью отдал жизнь. Сейчас нам надо мчаться быстрее, чем летит птица. Да вот, глядите: птицы и впрямь стремительно несутся прочь отсюда. И действительно, в едва брезжившем рассвете можно было видеть, как целые стаи кроншнепов и голубей рассекают пространство в торопливом испуганном полете, и в ночи, когда обычно в воздух поднимаются только безмолвные летучие мыши, этот шумный перелет, подхлестываемый резкими порывами ветра, казался зловещим для слуха и завораживал взгляд. Дама ничего не ответила. Она уже была в седле и сейчас, не оборачиваясь, пустила коня быстрым аллюром. Но лошади обоих всадников - ее и Реми - были изнурены двумя днями почти непрерывной езды. Анри то и дело оборачивался и, видя, что они не поспевают за ним, всякий раз говорил: - Глядите, сударыня, насколько моя лошадь опережает ваших, хоть я и сдерживаю ее обеими руками. Ради всего святого, сударыня, я уже не прошу разрешения держать вас, усадив на своего коня, но предоставьте мне свою лошадь, а сами возьмите мою. - Благодарю вас, сударь, - неизменно отвечала незнакомка, все тем же спокойным голосом, в котором нельзя было уловить ни малейшего волнения. - Сударыня, сударыня, - воскликнул вдруг Анри, бросив полный отчаяния взгляд вспять. - Вода настигает нас. Слушайте! Слушайте! - Действительно, в эту минуту раздался ужасающий треск: то плотина ближнего поселка не выдержала напора воды. Бревна настила, насыпи - все поддалось бешеному натиску, и вода уже хлынула в ближнюю дубовую рощу; было видно, как сотрясаются кроны деревьев, было слышно, как жалобно скрипят ветки, словно рой демонов быстро проносился в их пышной листве. Вырванные с корнем деревья бились о колья, деревянные части разрушенных домов качались на воде, отдаленное ржанье и крики людей и лошадей, уносимых наводнением, сливались в целый концерт звуков, таких странных и мрачных, что дрожь, сотрясавшая Анри, передалась и бесстрастному, окаменевшему сердцу незнакомки. Она пришпорила коня, а тот и сам, чуя грозную опасность, делал отчаянные усилия, чтобы избегнуть гибели. Между тем вода все надвигалась и надвигалась, и стало ясно - через каких-нибудь десять минут она настигнет путников. Анри поминутно останавливался, поджидал своих спутников и кричал им: - Ради бога, сударыня, скорей, вода гонится за нами, она уже совсем близко, вот она! Действительно, вода уже настигала их, - пенистая, бушующая, она, словно перышко, смела домик, где Реми нашел убежище для своей госпожи, как соломинку, подхватила лодку, привязанную к иве на берегу ручья, и, величественная, могучая, свиваясь и развиваясь, подобно неудержимо скользящей вперед исполинской змее, зловещей громадой надвигалась на Реми и незнакомку. Анри крикнул от ужаса и кинулся к воде, словно желал сразиться с ней. - Неужто же вы не видите, что погибли? - в отчаянии завопил он. - Сударыня, может быть, есть еще время, сядьте вместе со мной на мою лошадь! - Нет, сударь! - ответила она. - Еще минута, и будет поздно. Оглянитесь, оглянитесь! Дама оглянулась, вода была уже в каких-нибудь пятидесяти шагах от них. - Да свершится мой удел! - сказала она. - А вы, сударь, спасайтесь, бегите отсюда. Лошадь Реми в полном изнеможении рухнула на передние ноги, и все усилия седока заставить ее подняться оказались напрасны. - Спасите мою госпожу! Спасите даже против ее воли! - закричал Реми. В ту же минуту, пока он старался высвободить ноги из стремян, масса воды, словно каменное сооружение, обрушилась на голову верного слуги. Увидев это, его госпожа издала душераздирающий вопль и соскочила со своего коня, решив умереть вместе с Реми. Но Анри, разгадавший ее намерение, тоже мгновенно спешился; правой рукой он охватил ее стан, снова вскочил со своей ношей в седло и стрелой помчался вперед. - Реми! Реми! - кричала дама, простирая к нему руки. - Реми! Ей ответил чей-то крик. Это Реми вынырнул на поверхность и с той несокрушимой, хотя и безумной надеждой, которая до конца не оставляет погибающего, плыл, ухватясь за бревно. Мимо Реми проплыла его лошадь, с отчаянием загребая передними ногами, вода уже покрывала лошадь его госпожи, а всего в двадцати шагах от воды Анри со своей спутницей уже мчались на обезумевшем от ужаса третьем коне. Реми уже не сожалел о своей жизни, - ведь, умирая, он надеялся, что та, кто была для него всем на свете, будет спасена. - Прощайте, сударыня, прощайте! - крикнул он. - Я ухожу первый и передам тому, кто ждет нас обоих, что вы живете единственно ради... Он не успел договорить: его настигла и погребла под собой огромная волна, разбившаяся уже у самых ног лошади Анри. - Реми! Реми! - простонала дама. - Реми, я хочу умереть с тобой. Сударь, я хочу спешиться. Клянусь богом животворящим, я так хочу! Она произнесла эти слова так решительно, с такой неукротимой властностью, что молодой человек разжал руки и помог ей сойти, говоря: - Хорошо, сударыня. Мы умрем здесь все трое. Благодарю вас за то, что вы даруете мне эту радость, на которую я не смел надеяться. Пока он с трудом сдерживал лошадь, другая огромная волна настигла его, но такова была самозабвенная любовь Анри, что ему удалось, несмотря на ярость стихии, удержать подле себя молодую женщину, соскочившую с лошади. Он крепко сжимал ее руку, волна за волной обрушивались на них, и несколько секунд они носились по бурным водам среди различных обломков. Изумительно было хладнокровие молодого человека, столь юного и столь преданного. Он до пояса высовывался из воды и одной рукой поддерживал Диану, а коленями пытался направлять лошадь, используя последние усилия, которые она старалась делать для своего спасения. Это был момент напряженнейшей борьбы, - дама, поддерживаемая правой рукой Анри, еще могла держать голову над водой, а левой Анри отметал в сторону плавающие куски дерева или трупы: ведь от любого удара конь его мог быть раздавлен или пошел бы ко дну. Вдруг у одного из этих мертвецов вырвался крик или, вернее, вздох. - Прощайте, сударыня, прощайте! - Клянусь небом! - воскликнул молодой человек. - Это Реми! Что ж, я и тебя спасу! И, не думая о том, как губительна всякая излишняя тяжесть, он схватил Реми за рукав, притянул его к своему левому бедру и дал ему глотнуть воздуха. Но тут лошадь, вконец обессиленная тройным бременем, погрузилась в волны по шею, затем по глаза и спустя мгновенье ушла под воду. - Гибель неминуема! - прошептал Анри. - Господи, прими мою жизнь, она была чиста. А вы, сударыня, - добавил он, - примите мою душу, она принадлежала вам! В эту минуту он почувствовал, что Реми выскользнул из-под его руки. Уверенный, что отныне всякая борьба бесполезна, молодой человек даже не попытался удержать его. Единственной его заботой теперь было поддерживать незнакомку над водой, чтобы она, во всяком случае, погибла последней и чтобы он мог сказать самому себе в свой последний миг, что он сделал все возможное, чтобы отнять ее у смерти. Он уже сосредоточился на мысли о смерти, как вдруг рядом с ним раздался радостный возглас. Он обернулся и увидел, что Реми добрался до какой-то лодки. Это была лодка, находившаяся вблизи домика, которую, как мы уже видели, подняла вода. Вода же и увлекла ее, а Реми, собравшийся с силами благодаря помощи, полученной от Анри, увидел, что она плывет на совсем близком расстоянии от них, отделился от Анри и своей госпожи и, задыхаясь, двумя рывками очутился возле нее. Два весла были привязаны к лодке, на дне лежал багор. Реми протянул молодому человеку багор; тот схватил его и, по-прежнему поддерживая одной рукой даму, увлек ее за собой. Затем он приподнял ее и вручил Реми и, наконец, схватившись за борт, сам вскочил в лодку. Первые проблески зари осветили необъятную, залитую водой равнину и лодку, подобно жалкой скорлупе плывшую на этом усеянном обломками океане. Левее лодки, шагах в двухстах от нее, виднелся невысокий холм; со всех сторон окруженный водой, он казался островком. Анри взялся за весла и стал грести, направляя лодку к холму, куда вдобавок их несло течение. Реми орудовал багром. Стоя на носу, он отталкивал доски и бревна, о которые лодка могла разбиться. Благодаря силе Анри, благодаря ловкости Реми лодка вскоре причалила к холму. Реми выпрыгнул и, схватив цепь, притянул лодку к себе. Анри подошел к незнакомке, чтобы перенести ее на руках, но она жестом отстранила его и сама выпрыгнула из лодки на берег. Анри печально вздохнул. У него мелькнула мысль снова броситься в пучину и умереть на глазах у возлюбленной. Но необоримое чувство приковывало его к жизни, пока он видел эту женщину. Ведь он так долго и так тщетно жаждал ее присутствия. Он вытащил лодку на берег и, бледный как смерть, уселся неподалеку от Реми и незнакомки. С его одежды струилась вода, но он страдал больше, чем если бы истекал кровью. Они избегли непосредственной опасности - наводнения: как бы высоко ни поднялась вода, верхушку холма она залить не могла. Теперь они могли созерцать бушующую вокруг них стихию: только божий гнев грознее ее ярости. Анри не отрывал взгляда от катившихся мимо него волн, уносивших трупы французских солдат, их оружие, лошадей. Реми ощущал сильную боль в плече: какое-то бревно ударило его в ту минуту, когда лошадь под ним погрузилась в пучину. Спутница его была невредима и страдала только от холода. Анри отвратил от нее все бедствия, какие в силах был отвратить. Молодая женщина первая встала на ноги и сообщила своим спутникам, что на западе сквозь туман поблескивают огни. Можно было не сомневаться в том, что огни эти горели на какой-то недоступной наводнению возвышенности. Насколько можно было судить в холодных сумерках утра, огни эти горели на расстоянии одного лье от путников. Реми прошел по гребню холма в направлении огней и, вернувшись, сообщил, что, по его предположению, шагах в тысяче от места, где они сделали привал, начинается нечто вроде насыпи, прямиком ведущей к этим огням. О насыпи или, во всяком случае, о дороге Реми подумал потому, что он увидел двойной ряд деревьев, прямой и ровный. Анри тоже высказал свои соображения, вполне совпадающие с догадками Реми. Однако в тех условиях, в каких они находились, ничего нельзя было утверждать с достоверностью. Стремительный бег вод, низвергавшихся по наклону равнины, заставил путников сделать большой крюк влево. К этому добавился беспорядочный бег их коней, так что теперь они никак не могла определить, где находятся. Правда, наступил день, но небо было облачным, клубился туман; в ясную погоду они увидели бы колокольню Мехельна, ибо от него их отделяли каких-нибудь два лье. - Ну как, господин граф, - спросил Реми, - что вы думаете об этих огнях? - Вы, по-видимому, полагаете, что они сулят нам радушный прием. Я же усматриваю в них угрозу, их, по-моему, следует остерегаться. - Почему? - Реми, - сказал Анри, понижая голос, - поглядите на все эти трупы, плывущие мимо нас: это сплошь французы, ни одного фламандца. Фламандцы открыли плотины, чтобы уничтожить либо остатки французской армии, если она была разбита, либо плоды ее торжества, если она победила. Какие у нас основания считать, что огни зажжены друзьями, а не врагами и что они не просто хитрость для привлечения беглецов? - Однако, - возразил Реми, - мы не можем оставаться здесь: голод и холод убьют мою госпожу. - Вы правы, - ответил Анри, - оставайтесь с ней, а я доберусь до насыпи и вернусь сказать вам, что я там нашел. - Нет, сударь, - сказала дама, - вы не пойдете один навстречу опасности: вместе мы спаслись, вместе и умрем. Дайте мне руку, Реми. Я готова. В каждом слове этой странной женщины звучала властность, противоборствовать которой было немыслимо. Анри молча поклонился и первым двинулся в путь. Наводнение несколько стихло. Насыпь, доходившая почти до холма, образовывала нечто вроде бухточки, где вода казалась стоячей. Трое путников сели в лодку и снова поплыли среди обломков и трупов. Через четверть часа они причалили к насыпи. Они привязали лодку к дереву и, пройдя по насыпи около часа, добрались до фламандского поселка, посреди которого на площадке, обсаженной липами, под сенью французского знамени, вокруг ярко пылавшего костра, расположились две-три сотни солдат. Внезапно часовой, стоявший шагах в ста от бивака, раздул фитиль своего мушкета и крикнул: - Кто идет? - Франция, - ответил дю Бушаж. - Теперь, сударыня, вы спасены, - прибавил он, обращаясь к незнакомке. - Я узнаю штандарт Онисского дворянского корпуса, в котором у меня есть друзья. Услыхав возглас часового и ответ графа, навстречу прибывшим бросилось несколько офицеров. Скитальцев, появившихся на биваке, приняли вдвойне радушно: во-первых, потому, что они уцелели среди неописуемых бедствий, во-вторых, потому, что оказались соотечественниками. Анри назвал себя и своего брата и рассказал, каким чудесным образом они спаслись от гибели, казалось, неминуемой. Реми и его госпожа молча уселись в сторонке. Анри подошел к ним и пригласил расположиться поближе к огню. Оба были еще совершенно мокрые. - Сударыня, - сказал Анри, - к вам здесь будут относиться так же почтительно, как в вашем собственном доме. Я позволил себе сказать, что вы моя родственница, соблаговолите простить меня. Если бы Анри заметил взгляд, которым обменялись Реми и Диана, он счел бы себя вознагражденным за свое мужество и деликатность. Онисские кавалеристы, оказавшие гостеприимство нашим скитальцам, отступили в полном порядке, когда после поражения началось повальное бегство и командиры бросили армию на произвол судьбы. Нередко видишь, что там, где все попали в одинаковое положение, объединены одними и теми же чувствами и привычкой жить вместе, единство в помыслах приводит к решительности и быстроте в действиях. Это-то именно и произошло в ту самую ночь с онисскими кавалеристами. Видя, что начальники оставили их на произвол судьбы, а другие полки ищут самых различных путей для спасения, они переглянулись, сомкнули ряды, вместо того чтобы разбежаться в разные стороны, пустили коней в галоп и под водительством одного из своих старших офицеров, которого очень любили за храбрость и так же чтили за высокое происхождение, направились по дороге в Брюссель. Подобно всем участникам этой ужасающей драмы, они видели, как наводнение становится все более грозным и разъяренные волны несут им гибель, но, на свое счастье, они волей случая попали в поселок, где мы их застали, - место, выгодно расположенное и для обороны от неприятеля, и для защиты от стихии. Уверенные в своей безопасности, жители этого поселка - мужчины - остались дома, отослав в город женщин, детей и стариков. Поэтому онисские воины, войдя в поселок, натолкнулись на сопротивление; но смерть, злобно завывая, гналась за ними по пятам, - они сражались с мужеством отчаяния, потеряли десять человек и обратили фламандцев в бегство. Через час после этой победы к поселку со всех сторон подступила вода. Не затоплена была только насыпь, по которой затем пришли Анри и его спутники. Таков был рассказ, услышанный дю Бушажем от расположившихся в поселке французов. - А остальные воины? - спросил он. - Глядите, - ответил офицер, - мимо вас непрер