за горы. Так и скажи ему от моего имени. - Слушаю, милорд, - сказал стрелок, - но лорд Дерби предполагал на ночь удвоить число караулов... - Пусть остаются как есть! И не сметь ко мне приставать с вашей дурацкой паникой! Стрелок поклонился и вышел. - Теперь вы видите, милорд, - усмехнулась Диана де Кастро, - что в глазах одного из ближайших ваших помощников мои столь бессмысленные предвидения превращаются в прямую опасность. - Вам придется, сударыня, разочароваться больше, чем когда бы то ни было, - с прежней невозмутимостью возразил ей лорд Уэнтуорс. - Я могу вам вкратце изложить причину этой ложной тревоги, на которую лорд Дерби поддался, сам не зная почему. - Что ж, скажите! - согласилась Диана. - Это значит, сударыня, - продолжал лорд Уэнтуорс, - одно из двух: либо господин де Гиз и де Невер, известные мне как дельные и рассудительные военачальники, хотят снабдить припасами Ардр и Булонь и направляют туда отряды, о которых нам доложили, либо их марш на Кале ложный маневр, рассчитанный на то, чтоб отвлечь внимание от Гама и Сен-Кантена, а потом круто повернуть назад и ринуться на один из этих городов. - А кто вам сказал, что они пойдут не на Гам и Сен-Кантен, а на Кале? По счастью, ей пришлось иметь дело с глубоко убежденным противником, в характере которого собственная гордость сочеталась с гордостью национальной. - Я уже имел честь заявить вам, сударыня, - заметил с пренебрежением лорд Уэнтуорс, - что Кале - такой город, который с налета не захватывают. Чтобы подойти к нему вплотную, нужно сначала взять форт Святой Агаты, потом овладеть фортом Ньеллэ. Потребуется пятнадцать дней удачных боев на всех пунктах, и в течение этих пятнадцати дней Англия успеет пятнадцать раз оказать любую посильную помощь столь ценному городу! Захватить Кале! Ха-ха-ха! Я без смеха об этом и подумать не могу! Уязвленная герцогиня де Кастро с грустью отметила ему: - Моя скорбь - ваша радость. Как же вы хотите, чтоб мы могли понять друг друга? - О сударыня! - испуганно воскликнул лорд Уэнтуорс. - Я хотел только рассеять ваши иллюзии. Я хотел вам доказать, что вы во власти химер и для осуществления этой нелепой затеи нужно, чтобы весь французский двор был одержим таким же безумием. - Бывает безумие героическое, - гордо произнесла Диана, - и мне известны такие безумцы, которые способны были на величайшие безрассудства во имя славы или во имя долга. - Кто, например? Не виконт ли д'Эксмес? - вскричал лорд Уэнтуорс, не совладав с порывом дикой ревности. - Кто вам назвал это имя? - спросила пораженная Диана. - Признайтесь, сударыня, что это имя у вас на устах с самого начала нашего разговора и что, кроме бога и вашего отца, вы мысленно призывали еще и третьего спасителя! - Неужели я должна вам отдавать отчет в своих чувствах? - И не отдавайте, не отдавайте... я и без того все знаю! Я знаю даже то, что вам самим неизвестно, и могу вам сообщить сейчас... Я знаю доподлинно, что виконт д'Эксмес был взят в плен в Сен-Кантене тогда же, когда и вы, и так же, как и вы, был препровожден сюда, в Кале. - В Кале? - изумилась Диана. - Но его здесь больше нет, сударыня! Если бы было иначе, я бы не сказал вам об этом. Вот уже два месяца, как виконт д'Эксмес на свободе! - И я не догадывалась, что рядом со мной томится друг! - Да, вы не догадывались, но он-то знал! Больше того, я могу вам открыть, что, узнав об этом, он принялся угрожать мне всеми возможными карами. Он не только вызвал меня на поединок, но еще и объявил мне свое непреклонное решение - взять Кале! - Верю в это больше, чем когда-либо! - воскликнула Диана. - Верьте, но не слишком. Напоминаю вам, что, с тех пор как он так устрашающе распростился со мной, прошло уже два месяца. В течение этого времени я получал кое-какие сведения о сем грозном воителе. Например, в конце ноября он с поразительной точностью прислал мне стоимость своего выкупа, но о своей гордой похвальбе - ни слова! - Потерпите, милорд, - заметила Диана, - он сумеет расплатиться со всеми долгами. - Сомневаюсь, сударыня, срок платежа миновал. - Что вы хотите сказать? - Я сообщил виконту через его посланца, что буду ждать выполнения обоих его обещаний до первого января тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года. А сегодня у нас тридцать первое декабря... - Ну и что? - перебила Диана. - У него еще двенадцать часов впереди!.. - Совершенно верно, - подтвердил лорд Уэнтуорс, - но если завтра в это же время он не даст о себе знать... Он не закончил фразы. Лорд Дерби, испуганный и растерянный, ворвался в комнату. - Милорд, - крикнул он, - милорд, что я говорил! Это французы. И они идут на Кале!.. - Полноте! - остановил его лорд Уэнтуорс, меняясь в лице. - Полноте! Это невозможно! Откуда вы взяли? Снова слухи, снова предположения и фантастические бредни?! - Увы, к сожалению, это истинная правда! - Тише, Дерби, тише говорите, - заметил губернатор, подойдя вплотную к своему лейтенанту. - Держите себя в руках! Что вы называете "истинной правдой"? Поняв, что начальник не желает выказывать слабость перед Дианой, лорд Дерби понизил голос: - Французы внезапно атаковали форт Святой Агаты. Там ничего не было подготовлено... Я боюсь, как бы они не овладели уже первыми подступами к Кале! - И все-таки они еще далеко от нас! - резко возразил Уэнтуорс. - Это, конечно, так, - ответил лорд Дерби, - но оттуда - прямая дорога до моста в Ньеллэ, а от моста Ньеллэ - всего две версты до города! - Подкрепление отправили? - Отправил, милорд, в чем прошу прощения - без вашего приказания и вопреки вашему приказанию! - Вы правильно поступили! - Но, к сожалению, эта помощь придет слишком поздно, - заметил лейтенант. - Кто знает! Не надо страшиться. Мы сейчас же поедем к Ньеллэ и заставим этих безумцев дорого заплатить за свою дерзость! А если они уже захватили форт Святой Агаты, мы сравняем счет и выставим их оттуда. - Дай бог! - молвил лорд Дерби. - А все-таки они ловко нас провели! - Ничего, мы еще отыграемся, - вскинул голову лорд Уэнтуорс. - Кто у них командует, не знаете? - Неизвестно. Скорее всего де Гиз, а если не он, значит, де Невер. Разведчик, который прискакал с сообщением о внезапном нападении, сказал мне, что издалека он успел разглядеть в первых рядах вашего бывшего пленника - помните? - того виконта д'Эксмеса... - Проклятие! - взревел губернатор, сжимая кулаки. - Идемте, Дерби, идемте скорей! Госпожа де Кастро с тем прозрением, которое появляется у людей в самых исключительных обстоятельствах, слыхала почти весь их разговор. И когда лорд Уэнтуорс простился с нею, говоря: - Извините меня, сударыня, я должен вас покинуть. Срочное дело... Она ответила ему не без лукавства: - Идите, милорд, и постарайтесь восстановить свой - увы! - подорванный авторитет, а кроме того, постарайтесь запомнить две вещи: во-первых, легче всего осуществимы именно те мечты, в которых не сомневаются, а во-вторых, с обещанием, которое дает французский дворянин, нельзя не считаться. Первое января еще не наступило! Взбешенный лорд Уэнтуорс выбежал из комнаты, ничего не ответив. XIV. ПОД ГРОХОТ КАНОНАДЫ Лорд Дерби не ошибся в своих предположениях. Вот что произошло. Отряды де Невера в ту ночь действительно соединились с частями герцога де Гиза, совершили стремительный марш-бросок и совсем неожиданно для англичан предстали перед стенами форта Святой Агаты. Три тысячи стрелков овладели фортом быстрее чем за час. Лорд Уэнтуорс, подъехав вместе с лордом Дерби к форту Ньеллэ, сам удостоверился в том, что его солдаты бегут по мосту, дабы найти убежище за второй, более мощной линией городских укреплений. Но когда прошло первое смятение, лорд Уэнтуорс, нужно отдать ему должное, проявил себя самым достойным образом. Как бы то ни было, но он обладал благородной душой, а гордость, присущая его нации, неизменно питала его храбрость. - Эти французы, должно быть, и в самом деле обезумели, - самоуверенно заявил он лорду Дерби. - Но мы заставим их расплатиться за такое безумие. За двести лет Кале лишь на один год уходил от англичан, а теперь уже десять лет он снова под нашей властью. Думаю, что больших усилий нам не потребуется. Не пройдет и недели, как мы обратим их в позорное бегство! Побольше бодрости, и мы еще посмеемся над господином де Гизом, когда он попадет впросак! - Вы надеетесь отбить английские укрепления? - спросил лорд Дерби. - А зачем? - надменно ответил губернатор. - Если даже эти безумцы не прекратят свою дурацкую осаду, то Ньеллэ все равно задержит их на трое суток, а за это время все английские и испанские части, находящиеся во Франции, успеют прийти к нам на выручку. А если французы совсем потеряют голову, то из Дувра отправят к нам десять тысяч солдат. Но в таких опасениях слишком много чести для французов. Пусть они пока что попробуют одолеть эти добрые стены! Дальше форта Ньеллэ они не пройдут! Однако на следующий день, 1 января 1558 года, французы уже стояли на том мосту, за которым, как говорил лорд Уэнтуорс, отступать было некуда. За ночь они прорыли траншею и ровно в полдень принялись бить из пушек по форту Ньеллэ. В это же время под непрестанный грохот двух батарей в старом доме Пекуа происходила семейная сцена, торжественная и печальная. После настойчивых вопросов, которые задавал Пьер Пекуа посланцу Габриэля, читателям несомненно стал ясен их смысл: Бабетте Пекуа предстояло стать матерью. Но, признавшись в своем грехе, она не смела сказать Пьеру и Жану о том, что Мартен-Герр был женат. Она не могла признаться в этом даже самой себе и беспрестанно пыталась уверить себя, что это невозможно, что господин д'Эксмес ошибся, что бог не оставит без своей помощи ее, несчастное создание, вся вина которого в том, что она полюбила! Ведь она так доверяла Мартен-Герру, она так доверяла виконту д'Эксмесу!.. Тем не менее двухмесячное молчание господина и слуги было для нее жестоким ударом. Терзаясь страхом и нетерпением, она ждала 1 января - последнего срока, который Пьер Пекуа назначил виконту. И вот 31 декабря сначала неясная, но вскоре подтвердившаяся весть о том, что французы наступают на Кале, вселила в нее трепетную надежду. Она слышала, как ее братья толковали о том, что виконт д'Эксмес наверняка среди нападающих. Если так, то Мартен-Герр тоже там... И все-таки у нее тревожно сжалось сердце, когда на следующий день 1 января, Пьер Пекуа позвал ее в нижний зал, чтобы решить, как поступить в подобных обстоятельствах. Бледная и поникшая, она предстала перед этим суровы домашним судом. - Садись, Бабетта, - молвил Пьер и указал ей на кресло. Потом сказал ей серьезно, но с оттенком грусти: - Бабетта, твое раскаяние и твои слезы растрогали меня. Мой гнев сменился сожалением, а досада - нежностью, и я тебя простил... - Да будет господь бог к вам так же милосерден, как вы ко мне, братец. - Потом Жан дал мне понять, что твоя беда, быть может, вполне излечима, ибо тот, кто тебя вверг в бездну греха, возможно, сочтет своим долгом извлечь тебя оттуда. Покраснев, Бабетта еще ниже склонила голову. Пьер продолжал: - Все это было бы неплохо, однако Мартен-Герр все время молчит. Уже месяц прошел после ухода посланца виконта д'Эксмеса, а о Мартен-Герре ни слуху ни духу... И вот сейчас французы у наших стен... Думаю, что и виконт д'Эксмес со своим оруженосцем в их рядах... - Это уж точно... - перебил его Жан Пекуа. - Я нисколько в этом не сомневаюсь, Жан. Но если нам доведется свидеться с ними, то как мы встретим их, Бабетта: как друзей или как врагов? - Не знаю, братец. Я просто их жду... - Итак, ты не знаешь, спасут ли они нас или покинут? Но что возвещает нам эта канонада? Приход освободителей, которых мы благословим, или злодеев, которых мы должны покарать? - Зачем вы спрашиваете меня об этом? - ответила Бабетта вопросом на вопрос. - Почему спрашиваю? Слушай, Бабетта! Ты помнишь, как наш отец учил нас относиться к Франции и французам? Англичан мы никогда не считали своими соотечественниками, нет, они для нас угнетатели! Ведь родина - это большой очаг, это дружная семья, это всенародное братство! Можно ли уйти в другое братство, к другой семье, к другому очагу? - Боже мой, Пьер, к чему вы говорите об этом? - спросила Бабетта. - А вот к чему. Быть может, судьба Кале - в грубых мозолистых руках твоего брата. Да, эти руки, почерневшие от каждодневной работы, могут вернуть французскому королю ключ от Франции. - Так чего же они медлят? - воскликнула Бабетта, всосавшая с молоком матери ненависть к иностранному игу. - Молодчина! - одобрительно кивнул Жан Пекуа. - Ты поистине достойна нашего доверия! - Ни мое сердце, ни руки не стали бы медлить, - ответил Пьер Пекуа, - если бы я мог лично передать наш прекрасный город королю Генриху. Но, к сожалению, я ничего не могу сделать без виконта д'Эксмеса. - Как это так? - удивилась Бабетта. - А вот как: я бы с радостью пошел на такое славное дело вместе с нашим гостем и его оруженосцем. Но теперь я презираю этого бездушного аристократа, который потворствовал нашему бесчестью. - Кто? Виконт д'Эксмес? - вскричала Бабетта. - Такой отзывчивый и бесхитростный! - Да что там говорить, - махнул рукой Пьер. - Ясно одно: и господин д'Эксмес, и Мартен-Герр все знали, но теперь - сама видишь - оба отмалчиваются. - Но что же он мог сделать? - добивалась Бабетта. - Он мог, вернувшись в Париж, прислать сюда Мартен-Герра и приказать ему дать тебе свое имя! - Нет, он не мог так сделать, - грустно покачала головой Бабетта. - Что? Виконт д'Эксмес не мог принудить своего подчиненного жениться на тебе? - Жениться? Нет, нет!.. Он не мог... - лепетала обезумевшая Бабетта. - Да кто же ему мог запретить? - воскликнули оба брата. Бабетта упала на колени и залепетала как помешанная: - Ах, простите меня еще раз... Я хотела скрыть от нас... Но когда вы заговорили о Франции, о виконте д'Эксмесе и об этом... Мартен-Герре... О, неужели правда то, что сообщил тогда мне господин д'Эксмес? - Что он тебе сообщил? - Голос Пьера дрогнул. - Да, да... в день своего отъезда... когда я просила его передать Мартену мое колечко... я не могла ему, чужому человеку, признаться во всем случившемся... - Что он тебе сказал? Договаривай! - крикнул Пьер. - Что Мартен-Герр женат!.. - Несчастная! - завопил Пьер Пекуа и вне себя замахнулся на сестру. - И это была правда, - прошептала побледневшая девушка, - теперь я знаю, что это была правда! - И, потеряв сознание, она рухнула на пол. Жан схватил Пьера за плечи и оттолкнул назад. - Ты в своем уме, Пьер? Не ее должно карать, а того презренного! - Верно! - согласился Пьер Пекуа, стыдясь своей несдержанности. Суровый и замкнутый, он отошел в сторону, а Жан тем временем наклонился над неподвижной Бабеттой. Так прошло немало времени. Издалека, почти с равномерными перерывами, доносились пушечные залпы. Наконец Бабетта открыла глаза и, пытаясь вспомнить, что произошло, спросила: - Что случилось? Она перевела еще затуманенный взгляд на склонившегося над нею Жана Пекуа. Странное дело: ей показалось, будто Жан совсем не грустен. На его добродушном лице застыло выражение глубокой нежности и какого-то странного удовлетворения. - Надейся, Бабетта, надейся! - негромко произнес Жан. Но когда она посмотрела на бледного и подавленного Пьера, она невольно вздрогнула - к ней сразу же возвратилась память. - Простите, простите... - зарыдала она. Повиновавшись мягкому жесту Жана, Пьер подошел к сестре, приподнял ее и посадил в кресло. - Успокойся, - сказал он, - я на тебя сердца не держу. Ты и так немало пострадала!.. Успокойся. Я скажу тебе то же, что и Жан: надейся!.. - Но на что я могу еще надеяться? - Что прошло, того не вернешь, но зато можно отомстить, - нахмурился Пьер. - Повторяю, я тебя простил. Знай, Бабетта: я тебя люблю, как и прежде, но гнев мой не угас, он только обратился к одному лицу. Теперь я должен покарать презренного Мартен-Герра... - О брат! - со стоном перебила его Бабетта. - Да, ему не будет пощады! Ну, а с его хозяином, с господином д'Эксмесом, у меня особые счеты, ему я верю по-прежнему. - Я же говорил! - подхватил Жан. - Да, Жан, и ты был прав, как всегда. Теперь все разъясняется. Благодаря признанию Бабетты мы теперь знаем, что виконт д'Эксмес не обманул нашей дружбы. - О, я знаю его благородное сердце! - заметил Жан. - Он наверняка задался целью возместить сен-кантенское поражение громовой победой. И сияющий ткач протянул руку к окну, будто приглашая прислушаться к оглушительному реву пушек, который, казалось, становился все сильнее и сильнее. - Жан, - спросил Пьер Пекуа, - о чем говорит нам эта канонада? - О том, что господин д'Эксмес там. - Верно. Но, кроме того, - добавил Пьер на ухо своему двоюродному брату, - она говорит нам: "Помните пятое число!" - И мы о нем помним! - Теперь, когда все неясности позади, - отозвался Пьер, - у нас будут другие заботы. За три дня нам надо сделать многое. Нужно обойти все укрепления, поговорить с друзьями, распределить оружие... И вполголоса он повторил: - Будем помнить, Жан, пятое число! Через четверть часа озабоченные оружейник и ткач вышли из дома. Казалось, они начисто забыли о существовании какого-то там Мартен-Герра, а тот, в свою очередь, даже и не подозревал о горестной участи, которая уготована ему в Кале, где он отродясь не бывал. XV. В ПАЛАТКЕ Три дня спустя, к вечеру 4 января, французы, несмотря на пророчества лорда Уэнтуорса, еще продвинулись вперед. Они не только перешли мост, но и захватили форт Ньеллэ вместе со всеми имеющимися там запасами оружия и снаряжения. Такая позиция давала французам полную возможность заткнуть ту брешь, через которую могли просочиться подкрепления англичан и испанцев. Подобный результат, пожалуй, вполне оправдывал трехдневную ожесточенную борьбу. - Но это же абсурд! - воскликнул губернатор Кале, когда увидел, что английские солдаты, несмотря на все его усилия, панически бегут к городу. И он - какое унижение! - вынужден был последовать за ними, ибо долг его - погибнуть последним. - Наше счастье, - сказал ему лорд Дерби, когда они очутились вне опасности, - наше счастье, что Кале и Старая крепость все же могут продержаться два или три дня. Форт Ризбанк и выход к морю свободны, а Англия не за горами! На военном совете, созванном лордом Уэнтуорсом, было установлено, что спасти их может только Англия. С самолюбием считаться теперь не приходилось. Если тут же сообщить в Дувр о происшедшем, то через сутки они получат мощное подкрепление, и тогда Кале спасен! Скрепя сердце лорд Уэнтуорс согласился с этим решением. И вскоре одинокая шлюпка отчалила от берега, увозя гонца к дуврскому губернатору. Потом англичане приняли все возможные меры для укрепления Старой крепости - самого уязвимого места в обороне Кале. Ну, а форт Ризбанк был надежно защищен морем, дюнами и горсткой городской стражи. А пока осажденные собирают силы для отражения приступа, заглянем-ка за городскую стену и посмотрим, чем заняты в этот вечер виконт д'Эксмес, Мартен-Герр и их воинственный отряд. Для этого нам достаточно приподнять край палатки, чтобы сразу обнаружить там Габриэля с его волонтерами. Картина была поистине живописна. Габриэль сидел на единственном табурете и, наклонившись, о чем-то напряженно размышлял. Мартен-Герр, сидя у его ног, прилаживал пряжку к портупее; время от времени он поглядывал на своего хозяина, но не решался нарушить его молчаливые думы. Рядом с ним, на груде плащей, лежал и стонал раненый. Увы, это был не кто иной, как Мальмор! В другом конце палатки благочестивый Лактанций пылко и добросовестно перебирал четки. Нынче утром, при взятии форта Ньеллэ, он, к несчастью, отправил к праотцам трех своих братьев во Христе. Возле него стоял Ивонне. Он уже успел высушить и вычистить свое платье от грязи и пороха и теперь выискивал местечко, где можно было бы хоть немного отоспаться. Шарфенштейн-дядя и Шарфенштейн-племянник решали сложнейшую задачу - вычисляли свою долю, причитавшуюся им при дележке утренней добычи. Остальные молодцы, расположившись посреди палатки, азартно играли в кости. Большой дымный факел, воткнутый прямо в землю, отбрасывал красные блики на их возбужденные лица. Мальмор испустил болезненный стон. Габриэль поднял голову и обратился к своему оруженосцу: - Мартен-Герр, не знаешь, который час? - Точно не знаю, ваша милость. Дождь загасил все звезды. Но думаю, что идет к шести вечера. Вот уже больше часа, как совсем стемнело. - А врач обещал быть к шести? - спросил Габриэль. - Совершенно точно, ваша милость. Поглядите, так и есть - вот он! Габриэль с первого же взгляда узнал гостя и, вскочив с табурета, воскликнул: - Метр Амбруаз Парэ! - Виконт д'Эксмес! - ответил Парэ с глубоким поклоном. - Ах, метр, я и не знал, что вы в лагере, так близко от нас! - Я всегда там, где могу принести пользу. - О, узнаю вас! Но сегодня я рад вам вдвойне, потому что намерен прибегнуть к вашему таланту. - О ком же идет речь? - Об одном из моих людей, получившем удар копьем в плечо! - В плечо? Тогда это пустяки, - заметил хирург. - Боюсь, что не так, - понизил голос Габриэль, - один из его приятелей столь неловко выдернул древко из раны, что острие осталось внутри. Амбруаз нахмурился, но все же спокойно произнес: - Посмотрим, однако... Его подвели к раненому. Амбруаз Парэ разбинтовал плечо Мальмора и внимательно исследовал ранение. Затем, с сомнением покачав головой, сказал: - Ничего страшного. - Если так, - воскликнул Мальмор, - то завтра я смогу драться? - Не знаю, - проговорил Амбруаз Парэ, зондируя рану. - Все-таки чуток больно... А когда будете извлекать проклятый обломок, будет еще хуже? - Нет, хуже не будет... Вот он, - протянул ему врач острие копья, только что извлеченное из раны. - О, я вам весьма обязан, господин хирург! - вежливо поблагодарил Мальмор. Шепот удивления и восхищения донесся до слуха Амбруаза Парэ. Габриэль воскликнул: - Как! Уже все? Да ведь это чудо! - Нужно отдать справедливость, что и пациент мой отнюдь не неженка! - Но и хирург не какой-нибудь коновал, черт побери! - воскликнул какой-то незнакомец, незаметно вошедший в палатку и стоявший за спинами волонтеров. При звуке этого голоса все с почтением посторонились. - Герцог де Гиз! - вырвалось у Парэ. - Да, метр, перед вами герцог де Гиз, пораженный и восхищенный вашим умением. И я вас не знал до сих пор? Как же вас зовут, метр? - Амбруаз Парэ, монсеньер. - Итак, заявляю вам, метр Амбруаз Парэ, что ваша карьера сделана... правда, при одном условии! - Можно ли узнать, при каком именно, монсеньер? - Если мне доведется заполучить в бою рану, то обещайте, что вы лично займетесь мною. - Я так и сделаю, монсеньер, - ответил с поклоном Амбруаз. - В страданиях все люди одинаковы. А теперь разрешите мне затампонировать и перевязать рану. - Делайте свое дело, метр Амбруаз Парэ, - ответил ему герцог, - делайте и не обращайте никакого внимания на меня. А я пока побеседую с господином д'Эксмесом. Амбруаз Парэ занялся перевязкой Мальмора. Раненый спросил: - Господин врач, значит, я могу считать себя здоровым? Амбруаз Парэ, накладывая последние бинты, сказал: - Почти! - Тогда соблаговолите сообщить виконту д'Эксмесу, моему начальнику, что завтра я могу принять участие в бою. - Завтра? В бою? - вскричал Амбруаз Парэ. - И не думайте об этом! Несчастный! Я вам предписываю восемь дней полного покоя. Мальмор заревел: - Да ведь за восемь дней и осада будет кончена! Мне никогда не придется больше воевать! - Ну и безумный смельчак! - заметил герцог де Гиз, прислушиваясь к разговору. - Таков уж Мальмор, - с улыбкой сказал Габриэль. - И я прошу вас, монсеньер, лично приказать его перенести в лазарет. - Ничего нет проще. Прикажите сами, и пусть этого смельчака отнесут его же товарищи. Габриэль чуть заметно замялся: - Дело в том, монсеньер, что, возможно, мои люди понадобятся мне нынче ночью. - Вот как? - удивился герцог де Гиз, взглянув на виконта. Тем временем Амбруаз Парэ закончил перевязку и подошел к ним. - Если вам угодно, господин д'Эксмес, - сказал он, - я могу прислать двух своих служителей с носилками. - Благодарю и принимаю, - отвечал Габриэль. Мальмор снова испустил отчаянный стон. Амбруаз Парэ откланялся и ушел. По знаку Мартен-Герра все волонтеры отошли в глубину палатки, а Габриэль остался как бы наедине с главнокомандующим. XVI. МАЛЕНЬКАЯ ШЛЮПКА СПАСАЕТ БОЛЬШИЕ КОРАБЛИ - Довольны ли вы теперь, монсеньер? - так начал разговор Габриэль. - Да, друг мой, - отвечал Франциск Лотарингский, - я доволен достигнутыми успехами, но, должен признаться, беспокоюсь за дальнейшее. Поэтому-то я и пришел к вам посоветоваться. - Разве что-нибудь изменилось? - спросил Габриэль. - Обстановка, на мой взгляд, складывается для нас более чем удачно. За четыре дня мы овладели двумя подступами к Кале. Защитники самого города и Старой крепости не продержатся больше сорока восьми часов. - Верно, но если они продержатся хотя бы сорок восемь часов, то мы погибли, а они спаслись. - Позвольте мне в этом усомниться, монсеньер. - Нет, друг мой, многолетний опыт не обманывает меня. Достаточно малейшей случайности или малейшего просчета - и вся наша затея рухнет. Уж мне-то можно поверить. - Но почему же? - беззаботно улыбнулся Габриэль, что никак не вязалось с невеселыми словами герцога. - Я вам все расскажу в двух словах, исходя из вашего же плана. Следите хорошенько. - Я весь внимание. - Ваш юношеский пыл разжег во мне - обычно осторожного - честолюбие, и я соблазнился некою попыткой, рискованной и невероятной. Весь наш план строился на том, что англичане будут ошеломлены и отрезаны. Взять Кале невозможно, пусть так, но это не значит, что его невозможно захватить - вот самая суть задуманного нами, не так ли? - И до сего времени, - заметил Габриэль, - то, что сделано, не разошлось с тем, что задумано. - Конечно, - подтвердил герцог, - и вы, Габриэль, на деле доказали, что одинаково хорошо разбираетесь как в людях, так и в делах. Лорд Уэнтуорс не обманул ни одной из наших надежд. Он действительно был уверен, что девяти сотен солдат при наличии мощных укреплений вполне достаточно, чтобы заставить нас пожалеть о нашей смелой попытке. Он слишком мало нас уважал и не пожелал вызвать необходимое для него подкрепление. - Я заранее мог предугадать, - сказал Габриэль, - как этакая гордыня поведет себя в подобных обстоятельствах. - И благодаря этой гордыне, - подхватил герцог, - форт Святой Агаты был захвачен нами почти без сопротивления, а форт Ньеллэ - через три дня после удачных боев. - Все настолько хорошо, - весело рассмеялся Габриэль, - что если теперь англичане или испанцы пожалуют на выручку своих земляков или союзников, то их встретят отнюдь не ликующим салютом, а губительным артиллерийским огнем. - Тогда они нарушат присягу и будут держаться на расстоянии, - улыбнулся герцог де Гиз, невольно заразившись весельем молодого человека. - Значит, в этом смысле мы добились успеха? - спросил Габриэль. - Безусловно, безусловно, - ответил герцог, но, к сожалению, это не единственное и не самое серьезное препятствие. Мы закрыли одну из возможных дорог на Кале, но есть еще и другая дорога. - Какая именно, монсеньер? - спросил Габриэль, будто не понимая. - Вот перед вами карта, составленная маршалом Строцци. По вашему плану Кале может получить подкрепление с двух направлений: либо через форт Ньеллэ, либо через форт Ризбанк, или, вернее, через Восьмигранник, который господствует над портом и может пропускать и задерживать суда. Так что при желании английские суда могут через несколько часов снабдить город и солдатами и припасами. Таким образом форт Ризбанк охраняет город, а море охраняет форт Ризбанк. Кстати, как вы думаете, чем занят сейчас лорд Уэнтуорс? - Это же совершенно ясно, - спокойно ответил виконт д'Эксмес. - По единодушному постановлению военного совета лорд Уэнтуорс отправляет в Дувр несколько запоздалое сообщение и предполагает завтра в это самое время получить подкрепления... - Ну, а потом? Вы не договариваете... - Признаюсь вам, монсеньер, так далеко я не заглядываю, - заявил Габриэль. - У меня нет дара предвидения. - Тут достаточно простой предусмотрительности и, если вы остановились на полдороге, я договорю за вас. - Тогда поведайте мне, как, по-вашему, развернутся события, - с поклоном спросил Габриэль. - Все будет очень просто. На выручку осажденным придет вся Англия, завтра же они смогут перебросить к воротам Старой крепости огромные силы. Если же мы все-таки сумеем удержаться, то тогда все испанские и английские отряды, еще разбросанные на французской земле, ринутся к Кале. Собрав все свои силы в один кулак, они непременно зажмут нас в тиски. Если они даже не сумеют захватить Ньеллэ и удовлетворятся только фортом Святой Агаты, то и того достаточно, чтоб поставить нас между двух огней. - Да, такая катастрофа будет и вправду ужасна, - с полным спокойствием заметил Габриэль. - И в то же время она вполне возможна, - озабоченно потер лоб рукой герцог де Гиз. - А вы не задумывались, монсеньер, как ее предотвратить? - Черт возьми, я ни о чем другом и не думаю! - И что же? - как бы вскользь спросил Габриэль. - Есть лишь один-единственный, да и то не слишком надежный, шанс: завтра бросить все наши силы на штурм Старой крепости. Конечно, толком подготовиться мы не успеем, но иного выхода у нас нет. И в этом, пожалуй, меньше безумия, чем спокойно ждать подхода английских подкреплений. Быть может, при виде этих неприступных стен в нас вновь пробудится то, что называли в Италии "французским бешенством". - И это "бешенство" сломает себе шею, - спокойно возразил Габриэль. - Простите меня, монсеньер, но, на мой взгляд, французская армия сейчас не настолько сильна, чтобы затевать невыполнимые предприятия. Скорее всего, нас просто отбросят. Что же тогда предпримет герцог де Гиз? - По крайней мере постарается не допустить полного развала армии и окончательного поражения. Нужно будет отвести от этих проклятых стен уцелевшие части, дабы сохранить их до лучших дней. - Победителю Меца и Ренти - позорно отступать! - И все-таки это лучше, чем упорствовать. - Все равно, - настаивал Габриэль, - удар будет слишком тяжел и для славы Франции, и для вашего имени, ваша светлость. - О, мне ли этого не знать! - воскликнул герцог. - Вот что такое успех, вот что такое судьба! Если бы мне удалось захватить Кале, я был бы героем, гением, полубогом! А если нет - сразу же превратился бы в самонадеянного тупицу, которому под стать одни лишь поражения!.. Раздосадованный герцог замолк. Габриэль намеренно не прерывал затянувшегося молчания. Ему хотелось, чтоб герцог до конца осознал всю опасность создавшегося положения. Когда же, по его мнению, герцог понял все это, Габриэль заговорил: - Если не ошибаюсь, вашу светлость охватили сомнения, которым бывают подвержены даже и величайшие умы в разгаре своих величайших дел. Но послушайте. Разве мы не учли еще в Париже все мельчайшие детали, все непредвиденные случайности, все препятствия и пути их преодоления? Как же вы можете теперь сомневаться? - Боже мой, - вздохнул герцог, - я был слишком заражен и ослеплен вашей горячностью, вашей юношеской самонадеянностью! - Ваша светлость! - упрекнул его Габриэль. - О, не корите себя, я не имею к вам ни малейших претензий, друг мой! Я по-прежнему восхищаюсь вашим замыслом, он поистине велик и патриотичен. Но грубая действительность любит убивать светлые упования... Однако у меня, помнится, и тогда еще были опасения, но вы их рассеяли! - Каким способом, с вашего позволения, монсеньер? - Вы мне сказали, что, если мы молниеносно овладеем фортами Святой Агаты и Ньеллэ, то форт Ризбанк перейдет в наши руки с помощью преданных вам горожан. Тогда Кале не получит подкрепления ни с суши, ни с моря. Таково было ваше обещание. Эти слова нисколько не смутили виконта. - Конечно, - подтвердил он. - Что "конечно"? Ваши ожидания обмануты! Ваши друзья из Кале, очевидно, не сдержали своего слова, ибо не уверены в нашей победе. Они трусят и покажутся только тогда, когда их помощь нам уже не потребуется!.. - Прошу простить, ваша светлость, - хладнокровно перебил его Габриэль, - откуда вам это известно? - Из вашего молчания, дорогой мой! Настал критический момент, а они даже и не шевелятся, вы тоже молчите. Я понял так, что вы теперь на них не рассчитываете. - Если бы вы знали меня лучше, вам было бы ведомо, что я не люблю говорить, когда могу действовать. - Что такое? Вы еще надеетесь?.. - Да, ваша светлость, я ведь еще жив! - печально и значительно ответил Габриэль. - Значит, форт Ризбанк... - Перейдет к нам в нужное время... если я не погибну. - Но это нужное время, Габриэль, настанет завтра... завтра же утром!.. - Тогда завтра утром форт будет наш, - с полнейшей невозмутимостью повторил Габриэль. - Я не отказываюсь от своих слов и даже ценой жизни сдержу свое слово. - Габриэль, - воскликнул герцог де Гиз, - что вы задумали? Пойти на смертельную опасность ради какой-то безрассудной затеи?.. Я запрещаю, запрещаю вам! Франции слишком нужны такие люди, как вы! - Не извольте беспокоиться, монсеньер. Родина стоит того, чтобы ради нее рисковали. Так что разрешите уж мне поступить по-своему. - Но чем я могу вам помочь? - Монсеньер, у меня есть предложение. - Говорите, говорите, - нетерпеливо откликнулся Франциск Лотарингский. - Завтра, пятого числа, около восьми часов утра соблаговолите поставить самого зоркого часового на пост, с которого виден форт Ризбанк. Если там будет еще развеваться английский флаг, бросайтесь на отчаянный приступ, который вами предрешен, ибо присутствие английского флага будет означать, что дело у меня сорвалось, а сам я погиб. - Погиб! - вскричал герцог. - Вы же сами видите, что идете на верную смерть! - Если так случится, не тратьте времени на то, чтобы оплакивать меня... - Но у вас есть хоть какая-то надежда на успех, Габриэль? - Конечно, есть, монсеньер. Главное - не волнуйтесь и не торопитесь давать сигнал на приступ. Я все-таки надеюсь, что к восьми часам над фортом Ризбанк взовьется французский флаг, и тогда ваши солдаты с успехом пойдут на штурм! - Французский флаг - над фортом Ризбанк? - вскричал герцог де Гиз. - И думаю, что, увидев его, - продолжал Габриэль, - все корабли, прибывающие из Англии, немедленно повернут обратно. - Я тоже так думаю... - сказал герцог. - Но как вы этого добьетесь? - Позвольте сохранить мою тайну при себе, ваша светлость. Если вы сочтете мою затею нелепой, вы непременно пожелаете отговорить меня, а теперь не время рассуждать и сомневаться. Так или иначе, ни вас, ни армию я не опорочу и обойдусь только теми людьми, которые при мне. Я выполню свою задачу без посторонней помощи или умру. - К чему такая гордость? - Гордость здесь ни при чем, ваша светлость. Я просто хочу возместить ту великую милость, которую вы обещали мне оказать. - О какой милости вы говорите, Габриэль? У меня довольно хорошая память, особенно когда дело касается моих друзей... Однако, право, я что-то... Но Габриэль перебил его: - Монсеньер, для меня милость эта важнее всего! Мне бы хотелось, чтоб вы подтвердили перед королем следующее: взятие Кале было задумано и осуществлено именно мною! Уж поверьте мне, ваше высочество, не ради почестей я этого добиваюсь - пусть они достанутся вам, главе всей кампании... Вот о какой милости идет речь... - И вы говорите о такой величайшей доблести лишь намеками? - воскликнул герцог. - Черт побери, неужто вы в этом сомневаетесь? Да это же не милость, а простая справедливость! Я всегда готов признать и оценить вашу доблесть и вашу службу, виконт д'Эксмес! - Мое честолюбие так далеко не заходит, - отвечал Габриэль. - Пусть король узнает о моих трудах, у него в руках есть награда, которая для меня дороже всех почестей и всех земных благ. - Король будет знать все, что сделано вами для него, Габриэль! А теперь скажите, не могу ли я вам быть полезен еще чем-нибудь? - Можете, монсеньер, и я попрошу вас о некоторых услугах. - Говорите. - Во-первых, мне нужно знать пароль, чтобы нынче ночью выйти из лагеря. - "Кале и Карл". - Затем, ваша светлость, если я паду, а вы победите, прошу вас иметь в виду, что герцогиня де Кастро, дочь короля, - пленница лорда Уэнтуорса. - Я знаю свой долг человека и дворянина. Дальше. - Наконец, ваша светлость, этой ночью мне окажет немалую помощь один здешний рыбак по имени Ансельм. Возможно, что он погибнет вместе со мной; я хочу, чтоб его семья была обеспечена за мой счет. Я написал об этом моему управляющему Элио, но и вас прошу проследить за выполнением моей воли. - Будет сделано. Это все? - Все, ваша светлость! Но если нам больше не придется свидеться, вспоминайте обо мне хоть изредка и поведайте о моей участи двум известным вам людям: королю, который, безусловно, порадуется моей смерти, и госпоже де Кастро, которая, возможно, опечалится. Больше я не смею вас задерживать. Прощайте, ваша светлость! Герцог де Гиз встал: - Гоните прочь печальные мысли. Я ухожу, а вы, друг мой, еще раз хорошенько все продумайте в своем таинственном плане. Мне же, видимо, не суждено заснуть этой ночью. Больше всего меня тревожит та полнейшая неизвестность, которой окутана ваша затея. Но тайный голос твердит мне, что мы с вами еще увидимся, и я не прощаюсь с вами, нет! - Спасибо за доброе предчувствие, - сказал Габриэль. - Если мы встретимся, так только во французском городе Кале! - И тогда вы сможете гордиться тем, что спасли честь Франции, а заодно и мою! - Иногда, монсеньер, маленькие шлюпки спасают большие корабли, - с поклоном ответил Габриэль. Уходя из палатки, герцог де Гиз в последний раз пожал руку виконту д'Эксмесу, дружески обнял его и задумчиво побрел к себе. XVII. ПОД ПОКРОВОМ ТЕМНОЙ НОЧИ Проводив герцога, Габриэль вернулся и подал знак Мартен-Герру, которому, очевидно, не нужны были никакие разъяснения. Он поднялся и вышел. Через четверть часа оруженосец возвратился в сопровождении какого-то худого, оборванного человека. Мартен подошел к погруженному в размышления Габриэлю: - Ваша милость, вот тот человек. - Очень хорошо! Так это вы рыбак Ансельм, о котором мне говорил Мартен-Герр? - обратился Габриэль к пришельцу. - Да, ваша милость, это я. - И вы знаете, чего мы ждем от вас? - Ваш оруженосец сказал мне об этом, ваша милость, и я к вашим услугам. - Мартен-Герр должен был также поставить вас в известность, что вы рискуете жизнью наравне с нами. - О, об этом можно было и не упоминать. Я и так каждый день рискую жизнью, чтобы поймать какую-нибудь рыбешку, и зачастую возвращаюсь ни с чем. Гораздо милее рискнуть сегодня своею вяленой шкурой ради вас... притом за приличное вознаграждение. - Это верно, - заметил Габриэль, - но ведь твои повседневные