и защищал гугенотов; был обвинен в ереси и сожжен на костре] и Дюфора только за то, что они, доверившись монаршему слову, отстаивали дело Реформации? - О, не говорите так, господин адмирал! - воскликнул Габриэль. - Не говорите, что король не сдержит торжественного обещания, данного мне! Ибо тогда - и это страшно! - восстанет не только моя вера, но и шпага. Не гугенотом я стану, а убийцей! - Никогда, если станете гугенотом! - возразил Гаспар де Колиньи. - Мы можем быть мучениками, но убийцами - никогда!.. Но ваша месть, не будучи кровавой, будет от этого не менее страшна. Своей дерзновенной отвагой, своей пылкой преданностью вы поможете делу обновления, которое, быть может, будет для короля пострашнее, чем удар кинжала. Не забывайте, Габриэль, что нам хотелось бы лишить его незаконно присвоенных прав и чудовищных привилегий... Вы могли судить сами, люблю ли я Францию, служу ли ей! Так знайте: я на стороне гугенотов потому, что вижу в Реформации величие и будущность родины. Габриэль, если бы вы хоть разок заглянули в книги нашего Лютера [Мартин Лютер (1483-1546) - основоположник протестантской религии в Германии], вы почувствовали бы, как дух пытливой мысли и свободы, которым они дышат, обновляет вашу душу, открывает перед вами новую жизнь! Познакомьтесь и с другими нашими книгами... вот с этой, например. - Он взял со стола лежавшую открытой книгу. - Вы поймете тогда эти смелые, суровые и вместе с тем меткие и прекрасные слова молодого парламентского советника в Бордо Этьенна Ла Боэси [Этьенн Ла Боэси (1530-1563) - писатель-гуманист. В своей книге "О добровольном рабстве" развивал передовые для того времени взгляды, обличая тиранию во имя свободы человека. Мысли Боэси, направленные против гнета королевской власти, использовали гугеноты в своей борьбе с королями-католиками], которые мы недавно прочитали в его книге "О добровольном рабстве": "Как прискорбно или как позорно видеть бесчисленное множество не подданных, а лишь рабов, принадлежащих одному человеку, который суть не правитель, а тиран, и притом не Геркулес [Геркулес - герой греческих мифов], не Самсон [Самсон - библейский герой, обладавший богатырской силой], а чаще всего самый подлый и слабый человечишко... " - Это и впрямь опасные и смелые речи, будящие мысль, - сказал Габриэль. - Впрочем, вы правы, господин адмирал. Возможно, что гнев меня и толкнет когда-нибудь в ваш стан, в стан угнетенных. Пока же, должен признаться, жизнь моя слишком полна и в ней не найдется места для новых мыслей, которые вы мне внушаете... Тем не менее Колиньи все еще с жаром продолжал излагать Габриэлю идеи и доктрины, бродившие в нем, словно молодое вино, и беседа между пылким молодым человеком и убежденным зрелым мужем затянулась далеко за полночь. Первый был решителен и порывист, как действие; второй - глубок и серьезен, как мысль. Адмирал, впрочем, почти не ошибся в своем мрачном пророчестве. Несчастье действительно уже готовилось взрастить семена, зароненные этой беседой в восприимчивую душу Габриэля. XXXIII. СЕСТРА БЕНИ Был августовский вечер, тихий и прозрачный. Луна еще не показалась на усеянном звездами небе, ласкавшем взгляд глубокой и спокойной синевою. Таинственная, чарующая ночь невольно располагала к мечтательности. И странно было ощущать это мягкое ночное спокойствие после бурного движения и шума, которыми преисполнен был ушедший день. Испанцы дважды шли на приступ и дважды были отброшены, но потери французов были слишком велики для небольшого гарнизона крепости. Неприятель же, наоборот, располагал мощными резервами и всегда мог пополнить свежими отрядами свои поредевшие ряды. Поэтому предусмотрительный Габриэль боялся, что испанцы предприняли эти два дневных штурма лишь с одной целью: изнурить силы, притупить бдительность осажденных и тем самым облегчить третий штурм, ночной. Однако на соборной церкви пробило уже десять, и ничто пока не подтверждало его опасений. В лагере испанцев не видно было ни единого огонька. Слышалась только заунывная перекличка часовых. Лагерь и город отдыхали после трудного дня. В последний раз объехав укрепления, Габриэль решил хоть немного отдохнуть от своего неусыпного бдения. Уже четыре дня провел он в Сен-Кантене, и город пока держался. Выстоять еще четыре дня - и обещание, данное королю Габриэлем, будет выполнено, а королю останется только выполнить свое. Габриэль приказал своему оруженосцу проводить его, но не сказал куда. После вчерашнего неудачного визита к настоятельнице он начинал сомневаться если не в преданности, то, по крайней мере, в сметке Мартен-Герра, а поэтому поостерегся сообщить ему сведения, полученные от Жана Пекуа, и мнимый Мартен-Герр, полагавший, что Габриэль предпринял обычный обход караулов, очень удивился, когда тот свернул на бастион де-ла-Рэн, где расположен был главный полевой лазарет. - Вы идете навестить кого-нибудь из раненых, монсеньер? - спросил он. - Тсс! - только ответил Габриэль, прижав палец к губам. Главный лазарет был устроен близ крепостного вала, неподалеку от предместья д'Иль. Это большое здание, где до осады хранили фураж, теперь приспособили под лазарет. Через открытую дверь Габриэль заглянул в эту обитель скорби и страданий, освещенную горящими лампами. Зрелище было удручающее. Там и сям расставлены были наспех складные койки, но такой роскошью пользовались только избранные. Большинство же раненых лежали на полу: на тюфяках, одеялах и даже на соломе. Пронзительные вопли и жалобные стоны звенели в воздухе. Раненые молили, звали хирургов и их помощников, но те просто не успевали всем им помочь. Производились только самые срочные ампутации, самые необходимые перевязки; остальным же мученикам, корчившимся от боли, приходилось ждать... Перед этой горестной и мрачной картиной даже самые доблестные сердца теряли мужество, а самые жестокие - безразличие к страданиям. Арно дю Тиль невольно затрепетал, а Габриэль побелел. Но вдруг на его лице промелькнула мягкая улыбка. В этом аду, похожем на Дантову преисподнюю, предстала пред ним нежная Беатриче [В "Божественной комедии" Данте рассказывает, как, пройдя через ад и чистилище, он встретил в раю свою возлюбленную Беатриче]: среди раненых медленно бродила задумчивая и печальная Диана или, вернее, сестра Бени. Никогда еще не казалась она прекраснее зачарованному Габриэлю. На придворных празднествах золото, алмазы и бархат несомненно были ей менее к лицу, чем в этом мрачном лазарете - грубошерстное платье, белый передник и косынка монахини. По изящному профилю, по величавой поступи и благородному взору ее можно было принять за воплощение милосердия, снизошедшего к страдальцам. Габриэль невольно вспомнил лживую, бесчестную Диану де Пуатье и, пораженный странным контрастом между обеими Дианами, подумал, что, наверное, бог одарил добродетелями дочь во искупление пороков матери. Уйдя в свои мысли, Габриэль даже и не замечал, как бежит время. А между тем час был уже поздний, хирурги кончили обход, всякое движение и шум замирали. Раненых уговаривали соблюдать тишину, отдыхать, и эти советы подкреплялись снотворным. Не прошло и получаса, как все успокоилось, насколько может быть спокойным страдание. Диана в последний раз обошла раненых, призывая их к покою и терпению. Потом, проверив врачебные предписания, она глубоко вздохнула и подошла к наружной галерее, чтобы подышать у двери свежим ночным воздухом и отдохнуть от горестных земных страданий. Она оперлась на каменные перила, подняла глаза к звездам и не заметила Габриэля, словно застывшего в десяти шагах от нее. Влюбленного возвратило на землю резкое движение Мартен-Герра, который, по-видимому, вовсе не разделял восторга своего господина. - Мартен, - шепнул Габриэль, - мне представляется редчайшая возможность! Я должен воспользоваться ею и поговорить с госпожой Дианой, быть может, в последний раз. А ты позаботься о том, чтоб нам не помешали, но далеко от меня не отходи. Ну, иди, иди! - А вы не боитесь, монсеньер, что мать настоятельница... - Она, вероятно, в другой палате. И, кроме того, не приходится выбирать перед лицом необходимости, которая может нас навеки разлучить. Мартену пришлось лишь смириться, и он ушел, бормоча про себя проклятия. А Габриэль, приблизившись к Диане и стараясь говорить как можно тише, позвал вполголоса: - Диана, Диана! Она вздрогнула, но, не освоившись еще с темнотой, так и не разглядела Габриэля. - Меня зовут? - спросила она. - И кто меня так зовет? - Я, - ответил Габриэль, будто достаточно было одного этого слова, чтобы она узнала его. И в самом деле, он не ошибся, ибо Диана заговорила уже дрожащим от волнения голосом: - Виконт д'Эксмес? В самом деле? Что же вы от меня хотите в этом месте и в этот час? Если вы привезли поклон от моего отца, как я слышала, то вы слишком медлили и плохо выбрали время и место встречи. А если не привезли, то я не желаю вас слушать... Почему вы молчите, виконт д'Эксмес? Вы не поняли меня? Что означает это молчание, Габриэль? - Габриэль? Ну, в добрый час! - воскликнул он. - Я не отвечал, Диана, потому что заледенел от ваших слов и не нашел в себе сил назвать вас герцогиней, как вы меня называли виконтом. Достаточно уж и того, что мы с вами на "вы". - Не называйте меня больше ни герцогиней, ни Дианой. Госпожи де Кастро здесь больше нет. Перед вами сестра Бени. Называйте меня сестрой, а я буду называть вас братом. - Как?.. Что вы хотите сказать? - в ужасе отпрянул от нее Габриэль. - Мне называть вас сестрой? О боже, отчего вы хотите, чтоб я вас называл сестрой? - Но теперь все меня так зовут. Разве это страшное имя? - Ах да, да... Конечно... Или, вернее, нет... Простите меня, я безумец... Я к нему привыкну, Диана, привыкну... сестра моя. - Вот видите, - грустно улыбнулась Диана. - И хотя я еще не принесла обета, я ношу это истинно христианское имя потому, что сердцем я уже монахиня, а вскоре стану ею и в самом деле, лишь только получу на это разрешение от короля. Не привезли ли вы такого разрешения, брат мой? - О! - с болью в сердце воскликнул Габриэль. - Боже мой, в моих словах, уверяю вас, нет никакой горечи. Последнее время я так страдала среди людей, что, естественно, ищу прибежища. В ее тоне действительно слышались только страдание и печаль. Но к этой печали уже примешивалась невольная радость, которую она не смогла подавить при виде Габриэля. Ведь не так давно она считала, что потеряла его, а теперь он стоит перед нею бодрый, сильный и, быть может, любящий. Поэтому она бессознательно спустилась по ступеням крыльца и, словно притягиваемая магнитом, оказалась рядом с Габриэлем. - Слушайте, - сказал он, - пусть будет наконец устранено жестокое недоразумение, от которого разрываются наши сердца. Для меня нестерпима мысль, что вы меня не понимаете, считаете равнодушным к вам или - как знать? - даже своим врагом. Эта страшная мысль смущает меня при исполнении священной, трудной задачи, лежащей на мне. Но отойдем немного в сторону... сестра моя, ведь вы еще немного доверяете мне, верно же? Отойдем, пожалуйста, от этого здания, пусть никто не увидит и не услышит нас... Диана уже не колебалась. Она только взбежала на крыльцо, заглянула в палату, убедилась, что там все спокойно, и, тотчас же спустившись к Габриэлю, доверчиво оперлась на честную руку своего "рыцаря". - Спасибо, - сказал Габриэль, - нам дорога каждая минута. Знаете, чего я боюсь? - Чтобы настоятельница не помешала нам объясниться. Ей теперь известно, что я вас люблю. - Так вот почему, - протянула Диана, - добрая мать Моника сперва мне сообщила, что вы прибыли и желаете говорить со мной, а потом, узнав, очевидно, от кого-то о нашей любви, не позволила мне последние три дня выходить из обители и даже сегодня вечером хотела удержать меня дома. Но пришла моя очередь дежурить ночью в лазарете, и я пожелала непременно исполнить свой горестный долг. О, Габриэль, с моей стороны нехорошо обманывать такого доброго и любящего друга, правда? - Нужно ли мне говорить, - с грустью ответил Габриэль, - что со мной вы должны себя чувствовать как с братом? Но вы должны знать, что я, ваш преданный друг, готовый ради вас пойти на смерть, решился отныне внимать не голосу любви, а скорбному голосу долга. - Так говорите же, брат мой, - сказала Диана. "Брат мой"! Это обращение, и страшное и чарующее, все время напоминало Габриэлю о том странном распутье, на которое его привела судьба. Это магическое слово подавляло собой тот страстный, неудержимый порыв, который готов был уже вспыхнуть в сердце молодого человека. - Сестра моя, - довольно твердо заговорил он, - мне непременно надо было вас повидать и поговорить с вами, чтоб обратиться к вам с двумя просьбами. Одна относится к прошлому, другая - к будущему. Вы добры и великодушны, Диана, и вы не откажете в них другу, который, быть может, уже не встретит вас на своем пути. - Ах, не говорите так, не говорите! - в отчаянии воскликнула Диана. - Я говорю вам это, сестра моя, не для того, чтобы встревожить вас, а для того, чтобы вы не отказали мне в прощении, а также в одной милости. Прощения прошу за тот испуг, за то огорчение, которые вам причинил, вероятно, мой бред в день последней нашей парижской встречи. Увы, сестра моя, тогда говорил с вами не я, а горячка. Я поистине не знал, что говорил. Сделанное мною в тот самый день страшное открытие, которое я с трудом таил от вас, сводило меня с ума и ввергало в отчаяние. Вы помните, должно быть, что долгая и мучительная болезнь, чуть было не стоившая мне жизни, настигла меня тотчас же после нашего неудачного свидания. - Мне ли это не понять, Габриэль? - Не зовите меня Габриэлем, бога ради! Продолжайте называть меня братом... - Как вам угодно... брат мой, - ответила удивленная Диана. Но в этот момент неподалеку от них раздалась мерная поступь идущих людей, и Диана робко прижалась к Габриэлю. - Кто это? Боже! Нас увидят! - шепнула она. - Это наш дозор, - с досадой поморщился Габриэль. И, увлекая за собой испуганную Диану, он взбежал по лестнице, которая упиралась в каменную балюстраду. Там, между пустой караульной будкой и зубцами стены, они и остановились. Патруль прошел в двадцати шагах, не заметив их. "Совершенно незащищенный пункт", - подумал Габриэль. Но тут же заговорил с Дианой, все еще не оправившейся от страха. - Успокойтесь, сестра моя, опасность миновала. Но выслушайте меня, а то время уходит... Вы еще не сказали мне, что простили мое безумие... - Разве горячка и отчаяние нуждаются в прощении? - сказала Диана. - Нет, только в сочувствии, в утешении, брат мой. Я на вас не сердилась, я только плакала. - Спасибо! - воскликнул Габриэль. - Но вы должны избавить меня и от тревоги за наше будущее. Поймите меня: вы - одна из лучезарных целей моей жизни. Шагая к этой цели, я должен быть спокоен и думать только об опасностях пути. Я должен быть уверен, что в конце его меня ждете вы... Ждете с улыбкой скорби, если я приду, потерпев неудачу, или с улыбкой радости, если я приду с победой! Для этого между нами не должно быть никаких недомолвок. Между тем, сестра моя, вам необходимо будет поверить мне на слово... Ибо тайна, лежащая в основе моих поступков, принадлежит не мне. Я поклялся хранить ее... Ждите же меня! Спустя некоторое время я вернусь, чтобы сказать вам одно из двух: "Диана, я люблю тебя, ты должна быть моей, и нам надо сделать все для того, чтобы король согласился на наш брак". Либо я скажу вам: "Сестра моя, неодолимый рок воспротивился нашей любви и не желает, чтобы мы были счастливы. Ничего здесь от нас не зависит... Я возвращаю вам ваше слово. Вы свободны... Молча склоним головы и примиримся с неизбежным нашим жребием". - Что за странная и страшная загадка! - невольно вырвалось у Дианы. - Разгадку я смогу сообщить вам только по возвращении, - продолжал Габриэль. - До тех пор вы тщетно ломали бы себе голову над нею. А поэтому ждите и молитесь. Обещаете ли вы, во-первых, верить в меня, во-вторых, не носиться со скорбной мыслью уйти от мира и похоронить себя в монастыре? Обещаете ли вы верить мне? - Я верю в вас!.. Да, теперь я могу вам это обещать. Но почему вы хотите, чтоб я вернулась в мир? - Сестра, - сказал проникновенным и торжественным тоном Габриэль, - я прошу вас об этой милости, чтоб отныне спокойно и твердо идти своей страшной и, может быть, гибельной дорогой в полной уверенности, что я найду вас свободной. Я знаю, что вы будете меня ждать... - Хорошо, брат мой, я послушаюсь вас, - ответила Диана. - О, спасибо, спасибо! Теперь грядущее принадлежит мне. Дайте мне руку в залог своего обещания, сестра. - Вот она, брат. - О, тогда я уверен в победе! - пылко воскликнул Габриэль. Но в эту минуту донеслись голоса, зовущие сестру Бени, а из вражеских траншей - какой-то неясный шум. В первые мгновения Габриэль, испугавшись за Диану, не обратил внимания на этот шум. - Меня ищут, зовут.. Господи! Что, если нас застанут вместе? До свидания, брат мой! До свидания, Габриэль! - До свидания, сестра моя! До свидания, Диана! Идите! Я останусь здесь. Скажите, что вы только вышли подышать свежим воздухом. До скорой встречи, и еще раз спасибо! Диана, сбежав по лестнице, поспешила навстречу людям с факелами, которые во весь голос выкрикивали ее имя. Впереди шла мать Моника. Кто же мог всполошить настоятельницу? Разумеется, Арно, который затем, скроив невероятно постную рожу, присоединился к людям, бросившимся на поиски сестры Бени. Ни у кого не было столь чистосердечного вида, как у этого негодяя. Недаром он так похож был на честного Мартен-Герра. Увидев, что Диана благополучно встретилась с матерью Моникой и ее людьми, Габриэль успокоился и собрался было спуститься с вала, когда вдруг перед ним выросла тень. Какой-то человек из лагеря неприятеля, до зубов вооруженный, уже занес ногу над стеной. Подбежать к этому человеку, свалить его ударом шпаги и с криком: "Бей тревогу!" - подскочить к неожиданно выросшей над стеной стремянке, усеянной испанцами, - все это было для Габриэля делом одной секунды. Было ясно: противник решился на ночной штурм. Габриэль не ошибся - испанцы недаром ходили дважды на приступ днем! Но провидение или, говоря точнее, любовь привела сюда Габриэля. Он ухватился за оба конца стремянки и опрокинул ее в ров вместе с десятью стоявшими на ней испанцами. Крики несчастных смешались с криками Габриэля, призывавшего: "К оружию!". Однако неподалеку от него уже приподнималась над стеной другая лестница, а Габриэль, как назло, не мог ни во что упереться. По счастью, он разглядел в темноте каменную глыбу, и так как опасность удвоила его силы, то ему удалось ее поднять, взвалить на парапет, а оттуда столкнуть на вторую стремянку. Страшная тяжесть сразу расколола лестницу пополам, и испанцы полетели в ров. Устрашенные гибелью товарищей, враги заколебались. Между тем крики Габриэля разбудили осажденных. Барабаны забили сбор; набатный колокол зазвонил в церкви капитула. Не прошло и пяти минут, как на вал сбежалось больше ста человек, готовых вместе с виконтом д'Эксмесом отбросить новых нападающих. Итак, дерзкая попытка неприятеля не удалась. Нападавшим оставалось только бить отбой, что они и поспешили сделать, оставив на месте схватки немало трупов. Город был еще раз спасен, и еще раз - благодаря Габриэлю. Но Сен-Кантену надо было продержаться еще долгих четыре дня. XXXIV. ПОБЕДА В ПОРАЖЕНИИ После неожиданного отпора неприятель понял, что овладеет городом не раньше, чем уничтожит одно за другим все средства сопротивления, какие еще оставались у обороняющихся. Поэтому в течение последующих трех дней не было ни одного штурма. Защитники крепости, воодушевленные сверхъестественным мужеством, казались непобедимыми, и, когда противник бросился на стены, стены оказались менее стойкими, чем сердца. Башни обваливались, рвы заполнялись землей, весь пояс укреплений рушился камень за камнем. Затем, на четвертый день после ночного нападения, испанцы наконец отважились на новый штурм. Это был восьмой, и последний день отсрочки, обещанной королю Габриэлем. Если неприятель и на этот раз будет отбит, отец его получит свободу. В противном случае все его труды, все его усилия пойдут прахом, а Диану, отца и его самого, Габриэля, ждет гибель. Поэтому в тот последний день он проявил невиданную доселе отвагу. Никто бы не поверил, что в человеке могут таиться такие неисчерпаемые силы, такая могучая воля. Он не думал об опасностях, о смерти, а только о своем отце и о своей невесте и бросался на пики, ходил под пулями и ядрами, словно заговоренный. Габриэль, раненный камнем в бок, наконечником копья в лоб, не чувствовал боли; он будто опьянел от воодушевления: носился с места на место, колол, разил, рубил, словом и делом поднимая товарищей на бой. Его видели повсюду, где заваривалось особенно жаркое дело. Он вдохновлял весь город. Он один стоил десяти, двадцати, ста бойцов. И при этом невероятном увлечении борьбой он не терял ни на миг самообладания и осмотрительности. Замечая быстрым, как молния, взглядом опасность, он мгновенно отражал ее. Атака продолжалась шесть часов кряду. К семи часам стемнело, и неприятель затрубил отбой. И когда последний испанец покинул последний атакуемый редут, Габриэль, обессилев от усталости и счастья, упал на руки стоявших рядом людей. С триумфом его отнесли в ратушу. Раны Габриэля были не страшны, и его забытье длилось недолго. Когда он очнулся, подле него сидел сияющий адмирал Колиньи. - Адмирал, не сон ли это? - спросил Габриэль. - Сегодня неприятель опять пошел на страшный приступ, и мы опять его отбили? - Да, друг мой, и не без вашей помощи, - ответил Гаспар. - Значит, восемь дней, что предоставил мне король, истекли? - воскликнул Габриэль. - Слава богу! - А чтобы окончательно поставить вас на ноги, я пришел к вам с отличными известиями, - продолжал Колиньи. - Оборона Сен-Кантена позволила наладить оборону всей территории. Один из моих лазутчиков, ухитрившийся повидать коннетабля, обнадежил меня как нельзя более на этот счет. Господин де Гиз прибыл в Париж с пьемонтской армией и вместе с кардиналом Лотарингским готовит город и людей к обороне. Обезлюдевший и разрушенный Сен-Кантен теперь уже не сможет выдержать ближайшего штурма, но его и наша задача выполнена. Франция спасена, мой друг! - Ах, адмирал, вы не знаете, как вы осчастливили меня! - обрадовался Габриэль. - Но позвольте спросить вас вот о чем. Не из пустого тщеславия я задаю вам такой вопрос. Вы меня теперь достаточно знаете, чтобы поверить этому. В основе этого вопроса лежит очень веское, очень важное побуждение, поверьте. Вот он: считаете ли вы, господин адмирал, что удачной обороной за последние восемь дней Сен-Кантен в некоторой мере обязан мне? - В полной мере, друг мой, в полной мере! - ответил Гаспар де Колиньи с благородной прямотой. - В день прибытия вы видели, что я не решался взять на себя страшную ответственность, которой сен-кантенцы хотели обременить мою совесть. Я собирался сам сдать испанцам ключи от города. На другой день вы завершили свой подвиг, введя в город подмогу и подняв тем самым дух осажденных. Я уж не говорю о ваших превосходных советах нашим инженерам и саперам. Не говорю и о блестящей храбрости, какую вы всегда и повсюду проявляли при каждом штурме. А кто четыре дня назад словно чудом спас город от ночной атаки? А кто еще сегодня был так неслыханно храбр и удачлив, что продлил казавшееся уже невозможным сопротивление? Это все вы, мой друг, вы, находившийся одновременно повсюду, по всей линии обороны! Недаром наши солдаты называют вас не иначе, как капитан "Сам-Пятьсот", Габриэль. Говорю вам с искренней радостью и глубокой благодарностью: вы - первый и единственный спаситель этого города, а следовательно, и Франции. - О, благослови вас бог за ваши добрые и снисходительные слова, господин адмирал! Но простите меня за такой вопрос: не будете ли вы добры повторить их его величеству? - Таково не только мое желание, но и мой долг, - сказал Колиньи, - а вам ведомо, что долгу своему Гаспар де Колиньи не изменяет никогда. - Какое счастье! И как я буду вам обязан, адмирал! Но позвольте просить вас еще об одном одолжении: пожалуйста, никому не говорите о той помощи, которую мне удалось вам оказать в вашем славном труде. Пусть о ней знает только король. Тогда он увидит, что я трудился не ради славы и шума, а ради верности своему слову. Теперь-то он имеет полную возможность отблагодарить меня наградой, тысячекрат более завидной, чем все почести и титулы в его королевстве. - Ну, это, видно, и впрямь великолепная награда, - ответил адмирал. - Дай бог, чтоб король не поскупился на нее. Я, во всяком случае, поступлю согласно вашему желанию, Габриэль. - Ах, - воскликнул Габриэль, - как давно я не испытывал такого душевного покоя! Теперь я весело взойду на валы и буду биться там с легким сердцем. Разве железо и свинец посмеют коснуться человека, полного надежд? - Все же не слишком-то полагайтесь на это, - улыбаясь, ответил адмирал. - Теперь доступ в город почти открыт, и достаточно нескольких пушечных выстрелов, чтобы снести последние укрепления. К тому же у нас не хватает солдат. Первый же приступ отдаст крепость в руки неприятеля. - А не может ли подоспеть нам на помощь господин де Гиз? - Господин де Гиз не станет рисковать своими солдатами ради города, уже на три четверти взятого, и это будет вполне разумно с его стороны. Пусть он держит их в сердце Франции, где они сейчас необходимы. Сен-Кантен обречен, и теперь ему остается только пасть со славою, к чему мы должны приложить свою руку. Нужно, чтоб победа над Сен-Кантеном обошлась испанцам дороже, чем поражение! - Ну что ж, пусть будет так! - весело подхватил Габриэль. - Для забавы продержимся еще несколько дней. Это даст герцогу де Гизу еще немного времени. Действительно, Филипп II и его военачальник Филибер-Эммануил, разъяренные долгой задержкой перед городом, не рискнули после десяти безумных приступов пойти еще на один, не имея полной уверенности в успехе. Как и в прошлый раз, они сделали трехдневную передышку и в течение этих дней ограничивались только обстрелом. За это время адмирал и виконт д'Эксмес всячески пытались заделать проломы в стенах, но не хватало ни рабочих рук, ни сил. В городе не сохранилось ни одной уцелевшей стены. Дома зияли пустотой, а солдаты, не составляя сплошной единой цепи, торчали поодиночке на главных укрепленных пунктах. Габриэль сам убедился в этом. Фактически город был взят еще до того, как был подан сигнал на приступ. Но неприятелю не пришлось войти в город через ту брешь, которую защищал Габриэль. Вместе с ним были де Брейль и Жан Пекуа. Они втроем так яростно сражались, творили такие чудеса удали, что сумели трижды отбить напор осаждающих. Габриэль целиком отдался радости боя, и Жан Пекуа так восхищался его ударами, что, зазевавшись, чуть не погиб сам. Габриэлю пришлось дважды спасать жизнь своего почитателя. Горожанин тут же на месте поклялся виконту в преданности и верной службе. Но несмотря на эти героические усилия, город уже не мог сопротивляться, и вскоре враги наводнили улицы Сен-Кантена. Итак, после семнадцати дней осады и одиннадцати штурмов город сдался. XXXV. АРНО ДЮ ТИЛЬ СНОВА ОБДЕЛЫВАЕТ СВОИ ДЕЛИШКИ Поначалу вражеские солдаты занялись грабежом в пылающем городе, но Филибер тут же принял крутые меры и водворил порядок. Когда адмирал Колиньи предстал перед ним, тот встретил его с должным почетом. - Я не умею карать за храбрость. С Сен-Кантеном мы обойдемся не хуже, чем если бы он сдался в первый же день. И победитель, не менее великодушный, чем побежденный, стал обсуждать с адмиралом приемлемые условия сдачи. Конечно, Сен-Кантен был объявлен испанским городом, но всем жителям, не пожелавшим пребывать под иностранным владычеством, предоставлялось право уехать, оставив в городе свое недвижимое имущество. Солдаты и горожане признаны были свободными, за исключением пятидесяти человек, которые по выбору городских или военных властей остаются за Филибером. Они, независимо от пола, возраста и общественного положения, должны быть выкуплены - условие, необходимое для уплаты задержанного жалованья солдатам. По отношению к Колиньи, который за время осады исчерпал все свои личные средства, было проявлено удивительное великодушие: он был избавлен от выкупа и ему предложили хоть на следующий день вернуться в Париж. Эти условия были вполне приемлемы, и Колиньи вынужден был на них согласиться. Горожане же приняли их с радостью, хоть и не без опасений. В самом деле, как знать, на кого падет страшный выбор Филибера-Эммануила и его совета? Это будет известно только на следующий день. Арно дю Тиль, этот деятельный и находчивый коммерсант, всю ночь ломал голову над своими делами и придумал комбинацию, которая сулила ему немалую прибыль. Он оделся как можно богаче, и с самого утра принялся разгуливать по улицам, уже кишевшим разноплеменными победителями: немцами, англичанами, испанцами... "Поистине вавилонское столпотворение! - думал озабоченный Арно, слыша вокруг только чужую речь. - По-английски я знаю всего несколько слов. Как же мне столковаться с ними?.. " - Эй ты, кишка с требухой! Стой, каналья! - крикнул кто-то в этот миг за его спиной. Арно живо повернулся к тому, кто, несмотря на ярко выраженный английский акцент, как будто владел и всеми тонкостями французской речи. Это был рослый парень, бледный, рыжий, который, должно быть, хитер был в торговых делах и глуп в житейских. Арно дю Тиль с первого же взгляда узнал в нем англичанина. - Чем могу служить? - спросил он англичанина. - Я вас беру в плен, вот и вся ваша служба, - ответил тот, уснащая свою речь английскими словечками. - Отчего же именно меня, а не кого-нибудь другого? Отчего, например, не вот этого ткача? - Потому что вы одеты побогаче, чем ткач. - Вот как? А по какому праву, скажите на милость, меня останавливаете вы, простой стрелок, насколько я понимаю? - О, я действую не от своего имени, а от имени лорда Грея, моего начальника, который командует английскими стрелками. Герцог Филибер-Эммануил выделил ему как долю в добыче право на трех пленных - двух дворян и одного горожанина. А мой начальник знает, что я не калека и не слепой. Вот он и послал меня на охоту - приказал добыть ему трех дорогих пленных. Вы наилучшая дичь из всей, что попадалась мне на пути. - Слишком большая честь для бедного оруженосца, - потупился Арно. - А хорошо ли будет меня кормить ваш начальник? - Ты что, плут, надеешься, что он тебя долго будет кормить? - Полагаю, до того самого дня, когда ему будет угодно вернуть мне свободу, - ответил Арно. - Не даст же он мне умереть с голоду. - Гм! Неужто я и вправду принял облезлого волка за лису с прекрасным мехом? - Боюсь, что так, господин стрелок, и если господин Грей, ваш начальник, обещал вам комиссионные за пленных, то я очень опасаюсь, как бы двадцать или тридцать палочных ударов не были единственным доходом, который вам сулит мой плен. А впрочем, говорю я это не для того, чтоб отбить у вас вкус ко мне. Советую вам попробовать. - Возможно, ты и прав, мошенник, - сказал стрелок, присматриваясь к лукавым глазкам Арно, - и я на тебе не заработаю того, что мне обещал лорд Грей - один ливр с каждой сотни выручки. "Вот кто мне нужен", - подумал Арно, а вслух произнес: - Вот что, друг-неприятель, если я натолкну вас на богатую добычу, на пленника, цена которому этак тысяч десять ливров, чем вы отблагодарите меня за это? - Тысяч десять?! - воскликнул англичанин. - В такую цену пленники в самом деле редки. Ведь на мою долю выпадет тогда сто ливров. Заработок знатный! - Да, но добрую половину его пришлось бы уступить приятелю, который показал бы вам путь к этим денежкам. Разве это не справедливо? - Идет! - сказал, с минуту поколебавшись, стрелок лорда Грея. - Отведите меня только к этому человеку и назовите его мне. - Далеко нам идти не придется, - ответил Арно. - Отойдем-ка в сторонку. Подождите, я не хочу показываться с вами на городской площади. Дайте мне спрятаться за угол этого дома. А вы идите вперед. Видите на балконе ратуши дворянина, беседующего с горожанином? - Вижу. Это он и есть? - Он самый. - А зовут его как? - Виконт д'Эксмес. - Вот как? Это и есть виконт д'Эксмес! О нем в лагере много говорили. Так он не только удалой, но и богатый малый? - Конечно. - Так вы его хорошо знаете, приятель? - Еще бы! Я его оруженосец. - Ах, Иуда! - вырвалось у стрелка. - Нет, - ответил спокойно Арно, - Иуда повесился, а я не повешусь. - Вас избавят, пожалуй, от этакого труда, - проворчал англичанин, любитель пошутить. - Послушайте, не хватит ли попусту болтать? - огрызнулся Арно. - Состоится наша сделка? Да или нет? - Состоится. Я отведу вашего господина к милорду. Затем вы мне укажете еще одного знатного человека и какого-нибудь разбогатевшего горожанина, если знаете такого. - Знаю такого на тех же условиях: половина комиссионных мне. - Вы ее получите, поставщик дьявола. - Я ваш поставщик. Но только, смотрите, без плутовства. Мошенники должны между собою ладить. Да вы от меня и не ушли бы. Ваш начальник платит наличными? - Наличными и вперед. Вы пойдете с нами к милорду, как бы провожая виконта д'Эксмеса, я получу свои денежки и сейчас же отдаю вам половину. Но вы из благодарности поможете мне найти еще двух пленников, не так ли? - Посмотрим. Сперва займемся первым. - Это дело мы живо уладим. Ваш хозяин настолько свиреп в бою, что, наверное, кроток в обычное время. Таких мы видали. Подойдите к нему минуты за две до моего прихода и стойте за его спиной. Увидите, что дело свое я знаю. Арно так и сделал. Расставшись со своим достойным компаньоном, он пошел в ратушу и, смиренно войдя в комнату, где Габриэль беседовал с Жаном Пекуа, спросил его, не нужен ли он ему. Не успел он договорить фразу, как вошел стрелок. Англичанин, придав себе подобающий вид, подошел прямо к виконту, изумленно глядевшему на него, и поклонился ему. - Я имею честь говорить с монсеньером виконтом д'Эксмесом? - спросил он с той учтивостью, с какой торговец обращается к покупателю. - Да, я виконт д'Эксмес, - ответил Габриэль с возрастающим удивлением. - Что вам нужно от меня? - Вашу шпагу, монсеньер, - склонился перед ним стрелок. - Что? - с презрением воскликнул Габриэль, отшатнувшись. - Я говорю с вами от имени моего начальника, лорда Грея, монсеньер, - сказал стрелок. - Вы состоите в числе пятидесяти военнопленных, которых должен передать победителям адмирал. Не сердитесь на меня, что я вынужден сообщить вам такую неприятную новость. - Сердиться? И не думаю. Но лорд Грей мог бы сам попросить у меня мою шпагу. Только ему могу отдать ее. - Как угодно монсеньеру. - И я полагаю, что он задержит меня только до выкупа? - О, будьте в этом уверены, монсеньер, - поспешил заявить стрелок. - Тогда идем, - сказал Габриэль. - Но ведь это же возмутительно! - сказал Жан Пекуа. - Напрасно вы уступаете, монсеньер. Сопротивляйтесь! Вы не сен-кантенец, вы не здешний! - Метр Жан Пекуа прав, - горячо вмешался Арно, украдкой подмигивая стрелку. - Да, мастер Пекуа дело говорит: вы, монсеньер, не сен-кантенский уроженец. И это лучше может засвидетельствовать метр Жан Пекуа. Метра Жана Пекуа знает весь город. Он здесь сорок лет живет. Он старшина своего цеха и командир стрелкового отряда. Что вы на это скажете, англичанин? - Скажу, - отозвался стрелок, поняв его, - что если передо мной метр Жан Пекуа, то мне приказано и его арестовать - он числится в моем списке. - Меня? - воскликнул тот. - Именно вас, метр. Пекуа вопрошающе поглядел на Габриэля. - Что делать, Жан, - с невольным вздохом сказал виконт д'Эксмес. - После того как мы исполнили свой солдатский долг, нам лучше всего признать теперь права победителя. Придется примириться, метр Жан Пекуа. - И пойдем за этим человеком? - спросил тот. - Ну да, друг мой. Я даже рад, что меня не разлучают с вами. - Это верно, монсеньер, - проговорил растроганный Жан Пекуа, - и раз такой доблестный воин, как вы, примиряется с подобным жребием, то мне ли роптать, ничтожному горожанину? Идем, негодяй! - обратился он к стрелку. - Решено! Я пленник твой или твоего начальника. - Вы тоже пойдете со мной к лорду Грею, - сказал стрелок, - и останетесь у него до тех пор, пока не внесете подходящий выкуп. - Так я у него до гроба останусь, чертов сын! - крикнул Жан Пекуа. - Не видать твоему начальнику моих экю! Скорее подохну. Пусть он меня кормит, если он христианин, до последнего моего часа, и кормит сытно, предупреждаю тебя! Стрелок испуганно посмотрел на Арно дю Тиля, но тот успокоил его, показав взглядом на Габриэля, которого рассмешил выпад приятеля. Англичанин оценил шутку и благодушно рассмеялся. - Итак, монсеньер, и вы, метр, - сказал он, - я вас пове... - Вы нам покажете дорогу к лорду Грею, - высокомерно остановил его Габриэль, - и мы обо всем договоримся с вашим начальником. - Как вам будет угодно, монсеньер, - покорно ответил стрелок. И, шагая перед ними на почтительном расстоянии, он отвел их к лорду Грею. Следом за пленниками шел Арно дю Тиль. Лорд Грей был флегматичным, до крайности скучным солдафоном, смотревшим на войну как на деловое предприятие. Узнав, что ему и его людям предстояло удовольствоваться лишь тремя пленными, он впал в дурное расположение духа и посему принял Габриэля и Жана Пекуа с холодным достоинством. - Значит, на мою долю выпала честь иметь пленником виконта д'Эксмеса, - бесстрастно усмехнулся он, с любопытством присматриваясь к Габриэлю. - Наделали же вы нам, сударь, хлопот! - Я сделал что мог, - скромно ответил Габриэль. - Вы способны на многое, с чем вас и поздравляю, - продолжал лорд Грей. - Но речь не о том. Жребий войны - хотя вы и творили чудеса, чтоб его отвести, - отдал вас в мои руки вместе с вашей доблестной шпагой. О, сохраните, сохраните ее, сударь, - заторопился он, видя, что Габриэль собирается отстегнуть шпагу, - но, чтобы иметь право ею пользоваться, вы должны чем-то поступиться, не так ли? Обсудим это. Я знаю, что богатство и храбрость не всегда идут рядом. Однако я не могу нести чрезмерные убытки. Как вы полагаете? Пять тысяч экю, сударь, подходящая цена вашей свободы? - Нет, милорд, - сказал Габриэль. - Нет? Вы находите ее слишком высокой? Ах, проклятая война! Ну, так четыре тысячи экю - вполне сходная цена, черт возьми! - Недостаточная, - холодно ответил Габриэль. - Как? Что вы сказали? - воскликнул англичанин. - Вы неправильно поняли мои слова. Вы спросили меня, нахожу ли я достаточным выкупом пять тысяч экю, а я вам отвечаю: нет. Ибо, по моей оценке, я стою вдвое больше, милорд. - Вот это хорошо! - радостно закивал англичанин. - И ваш король действительно должен не пожалеть этой суммы, дабы сохранить такого удальца. - Надеюсь, что к нему не понадобится обращаться, ибо мое состояние позволяет мне самому справиться с этим непредвиденным расходом. - Стало быть, все складывается отлично, - продолжал несколько озадаченный лорд Грей. - При таком положении вещей вам придется уплатить мне десять тысяч экю. А когда, простите, вы их упл