ывно плывут трупы; вот ответ на ваш вопрос. - А... мой брат? - несмело, сдавленным голосом спросил дю Бушаж. - Увы, граф, мы не можем сообщить вам ничего достоверного. Он сражался как лев. Известно лишь одно: в бою он остался жив, но мы не знаем, уцелел ли он во время наводнения. Анри низко опустил голову и предался горьким размышлениям. Но затем он быстро спросил: - А герцог? Наклонившись к Анри, офицер вполголоса сказал: - Граф, герцог бежал одним из первых. Он ехал на белом коне с черной звездой на лбу. Так вот, совсем недавно этот конь проплыл мимо нас среди разных обломков. Нога всадника запуталась в стремени и торчала из воды на уровне седла. - Великий боже! - вскричал дю Бушаж. - Великий боже! - прошептал Реми, который, услышав вопрос Анри: "А герцог?" - встал, подошел ближе, и, когда он услышал рассказ офицера, взгляд его мгновенно метнулся в сторону его бледной спутницы. - А дальше? - спросил граф. - Да, дальше? - пробормотал Реми. - Сейчас скажу. Один из моих солдат отважился пырнуть в самый водоворот; вон там, в углу насыпи, смельчак поймал повод и приподнял мертвую лошадь. Тут-то мы и разглядели белую ботфорту с золотой шпорой, какие всегда носил герцог. Но в ту же минуту вода поднялась, словно опасаясь, что у нее хотят отнять добычу. Солдат выпустил повод, чтоб его не унесло, и все мигом исчезло. Мы даже не можем утешить себя тем, что обеспечили христианское погребение нашему принцу. - Стало быть, он умер! Умер! Нет более наследника французского престола! Какое несчастье! Реми обернулся к своей спутнице и с выражением совершенно непередаваемым произнес: - Он умер, сударыня. Вы видите. - Хвала господу, избавившему меня от необходимости совершить преступление! - ответила она, в знак благодарности воздевая руки и поднимая глаза к небу. - Да, но господь лишает нас отмщения, - возразил Реми. - Богу всегда принадлежит право помнить. Человек совершает отмщение лишь тогда, когда забывает бог. Анри с глубокой тревогой смотрел на этих странных людей, которых спас от гибели. Он видел, что они необычайно взволнованы, и тщетно старался по их жестам и выражению лиц уяснить себе, чего они желают в что их тревожит. Из раздумья его вывел голос офицера, обратившегося к нему с вопросом: - А вы, граф, что намерены предпринять? Анри вздрогнул. - Я буду ждать, пока мимо меня не проплывет тело моего брата, - с отчаянием в голосе ответил он, - тогда я тоже постараюсь вытащить его из воды, чтобы похоронить по христианскому обычаю, и, поверьте мне, я уже не расстанусь с ним. Реми услышал эти зловещие слова и бросил на Анри взгляд, полный ласковой укоризны. Что касается известной дамы, то с той минуты, как офицер возвестил о смерти герцога, она стала глуха ко всему вокруг: она молилась. 7. ПРЕОБРАЖЕНИЕ Кончив свою молитву, спутница Реми поднялась с колен. Теперь она была так прекрасна, лицо ее сияло такой неземной радостью, что у графа помимо воли вырвалось восклицание изумления и восторга. Казалось, она очнулась после долгого сна, утомившего ее мозг страшными видениями и исказившего черты ее лица. Это был тяжелый сон, оставляющий на влажном челе спящего печать призрачных, пережитых в нем терзаний. Или же ее можно было скорее сравнить с дочерью Иаира, которая воскресла на своем смертном ложе и встала с него уже очищенная от грехов и готовая войти в царство небесное. Словно очнувшись от забытья, молодая женщина обвела вокруг себя взглядом столь ласковым и кротким, что Анри, легковерный, как все влюбленные, вообразил, что в ней заговорили наконец признательность и жалость к нему. Когда после своей скудной трапезы военные уснули, разлегшись как попало среди обломков, и даже Реми задремал, откинув голову на деревянную ограду насыпи, к которой была прислонена его скамья, Анри подсел к молодой женщине и произнес голосом тихим и нежным, как шелест ветерка: - Сударыня, вы живы! О, позвольте мне выразить ликование, которое я испытываю, глядя на вас здесь, вне опасности, после того, как там я видел вас на краю гибели. - Вы правы, сударь, - ответила она, - я осталась жива благодаря вам и, - прибавила она с печальной улыбкой, - радовалась бы, если бы могла сказать, что признательна вам за это. - Да, сударыня, - сказал Анри, силою любви и самоотречения сохраняя внешнее спокойствие, - я ликую даже при мысли, что спас вас для того, чтобы вернуть вас тем, кого вы любите. - Сударь, те, кого я любила, умерли, тех, к кому я направлялась, тоже нет в живых. - Сударыня, - прошептал Анри, преклоняя колена, - обратите взор на меня, кто так страдал, кто так любит вас. О, не отворачивайтесь! Вы молоды, вы прекрасны, как ангел небесный! Загляните в мое сердце - и вы убедитесь, что в нем нет ни крупицы той любви, которую другие мужчины называют этим словом. Вы не верите мне? Вспомните часы, пережитые нами вместе, переберите их один за другим; разве хоть один из них дал мне радость? Или надежду? И тем не менее я упорствую. Вы заставили меня плакать, - я глотал слезы. Вы заставили меня страдать, - я даже виду не показал, что терзаюсь. Вы толкали меня к гибели, - я, не жалуясь, шел на смерть. Даже сейчас, в эту минуту, когда вы отворачиваетесь от меня, когда каждое слово мое, даже самое жгучее, ледяной каплей падает на ваше сердце, моя душа заполнена вами, и я живу единственно потому, что вы, сударыня, живы. Разве несколько часов назад я не готов был умереть рядом с вами? Чего я просил тогда? Ничего. Дотронулся ли я хоть раз до вашей руки? Только ради того, чтобы вырвать вас из когтей смерти, я держал вас в объятиях, когда не давал волнам поглотить вас, но прижался ли хоть раз грудью к вашей груди? В моих чувствах сейчас нет ничего плотского, все это отпало от меня, сгорело в горниле моей любви. - О сударь, пощадите, не говорите так со мной! - Пощадите меня и вы, сударыня, не осуждайте меня на смерть. Мне сказали, что вы никого не любите. О, повторите это сами! Не правда ли, я прошу вас о странной милости: любящий хочет услышать, что он не любим? Но я предпочитаю это, - ведь оно означает, что вы бесчувственны и к другим. О сударыня, сударыня, вы, единственная в жизни, кого я обожаю, ответьте мне! Несмотря на все мольбы Анри, единственным ответом ему был вздох. - Вы не говорите ни слова, - продолжал граф. - Реми, по крайней мере, испытывает ко мне больше жалости: он-то пытался меня утешить. О, я понимаю, вы не отвечаете, так как не хотите сказать мне, что ехали во Фландрию встретиться с человеком, который счастливее меня, а ведь я молод, надежды моего брата связаны и с моей жизнью, а я умираю у ваших ног, и вы не хотите сказать мне: "Я любила, но больше не люблю", или же: "Я люблю, по перестану любить". - Граф, - торжественно произнесла молодая женщина, - не говорите мне того, что обычно говорят женщинам, - я существо иного мира и давно уже не живу в этой юдоли. Если бы вы не выказали мне такого благородства, такой доброты, такого великодушия, если бы в глубине моего сердца не теплилось нежное чувство к вам - чувство сестры к брату, я сказала бы: "Встаньте, граф, не утомляйте больше мой слух, ибо слова любви внушают мне ужас". Но я не скажу вам этого, потому что мне больно видеть ваши страдания. Более того: теперь, когда я вас знаю, я взяла бы вашу руку, прижала бы к своему сердцу и охотно сказала бы вам: "Видите, сердце мое не бьется. Живите подле меня, если хотите, и будьте со дня на день, если вам это будет радостно, свидетелем того, как в муках погибает тело, умирающее от терзаний души". Но эту жертву с вашей стороны, которую вы, я уверена, принесли бы, как счастье... - О да! - вскричал Анри. - Так вот, эту жертву я принять не могу. С сегодняшнего дня в моей жизни наступил перелом, я уже не вправе опираться даже на руку великодушного друга, благороднейшего из людей, который дремлет тут неподалеку от нас, вкушая блаженство недолгого забвения. Увы, бедный мой Реми, - продолжала она, и впервые в голосе ее Анри уловил нотки теплого чувства, - пробуждение и тебе сулит печаль. Ты не знаешь, куда устремлены мои помыслы, ты не читал в моих глазах, ты не подозреваешь, что, проснувшись, останешься один на земле, ибо в одиночестве должна я предстать перед богом. - Что вы сказали? - вскричал Анри. - Неужто и вы хотите умереть? Разбуженный горестным возгласом молодого человека, Реми поднял голову и прислушался. - Вы видели, что я молилась? Не так ли? - молвила молодая женщина. Анри кивнул головой. - Эта молитва была прощанием с земной жизнью. Та великая радость, которую вы, несомненно, прочли на моем лице, так же озарила бы его, если бы ангел смерти явился ко мне и сказал: "Встань, Диана, и следуй за мной к подножию престола господня". - Диана, Диана!.. - прошептал Анри. - Теперь я знаю, как вас зовут... Диана, дорогое, обожаемое имя. И несчастный лег у ног молодой женщины, повторяя ее имя в опьянении какого-то невыразимого блаженства. - Молчите! - произнесла размеренным голосом молодая женщина, - забудьте это вырвавшееся у меня имя. Никому из живущих не дано право вонзать мне клинок в сердце, произнося его. - О, сударыня, - вскричал Анри, - теперь, когда я знаю ваше имя, не говорите мне, что решили умереть. - Я и не говорю этого, сударь, - все так же твердо ответила молодая женщина. - Я сказала, что готовлюсь покинуть этот мир слез, ненависти, земных страданий, низменной алчности и непроизносимых желаний. Я сказала, что мне больше нечего делать среди подобных мне тварей божиих. Слезы в глазах моих иссякли, кровь уже не бьется в моем сердце, в голове моей не шевелится больше ни одна мысль, с тех пор как та мысль, которая владела мной, умерла. Я сейчас всего-навсего жертва, не имеющая никакой ценности, ибо сама я уже ничем не жертвую, отказываясь от света, - ни желаниями, ни надеждами. Но все же я отдаю себя господу такой, какая я есть, и уповаю, что он смилосердствует надо мной, ибо дал мне так много страданий и не пожелал, чтобы я от них погибла. Услышав эти слова, Реми встал и подошел к своей госпоже. - Вы покидаете меня? - мрачно спросил он. - Да, чтобы посвятить себя богу, - ответила Диана, воздев к небу руку, исхудалую и бледную, как у кающейся Марии Магдалины. - Вы правы, - молвил Реми, снова понуря голову. - Вы правы. В момент, когда Диана опускала руку, он охватил ее обеими своими руками и прижал к груди, как если бы это были мощи какой-нибудь святой мученицы. - Как я ничтожен по сравнению с этими двумя сердцами! - произнес со вздохом Анри, трепеща от благоговейного ужаса. - Вы единственный человек, - ответила Диана, - на котором глаза мои дважды останавливались о того дня, как я дала обет навеки отвратить их от всего земного. Анри преклонил колени. - Благодарю вас, сударыня, - прошептал он, - ваша душа раскрылась передо мной, благодарю вас: отныне ни одно слово, ни один порыв моего сердца не выдадут того, что я исполнен любви к вам. Вы принадлежите всевышнему, да не осмелюсь я ревновать к богу. Едва он произнес эти слова и встал, весь проникнутый тем благостным чувством духовного обновления, которое возникает всякий раз, когда принимаешь великое и непреклонное решение, как с равнины, еще окутанной туманом, явственно донеслись звуки труб. Онисские кавалеристы схватились за оружие и, не дожидаясь команды, вскочили на коней. Анри прислушался. - Господа, господа! - вскричал он. - Это трубы адмирала, я узнаю их, узнаю. Боже великий, да возвестят они, что мой брат жив! - Вот видите, - сказала Диана, - у вас есть еще желания, есть еще люди, которых вы любите. К чему же, дитя, предаваться отчаянию, уподобляясь тем, кто ничего уже не желает, никого не любит? - Коня, - вскричал Анри, - дайте мне ненадолго коня! - Но как же вы поедете? - спросил офицер. - Ведь мы окружены водой! - Однако вы сами видите, что по равнине ехать можно: они же ведь едут, раз мы слышим трубы! - Поднимитесь на насыпь, граф, - предложил офицер, - погода проясняется, может быть, вы что-нибудь увидите. - Иду, - отозвался Анри. Анри направился к возвышенности, на которую ему указал офицер. Трубы время от времени продолжали звучать, не приближаясь и не удаляясь. Реми опустился на прежнее место рядом с Дианой. 8. ДВА БРАТА Через четверть часа Анри вернулся. Он увидел, - впрочем, и все могли видеть то же самое, - что на отдаленном холме, которого в ночной мгле видно не было, расположился лагерем и укрепился большой отряд французских войск. Если не считать рва, наполненного водой и окружавшего занятый онисцами городок, вся равнина, как пруд, который выкачивают, освобождалась от воды, стекавшей к морю по ее естественному наклону, и некоторые более возвышенные точки этой местности уже выступали над водной гладью, как после Великого потопа. Катясь в море, мутные потоки оставляли после себя след в виде густой тины. По мере того как ветер сдувал туманную пелену, расстилавшуюся над равниной, глазам открывалось печальное зрелище: около пятидесяти всадников, вязнувших в грязи, тщетно старались добраться либо до городка, либо до холма. С холма слышны были их отчаянные крики, и потому-то беспрестанно звучали трубы. Как только ветер полностью развеял туман, Анри увидел на холме французское знамя, величаво реявшее в воздухе. Онисские кавалеристы не остались в долгу: они подняли свой штандарт, и обе стороны в знак радости принялись палить из мушкетов. К одиннадцати часам утра солнце осветило унылое запустение, царившее вокруг; равнина местами подсохла, и можно было различить узкую дорожку, проложенную по гребню возвышенности. Анри тотчас же направил туда своего коня и по цоканью копыт определил, что под зыбким слоем тины лежит мощеная дорога, ведущая кружным путем к холму, где расположились французы. Он также определил, что жидкая грязь покроет копыта коней, дойдет им до половины ноги, даже, может быть, до груди, но все же лошади смогут двигаться вперед, поскольку ноги их будут упираться в твердую почву. Он вызвался поехать во французский лагерь. Предприятие было рискованное, поэтому других охотников не нашлось, и он один отправился по опасной дороге, оставив Реми и Диану на попечение офицера. Едва он покинул поселок, как с противоположного холма тоже спустился всадник. Но если Анри хотел найти путь от поселка к лагерю, то этот неизвестный, видимо, задумал проехать из лагеря в поселок. На склоне этого холма прямо против городка столпились солдаты, зрители, поднимавшие руки к небу и, казалось, умолявшие неосторожного всадника вернуться. Оба представителя двух частей французского войска храбро продолжали путь и вскоре убедились, что их задача менее трудна, чем они опасались и чем прежде всего за них опасались другие. Из-под тины ключом била вода, вырывавшаяся из разбитого обрушившейся балкой водопровода и, словно по заданию, смывавшая грязь с дорожного настила, который виднелся уже сквозь эту более прозрачную воду и который инстинктивно нащупывали лошадиные копыта. Теперь всадников разделяли каких-нибудь двести шагов. - Франция, - возгласил всадник, спустившийся с холма, и приподнял берет, на котором развевалось белое перо. - Как, это вы, монсеньер?! - радостно отозвался дю Бушаж. - Ты, Анри, это ты, брат мой? - воскликнул другой всадник. Рискуя увязнуть в тине, темневшей по обе стороны дороги, всадники пустили лошадей галопом друг к другу. И вскоре под восторженные клики зрителей с насыпи и с холма они нежно обнялись и долго не размыкали объятия. Поселок и холм мгновенно опустели. Онисские всадники и королевские гвардейцы, дворяне-гугеноты и дворяне-католики, - все хлынули к дороге, на которую первыми ступили два брата. Вскоре оба лагеря соединились, воины обнимались друг с другом, и на той самой дороге, где они думали найти смерть, три тысячи французов вознесли благодарность небу и закричали: "Да здравствует Франция!" - Господа! - воскликнул один из офицеров-гугенотов. - Мы должны кричать: "Да здравствует адмирал!" - ибо не кто иной, как герцог Жуаез спас нам жизнь в эту ночь, а сегодня утром даровал нам великое счастье обняться с нашими соотечественниками. Мощный гул одобрения был ответом на эти слова. На глазах у обоих братьев выступили слезы. Они обменялись несколькими словами. - Что с герцогом? - спросил Жуаез. - Судя по всему он погиб, - ответил Анри. - А точно ли это? - Онисские кавалеристы видели труп его лошади и по одному признаку опознали его самого. Лошадь тащила за собой тело всадника, нога которого застряла в стремени, а голова была под водой. - Это горестный для Франции день... - молвил адмирал. Затем, обернувшись к своим людям, он громко объявил: - Не будем терять понапрасну времени, господи! По всей вероятности, как только вода спадет, на нас будет произведено нападение. Нам надо окопаться здесь, пока мы не получим продовольствия и достоверных известий. - Но, монсеньер, - возразил кто-то, - кавалерия по сможет действовать. Лошадей кормили последний раз вчера около четырех часов, они, несчастные, подыхают с голоду. - На нашей стоянке имеется зерно, - сказал онисский офицер, - но как быть с людьми? - Если есть зерно, - ответил адмирал, - мне большего не надо. Люди будут есть то же, что и лошади. - Брат, - прервал его Анри, - прошу тебя, дай мне возможность хоть минуту поговорить с тобой наедине. - Я займу этот поселок, - ответил Жуаез, - найди какое-нибудь жилье для меня и жди меня там. Анри вернулся к своим спутникам. - Теперь вы среди войска, - заявил он Реми. - Послушайтесь меня, спрячьтесь в помещении, которое я подыщу. Не следует, чтобы кто-нибудь видел вашу госпожу. Сегодня вечером, когда все заснут, я соображу, как обеспечить вам большую свободу. Реми и Диана заняли помещение, которое уступил им офицер онисских кавалеристов, с прибытием Жуаеза ставший всего-навсего исполнителем распоряжений адмирала. Около двух часов пополудни герцог де Жуаез под звуки труб и литавр вступил со своими частями в поселок, разместил людей и дал строгие приказы, которые должны были воспрепятствовать какому-либо беспорядку. Затем он велел раздать людям ячмень, лошадям овес и воду тем и другим; несколько бочек пива и вина, найденных в погребах, были по его распоряжению отданы раненым, а сам он, объезжая посты, подкрепился на глазах у всех куском черного хлеба и запил его стаканом воды. Повсюду солдаты встречали адмирала как избавителя возгласами любви и благодарности. - Ладно, ладно, - сказал он, оставшись с глазу на глаз в братом, - пусть только фламандцы сунутся сюда, в их разобью наголову, и даже - богом клянусь - я их съем, так как голоден как волк, а это, - шепнул он Анри, швырнув подальше кусок хлеба, который он только что притворно ел с таким восторгом, - пища совершенно несъедобная. Затем, обхватив руками шею брата, он сказал: - А теперь, дорогой мой, побеседуем, и ты мне расскажешь, каким образом очутился во Фландрии. Я был уверен, что ты в Париже. - Брат, жизнь в Париже стала для меня невыносимой, вот я и отправился к тебе во Фландрию. - И все это по-прежнему от любви? - спросил Жуаез. - Нет, с отчаяния. Теперь, клянусь тебе, Анн, я больше не влюблен; моей страстью стала отныне неизбывная печаль. - Брат, - воскликнул Жуаез, - позволь сказать тебе, что ты полюбил очень дурную женщину. - Почему? - Да, Анри, случается, что на определенном уровне порока или добродетели твари земные преступают волю божью и становятся человекоубийцами и палачами, что в равной степени осуждается церковью. И когда от избытка добродетели человек не считается со страданиями ближнего, это - варварское изуверство, это отсутствие христианского милосердия. - Брат мой, брат! - воскликнул Анри. - Не клевещи на добродетель. - О, я и не думаю клеветать на добродетель, Анри. Я только осуждаю порок. И повторяю, что это - дурная женщина, и даже обладание ею, как бы ты его ни желал, не стоит тех страданий, которые ты испытал из-за нее. И - бог ты мой! - это как раз тот случай, когда можно воспользоваться своей силой и властью, воспользоваться для самозащиты, а отнюдь не нападая. Клянусь самим дьяволом, Анри, скажу тебе, что на твоем месте я бы приступом взял дом этой женщины, я бы взял ее себе, как ее дом, а затем, когда, по примеру всех побежденных людей, становящихся перед победителем такими же смиренными, какими они были яростными до борьбы, она бы сама обвила руками твою шею со словами: "Анри, я тебя обожаю!", - тогда бы я оттолкнул ее и ответил ей: "Прекрасная сударыня, теперь ваша очередь, я достаточно страдал, теперь пострадайте и вы". Анри схватил брата за руку. - Ты сам не веришь ни одному слову из того, что говоришь, Жуаез, - сказал он. - Верю, клянусь душой. - Ты, такой добрый, великодушный! - Быть великодушным с бессердечными людьми значит дурачить самого себя. - О Жуаез, Жуаез, ты не знаешь этой женщины. - Тысяча демонов! Да я и не хочу ее знать. - Почему? - Потому что она вынудила бы меня совершить то, что другие назвали бы преступлением, но что я считаю актом справедливого возмездия. - Брат, - с кротчайшей улыбкой сказал Анри, - какое счастье для тебя, что ты не влюблен. Но прошу вас, господин адмирал, перестанем говорить о моем любовном безумии и обсудим военные дела! - Согласен, ведь разговорами о своем безумии ты, чего доброго, и меня сведешь с ума. - Ты видишь, у нас нет продовольствия. - Вижу, но я уже думал о способе раздобыть его. - И надумал что-нибудь? - Кажется, да. - Что же? - Я не могу двинуться отсюда, пока не получу известий о других частях армии. Ведь здесь выгодная позиция, и я готов защищать ее против сил в пять раз превосходящих мои собственные. Но я вышлю отряд смельчаков на разведку. Прежде всего они раздобудут новости - а это главная пища для людей в нашем положении; а затем продовольствие, - ведь эта Фландрия в самом деле прекрасная страна. - Не слишком прекрасная, брат, не слишком! - О, я говорю о стране, какой ее создал господь, а не о людях, - они-то всегда портят его творения. Пойми, Анри, какое безрассудство совершил герцог Анжуйский, какую партию он проиграл, как быстро гордыня и опрометчивость погубили несчастного Франсуа. Мир праху его, не будем больше говорить о нем, но ведь он действительно мог приобрести и неувядаемую славу, и одно из прекраснейших королевств Европы, а вместо этого он сыграл на руку... кому? Вильгельму Лукавому. А впрочем, Анри, знаешь, антверпенцы-то здорово сражались! - И, говорят, ты тоже, брат. - Да, в тот день я был в ударе, и к тому же произошло событие, которое сильно меня подзадорило. - Какое? - Я сразился на поле брани со шпагой, хорошо мне знакомой. - С французом? - Да, с французом. - И он находился в рядах фламандцев? - Во главе их. Анри, надо раскрыть эту тайну, чтобы с ним повторилось то, что произошло с Сальседом на Гревской площади. - Дорогой мой повелитель, ты, к несказанной моей радости, вернулся цел и невредим, а вот мне, который еще ничего не сделал, надо тоже что-нибудь совершить. - А что же ты хотел бы сделать? - Прошу тебя, назначь меня командиром разведчиков. - Нет, это дело слишком опасное, Анри. Я бы не сказал тебе этого перед посторонними, но я не хочу допустить, чтобы ты умер незаметной и потому бесславной смертью. Разведчики могут повстречаться с отрядом этих фламандских мужиков, которые вооружены цепами и косами: вы убьете из них тысячу, но вдруг да останется один, который разрубит тебя на две половины или обезобразит. Нет, Анри, если уж ты непременно хочешь умереть, я найду для тебя более доблестную смерть. - Брат, умоляю тебя, согласись на то, о чем я прошу. Я приму все меры предосторожности и обещаю тебе вернуться. - Ладно, я все понимаю. - Что ты понимаешь? - Ты решил испытать, не смягчит ли ее жестокое сердце тот шум, который поднимется вокруг геройского подвига. Признайся, что именно этим объясняется твое упорство. - Признаюсь, если тебе так угодно, брат. - Что ж, ты прав. Женщины, которые остаются непреклонными перед лицом большой любви, часто прельщаются небольшой славой. - Стало быть, ты поручишь мне это командование, брат? - Придется, раз ты так уж этого хочешь. - Я могу выступить сегодня же? - Непременно, Анри. Ты сам понимаешь, - мы не можем дольше ждать. - Сколько человек ты выделишь в мое распоряжение? - Не более ста человек. Я не могу ослабить свою позицию, сам понимаешь, Анри. - Можешь дать и меньше, брат. - Ни в коем случае. Ведь я бы хотел иметь возможность дать тебе вдвое больше. Но дай мне честное слово, что ты вступишь в бой только в том случае, если у противника будет не более трехсот человек. Если их будет больше, ты отступишь, а не пойдешь на верную гибель. - Брат, - с улыбкой сказал Анри, - ты продаешь мне за дорогую цену славу, которой не желаешь дать даром. - Тогда, дорогой Анри, ты ее и не купишь, и даже даром не получишь. Разведчиками будет командовать другой. - Брат, приказывай, я выполню все. - Ты вступишь в бой только с противником, равным по количеству людей либо только вдвое или втрое превосходящим твои силы. - Клянусь. - Отлично. Из какой части ты возьмешь людей? - Позволь мне взять сотню онисских кавалеристов. У меня среди них много друзей. Я выберу тех, кто будет делать все, что я захочу. - Хорошо, бери онисцев. - Когда мне выступить? - Немедленно. Вели выдать людям питание на один день, коням на два. Помни, я хочу получить сведения как можно скорей и из надежных источников. - Еду, брат. У тебя нет никаких секретных поручений? - Не разглашай гибели герцога: пусть думают, что он у меня в лагере. Преувеличивай численность моего войска. Если, паче чаяния, вы найдете тело герцога, воздай ему все должные почести. Хоть он и был дурной человек и ничтожный полководец, все же он принадлежал к царствующему дому. Вели положить тело в дубовый гроб, и мы отправим его бренные останки в Сен-Дени для погребения в усыпальнице французских королей. - Хорошо, брат. Это все? - Все. Анри хотел было поцеловать руку старшего брата, но тот ласково обнял его. - Еще раз обещай мне, Анри, - сказал адмирал, - что эта разведка не хитрость, к которой ты прибегаешь, чтобы доблестно умереть. - Брат, когда я отправился к тебе во Фландрию, у меня была такая мысль. Но теперь, клянусь тебе, я отказался от нее. - С каких это пор? - Два часа тому назад. - А по какому случаю? - Брат, прости, если я умолчу. - Ладно, Анри, ладно, храни свои тайны. - О брат, как ты добр ко мне! Молодые люди снова заключили друг друга в объятия и расстались, но еще не раз оборачивались, чтобы обменяться приветствиями и улыбками. 9. ПОХОД Не помня себя от радости, дю Бушаж направился к Реми и Диане. - Будьте готовы через четверть часа, мы выступаем. Двух оседланных лошадей вы найдете у двери, к которой выходит маленькая деревянная лестница, примыкающая к коридору. Незаметно следите за нашим отрядом и ни с кем не говорите ни слова. Затем Анри вышел на галерею, опоясывающую дом, и крикнул: - Трубачи онисских кавалеристов, играйте сбор! Сигнал гулко разнесся по поселку. Офицер привел своих людей, и они тотчас выстроились перед домом. Слуги их шли за ними с мулами и двумя подводами. Реми и его спутница, следуя совету Анри, незаметно примкнули к этому обозу. - Солдаты, - сказал Анри, - брат мой, адмирал де Жуаез, на время поручил мне командование вашей частью и велел произвести разведку. Из вас сто человек должны сопровождать меня. Поручение опасное, но вы пойдете вперед ради спасения всех. Кто добровольно последует за мной? Все триста человек, как один, сделали шаг вперед. - Господа, - сказал Анри, - благодарю вас всех. Недаром вы считались доблестным примером для всей армии. Но я могу взять с собой только сто человек и сам выбирать не стану. Пусть решает случай. Сударь, - обратился он к офицеру, - прошу вас, произведите жеребьевку. Пока офицер занимался этим делом, Жуаез давал брату последние указания. - Слушай внимательно, Анри, - говорил он. - Равнина быстро подсыхает. Местные жители уверяют, что между Контипом и Рюпельмондом можно проехать. Ваш путь пролегает между большой рекой Шельдой и речкой Рюпель. На берегу Шельды, не доезжая до Рюпельмонда, вы найдете пригнанные из-под Антверпена лодки и переправитесь на них через Шельду. Переправляться через Рюпель вам незачем. Надеюсь, что, еще не добравшись до Рюпельмонда, вы найдете либо склады продовольствия, либо мельницы. Выслушав брата, Анри заторопился с выступлением. - Повремени, - сказал Жуаез. - Ты забываешь главное. Мои люди захватили трех крестьян. Одного я даю тебе в проводники. Никакой ложной жалости: при первой же попытке предательства - пуля или удар кинжалом. С этими словами адмирал обнял брата и скомандовал: "По коням!" Анри приставил к проводнику двух конвоиров с заряженными пистолетами в руках. Реми и его спутница держались в отдалении среди слуг. Анри не отдал никаких распоряжений на их счет, считая, что всеобщее любопытство и так уже достаточно возбуждено: незачем было усиливать его мерами предосторожности, которые могли оказаться скорее опасными, чем полезными. Сам же он, не докучая своим подопечным даже взглядами в их сторону, занял по выезде из городка свое место во главе отряда. Ехали медленно. Твердая почва порой уходила из-под копыт лошадей, и весь отряд увязал в грязи. Пока не была обнаружена мощеная дорога, которую они искали, приходилось мириться с тем, что кони вынуждены были идти, словно стреноженные. Время от времени на равнине появлялись какие-то призраки, бегущие без оглядки от топота копыт. То были либо крестьяне, слишком поспешно возвратившиеся в родные места и боявшиеся попасть в руки врагов, которых они намеревались уничтожить, либо несчастные французы, полумертвые от голода и холода и не способные сопротивляться вооруженным людям; не зная, враги или друзья настигают их, они старались на ночь куда-нибудь укрыться. Проехав за три часа два лье, отважные разведчики добрались до реки Рюпель, вдоль берега которой тянулась мощеная дорога. Но теперь на смену трудностям пришли опасности: две-три лошади зашибли себе ноги о неплотно уложенные камни или, поскользнувшись на покрытых тиной камнях, упали в реку вместе со своими седоками. Несколько раз с лодок, стоявших на причале у противоположного берега, в отряд стреляли, так что один всадник и двое слуг были ранены. Одного из слуг пуля настигла рядом с Дианой, она не проявила ни малейшего страха, только пожалела раненого. В этих трудных условиях Анри показал себя достойным предводителем и верным другом своих людей. Он шел впереди, заставляя тем самым других следовать за собой, и доверял не столько своему разумению, сколько инстинкту лошади, которую дал ему брат. Таким образом, он вел своих людей по спасительной стезе и рисковал только собственной жизнью. Немного не доезжая Рюпельмонда, онисские кавалеристы наткнулись на кучку французских солдат, сидевших на корточках вокруг груды тлеющего торфа. Несчастные жарили кусок конины: это была единственная пища, которую им удалось раздобыть за последние двое суток. Завидев всадников, участники этого жалкого пиршества всполошились. Они хотели было удрать, но один из них удержал товарищей, говоря: - Чего нам бояться? Если это враги, они убьют нас, и, по крайней мере, все разом будет покончено. - Франция! Франция! - крикнул Анри, услышавший эти слова. - Идите к нам, бедняги. Измученные французы, узнав соотечественников, подбежали к ним. Их тотчас же снабдили плащами, дали хлебнуть можжевеловой настойки и позволили сесть на мулов, за спиной слуг. Таким образом, они смогли присоединиться к отряду. Наконец, глубокой ночью, добрались до Шельды. У самого берега онисские кавалеристы застали двух мужчин: на ломаном фламандском языке они уговаривали лодочника перевезти их на другой берег. Тот отказывался и даже угрожал. Онисский офицер говорил по-голландски. Он велел отряду остановиться, а сам, спешившись, тихонько приблизился к спорившим и расслышал следующие, сказанные лодочником слова: - Вы французы. Здесь вы и умрете. На тот берег вам не попасть. Один из мужчин приставил к горлу лодочника кинжал и, уже не пытаясь коверкать свою речь, сказал на чистейшем французском языке: - Умереть придется тебе, хоть ты и фламандец, если ты тотчас же не перевезешь нас! - Держитесь, сударь, держитесь! - крикнул офицер. - Через пять минут мы будем с вами! Но, заслышав эти слова, оба француза от изумления ослабили хватку и обернулись. Лодочник успел развязать веревку, которая держала лодку у берега, и поспешно отчалить, оставив их на берегу. Один из кавалеристов, смекнув, какую огромную пользу может принести лодка, въехал на лошади в реку и выстрелом из пистолета уложил лодочника наповал. Оставшись без гребца, лодка завертелась, но так как она не достигла еще середины реки, волна прибила ее к берегу. Оба человека, споривших с лодочником, тотчас завладели лодкой и первыми уселись в нее. Это явное желание обособиться удивило офицера, и он спросил: - Позвольте узнать, господа, кто вы такие? - Сударь, мы офицеры морской пехоты. А вы, как видно, онисские кавалеристы? - Да, сударь, и мы очень рады быть вам полезными. Не хотите ли присоединиться к нам? - Охотно, господа. - В таком случае садитесь в подводу, если вы слишком устали, чтобы следовать за нами пешком. - Разрешите узнать, куда вы держите путь? - спросил второй морской офицер, до того времени молчавший. - Нам приказано добраться до Рюпельмонда, сударь. - Будьте осторожны, - продолжал тот же офицер, - сегодня утром в том же направлении проехал испанский отряд, очевидно, выступивший из Антверпена. На закате мы сочли возможным рискнуть. Два человека ни в ком не вызовут опасений, но вы, целый отряд... - Это, пожалуй, верно, - сказал офицер. - Сейчас я позову нашего командира. Он подозвал Анри. Тот приблизился и спросил, в чем дело. - Дело в том, - объяснил офицер, - что вот эти господа встретили сегодня утром испанскую воинскую часть, которая двигалась в том же направлении, что и мы. - Сколько человек было в отряде? - спросил Анри. - Человек пятьдесят. - Ну и что же? Вас это пугает? - Нет, господин граф, но я думаю, что следовало бы захватить лодку с собой. Она вмещает двадцать человек, и если нужно будет переправляться через реку, это можно будет сделать в пять приемов, держа лошадей под уздцы. - Хорошо, - сказал Анри, - возьмем лодку. Кажется, при впадении Рюпеля в Шельду имеются какие-то дома. - Там целый поселок, - вставил кто-то. - Едем туда. Угол, образуемый слиянием двух рек, должен быть превосходной позицией. Вперед, кавалеристы! Пусть два человека сядут в лодку и направляют ее в ту сторону, куда поедем мы. - Если разрешите, - сказал один из морских офицеров, - лодку поведем мы. - Согласен, господа, - отвечал Анри, - но не теряйте нас из вида и присоединитесь к нам, как только мы вступим в поселок. - А если у нас заберут лодку, когда мы оставим ее? - В ста шагах от поселка вы найдете пост, состоящий из десяти человек. Ему вы и передадите лодку. - Отлично, - сказал морской офицер и сильным взмахом весел отчалил от берега. - Странно, - произнес Анри, снова пускаясь в путь, - этот голос мне очень знаком. Час спустя они уже были в поселке, действительно занятом испанским отрядом, о котором говорил морской офицер. Внезапно атакованные испанцы почти не сопротивлялись. Анри велел обезоружить пленных и запереть их в одном из самых прочных домов поселка и приставил к ним караул из десяти человек. Других десять человек он отправил охранять лодку и, наконец, расставил еще с десяток в различных точках поселка, пообещав им смену через час. Затем он распорядился, чтобы люди поели сменами по двадцать человек в доме против того, где были заперты пленные испанцы. Ужин для первых пятидесяти или шестидесяти был уже готов: это была еда, предназначенная для захваченных врасплох испанцев. Во втором этаже Анри выбрал комнату для Дианы и Реми, так как не хотел, чтобы они ужинали вместе со всеми. За стол он усадил офицера и еще семнадцать человек и поручил ему пригласить за его стол обоих морских офицеров, которые вели лодку. Затем, прежде чем подкрепиться самому, он отправился проверять сторожевые посты. Спустя полчаса он вернулся. Этого получаса ему было вполне достаточно, чтобы обеспечить питанием и квартирами всех своих людей и отдать необходимые распоряжения на случай внезапного нападения голландцев. Несмотря на то что он просил онисцев ужинать без него, они до его прихода ни к чему не притрагивались, однако сели за стол, и некоторые от усталости задремали на своих стульях. При появлении графа спящие проснулись, а те, кто бодрствовал, вскочили на ноги. Анри обвел взглядом просторную комнату. Медные лампы, подвешенные к потолку, отбрасывали тусклый дымный свет. Вид стола, уставленного пшеничными хлебами, окороком жареной свинины и кружками пенящегося пива раздразнил бы аппетит не только у людей, не евших и не пивших целые сутки. Анри указали на оставленное для него почетное место. Он уселся и сказал: - Кушайте, господа. По тому, как бойко ножи и вилки застучали по фаянсовым тарелкам после того, как были произнесены эти слова, Анри мог заключить, что их ждали с некоторым нетерпением и приняли с величайшей радостью. - Кстати, - спросил он онисского офицера, - нашлись наши моряки? - Да, сударь. - Где же они? - Вон там, в самом краю стола. Действительно, офицеры сидели не только в дальнем конце стола, но и выбрали самое темное место во всей комнате. - Господа, - сказал им Анри, - вам там неудобно сидеть, и вы, сдается мне, ничего не едите. - Благодарствуйте, граф, - ответил один из них, - мы очень устали и гораздо больше нуждаемся в отдыхе, чем в пище. Мы уже говорили это господам кавалеристам, но они настояли на том, чтобы мы сели ужинать, утверждая, что таков ваш приказ. Для нас это большая честь, и мы вам очень благодарны. Но все же если бы, не задерживая нас дольше, вы были бы так добры, что велели бы предоставить нам комнату... Анри слушал с величайшим вниманием, но было ясно, что голос собеседника интересует его больше, чем сам ответ. - Ваш товарищ такого же мнения? - спросил он, когда морской офицер замолчал. При этих словах дю Бушаж так испытующе смотрел на второго офицера, низко нахлобучившего шляпу и упорно молчавшего, что все сидевшие за столом тоже стали к нему приглядываться. Вынужденный хоть что-нибудь ответить, офицер еле внятно пробормотал: - Да, граф. Услышав этот голос, Анри вздрогнул. Затем он встал и решительно направился туда, где сидели оба офицера. Все присутствующие с напряженным вниманием следили за действиями Анри, явно свидетельствовавшими о его крайнем удивлении. Анри остановился подле обоих офицеров. - Сударь, - обратился он к тому, кто говорил первым, - окажите мне одну милость. - Какую же, граф? - Убедите меня в том, что вы не родной брат господина д'Орильи или не сам господин Орильи. - Орильи?! - вскричали все присутствующие. - А вашего спутника, - продолжал Анри, - я покорнейше прошу слегка приподнять шляпу, закрывающую его лицо, иначе мне придется назвать его монсеньером и низко склониться перед ним. И, говоря это, Анри снял шляпу и отвесил неизвестному почтительный поклон. Тот поднял голову. - Его высочество герцог Анжуйский! - в один голос закричали кавалеристы. - Герцог жив! - Ну что ж, господа, - сказал морской офицер, - раз вы готовы признать вашего побежденного, скитающегося пр