ли же когда-либо я понадоблюсь Франции или королю, меня найдут в Шантильи, и я еще послужу вашему величеству. Подобная выдержка тронула молодого короля. Он смутился и растерянно оглянулся на мать. Но герцог де Гиз хорошо знал, что малейшее его вмешательство в разговор вызовет взрыв бешенства у старика, поэтому он к нему и обратился с изысканной любезностью: - Поскольку господин де Монморанси покидает двор, я полагаю, он пожелает перед отъездом вручить его величеству государственную печать, которая была ему доверена покойным королем. Она сегодня же понадобится. Герцог не ошибся. От этих простых слов ревнивый коннетабль вышел из себя. - Вот она! - в сердцах выкрикнул он, вынимая печать из кармана. - Я надеялся, что смогу ее вернуть молодому королю без напоминаний, но вижу, что его величество пребывает в окружении лиц, которые внушают ему желание унизить некоторых достойных особ. - О ком изволит говорить господин де Монморанси? - высокомерно спросила королева. На что коннетабль, отдавая должное своей прирожденной грубости, выпалил: - О тех, кто окружает его величество! Но коннетабль плохо рассчитал. Екатерина только и ждала повода, чтобы разразиться гневом. Она вскочила с кресла и, утратив всякую сдержанность, принялась отчитывать коннетабля за все: за неуважение и за пренебрежение, с которыми он всегда к ней относился, за его враждебность ко всему, что исходило из Флоренции, за то, что он открыто выказывал предпочтение фаворитке перед законной супругой. Она знала, что именно от него исходили все унижения, которые претерпели ее соотечественники, последовавшие за ней. Ей было также известно, что он подло на нее клеветал, что в первые годы ее замужества он уговаривал Генриха даже отослать ее обратно якобы из-за отсутствия у нее детей!.. Коннетабль, не привыкший к подобным упрекам, пришел в ярость и отвечал на ее речи злобным хохотом, намеренно взвинчивая ее до крайности. Тем временем герцог де Гиз, переговорив вполголоса с королем, тоже обрушился на соперника, к великому удовольствию Екатерины Медичи. - Господин коннетабль, - сказал он с убийственной вежливостью, - ваши друзья и приверженцы, заседавшие вместе с вами в Совете - Боштель, л'Обепин и прочие, - несомненно пожелают последовать вашему примеру в поисках уединения. Король поручил вам передать им свою благодарность. С завтрашнего дня они могут считать себя свободными. Их заменят другие. - Прекрасно, - процедил сквозь зубы Монморанси. - Теперь относительно вашего племянника, адмирала де Колиньи, который управляет Пикардией и Иль-де-Франсом. Государь считает, что быть губернатором двух провинций несколько утомительно, и предлагает господину адмиралу освободиться от одной из них по своему выбору. Не сочтите за труд поставить его в известность. - Уж конечно же, - согласился коннетабль, криво улыбаясь. - Что же касается вас лично, господин коннетабль... - так же спокойно продолжал герцог. - Уж не отнимут ли у меня и жезл коннетабля?! - язвительно перебил его Монморанси. - Увы! Вы прекрасно знаете, что это невозможно, ибо звание коннетабля дается пожизненно. Но разве оно совместимо со званием великого магистра, которым вы облечены? Его величество считает, что вам надлежит отказаться от этой тяжкой обязанности и передать ее мне. Монморанси заскрежетал зубами. - Все к лучшему! Это все, милостивый государь? - Думаю, что так, - ответил герцог де Гиз, снова занимая свое место. Коннетабль чувствовал, что не в силах справиться со своей яростью, что может разразиться гневом и, нарушив почтение к королю, превратиться из опального вельможи в мятежника. Он не хотел доставить ликующему противнику такую радость и, резко поклонившись, направился к двери. Но перед тем как уйти, он будто о чем-то вспомнил и обратился к королю: - Государь, последнее слово, последний мой долг в память вашего доблестного родителя. Тот, кто нанес ему смертельный удар, возможно, повинен не только в неловкости. По крайней мере у меня есть основания так думать. По-моему, он вышел на поле с преступным намерением. Человек этот - мне доподлинно известно - считал себя оскорбленным королем. Ваше величество несомненно назначит строжайшее следствие... Герцог де Гиз поежился, услышав грозное обвинение, но Екатерина перебила коннетабля: - Знайте, сударь, что в вашем участии нет никакой нужды. Я, вдова Генриха Второго, не позволю никому другому сказать здесь первое слово! Будьте спокойны, сударь, об этом подумали раньше вас. - Тогда я ничего не могу добавить, - ответил коннетабль. Ему не позволили даже направить стрелу своей давней ненависти в сторону графа де Монтгомери, ему не дали выступить обвинителем против убийцы и мстителем за своего повелителя! Он ушел, задыхаясь от гнева и стыда, и вечером уехал в свое поместье Шантильи. В тот же день герцогиня де Валантинуа покинула Лувр, сменив его на дальнюю и мрачную ссылку в Шомоне-на-Луаре. Так завершилась месть Габриэля. Правда, бывшая фаворитка готовила нечто страшное тому, кто низверг ее с высоты величия. Что же касается коннетабля, то Габриэлю еще доведется с ним встретиться в тот день, когда он вновь придет к власти. Но не будем предупреждать события, а возвратимся лучше в Лувр, где Франциску II только что доложили о депутатах парламента. XV. ПОГОДА МЕНЯЕТСЯ Как и говорила Екатерина Медичи, парламентские посланцы застали в Лувре полное согласие. Франциск II представил им герцога де Гиза как первого министра, кардинала Лотарингского - как главного управляющего финансами и Франсуа Оливье - как хранителя государственной печати. Герцог де Гиз ликовал, королева Екатерина радостно улыбалась. Все шло как нельзя лучше! Один из парламентских советников вообразил, что мысль о милосердии будет доброжелательно воспринята, и, проходя мимо короля, крикнул. - Помиловать Анн Дюбура! Но советник этот упустил из виду, что новый министр был ревностным католиком. Герцог де Гиз, по своей привычке, прикинулся непонимающим, но в то же время, даже не советуясь с королем и с Екатериной Медичи, сказал внятно и раздельно: - Да, господа, дело Анн Дюбура и тех, кто вместе с ним, будет назначено к производству и в скором времени закончится! Не беспокойтесь! После этого заверения члены парламента - одни в печали, другие в восторге - покинули Лувр, но как бы то ни было, все они были убеждены, что никогда еще не было столь отзывчивого и дружного правительства. И действительно, даже после их ухода герцог де Гиз еще видел на устах Екатерины улыбку. Правда, улыбка эта теперь казалась ему какой-то неестественной, фальшивой. Франциска II, видимо, слишком утомила вся эта церемония. - Думаю, что на сегодняшний день достаточно, - заметил он. - Как по-вашему, матушка, не могли бы мы провести несколько дней под Парижем, например в Блуа, на берегу Луары? - Герцог не Гиз все это примет к сведению, - ответила Екатерина. - Но на сегодня, сын мой, ваши труды еще не закончены. Прежде чем отдохнуть, вы должны уделить мне всего полчаса для выполнения одного священного долга. - Какого, матушка? - спросил Франциск. - Это долг судьи. "Куда она клонит?" - встревожился герцог де Гиз. - Государь, - продолжала Екатерина, - ваш царственный родитель погиб насильственной смертью. Кто этот человек, который нанес ему удар: растяпа или злоумышленник? Я лично склоняюсь к последнему. Но так или иначе, в этом вопросе нужно детально разобраться. Необходимо учредить следствие. - Но если так, - возразил герцог, - графа де Монтгомери надо тут же арестовать по обвинению в цареубийстве! - Граф де Монтгомери арестован сегодня утром, - ответила Екатерина. - Арестован? Но по чьему приказу? - вскричал герцог де Гиз. - По моему! Власть еще не была установлена, я сама подписала приказ. Он мог каждую минуту ускользнуть. Его привезли в Лувр без всякой огласки. Я прошу вас, сын мой, допросить его. - И, не дожидаясь ответа, она дернула звонок с такой же уверенностью, с какой это проделал герцог де Гиз два часа назад. Франциск Лотарингский нахмурился. Запахло грозой. - Пусть приведут арестованного, - приказала королева вошедшему слуге, и, когда тот удалился, наступило тягостное молчание. Король был растерян, Мария Стюарт обеспокоена, герцог де Гиз недоволен. Одна лишь Екатерина была решительна и непреклонна. - Мне кажется, - начал герцог де Гиз, - если бы граф де Монтгомери захотел скрыться, у него было достаточно времени - целых две недели!.. Екатерина не успела ответить, ибо в эту минуту ввели Габриэля. Он был бледен, но спокоен. В этот день, рано утром, четверо вооруженных людей явились к нему в дом. Он последовал за ними без малейшего сопротивления и, не проявляя ни малейшего беспокойства, стал ждать. Когда Габриэль четким шагом и с полнейшим спокойствием вошел в залу, король при виде этого невольного убийцы отца переменился в лице и хрипло произнес, обернувшись к Екатерине: - Говорите, сударыня, вам говорить... Екатерина не преминула воспользоваться этим предложением. Теперь она чувствовала свою власть и над королем и над министром. Повелительно и высокомерно взглянув на Габриэля, она заявила: - Мы пожелали, помимо всякого дознания, чтобы вы предстали перед его величеством и ответили нам на некоторые вопросы, дабы мы могли восстановить ваши права, если признаем вас неповинным, а если признаем виновным, то неукоснительно покарать. Приготовились ли вы нам отвечать, сударь? - Я приготовился вас слушать, государыня, - ответил Габриэль. Спокойствие этого человека не только не убедило Екатерину в его невиновности, но еще сильнее разозлило ее. Недаром она ненавидела его со всей силой любви, которую он когда-то отверг. Она продолжала оскорбительным тоном: - Вас обвиняют, сударь, сами необычные обстоятельства: ваши долгие отлучки из Парижа, ваше добровольное удаление от двора, ваше появление на роковом турнире и загадочное поведение, наконец, ваш многократный отказ помериться силами с королем. Как могло случиться, что вы, великолепно знающий устав военных игр, не отбросили обломок сломанного копья вопреки общепринятой осторожности? Чем объяснить эту странную забывчивость? Отвечайте, что вы можете сказать обо всем этом? - Ничего, государыня, - ответил Габриэль. - Ничего? - удивленно переспросила она. - Ровно ничего. - Как! Значит, вы соглашаетесь? Вы признаетесь? - Я ни в чем не признаюсь, ни с чем не соглашаюсь. - Значит, вы отрицаете? - Я ничего не отрицаю. Я молчу. У Марии Стюарт вырвался жест одобрения, король с жадностью смотрел и вслушивался в этот необычный допрос, герцог де Гиз стоял молча и неподвижно. Екатерина заговорила еще язвительнее: - Будьте осторожны! Было бы лучше для вас, если бы вы отрицали или оправдывались! Примите к сведению: господин де Монморанси утверждает, что ему известно о ваших счетах с королем, о вашей личной к нему неприязни. Мы можем привлечь его в качестве свидетеля! - А господин де Монморанси не говорил случайно, какие именно счеты? - Не говорил, но несомненно скажет! - Так пусть говорит, если осмелится, - спокойно усмехнулся Габриэль. - А вы говорить отказываетесь? - Отказываюсь. - А что, если мы при помощи пытки нарушим ваше столь гордое молчание? - Не думаю, государыня! - Вы ставите свою жизнь под угрозу, предупреждаю! - Я не стану ее защищать, она мне не нужна. - Вы так решили? И больше ни слова? - Ни слова, - склонил голову Габриэль. В эту минуту Мария Стюарт, движимая участием к обвиняемому, порывисто воскликнула. - Как это хорошо, как хорошо! Сколько благородства, сколько величия в этом молчании! Настоящий рыцарь! Он даже не отвергает подозрений! О, такое молчание говорит больше, чем все оправдания! Екатерина смерила юную королеву суровым, гневным взглядом, но это не остановило Марию: - Возможно, я ошибаюсь, но... Я говорю то, что думаю! Я не могу скрывать свои чувства. Моя политика - это мое сердце! И оно говорит мне, что граф де Монтгомери не мог с холодным расчетом пойти на такое преступление, что он явился слепым орудием судьбы, что он считает себя выше подозрений и не нуждается ни в каком оправдании! Разве не так? - О, государыня, как я вам благодарен! - вырвалось у Габриэля. - Вы сказали правду! - Я это знаю! - ответила Мария. - Будет ли конец этому ребячеству? - крикнула разъяренная Екатерина. - Нет, государыня! - возразила Мария Стюарт. - Нет! Мы уже покончили с ребячеством, но мы, слава богу, еще молоды, у нас все впереди. Не правда ли, государь? - грациозно обернулась она к своему молодому супругу. Король ничего не ответил и только прикоснулся губами к руке, которую протянула ему Мария. Наконец Екатерина не сдержалась. До сих пор она видела в короле только сына, чуть ли не ребенка; более того, она была уверена в поддержке герцога де Гиза: ведь за все это время он не проронил ни звука. Поэтому в ответ на последние насмешливые слова Марии она выплеснула наружу всю свою затаенную злобу: - Так вот оно что! Я говорю о праве, а надо мной издеваются! Я требую - имея все основания - хотя бы допросить убийцу Генриха Второго, а его оправдывают да еще и восхваляют! Хорошо! Если дело так пошло, то я сама открыто выступлю как обвинитель графа де Монтгомери! Откажет ли государь в правосудии своей матери? Пусть допросят коннетабля, если надо! Пусть допросят госпожу де Пуатье! И да откроется истина! Так или иначе, но предательское убийство короля на глазах у всего народа будет отомщено! Во время этой яростной речи грустная, отрешенная усмешка блуждала на губах Габриэля. Он вспоминал два последних стиха Нострадамова гороскопа: Полюбит его и его же убьет любовь короля!.. Ну что ж! Предсказание до сих пор было точным - и оно сбудется до конца! Екатерина добьется осуждения и гибели того, кого она некогда полюбила. Этого Габриэль ждал, и к этому он был готов. Между тем Екатерина, рассудив, что зашла слишком далеко, остановилась и любезно обратилась к герцогу де Гизу: - Почему вы ничего не скажете, герцог? Ведь вы-то со мной согласны, не так ли? - Нет, государыня, - медленно произнес герцог, - я с вами не согласен, потому-то я и молчу. Глухо и угрожающе Екатерина спросила: - Как! И вы тоже? И вы против меня? - Да, государыня, о чем сам глубоко сожалею, - ответил герцог де Гиз. - Однако вы же видели, когда речь шла о коннетабле и герцогине де Валантинуа, я всецело разделял ваши взгляды... - Потому что они совпадали с вашими, - процедила Екатерина Медичи. - Я это вижу теперь, но уже поздно! - Что же касается графа де Монтгомери, - преспокойно продолжал герцог, - то я никак не могу согласиться с вами. Мне думается, что невозможно налагать ответственность за несчастный случай на дворянина исключительной храбрости и благородства. Подобный процесс принес бы ему торжество, а его обвинителям - посрамление. И посему, а также по некоторым иным причинам я держусь того мнения, что нам надлежит принести извинения графу де Монтгомери за необдуманный арест и освободить его. Таково мое мнение. - Превосходно! - захлебнулась злобным смехом Екатерина, круто повернувшись к королю: - Вот так мнение! Не совпадает ли оно случайно с вашим, сын мой? Признательная улыбка Марии Стюарт, обращенная к герцогу де Гизу, была так выразительна, что у короля рассеялись все сомнения. - Матушка, - сказал он, - я должен признаться, что придерживаюсь того же мнения, что и дядя. - Предать память отца! - чуть ли не простонала Екатерина. - Нет, государыня, я, напротив, ее берегу, - возразил Франциск II. Разве не сказал отец сейчас же после ранения, что Монтгомери здесь ни при чем?! И потом, в минуты своей агонии, он даже и не подумал отказаться от сказанных им слов! Разрешите уж мне, его сыну, повиноваться ему! - Так! Значит, вы начинаете с презрения к священной воле вашей матери! - Государыня, - перебил королеву герцог де Гиз, - разрешите вам напомнить ваши собственные слова: единая воля в государстве! - Но я разумела, что воля министра не должна возвышаться над волей короля. - Кстати, государыня, кто же может больше заботиться о короле, нежели я, его супруга? - вмешалась Мария Стюарт. - Вот я вместе с дядей и подаю ему совет: верить в честность, а не в предательство, когда речь идет о благороднейшем и храбрейшем из его верноподданных, и не позорить свое царствование беззаконием! - И к таким увещаниям вы прислушиваетесь? - обратилась королева к сыну. - Я прислушиваюсь к голосу моей совести, - отвечал молодой король с такой твердостью, которой от него никто не ожидал. - Это ваше последнее слово, Франциск? Тогда берегитесь! Если вы отказываете вашей матери при первом ее обращении к вам и проявляете слишком уж полную независимость, тогда можете управлять страной без меня, с вашими верными министрами! Мне нет больше дела ни до короля, ни до королевства, я покидаю вас! Подумайте, подумайте хорошенько над этим! - Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться! - шепнула Мария королю. И тот, влюбленный в нее до безрассудства, повторил вслед за ней: - Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться. - Хорошо же! - только и могла сказать Екатерина и добавила, кивнув в сторону Габриэля: - А этого я еще рано или поздно найду. - Я это знаю, государыня, - почтительно ответил ей молодой человек, думая о гороскопе. Но Екатерина уже не слыхала его. Налитыми кровью глазами она взглянула на молодую королевскую чету, на герцога де Гиза и, ничего не сказав, вышла из залы. XVI. ГИЗ И КОЛИНЬИ После ухода Екатерины наступило долгое молчание. Молодой король, казалось, сам был поражен своею смелостью. Мария, опасаясь за свое счастье, со страхом вспоминала последний угрожающий взгляд королевы. Один только герцог де Гиз был счастлив, радуясь, что так быстро избавился от своевластной и опасной союзницы. Тогда Габриэль, виновник всех этих тревог, заговорил первым: - Ваше величество, я вам крайне признателен за великодушное отношение к несчастному, от которого отвернулось даже небо. Но поверьте: моя жизнь уже никому не нужна, в том числе и мне самому. Настолько не нужна, что я даже не хотел спорить с королевой... - Вы не правы, Габриэль, - возразил ему герцог де Гиз, - вся ваша жизнь полна славных дел в прошлом, она будет полна ими и в будущем. У вас есть та стремительность, которая нужна всякому государственному человеку, а у наших деятелей именно ее и не хватает. К этим словам присоединился нежный, утешающий голосок Марии Стюарт: - И потом, вы, господин де Монтгомери, так великодушны и благородны! - Таким образом, - заключил Франциск II, - ваши прежние заслуги позволяют мне рассчитывать на вас и в дальнейшем. Я не хочу, чтобы мы под влиянием тяжкой скорби лишили родину такого защитника, в котором верность сочетается с доблестью. Габриэль с каким-то печальным удивлением впитывал в себя эти слова надежды и одобрения. Он медленно переводил затуманенный взор с одного на другого и, казалось, о чем-то мучительно думал. - Хорошо! - наконец сказал он. - Эта столь неожиданная доброта, которую вы все проявили ко мне, потрясла меня до глубины души. Теперь моя жизнь, которую вы мне, так сказать, подарили, принадлежит только вам! Я отрекаюсь от собственной свободы. Во имя тех, кому я верю, я готов делать все, что угодно! Моя шпага, моя кровь, моя жизнь - все, что я имею, я отдаю вам. Пылкая самоотверженность молодого графа произвела на них неизгладимое впечатление: у Марии на глазах навернулись слезы, король поздравлял себя с тем, что, выдержав характер, спас такое признательное сердце; ну, а герцог-то знал лучше, чем другие, на что способен Габриэль в своей жажде подвига и самопожертвования. - Да, друг мой, - сказал он ему, - скоро вы мне понадобитесь. Настанет день, когда во имя Франции и короля я пущу в ход вашу честную шпагу. - Она к вашим услугам в любую минуту. - Оставьте ее пока в ножнах, - засмеялся герцог. - Войны и распри, как видите, поутихли. Отдохните и вы, Габриэль, а заодно пусть уляжется нездоровый интерес вокруг вашего имени. А когда ваша печальная известность несколько позабудется, то через год или два я испрошу у короля для вас ту же должность гвардии капитана, которой вы так же достойны, как и прежде. - Разве я ищу почестей, ваша светлость? - возразил Габриэль. - Я ищу случая принести пользу королю и Франции, случая ринуться в бой и достойно там умереть! - Вы слишком торопитесь, - усмехнулся герцог. - Скажите лучше, что, если король вас призовет, вы откликнетесь немедленно. - Где бы я ни был, я тотчас же предстану перед королем, ваша светлость! - Очень хорошо, больше от вас ничего и не требуется. - А я со своей стороны, - добавил Франциск II, - благодарю вас за это обещание и постараюсь, чтобы вы о нем не пожалели. - И помните, - заметила Мария Стюарт, - что в наших глазах вы будете таким другом, от которого ничего не скрывают и которому ни в чем не отказывают. Растроганный Габриэль низко поклонился и почтительно прикоснулся губами к руке, которую ему протянула королева. Потом он пожал руку герцогу и после милостивого кивка короля удалился. Дома Габриэль застал у себя адмирала Колиньи. Он пришел проведать своего сен-кантенского соратника, и, когда Алоиза сообщила ему, что ее хозяина утром препроводили в Лувр, Колиньи решил дождаться его возвращения, чтобы успокоить и кормилицу, а заодно и самого себя. Увидев Габриэля, он обрадовался и принялся расспрашивать обо всем случившемся. Габриэль, опустив подробности, сказал только, что после его разъяснения обстоятельств горестной кончины Генриха II его отпустили с миром. - Иначе и быть не могло! - заметил адмирал. - Все благородное сословие Франции восстало бы против нелепого подозрения, которое запятнало бы достойнейшего его представителя. - Не будем говорить об этом, - нахмурился Габриэль. - Я рад вас видеть, адмирал. Должен сказать, что ваши речи, рассуждения метра Парэ, писания и мои собственные размышления убедили меня в правоте вашего дела. Итак, я с вами! - Добрая и весьма своевременная весть! - одобрительно подхватил адмирал. - Но в то же время я думаю, что в ваших же интересах держать мое обращение в тайне. Только что герцог де Гиз говорил мне, что лучше избегать всякого шума вокруг моего имени. Тем более, что эта отсрочка совпадает с новыми обязанностями, которые мне предстоят. - Но как бы мы гордились, если бы открыто признали вас своим! - И все-таки от этого - хотя бы на время - следует отказаться. Я могу только поклясться вам, что считаю себя одним из ваших братьев по духу. - Прекрасно! Позвольте мне оповестить вождей движения о блестящей победе наших идей. - Не возражаю, - отозвался Габриэль. - Принц Конде, Ла Реноди, барон де Кастельно уже знают о вас, и все воздают должное вашей доблести, - заявил адмирал. - Еще до того, как вы окончательно примкнули к нам, мы видели в вас союзника исключительных достоинств и нерушимой честности. Потому-то мы и постановили не держать ничего в тайне от вас. Вы будете наравне со всеми руководителями посвящены во все наши планы. При этом вы совершенно свободны, связаны только мы... - Такое доверие... - начал Габриэль. Но адмирал перебил его: - Оно обязывает вас только к сохранению тайны. Для начала знайте одно: планы, с которыми вы ознакомились на собрании в доме на площади Мобер и которые тогда были признаны преждевременными, сейчас вполне осуществимы. Юный король слаб, Гизы наглеют, новые гонения уже не скрывают, все это побуждает нас к решительным действиям, и мы начнем... Но тут Габриэль не дал ему договорить: - Простите, я говорил, что я ваш, но только в известных пределах. И дабы прервать вашу дальнейшую откровенность, считаю своим долгом заявить, что признаю Реформацию только как религиозное движение, но не как политическую партию, и посему не могу ввязываться в события, носящие чисто политический характер. Франциск Второй, Мария Стюарт и сам герцог де Гиз только что отнеслись ко мне с присущим им великодушием и благородством. Я не могу не оправдать их доверие. Позвольте мне ограничиться лишь идейной стороной вашего учения и воздержаться от действий. Я могу открыто примкнуть к вам когда угодно, но сохраняя при этом независимость моей шпаги. С минуту поразмыслив, Колиньи произнес: - Мои слова, Габриэль, не были праздными словами: вы совершенно свободны... Идите своей дорогой, если вам так по сердцу; действуйте без нас или совсем бездействуйте. Мы не ждем от вас никакого отчета. Мы знаем, - подчеркнул он, - что иной раз вы умеете обходиться без союзников и без советчиков. - Что вы хотите этим сказать? - удивился Габриэль. - Я все понял, - ответил адмирал. - В данное время вы не можете участвовать в наших действиях, направленных против королевской власти. Будь по-вашему! Мы ограничимся тем, что будем вас ставить в известность о наших планах и переменах. Следовать ли за нами или оставаться в стороне - это ваше личное дело. Вам дадут знать, письмом или через гонца, когда и для чего вы нам понадобитесь, и вы поступите, как найдете нужным. Так решили в отношении вас руководители движения. Такие условия вы, думается, принять можете. - Я их принимаю и благодарю вас, - ответил Габриэль. И они расстались. XVII. ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ Прошло время. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что изменилось. Но тем не менее назревали грозные события. Итак, вечером 25 февраля 1560 года господин де Брагелонн, начальник тайной полиции, небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей, по имени Арпион. "Сегодняшнего числа известный вор Жилль Роз был задержан в большом дворцовом зале в тот момент, когда срезал золотую цепь у каноника Священной капеллы... " - У каноника Священной капеллы! Вы только подумайте! - воскликнул господин де Брагелонн. - Какое кощунство! - сказал метр Арпион. - А какая ловкость! - заметил начальник полиции. - Какая ловкость! Ведь каноник сам малый не промах. Попозже я вам скажу, метр Арпион, как мы разделаемся с этим прохвостом. Дальше. Метр Арпион продолжал: - "Господа уполномоченные от Сорбонны, явившиеся к принцессе Конде с предложением отказаться от вкушения мясной пищи на время великого поста, были приняты господином де Сешеллем, каковой встретил их с великим глумлением и заявил, что они ему нужны, как прыщ под носом". - А вот это посерьезней, - поднялся с кресла начальник полиции. - Отказаться от поста и оскорбить членов Сорбоннского университета! Это значительно отягчит ваш счет, госпожа Конде, когда мы начнем подводить итоги! Арпион, это все? - На сегодня, слава богу, все. Но ваша милость еще не сказала, как быть с Жиллем Роз. - Отберите в тюрьме еще несколько ловких мошенников, и пусть они во главе с ним отправятся в Блуа; там предстоит большой праздник и, может быть, им удастся потешить короля своими уловками и проделками. - Но если они по-настоящему своруют? - Тогда их повесят! В этот момент явился привратник и доложил: - Его милость Великий инквизитор веры! Метр Арпион не стал дожидаться, когда ему прикажут удалиться. Он поклонился и вышел. Вошедший был особой поистине важной и устрашающей. К обычному званию доктора Сорбонны и каноника Нуайонского он присовокупил звание Великого инквизитора по вопросам веры всей Франции. Для того чтобы имя его было столь же выразительно, как титул, он велел себя называть Демошарэс, хотя звали его попросту Антуаном де Муши [Антуан де Муши, иначе Демошарэс (умер в 1574 году) - профессор богословия в Сорбонне (парижском университете), используя тайных агентов, выслеживал и преследовал протестантов, за что получил титул "Великий инквизитор веры во Франции"]. С тех пор в народе и стали звать шпионов мушарами. - Ну и как, господин начальник полиции? - спросил Великий инквизитор. - Ну и как, господин Великий инквизитор? - отозвался начальник полиции. - Что новенького в Париже? - Я как раз хотел у вас спросить то же самое. - Это значит, что новостей нет, - тяжко вздохнул Демошарэс. - Трудные пришли времена! Ничего нет: ни заговоров, ни покушений. А эти гугеноты - они просто жалкие трусы! Мельчает ныне ваше ремесло, господин де Брагелонн! - Ну нет! Правительства меняются, полиция остается. - Однако, - горестно возразил господин де Муши, - посудите сами, чего мы достигли в результате вооруженного налета на этих протестантов на улице Марэ. Мы ведь были уверены, что во время вечерней трапезы они вместо пасхального барашка едят окорок - так, по крайней мере, явствовало из ваших донесений. И в итоге мы имели всего лишь одну несчастную фаршированную индейку! Много ли чести от этого вашего учреждения? - Всякое бывает, - ответил задетый за живое де Брагелонн. - Вам не больше нашего повезло в деле Трульяра, что жил на площади Мобер. Вы ведь собирались доказать, что Трульяр после омерзительной оргии отдал двух своих дочерей на позор своим единоверцам, а ваши свидетели, которым мы здорово заплатили - ай-ай-ай!.. - отрекаются и вас же уличают во лжи! - Изменники! - пробормотал де Муши. - Чистая неудача, господин Великий инквизитор, чистая неудача! - не без удовольствия поддел его господин де Брагелонн. - Но неудача эта произошла только по вашей вине! - вспылил Демошарэс. - Как вы говорите? По моей вине? - переспросил ошарашенный начальник полиции. - Несомненно! Вы слишком много обращаете внимания на всякие там донесения свидетелей и на прочие пустяки! Что нам за дело до их вранья и отговорок? Надо было продолжать как ни в чем не бывало и в конце концов обвинить этих изуверов! - Как так? Без доказательств? - Конечно! Обвинить и осудить! - Без состава преступления? - Конечно! Осудить и всех повесить! - Без суда? - Подумаешь, без суда! Вам непременно подай суд, преступление, доказательства! Велика ли заслуга повесить того, кого стоит повесить! - Но это же вызовет к нам жгучую ненависть! - Вот этих именно слов от вас я и ждал! - радостно вскинулся Демошарэс. - В этом-то и кроется суть моей системы! Запомните, милостивый государь: для того чтобы пожинать преступления, должно сперва их посеять. Недаром гонения - это сила! - Мне кажется, - заметил начальник полиции, - что с начала нынешнего царствования мы только и делаем, что занимаемся всякого рода гонениями. При желании вся эта почтенная публика могла бы давным-давно возмутиться! - Неужели? Отчего же? - иронически спросил Великий инквизитор. - А вы подсчитайте, сколько обысков, налетов и грабежей было каждый день в домах ни в чем не повинных гугенотов! - А, все это я знаю, и все это ерунда! - усмехнулся Демошарэс. - Полюбуйтесь, с каким стоическим терпением они выносят эти неприятности. - А то, что Анн Дюбур, племянник канцлера, два месяца назад был сожжен на Гревской площади, - это тоже ерунда? - Не бог весть что! Да и к чему привела эта казнь? Убили одного из судей, кокнули президента Минара [Антуан Минар (1505-1559) - президент парижского парламента (суда), решительный противник протестантов Был убит выстрелом из пистолета ночью, когда выходил из здания парламента], затеяли какой-то, с позволенья сказать, заговор, от которого и следов не осталось. Стоило из-за этого поднимать такой шум! - А последний указ? - спросил господин де Брагелонн. - Ведь он направлен не только против гугенотов, но и против всего высшего сословия Франции! - Вы имеете в виду указ об отмене пенсий? - Да нет же! О том, что всем просителям любых рангов велено покинуть двор в двадцать четыре часа, а не то их повесят! Ну, знаете, когда веревкой грозят и знати и черни - это уж слишком. Бунта не миновать! - Да, мера довольно крутая, - самодовольно улыбнулся Демошарэс. - Подумать только, лет пятьдесят назад от такого указа возмутилось бы все дворянство страны, а ныне, сами видите, пошуметь пошумели, но за дело не взялись. Ни один не пошевелился! - Вот тут-то вы и ошибаетесь. - Де Брагелонн понизил голос. - Если в Париже не шевелятся, то в провинции понемногу раскачиваются. Де Муши оживился: - Ба! Есть сведения? - Пока еще нет, но жду с минуты на минуту. - А откуда? - С Луары! - У вас там есть осведомители? - Есть только один, но основательный. - Только один! Это ненадежно! - Но лучше иметь одного хорошего и хорошо ему платить, нежели оплачивать двадцать туполобых мошенников. - Но кто вам ручается за него? - Во-первых, его голова, а потом - его немалые прежние заслуги. - Все равно это рискованно, - повторил Демошарэс. Метр Арпион, только что вошедший в комнату, подошел к своему начальнику и что-то прошептал ему на ухо. Де Брагелонн возликовал: - Вот, вот, оно самое! Арпион, немедленно ведите сюда Линьера! Арпион поклонился и вышел. - Вот об этом Линьере я и говорил вам, - сказал Брагелонн, потирая руки. - Вы его сейчас услышите! Он только что приехал из Нанта. У нас с вами нет секретов друг от друга, так что я буду рад вам доказать, что мой способ лучше всякого другого. Метр Арпион впустил господина Линьера. Это был маленький, тщедушный чернявый человечек, с которым мы уже встречались на собрании протестантов в доме на площади Мобер, тот самый, что потрясал республиканской медалью и говорил о подкошенных лилиях и низложенных монархах. XVIII. ШПИОН Линьер, войдя в кабинет, сначала бросил холодный и недоверчивый взгляд на Демошарэса, потом поклонился господину де Брагелонну и застыл на месте, ожидая вопросов. - Рад вас видеть, господин Линьер, - так начал де Брагелонн. - В присутствии Великого инквизитора вы можете говорить без всякой опаски. - О, конечно! - воскликнул Линьер. - Если бы я знал, что стою перед достославным Демошарэсом, я бы не выказал никакого колебания. Тонкая лесть шпиона была принята де Муши, он одобрительно кивнул головой и произнес: - Прекрасно! - Итак, рассказывайте, господин Линьер! И поскорей! - приказал начальник полиции. - Разве вам еще неизвестно, что случилось на предпоследнем собрании протестантов в Ла Фержэ? - осторожно спросил Линьер. - Я кое-что слышал, но не знаю подробностей, - отозвался Демошарэс. - Тогда, если позволите, я изложу в двух словах все, что мне удалось разузнать о важных событиях за последние дни. Господин де Брагелонн поощрительно кивнул. Эта маленькая непредвиденная задержка хотя и тормозила собственное его нетерпение, в то же время давала ему возможность блеснуть перед Великим инквизитором редкими способностями, а также и необычным красноречием своего агента. Линьер же, понимая, что держит своеобразный экзамен, постарался быть на высоте и был действительно великолепен. Он сказал: - Первое собрание в Ла Фержэ особенной важности не представляло. Говорили по большей части сущую чепуху, и, когда я предложил низложить его величество и установить конституцию на манер швейцарских кантонов, мне в ответ раздавалась оскорбительная брань. Единственное, до чего договорились, так это обратиться к королю с просьбой прекратить гонения на протестантов, дать отставку Гизам, поставить министрами принцев крови и немедленно созвать Генеральные штаты! Простая петиция - жалкий результат! Затем стали намечать руководителей. Пока речь шла о второстепенных вожаках на отдельных участках, все шло гладко. Затруднения возникли лишь тогда, когда нужно было выбрать руководителя всего заговора. Господин Колиньи и принц Конде прислали сказать, что отказываются от опасной чести, которую им предлагают. По их мнению, лучше использовать для этой цели менее знатного гугенота. Тогда, видите ли, легче будет придать всей этой затее характер народного движения! Хорошенький предлог для глупцов! Но для них этого было достаточно, и после долгих препирательств они наконец выбрали Ла Реноди. - Ла Реноди! - повторил Демошарэс. - Он действительно один из ярых вожаков этих изуверов! Я его знаю, он человек крепкий и решительный. - Так вот он-то и будет Каталиной! [Катилина - древнеримский деятель, организовавший в 63 году до н. э. заговор с целью захвата власти; погиб в битве против консульской армии в 62 году до н. э.] - Ну-ну, вы несколько преувеличиваете! - усмехнулся де Брагелонн. - Вот увидите, как я преувеличиваю, - ответил шпион. - Теперь перейдем ко второму собранию, что имело место в Нанте пятого февраля. - Ага! - одновременно вскрикнули Демошарэс и Брагелонн и с жадным любопытством придвинулись к Линьеру. - На этот раз дело не ограничилось разговорами, - с важным видом заявил Линьер. - Теперь слушайте. Но, может быть, опустить подробности и сразу перейти к выводам? Негодяй хотел всецело овладеть вниманием этих двух высокопоставленных особ и нарочно медлил. - Факты, факты! - нетерпеливо выкрикнул начальник полиции. - Вот они. После нескольких малоинтересных выступлений взял слово Ла Реноди и сказал следующее: "В прошлом году, когда королева шотландская повелела предать священнослужителей суду в Стерлинге, все прихожане поехали вслед за ними в этот город; несмотря на то, что они были совершенно безоружны, их грозный марш испугал правительницу, и она отменила суд. Я предлагаю сделать то же самое и во Франции! Все верующие пусть направятся в Блуа, где пребывает король, и представят ему петицию, в которой они просят отменить эдикты о гонениях и разрешить свободу вероисповедания... ". - Все одно и то же! - разочарованно прервал его Демошарэс. - Почтительно-благочестивые изъявления, от которых уже тошнит! Петиция! Возражения! И это устрашающие новости, которые вы нам обещали, метр Линьер? - Погодите, погодите, - осклабился Линьер. - Вы сами понимаете, что эти безобидные предложения Ла Реноди возмутили меня не меньше, а пожалуй, и больше, чем вас. "Чего можно добиться такими ничтожными начинаниями?" - спросил я его. Прочие еретики высказывались в таком же духе. Тогда Ла Реноди пришел в экстаз, раскрыл свои карты и разъяснил гугенотам, какой дерзкий план сокрыт под видимостью смиренных предложений. - Посмотрим, что за план, - заметил Демошарэс тоном человека, который заранее ничему не удивляется. - Полагаю, он стоит того, чтоб его пресечь! - ответил Линьер. - Толпа жалких и безоружных просителей отвлечет внимание короля, а в это время пятьсот всадников и тысяча пеших знатных еретиков под командой тридцати лучших военачальников обложат со всех сторон дороги к Блуа, ворвутся в город, похитят короля, королеву-мать и герцога де Гиза, предадут их суду, а власть передадут в руки принцев крови, с тем чтобы предложить Генеральным штатам определить подходящую форму правления... Вот вам и заговор, господа! Что вы скажете о нем? Он остановился, ликуя. Великий инквизитор и начальник полиции с тревогой переглянулись. Наконец Демошарэс воскликнул: - Клянусь обедней, это здорово! Все, что затеяли эти несчастные еретики, обернется против них же самих, и они попадут в яму, которую вырыли другому. Бьюсь об заклад, кардинал будет в восторге! Дорого бы дал он за то, чтобы одним ударом покончить со всеми своими врагами! - Так пусть господь ниспошлет ему такой восторг! - пожелал господин де Брагелонн. Линьер в его глазах становился человеком почтенным, человеком ценным и просто незаменимым. И он обратился к нему так: - Вы,