в десять часов утра, граф, - отвечал Данглар. - Как вы желаете, золотом, бумажками или серебром? - Пополам золотом и бумажками, пожалуйста. И граф поднялся. - Должен вам сознаться, граф, - сказал Данглар, - я считал, что точно осведомлен о всех крупных состояниях Европы, а между тем ваше состояние, по-видимому, очень значительное, было мне совершенно неизвестно; оно не- давнего происхождения? - Нет, сударь, - возразил Монте-Кристо, - напротив того, оно проис- хождения очень старого; это было нечто вроде семейного клада, который запрещено было трогать, так что накопившиеся проценты утроили капитал; назначенный завещателем срок истек всего лишь несколько лет тому назад, так что я пользуюсь им с недавнего времени; естественно, что вы ничего о нем не знаете; впрочем, скоро вы с ним познакомитесь ближе. При этих словах граф улыбнулся той мертвенной улыбкой, что наводила такой ужас на Франца д'Эпинс. - С вашими вкусами и намерениями, - продолжал Данглар, - вы в нашей столице заведете такую роскошь, что затмите всех пас, жалких миллионе- ров; но так как вы, по-видимому, любитель искусств, - помнится, когда я вошел, вы рассматривали мои картины, - то все-таки разрешите показать вам мою галерею: все старые картины знаменитых мастеров, с ручательством за подлинность; я не люблю новых. - Вы совершенно правы, у них у всех один большой недостаток: они еще не успели сделаться старыми. - Я вам покажу несколько скульптур Торвальдсена, Бартолони, Кановы - все иностранных скульпторов. Как видите, я не поклонник французских мас- теров. - Вы имеете право быть несправедливым к ним, ведь они ваши соотечест- венники. - Но все это мы отложим до того времени, когда познакомимся ближе; сегодня я удовольствуюсь тем, что представлю вас, если позволите, баро- нессе Данглар; простите мою поспешность, граф, но такой клиент, как вы, становится почти членом семейства. Монте-Кристо поклонился в знак того, что принимает лестное предложе- ние финансиста. Данглар позвонил; вошел лакей в пышной ливрее. - Баронесса у себя? - спросил Данглар. - Да, господин барон. - Она одна? - Нет, у баронессы гости. - Надеюсь, граф, не будет нескромностью, если я представлю вас в при- сутствии друзой? Вы не собираетесь сохранять инкогнито? - Нет, борон, - сказал с улыбкой Монте-Кристо, - я не чувствую за со- бой права на это. - А кто у баронессы? Господин Дебрэ? - спросил простодушно Данглар, что заставило внутренне улыбнуться Монте-Кристо, уже осведомленного о прозрачных тайнах семейной жизни Данглара. - Да, господин барон. Данглар кивнул. Потом обратился к Монте-Кристо. - Господин Люсьен Дебрэ, - сказал он, - это наш старый друг, личный секретарь министра внутренних дел; что касается моей жены, то она, выхо- дя за меня, соглашалась на неравный брак, потому что она очень старинно- го рода: урожденная де Сервьер, а по первому браку - вдова маркиза де Наргон. - Я не имею чести быть знакомым с баронессой Данглар; но я уже встре- чался с господином Люсьеном Дебрэ. - Вот как! - сказал Данглар. - Где же это? - У господина де Морсер. - Вы знакомы с виконтом? - Мы встречались с ним в Риме во время карнавала. - Ах, да, - сказал Данглар, - я что-то слышал о каком-то необыкновен- ном приключении с разбойниками и грабителями в каких-то развалинах. Он каким-то чудесным образом спасся. Он как будто рассказывал об этом моей жене и дочери, когда вернулся из Италии. - Баронесса просит вас пожаловать, - доложил лакей. - Я пройду вперед, чтобы указать вам дорогу, - сказал с поклоном Данглар. - Следую за вами, - ответил Монте-Кристо. IX. СЕРАЯ В ЯБЛОКАХ ПАРА Барон в сопровождении графа прошел длинный ряд комнат, отличавшихся тяжелой роскошью и пышной безвкусицей и дошел до будуара г-жи Данглар, небольшой восьмиугольной комнаты, стены которой были обтянуты розовым атласом и задрапированы индийской кисеей. Здесь стояли старинные золоче- ные кресла, обитые старинной парчой; над дверьми были нарисованы пасту- шеские сцепы в манере Буше; две прелестных пастели в форме медальона гармонировали с остальной обстановкой и придавали этой маленькой комна- те, единственной во всем доме, некоторое своеобразие; правда, ей пос- частливилось не попасть в общий план, выработанный Дангларом и его архи- тектором, одной из самых больших знаменитостей Империи, - ее убранством занималась сама баронесса и Люсьен Дебрэ. Поэтому Данглар, большой пок- лонник старины, как ее понимали во времена Директории, относился весьма пренебрежительно к этому кокетливому уголку, где его, впрочем, принимали только с тем условием, чтобы он оправдал свое присутствие, приведя ко- го-нибудь; так что на самом деле не Данглар представлял других, а наобо- рот, его принимали лучше или хуже, смотря по тому, насколько наружность гостя была приятна или неприятна баронессе. Госпожа Данглар, красота которой еще заслуживала того, чтобы о ней говорили, хотя ей было уже тридцать шесть лет, сидела за роялем маркет- ри, маленьким чудом искусства, между тем как Люсьен Дебрэ у рабочего столика перелистывал альбом. Еще до прихода графа Люсьен успел достаточно рассказать о нем баро- нессе. Читатели уже знают, какое сильное впечатление произвел Мон- те-Кристо за завтраком у Альбера на его гостей; и несмотря на то, что Дебрэ трудно было чем-нибудь поразить, это впечатление у нею еще не изг- ладилось, что и отразилось на сведениях, сообщенных им баронессе. Таким образом, любопытство г-жи Данглар, возбужденное прежними рассказами Мор- сера и новыми подробностями, услышанными от Люсьена, было доведено до крайности. И рояль и альбом были всего лишь светской уловкой, помогающей скрыть подлинное волнение. Вследствие всего этого баронесса встретила г-на Данглара улыбкой, что было у нее не в обычае. Графу, в ответ на его поклон, был сделан церемонный, но вместе с тем грациозный реверанс. Со своей стороны, Люсьен приветствовал графа, как недавнею знакомого, а Данглара дружески. - Баронесса, - сказал Данглар, - разрешите представить вам графа Мон- те-Кристо, которого усиленно рекомендуют мне мои римские корреспонденты; я лично могу добавить только одно, по это сразу же сделает его кумиром всех наших прекрасных дам: он приехал в Париж с намерением пробыть здесь год и за это время истратить шесть миллионов; это сулит нам целую серию балов, обедов и ужинов; причем, надеюсь, граф не забудет и нас, так же как и мы его не забудем в случае какого-нибудь маленького торжества в нашем доме. Хотя это представление и отдавало грубой лестью, но гак редко случа- ется встретить человека, приехавшего в Париж с целью истратить в один год княжеское состояние, Что г-жа Данглар окинула графа взглядом, не ли- шенным некоторого интереса. - И вы приехали, граф... - спросила она. - Вчера утром, баронесса. - И приехали, согласно вашей привычке, о которой я уже слышала, с то- го края света? - На этот раз всего-навсего из Кадикса. - Но вы приехали в самое плохое время года. Летом Париж отвратителен: нет ни балов, ни раутов, ни праздников. Итальянская опера уехала в Лон- дон, Французская опера кочует бог знает где; а Французского театра, как вам известно, вообще больше нет. Для развлечения у нас остались только плохонькие скачки на Марсовом Поле и в Сатори. Будут ли ваши лошади, граф, участвовать в скачках? - Я буду делать все, что принято в Париже, - сказал Монте-Кристо, - если мне посчастливится встретить когонибудь, кто преподаст мне необхо- димые знания о французских обычаях. - Вы любите лошадей? - Я провел часть жизни на Востоке, баронесса, а восточные народы це- нят только две вещи на свете: благородство лошадей и женскую красоту. - Вам следовало бы, любезности ради, назвать женшин первыми. - Вот видите, баронесса, как я был прав, когда выражал желание иметь наставника, который мог бы обучить меня французским обычаям. В эту минуту вошла горничная баронессы Данглар л, подойдя к своей госпоже, шепнула ей на ухо несколько слов. Госпожа Данглар побледнела. - Не может быть! - сказала она. - Это истинная правда, сударыня, - возразила горничная. Госпожа Данглар обернулась к мужу. - Неужели это правда? - Что именно? - спросил видимо взволнованный Данглар. - То, что мне сказала горничная... - А что она вам сказала? - Она говорит, что когда мой кучер пошел закладывать моих лошадей, их в конюшне не оказалось; что это значит, позвольте вас спросить? - Сударыня, - сказал Данглар, - выслушайте меня. - Да, я вас слушаю, сударь, потому что мне любопытно узнать, что вы мне скажете; пусть эти господа рассудят пас, а я начну с того, что расс- кажу им все по порядку. Господа, - продолжала баронесса, - у барона Данглара в конюшне стоят десять лошадей; из этих десяти лошадей две при- надлежат мне, дивные лошади, лучшая пара в Париже; да вы их знаете, Деб- рэ, мои серые в яблоках. И вот в тот самый день, как госпожа де Вильфор просит меня предоставить ей мой выезд, когда я уже обещала ей его па завтра для прогулки в Булонском лесу, эта пара исчезает! Господину Данг- лару, очевидно, представился случай нажить на них несколько тысяч фран- ков, и он их продал. Боже, что за отвратительные люди эти торгаши! - Сударыня, - отвечал Данглар, - лошади были слишком резвы, ведь это были четырехлетки, и я вечно дрожал за вас. - Вы отлично знаете, - сказала баронесса, - что у меня уже месяц слу- жит лучший кучер Парижа, если только вы его не продали вместе с ло- шадьми. - Мой друг, я вам найду такую же пару, даже еще лучше, если это воз- можно; но лошадей смирных, спокойных, которые не будут внушать мне тако- го страха, как эти. Баронесса с глубоким презрением пожала плечами. Данглар сделал вид, что не заметил этого жеста, задевающего его суп- ружескую честь, и обратился к МонтеКристо. - Право, граф, я сожалею, что не познакомился с вами раньше, - сказал он, ведь вы сейчас устраиваетесь? - Конечно, - сказал граф. - Я бы вам их предложил. Представьте себе, что я продал их за бесце- нок; но, как я уже сказал, я рад был избавиться от них; такие лошади го- дятся только для молодого человека. - Я вам очень благодарен, - возразил граф, - я приобрел сегодня до- вольно сносную пару, и недорого. Да вот, посмотрите, господин Дебрэ, вы, кажется, любитель? В то время как Дебрэ направлялся к окну, Данглар подошел к жене. - Понимаете, - сказал он ей шепотом, - мне предложили за эту пару су- масшедшую цену. Не знаю, кто этот решившийся разориться безумец, который послал ко мне сегодня своего управляющего, но я нажил на ней шестнадцать тысяч франков; не сердитесь, я дам вам из них четыре тысячи и две тысячи Эжени. Госпожа Данглар кинула на мужа уничтожающий взгляд. - Господи боже! - воскликнул Дебрэ. - Что такое? - спросила баронесса. - Нет, я не ошибаюсь, это ваша пара, ваши лошади запряжены в карету графа. - Мои серые в яблоках! - воскликнула г-жа Данглар. И она подбежала к окну. - В самом деле это они, - сказала она. Данглар разинул рот. - Не может быть! - с деланным изумлением сказал Монте-Кристо. - Невероятно! - пробормотал банкир. Баронесса шепнула два слова Дебрэ, и тот подошел к Монте-Кристо. - Баронесса просит вас сказать, сколько ее муж взял с вас за ее вы- езд? - Право, не знаю, - сказал граф, - это мой управляющий сделал мне сюрприз, и... он, кажется, обошелся мне тысяч в тридцать. Дебрэ пошел передать этот ответ баронессе. Данглар был так бледен и расстроен, что граф сделал вид, что жалеет его. - Вот видите, - сказал он ему, - до чего женщины неблагодарны: ваша предупредительность нисколько не тронула баронессу; неблагодарны - не то слово, следовало бы сказать - безумны. Но что поделаешь! Все, что опас- но, привлекает; поверьте, любезный барон, проще всего - предоставить им поступать, как им вздумается; если они разобьют себе голову, им по край- ней мере придется пенять только на себя. Данглар ничего не ответил; он предчувствовал, что в недалеком будущем его ждет жестокая сцена: брови баронессы уже сдвинулись и, подобно челу Юпитера Громовержца, предвещали грозу. Дебрэ, чувствуя, что она надвига- ется, сослался на дела и ушел. Монте-Кристо, не желая повредить положе- нию, которое он рассчитывал занять, решил не оставаться дольше, откла- нялся г-же Данглар и удалился, предоставив барона гневу его жены. "Отлично! - думал, уходя, Монте-Кристо. - Произошло именно то, чего я хотел; теперь в моей власти восстановить семейный мир и овладеть зараз сердцем мужа и сердцем жены. Какая удача! Однако, - прибавил он про се- бя, - я не был представлен мадемуазель Эжени Данглар, с которой мне очень хотелось бы познакомиться. Ничего, - продолжал он со своей обычной улыбкой, - мы в Париже, и время терпит... Это от нас не уйдет!.." С этими мыслями граф сел в экипаж и поехал домой. Два часа спустя г-жа Данглар получила от графа Монте-Кристо очарова- тельное письмо: он писал, что, не желая начинать свою парижскую жизнь с того, чтобы огорчать красивую женщину, он умоляет баронессу принять от него обратно лошадей. Они были в той же упряжи, в какой она их видела днем, только в каждую из розеток, надетых им на уши, граф велел вставить по алмазу. Данглар тоже получил письмо. Граф просил его позволить баронессе ис- полнить этот каприз миллионера и простить ему восточную манеру, С кото- рой он возвращает лошадей. Вечером Монте-Кристо уехал в Отейль в сопровождении Али. На следующий день, около трех часов дня, вызванный звонком Али вошел в кабинет графа. - Али, - сказал ему граф, - ты мне часто говорил, что ловко бросаешь лассо. Али кивнул головой и горделиво выпрямился. - Отлично!.. Так что при помощи лассо ты сумел бы остановить быка? Али снова кивнул. - И тигра? Али кивнул. - И льва? Али сделал жест человека, кидающего лассо, и изобразил сдавленное ры- чание. - Да, я понимаю, - сказал Монте-Кристо, - ты охотился на львов. Али гордо кивнул головой. - А сумеешь ты остановить взбесившихся лошадей? Али улыбнулся. - Так слушай, - сказал Монте-Кристо. - Скоро мимо нас промчится эки- паж с двумя взбесившимися лошадьми, серыми в яблоках, теми самыми, кото- рые у меня были вчера. Пусть тебя раздавит, но ты должен остановить эки- паж моих ворот. Али вышел на улицу и провел у ворот черту поперек мостовой, потом вернулся в дом и показал черту графу, следившему за ним глазами. Граф тихонько похлопал его по плечу; этим он обычно выражал Али свою благодарность. После этого нубиец снова вышел из дому, уселся на угловой тумбе и закурил трубку, между тем как Монте-Кристо ушел к себе, не забо- тясь больше ни о чем. Однако к пяти часам, когда граф поджидал экипаж, в его поведении ста- ли заметны легкие признаки нетерпения; он ходил взад и вперед по комна- те, окна которой выходили на улицу, временами прислушиваясь и подходя к окну, из которого ему был виден Али, выпускавший клубы дыма С размерен- ностью, указывавшей, что нубиец всецело поглощен этим важным занятием. Вдруг послышался отдаленный стук колес, он приближался с быстротой молнии; потом показалась коляска, кучер которой тщетно старался сдержать взмыленных лошадей, мчавшихся бешеным галопом. В коляске сидели молодая женщина и ребенок лет семи; они тесно прижа- лись друг к другу и от безмерного ужаса потеряли даже способность кри- чать; коляска трещала; наскочи колесо на камень или зацепись за дерево, она, несомненно, разбилась бы вдребезги. Она неслась посреди мостовой, и со всех сторон раздавались крики ужаса. Тогда Али откладывает в сторону свой чубук, вынимает из кармана лас- со, кидает его и тройным кольцом охватывает передние ноги левой лошади; она тащит его за собой еще несколько шагов, потом, опутанная лассо, па- дает, ломает дышло и мешает той лошади, что осталась на ногах, двинуться дальше. Кучер воспользовался этой задержкой и спрыгнул с козел; но Али уже зажал своими железными пальцами ноздри второй лошади, и она, заржав от боли, судорожно дергаясь, повалилась рядом с левой. На все это потребовалось не больше времени, чем требуется пуле, чтобы попасть в цель. Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы из дома, перед кото- рым все это произошло, успел выскочить мужчина в сопровождении нес- кольких слуг. Едва кучер распахнул дверцу, как он вынес из коляски даму, которая одной рукой еще цеплялась за подушку, а другой прижимала к груди потерявшего сознание сына. Монте-Кристо понес обоих в гостиную и положил на диван. - Вам больше нечего бояться, сударыня, - сказал он, - вы спасены. Женщина пришла в себя и вместо ответа указала ему глазами на сына; взгляд ее умолял красноречивее всяких слов. В самом деле, ребенок все еще был в обмороке. - Понимаю, сударыня, - сказал граф, осматривая ребенка, - но не бес- покойтесь, с ним ничего не случилось, это просто от страха. - Ради бога, - воскликнула мать, - может быть, вы только успокаиваете меня? Смотрите, как он бледен! Мальчик мой!! Эдуард! Откликнись! Скорее пошлите за доктором. Я все отдам, чтобы спасти моего сына! Монте-Кристо сделал рукою знак, пытаясь ее успокоить, затем открыл какой-то ящичек, достал инкрустированный золотом флакон из богемского хрусталя, наполненный красной, как кровь, жидкостью, и дал упасть одной капле на губы ребенка. Мальчик, все еще бледный, тотчас же открыл глаза. Видя это, мать чуть не обезумела от радости. - Да где же я? - воскликнула она. - И кому я обязана этим счастьем после такого ужаса? - Вы находитесь в доме человека, который счастлив, что мог избавить вас от горя, - ответил Монте-Кристо. - О, проклятое любопытство! - сказала дама. - Весь Париж говорил о великолепных лошадях госпожи Данглар, и я была так безумна, что захотела покататься на них. - Как? - воскликнул граф с виртуозно разыгранным изумлением. - Разве это лошади баронессы? - Да, сударь; вы знакомы с ней? - С госпожой Данглар?.. Я имею честь быть с ней знакомым, и я вдвойне рад, что вы избежали опасности, которой вы подвергались из-за этих лоша- дей, потому что вы могли бы винить в несчастье меня; этих лошадей я вче- ра купил у барона, но баронесса была так огорчена, что я вчера же отос- лал их обратно, прося принять их от меня. - Так, значит, вы граф Монте-Кристо, о котором так много говорила Эр- мина? - Да, сударыня, - ответил граф. - А меня зовут Элоиза де Вильфор. Граф поклонился с видом человека, которому называют совершенно незна- комое имя. - Как благодарен вам будет господин де Вильфор! - продолжала Элоиза. - Ведь вы спасли нам обоим жизнь; вы вернули ему жену и сына. Если бы не ваш храбрый слуга, мы бы оба погибли. - Сударыня, мне страшно подумать, какой опасности вы подвергались. - Но, я надеюсь, вы разрешите мне вознаградить достойным образом са- моотверженность этого человека? - Нет, прошу вас, - отвечал Монте-Кристо, - не портите мне Али ни похвалами, ни наградами; я не хочу приучать его к этому. Али мой раб; спасая вам жизнь, он тем самым служит мне, а служить мне - его долг. - Но он рисковал жизнью! - возразила г-жа де Вильфор, подавленная по- велительным тоном. - Эту жизнь я ему спас, - отвечал Монте-Кристо, - следовательно, она принадлежит мне. Госпожа де Вильфор замолчала; быть может, она задумалась о том, поче- му этот человек с первого же взгляда производил такое сильное впечатле- ние на окружающих. Тем временем граф рассматривал ребенка, которого мать покрывала поце- луями. Он был маленький и хрупкий, с белой кожей, какая бывает у рыжево- лосых детей; а между тем его выпуклый лоб закрывали густые черные воло- сы, не поддающиеся завивке, и, обрамляя его лицо, спускались до плеч, оттеняя живость взгляда, в котором светились затаенная озороватость и капризность; у него был большой рот с тонкими губами, которые только слегка порозовели. Этому восьмилетнему ребенку можно было по выражению его лица дать по крайней мере двенадцать лет. Едва придя в себя, он рез- ким движением вырвался из объятий матери и побежал открыть ящичек, из которого граф достал эликсир; затем, ни у кого не спросясь, как ребенок, привыкший исполнять все свои прихоти, он начал откупоривать флаконы. - Не трогай этого, дружок, - поспешно сказал граф, - некоторые из этих жидкостей опасно но только пить, но даже и нюхать. Госпожа де Вильфор побледнела и отвела руку сына, притянув его к се- бе; но, успокоившись, она все же кинула на ящичек быстрый, но вырази- тельный взгляд, на лету перехваченный графом. В эту минуту вошел Али. Госпожа де Вильфор ласково взглянула на него и еще крепче прижала к себе ребенка. - Эдуард, - сказала она, - посмотри на этого достойного слугу; он очень храбрый, он рисковал своей жизнью, чтобы остановить наших взбесив- шихся лошадей и готовую разбиться коляску. Поблагодари его: если бы не он, нас обоих, вероятно, сейчас уже не было бы в живых. Мальчик надул губы и презрительно отвернулся. - Какой урод! - сказал он. Граф улыбнулся, как будто ребенок поступил именно так, как он того ожидал; г-жа де Вильфор пожурила сына, но так мягко, что это вряд ли пришлось бы по вкусу Жан-Жаку Руссо, если бы маленького Эдуарда звали Эмилем. - Видишь, - сказал граф по-арабски Али, - эта дама просит сына побла- годарить тебя за то, что ты спас им жизнь, а ребенок говорит, что ты слишком уродлив. Али повернул свое умное лицо и посмотрел на ребенка, не меняя выраже- ния; но по дрожанию его ноздрей МонтеКристо понял, что араб обижен до глубины души. - Граф, - сказала г-жа де Вильфор, вставая и собираясь идти, - вы всегда живете в этом доме? - Нет, сударыня, - отвечал граф, - сюда я наезжаю только по временам; я живу на Елисейских Полях, номер тридцать. Но я вижу, что вы совершенно оправились и собираетесь идти. Я уже распорядился, чтобы этих самых ло- шадей запрягли в мою карету, и Али, этот урод, - сказал он, улыбаясь мальчику, - отвезет вас домой, а ваш кучер останется здесь, чтобы прис- мотреть за починкой коляски. Как только это будет сделано, одна из моих запряжек доставит ее прямо к госпоже Данглар. - Но я ни за что не решусь ехать на этих лошадях, - сказала г-жа де Вильфор. - Вы увидите, - отвечал Монте-Кристо, - что в руках Али они станут кроткими, как овечки. Между тем Али подошел к лошадям, которых с большим трудом подняли на ноги. В руках он держал маленькую губку, пропитанную ароматическим уксу- сом; он потер ею ноздри и виски покрытых пеной и потом лошадей; они тот- час же стали громко фыркать и несколько секунд дрожали всем телом. Потом, на глазах у собравшейся перед домом густой толпы, привлеченной зрелищем разбитой коляски и слухами о случившемся, Али велел впрячь ло- шадей в карету графа, взял в руки вожжи и взобрался на козлы. К великому изумлению всех, кто видел, как эти лошади только что неслись вихрем, ему пришлось усиленно стегать их кнутом, чтобы заставить тронуться с места, и то от этих хваленых серых, совершенно остолбеневших, окаменевших, по- мертвелых лошадей, ему удалось добиться только самой неуверенной и вялой рыси; г-же де Вильфор потребовалось около двух часов, чтобы добраться до предместья Сент-Оноре, где она жила. Как только она вернулась домой и первое волнение в семье утихло, она написала г-же Данглар следующее письмо: "Дорогая Эрмина! Меня и моего сына только что чудесным образом спас от смерти тот са- мый граф Монте-Кристо, о котором мы Столько говорили вчера вечером и ко- торого я никак не ожидала встретить сегодня. Вчера вы говорили мне о нем с восхищением, над которым я смеялась со всем доступным мне остроумием, но сегодня я нахожу, что ваше восхищение еще слишком мало для оценки че- ловека, внушившего его вам. В Ранелаге ваши лошади понесли, и мы, несом- ненно, разбились бы насмерть о первое встречное дерево или первую тумбу в деревне, если бы вдруг какойто араб, негр, нубиец - словом, какой-то чернокожий, слуга графа, кажется, по его приказу, не остановил мчавшихся лошадей, рискуя собственной жизнью; и поистине чудо, что он уцелел. Тут подоспел граф, отнес нас к себе и вернул моего Эдуарда к жизни. Домой нас доставили в собственной карете графа; вашу коляску вернут вам завт- ра. Ваши лошади очень ослабели после этого несчастного случая, они точно одурели; можно подумать, будто они не могут себе простить, что дали че- ловеку усмирить их. Граф поручил мне передать вам, что если они проведут спокойно два дня в конюшне, питаясь только ячменем, то они снова будут в таком же цветущем, то есть устрашающем состоянии, как вчера. До свидания! Я не благодарю вас за прогулку; но всетаки с моей сторо- ны было бы неблагодарностью сердиться на вас за капризы вашей пары, по- тому что такому капризу я обязана знакомством с графом Монте-Кристо, а этот знатный иностранец представляется мне, даже если забыть о его мил- лионах, столь любопытной загадкой, что я постараюсь разгадать ее, даже если бы мне для этого пришлось снова прокатиться по Булонскому лесу на ваших лошадях. Эдуард перенес все случившееся с поразительным мужеством. Он, правда, потерял сознание, но до этого ни разу не вскрикнул, а после не пролил ни слезинки. Вы мне снова скажете, что меня ослепляет материнская любовь, но в этом хрупком и нежном теле живет железный дух. Валентина шлет сердечный привет вашей милой Эжени, а я от всего серд- ца целую вас. Элоиза де Вильфор. Р.S. Дайте мне возможность каким-нибудь образом встретиться у вас с этим графом Монте-Кристо, я непременно хочу его снова увидеть. Между прочим, мне удалось убедить г-на де Вильфор отдать ему визит; я надеюсь, что он сделает это". Вечером отейльское происшествие было у всех на устах; Альбер расска- зывал о нем своей матери, Шато-Рено - в Жокей-клубе, Дебрэ - в салоне министра; даже Бошан оказал графу внимание, посвятив ему в своей газете двадцать строчек в отделе происшествий, что сделало благородного чужест- ранца героем в глазах всех женщин высшего света. Очень многие оставляли свои карточки у г-жи де Вильфор, чтобы иметь возможность при случае пов- торить свой визит и услышать из ее уст подлинный рассказ об этом необы- чайном событии. Что касается г-на де Вильфор, то, как писала Элоиза, он надел черный фрак, белые перчатки, нарядил лакеев в самые лучшие ливреи и, сев в свой парадный экипаж, в тот же вечер отправился в дом N 30 на Елисейских По- лях. X. ФИЛОСОФИЯ Если бы граф Монте-Кристо дольше вращался в парижском свете, он по достоинству оценил бы поступок г-на де Вильфор. Хорошо принятый при дво- ре - безразлично, был ли на троне король из старшей линии или из млад- шей, был ли первый министр доктринером, либералом или консерватором, - почитаемый всеми за человека искусного, как то обычно бывает с людьми, никогда не терпевшими политических неудач, ненавидимый многими, но горя- чо защищаемый некоторыми, хоть и не любимый никем, - Вильфор занимал вы- сокое положение в судебном ведомстве и держался на этой высоте, как ка- кой-нибудь Арлэ или Моле [40]. Его салон, хоть и оживленный присутствием молодой жены и восемнадцатилетней дочери от первого брака, был одним из тех строгих парижских салонов, где царят культ традиций и религия этике- та. Холодная учтивость, абсолютная верность принципам правительства, глубокое презрение к теориям и теоретикам, глубокая ненависть ко всяким философствованиям - вот что составляло видимую сущность частной и об- щественной жизни г-на де Вильфор. Вильфор был не только судебным деяте- лем, но почти дипломатом. Его отношения к прежнему двору, о которых он всегда упоминал почтительно и с достоинством, заставляли и нынешний от- носиться к нему с уважением, и он столько знал, что с ним не только всегда считались, но даже иногда прибегали к его советам. Может быть, все было бы иначе, если бы нашлась возможность избавиться от Вильфора; но он, подобно непокорным своему сюзерену феодальным властителям, запер- ся в неприступной крепости. Этой крепостью было его положение королевс- кого прокурора, преимуществами которого он отлично умел пользоваться и с которым он расстался бы лишь для депутатского кресла, что позволило бы ему сменить нейтралитет на оппозицию. Обычно Вильфор мало кому делал или отдавал визиты. Это делала за него его жена; в свете уже привыкли к этому и приписывали многочисленным и важным занятиям судьи то, что в действительности делалось из расчетливою высокомерия, из подчеркнутого аристократизма, применительно к аксиоме: "Показывай, что уважаешь себя, - и тебя будут уважать"; эта аксиома куда более полезна в нашем мире, чем греческое: "Познай самого себя", ныне замененное гораздо менее трудным и более выгодным искусством познавать других. Для своих друзей Вильфор был могущественным покровителем; для недругов - тайным, но непримиримым противником; для равнодушных - скорее изваянием, изображающим закон, чем живым человеком; высокомерный вид, бесстрастное лицо, бесцветный, тусклый или дерзко пронизывающий и испы- тующий взор - таков был этот человек, чей пьедестал сначала соорудили, а затем укрепили четыре удачно нагроможденных друг на друга революции. Вильфор пользовался репутацией наименее любопытного и наименее ба- нального человека во Франции; он ежегодно давал бал, где появлялся только на четверть часа, то есть на сорок пять минут меньше, чем король на придворных балах; его никогда не видели ни в театрах, ни в концертах - словом, ни в одном общественном месте; изредка он играл партию в вист, и в этом случае ему старались подобрать достойных партнеров: какого-ни- будь посланника, архиепископа, князя, какого-нибудь президента или, на- конец, вдовствующую герцогиню. Вот каков был человек, экипаж которого остановился у дверей графа Монте-Кристо. Камердинер доложил о г-не де Вильфор в ту минуту, когда граф, накло- нившись над большим столом, изучал на карте путь из Санкт-Петербурга в Китай. Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным, размеренным шагом, каким входил в залу суда; это был тот же человек, или, вернее, продолжение того самого человека, которого мы некогда знали в Марселе как помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не из- менила и для него в своем течении. Из тонкого он стал тощим, из бледного - желтым; его глубоко сидящие глаза ввалились, так что его очки в золо- той оправе, сливаясь с глазными впадинами, казались частью его лица; за исключением белого галстука, весь его костюм был черный, и этот траурный цвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминав- шая нанесенный кистью кровяной мазок. Как не владел собою Монте-Кристо, все же, отвечая на поклон, он с яв- ным любопытством взглянул на прокурора. Вильфор, со своей стороны, недо- верчивый по привычке и не имевший обыкновения слепо восхищаться чудесами светской жизни, был более склонен смотреть па благородного чужестранца, - так уже прозвали МонтеКристо, - как на авантюриста, избравшего новую арену деятельности, или как на сбежавшего преступника, чем как на князя папского престола или султана из "Тысячи и одной ночи". - Милостивый государь, - сказал Вильфор тем визгливым голосом, к ко- торому прибегают прокуроры в своих ораторских выступлениях и от которого они не могут или не хотят отрешиться и в разговорной речи, - милостивый государь, исключительная услуга, оказанная вами вчера всей жене и моему сыну, налагает на меня в отношении вас долг, который я и явился испол- нить. Позвольте выразить вам мою признательность. И при этих словах суровый взгляд Вильфора был полон всегдашнего высо- комерия. Он произнес их обычным своим тоном главного прокурора, с той окоченелостью шеи и плеч, которая заставляла его льстецов утверждать, что живая статуя закона. - Милостивый государь, - отвечал с такой же ледяной холодностью граф, - я счастлив, что мог сохранить матери ее ребенка, потому что материнс- кая любовь, как говорят, самое святое из чувств; и это счастье, выпавшее на мою долю, избавляло вас от необходимости выполнять то, что вы называ- ете долгом - и что для меня является честью, которою я, разумеется, очень дорожу, так как знаю, что господин де Вильфор редко кого ею доста- ивает, но которая, сколь высоко я ее ни ставлю, более ценна в моих гла- зах, чем внутреннее удовлетворение. Вильфор, изумленный этим неожиданным для него выпадом, вздрогнул, как воин, чувствующий сквозь броню нанесенный ему удар, и около его губ поя- вилась презрительная складка, указывающая, что он никогда и не причислял графа Монте-Кристо к отменно учтивым людям. Он окинул взглядом комнату, ища другой темы, чтобы возобновить разговор, казалось, безнадежно погиб- ший. Он увидел карту, которую Монте-Кристо изучал в ту минуту, когда он вошел, и заметил: - Вы интересуетесь географией? Это обширная область, особенно для вас, который, как уверяют, посетил несколько стран, сколько их изображе- но в этом атласе. - Да, - отвечал граф, - я задался целью произвести над человечестве в целом то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, - то есть психо- логическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче пе- рейти от целого к части, чем от части к целому. Алгебраическая аксиома требует, чтобы из известного выводили неизвестное, а не из неизвестного известное... Но садитесь же, прошу вас. И Монте-Кристо жестом указал королевскому прокурору на кресло, кото- рое тот был вынужден собственноручно придвинуть к столу, а сам просто опустился в то, па которое) опирался коленом, когда вошел Вильфор; таким образом, храф теперь сидел вполоборота к своему гостю, спиною к окну и опираясь локтями на географическую карту, о которой шла речь. Разговор принимал характер, совершенно аналогичный той беседе, которая велась у Морсера и у Данглара; разница была лишь в обстановке. - Да вы философствуете, - начал Вильфор после паузы, во время которой он собирался с силами, как атлет, встретивший опасного противника. - Честное слово, если бы мне, как вам, нечего было делать, я выбрал бы се- бе менее унылое занятие. - Вы правы, - ответил Монте-Кристо, - когда при солнечном свете изу- чаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко. Но вы, кажется, изволили сказать, что мне нечего делать? А скажите, кстати, вы-то сами, по-вашему, что-нибудь делаете? Проще говоря, считаете ли вы, что то, что вы делаете, достойно называться делом? Изумление Вильфора удвоилось при этом новом резком выпаде странного противника; давно уже прокурор не слышал такого смелого парадокса, - вернее, он слышал его в первый раз. Королевский прокурор решил ответить. - Вы иностранец, - сказал он, - и вы, кажется, сами говорили, что часть вашей жизни протекла на Востоке; вы, следовательно, не можете знать, насколько человеческое правосудие, стремительное в варварских странах, действует у нас осторожно и методически. - Как же, как же: это pede claudo [41] древних. Я все это знаю, пото- му что в каждой стране я больше всего интересовался именно правосудием и сравнивал уголовное судопроизводство каждой нации с естественным право- судием; и я должен сказать, что закон первобытных народов, закон возмез- дия, по-моему, всего угоднее богу. - Если бы этот закон был введен, - сказал королевский прокурор, - он бы весьма упростил наши уложения о наказаниях, и в этом случае нашим судьям, как вы сказали, действительно нечего было бы делать. К этому, может быть, мы еще придем, - отвечал Монте-Кристо. - Вы ведь знаете, что людские изобретения от сложного переходят к простому; а простое всегда совершенно. - Но пока, - сказал прокурор, - существуют наши законы с их противо- речивыми статьями, почерпнутыми из галльских обычаев, из римского права, из франкских традиций; и вы должны согласиться, что знание всех этих за- конов приобретается не так легко и требуется долгий труд, чтобы приоб- рести это знание, и немалые умственные способности, чтобы, изучив эту науку, не забыть ее. - Я того же мнения, но все, что вы знаете о французских законах, я знаю о законах всех наций: законы английские, турецкие, японские, ин- дусские мне так же хорошо известны, как и французские; поэтому я был прав, говоря, что, по сравнению с тем, что я проделал, вы мало что дела- ете, и по сравнению с тем, что я изучил, вы знаете мало, вам еще многому надо поучиться. - Но для чего вы изучали все это? - спросил удивленный Вильфор. Монте-Кристо улыбнулся. - Знаете, - сказал он, - я вижу, что, несмотря на вашу репутацию нео- быкновенного человека, вы смотрите на вещи с общественной точки зрения, материальной и обыденной, начинающейся и кончающейся человеком, то есть самой ограниченной и узкой точки зрения, возможной у человеческого разу- ма. - Что вы хотите этим сказать? - возразил, все более изумляясь, Вильфор. - Я вас... не совсем понимаю. - Я хочу сказать, что взором, направленным на социальную организацию народов, вы видите лишь механизм машины, а не того совершенного мастера, который приводит ее в движение; вы замечаете вокруг себя только чиновни- ков, назначенных на свои должности министрами или королем, а люди, кото- рых бог поставил выше чиновников, министров и королей, поручив им выпол- нение миссии, а не исполнение должности, - эти люди ускользают от ваших близоруких взоров. Это свойство человеческого ничтожества с его несовер- шенными и слабыми органами. Товия принял ангела, явившегося возвратить ему зрение, за обыкновенного юношу. Народы считали Атилла явившегося уничтожить их, таким же завоевателем, как и все остальные. Им обоим пришлось открыть свое божественное назначение, чтобы быть узнанными; од- ному пришлось сказать: "Я ангел господень", а другому: "Я божий молот", чтобы их божественная сущность открылась. - И вы, - сказал Вильфор, удивленный, думая, что он говорит с фанати- ком или безумцем, - вы считаете себя одним из этих необыкновенных су- ществ, о которых вы только что говорили? - А почему бы нет? - холодно спросил МонтеКристо. - Прошу извинить меня, - возразил сбитый с толку Вильфор, - но, явля- ясь к вам, я не знал, что знакомлюсь с человеком, чьи познания и ум нас- только превышают обыкновенные познания и обычный разум человека. У нас, несчастных людей, испорченных цивилизацией, не принято, чтобы подобные вам знатные обладатели огромных состояний - так по крайней мере уверяют: вы видите, я ни о чем не спрашиваю, а только повторяю молву, - так вот, у нас не принято, чтобы эти баловни фортуны теряли время на социальные проблемы, на философские мечтания, созданные разве что для утешения тех, кому судьба отказала в земных благах. - Скажите, - отвечал граф, - неужели вы достигли занимаемого вами вы- сокого положения, ни разу не подумав и не увидев, что возможны исключе- ния; и неужели вы своим взором, которому следовало бы быть таким верным и острым, никогда не пытались проникнуть в самую сущность человека, на которого он упал? Разве судья не должен быть не только лучшим примените- лем закона, не только самым хитроумным истолкователем темных статей, но стальным зондом, исследующим людские сердца, пробным камнем для того зо- лота, из которого сделана всякая душа, с большей или меньшей примесью лигатуры? - Вы, право, ставите меня в тупик, - сказал Вильфор, - я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так, как вы. - Это потому, что вы никогда не выходили из круга обычных жизненных условий и никогда не осмеливались вознестись в высшие сферы, которые бог населил невидимыми и исключительными созданьями. - И вы допускаете, что эти сферы существуют, что исключительные и не- видимые созданья окружают нас? - А почему бы нет? Разве вы видите воздух, которым дышите и без кото- рого не могли бы существовать? - Но в таком случае мы не видим тех, о которых вы говорите? - Нет, вы их видите, когда богу угодно, чтобы они материализовались; вы их касаетесь, сталкиваетесь с ними, разговариваете с ними, и они вам отвечают. - Признаюсь, - сказал, улыбаясь, Вильфор, - очень бы хотел, чтобы ме- ня предупредили, когда одно из таких созданий столкнется со мной. - Ваше желание исполнилось: вас уже предупредили, и я еще раз предуп- реждаю вас. - Так что, вы сами... - Да, я одно из этих исключительных созданий, и думаю, что до сих пор ни один человек в мире не был в таком положении, как я. Державы царей ограничены - либо горами, либо реками, либо чуждыми нравами и обычаями, либо иноязычьем. Мое же царство необъятно, как мир, ибо я ни итальянец, ни француз, ни индус, ни американец, ни испанец - я космополит. Ни одно государство не может считать себя моей родиной, и только богу известно, в какой стране я умру. Я принимаю все обычаи, я говорю на всех языках. Вам кажется, что я француз, не правда ли, потому что я говорю по-фран- цузс