лю этого мошенника! - Он и впрямь мошенник, - сказал Габриэль. Он уже был готов поверить рассказу Мартен-Герра, когда в комнату вошла кормилица, а за ней какой-то крестьянин. - Что же это, в конце концов, означает? - спросила Алоиза. - Вот этот человек приехал к нам с известием, что ты, Мартен-Герр, умер! VI. ДОБРОЕ ИМЯ МАРТЕН-ГЕРРА ПОНЕМНОГУ ВОССТАНАВЛИВАЕТСЯ - Что я умер? - ужаснулся Мартен-Герр, услыхав слова Алоизы. - Господи Иисусе! - завопил, в свою очередь, крестьянин, взглянув на лицо оруженосца. - Значит, "я", который не "я", помер! Силы небесные! - продолжал Мартен. - Значит, хватит с меня двойной жизни! Это не так уж плохо, я доволен. Говори же, дружище, говори, - прибавил он, обращаясь к пораженному крестьянину. - Ах, сударь, - едва выговорил посланец, оглядев и ощупав Мартена, - как это вас угораздило приехать раньше меня? Я ведь торопился изо всех сил, чтобы выполнить ваше поручение и заполучить от вас десять экю! - Вот оно что! Но, голубчик ты мой, я тебя никогда не видел, - сказал Мартен-Герр, - а ты со мной говоришь, будто век меня знаешь... - Мне ли вас не знать? - изумился крестьянин. - Разве не вы поручили мне прийти сюда и объявить, что Мартен-Герра повесили? - Как-как? Да ведь Мартен-Герр - это я! - Вы? Не может быть! Значит, вы сами объявили о том, что вас повесили? - спросил крестьянин. - Да где же и когда я говорил про такое зверство? - допытывался Мартен. - Значит, все вам сейчас и выложить? - Да, все! - Несмотря на то, что вы же предупредили - "молчок"? - Несмотря на "молчок". - Ну, ежели у вас такая плохая память, так и быть, расскажу. Тем хуже для вас, если сами велите! Шесть дней назад поутру я полол сорняки на своем поле... - А где оно, твое поле? - перебил Мартен. - И мне в самом деле нужно вам отвечать? - спросил крестьянин. - Конечно, дубина! - Так вот, поле мое за Монтаржи, вот оно где!.. И вот, пока я трудился, вы проехали мимо. За плечами у вас был дорожный мешок. "Эй, друг, что ты там делаешь?" - это вы так спросили. "Сорняки полю, сударь мой", - ответил я. "И сколько тебе дает такая работа?" - "На круг по четыре су в день". - "А не хочешь заработать сразу двадцать экю за две недели?" - "Ого-го-го!" - "Да или нет?" - "Еще бы!" - "Так вот. Немедленно отправляйся в Париж. Если ты ходишь бойко, то через пять или шесть суток будешь там. Спросишь, где находится улица Садов святого Павла и где там живет виконт д'Эксмес. В его особняк ты и направишься. Его самого на месте не будет, но ты там найдешь почтенную даму Алоизу, его кормилицу, и скажешь ей... Слушай внимательно. Ты скажешь ей: "Я приехал из Нуайона". Понимаешь? Не из Монтаржи, а из Нуайона. "Я приехал из Нуайона, где две недели назад повесили одну вам знакомую личность, по имени Мартен-Герр". Запомни хорошенько: Мартен-Герр. "У него отняли все деньги, и, чтоб он не проговорился, его повесили... Но когда его волокли на виселицу, он улучил минутку и на ходу шепнул мне, чтоб я сообщил вам про эту беду. Он мне обещал, что за это вы отсчитаете мне десять экю. Я сам видел, как его повесили, вот я и пришел..." Вот так ты должен сказать той доброй женщине. Понял?" - "Хорошо, сударь, - ответил я, - но сначала вы говорили мне про двадцать экю, а теперь говорите только про десять". - "Дурачина! Вот тебе задаток - первые десять". - "Тогда в добрый час, - говорю я. - Ну, а если добрая дама Алоиза спросит меня, каков из себя этот Мартен-Герр, которого я никогда не видал?" - "Гляди на меня". - "Гляжу". - "Так вот, ты опишешь ей Мартен-Герра, как будто он - это я!" - Удивительное дело! - прошептал Габриэль, внимательно слушая этот странный рассказ. - Значит, - продолжал крестьянин, - я, сударь, и явился объявить все, о чем вы мне говорили. А оказалось, вы попали сюда раньше меня! Оно, конечно, я заглядывал на пути в трактиры... однако поспел вовремя. Вы дали мне шесть дней, а сегодня как раз шестой день, как я вышел из Монтаржи. - Шесть дней, - печально и задумчиво промолвил Мартен-Герр. - Шесть дней назад я прошел через Монтаржи! Н-да... Думается мне, дружище, что рассказ твой - сущая правда. - Да нет же, - стремительно вмешалась Алоиза, - напротив, этот человек просто обманщик! Ведь он уверяет, будто говорил с вами в Монтаржи шесть дней назад, а вы вот уже двенадцать дней никуда не выходили из дома! - Так-то оно так, - отвечал Мартен, - но мой двойник... - И потом, - перебила его кормилица, - нет еще и двух недель, как вас повесили в Нуайоне, а раньше вы говорили, что повесили вас месяц назад!.. - Конечно, - согласился оруженосец, - сегодня как раз месяц... Но между тем мой двойник... - Пустая болтовня! - вскричала кормилица. - Ничуть, - вмешался Габриэль, - я полагаю, что этот человек указал нам дорогу истины! - О, господин, вы не ошиблись! - радостно закивал головой крестьянин. - А как мои десять экю? - Можешь не беспокоиться, - сказал Габриэль, - но ты сообщишь нам свои имя и местожительство. Возможно, со временем ты понадобишься как свидетель. Я, кажется, начинаю распутывать клубок многих преступлений... - Но, ваша светлость... - пытался возражать Мартен. - А сейчас довольно об этом, - оборвал Габриэль. - Ты, Алоиза, последи, чтоб этот добрый человек ушел, ни на что не жалуясь. В свое время дело это разрешится... Однако уже восемь часов. Пора идти в Лувр. Если король даже не примет меня до полудня, я, по крайней мере, поговорю с адмиралом и герцогом де Гизом. - После свидания с королем вы сразу же вернетесь домой? - Сразу же. Не волнуйся, кормилица. Я предчувствую, что, несмотря ни на что, выйду победителем. - Да, так оно и будет, если господь бог услышит мою горячую молитву! - прошептала Алоиза. - А тебя, Мартен, мы тоже оправдаем и восстановим в своих правах... но не раньше, чем добьемся другого оправдания и другого освобождения. А пока будь здоров, Мартен. До свидания, кормилица. Они оба поцеловали руку, которую им протянул молодой человек. Потом он, строгий и суровый, набросил на себя широкий плащ, вышел из дома и направился к Лувру. "Вот так же много лет назад ушел его отец и больше не вернулся..." - подумала кормилица. Когда Габриэль миновал мост Менял и оказался на Гревской площади, он заметил ненароком какого-то человека, тщательно закутанного в грубый плащ. Видно было, что незнакомец старается скрыть свое лицо под широкополой шляпой. Габриэлю почудилось что-то знакомое в его фигуре, однако он не остановился и прошел мимо. Незнакомец же, увидав виконта д'Эксмеса, рванулся было к нему, но сдержался и только тихо окликнул его: - Габриэль, друг мой! Он приподнял свою шляпу, и Габриэль понял, что он не ошибся. - Господин де Колиньи! Вот это да! Но что вы делаете в этом месте и в эту пору? - Не так громко, - произнес адмирал. - Признаться, мне бы не хотелось, чтоб меня узнали. Но при виде вас, друг мой, я не удержался и окликнул вас. Когда же вы прибыли в Париж? - Нынче утром, - ответил Габриэль, - и шел я как раз в Лувр, чтобы повидаться с вами. - Вот и хорошо! Если вы не слишком торопитесь, пройдемся вместе. А по дороге расскажете, что же с вами приключилось. - Я расскажу вам все, что только можно рассказать самому преданному другу, - отвечал Габриэль, - но сначала, господин адмирал, разрешите задать вам вопрос об одном исключительно важном для меня деле. - Я предвижу ваш вопрос, - ответил адмирал, - но и вам, друг мой, совсем не трудно предвидеть мой ответ. Вы, наверно, хотите знать, сдержал ли я обещание, данное вам? Поведал ли я королю о той доблести, которую вы проявили при обороне Сен-Кантена? - Нет, адмирал, - возразил Габриэль, - не об этом, поверьте мне, я хотел вас спросить. Я вас знаю и поэтому не сомневаюсь, что по возвращении вы исполнили свое обещание и рассказали королю о моих заслугах. Возможно, вы даже преувеличили их перед его величеством. Да, я это знаю наперед. Но я не знаю и с нетерпением жажду узнать: что ответил Генрих Второй на ваши слова? - Н-да... - вздохнул адмирал. - В ответ на мои слова Генрих Второй спросил меня, что же с вами, в конце концов, стало. Мне было трудно дать ему точный ответ. В письме, которое вы написали мне, покидая Сен-Кантен, не было никаких сведений, вы только напоминали мне о моем обещании. Я сказал королю, что в бою вы не пали, но, по всей вероятности, попали в плен и постеснялись поставить меня об этом в известность. - И что же король? - Король, друг мой, сказал: "Хорошо!" - и слегка улыбнулся. Когда же я вновь заговорил о ваших боевых заслугах, он прервал меня: "Однако об этом хватит" - и переменил тему разговора. - Я так и знал, - с горечью заметил Габриэль. - Мужайтесь, друг! - произнес адмирал. - Вспомните, еще в Сен-Кантене я советовал вам не слишком-то рассчитывать на признательность сильных мира сего. Габриэль гневно выпалил: - Король постарался позабыть обо мне, полагая, что я покойник или пленник! Но если я предстану перед ним и предъявлю свои права, ему придется все вспомнить! - А если память его все-таки не прояснится? - спросил адмирал. - Адмирал, - сказал Габриэль, - каждый оскорбленный может обратиться к королю, и он рассудит. Но когда оскорбитель сам король, нужно обращаться лишь к богу - и он отомстит. - Тогда, насколько я понимаю, вы сами готовы стать оружием высшей справедливости? - Вы не ошиблись, адмирал. - Хорошо, - сказал Колиньи, - может быть, сейчас самое время вспомнить разговор о религии угнетенных, который мы имели однажды. Я вам тогда говорил о верном способе карать королей, служа истине. - О, я как раз тоже вспоминал об этой беседе, - ответил Габриэль. - Как видите, память мне ничуть не изменила. И, возможно, что я прибегну к вашему способу... - Если так, не сможете ли вы мне уделить всего один час? - Король принимает лишь после полудня. До этого я в вашем распоряжении. - Тогда идемте со мной. Вы настоящий рыцарь, и поэтому я не беру с вас никакой клятвы. Дайте мне только слово хранить в тайне все, что вам придется услышать и увидеть. - Обещаю вам, я буду глух и нем. - Тогда следуйте за мною, - произнес адмирал, - и если в Лувре вам была нанесена обида, то вы, по крайней мере, узнаете, как можно за нее расплатиться. Следуйте за мной. Колиньи и Габриэль прошли мост Менял, Сите и зашагали по извилистым, тесным улочкам, одна из которых именовалась в те давние времена улицей Святого Якова. VII. ФИЛОСОФ И СОЛДАТ Колиньи [Гугеноты во Франции подвергались гонениям, но состояли не из одних угнетенных. Наряду с ремесленниками и городской беднотой (главным образом в городах Южной Франции) к ним принадлежали и многие дворяне, в том числе представители знати (Антуан Бурбон, принц Конде, адмирал Колиньи и др.)] остановился перед низкой дверью невзрачного домика, приютившегося в самом начале улицы Святого Якова. Он ударил молотком. Сначала приоткрылась ставня, затем невидимый привратник распахнул дверь. Вслед за адмиралом Габриэль прошел по тенистой аллее, поднялся по ветхой лестнице на второй этаж и очутился на чердаке перед запертой дверью. Адмирал трижды постучал в дверь, но не рукою, а ногой. Им открыли, и они вошли в довольно большую, но мрачную и пустую комнату. Из двух окон лился тусклый свет. Вся обстановка состояла из четырех табуреток и дубового колченогого стола. Адмирала, видимо, уже ждали. При его появлении двое мужчин двинулись ему навстречу, третий, стоявший у оконной ниши, ограничился почтительным поклоном. - Теодор и вы, капитан, - обратился адмирал к обоим мужчинам, - я привел сюда и представлю вам человека, который, полагаю, будет нам другом. Два незнакомца молча поклонились виконту д'Эксмесу. Потом тот, что помоложе, - видимо, это и был Теодор, - стал что-то вполголоса говорить Колиньи. Габриэль отошел немного в сторону, чтобы не мешать их беседе, и принялся внимательно разглядывать всех троих. У капитана были резкие черты лица и быстрые уверенные движения. Он был высок, смугл и подвижен. Не нужно было быть слишком наблюдательным, чтобы заметить необузданную отвагу в его брызжущих задором глазах и неукротимую волю в складке упрямых губ. В Теодоре сразу же угадывался придворный. Это был галантный кавалер с лицом круглым и приятным; взгляд его был проницателен, движения легки и изящны. Костюм, сшитый по последней моде, разительно отличался от аскетически суровой одежды капитана. Что касается третьего, то в нем поражало прежде всего властное и какое-то вдохновенное лицо. По высокому лбу, по ясному и глубокому взгляду в нем можно было без труда опознать человека мыслящего, отмеченного - скажем от себя - печатью гениальности. Тем временем Колиньи, перебросившись со своим другом несколькими словами, подошел к Габриэлю: - Прошу прощения, но я здесь не один, и мне необходимо было посоветоваться с моими братьями, прежде чем открыть вам, где и в чьем обществе вы находитесь. - А теперь я могу это узнать? - спросил Габриэль. - Можете, друг мой. - Где же я нахожусь? - В комнате, в которой сын нуайонского бочара Жан Кальвин [Жан Кальвин (1509-1564) родился в Нуайоне, во Франции, в зажиточной семье горожанина. Обосновавшись в Женеве, стал основоположником нового направления в протестантской религии - кальвинизма] проводил впервые тайные собрания протестантов и откуда его собирались отправить на костер. Но, избежав ловушки, он ныне в Женеве, в чести и могуществе. Теперь сильные мира сего поневоле с ним считаются. Габриэль, услыхав имя Кальвина, обнажил голову. Хотя наш пылкий юноша до сего времени не слишком-то увлекался вопросами теологии, он тем не менее не был бы сыном своего века, если бы не отдавал должное суровой, подвижнической жизни основоположника Реформации. Затем он спросил тем же спокойным тоном: - А что это за люди? - Его ученики, - отвечал адмирал. - Теодор де Без [Теодор де Без (1519-1605) - французский дворянин, профессор богословия в Женеве; примкнул к протестантам, после смерти Кальвина считался главой кальвинистов] - его перо, и Ла Реноди - его шпага. Габриэль поклонился щеголю-писателю, которому предстояло стать историком Реформации, и лихому капитану, которому предстояло стать виновником Амбуазской смуты [Амбуазская смута - неудачная попытка гугенотов в 1560 году захватить в Амбуазском замке короля Франциска II, с тем чтобы отстранить Гизов от правления страной]. Теодор де Без ответил на поклон Габриэля с присущим ему изяществом и сказал с улыбкой: - Господин д'Эксмес, хотя вас доставили сюда и с некоторыми предосторожностями, не принимайте нас за неких опасных и таинственных заговорщиков. Могу вас уверить, что если мы и собираемся изредка в этом доме, то лишь для того, чтобы обменяться последними новостями или принять в свои ряды новообращенных, разделяющих наши убеждения. Мы благодарны адмиралу за то, что он привел вас сюда, виконт, ибо вы безусловно относитесь к тем, кого мы из уважения к личным заслугам хотим приобщить к нашему делу. - А я, господа, из иного разряда, - скромно и просто проговорил незнакомец, стоявший у окна. - Я из тех смиренных мечтателей, перед которыми засиял светильник вашей мысли, и мне захотелось подойти к нему поближе. - Вы, Амбруаз, непременно займете место среди достойнейших наших братьев, - ответил ему Ла Реноди. - Да, господа, - продолжал он, обращаясь к Колиньи и к де Безу, - представляю вам пока еще безвестного врача. Он молод, но обладает редким умом и удивительным трудолюбием. И скоро мы будем гордиться тем, что в наших рядах - хирург Амбруаз Парэ! [Амбруаз Парэ (1517-1590) - знаменитый французский хирург; применил новые методы в лечении огнестрельных ран, при ампутировании и других операциях] - О, господин капитан! - с укором воскликнул Амбруаз. - Вы уже принесли торжественную присягу? - спросил Теодор де Без. - Нет еще, - ответил хирург. - Я хочу быть искренним и решусь лишь тогда, когда во всем разберусь. Да, у меня, признаться, еще есть кое-какие сомнения. И чтобы внести ясность, я решил познакомиться с вождями Реформации, а если будет нужно, я пойду к самому Кальвину! Свобода и вера - вот мой девиз! - Хорошо сказано! - воскликнул адмирал. Тогда Габриэль, взволнованный всем увиденным и услышанным, тоже решил высказаться: - Позвольте и мне сказать свое слово: я уже понял, где нахожусь, и догадался, почему мой благородный друг господин де Колиньи привел меня в этот дом, где собираются те, кого король Генрих Второй величает еретиками и считает своими смертельными врагами. Но я нуждаюсь в наставлениях, господа. И метр Амбруаз Парэ, человек образованный, окажет мне услугу, разъяснив, какую пользу он извлечет для себя, если примкнет к протестантам. - О пользе здесь не может быть и речи, - возразил Амбруаз Парэ. - Если бы я захотел преуспеть в качестве хирурга, я бы исповедовал религию двора и высшей знати. Нет, господин виконт, дело не в расчете, я руководствуюсь при этом иными соображениями. И если господа мне разрешат, я берусь изложить вам эти соображения в двух словах. - Говорите, говорите! - в один голос отозвались все трое. - Я буду краток, - начал Амбруаз, - ибо не располагаю временем... Власть духовная и светская, церковь и государство, до сего времени любыми способами подавляли волю и сознание личности. Священник каждому говорит: "Веруй так", а повелитель: "Делай так". Такой порядок вещей мог существовать лишь до той поры, пока умы были наивны и искали в этом учении опоры на своем жизненном пути. Сейчас же мы сознаем свою силу, ибо мы стали сильны. Но в то же время повелитель и священник, король и церковь, не желают отказаться от своей власти, они слишком к ней привыкли. Вот против этого пережитка несправедливости, на мой взгляд, и протестует Реформация. Не ошибаюсь ли я, господа? - Нет, но вы слишком прямолинейны и заходите слишком далеко, - заметил Теодор де Без. - В ваших словах заложено семя мятежа, - задумчиво произнес Колиньи. - Мятежа? - спокойно возразил Амбруаз. - Ничуть. Я просто говорил о революции. Три протестанта удивленно переглянулись. "Какой, однако, могучий человечище", - казалось, говорили их взгляды. - Необходимо, чтоб вы стали нашим, - живо откликнулся Теодор де Без. - Что вы хотите? - Ничего, кроме чести изредка беседовать с вами, дабы ваш светильник озарил кое-какие преграды на моем пути. - Но вы получите больше, - сказал Теодор де Без, - если обратитесь непосредственно к Кальвину. - Мне - такая честь? - воскликнул, покраснев от радости, Амбруаз Парэ. - Благодарю вас, тысячу раз благодарю!.. Но как это ни досадно, я должен с вами расстаться, меня ждут человеческие страдания. - Идите, идите, - сказал Теодор де Без, - такая причина слишком священна, чтобы мы посмели вас удерживать. Идите и творите благо людям. - Но, расставаясь с нами, - добавил Колиньи, - помните, что вы расстаетесь с друзьями. И они дружески распрощались. - Вот истинно избранная душа! - воскликнул Теодор де Без, когда Амбруаз Парэ ушел. - И какая ненависть ко всему недостойному! - подтвердил Ла Реноди. - И какая беззаветная, бескорыстная преданность делу человечности! - заключил Колиньи. - Увы, - молвил Габриэль, - при таком самоотвержении как мелочны могут показаться всем мои побуждения, адмирал! Реформация, да будет вам известно, для меня не цель, а лишь средство. В вашей бескорыстной великой битве я приму участие только из личных побуждений... Вместе с тем я сам сознаю, что, стоя на подобных позициях, нельзя бороться за столь священное дело, и вам лучше отвергнуть меня как человека, недостойного быть в ваших рядах. - Вы несомненно на себя клевещете, господин д'Эксмес, - отозвался Теодор де Без. - Возможно, вы преследуете не столь возвышенные цели, как Амбруаз Парэ, но ведь к истине можно идти разными путями. - Это верно, - подтвердил Ла Реноди, - всех, кто хочет примкнуть к нам, мы прежде всего спрашиваем: чего вы хотите? И не каждый нам открывает душу так, как только что сделали вы. - Ну что ж, - грустно улыбнулся Габриэль, - тогда ответьте мне на такой вопрос: уверены ли вы, что обладаете достаточной силой и влиянием, необходимыми если не для победы, то, по крайней мере, для борьбы? И снова три протестанта удивленно и на сей раз оторопело переглянулись. Габриэль в задумчивости смотрел на них. Наконец Теодор де Без прервал затянувшееся молчание: - С какой бы целью вы ни спрашивали, я обещаю ответить вам по совести и слово свое сдержу. Извольте: на нашей стороне не только здравый смысл, но и сила; успехи веры стремительны и неоспоримы. Ныне за нас не меньше пятой части населения. Мы без оговорок можем считать себя партией силы и, как я полагаю, можем внушать доверие нашим друзьям и страх - нашим врагам. - Если так, - сдержанно произнес Габриэль, - я мог бы примкнуть к первым, с тем чтобы помочь вам бороться со вторыми. - А если бы мы были слабее? - спросил Ла Реноди. - Тогда, признаюсь, я бы искал других союзников, - откровенно заявил Габриэль. Ла Реноди и Теодор де Без не смогли скрыть своего удивления. - Друзья, - вмешался Колиньи, - не судите о нем слишком поспешно и строго. Я видел его в деле во время осады Сен-Кантена, видел, как он рисковал своею жизнью, и поверьте: тот, кто так рискует, не может быть бесчестным. Я знаю, что на нем лежит долг, страшный и священный, но во имя этого долга он не может ничем поступиться. - И по этой-то причине я не могу быть с вами откровенным до конца, - сказал Габриэль. - Если сложившаяся обстановка приведет меня в ваш стан, то я отдам вам свое сердце и руку. Но отдаться беззаветно я не могу, ибо посвятил себя делу опасному и неотвратимому, и пока я его не завершил, я не господин своей судьбы. Всегда и везде моя участь зависит от участи другого. - В таком случае, - подтвердил Колиньи, - мы рады будем вам помочь. - Наши пожелания будут сопутствовать вам, а если потребуется, мы готовы вам помочь, - продолжил Ла Реноди. - Спасибо, господа, вы истинные друзья! Однако я должен заранее оговориться: если я и приду к вам, то буду лишь солдатом, а не командиром. Я буду вашей рукой, вот и все. Рука, смею уверить, смелая и честная... Отвергнете ли вы ее? - Нет, - сказал Колиньи, - мы ее принимаем, друг. - Благодарю вас, господа, - слегка поклонился Габриэль, - благодарю вас за доверие. Оно мне необходимо как воздух, ибо трудное дело выпало мне на долю... А теперь, господа, я должен вас покинуть - спешу в Лувр, - но я не говорю вам "прощайте", а только "до свидания". Думается мне, что семена, зароненные сегодня в мою душу, прорастут. - Это было бы превосходно, - отозвался Теодор де Без. - Я пойду с вами, - сказал Колиньи. - Хочу повторить в вашем присутствии Генриху Второму то, что уже однажды говорил. А то ведь у королей память короткая, а этот может ухитриться вообще все позабыть или отречься. Я с вами. - Я не смел просить вас об этой услуге, адмирал, - ответил Габриэль, - но с благодарностью принимаю ваше предложение. - Тогда идемте, - молвил Колиньи. Когда они вышли, Теодор де Без вынул из кармана записную книжку и вписал в нее два имени: Амбруаз Парэ. Габриэль, виконт д'Эксмес. - Не слишком ли торопитесь? - спросил его Ла Реноди. - Эти двое - наши, - уверенно ответил Теодор де Без. - Один стремится к истине, другой бежит от бесчестья. Я утверждаю: они наши. - Тогда утро не пропало даром, - промолвил Ла Реноди. - Безусловно! - подтвердил Теодор. - Мы заполучили глубокого мыслителя и храброго воина, могучий ум и сильную руку. Вы совершенно правы, Ла Реноди, - утро не прошло для нас даром! VIII. МИМОЛЕТНАЯ МИЛОСТЬ МАРИИ СТЮАРТ Придя вместе с Колиньи в Лувр, Габриэль был ошеломлен: в этот день король не принимал. Адмирал, несмотря на свой чин и родство с Монморанси, был на подозрении в ереси и, понятно, не мог пользоваться большим влиянием при дворе. Что же касается гвардии капитана Габриэля д'Эксмеса, то стражи у королевских покоев уже успели накрепко забыть его. Оба друга с большим трудом пробились через наружные ворота, но дальше стало еще труднее. Битый час они потратили на уговоры, убеждения, вплоть до угроз. Едва лишь удавалось отвести одну алебарду, как тут же другая преграждала им дорогу. Казалось, что королевские стражи множились у них на глазах. Но когда они всякими правдами и неправдами добрались наконец до дверей кабинета Генриха II, оказалось, что последняя преграда была просто неодолима, ибо король, уединившись с коннетаблем и с Дианой де Пуатье, дал наистрожайший приказ: не беспокоить его ни по какому поводу. Итак, нужно было ждать до вечера. Ждать, снова ждать! А ведь цель так близка! И эти несколько часов непредвиденного ожидания казались Габриэлю страшнее всех пережитых им опасностей и тревог. Слова утешения и надежды, которыми напрасно успокаивал его адмирал, не доходили до сознания Габриэля. Скорбным взглядом он смотрел в окно на моросящий, тягучий дождик, и обуреваемый гневом и досадой, лихорадочно стискивал рукоять своей шпаги. Как одолеть, как обойти этих тупых гвардейцев, которые преграждали путь к королю? В это мгновение дверь королевских покоев приоткрылась, и убитому горем юноше показалось, будто в сыром и сером сумраке дня засияло светлое, лучистое видение: по галерее проходила молодая королева Мария Стюарт. Неожиданно для себя Габриэль вскрикнул от радости и протянул к ней руки. - О сударыня! - вырвалось у него. Мария Стюарт обернулась, узнала адмирала и Габриэля и, улыбаясь, подошла к ним. - Наконец-то вы возвратились, виконт д'Эксмес! Очень рада снова вас видеть! Я так много слыхала о вас за последнее время! Но что привело вас в Лувр в столь ранний час? - Мне нужно поговорить с королем, нужно... - выдавил из себя Габриэль. - Виконту, - вступился, в свою очередь, адмирал, - действительно необходимо поговорить с его величеством. Дело чрезвычайной важности как для него, так и для самого короля, а гвардейцы его не пускают, уговаривая отложить визит до вечера. - Я не в силах ждать до вечера! - вскричал Габриэль. - Король отдает сейчас какие-то важные распоряжения коннетаблю, - сказала Мария Стюарт, - и я впрямь боюсь, что... Но умоляющий взгляд Габриэля оборвал ее речь на полуслове: - Тогда погодите, я попробую! Она своей маленькой ручкой махнула часовым, те с почтением склонились перед нею - и Габриэль с адмиралом прошли беспрепятственно. - О, благодарю вас, сударыня! - пылко проговорил молодой человек. - Путь открыт, - улыбнулась Мария Стюарт, - а если его величество будет слишком гневаться, то, по возможности, не выдавайте меня! - И, кивнув Габриэлю и его спутнику, она исчезла. Габриэль подошел было к двери кабинета, но в этот миг дверь распахнулась и на пороге показался сам король, что-то говоривший коннетаблю. Решительность не была отличительной чертой короля. При неожиданном появлении виконта д'Эксмеса он попятился назад и даже не догадался разгневаться. Но Габриэль не растерялся и склонился в низком поклоне. - Государь, - произнес он, - разрешите мне выразить вам свою глубочайшую преданность... И, обращаясь к подоспевшему адмиралу, он продолжил, желая облегчить ему трудное вступление: - Подойдите, адмирал, и во исполнение данного мне обещания соблаговолите напомнить королю о том участии, которое я принял в защите Сен-Кантена. - Что это значит, сударь? - вскричал Генрих, приходя в себя от неожиданности. - Вы врываетесь к нам без приглашения, без доклада! И притом еще в нашем присутствии смеете предоставлять слово адмиралу! Габриэль, словно бросившись в гущу боя, понял, что сейчас не время колебаться, и потому почтительно, но непреклонно возразил. - Я полагал, государь, что вы в любое время можете оказать справедливость даже самому ничтожному из ваших подданных. И, воспользовавшись растерянностью короля, прошел вслед за ним в кабинет, где побледневшая Диана де Пуатье, привстав в своем кресле, со страхом прислушивалась к дерзким речам этого смельчака. Колиньи и Монморанси вошли следом. Все молчали. Генрих, повернувшись к Диане, вопрошающе смотрел на нее. Но прежде чем она отыскала удобную лазейку, Габриэль, слишком хорошо знавший ее и прекрасно понимавший, что в ход пошла последняя ставка, снова обратился к Колиньи: - Умоляю вас, господин адмирал, говорите! Монморанси незаметно качнул головой, как бы приказывая племяннику молчать, но тот рассудил иначе и заявил: - Я должен высказаться - таков мой долг. Государь, я кратко подтверждаю в присутствии виконта д'Эксмеса то, что счел необходимым подробно вам изложить еще до его возвращения. Ему, и только ему обязаны мы тем, что оборона Сен-Кантена была продлена дольше срока, который вы сами назначили, ваше величество! Коннетабль снова многозначительно кивнул, но Колиньи, смотря ему прямо в глаза, продолжал с тем же спокойствием: - Да, государь, три раза виконт д'Эксмес спасал город, и без его помощи Франция не нашла бы того пути к спасению, по которому, смею надеяться, она идет ныне. - Однако не слишком ли много чести?! - вскричал взбешенный Монморанси. - Нет, сударь, - отвечал Колиньи, - я лишь правдив и справедлив, только и всего. - И, обернувшись к Габриэлю, он добавил: - Так ли я сказал, друг мой? Вы довольны? - О, благодарю вас, адмирал! - сказал растроганный Габриэль, пожимая руку Колиньи. - Другого я от вас и не ждал. Считайте меня своим вечным должником! Во время этого разговора король, видимо крайне разгневанный, хмурил брови и, наклонив голову, нетерпеливо постукивал ногой по паркету. Коннетабль потихоньку приблизился к госпоже де Пуатье и вполголоса перебросился с нею несколькими словами. Они, должно быть, пришли к какому-то решению, поскольку Диана насмешливо улыбнулась. Случайно поймав эту улыбку, Габриэль вздрогнул и, все-таки пересилив себя, сказал: - Теперь я не смею вас задерживать, адмирал. Вы сделали для меня больше, чем требовал долг, и если его величество соблаговолит уделить мне одну минуту для разговора... - После, сударь, после, я не отказываю, - перебил его Генрих, - но сейчас это совершенно невозможно!.. - Невозможно? - с отчаянием повторил Габриэль. - А почему, государь, невозможно? - с полнейшим спокойствием спросила Диана, к великому удивлению Габриэля и самого короля. - Как, - запинаясь, спросил король, - вы полагаете... - Я полагаю, государь, что долг короля - воздавать должное каждому из своих подданных. Что же до вашего обязательства по отношению к виконту д'Эксмесу, так оно, по моему мнению, одно из самых законных и священных. - Ну конечно, конечно... - залепетал Генрих, пытаясь прочесть в глазах Дианы ее тайный замысел, - и я желаю... - ...немедленно выслушать виконта д'Эксмеса, - договорила Диана. - Правильно, государь, такова справедливость. - Но ведь вашему величеству известно, - сказал пораженный Габриэль, - что при этом разговоре не должно быть свидетелей? - Господин де Монморанси все равно собирался уходить, - заметила госпожа де Пуатье. - Что касается адмирала, то вы сами взяли на себя труд объявить ему, что больше его не задерживаете... Остаюсь только я... Но поскольку я присутствовала при заключении вашего соглашения и могу теперь в случае надобности напомнить или уточнить какое-нибудь обстоятельство, вы, надеюсь, разрешите мне остаться? - Еще бы... еще бы... я прошу вас об этом, - пробормотал Габриэль. - Тогда мы покидаем вас, ваше величество, и вас, сударыня, - сказал Монморанси. Поклонившись Диане, он одобряюще кивнул ей. Впрочем, сейчас она вряд ли нуждалась в его поддержке. Колиньи, со своей стороны, не побоялся обменяться рукопожатием с Габриэлем и отправился следом за своим дядюшкой. Король и его фаворитка остались наедине с Габриэлем, все еще ломавшим себе голову над этим неожиданным и непонятным благоволением, которым его удостоила мать Дианы де Кастро. IX. ДИАНА ИЗВОРАЧИВАЕТСЯ Хотя Габриэль и умел владеть собой, лицо его было все-таки бледно и голос прерывался от волнения, когда после долгого молчания он заговорил: - Государь! С дрожью в сердце, но с полным доверием к королевскому слову я осмеливаюсь напомнить вашему величеству торжественное обязательство, кое вы соблаговолили взять на себя. Граф де Монтгомери жив еще, государь! Если бы было иначе, вы бы прервали мою речь... Задохнувшись, он остановился. Король, казалось, застыл в угрюмом молчании. Габриэль продолжал: - Итак, государь, граф де Монтгомери жив, а оборона Сен-Кантена, по свидетельству адмирала, была продлена моими усилиями до последней возможности. Свое слово я сдержал, государь, - сдержите ваше. Государь, верните мне моего отца! - Однако... - заколебался Генрих II. Он взглянул на Диану де Пуатье, но та была невозмутима и предельно спокойна. Положение было трудное. Генрих свыкся с мыслью, что Габриэль либо в могиле, либо в плену, и уж никак не предвидел, что придется дать ответ на его грозное требование. Видя, что король колеблется, Габриэль почувствовал, как невыносимая тоска сжимает его сердце. - Государь, - выкрикнул он в порыве отчаяния, - не могли же вы, ваше величество, забыть!.. Вспомните, ваше величество, нашу беседу! Вспомните, какое обязательство я взял на себя и какое вы дали мне! Король против своей воли сочувствовал горечи и отчаянию благородного юноши, в нем проснулись добрые побуждения. - Я помню все, - сказал он Габриэлю. - О, благодарю вас, государь! - воскликнул Габриэль, и в его взгляде сверкнула радость. Но тут раздался бесстрастный голос госпожи де Пуатье. - Король, разумеется, помнит все, господин д'Эксмес, но вы-то, по-моему, кое-что позабыли. Молния, внезапно упавшая к его ногам, не поразила бы так Габриэля, как поразили его эти слова. - Что такое?.. - растерянно прошептал он. - Что же я позабыл?.. - Добрую половину своего обета, - отвечала Диана. - Вы сказали его величеству примерно так: "Государь, чтобы освободить моего отца, я остановлю неприятеля в его победном шествии к сердцу Франции". - И разве я этого не сделал? - спросил Габриэль. - Верно, - ответила Диана, - но вы при этом добавили: "И если этого будет мало, я возмещу потерю Сен-Кантена взятием другого города у испанцев или у англичан". Вот что вы говорили сударь. Поэтому, на мой взгляд, вы сдержали свою клятву только наполовину. Что вы можете возразить? Вы продлили оборону Сен-Кантена на несколько дней, не спорю. Этот город вы защитили, пусть так, но я не вижу взятого города. Где он? - О господи, господи! - только и мог проговорить ошеломленный Габриэль. - Теперь вы видите, - продолжала Диана с тем же спокойствием, - что моя память точнее, чем ваша. Теперь, надеюсь, вы тоже вспомнили? - О да, верно, теперь я вспоминаю! - усмехнулся Габриэль. - Но говоря так, я хотел сказать, что для Сен-Кантена я сделаю все возможное и невозможное, только и всего... А отвоевать сейчас город у испанцев или англичан... Да разве это возможно? Скажите, государь! Ваше величество, отпуская меня в путь, вы молчаливо согласились на первую мою жертву и даже не намекнули на то, что мне придется пойти и на вторую. Государь, к вам, к вам я обращаюсь: целый город - за жизнь одного человека, разве этого мало? Можно ли из-за слова, вырвавшегося в минуту возбуждения, возлагать на меня новую задачу, во сто крат тяжелее прежней, и... притом, как нетрудно понять, совершенно невыполнимую! Король собирался было заговорить, но Диана поспешила предупредить его. - Что может быть легким и выполнимым, - сказала она, - если речь идет о страшном преступнике, заточенном за оскорбление его величества? Чтобы добиться недостижимой цели, вы избрали недостижимые пути, господин д'Эксмес! Но с вашей стороны несправедливо требовать выполнения королевского слова, когда вы сами не сдержали до конца свое! Долг короля так же суров, как и долг сына. Вы хотите спасти своего отца - пусть так, но ведь король печется обо всей Франции! Диана, бросив на короля многозначительный взгляд, как бы напомнила ему, насколько опасно выпустить из могилы старого графа Монтгомери вместе с его тайной. Тогда Габриэль решился на последнюю попытку и, протягивая руки к королю, выкрикнул: - Государь, к вам, к вашей справедливости, к вашему милосердию я взываю! Государь, дайте срок, придет время, будет возможность, я обещаю: я верну родине этот город или умру в бою! Но пока... пока... государь, дайте мне возможность повидать своего отца! Твердый, презрительный взгляд Дианы подсказал Генриху ответ, и, повысив голос, он холодно изрек: - Сдержите ваше обещание до конца, и тогда, клянусь богом, я сдержу свое. - Это ваше последнее слово, государь? - Да, последнее! Подавленный, ошеломленный, побежденный в этой несправедливой битве, Габриэль невольно понурился. И в тот же миг целый вихрь стремительных мыслей зароился в его голове. Он отомстит этому бесчестному королю и этой коварной женщине. Он ринется в ряды протестантов! Он завершит назначение рода Монтгомери! Он насмерть поразит Генриха так же, как Генрих поразил старого графа! Он изгонит Диану де Пуатье, бесстыдную и бесчестную! Такова будет отныне его единственная цель, и он во что бы то ни стало достигнет ее!.. Но нет! За это время отец его успеет двадцать раз умереть! Отомстить за него - хорошо, но спасти - еще лучше! Взять штурмом город, пожалуй, легче, чем покарать короля! Все последние месяцы его жизни мгновенно пронеслись перед его мысленным взором, и он, только что растерянный, отчаявшийся, вновь вскинул голову - он решился!.. Король и Диана с удивлением, доходившим до страха, видели, как разглаживается его побледневшее чело. - Пусть будет так! - вот все, что он сказал. - Вы надумали? - спросил король. - Я решился, - отвечал Габриэль. - Но как? Объясните! - Выслушайте меня, государь. Я хочу вам вернуть другой город взамен того, что отняли у вас испанцы. Этот шаг вам кажется, должно быть, отчаянным, невозможным, безумным... Скажите откровенно, государь, вы ведь думаете именно так? - Верно, - согласился Генрих. - Скорее всего, - задумчиво произнес Габриэль, - эта попытка будет стоить мне жизни, а единственным следствием ее будет то, что я прослыву смешным чудаком. - Но не я же вам это предложил, - заметил король. - Конечно, рассудительнее всего отказаться, - добавила Диана. - Но тем не менее я уже сказал: я решился! - повторил Габриэль. Генрих и Диана не удержались от возгласа удивления. - О, поберегите себя, сударь! - воскликнул король. - Мне? Беречь себя? - со смехом возразил Габриэль. - Я уже давно принес себя в жертву! Но на сей раз, государь, пусть между нами не будет ничего недосказанного, ничего недослышанного. Пусть условия нашего договора, который мы заключаем перед всевышним, будут ясны и четки. Я, Габриэль, виконт де Монтгомери, обязуюсь передать Франции некий город, находящийся всецело во власти испанцев или англичан. Под городом я разумею не замок, не поселок, а сильно укрепленный пункт. Никаких иносказаний, надеюсь, здесь нет. - Пожалуй, так, - смущенно протянул король. - Но и вы, - продолжал Габриэль, - Генрих Второй, король Франции, обязуетесь по первому же моему требованию передать мне графа де Монтгомери. Вы согласны? Король, уловив недоверчивую усмешку Дианы, ответил: - Согласен! - Благодарю вас, ваше величество! Но это не все: соблаговолите дать одну гарантию мне, бедному безумцу, кото