инства они, должно быть, ценили столь различно. - Ей-богу, кузен мой де Краон, - воскликнул старик, в последний раз ставя кубок на стол, - хоть вы по женской линии и происходите от короля Робера, вы, по правде сказать, весьма философски отнеслись к оскорблению, которое нанес вам герцог Туренский! - Да что же, герцог Бретонский, мне было делать против брата короля? - отвечал Пьер де Краон, не меняя позы. - Брата короля? Пусть так... Впрочем, я бы с этим не посчитался. Ну и что ж из того, что брат короля? Он всего-навсего герцог и дворянин, такой же, как я, и поступи он со мной, как поступил с вами... Но я никогда бы этого не допустил, а потому и говорить о нем не будем. Однако скажу вам, существует человек, который все это затеял... - Надо думать, - равнодушно заметил Краон. - И человек этот, скажу вам... - продолжал герцог, вновь наливая в свой стакан и поднося его к губам, - человек этот... это столь же верно, как и то, что сей напиток, который вам, видать, не по вкусу, состоит из отличнейшего дижонского вина, лучшего нарбоннского меда и отборных пряностей, привозимых из Азии... - Герцог опорожнил стакан. - Так вот, человек этот есть не кто иной, как мерзавец Клиссон! И он ударил по столу кулаком и одновременно стаканом. - Совершенно с вами согласен, - по-прежнему безучастно ответил мессир Пьер де Краон, словно решивший выказывать тем больше спокойствия, чем большую горячность станет выказывать герцог Бретонский. - И вы оставили Париж, будучи в этом уверены, даже не попытавшись отомстить? - У меня мелькнула такая мысль, но помешало одно соображение. - Какое же? - поинтересовался герцог, откинувшись в кресле. - Какое? Сейчас вам отвечу, - сказал Пьер, облокотившись о стол, оперев подбородок на руки и пристально глядя в лицо герцогу. - Я подумал: этот человек, оскорбивший меня, простого рыцаря, однажды нанес куда более дерзкое оскорбление одному из первых людей Франции, герцогу, да еще столь могущественному и богатому, что он мог бы вести войну с любым королем! Герцог этот подарил знаменитому Джону Шандосу Гаврский замок, и когда объявил Клиссону об этом даре, который он, разумеется, был вправе сделать, Клиссон, вместе того чтобы выразить одобрение, воскликнул: "Черта с два, милостивый государь, англичанин будет когда-нибудь моим соседом!" В тот же вечер Гаврский замок был взят, а на другой день его стерли с лица земли. Уж не припомню точно, кому коннетабль нанес эту обиду, но знаю, что есть некий герцог, которому она была нанесена. За ваше здоровье! Пьер де Краон взял свой стакан, залпом опорожнил его и поставил на стол. - Клянусь своим отцом, - побледнев, воскликнул герцог Бретонский, - этим рассказом вы, кузен, замыслили обидеть нас! Ибо вы отлично знаете, что все это случилось с нами, однако вам хорошо известно и то, что спустя полгода оскорбитель стал узником того самого замка, в котором мы сейчас находимся... - ...И из которого он вышел целым и невредимым. - Да, заплатив мне сто тысяч ливров, отдав один город и три замка... - Но сохранив свою проклятую жизнь, - продолжал Краон, повышая голос, - жизнь, которую могущественный герцог Бретонский не осмелился у него отнять, убоявшись навлечь на себя ненависть своего государя. Сто тысяч ливров, один город и три замка! И это месть человеку, который имеет миллион семьсот тысяч ливров, десяток городов и два десятка крепостей! Нет уж, мой милый кузен, давайте говорить откровенно: Клиссон был обезоружен, сидел закованный в цепи в самой мрачной и глубокой из ваших темниц, вы смертельно его ненавидели и все-таки не осмелились предать смерти! - Я дал приказ Бавалану, но он его не исполнил. - И правильно сделал, потому что, когда король потребовал бы выдать Бавалана как убийцу коннетабля, тогда тот, кто давал убийце приказ, быть может, убоялся бы королевского гнева и действовавший всего лишь как орудие был бы, возможно, покинут тем, чья рука его направляла, а ведь чем шпага тоньше, тем легче ее сломать. - Кузен мой, - сказал герцог, поднимаясь, - вы, сдается мне, сомневаетесь в нашем слове? Мы обещали Бавалану защитить его, и мы, клянусь богом, защитили бы его от кого угодно, будь то французский король, германский император или римский папа. - Опустившись в кресло, он продолжал с тем же ожесточением: - Мы сожалеем только о том, что Бавалан нас ослушался и что нет никого, кто взялся бы за дело, от которого он отказался. - А если такой объявится, он мог бы рассчитывать, что найдет потом у герцога Бретонского убежище и защиту? - Убежище столь же надежное, как церковный алтарь, - сказал герцог торжественным голосом, - защиту столь могучую, какую только может предоставить эта рука. Клянусь прахом моих предков, собственным гербом и шпагой! Пусть только явится такой человек: он получит все. - Я получу, ваша светлость! - воскликнул Краон, вскочив и пожав руку старого герцога с такой силой какой тот в нем и не предполагал. - Жаль, не сказали раньше: дело было бы уже сделано. Герцог смотрел на Краона с удивлением. - Значит, вы думали, - продолжал рыцарь, скрестив руки, - что эта обида скользнула по моей груди, как копье по стали кирасы? О нет, она глубоко ранила мое сердце. Я казался вам веселым и беззаботным, и все-таки вы часто замечали, что я бледен. Знайте же теперь: вот эта болезнь и грызла меня изнутри, грызла зубами этого человека и будет мучить до тех пор, пока он жив. Отныне цвет радости и здоровья вновь возвратится ко мне, с нынешнего дня я начинаю выздоравливать и надеюсь, что очень скоро совсем поправлюсь. - Каким же образом? Краон сел. - Послушайте, герцог, я только и ждал этого вопроса, чтобы все вам рассказать. В Париже, неподалеку от кладбища Сен-Жан*, у меня есть дом, который охраняется всего одним смотрителем, человеком мне вполне преданным, в коем я совершенно уверен. Месяца три назад я написал ему, чтобы он сделал в доме изрядный запас вина, муки и солонины, чтобы закупил оружия, кольчуг, стальных рукавиц и касок для вооружения сорока человек, а набрать этих людей я взял на себя, и я их уже набрал. Это отчаянные смельчаки, которым ни бог, ни черт не страшен и которые готовы идти даже в ад, если я буду ими предводительствовать. ______________ * Ныне - рынок Сен-Жан. - Но если вы с этим отрядом войдете в Париж, ведь вас заметят? - сказал герцог. - Потому я этого и не сделаю. Вот уже почти два месяца, как я вербую людей и отправляю их небольшими группами, человека по три-четыре, в столицу. Им приказано по прибытии остановиться в моем доме и не выходить оттуда, а смотрителю велено ни в чем им не отказывать. Они из тех монахов, которым уготована преисподняя. Теперь вы понимаете, герцог? Этот подлый коннетабль почти все вечера проводит у короля, уходит от него в полночь, и, возвращаясь к себе в дом на Бретонской улице, он непременно должен пройти позади укреплений Филиппа-Августа, по пустынным улицам Сент-Катрин и Пули, мимо кладбища Сен-Жан, где находится мой дом. - Право же, дорогой кузен, начато недурно! - И кончится хорошо, ваша светлость, если господь бог не вмешается, ибо это поистине дьявольская затея. - И сколько времени вы еще погостите у нас? Впрочем, мы вам очень рады! - Ровно столько, сколько понадобится, чтобы оседлать коня, ваша светлость. Вот письмо от моего смотрителя, доставленное сегодня утром одним из слуг. Он уведомляет, что последние завербованные уже прибыли, так что теперь весь отряд в сборе. При этих словах Пьер де Краон вызвал своего оруженосца и велел седлать себе лошадь. - Не останетесь ли еще на одну ночь в нашем замке, любезный мой кузен? - спросил герцог, наблюдая эти приготовления. - Очень вам благодарен, милостивый государь, но теперь, когда мне известно, что все готово и что дело только за мной, могу ли я задержаться хотя бы на час, на минуту, на одну секунду? Могу ли нежиться в постели или посиживать за столом? Я должен ехать самой прямой, самой короткой дорогой: я жажду воздуха, простора, движения! Прощайте же, герцог, увожу с собой ваше слово! - Готов его повторить. - Требовать от вас этого - значит усомниться в уже данном. Итак, спасибо. При этих словах мессир Пьер де Краон повязал вокруг пояса портупею своей шпаги, подтянул голенища серых кожаных сапог, подбитых красным плюшем, и, последний раз простившись с герцогом, ловко вскочил в седло. Ехал он столь быстро и столь умело, что на седьмой день после отъезда из замка герцога Бретонского, к вечеру, был уже возле Парижа. Он дождался, когда совсем стемнеет, чтобы въехать в город, и проник к себе в дом так же бесшумно и незаметно, как до него проникали туда посланные им люди. Сойдя с лошади, он позвал привратника и велел никого не впускать к себе в комнату, пригрозив за ослушание выколоть ему глаза. Привратник передал то же самое приказание смотрителю и запер на замок свою жену, детей и служанку. "И хорошо сделал, - простодушно замечает Фруассар, - ибо ежели жена и дети расхаживали бы по улицам, то о прибытии мессира де Краона скоро стало бы известно: ведь женщинам и детям по самой их природе нелегко скрывать то, что они увидели, и то, что желают сохранить в тайне". Приняв эти меры предосторожности, мессир Пьер де Краон отобрал среди своих людей самых смышленых, приказав смотрителю запомнить их в лицо, чтобы они свободно могли выходить из дома и возвращаться обратно. Им было поручено следовать за коннетаблем по пятам и сообщать обо всем, что он делает. Поэтому каждый вечер Пьер де Краон знал, где коннетабль был днем и куда отправится ночью. Так продолжалось с 14 мая до 18 июня, и за все это время ни одного удобного случая для мщения не представилось. Восемнадцатого июня, в день праздника тела господня, король Франции устроил большой прием в своем дворце Сен-Поль, и все знатные особы, находящиеся в Париже, были приглашены к обеду, на котором присутствовали королева Изабелла и герцогиня Туренская. После обеда, для развлечения дам, молодыми рыцарями и оруженосцами в дворцовой ограде был устроен турнир, и мессир Гийом Фландрский, граф Намюрский, вышел победителем и получил награду из рук королевы и герцогини Валентины. А вечером танцы затянулись далеко за полночь. В это позднее время каждый уже мечтал поскорее вернуться к себе домой, и почти все выходили из дворца без провожатых. Мессир Оливье де Клиссон оставался одним из последних, и, попрощавшись с королем, он пошел от него через покои герцога Туренского. Увидя, что тот одевается, вместо того чтобы раздеваться, причем одевается весьма тщательно, коннетабль, улыбаясь, спросил у него, не идет ли он ночевать к Пулену. Пулен этот был казначеем герцога Туренского, и часто, чтобы чувствовать себя свободнее, герцог, под предлогом проверки своих денежных счетов, покидал вечерами дворец Сен-Поль, из которого ночью не мог бы выйти, ибо королевская резиденция бдительно охранялась стражей, и отправлялся к своему казначею, а уже от него шел, куда заблагорассудится. Герцог понял намек коннетабля и, положив руку ему на плечо, ответил, смеясь: - Коннетабль, пока еще мне неведомо, где я буду ночевать, далеко или близко. Возможно, останусь во дворце. Но что до вас, то уходите, вам пора. - Дай вам бог доброй ночи, ваше высочество, - ответил коннетабль. - Спасибо, спасибо. Уж тут-то я его вниманием не обойден, - пошутил герцог, - я даже весьма склонен думать, что мои ночи заботят его больше, нежели мои дни. Прощайте, Клиссон! Коннетабль понял, что, оставшись долее, он стеснил бы герцога; он поклонился и направился к своим людям и своим лошадям, которые ожидали его у дворцовой площади. Людей этих было восемь человек, да еще двое слуг, несших факелы. После того как коннетабль сел на лошадь, слуги зажгли огонь и, идя на несколько шагов впереди него, направились по улице Сент-Катрин. Остальные шли позади, кроме одного оруженосца, которого Клиссон подозвал к себе, чтобы распорядиться насчет обеда, который он со всею роскошью собирался дать на другой день герцогу Туренскому, сиру де Куси, мессиру Жану Венскому и еще нескольким приглашенным лицам. В это время мимо слуг, несших горящие факелы, прошли двое неизвестных и погасили светильники. Мессир Оливье тотчас остановился и, подумав, что это шутка герцога Туренского, который, должно быть, догнал его, весело воскликнул: - Нехорошо, нехорошо, ваше высочество! Но вас я прощаю: вы человек молодой, вам бы только шутить да забавляться!.. С этими словами он оглянулся назад и увидел множество незнакомых всадников: они смешались с его людьми, а двое находились всего в нескольких шагах от него самого. У Клиссона мелькнула мысль об опасности, и, остановившись, он воскликнул: - Вы кто такие? Что это значит?.. - Смерть! Смерть Клиссону! - ответил человек, стоявший к нему всех ближе, обнажая свою шпагу. - Смерть Клиссону?! - вскричал коннетабль. - Да кто ты такой, что позволяешь себе подобную дерзость? - Я Пьер де Краон, ваш враг, - отвечал рыцарь, - вы нанесли мне жестокое оскорбление, и я должен вам отомстить. - С этими словами он поднялся на стременах и, повернувшись к своим людям, воскликнул: - Вот тот, кого я искал! А ну-ка!.. И он бросился на коннетабля, а люди его стали разгонять свиту Клиссона. Хотя мессир Оливье не имел при себе оружия и был застигнут врасплох, взять его оказалось не так-то просто. Обнажив короткую, длиною фута в два, шпагу, которую он прихватил с собой больше для украшения, чем для защиты, и прикрыв голову левой рукой, он прижался вместе со своей лошадью к стене, чтобы обезопасить себя сзади. - Убивать их всех, что ли? - кричали люди Пьера де Краона. - Всех! - отвечал он, нанося удар коннетаблю. - А сейчас ко мне! Сперва разделаемся с проклятым коннетаблем! Два-три человека отделились от остальных и подбежали к Пьеру де Краону. Несмотря на силу и ловкость Клиссона, столь неравная борьба долго не могла продолжаться, и в то время, как левой рукой он отражал удар, а правой наносил ответный, шпага мессира де Краона вонзилась в его обнаженную голову. Клиссон тяжко вздохнул, выронил шпагу и упал с лошади. При падении он толкнул дверь соседней пекарни, отчего дверь отворилась, и Клиссон растянулся на земле, так что половина его туловища находилась в доме булочника; булочник, пекший в то время хлеб, услышал громкие голоса и конский топот и отпер дверь, чтобы узнать, в чем дело. Мессир Пьер де Краон хотел было въехать в пекарню верхом на лошади, но дверь оказалась чересчур низкой. - Может, сойти да и прикончить его? - спросил один из людей Краона. Не отвечая, Краон двинул лошадь прямо по ногам коннетабля. Видя, что тот не подает признаков жизни, он сказал: - Нет надобности, с него и этого довольно! Если он еще жив, то все равно долго не протянет. Он ранен в голову, и притом, ручаюсь вам, надежною рукой! Итак, друзья, врассыпную! Сбор за Сент-Антуанскими воротами*. ______________ * Краон назвал Сент-Антуанские ворота потому, что после восстания "майотенов" (1382 г.) цепи и заграждения у этих ворот были сняты по распоряжению самого коннетабля. Как только преступники скрылись, люди коннетабля, отделавшиеся, в общем, довольно легко, собрались около своего господина. Булочник, который его узнал, сразу же пригласил всех к себе в дом. Раненого уложили на постель, принесли свечи. Увидав широкую рану на лбу и столько крови на лице и одежде коннетабля, люди его подумали, что он мертв, и подняли страшный вопль. Между тем один из них стремглав бросился во дворец Сен-Поль, и поскольку в нем узнали слугу Клиссона, его провели к королю. Утомившись за день от приемов и церемоний, Карл возвратился в свои покои и уже готовился лечь в постель. В эту минуту к нему в спальню и вбежал бледный, испуганный человек с криком: - О ваше величество, ваше величество! Какая беда приключилась!.. Какое несчастье!.. - Что произошло? - встревожился король. - Мессир Оливье де Клиссон, ваш коннетабль, убит... - Кто совершил это преступление? - спросил Карл. - Увы, неизвестно. Все произошло неподалеку от вашего дворца, на улице Сент-Катрин... - Факелы! Слуги, скорее факелы! - приказал Карл. - Живым или мертвым, но я хочу видеть моего коннетабля. Он спешно набросил на плечи плащ, слуги обули его в башмаки; не прошло и пяти минут, как вооруженные стражники и часовые были уже в сборе. Король не пожелал дожидаться лошади и вышел из дворца пешком в сопровождении одних только факелоносцев и двух своих камергеров - мессиров Гийома Мартеля и Гелиона де Линьяка. Шагал он быстро и вскоре был уже у дома булочника. Факелоносцы и камергеры остались на улице, король же поспешно вошел в дом и, сразу направившись к постели раненого, взял его за руку и сказал: - Это я, коннетабль, как вы себя чувствуете? - Любезный мой король... - еле слышно прошептал коннетабль. - Кто же изувечил вас, мой дорогой Оливье? - Мессир Пьер де Краон со своими сообщниками... Они предательски напали на меня, застали врасплох, когда я был безоружен... - Коннетабль, - сказал король, положив ему на грудь свою руку, - клянусь вам, ни одного преступника еще не ждала столь суровая кара. Но сейчас надо позаботиться о вашем здоровье. Где наши врачи, где хирурги? - За ними послано, ваше величество, - ответил один из слуг коннетабля. В эту самую минуту вошли медики. Король направился к тому, который вошел первым, и подвел его к постели Оливье. - Осмотрите моего коннетабля, господа, - обратился он к медикам, - и скажите, каково его положение, ибо ранение Клиссона тревожит меня больше, чем встревожило бы мое собственное. Врачи стали осматривать коннетабля, но король был так нетерпелив, что едва дал им время наложить повязку на рану. - Жизнь его под угрозой? Отвечайте же мне, господа! - поминутно спрашивал он. Тогда тот из врачей, который казался наиболее опытным и умелым, повернулся к королю и сказал: - Нет, ваше величество, и мы вам ручаемся, что через две недели он будет гарцевать на лошади. Король поискал какую-нибудь цепочку, кошелек, словом, что-нибудь, чтобы в благодарность подарить этому человеку, но, ничего не найдя, просто его поцеловал и тут же обратился к коннетаблю: - Надеюсь, Оливье, вы слышали? Через две недели вы будете совершенно здоровы, как будто с вами ничего и не случилось. Вы, господа, очень меня обрадовали, и мы не забудем вашего искусства. Теперь, Клиссон, думайте лишь о том, чтобы поправиться, ибо я повторяю: ни одно преступление не каралось так сурово, как я покараю это преступление, ни один злодей не подвергался за свое злодейство такому жестокому наказанию, никогда за пролитую кровь не лилось еще столько крови, сколько прольется за вашу, Клиссон: положитесь на меня, я отомщу! - Да вознаградит вас господь бог, ваше величество, - промолвил коннетабль, - и особенно за то, что навестили меня. - И не в последний раз, дорогой Клиссон: я хочу распорядиться, чтобы вас поместили во дворец Сен-Поль, отсюда это ближе, чем ваш дом. Клиссон уже хотел поднести руку короля к своим губам, но Карл сам по-братски поцеловал его. - Мне пора, - сказал он, - я жду к себе парижского прево, хочу отдать ему кое-какие распоряжения. С этими словами Карл простился с коннетаблем и вернулся во дворец, где застал того, за кем посылал. - Прево, - начал король, усевшись в кресло, - соберите людей: откуда хотите, откуда сможете. Посадите их на добрых коней и по полям и дорогам, по горам и долинам ищите этого предателя Краона, который нанес рану моему коннетаблю. Знайте: если вы его найдете, схватите и доставите нам, то лучшей услуги оказать нам не сможете. - Государь, я сделаю все, что в моих силах, - заверил прево. - Но скажите, в каком направлении он мог скрыться? - Ваше дело об этом справиться и все разузнать, - ответил король. - Действуйте, да побыстрее. Ступайте. Прево вышел. Поручение было не из легких. В ту пору четверо главных парижских ворот не запирались ни днем, ни ночью: таков был приказ, отданный по возвращении после Розебекской битвы, в которой король разбил фламандцев. А посоветовал дать такой приказ сам мессир Оливье де Клиссон для того, чтобы король всегда был хозяином в своем городе Париже, жители которого в его отсутствие взбунтовались. С тех пор ворота сняли с петель, и они лежали на земле; цепи, преграждавшие улицы и перекрестки, тоже убрали, чтобы королевская стража могла свободно ходить по ним в ночное время. И не удивительно ли, что мессир Оливье де Клиссон, хлопотавший об этом приказе, сам от него же и пострадал? Ибо если бы городские ворота были заперты и цепи висели на своих местах, Пьер де Краон ни за что не осмелился бы нанести королю и его коннетаблю то оскорбление, которое он им нанес: он бы знал, что, совершив преступление, непременно будет наказан. Но ни ворот, ни цепей не было: явившись к месту сбора, Пьер де Краон и его сообщники увидели, что все пути им открыты. Одни говорят, что мессир де Краон переправился через Сену по Шарантонскому мосту; другие утверждают, будто он обогнул укрепления, миновал подножие Монмартра и, оставив слева ворота Сент-Оноре, пересек реку у Понсона. Наверняка же можно сказать лишь то, что часам к восьми он прибыл в Шартр вместе с теми из своих людей, у кого лошади оказались повыносливее; остальные отстали по дороге: либо не выдержали их лошади, либо они боялись, что, прибыв столь многочисленным отрядом, могут возбудить подозрения. В Шартре один каноник, служивший у Пьера де Краона писарем, добыл ему, сам не ведая для какой надобности, других лошадей, и через час тот уже мчался по Мэнской дороге, а спустя тридцать часов был в своем замке Сабле. Только здесь он наконец остановился, ибо только здесь мог считать себя в безопасности. Тем временем по приказанию короля парижский прево с отрядом в шестьдесят вооруженных всадников выехал из Парижа. Он направился через ворота Сент-Оноре и, обнаружив свежие лошадиные следы, двигался по этим следам до Шеневьера. Увидев, что дальше следы ведут к Сене, прево справился у понсонского сборщика пошлины, не проезжал ли кто через мост нынешним утром. Сборщик ответил, что около двух часов он видел, как человек двенадцать на лошадях переехали на другую сторону реки, но он никого не узнал, потому что одни были с ног до головы закованы в латы, а другие закутаны в плащи. - По какой же дороге они двинулись? - спросил прево. - По дороге на Эвре, - отвечал сборщик. - Так и есть, они едут прямо на Шербур! - воскликнул прево. И он направился в Шербур, оставив дорогу на Шартр. Через три часа им повстречался некий дворянин, охотившийся на зайцев. На их расспросы он сказал, что утром видел человек пятнадцать всадников, которые, как ему показалось, были в нерешительности, куда им ехать, и в конце концов выбрали дорогу на Шартр. Дворянин этот сам проводил всадников до места, где они с дороги свернули в поле. Земля от недавних дождей была мягкой и рыхлой, и на ней действительно виднелись свежие следы проехавшего здесь довольно большого отряда. Тогда прево и его люди крупной рысью поскакали по дороге на Шартр, но поскольку они уже потеряли немало времени, в Шартре они были только вечером. Они узнали, что мессир Пьер де Краон проезжал тут поутру; им назвали имя каноника, у которого он завтракал и сменил лошадей, однако сведения эти опоздали: догнать преступника было невозможно. Поэтому прево приказал своим людям возвращаться обратно в Париж, куда они и прибыли в субботу вечером. Герцог Туренский, со своей стороны, послал в погоню за своим бывшим любимцем мессира Жана де Бар. Тот собрал полсотни всадников и, выбрав хорошую дорогу, отправился в путь вместе с отрядом через Сент-Антуанские ворота; однако, не найдя ни проводника, ни следов преступника, он свернул вправо, пересек Марну и Сену по Шарантонскому мосту, прибыл в Этамп и, наконец, в субботу вечером был в Шартре. Здесь он узнал то же самое, что узнал парижский прево, и подобно ему, отчаявшись настигнуть того, за кем они оба гнались, повернул обратно в Париж. Тем временем королевские стражники, дозором обходя деревни, нашли в одном селении, неподалеку от Парижа, двух вооруженных людей и одного пажа, которые, загнав своих лошадей, отстали от отряда де Краона; их тотчас схватили, доставили в Париж и заключили в Шатле. Через два дня этих людей отвели на улицу Сент-Катрин к дому булочника, где совершено было преступление, и там отрубили им кисти рук; затем их повели на рыночную площадь и отрубили головы и, наконец, повесили за ноги. В следующую среду таким же образом расправились и со смотрителем дома де Краона: зная о преступлении, он не донес о нем и потому был подвергнут той же казни, что и преступники, его совершившие. Каноник же, у которого мессир Пьер де Краон сменил лошадей, был заключен под стражу и предан церковному суду: У него конфисковали все его имущество и все доходы. По особой милости, да еще потому, что он настойчиво утверждал, что ничего не знал о преступлении, ему сохранили жизнь, но приговорили к вечному тюремному заключению с содержанием на хлебе и воде. Что касается самого мессира Пьера де Краона, то ему приговор был вынесен заочно: у него конфисковали все его владения, недвижимость передали в казну, а земли поделили между герцогом Туренским и придворными. Адмирал Жан Венский, которому было поручено завладеть замком Бернар, явился туда ночью с вооруженными людьми; он приказал взять прямо в постели жену Пьера де Краона, Жанну де Шательон, одну из красивейших женщин своего времени, и вместе с дочерью вышвырнуть ее из замка. Дом, в котором преступный заговор был составлен, стерли с лица земли, даже место, где он стоял, перепахали плугом, а участок передали кладбищу Сен-Жан. Улица, которую де Краон назвал своим именем, была переименована в улицу Злоумышленников, каковое имя она носит и по сию пору. Узнав обо всем этом, мессир Пьер де Краон решил, что оставаться долее в своем замке Сабле ему небезопасно, и отправился к герцогу Бретонскому. Последний уже знал, чем кончилась преступная затея, знал он и то, что их общий враг остался жив. Вот почему, увидав Пьера де Краона, который смущенно вошел в ту самую залу, из которой совсем еще недавно с таким достоинством вышел, герцог не мог удержаться и громко крикнул ему: - Эх, братец, братец, видать, маловато у вас силенок, если вы не сумели убить человека, который был уже в ваших руках! - Ваша светлость, - отвечал Пьер де Краон, - мне кажется, все духи преисподней охраняли его и вырвали из рук моих, ибо я нанес ему шпагой более шестидесяти ударов. Когда он упал с лошади, то, клянусь вам, я считал его мертвым, и его счастье, что дверь в пекарню была незаперта, так что он оказался наполовину в сенях, вместо того чтобы свалиться на улице. Не случись этого, мы растоптали бы его копытами своих лошадей! - Да-да, - мрачно проворчал герцог, - но это случилось, не правда ли? И поскольку вы здесь, я не сомневаюсь, что вскоре получу весточку от короля. Но что бы ни было, кузен мой, какую бы ненависть, какую бы вражду я из-за вас на себя ни навлек, вам было обещано убежище в моем доме, так что милости прошу. Старый герцог протянул рыцарю руку и приказал слуге принести вина и бокалы. Глава VII Герцог Бретонский не ошибался, говоря об опасности, которой он себя подвергает, давая приют и защиту мессиру Пьеру де Краону. В самом деле, спустя три недели после описанных нами событий у ворот его замка Эрмин остановился королевский гонец, именем короля спросил герцога и вручил ему письмо, запечатанное печатью с гербом Франции. Письмо это, впрочем, было обычным посланием сюзерена к своему вассалу: от имени парижского суда Карл требовал выдачи мессира Пьера де Краона как убийцы и преступника и в случае отказа грозил герцогу Бретонскому, что сам он, Карл, с большим отрядом явится за виновным. Герцог весьма достойно принял посланца короля, снял с себя роскошную золотую цепь, надел ему на шею и приказал своим слугам попотчевать гонца, пока он приготовит королю ответ. Через день этот ответ был вручен гонцу вместе с новыми изъявлениями щедрости. В своем ответе герцог писал, что короля обманули, сказав, будто мессир Пьер де Краон находится в Бретани; что он ничего не знает ни о том, где скрывается этот рыцарь, ни о причинах ненависти, которую тот питает к Оливье де Клиссону, и посему просит короля считать его ни в чем не повинным. Королю доставили ответ герцога, когда он заседал в совете. Он прочитал его несколько раз, все больше и больше мрачнея, и, наконец, скомкав письмо в руках, произнес, горько усмехнувшись: - Вы знаете, господа, что пишет мне герцог Бретонский? Он честью клянется, что и ведать не ведает, где прячется этот злодей и убийца де Краон. Не кажется ли вам, что герцог ставит честь свою под угрозу? Послушаем-ка ваше мнение. - Мой славный кузен, - сказал, поднимаясь, герцог Беррийский, - я думаю, герцог Бретонский говорит правду и, если мессира де Краона у него нет, отвечать за него он не может. - А вы, мой брат, что думаете об этом? - С вашего, государь, соизволенья, я полагаю, что герцог Бретонский так ответил только для того, чтобы дать убийце время бежать в Англию и... Король прервал его: - И вы, герцог, правы, так оно и есть на самом деле. Что касается вас, любезный дядюшка, то нам хорошо известно, что коннетабль не принадлежит к числу ваших друзей, и мы слышали, хотя о том вам и не говорили, что в самый день убийства вас посетил человек, близкий к де Краону, и известил о заговоре, а вы, якобы не очень поверив его словам да и не желая расстраивать праздник, не воспрепятствовали этому черному делу. Нам, любезный дядюшка, это известно, да притом еще из верного источника. Однако ж у вас есть средство доказать нам, что мы заблуждается или что нас неправильно осведомили. Средство это - вместе с нами отправиться в Бретань, где мы собираемся вести войну. Терпеть герцога Бретонского долее мы не в силах. Не поймешь, кто он есть: ни англичанин, ни француз, ни визжит, ни лает! Бретань не может забыть, что в прошлом она была королевством, и ей нелегко превратиться в провинцию. Ну что ж, если надо, мы нанесем такой удар бретонской герцогской короне, что с нее осыплются виноградные листья, мы обратим ее в баронство и принесем в дар одному из наших верных слуг, как приносим теперь в дар брату нашему герцогство Орлеанское вместо герцогства Туренского. Герцог поклонился. - Да-да, брат мой, - продолжал король, - и мы вам даруем его таким, каким было оно при Филиппе, со всеми приносимыми им доходами, со всеми его землями, так что отныне мы более не будем называть вас герцогом Туренским, ибо Турень с сего дня присоединяется к владениям короны, а станем именовать герцогом Орлеанским, ибо отныне это герцогство принадлежит вам. Вы слышали, любезный дядюшка, мы все отправляемся в поход, и вы, разумеется, вместе с нами. - Государь, - ответил герцог Беррийский, - сопровождать вас повсюду, куда бы вы ни отправлялись, для меня радость. Однако думается мне, и нашему кузену герцогу Бургундскому следовало бы к нам присоединиться. - В чем же дело? Мы будем просить его оказать нам такую честь, а если этого недостаточно, то и прикажем. Если же и этого окажется мало, тогда мы сами пожалуем за ним. Вам нужно наше слово, что без герцога Бургундского мы не двинемся в путь? Мы вам это слово даем. Когда оскорбляют короля Франции, оскорбляют все французское дворянство, и если королевский герб подвергается бесчестию, ни один герб не остается незапятнанным. Готовьтесь же, любезный дядюшка, меньше чем через неделю мы выступаем. На этом король закрыл заседание совета, чтобы еще посовещаться со своими секретарями. В тот же день двадцать именитых вельмож во главе с герцогом Бургундским получили приказ явиться с возможно большим количеством людей. Приказ был исполнен без промедления, ибо все истинные французы ненавидели герцога Бретонского; говорили, что король уже давно бы решился с ним разделаться, если бы не удерживали граф Фландрский и герцогиня Бургундская; что герцог Бретонский в душе англичанин и Клиссона ненавидит больше всего за то, что тот предан французам. Но на сей раз приказы были весьма строги. Казалось, король доведет теперь свое намерение до конца, если не случится вдруг какой-нибудь измены, ибо было известно, что многие из тех, кто должен был отправиться в поход вместе с королем, идут неохотно, и среди них втихомолку даже называли имена герцогов Беррийского и Бургундского. Герцог Бургундский и в самом деле не торопился: он говорил, что этот поход чересчур обременителен для его провинции; что затеваемая война не имеет смысла и что она плохо кончится; что распря между коннетаблем и мессиром Пьером де Краоном многих людей не касается вовсе и потому несправедливо ради нее насильно вовлекать их в войну; что надо предоставить коннетаблю и де Краону самим уладить свои споры и не взваливать еще новое бремя на плечи народа. Того же мнения был и герцог Беррийский, однако король, герцог Орлеанский и весь королевский совет держались другого мнения, так что обоим герцогам пришлось повиноваться. Едва только коннетабль смог наконец сесть в седло, король отдал приказ выступать из Парижа. В тот же вечер он попрощался с королевой, герцогиней Валентиной, с дамами и девицами, жившими во дворце Сен-Поль, после чего вместе с герцогом Орлеанским, герцогом Бурбонским, графом Намюрским и сеньором де Куси отправился ужинать к сиру де Монтегю, где и остался ночевать. На другой день Карл с большим обозом двинулся в поход, но сделал остановку в Сен-Жермен-ан-Лэ, чтобы дождаться герцога Беррийского и герцога Бургундского. Видя, что они не являются, он отправил им такие приказы, не подчиниться которым было бы явным бунтарством, и пошел дальше, хотя врачи советовали ему не делать этого, предупреждая, что он не вполне здоров. Но Карл был преисполнен такой решимостью, что на все их уговоры отвечал: "Не понимаю, о чем вы толкуете! Никогда я себя так хорошо не чувствовал". Короче, невзирая ни на что, он двинулся далее, переправился через Сену, пошел по дороге на Шартр и, не останавливаясь, прибыл в Анво, великолепный замок, принадлежащий сиру де Ла Ривьер, который принял короля со всею роскошью и со всеми подобающими почестями. Карл провел здесь три дня, а на четвертый день утром снова двинулся в Шартр, где вместе с герцогами Бурбонским и Орлеанским был принят братом сира де Монтегю, занимавшим здесь епископскую кафедру. Через два дня в Шартр прибыли герцог Беррийский и граф де Ла Марш. Король справился у них о герцоге Бургундском и узнал, что он следует за ними. Наконец на четвертый день королю доложили, что герцог Бургундский уже в городе. Король провел в Шартре неделю, потом направился в Ле-Ман. На всем пути к нему присоединялись войска из Артуа, из Пикардии, Вермандуа, словом, даже из самых отдаленных областей Франции, и все эти люди были страшно озлоблены против герцога Бретонского, по вине которого им приходилось переносить такие тяготы. Король всячески старался поддержать в них этот гнев и разжигал его своим собственным гневом. Однако он слишком понадеялся на свои силы и свое здоровье. Постоянное раздражение, в которое приводили Карла всяческие помехи, то и дело чинимые его дядями для того, чтобы помешать начатому походу, приводили его в ярость, так что в Ле-Ман он прибыл уже совсем больным и еле держался на лошади. Пришлось здесь остановиться, хотя Карл и говорил, что отдых для него тягостнее, чем дело. Однако врачи, дяди и сам герцог Орлеанский считали, что недели на две, а то и на три надо сделать передышку. Пребыванием в Ле-Мане воспользовались для того, чтобы убедить короля снова обратиться с письмом к герцогу Бретонскому. В Нант были посланы мессир Реньо де Руа, сир де Гарансье, сир де Шатель-Маран и мессир Топен де Кантемель, управитель замка Жизор: на этот раз король хотел, чтобы герцог Бретонский не мог усомниться в характере направленного к нему посольства. Четверо королевских посланцев отбыли из Ле-Мана в сопровождении сорока вооруженных всадников, с трубами впереди и с развернутыми штандартами, проследовали через Анжер и на третий день прибыли в Нант, где застали герцога Бретонского. Они изложили герцогу требование короля выдать Пьера де Краона. Но, как и в первый раз, щедро одарив посланцев, герцог ответил, что не может выдать им человека, которого от него требуют, поскольку не знает, где этот человек скрывается; год назад он якобы слышал о том, что мессир де Краон люто ненавидит коннетабля и объявил ему смертельную войну; этот рыцарь сам ему говорил, что где бы и когда бы он ни повстречал Клиссона, он убьет его; но более ничего ему не известно и он удивлен, что король грозит ему войною за дело, столь мало его касающееся. Когда королю передали этот ответ, он был очень болен, однако же приказал идти вперед и призвал оруженосцев, чтобы они надели на него оружие и доспехи. В то время как он поднимался с постели, явился гонец из Испании. Он привез письмо, на котором значилось: "Королю Франции, нашему грозному господину" и стояла подпись: "Иоланда де Бар, королева Арагона, Майорки, правительница Сардинии". Королева писала Карлу, что, стараясь во всем ему угодить и зная, каким делом он теперь озабочен, она приказала задержать и заключить в Барселонскую тюрьму одного неизвестного рыцаря, пытавшегося за большие деньги нанять корабль и уплыть на нем в Неаполь; она добавляла, что, заподозрив в этом рыцаре Пьера де Краона, сообщает о своих подозрениях королю, дабы он немедленно выслал людей, которые могли бы опознать задержанного и, если она не ошиблась, доставить его королю. Письмо заканчивалось заверениями, что она была бы счастлива, если бы могла доставить этим известием удовольствие своему кузену и господину. Сразу же по получении этого письма герцоги Бургундский и Беррийский воскликнули, что поход окончен и остается только всех распустить по домам, ибо тот, кого искали, безусловно, арестован. Однако король не хотел этого делать, и единственное, чего удалось от него добиться, так это того, что он послал в Барселону человека, дабы удостовериться в истине. Спустя три недели посланец возвратился и сообщил, что арестованный рыцарь вовсе не Пьер де Краон. Тут король страшно разгневался на своих дядей, поняв, что все эти проволочки дело их рук; отныне он решил никого больше не слушаться, поступать по собственному усмотрению и вызвал к себе своих маршалов. Сам он был так болен, что никуда не выходил. Маршалам же приказал поскорее направить все войско вместе с обозами в Анжер, поскольку имел твердое намерение возвращаться назад лишь после того, как сместит герцога Бретонского и на его место назначит губернатора. На другой день в десятом часу утра, после обедни, во время которой ему сделалось плохо, Карл сел в седло; он был до того слаб, что герцогу Орлеанскому пришлось помочь ему подняться на лошадь. Видя, как король упорствует, герцог Бургундский, пожав плечами, сказал, что рваться вперед, когда против этого предостерегает само небо, з