адать, какое бы несчастье ни постигало отдель- ных людей. - Будьте спокойны, господин Моррель; но нельзя ли будет хоть навес- тить бедного Эдмона? - Я это сейчас узнаю; я попытаюсь увидеться с господином де Вильфор и замолвить ему словечко за арестованного. Знаю, что он отъявленный роя- лист, но хоть он роялист и королевский прокурор, однако ж все-таки чело- век, и притом, кажется, не злой. - Нет, не злой, но я слышал, что он честолюбив, а это почти одно и то же. - Словом, увидим, - сказал Моррель со вздохом. - Ступайте да борт, я скоро буду. И он направился к зданию суда. - Видишь, какой оборот принимает дело? - сказал Данглар Кадруссу. - Тебе все еще охота заступаться за Дантеса? - Разумеется, нет, но все-таки ужасно, что шутка могла иметь такие последствия. - Кто шутил? Не ты и не я, а Фернан. Ты же знаешь, что я бросил за- паску; кажется, даже разорвал ее. - Нет, нет! - вскричал Кадрусс. - Я как сейчас вижу ее в углу бесед- ки, измятую, скомканную, и очень желал бы, чтобы она была там, где я ее вижу! - Что ж делать? Верно, Фернан поднял ее, переписал или велел перепи- сать, а то, может быть, даже и не взял на себя этого труда... Боже мой! Что, если он послал мою же записку! Хорошо, что я изменил почерк. - Так ты знал, что Дантес - заговорщик? - Я ровно ничего не знал. Я тебе уже говорил, что хотел пошутить, и только. По-видимому, я, как арлекин, шутя, сказал правду. - Все равно, - продолжал Кадрусс, - я дорого бы дал, чтобы всего это- го не было или по крайней мере чтобы я не был в это дело замешан. Ты увидишь, оно принесет нам несчастье, Данглар. - Если оно должно принести кому-нибудь несчастье, так только настоя- щему виновнику, а настоящий виновник - Фернан, а не мы. Какое несчастье может случиться с нами? Нам нужно только сидеть спокойно, ни слова не говорить, и гроза пройдет без грома. - Аминь, - сказал Кадрусс, кивнув Данглару, и направился к Мельянским аллеям, качая головой и бормоча себе под нос, как делают сильно озабо- ченные люди. "Так, - подумал Данглар, - дело принимает оборот, какой я предвидел; вот я капитан, пока на время, а если этот дурак Кадрусс сумеет молчать, то и навсегда. Остается только тот случай, если правосудие выпустит Дан- теса из своих когтей... Но правосудие есть правосудие, - улыбнулся он, - я вполне на него могу положиться". Он прыгнул в лодку и велел грести к "Фараону", где арматор, как мы помним, назначил ему свидание. VI. ПОМОЩНИК КОРОЛЕВСКОГО ПРОКУРОРА В тот же самый день, в тот же самый час, на улице Гран-Кур, против фонтана Медуз, в одном из старых аристократических домов, выстроенных архитектором Пюже, тоже праздновали обручение. Но герои этого празднества были не простые люди, не матросы и солда- ты, они принадлежали к высшему марсельскому обществу. Это были старые сановники, вышедшие в отставку при узурпаторе; военные, бежавшие из французской армии в армию Конде; молодые люди, которых родители, - все еще не уверенные в их безопасности, хотя уже поставили за них по четыре или по пять рекрутов, - воспитали в ненависти к тому, кого пять лет изг- нания должны были превратить в мученика, а пятнадцать лет Реставрации - в бога. Все сидели за столом, и разговор кипел всеми страстями того времени, страстями особенно неистовыми и ожесточенными, потому что на юге Франции уже пятьсот лет политическая вражда усугубляется враждой религиозной. Император, ставший королем острова Эльба, после того как он был влас- тителем целого материка, и правящий населением в пять-шесть тысяч душ, после того как сто двадцать миллионов подданных на десяти языках кричали ему: "Да здравствует Наполеон!" - казался всем участникам пира челове- ком, навсегда потерянным для Франции и престола. Сановники вспоминали его политические ошибки, военные рассуждали о Москве и Лейпциге, женщины - о разводе с Жозефиной. Этому роялистскому сборищу, которое радовалось, - не падению человека, а уничтожению принципа, - казалось, что для него начинается новая жизнь, что оно очнулось от мучительного кошмара. Осанистый старик, с орденом св. Людовика на груди, встал и предложил своим гостям выпить за короля Людовика XVIII. То был маркиз де Сен-Ме- ран. Этот тост в честь гартвельского изгнанника и короляумиротворителя Франции, был встречен громкими кликами; по английскому обычаю, все под- няли бокалы; женщины откололи свои букеты и усеяли ими скатерть. В этом едином порыве была почти поэзия. - Они признали бы, - сказала маркиза де Сен-Меран, женщина с сухим взглядом, тонкими губами, аристократическими манерами, еще изящная, нес- мотря на свои пятьдесят лет, - они признали бы, будь они здесь, все эти революционеры, которые нас выгнали и которым мы даем спокойно злоумыш- лять против нас в наших старинных замках, купленных ими за кусок хлеба во времена Террора, - они признали бы, что истинное самоотвержение было на нашей стороне, потому что мы остались верны рушившейся монархии, а они, напротив, приветствовали восходившее солнце и наживали состояния, в то время как мы разорялись. Они признали бы, что наш король поистине был Людовик Возлюбленный, а их узурпатор всегда оставался Наполеоном Прокля- тым; правда, де Вильфор? - Что прикажете, маркиза?.. Простите, я не слушал. - Оставьте детей, маркиза, - сказал старик, предложивший тост. - Се- годня их помолвка, и им, конечно, не до политики. - Простите, мама, - сказала молодая и красивая девушка, белокурая, с бархатными глазами, подернутыми влагой, - это я завладела господином де Вильфор. Госпожа де Вильфор, мама хочет говорить с вами. - Я готов отвечать маркизе, если ей будет угодно повторить вопрос, которого я не расслышал, - сказал г-н де Вильфор. - Я прощаю тебе, Рене, - сказала маркиза с нежной улыбкой, которую странно было видеть на этом холодном лице; но сердце женщины так уж соз- дано, что, как бы ни было оно иссушено предрассудками и требованиями этикета, в нем всегда остается плодоносный и живой уголок, - тот, в ко- торый бог заключил материнскую любовь. - Я говорила, Вильфор, что у бо- напартистов нет ни нашей веры, ни нашей преданности, ни нашего самоот- вержения. - Сударыня, у них есть одно качество, заменяющее все наши, - это фа- натизм. Наполеон - Магомет Запада; для всех этих людей низкого происхож- дения, но необыкновенно честолюбивых, он не только законодатель и влады- ка, но еще символ - символ равенства. - Равенства! - воскликнула маркиза. - Наполеон - символ равенства? А что же тогда господин де Робеспьер? Мне кажется, вы похищаете его место и отдаете корсиканцу; казалось бы, довольно и одной узурпации. - Нет, сударыня, - возразил Вильфор, - я оставляю каждого на его пьедестале: Робеспьера - на площади Людовика Пятнадцатого, на эшафоте; Наполеона - на Вандомской площади, на его колонне. Но только один вводил равенство, которое принижает, а другой - равенство, которое возвышает; один низвел королей до уровня гильотины, другой, возвысил народ до уров- ня трона. Это не мешает тому, - прибавил Вильфор, смеясь, - что оба они - гнусные революционеры и что девятое термидора и четвертое апреля тыся- ча восемьсот четырнадцатого года - два счастливых дня для Франции, кото- рые одинаково должны праздновать друзья порядка и монархия; но этим объясняется также, почему Наполеон, даже поверженный - и, надеюсь, нав- сегда, - сохранил ревностных сторонников. Что вы хотите, маркиза? Кром- вель был только половиной Наполеона, а и то имел их! - Знаете, Вильфор, все это за версту отдает революцией. Но я вам про- щаю, - ведь нельзя же быть сыном жирондиста и не сохранить революционный душок. Краска выступила на лице Вильфора. - Мой отец был жирондист, это правда; но мой отец не голосовал за смерть короля; он подвергался гонениям в день Террорау как и вы и чуть не сложил голову на том самом эшафоте, на котором скатилась голова ваше- го отца. - Да, - отвечала маркиза, на лице которой ничем не отразилось это кровавое воспоминание, - только они взошли бы на эшафот ради диамет- рально противоположных принципов, и вот вам доказательство: все наше се- мейство сохранило верность изгнанным Бурбонам, а ваш отец тотчас же примкнул к новому правительству; гражданин Нуартье был жирондистом, а граф Нуартье стал сенатором. - Мама, - сказала Рене, - вы помните наше условие: никогда не возвра- щаться к этим мрачным воспоминаниям. - Сударыня, - сказал Вильфор, - я присоединяюсь к мадемуазель де Сен-Меран и вместе с нею покорнейше прошу вас забыть о прошлом. К чему осуждать то, перед чем даже божья: воля бессильна? Бог властен преобра- зить будущее; в прошлом он ничего не может изменить. Мы можем если не отречься от прошлого, то хотя бы набросить на него покров. Я, например, отказался не только от убеждений моего отца, но даже от его имени. Отец мой был и, может статься, и теперь еще бонапартист и зовется Нуартье; я - роялист и зовусь де Вильфор. Пусть высыхают в старом дубе революцион- ные соки; вы смотрите только на ветвь, которая отделилась от него и не может, да, пожалуй, и не хочет оторваться от него совсем. - Браво, Вильфор! - вскричал маркиз. - Браво! Хорошо сказано! Я тоже всегда убеждал маркизу забыть о прошлом, но без успеха; вы будете счаст- ливее, надеюсь. - Хорошо, - сказала маркиза, - забудем о прошлом, я сам этого хочу; во зато Вильфор должен быть непреклонен в будущем. Не забудьте, Вильфор, что мы поручились за вас перед его величеством, что его величество сог- ласился забыть, по нашему ручательству (она протянула ему руку), как и я забываю, по вашей просьбе. Но если вам попадет в руки какой-нибудь заго- ворщик, помните: за вами тем строже следят, что вы принадлежите к семье, Которая, быть может, сама находится в сношениях с заговорщиками. - Увы, сударыня, - отвечал Вильфор, - моя должность и особенно время, в которое мы живем, обязывают меня быть строгим. И я буду строг. Мне уже несколько раз случалось поддерживать обвинение по политическим делам, и в этом отношении я хорошо себя зарекомендовал. К сожалению, это еще не конец. - Вы думаете? - спросила маркиза. - Я этого опасаюсь. Остров Эльба - слишком близок к Франции. При- сутствие Наполеона почти в виду наших берегов поддерживает надежду в его сторонниках. Марсель кишит военными, состоящими на половинном жалованье; они беспрестанно ищут повода для ссоры с роялистами. Отсюда - дуэли меж- ду светскими людьми, а среди простонародья - поножовщина. - Да, - сказал граф де Сальвье, старый друг маркиза де Сен-Меран и камергер графа д'Артуа. - Но вы разве не знаете, что Священный Союз хо- чет переселить его? - Да, об этом шла речь, когда мы уезжади из Парижа, - отвечал маркиз. - Но куда же его пошлют? - На Святую Елену. - На Святую Елену! Что это такое? - спросила маркиза. - Остров, в двух тысячах миль отсюда, по ту сторону экватора, - отве- чал граф. - В добрый час! Вильфор прав, безумие оставлять такого человека между Корсикой, где он родился, Неаполем, где еще царствует его зять, и Итали- ей, из которой он хотел сделать королевство для своего сына. - К сожалению, - сказал Вильфор, - имеются договоры тысяча восемьсот четырнадцатого года, и нельзя тронуть Наполеона, не нарушив этих догово- ров. - Так их нарушат! - сказал граф де Сальвье. - Он не был особенно ще- петилен, когда приказал расстрелять несчастного герцога Энгиевского. - Отлично, - сказала маркиза, - решено: Священный Союз избавит Европу от Наполеона, а Вильфор избавит Марсель от его сторонников. Либо король царствует, либо нет; если он царствует, его правительство должно быть сильно и его исполнители - непоколебимы; только таким образом можно пре- дотвратить зло. - К сожалению, сударыня, - сказал Вильфор с улыбкой, - помощник коро- левского прокурора всегда видит зло, когда оно уже совершилось. - Так он должен его исправить. - Я мог бы сказать, сударыня, что мы не исправляем зло, а мстим за него, и только. - Ах, господин де Вильфор, - сказала молоденькая и хорошенькая деви- ца, дочь графа де Сальвье, подруга мадемуазель де Сен-Меран, - постарай- тесь устроить какой-нибудь интересный процесс, пока мы еще в Марселе. Я никогда не видала суда присяжных, а это, говорят, очень любопытно. - Да, в самом деле, очень любопытно, - отвечая помощник королевского прокурора. - Это уже не искусственная трагедия, а подлинная драма; не притворные страдания, а страдания настоящие. Человек, которого вы види- те, по окончании спектакля идет не домой, ужинать со своим семейством и спокойно лечь спать, чтобы завтра начать сначала, а в тюрьму, где его ждет палач. Так что для нервных особ, ищущих сильных ощущений, не может быть лучшего зрелища. Будьте спокойны - если случай представится, я не премину воспользоваться им. - От его слов нас бросает в дрожь... а он смеется! - сказала Рене, побледнев. - Что прикажете?.. Это поединок... Я уже пять или шесть раз требовал смертной казни для подсудимых, политических и других... Кто знает, сколько сейчас во тьме точится кинжалов или сколько их уже обращено на меня! - Боже мой! - вскричала Рене. - Неужели вы говорите серьезно, госпо- дин де Вильфор? - Совершенно серьезно, - отвечал Вильфор с улыбкой. - И от этих зани- мательных процессов, которых графиня жаждет из любопытства, а я из чес- толюбия, опасность для меня только усилится. Разве эти наполеоновские солдаты, привыкшие слепо идти на врага, рассуждают, когда надо выпустить пулю или ударит штыком? Неужели у них дрогнет рука убить человека, кото- рого они считают своим личным врагом, когда они, не задумываясь, убивают русского, австрийца или венгерца, которого они и в глаза не видали? К тому же опасность необходима; иначе наше ремесло не имело бы оправдания. Я сам воспламеняюсь, когда вижу в глазах обвиняемого вспышку ярости: это придает мне силы. Тут уже не тяжба, а битва; я борюсь с ним, он защища- ется, я наношу новый удар, и битва кончается, как всякая битва, победой или поражением. Вот что значит выступать в суде! Опасность порождает красноречие. Если бы обвиняемый улыбнулся мне после моей речи, то я ре- шил бы, что говорил плохо, что слова мои были бледны, слабы, невырази- тельны. Представьте себе, какая гордость наполняет душу прокурора, убеж- денного в виновности подсудимого, когда он видит, что преступник бледне- ет и склоняет голову под тяжестью улик и под разящими ударами его крас- норечия! Голова преступника склоняется и падает! Рене тихо вскрикнула. - Как говорит! - заметил один из гостей. - Вот такие люди и нужны в наше время, - сказал другой. - В последнем процессе, - подхватил третий, - вы были великолепны, Вильфор. Помните - негодяй, который зарезал своего отца? Вы буквально убили его, прежде чем до него дотронулся палач. - О, отцеубийцы - этих мне не жаль. Для таких людей нет достаточно тяжкого наказания, - сказала Рене. - Но несчастные политические преступ- ники... - Они еще хуже, Рене, потому что король - отец народа, и хотеть свергнуть или убить короля - значит хотеть убить отца тридцати двух мил- лионов людей. - Все равно, господин де Вильфор, - сказала Рене. - Обещайте мне, что будете снисходительны к тем, за кого я буду просить вас... - Будьте спокойны, - отвечал Вильфор с очаровательной улыбкой, - мы будем вместе писать обвинительные акты. - Дорогая моя, - сказала маркиза, - занимайтесь своими колибри, со- бачками и тряпками и предоставьте вашему будущему мужу делать свое дело. Теперь оружие отдыхает и тога в почете; об этом есть прекрасное латинс- кое изречение. - Cadant arma togae [3], - сказал Вильфор. - Я не решилась сказать по-латыни, - отвечала маркиза. - Мне кажется, что мне было бы приятнее видеть вас врачом, - продол- жала Рене. - Карающий ангел, хоть он и ангел, всегда страшил меня. - Добрая моя Рене! - прошептал Вильфор, бросив на молодую девушку взгляд, полный любви. - Господин де Вильфор, - сказал маркиз, - будет нравственным и поли- тическим врачом нашей провинции; поверь мне, дочка, это почетная роль. - И это поможет забыть роль, которую играл его отец, - вставила не- исправимая маркиза. - Сударыня, - отвечал Вильфор с грустной улыбкой, - я уже имел честь докладывать вам, что отец мой, как я по крайней мере надеюсь, отрекся от своих былых заблуждений, что он стал ревностным другом религии и поряд- ка, лучшим роялистом, чем я, ибо он роялист по раскаянию, а я - только по страсти. И Вильфор окинул взглядом присутствующих, как он это делал в суде после какой-нибудь великолепной тирады, проверяя действие своего красно- речия на публику. - Правильно, Вильфор, - сказал граф де Сальвье, - эти же слова я ска- зал третьего дня в Тюильри министру двора, который выразил удивление по поводу брака между сыном жирондиста и дочерью офицера, служившего в ар- мии Конде, и министр отлично понял меня. Сам король покровительствует этому способу объединения. Мы и не подозревали, что он слушает нас, а он вдруг вмешался в разговор и говорит: "Вильфор (заметьте, король не ска- зал Нуартье, а подчеркнул имя Вильфор), Вильфор, - сказал король, - пой- дет далеко; это молодой человек уже вполне сложившийся и принадлежит к моему миру. Я с удовольствием узнал, что маркиз и маркиза де Сен-Меран выдают за него свою дочь, и я сам посоветовал бы им этот брак, если бы они не явились первые ко мне просить позволения". - Король это сказал, граф? - воскликнул восхищенный Вильфор. - Передаю вам собственные его слова; и если маркиз захочет быть отк- ровенным, то сознается, что эти же слова король сказал ему самому, когда он, полгода назад, сообщил королю о своем намерении выдать за вас свою дочь. - Это верно, - подтвердил маркиз. - Так, значит, я всем обязан королю! Чего я не сделаю, чтобы послу- жить ему! - Таким вы мне нравитесь, - сказала маркиза. - Пусть теперь явится заговорщик, - добро пожаловать! - А я, мама, - сказала Рене, - молю бога, чтобы он вас не услышал и чтобы он посылал господину де Вильфор только мелких воришек, беспомощных банкротов и робких жуликов; тогда я буду спать спокойно. - Это все равно, что желать врачу одних мигреней, веснушек, осиных укусов и тому подобное, - сказал Вильфор со смехом. - Если вы хотите ви- деть меня королевским прокурором, пожелайте мне, напротив, страшных бо- лезней, исцеление которых делает честь врачу. В эту минуту, словно судьба только и ждала пожелания Вильфора, вошел лакей и сказал ему несколько слов на ухо. Вильфор, извинившись, вышел из-за стола и воротился через несколько минут с довольной улыбкой на губах. Рене посмотрела на своего жениха с восхищением: его голубые глаза сверкали на бледном лице, окаймленном черными бакенбардами; в эту минуту он и в самом деле был очень красив. Рене с нетерпением ждала, чтобы он объяснил причину своего внезапного исчезновения. - Вы только что выразили желание иметь мужем доктора, - сказал Вильфор, - так вот у меня с учениками Эскулапа (так еще говорили в тыся- ча восемьсот пятнадцатом году) есть некоторое сходство: я не могу распо- лагать своим временем. Меня нашли даже здесь, подле вас, в день нашего обручения. - А почему вас вызвали? - спросила молодая девушка с легким беспо- койством. - Увы, из-за больного, который, если верить тому, что мне сообщили, очень плох. Случай весьма серьезный, и болезнь грозит эшафотом. - Боже! - вскричала Рене побледнев. - Что вы говорите! - воскликнули гости в один голос. - По-видимому, речь идет не более и не менее как о бонапартистском заговоре. - Неужели! - вскричала маркиза. - Вот что сказано в доносе. И Вильфор прочел: - "Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского про- курора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон", прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже. Если он будет задержан, уличающее его письмо будет найдено при нем, или у его отца, или в его каюте на "Фараоне". - Позвольте, - сказала Рене, - это письмо не подписано и адресовано не вам, а королевскому прокурору. - Да, но королевский прокурор в отлучке; письмо подали его секретарю, которому поручено распечатывать почту; он вскрыл это письмо, послал за мной и, не застав меня дома, сам отдал приказ об аресте. - Так виновный арестован? - спросила маркиза. - То есть обвиняемый, - поправила Рене. - Да, арестован, - отвечал Вильфор, - и, как я уже говорил мадемуа- зель Рене, если у него найдут письмо, то мой пациент опасно болен. - А где этот несчастный? - спросила Рене. - Ждет у меня. - Ступайте, друг мой, - сказал маркиз, - не пренебрегайте вашими обя- занностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия; сту- пайте же куда вас призывает королевская служба. - Ах, господин де Вильфор! - воскликнула Рене, умоляюще сложив руки. - Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения. Вильфор обошел вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на ко- тором сидела его невеста, сказал: - Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно. Но если улики бесспорны, если обвинение справедливо, придется скосить эту бона- партистскую сорную траву. Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как вы- разился Вильфор, была голова. - Не слушайте ее, Вильфор, - сказала маркиза, - это ребячество; она привыкнет. И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую он поцеловал, глядя на Рене; глаза его говорили: "Я целую вашу руку или по крайней ме- ре хотел бы поцеловать". - Печальное предзнаменование! - прошептала Рене. - Перестань, Рене, - сказала маркиза. - Ты выводишь меня из терпения своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее - судьба госу- дарства или твои чувствительные фантазии? - Ах, мама, - вздохнула Рене. - Маркиза, простите нашу плохую роялистку, - сказал де Вильфор, - обещаю вам, что исполню долг помощника королевского прокурора со всем усердием, то есть буду беспощаден. Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: "Будьте спокой- ны, Рене; ради вас я буду снисходителен". Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился, преисполненный блаженства. VII. ДОПРОС Выйдя из столовой, Вильфор тотчас же сбросил с себя маску веселости и принял торжественный вид, подобающий человеку, на которого возложен выс- ший долг - решать участь своего ближнего. Однако, несмотря на подвиж- ность своего лица, которой он часто, как искусный актер, учился перед зеркалом, на этот раз ему трудно было нахмурить брови и омрачить чело. И в самом деле, если не считать политического прошлого его отца, которое могло повредить его карьере, если от него не отмежеваться решительно, Жерар де Вильфор был в эту минуту так счастлив, как только может быть счастлив человек: располагая солидным состоянием, он занимал в двадцать семь лет видное место в судебном мире; он был женихом молодой и красивой девушки, которую любил не страстно, но разумно, как может любить помощ- ник королевского прокурора. Мадемуазель де Сен-Меран была не только кра- сива, но вдобавок принадлежала к семейству, бывшему в большой милости при дворе. Кроме связей своих родителей, которые, не имея других детей, могли целиком воспользоваться ими в интересах своего зятя, невеста при- носила ему пятьдесят тысяч экю приданого, к коему, ввиду надежд (ужасное слово, выдуманное свахами), могло со временем прибавиться полумиллионное наследство. Все это вместе взятое составляло итог блаженства до того ос- лепительный, что Вильфор находил пятна даже на солнце, если перед тем долго смотрел в свою душу внутренним взором. У дверей его ждал полицейский комиссар. Вид этой мрачной фигуры зас- тавил его спуститься с высоты седьмого неба на бренную землю, по которой мы ходим; он придал своему лицу подобающее выражение и подошел к поли- цейскому. - Я готов! - сказал он. - Я прочел письмо, вы хорошо сделали, что арестовали этого человека; теперь сообщите мне о нем и о заговоре все сведения, какие вы успели собрать. - О заговоре мы еще ничего не знаем; все бумаги, найденные при нем, запечатаны в одну связку и лежат на вашем столе. Что же касается самого обвиняемого, то его зовут, как вы изволили видеть из самого доноса, Эд- мон Дантес, он служит помощником капитана на трехмачтовом корабле "Фара- он", который возит хлопок из Александрии и Смирны и принадлежит мар- сельскому торговому дому "Моррель и Сын". - До поступления на торговое судно он служил во флоте? - О, нет! Это совсем молодой человек. - Каких лет? - Лет девятнадцати - двадцати, не больше. Когда Вильфор, пройдя улицу Гран-рю, уже подходил к своему дому, к нему приблизился человек, по-видимому его поджидавший. То был г-н Мор- рель. - Господин де Вильфор! - вскричал он. - Как хорошо, что я застал вас! Подумайте, произошла страшная ошибка, арестовали моего помощника капита- на, Эдмона Дантеса. - Знаю, - отвечал Вильфор, - я как раз иду допрашивать его. - Господин де Вильфор, - продолжал Моррель с жаром, - вы не знаете обвиняемого, а я его знаю. Представьте себе человека, самого тихого, честного и, я готов сказать, самого лучшего знатока своего дела во всем торговом флоте... Господин де Вильфор! Прошу вас за него от всей Души. Вильфор, как мы уже видели, принадлежал к аристократическому лагерю, а Моррель - к плебейскому; первый был крайний роялист, второго подозре- вали в тайном бонапартизме. Вильфор свысока посмотрел на Морреля и хо- лодно ответил: - Вы знаете, сударь, что можно быть тихим в домашнем кругу, честным в торговых сношениях и знатоком своего дела и тем не менее быть преступни- ком в политическом смысле. Вы это знаете, правда, сударь? Вильфор сделал ударение на последних словах, как бы намекая на самого Морреля; испытующий взгляд его старался проникнуть в самое сердце этого человека, который дерзал просить за другого, хотя он не мог не знать, что сам нуждается в снисхождении. Моррель покраснел, потому что совесть его была не совсем чиста в от- ношении политических убеждений, притом же тайна, доверенная ему Дантесом о свидании с маршалом и о словах, которые ему сказал император, смущала его ум. Однако он оказал с искренним участием: - Умоляю вас, господин де Вильфор, будьте справедливы, как вы должны быть, и добры, как вы всегда бываете, и поскорее верните нам бедного Дантеса! В этом "верните нам" уху помощника королевского прокурора почудилась революционная нотка. "Да! - подумал он. - "Верните нам"... Уж не принадлежит ли этот Дан- тес к какой-нибудь секте карбонариев, раз его покровитель так неосторож- но говорит во множественном числе? Помнится, комиссар сказал, что его ваяли в кабаке, и притом в многолюдной компании, - это какаянибудь тай- ная ложа". Он продолжал вслух: - Вы можете быть совершенно спокойны, сударь, и вы не напрасно проси- те справедливости, если обвиняемый не виновен; если же, напротив, он ви- новен, мы живем в трудное время, и безнаказанность может послужить па- губным примером. Поэтому я буду вынужден исполнить свой долг. Он поклонился с ледяной учтивостью и величественно вошел в свой дом, примыкающий к зданию суда, а бедный арматор, как окаменелый, остался стоять на улице. Передняя была полна жандармов и полицейских; среди них, окруженный пылающими ненавистью взглядами, спокойно и неподвижно стоял арестант. Вильфор, пересекая переднюю, искоса взглянул на Дантеса и, взяв из рук полицейского пачку бумаг, исчез за дверью, бросив на ходу: - Введите арестанта. Как ни был мимолетен взгляд, брошенный Вильфором на арестанта, он все же успел составить себе мнение о человеке, которого ему предстояло доп- росить. Он прочел ум на его широком и открытом челе, мужество в его упорном взоре и нахмуренных бровях и прямодушие в его полных полуоткры- тых губах, за которыми блестели два ряда зубов, белых, как слоновая кость. Первое впечатление было благоприятно для Дантеса; но Вильфору часто говорили, что политическая мудрость повелевает не поддаваться первому порыву, потому что это всегда голос сердца; и он приложил это правило к первому впечатлению, забыв о разнице между впечатлением и порывом. Он задушил добрые чувства, которые пытались ворваться к нему в серд- це, чтобы оттуда завладеть его умом, принял перед зеркалом торжественный вид и сел, мрачный и грозный, за свой письменный стол. Через минуту вошел Дантес. Он был все так же бледен, но спокоен и приветлив; он с непринужденной учтивостью поклонился своему судье, потом поискал глазами стул, словно находился в гостиной арматора Морреля. Тут только встретил он тусклый взгляд Вильфора - взгляд, свойственный блюстителям правосудия, которые не хотят, чтобы кто-нибудь читал их мыс- ли, и потому превращают свои глаза в матовое стекло. Этот взгляд дал по- чувствовать Дантесу, что он стоит перед судом. - Кто вы и как ваше имя? - спросил Вильфор, перебирая бумаги, подан- ные ему в передней; за какой-нибудь час дело уже успело вырасти в до- вольно объемистую тетрадь: так быстро язва шпионства разъедает несчаст- ное тело, именуемое обвиняемым. - Меня зовут Эдмон Дантес, - ровным и звучным голосом отвечал юноша, - я помощник капитана на корабле "Фараон", принадлежащем фирме "Моррель и Сын". - Сколько вам лет? - продолжал Вильфор. - Девятнадцать, - отвечал Дантес. - Что вы делали, когда вас арестовали? - Я обедал с друзьями по случаю моего обручения, - отвечал Дантес слегка дрогнувшим голосом, настолько мучителен был контраст между ра- достным празднеством и мрачной церемонией, которая совершалась в эту ми- нуту, между хмурым лицом Вильфора и лучеразным личиком Мерседес. - По случаю вашего обручения? - повторил помощник прокурора, невольно вздрогнув. - Да, я женюсь на девушке, которую люблю уже три года. Вильфор, вопреки своему обычному бесстрастию, был все же поражен та- ким совпадением, и взволнованный голос юноши пробудил сочувственный отз- вук в его душе, он тоже любил свою невесту, тоже был счастлив, и вот его радости помешали, для того чтобы он разрушил счастье человека, который, подобно ему, был так близок к блаженству. "Такое философическое сопос- тавление, - подумал он, - будет иметь большой успех в гостиной маркиза де СенМеран; и, пока Дантес ожидал дальнейших вопросов, он начал подби- рать в уме антитезы, из которых ораторы строят блестящие фразы, рассчи- танные на аплодисменты и подчас принимаемые за истинное красноречие. Сочинив в уме изящный спич, Вильфор улыбнулся и сказал, обращаясь к Дантесу: - Продолжайте. - Что же мне продолжать? - Осведомите правосудие. - Пусть правосудие скажет мне, о чем оно желает быть осведомлено, и я ему скажу все, что знаю. Только, - прибавил он с улыбкою, - предупреж- даю, что я знаю мало. - Вы служили при узурпаторе? - Меня должны были зачислить в военный флот, когда он пал. - Говорят, вы весьма крайних политических убеждений, - сказал Вильфор, которому об этом никто ничего не говорил, но он решил на всякий случай предложить этот вопрос в виде обвинения. - Мои политические убеждения!.. Увы, мне стыдно признаться, но у меня никогда не было того, что называется убеждениями, мне только девятнад- цать лет, как я уже имел честь доложить вам; я ничего не знаю, никакого видного положения я занять не могу; всем, что я есть и чем я стану, если мне дадут то место, о котором я мечтаю, я буду обязан одному господину Моррелю. Поэтому все мои убеждения, и то не политические, а частные, сводятся к трем чувствам: я люблю моего отца, уважаю господина Морреля и обожаю Мерседес Вот, милостивый государь, все, что я могу сообщить пра- восудию; как видите, все это для него мало интересно. Пока Дантес говорил, Вильфор смотрел на его честное, открытое лицо и невольно вспомнил слова Рене, которая, не зная обвиняемого, просила о снисхождении к нему. Привыкнув иметь дело с преступлением и преступника- ми, помощник прокурора в каждом слове Дантеса видел новое доказательство его невиновности. В самом деле, этот юноша, почти мальчик, простодушный, откровенный, красноречивый тем красноречием сердца, которое никогда не дается, когда его ищешь, полный любви ко всем, потому что был счастлив, а счастье и самых злых превращает в добрых, - изливал даже на своего судью нежность и доброту, переполнявшие его душу. Вильфор был с ним су- ров и строг, а у Эдмона во взоре, в голосе, в движениях не было ничего, кроме приязни и доброжелательности к тому, кто его допрашивал. "Честное слово, - подумал Вильфор, - вот славный малый, и, надеюсь, мне нетрудно, будет угодить Рене, исполнив первую ее просьбу; этим я заслужу сердечное рукопожатие при всех, а в уголке, тайком, нежный поце- луй". От этой сладостной надежды лицо Вильфора прояснилось, и когда, отор- вавшись от своих мыслей, он перевел взгляд на Дантеса, Дантес, следивший за всеми переменами его лица, тоже улыбнулся. - У вас есть враги? - спросил Вильфор. - Враги? - сказал Дантес. - Я, по счастью, еще так мало значу, что не успел нажить их. Может быть, я немного вспыльчив, но я всегда старался укрощать себя в отношениях с подчиненными. У меня под началом человек десять - двенадцать матросов. Спросите их, милостивый государь, и они вам скажут, что любят и уважают меня не как отца, - я еще слишком молод для этого, - а как старшего брата. - Если у вас нет врагов, то, может быть, есть завистники. Вам только девятнадцать лет, а вас назначают капитаном, это высокая должность в ва- шем звании; вы женитесь на красивой девушке, которая вас любит, а это редкое счастье во всех званиях мира. Вот две веские причины, чтобы иметь завистников. - Да, вы правы. Вы, верно, лучше меня знаете людей, а может быть, это и так. Но если эти завистники из числа моих друзей, то я предпочитаю не знать, кто они, чтобы мне не пришлось их ненавидеть. - Это неверно. Всегда надо, насколько можно, ясно видеть окружающее. И, сказать по правда, - вы кажетесь мне таким достойным молодым челове- ком, что для вас я решаюсь отступить от обычных правил правосудия и по- мочь вам раскрыть истину... Вот донос, который возводит на вас обвине- ние. Узнаете почерк? Вильфор вынул из кармана письмо и протянул его Дантесу. Дантес пос- мотрел, прочел, нахмурил лоб и сказал: - Нет, я не знаю этой руки; почерк искажен, но довольно тверд. Во всяком случае это писала искусная "рука. Я очень счастлив, - прибавил он, глядя на Вильфора с благодарностью, - что имею дело с таким челове- ком, как вы, потому что действительно этот завистник - настоящий враг! По молнии, блеснувшей в глазах юноши при этих словах, Вильфор понял, сколько душевной силы скрывается под его наружной кротостью. - А теперь, - сказал Вильфор, - отвечайте мне откровенно, не как об- виняемый судье, а как человек, попавший в беду, отвечает человеку, кото- рый принимает в нем участие: есть ли правда в этом безыменном доносе? И Вильфор с отвращением бросил на стол письмо, которое вернул ему Дантес. - Все правда, а в то же время ни слова правды; а вот чистая правда, клянись честью моряка, клянусь моей любовью к Мерседес, клянусь жизнью моего отца! - Говорите, - сказал Вильфор. И прибавил про себя: "Если бы Рене могла меня видеть, надеюсь, она была бы довольна мною и не называла бы меня палачом". - Так вот: когда мы вышли из Неаполя, капитан Леклер заболел нервной горячкой; на корабле не было врача, а он не хотел приставать к берегу, потому что очень спешил на остров Эльба, и потому состояние его так ухудшилось, что на третий день, почувствовав приближение смерти, он поз- вал меня к себе. "Дантес, - сказал он, - поклянитесь мне честью, что исполните поруче- ние, которое я вам дам; дело чрезвычайно важное". "Клянусь, капитан", - отвечал я. "Так как после моей смерти командование переходит к вам, как помощни- ку капитана, вы примете командование, возьмете курс на остров Эльба, ос- тановитесь в Порто-Феррайо, пойдете к маршалу и отдадите ему это письмо; может быть, там дадут вам другое письмо или еще какое-нибудь поручение. Это поручение должен был получить я; вы, Дантес, исполните его вместо меня, и вся заслуга будет ваша". "Исполню, капитан, но, может быть, не так-то легко добраться до мар- шала?" "Вот кольцо, которое вы попросите ему передать, - сказал капитан, - это устранит все препятствия". И с этими словами он дал мне перстень. Через два часа он впал в бес- памятство, а на другой день скончался. - И что же вы сделали? - То, что я должен был сделать, то, что всякий другой сделал бы на моем месте. Просьба умирающего всегда священна; но у нас, моряков, просьба начальника - это приказание, которое нельзя не исполнить. Итак, я взял курс на Эльбу и прибыл туда на другой день; я всех оставил на борту и один сошел на берег. Как я и думал, меня не хотели допустить к маршалу; но я послал ему перстень, который должен был служить условным знаком; и все двери раскрылись передо мной. Он принял меня, расспросил о смерти бедного Леклера и, как тот и предвидел, дал мне письмо, приказав лично доставить его в Париж. Я обещал, потому что это входило в исполне- ние последней воли моего капитана. Прибыв сюда, я устроил все дела на корабле и побежал к моей невесте, которая показалась мне еще прекрасней и милей прежнего. Благодаря господину Моррелю мы уладили все церковные формальности; и вот, как я уже говорил вам, я сидел за обедом, готовился через час вступить в брак и думал завтра же ехать в Париж, как вдруг по этому доносу, который вы, по-видимому, теперь так же презираете, как и я, меня арестовали. - Да, да, - проговорил Вильфор, - все это кажется мне правдой, и если вы в чем виновны, так только в неосторожности; да и неосторожность ваша оправдывается приказаниями капитана. Отдайте нам письмо, взятое вами на острове Эльба, дайте честное слово, что явитесь по первому требованию, и возвращайтесь к вашим Друзьям. - Так я свободен! - вскричал Дантес вне себя от радости. - Да, только отдайте мне письмо. - Оно должно быть у вас, его взяли у меня вместе с другими моими бу- магами, и я узнаю некоторые из них в этой связке. - Постойте, - сказал Вильфор Дантесу, который взялся уже было за шля- пу и перчатки, - постойте! Кому адресовано письмо? - Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, в Париже. Если бы гром обрушился на Вильфора, он не поразил бы его таким быст- рым и внезапным ударом; он упал в кресло, с которого привстал, чтобы взять связку с бумагами, захваченными у Дантеса, и, лихорадочно порыв- шись в них, вынул роковое письмо, устремив на него взгляд, полный невы- разимого ужаса. - Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, номер тринадцать, - прошептал он, побледнев еще сильнее. - Точно так, - сказал изумленный Дантес. - Разве вы его знаете? - Нет, - быстро ответил Вильфор, - верный слуга короля не знается с заговорщиками. - Стало быть, речь идет о заговоре? - спросил Дантес, который, после того как уже считал себя свободным, почувствовал, что дело принимает другой оборот. - Во всяком случае я уже сказал вам, что ничего не знал о содержании этого письма. - Да, - сказал Вильфор глухим голосом, - но вы знаете имя того, кому оно адресовано! - Чтобы отдать письмо лично ему, я должен был знать его имя. - И вы никому его не показывали? - спросил Вильфор, читая письмо и все более и более бледнея. - Никому, клянусь честью! - Никто не знает, что вы везли письмо с острова Эльба к господину Ну- артье? - Никто, кроме того, кто вручил мне его. - И это еще много, слишком много! - прошептал Вильфор. Лицо его становилось все мрачнее, по мере того как он читал; его бледные губы, дрожащие руки, пылающие глаза внушали Дантесу самые дурные предчувствия. Прочитав письмо, Вильфор схватился за голову и замер. - Что с вами, сударь? - робко спросил Дантес. Вильфор не отвечал, потом поднял бледное, искаженное лицо и еще раз перечел письмо. - И вы уверяете, что ничего не знаете о содержании этого письма? - сказал Вильфор. - Повторяю и клянусь честью, что не знаю ничего Но что с вами? Вам дурно? Хотите, я позвоню? Позову кого-нибудь? - Нет, - сказал Вильфор, быстро вставая, - стойте на месте и молчите; здесь я приказываю, а не вы. - Простите, - обиженно сказал Дантес, - я только хотел помочь вам. - Мне ничего не нужно. Минутная слабость - только и всего. Думайте о себе, а не обо мне. Отвечайте. Дантес ждал вопроса, но тщетно; Вильфор опустился в кресло, нетвердой рукой отер пот с лица и в третий раз принялся перечитывать письмо. - Если он знает, что тут н