го был прекрасный сад, полный цве- тов, овощей и плодов; из этих овощей он выбирал какой-нибудь самый не- винный - скажем, кочан капусты. В течение трех дней он поливал этот ко- чан раствором мышьяка; на третий день кочан заболевал и желтел, наступа- ло время его срезать; в глазах всех он имел вид созревший и по-прежнему вполне невинный; только аббат Адельмонте знал, что он отравлен. Тогда он приносил этот кочан домой, брал кролика, - у аббата Адельмонте была це- лая коллекция кроликов, кошек и морских свинок, ничуть не уступавшая его коллекции овощей, цветов и плодов, - итак, аббат Адельмонте брал кролика и давал ему съесть лист капусты; кролик околевал. Какой следователь на- шел бы в этом что-либо предосудительное? Какому королевскому прокурору могло бы прийти в голову возбудить дело против Маженди или Флуранса [45] по поводу умерщвленных ими кроликов, кошек и морских свинок? Ни одному. Таким образом, кролик околевает, не возбуждая внимания правосудия. Затем аббат Адельмонте велит своей кухарке выпотрошить мертвого кролика и бро- сает внутренности в навозную кучу. По этой навозной куче бродит курица; она клюет эти внутренности, тоже заболевает и на следующий день околева- ет. Пока она бьется в предсмертных судорогах, мимо пролетает ястреб (в стране аббата Адельмонте много ястребов), бросается на труп, уносит его на скалу и пожирает. Спустя три дня бедный ястреб, которому, с тех пор как он поел курицы, все время нездоровится, вдруг чувствует головокруже- ние и прямо из-под облаков грузно падает в ваш садок; а щука, угорь и мурена, как вам известно, прожорливы, они набрасываются на ястреба. Ну так вот, представьте себе, что на следующий день к вашему столу подадут эту щуку, угря или мурену, отравленных в четвертом колене; ваш гость бу- дет отравлен в пятом, - и дней через восемь или десять умрет от кишечных болей, от сердечных припадков, от нарыва в желудке. После вскрытия док- тора скажут: "Смерть последовала от опухоли в печени или от тифа". - Но, - сказала г-жа де Вильфор, - все это ваше сцепление обстоя- тельств может очень легко прерваться: ястреб может ведь не пролететь в нужный момент или упасть в ста шагах от садка. - А вот в этом и заключается искусство. На Востоке, чтобы быть вели- ким химиком, надо уметь управлять случайностями, - и там это умеют. Госпожа де Вильфор задумчиво слушала. - Но, - сказала она, - следы мышьяка не исчезают: каким бы образом он ни попал в тело человека, он будет обнаружен, если его там достаточное количество, чтобы вызвать смерть. - Вот, вот, - воскликнул Монте-Кристо, - именно это я и сказал доб- рейшему Адельмонте. Он подумал, улыбнулся и ответил мне сицилианской пословицей, которая как будто имеется и во французском языке: "Сын мой, мир был создан не в один день, а в семь; приходите в воскресенье". В воскресенье я снова пришел к нему; вместо того чтобы поливать кочан капусты мышьяком, он поливал его раствором соли, настоянном на стрихнине strychnos colubrina, как это называют в науке. На этот раз кочан капусты вовсе не казался больным, и у кролика не возникло никаких сомнений, а через пять минут кролик околел; курица поклевала кролика и скончалась на следующий день. Тогда мы изобразили ястребов, унесли к себе курицу и вскрыли ее. На этот раз исчезли все особые симптомы и налицо были только общие. Ни в одном органе не оказалось никаких специфических признаков: только раздражение нервной системы и следы прилива крови к мозгу; курица околела не от отравления, а от апоплексии. С курами это случается редко, я знаю, но у людей это обычное явление. Госпожа де Вильфор становилась все задумчивее. - Какое счастье, - сказала она, - что подобные препараты могут быть изготовлены только химиками; иначе, право, одна половина человечества отравила бы другую. - Химиками или людьми, которые интересуются химией, - небрежно отве- тил Монте-Кристо. - И, кроме того, - сказала г-жа де Вильфор, с усилием отрываясь от своих мыслей, - как бы искусно ни было совершено преступление, оно всег- да останется преступлением, и если его минует людское правосудие, ему не укрыться от божьего ока. У восточных народов не такая чуткая совесть, как у нас, и они благоразумно упразднили ад; в этом все дело. - В такой чистой душе, как ваша, естественно, должны возникать подоб- ные сомнения, но зрелое размышление заставит вас откинуть их. Темная сторона человеческой мысли целиком выражается в известном парадоксе Жан-Жака Руссо - вы знаете? - "Мандарин, которого убивают за пять тысяч миль, шевельнув кончиком пальца". Вся жизнь человека полна таких поступ- ков, и его ум постоянно порождает такие мечты. Вы мало найдете людей, спокойно всаживающих нож в сердце своего ближнего или дающих ему, чтобы сжить его со свету, такую порцию мышьяку, как мы с вами говорили. Это действительно было бы эксцентрично или глупо. Для этого необходимо, что- бы кровь кипела, чтобы пульс неистово бился, чтобы вся душа переверну- лась. Но, если, заменяя слово, как это делается в филологии, смягченным синонимом, вы производите простое устранение; если, вместо того чтобы совершить гнусное убийство, вы просто удаляете с вашего пути того, кто вам мешает, и делаете это тихо, без насилия, без того, чтобы это сопро- вождалось страданиями, пытками, которые делают из жертвы мученика, а из вас - в полном смысле слова кровожадного зверя; если нет ни крови, ни стонов, ни судорог, ни, главное, этого ужасного и подозрительного мгно- венного конца, то вы избегаете возмездия человеческих законов, говорящих вам: "Не нарушай общественного спокойствия!" Вот таким образом действуют и достигают своей цели на Востоке, где люди серьезны и флегматичны и не жалеют времени, когда дело касается сколько-нибудь важных обстоятельств. - А совесть? - взволнованно спросила г-жа де Вильфор, подавляя вздох. - Да, - отвечал Монте-Кристо, - да, к счастью, существует совесть, иначе мы были бы очень несчастны. После всякого энергического поступка нас спасает наша совесть; она находит нам тысячу извинений, судьями ко- торых являемся мы сами; и хоть эти доводы и сохраняют нам спокойный сон, они, пожалуй, не охранили бы нашу жизнь от приговора уголовного суда. Вероятно, совесть чудесно успокоила Ричарда III после убийства обоих сы- новей Эдуарда IV; в самом деле, он мог сказать себе: "Эти дети жестокого короля-гонителя унаследовали пороки своего отца, чего, кроме меня, никто не распознал в их юношеских наклонностях; эти дети мешали мне составить благоденствие английского народа, которому они неминуемо принесли бы несчастье". Так же утешала совесть и леди Макбет, желавшая, что бы там ни говорил Шекспир, посадить на трон своего сына, а вовсе не мужа. Да, материнская любовь - это такая великая добродетель, такая могущественная движущая сила, что она многое оправдывает; и после смерти Дункана леди Макбет была бы очень несчастна, если бы не ее совесть. Госпожа де Вильфор жадно упивалась этими страшными выводами и цинич- ными парадоксами, которые граф высказывал со свойственной ему простодуш- ной иронией. После минутного молчания она сказала: - Знаете, граф, ваши аргументы ужасны и вы видите мир в довольно мрачном свете! Или вы так судите о человечестве потому, что смотрите на него сквозь колбы и реторты? Ведь вы в самом деле выдающийся химик, и этот эликсир, который вы дали моему сыну и который так быстро вернул его к жизни... - Не очень доверяйте ему, сударыня, - сказал МонтеКристо, - капли этого эликсира было достаточно, чтобы вернуть к жизни умиравшего ребен- ка, но три капли вызвали бы у него такой прилив крови к легким, что у него сделалось бы сердцебиение; шесть капель захватили бы ему дыхание и вызвали бы гораздо более серьезный обморок, чем тот, в котором он нахо- дился; наконец, десять капель убили бы его на месте. Вы помните, как я отстранил его от флаконов, когда юн хотел их тронуть? - Так это очень сильный яд? - Вовсе нет! Прежде всего установим, что ядов самих по себе не су- ществует: медицина пользуется самыми сильными ядами, но, если их умело применять, они превращаются в спасительные лекарства. - Так что же это было? - Это был препарат, изобретенный моим другом, добрейшим аббатом Адельмонте, который и научил меня его применять. - Должно быть, это прекрасное средство против судорог! - сказала г-жа де Вильфор. - Превосходное, вы могли убедиться в этом, - отвечал граф, - и я час- то пользуюсь им; со всяческой осторожностью, разумеется, - прибавил он смеясь. - Еще бы, - тем же тоном возразила г-жа Вильфор. - А вот мне, такой нервной и так склонной к обморокам, был бы очень нужен доктор вроде Адельмонте, который придумал бы что-нибудь, чтобы я могла свободно ды- шать и не боялась умереть от удушья. Но так как во Франции подобного доктора найти нелегко, а ваш аббат едва ли склонен ради меня совершить путешествие в Париж, я должна пока что довольствоваться лекарствами гос- подина Планша; я обычно принимаю мятные и гофманские капли. Посмотрите, вот лепешки, которые для меня изготовляют по особому заказу: они содер- жат двойную дозу. Монте-Кристо открыл черепаховую коробочку, которую протягивала ему молодая женщина, и с видом любителя, знающего толк в таких препаратах, понюхал лепешки. - Они превосходны, - сказал он, - но их необходимо глотать, что не всегда возможно, например, когда человек в обмороке. Я предпочитаю мое средство. - Ну, разумеется, я тоже предпочла бы его, тем более что видела сама, как оно действует, но, вероятно, это секрет, и я не так нескромна, чтобы вас о нем расспрашивать. - Но я настолько учтив, - сказал, вставая, Монте-Кристо, - что почту долгом вам его сообщить. - Ах, граф! - Но только помните: в маленькой дозе - это лекарство, в большой дозе - яд. Одна капля возвращает к жизни, как вы сами в этом убедились; пять или шесть неминуемо принесут смерть тем более внезапную, что, растворен- ные в рюмке вина, они совершенно не меняют его вкуса. Но я умолкаю, су- дарыня, можно подумать, что я вам даю советы. Часы пробили половину седьмого; доложили о приезде приятельницы г-жи де Вильфор, которая должна была у нее обедать. - Если бы я имела честь видеть вас уже третий или четвертый раз, граф, а не второй, - сказала г-жа де Вильфор, - если бы я имела честь быть вашим другом, а не только счастье быть вам обязанной, я бы настаи- вала на том, чтобы вы остались у меня обедать и не приняла бы вашего от- каза. - Весьма признателен, - возразил Монте-Кристо, - но я связан обяза- тельством, которого не могу не исполнить. Я обещал проводить в театр од- ну греческую княжну, мою знакомую, которая еще не видала оперы и рассчи- тывает на меня, чтобы посетить ее. - В таком случае до свидания, граф, но не забудьте о моем лекарстве. - Ни в коем случае, сударыня; для этого нужно было бы забыть тот час, который я провел в беседе с вами, а это совершенно невозможно. Монте-Кристо поклонился и вышел. Госпожа де Вильфор задумалась. - Вот странный человек, - сказала она себе, - и мне сдается, что его имя Адельмонте. Что касается Монте-Кристо, то результат разговора превзошел все его ожидания. "Однако, - подумал он, уходя, - это благодарная почва; я убеж- ден, что брошенное в нее семя не пропадет даром". И на следующий день, верный своему слову, он послал обещанный рецепт. XV. РОБЕРТ-ДЬЯВОЛ Ссылка на Оперу была тем более основательной, что в этот вечер в ко- ролевской Музыкальной академии должно было состояться большое торжество. Левассер, впервые после долгой болезни, выступал в роли Бертрама, и про- изведение модного композитора, как всегда, привлекло самое блестящее па- рижское общество. У Альбера, как у большинства богатых молодых людей, было кресло в ор- кестре; кроме того, для него всегда нашлось бы место в десятке лож близ- ких знакомых, не считая того, на которое он имел неотъемлемое право в ложе светской золотой молодежи. Соседнее кресло принадлежало Шато-Рено. Бошан, как подобает журналисту, был королем всей залы и мог сидеть, где хотел. В этот вечер Люсьен Дебрэ располагал министерской ложей и предложил ее графу де Морсер, который, в виду отказа Мерседес, передал ее Дангла- ру, уведомив его, что попозже он навестит баронессу с дочерью, если дамы соблаговолят принять ложу. Дамы, разумеется, не отказались. Никто так не падок на даровые ложи, как миллионеры. Что касается Данглара, то он заявил, что его политические принципы и положение депутата оппозиции не позволяют ему сидеть в министерской ло- же. Поэтому баронесса послала Люсьену записку, прося заехать за ней, - не могла же она ехать в Оперу вдвоем с Эжени. В самом деле, если бы дамы сидели в ложе вдвоем, это, наверно, сочли бы предосудительным, но если мадемуазель Данглар поедет в театр с ма- терью и ее возлюбленным, то против этого никто не возразит, - приходится мириться с общественными предрассудками. Занавес взвился, как всегда, при почти пустой зале. Это опять-таки обычай нашего высшего света - приезжать в театр после начала спектакля; таким образом, во время первого действия те, кто приехал вовремя, не мо- гут смотреть и слушать пьесу: они лишь созерцают прибывающих зрителей и слышат только хлопанье дверей и разговоры. - Вот как! - сказал Альбер, увидав, что отворяется дверь в одной из нижних боковых лож. - Вот как! Графиня Г. - Кто такая графиня Г.? - спросил Шато-Рено. - Однако, барон, что за непростительный вопрос? Вы не знаете, кто та- кая графиня Г.?.. - Ах, да, - сказал Шато-Рено, - это, вероятно, та самая очарова- тельная венецианка? - Вот именно. В эту минуту графиня Г. заметила Альбера и с улыбкой кивнула, отвечая на его поклон. - Вы знакомы с ней? - спросил Шато-Рено. - Да, - отвечал Альбер, - Франц представил меня ей в Риме. - Не окажете ли вы мне в Париже ту же услугу, которую вам в Риме ока- зал Франц? - С удовольствием. - Тише! - крикнули в публике. Молодые люди продолжали разговор, ничуть не считаясь с желанием пар- тера слушать музыку. - Она была на скачках на Марсовом Поле, - сказал Шато-Рено. - Сегодня? - Да. - В самом деле, ведь сегодня были скачки. Вы играли? - Пустяки, на пятьдесят луидоров. - И кто выиграл? - "Наутилус". Я ставил на него. - Но ведь было три заезда? - Да. Был приз Жокей-клуба, золотой кубок. Произошел даже довольно странный случай. - Какой? - Тише же! - снова крикнули им. - Какой? - повторил Альбер. - Эту скачку выиграла совершенно неизвестная лошадь с неизвестным жо- кеем. - Каким образом? - Да вот так. Никто не обратил внимания на лошадь, записанную под именем Вампа, и на жокея, записанного под именем Иова, как вдруг увидали чудного гнедого скакуна и крохотного жокея; пришлось насовать ему в кар- маны фунтов двадцать свинца, что не помешало ему опередить на три корпу- са "Ариеля" и "Барбаро", шедших вместе с ним. - И так и не узнали, чья это лошадь? - Нет. - Вы говорите, она была записана под именем... - Вампа. - В таком случае, - сказал Альбер, - я более осведомлен, чем вы; я знаю, кому она принадлежала. - Да замолчите же, наконец! - в третий раз крикнули из партера. На этот раз возмущение было настолько велико, что молодые люди, нако- нец, поняли, что возгласы относятся к ним. Они обернулись, ища в толпе человека, ответственного за такую дерзость, но никто не повторил окрика, и они снова повернулись к сцене. В это время отворилась дверь в ложу министра, и г-жа Данглар, ее дочь и Люсьен Дебрэ заняли свои места. - А вот и ваши знакомые, виконт, - сказал ШатоРено. - Что это вы смотрите направо? Вас ищут. Альбер обернулся и действительно встретился глазами с баронессой Данглар, которая движением веера приветствовала его. Что касается маде- муазель Эжени, то она едва соблаговолила опустить свои большие черные глаза к креслам оркестра. - Право, дорогой мой, - сказал Шато-Рено, - если не говорить о ме- зальянсе, - а я не думаю, чтобы это обстоятельство вас очень беспокоило, - я совершенно не понимаю, что вы можете иметь против мадемуазель Данг- лар: она очень красива. - Очень красива, разумеется, - сказал Альбер, - но, признаюсь, в смысле красоты я предпочел бы что-нибудь более нежное, более мягкое, словом более женственное. - Вот нынешние молодые люди, - возразил ШатоРено, который с высоты своих тридцати лет обращался с Альбером по-отечески, - они никогда ничем не бывают довольны. Помилуйте, дорогой мой, вам предлагают невесту, соз- данную по образу Дианы-охотницы, и вы еще жалуетесь! - Вот именно, я предпочел бы что-нибудь вроде Венеры Милосской или Капуанской. Эта Диана-охотница, вечно окруженная своими нимфами, немного пугает меня; я боюсь, как бы меня не постигла участь Актеопа. В самом деле, взглянув на эту девушку, можно было, пожалуй, понять то чувство, в котором признавался Альбер. Мадемуазель Данглар была красива, но, как сказал Альбер, в красоте ее было что-то суровое; волосы ее были прекрасного черного цвета, вьющиеся от природы, но в их завитках чувствовалось как бы сопротивление желавшей покорить их руке; глаза ее, такие же черные, как волосы, под великолепными бровями, единственным не- достатком которых было то, что они иногда хмурились, поражали выражением твердой воли, не свойственным женскому взгляду; нос ее был точно такой, каким ваятель снабдил бы Юнону; только рот был несколько велик, но зато прекрасны были зубы, еще более оттенявшие яркость губ, резко выделявших- ся на ее бледном лице; наконец, черное родимое пятнышко в углу рта, бо- лее крупное, чем обычно бывают эти прихоти природы, еще сильнее подчер- кивало решительный характер этого лица, несколько пугавший Альбера. К тому же и фигура Эжени соответствовала лицу, которое мы попытались описать. Она, как сказал Шато-Рено, напоминала Диану-охотницу, но только в красоте ее было еще больше твердости и силы. Если в полученном ею образовании можно было найти какой-либо недоста- ток, так это то, что, подобно некоторым чертам ее внешности, оно скорее подошло бы лицу другого пола. Она говорила на нескольких языках, мило рисовала, писала стихи и сочиняла музыку; этому искусству она предава- лась с особенной страстью и изучала его с одной из своих школьных под- руг, бедной девушкой, обладавшей, как уверяли, всеми необходимыми данны- ми для того, чтобы стать превосходной певицей. Некий знаменитый компози- тор относился к ней, по слухам, с почти отеческой заботливостью и зани- мался с нею в надежде, что когда-нибудь ее голос принесет ей богатство. Возможность, что Луиза д'Армильи - так звали эту молодую певицу - высту- пит впоследствии на сцене, мешала мадемуазель Данглар показываться вмес- те с нею в обществе, хоть она и принимала ее у себя. Но и не пользуясь в доме банкира независимым положением подруги, Луиза все же была более чем простая преподавательница. Через несколько секунд после появления г-жи Данглар в ложе занавес упал: можно было во время получасового антракта погулять в фойе или на- вестить в ложах знакомых, и кресла оркестра почти опустели. Альбер и Шато-Рено одними из первых покинули свои места. Одну минуту г-жа Данглар думала, что эта поспешность Альбера вызвана желанием при- ветствовать ее, и она уклонилась к дочери, чтобы предупредить ее об этом, но только покачала головой и улыбнулась; в эту самую минуту, как бы подкрепляя недоверие. Эжени, Альбер пошлея в боковой ложе первого яруса. Это была ложа графини Г. - А, вот и вы, господин путешественник! - сказала графиня, протягивая ему руку с приветливостью старой знакомой. - Очень мило с вашей стороны, что вы узнали меня, а главное, что предпочли навестить меня первую. - Поверьте, графиня, - отвечал Альбер, - если бы я знал, что вы в Па- риже, и если бы мне был известен ваш фее, я не стал бы ждать так долго. Но разрешите мне представить вам моего друга, барона Шато-Рено, одного из немногих сохранившихся во Франции аристократов; он только что сообщил мне, что вы присутствовали на скачках за Марсовом Поле. Шато-Рено поклонился. - Вы были на скачках? - с интересом спросила его графиня. - Да, сударыня. - Тогда не можете ли вы мне сказать, - живо продолжала она, - кому принадлежала лошадь, выигравшая приз Жокей-клуба? - Не знаю, - отвечал Шато-Рено, - я только что задал этот самый воп- рос Альберу. - Вам это очень важно, графиня? - спросил Альбер. - Что? - Узнать имя владельца лошади? - Бесконечно. Представьте себе... Но, может быть, вы его знаете, ви- конт? - Графиня, вы хотели что-то рассказать. "Представьте себе" - сказали вы. - Да, представьте себе, этот чудесный гнедой скакун и этот очарова- тельный маленький жокей в розовом с первого же взгляда внушили мне такую симпатию, что я от всей души желала им удачи, как будто я поставила на них половину моего состояния, а когда я увидела, что они пришли первыми, опередив остальных на три корпуса, я так обрадовалась, что стала хло- пать, как безумная. Вообразите мое изумление, когда, вернувшись домой, я встретила у себя на лестнице маленького розового жокея! Я подумала, что победитель, вероятно, живет в одном доме со мной, но когда я открыла дверь моей гостиной, мне сразу бросился в глаза золотой кубок, выигран- ный сегодня неизвестной лошадью и неизвестным жокеем. В кубке лежала за- писка: "Графине Г. лорд Рутвен". - Так и есть, - сказал Альбер. - То есть как это? Что вы хотите сказать? - Я хочу сказать, что это тот самый лорд Рутвен. - Какой лорд Рутвен? - Да наш вампир, которого мы видели в театре Арджентина. - Неужели? - воскликнула графиня. - Разве он здесь? - Конечно. - И вы видитесь с ним? Он у вас бывает? Вы посещаете его? - Это мой близкий друг, и даже господин де ШатоРено имеет честь быть с ним знакомым. - Почему вы думаете, что это именно он взял приз? - Его лошадь записана под именем Вампа. - Что же из этого? - А разве вы не помните, как звали знаменитого разбойника, который взял меня в плен? - Да, правда. - Из рук которого меня чудесным образом спас граф? - Да, да. - Его звали Вампа. Теперь вы сами видите, что это он. - Но почему он прислал этот кубок мне? - Во-первых, графиня, потому, что я, можете поверить, много рассказы- вал ему о вас, а во-вторых, вероятно, потому, что он был очень рад встретить соотечественницу и счастлив тем интересом, который она к нему проявила. - Я надеюсь, что вы ничего не рассказывали ему о тех глупостях, кото- рые мы болтали на его счет! - Откровенно говоря, я за это не поручусь, а то, что он преподнес вам этот кубок от имени лорда Рутвена... - Да ведь это ужасно! Он меня возненавидит! - Разве его поступок свидетельствует о враждебности? - Признаться, нет. - Вот видите! - Так, значит, он в Париже! - Да. - И какое он произвел впечатление? - Что ж, - сказал Альбер, - о нем поговорили неделю, потом случилась коронация английской королевы и кража бриллиантов у мадемуазель Марс, - и стали говорить об этом. - Дорогой мой, - сказал Шато-Рено, - сразу видно, что граф ваш друг, вы к нему соответственно относитесь. Не верьте ему, графиня, в Париже только и говорят, что о графе Монтекристо. Он начал с того, что подарил госпоже Данглар пару лошадей, стоивших тридцать тысяч франков; потом спас жизнь госпоже де Вильфор; затем, по-видимому, взял приз Жокей-клу- ба. Что бы ни говорил Морсер, я, напротив, утверждаю, что и сейчас все заинтересованы графом и еще целый месяц только о нем и будут говорить, если он будет продолжать оригинальничать; впрочем, по-видимому, это его обычное занятие. - Может быть, - сказал Альбер. - Кстати, кто это занял бывшую ложу русского посла? - Которая это? - спросила графиня. - В первом ярусе между колонн; по-моему, ее совершенно заново отдела- ли. - В самом деле, - заметил Шато-Рено. - Был ли там кто-нибудь во время первого действия? - Где? - В этой ложе. - Нет, - отвечала графиня, - я никого не заметила; так что, по-ваше- му, - продолжала она, возвращаясь к предыдущему разговору, - это ваш граф Монте-Кристо взял приз? - Я в этом уверен. - И это он послал мне кубок? - Несомненно. - Но я же с ним не знакома, - сказала графиня, - я бы очень хотела вернуть ему кубок. - Не делайте этого: он пришлет вам другой, высеченный из цельного сапфира или вырезанный из рубина. Он всегда так делает, приходится с этим мириться. В это время звонок возвестил начало второго действия. Альбер встал, чтобы вернуться на свое место. - Я вас еще увижу? - спросила графиня. - В антракте, если вы разрешите, я зайду осведомиться, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в Париже. - Господа, - сказала графиня, - по субботам, вечером, я дома для сво- их друзей, улица Риволи, двадцать два. Навестите меня. Молодые люди поклонились и вышли из ложи. Войдя в партер, они увидели, что вся публика стоит, глядя в одну точ- ку залы; они взглянули туда же, и глаза их остановились на бывшей ложе русского посла. В нее только что вошел одетый в черное господин лет тридцати пяти - сорока в сопровождении молодой девушки в восточном кос- тюме. Она была поразительно красива, а костюм ее до того роскошен, что, как мы уже сказали, все взоры немедленно обратились на нее. - Да это Монте-Кристо со своей албанкой, - сказал Альбер. Действительно, это были граф и Гайде. Не прошло и нескольких минут, как Гайде привлекла к себе внимание не только партера, но и всей зрительной залы: дамы высовывались из своих лож, чтобы увидеть, как струится под огнями люстры искрящийся водопад алмазов. Весь второй акт прошел под сдержанный гул, указывающий, что собравша- яся толпа поражена и взволнована. Никто не помышлял о том, чтобы восста- новить тишину. Эта девушка, такая юная, такая красивая, такая ослепи- тельная, была удивительнейшим из зрелищ. На этот раз поданный Альберу знак ясно показывал, что г-жа Данглар желает видеть его в своей ложе в следующем антракте. Альбер был слишком хорошо воспитан, чтобы заставлять себя ждать, если ему ясно показывали, что его ждут. Поэтому, едва действие кончилось, он поспешил подняться в литерную ложу. Он поклонился обеим дамам и пожал руку Дебрэ. Баронесса встретила его очаровательной улыбкой, а Эжени со своей обычной холодностью. - Дорогой мой, - сказал ему Дебрэ, - вы видите перед собой человека, дошедшего до полного отчаяния и призывающего вас на помощь. Баронесса засыпает меня расспросами о графе и требует, чтобы я знал, кто он, отку- да он, куда направляется. Честное слово, я не Калиостро, и, чтобы как-нибудь выпутаться, я Сказал: "Спросите об этом Морсера, он знает Монте-Кристо как свои пять пальцев". И вот вас призвали. - Это невероятно, - сказала баронесса, - располагать полумиллионным секретным фондом и быть до такой степени неосведомленным! - Поверьте, баронесса, - отвечал Люсьен, - что если бы я располагал полумиллионом, я употребил бы его на что-нибудь другое, а не на собира- ние сведений о графе Монте-Кристо, который, на мой взгляд, обладает только тем достоинством, что богат, как два набоба; но я уступаю место моему другу Морсеру: обратитесь к нему, меня это больше не касается. - Едва ли набоб прислал бы мне пару лошадей ценой в тридцать тысяч франков, с четырьмя бриллиантами в ушах, по пять тысяч каждый. - Бриллианты - его страсть, - засмеялся Альбер. - Мне кажется, что у него, как у Потемкина, ими всегда набиты карманы, и он сыплет ими, как мальчик-с-пальчик камешками. - Он нашел где-нибудь алмазные копи, - сказала госпожа Данглар. - Вы знаете, что в банке барона у него неограниченный кредит? - Нет, я не знал, - отвечал Альбер, - но меня это не удивляет. - Он заявил господину Данглару, что собирается пробыть в Париже год и израсходовать шесть миллионов. - Надо думать, что это персидский шах, путешествующий инкогнито. - А какая красавица эта женщина! - сказала Эжени. - Вы заметили, гос- подин Люсьен? - Право, вы единственная из всех женщин, кого я знаю, которая отдает должное другим женщинам. Люсьен вставил в глаз монокль. - Очаровательна, - заявил он. - А знает ли господин де Морсер, кто эта женщина? - Знаю лишь приблизительно, как и все, что касается таинственной лич- ности, о которой мы говорим, - сказал Альбер, отвечая на этот настойчи- вый вопрос. - Эта женщина - албанка. - Это видно по ее костюму, и то, что вы нам сообщаете, уже известно всей публике. - Мне очень жаль, что я такой невежественный чичероне, - сказал Альбер, - но должен сознаться, что на этом мои сведения кончаются; знаю еще только, что она музыкантша: однажды, завтракая у графа, я слышал звуки лютни, на которой, кроме нее, некому было играть. - Так он принимает у себя гостей, ваш граф? - спросила г-жа Данглар. - И очень роскошно, смею вас уверить. - Надо заставить Данглара дать ему обед или бал, чтобы он в ответ пригласил нас. - Как, вы бы поехали к нему? - сказал, смеясь, Дебрэ. - Почему бы нет? Вместе с мужем! - Да ведь он холост, этот таинственный граф! - Вы же видите, что нет, - в свою очередь рассмеялась баронесса, ука- зывая на красавицу албанку. - Эта женщина - невольница; помните, Морсер, он сам нам об этом ска- зал у вас за завтраком. - Согласитесь, дорогой Люсьен, - сказала баронесса, - что у нее ско- рее вид принцессы. - Из "Тысячи и одной ночи", - вставил Альбер. - Согласен, но что создает принцесс, дорогой мой? Бриллианты, а она ими осыпана. - Их даже слишком много, - сказала Эжени, - без них она была бы еще красивее, потому что тогда были бы видны ее шея и руки, а они прелестны. - Ах, эти художницы! - сказала г-жа Данглар. - Посмотрите, она уже загорелась. - Я люблю все прекрасное, - ответила Эжени. - В таком случае что вы скажете о графе? - спросил Дебрэ. - По-моему, он тоже недурен собою. - Граф? - сказала Эжени, словно ей до сих пор не приходило в голову взглянуть на него. - Граф слишком бледен. - Вот именно, - сказал Морсер, - как раз эта бледность и интересует нас. Знаете, графиня Г. утверждает, что он вампир. - А разве графиня Г. вернулась? - спросила баронесса. - Она сидит в боковой ложе, мама, - сказала Эжени, - почти против нас. Видите, вот женщина с чудесными золотистыми волосами - это она. - Да, вижу, - сказала г-жа Данглар. - Знаете, что вам следовало бы сделать, Морсер? - Приказывайте, баронесса. - Вам следовало бы пойти навестить вашего графа Монте-Кристо и при- вести его к нам. - Зачем это? - спросила Эжени. - Да чтобы поговорить с ним; разве тебе не интересно видеть его? - Нисколько. - Странная девочка! - пробормотала баронесса. - Он, вероятно, и сам придет, - сказал Альбер. - Вон он увидел вас, баронесса, и кланяется вам. Баронесса, очаровательно улыбаясь, ответила графу на его поклон. - Хорошо, - сказал Альбер, - я принесу себя в жертву: я покину вас и посмотрю, нельзя ли с ним поговорить. - Пойдите к нему в ложу; нет ничего проще. - Но я не был представлен. - Кому? - Красавице албанке. - Но ведь вы говорите, что это невольница. - Да, но вы утверждаете, что это принцесса... По, может быть, увидав, что я иду, он выйдет тоже. - Это возможно. Идите. - Иду. Альбер поклонился и вышел. Действительно, когда он проходил мимо ложи графа, дверь ее отворилась и вышел Монте-Кристо; он сказал несколько слов по-арабски Али, стоявшему в коридоре, и взял Альбера под руку. Али закрыл дверь и встал перед нею; вокруг нубийца в коридоре образовалось целое сборище. - Право, - сказал Монте-Кристо, - ваш Париж очень странный город, и ваши парижане удивительные люди. Можно подумать, что они в первый раз видят негра. Посмотрите, как они столпились около бедного Али, который не понимает, в чем дело. Смею вас заверить, что, если парижанин приедет в Тунис, Константинополь, Багдад или Каир, вокруг него нигде не соберет- ся толпа. - Это потому, что на Востоке люди обладают здравым смыслом и смотрят только на то, на что стоит смотреть, - по, поверьте, Али пользуется та- ким успехом только потому, что принадлежит вам, а вы сейчас самый модный человек в Париже. - В самом деле? А чему я обязан этим счастьем? - Да самому себе. Вы дарите запряжки в тысячу луидоров; вы спасаете жизнь женам королевских прокуроров; под именем майора Блэка вы посылаете на скачки кровных скакунов и жокеев ростом с обезьяну уистити; наконец, вы выигрываете золотые кубки и посылаете их хорошеньким женщинам. - Кто это рассказал вам все эти басни? - Первую - госпожа Данглар, которой до смерти хочется видеть вас в своей ложе, или, вернее, чтобы другие вас там видели; вторую - газета Бошана; а третью - моя собственная догадливость. Зачем вы называете свою лошадь Вампа, если хотите сохранить инкогнито? - Да, действительно, - сказал граф, - это было неосторожно. Но скажи- те, разве граф де Морсер не бывает в Опере? Я внимательно смотрел, но нигде не видел его. - Он будет сегодня. - Где? - Думаю, что в ложе баронессы. - Эта очаровательная особа рядом с нею, вероятно, ее дочь? - Да. - Позвольте поздравить вас. Альбер улыбнулся. - Мы поговорим об этом подробнее в другой раз. Как вам нравится музы- ка? - Какая музыка? - Да та, которую мы сейчас слышали. - Превосходная музыка, если принять во внимание, что ее сочинил чело- век и исполняют двуногие и бескрылые птицы, как говорил покойный Диоген. - Вот как, дорогой граф? Можно подумать, что при желании вы можете услаждать ваш слух пением семи ангельских хоров? - Почти что так, виконт. Когда мне хочется послушать восхитительную музыку, такую, которой никогда не слышало ухо смертного, я засыпаю. - Ну, так вы попали как раз в надлежащее место; спите на здоровье, дорогой граф, опера для того и создана. - Нет, говоря откровенно, ваш оркестр производит слишком много шуму. Чтобы спать тем сном, о котором я вам говорю, мне нужны покой и тишина и, кроме того, некоторая подготовка... - Знаменитый гашиш? - Вот именно. Виконт, когда вам захочется послушать музыку, приходите ко мне ужинать. - Я уже слушал ее, когда завтракал у вас. - В Риме? - Да. - А, это была лютня Гайде. Да, бедная изгнанница иногда развлекается тем, что играет мне песни своей родины. Альбер не стал расспрашивать, замолчал и граф. В эту минуту раздался звонок. - Вы меня извините? - сказал граф, направляясь к своей ложе. - Помилуйте. - Прошу вас передать графине Г. привет от ее вампира. - А баронессе? - Передайте, что, если она разрешит, я в течение вечера буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение. Начался третий акт. Во время этого акта граф де Морсер, согласно сво- ему обещанию, явился в ложу г-жи Данглар. Граф был не из тех людей, которые приводят в смятение зрительную за- лу, так что никто, кроме тех, кто сидел в той же ложе, не заметил его появления. Монте-Кристо все же заметил его, и легкая улыбка пробежала по его гу- бам. Что касается Гайде, то, чуть только поднимали занавес, она ничего уже не видела вокруг. Как все непосредственные натуры, ее увлекало все, что говорит слуху и зрению. Третий акт прошел, как всегда; балерины Нобле, Жюлиа и Леру проделали свои обычные антраша; Роберт-Марио бросил вызов принцу Гренадскому; на- конец, величественный король, держа за руку дочь, прошелся по сцене, чтобы показать зрителям свою бархатную мантию; после чего занавес упал, и публика рассеялась по фойе и коридорам. Граф вышел из своей ложи и через несколько секунд появился в ложе ба- ронессы Данглар. Баронесса не могла удержаться от возгласа радостного удивления. - Ах, граф, как я рада вас видеть! - воскликнула она. - Мне так хоте- лось поскорее присоединить мою устную благодарность к той записке, кото- рую я вам послала. - Неужели вы еще помните об этой безделице, баронесса? Я уже совсем забыл о ней. - Да, но нельзя забыть, что на следующий день вы спасли моего дорого- го друга, госпожу де Вильфор, от опасности, которой она подвергалась из-за тех же самых лошадей. - И за это я не заслуживаю вашей благодарности, сударыня; эту услугу имел счастье оказать госпоже де Вильфор мой нубиец Али. - А моего сына от рук римских разбойников тоже спас Али? - спросил граф де Морсер. - Нет, граф, - сказал Монте-Кристо, пожимая руку, которую ему протя- гивал генерал, - нет; на этот раз я принимаю благодарность, но ведь вы уже высказали мне ее, я ее выслушал, и, право, мне совестно, что вы еще вспоминаете об этом. Пожалуйста, окажите мне честь, баронесса, и предс- тавьте меня вашей дочери. - Она уже знает вас, по крайней мере по имени, потому что вот уже несколько дней мы только о вас и говорим. Эжени, - продолжала баронесса, обращаясь к дочери, - это граф Монте-Кристо! Граф поклонился; мадемуазель Данглар слегка кивнула головой. - С вами в ложе сидит замечательная красавица, граф, - сказала она, - это ваша дочь? - Нет, мадемуазель, - сказал Монте-Кристо, удивленный этой бесконеч- ной наивностью или поразительным апломбом, - это несчастная албанка; я ее опекун. - И ее зовут? - Гайде, - отвечал Монте-Кристо. - Албанка! - пробормотал граф де Морсер. - Да, граф, - сказала ему г-жа Данглар, - и скажите, видали вы ког- да-нибудь при дворе Али-Тебелина, которому вы так славно служили, такой чудесный костюм, как у нее? - Так вы служили в Янине, граф? - спросил МонтеКристо. - Я был генерал-инспектором войск паши, - отвечал Морсер, - и не скрою, тем незначительным состоянием, которым я владею, я обязан щедро- там знаменитого албанского владыки. - Да взгляните же на нее, - настаивала г-жа Данглар. - Где она? - пробормотал Морсер. - Вот! - сказал Монте-Кристо. И, положив руку графу на плечо, он наклонился с ним через барьер ло- жи. В эту минуту Гайде, искавшая глазами графа, заметила его бледное лицо рядом с лицом Морсера, которого он держал, обняв за плечо. Это зрелище произвело на молодую девушку такое же впечатление, как если бы она уви- дела голову Медузы; она наклонилась немного вперед, словно впиваясь в них взглядом, потом сразу же откинулась назад, испустив слабый крик, все же услышанный ближайшими соседями и Али, который немедленно открыл дверь. - Посмотрите, - сказала Эжени, - что случилось с вашей питомицей, граф? Ей, кажется, дурно. - В самом деле, - отвечал граф, - но вы не пугайтесь. Гайде очень нервна и поэтому очень чувствительна ко всяким запахам: антипатичный ей запах уже вызывает у нее обморок, но, - продолжал граф, вынимая из кар- мана флакон, - у меня есть средство от этого. И, поклонившись баронессе и ее дочери, он еще раз пожал руку графу и Дебрэ и вышел из ложи г-жи Данглар. Вернувшись в свою ложу, он нашел Гайде еще очень бледной; не успел он войти, как она схватила его за руку. Монте-Кристо заметил, что руки молодой девушки влажны и холодны, как лед. - С кем это ты разговаривал, господин? - спросила она. - Да с графом де Морсер, - отвечал Монте-Кристо, - он служил у твоего доблестного отца и говорит, что обязан ему своим состоянием. - Негодяй! - воскликнула Гайде. - Это он продал его туркам, и его состояние - цена измены. Неужели ты этого не знал, мой дорогой господин? - Я что-то слышал об этом в Эпире, - сказал МонтеКристо, - но не знаю всех подробностей этой истории. Пойдем, дитя мое, ты мне все расскажешь, это, должно быть, очень любопытно. - Да, да, уйдем, мне кажется, я умру, если еще останусь вблизи этого человека. Гайде быстро встала, завернулась в свой бурнус из белого кашемира, вышитый жемчугом и кораллами, и поспешно вышла из ложи в ту минуту, как подымался занавес. - Посмотрите, - сказала графиня Г. Альберу, который снова вернулся к ней, - этот человек ничего не делает так, как все! Он благоговейно слу- шает третий акт "Роберта" и уходит как раз в ту минуту, когда начинается четвертый. XVI. БИРЖЕВАЯ ИГРА Через несколько дней после этой встречи Альбер до Морсер посетил гра- фа Монте-Кристо в его особняке на Елисейских Полях, уже принявшем тот дворцовый облик, который граф, благодаря своему огромному состоянию, придавал даже временным своим жилищам. Он явился еще раз выразить ему от имени г-жи Данглар признательность, уже однажды высказанную ею в письме, подписанном баронессой Данглар, урожденной Эрмини де Сервьер. Альбера сопровождал Люсьен Дебрэ, присовокупивший к словам своего друга несколько любезностей, не носивших, конечно, официального характе- ра, но источник которых не мог укрыться от наблюдательного взора графа. Ему даже показалось, что Люсьен приехал к нему движимый двойным любо- пытством и что половина этого чувства исходит от обитателей улицы Шоссе д'Антен