записаны имена всех, кто на политичес- ком его поприще, в денежных делах, в судебных процессах или в тайных лю- бовных интригах стал ему врагом. Теперь, когда ему было страшно, число их казалось несметным; а между тем все эти имена, даже самые могущественные и грозные, не раз вызывали на его лице улыбку, подобную улыбке путника, который, взобравшись на вершину горы, видит у себя под ногами остроконечные скалы, непроходимые пути и края пропастей, - все, что он преодолел в своем долгом, мучи- тельном восхождении. Он старательно возобновил эти имена в своей памяти, внимательно пере- читал, изучил, проверил их по своим записям и, наконец, покачал головой. - Нет, - прошептал он, - ни один из них не ждал он так долго и терпе- ливо, чтобы теперь уничтожить меня этой тайной. Иногда, как говорит Гам- лет, из-под земли поднимается гул того, что было в ней глубоко погребе- но, и, словно фосфорический свет, блуждает по воздуху; но эти огни мимо- летны и только сбивают с пути. Вероятно, корсиканец рассказал эту исто- рию какому-нибудь священнику, а тот в свою очередь говорил о ней. Госпо- дин МонтеКристо услышал ее и чтобы проверить... - Но на что ему проверять? - продолжал Вильфор, после минутного раз- думья. - Зачем нужно господину МонтеКристо, господину Дзакконе, сыну мальтийского арматора, владельцу серебряных рудников в Фессалии, впервые приехавшему во Францию, проверять такой темный, таинственный и бесполез- ный факт? Из всего, что рассказали мне этот аббат Бузони и этот лорд Уилмор, друг и недруг, для меня ясно, очевидно и несомненно одно: ни в какое время, ни в каком случае, ни при каких обстоятельствах у меня не могло быть с ним ничего общего. Но Вильфор повторял себе все это, сам не веря своим словам. Страшнее всего для него было не самое разоблачение, потому что он мог отрицать, а то и ответить; его мало беспокоило это "Мене, Текел, Фарес" [54], крова- выми буквами внезапно возникшее на стене; но он мучительно хотел узнать, кому принадлежит рука, начертавшая эти слова. В ту минуту, когда он пытался себя успокоить и когда, вместо того по- литического будущего, которое ему порой рисовалось в честолюбивых меч- тах, он, чтобы не разбудить этого так долго спавшего врага, подумывал о будущем, ограниченном семейными радостями, во дворе раздался стук колес. Затем на лестнице послышались медленные старческие шаги, потом рыдания и горестные возгласы, которые так удаются прислуге, когда она хочет пока- зать сочувствие своим господам. Он поспешно отпер дверь кабинета, и почти сейчас же к нему, без док- лада, вошла старая дама с шалью и шляпой в руке. Ее седые волосы обрам- ляли лоб, матовый, как пожелтевшая слоновая кость, а глаза, которые вре- мя окружило глубокими морщинами, опухли от слез. - О, какое несчастье, - произнесла она, - какое несчастье! Я не пере- живу! Нет, конечно, я этого не переживу! И, упав в кресло у самой двери, она разразилась рыданиями. Слуги столпились на пороге и, не смея двинуться дальше, поглядывали на старого камердинера Нуартье, который, услышав из комнаты своего хозя- ина весь этот шум, тоже прибежал вниз и стоял позади остальных. Вильфор, узнав свою тещу, вскочил и бросился к ней. - Боже мой, сударыня, что случилось? - спросил он. - Почему вы в та- ком отчаянии? А маркиз де СенМеран разве не с вами? - Маркиз де Сен-Меран умер, - сказала старая маркиза без предисловий, без всякого выражения, словно в каком-то столбняке. Вильфор отступил на шаг и всплеснул руками. - Умер!.. - пролепетал он. - Умер так... внезапно? - Неделю тому назад мы после обеда собрались в дорогу, - продолжала г-жа де Сен-Меран. - Маркиз уже несколько дней прихварывал; но мысль, что мы скоро увидим нашу дорогую Валентину, придавала ему мужества, и, несмотря на свое недомогание, он решил тронуться в путь. Не успели мы отъехать и шести лье от Марселя, как он принял, по обыкновению, свои пи- люли и потом заснул так крепко, что это показалось мне неестественным. Но я не решилась его разбудить. Вдруг я увидела, что лицо его побагрове- ло и жилы на висках как-то особенно вздулись. Все же я не стала его бу- дить; наступила ночь и ничего уже не было видно. Вскоре он глухо, отча- янно вскрикнул, словно ему стало больно во сне, и голова его резко отки- нулась назад. Я крикнула камердинера, велела кучеру остановиться, я ста- ла будить маркиза, поднесла к его носу флакон с солью, но все было кон- чено, он был мертв. Я доехала до Экса, сидя рядом с его телом. Вильфор стоял и слушал, пораженный. - Вы, конечно, сейчас же позвали доктора? - Немедленно. Но я уже сказала вам, - это был конец. - Разумеется, но доктор по крайней мере определил, от какой болезни скончался бедный маркиз? - О господи, конечно, он мне сказал, очевидно, это был апоплексичес- кий удар. - Что же вы сделали? - Господин де Сен-Меран всегда говорил, что если он умрет не в Пари- же, его тело должно быть перевезено в семейный склеп. Я велела его поло- жить в свинцовый гроб и лишь на несколько дней опередила его. - Бедная матушка! - сказал Вильфор. - Такие хлопоты после такого пот- рясения, и в вашем возрасте! - Бог дал мне силы вынести все; впрочем, мой муж сделал бы для меня то же, что я сделала для него. Но с тех пор как я его там оставила, мне все кажется, что я лишилась рассудка. Я больше не могу плакать Правда, люди говорят, что в мои годы уже не бывает слез, но, мне кажется, пока страдаешь, до тех пор должны быть и слезы. А где Валентина? Ведь мы сюда ехали ради нее. Я хочу видеть Валентину. Вильфор понимал, как жестоко было бы сказать, что Валентина на балу, он просто ответил, что ее нет дома, что она вышла вместе с мачехой и что ей сейчас дадут знать. - Сию же минуту, сию же минуту, умоляю вас, - сказала старая маркиза. Вильфор взял ее под руку и отвел в ее комнату. - Отдохните, матушка, - сказал он. Маркиза взглянула на этого человека, напоминавшего ей горячо оплаки- ваемую дочь, ожившую для нее в Валентине, потрясенная словом "матушка", разразилась слезами, упала на колени перед креслом и прижалась к нему седой головой. Вильфор поручил ее заботам женщин, а старик Барруа поднялся к своему хозяину, взволнованный до глубины души; больше всего пугает стариков, когда смерть на минуту отходит от них, чтобы поразить другого старика. Затем, пока г-жа де Сен-Меран, все так же на коленях, горячо молилась, Вильфор послал за наемной каретой и сам поехал за женой и дочерью к г-же де Морсер, чтобы отвезти их домой. Он был так бледен, когда появился в дверях гостиной, что Валентина бросилась к нему с криком: - Что случилось, отец? Несчастье? - Приехала ваша бабушка, Валентина, - сказал Вильфор. - А дедушка? - спросила она, вся дрожа. Вильфор вместо ответа взял дочь под руку. Это было как раз вовремя: Валентине сделалось дурно, и она зашата- лась; г-жа де Вильфор подхватила ее и помогла мужу усадить в карету, повторяя: - Как это странно! Кто бы мог подумать! Право, это очень странно! И огорченное семейство быстро удалилось, набросив свою печаль, как траурный покров, на весь остаток вечера. Внизу лестницы Валентина встретила поджидавшего ее Барруа. - Господин Нуартье желает вас видеть сегодня, - тихо сказал он ей. - Скажите ему, что я зайду к нему, как только повидаюсь с бабушкой, - сказала Валентина. Своим чутким сердцем она поняла, что г-жа де СенМеран всех более нуж- далась в ней в этот час. Валентина нашла свою бабушку в постели. Безмолвные ласки, скорбь, пе- реполняющая сердце, прерывистые вздохи, жгучие слезы - вот единственные подробности этого свидания; при нем присутствовала, под руку со своим мужем, г-жа де Вильфор, полная почтительного сочувствия, по крайней мере наружного, к бедной вдове. Спустя некоторое время она наклонилась к уху мужа. - Если позволите, - сказала она, - мне лучше уйти, потому что мой вид, кажется, еще больше огорчает вашу тещу. Госпожа де Сен-Меран услышала ее слова. - Да, да, - шепнула она Валентине, - пусть он уходит; но ты останься, останься непременно. Госпожа де Вильфор удалилась, и Валентина осталась одна у постели своей бабушки, так как королевский прокурор, удрученный этой нежданной смертью, вышел вместе с женой. Между тем Барруа вернулся наверх к господину Нуартье; тот слышал под- нявшийся в доме шум и, как мы уже сказали, послал старого слугу узнать, в чем дело. По его возвращении взгляд старика, такой живой, а главное такой ра- зумный, вопросительно остановился на посланном. - Случилось большое несчастье, сударь, - сказал Барруа, - госпожа де Сен-Меран приехала одна, и муж ее скончался. Сен-Меран и Нуартье никогда не были особенно дружны; но известно, ка- кое впечатление производит на всякого старика весть о смерти сверстника. Нуартье замер, как человек, удрученный горем или погруженный в свои мыс- ли; затем он закрыл один глаз. - Мадемуазель Валентину? - спросил Барруа. Нуартье сделал знак, что да. - Она на балу, вы ведь знаете, она еще приходила к вам проститься в бальном платье. Нуартье снова закрыл левый глаз. - Вы хотите ее видеть? Нуартье подтвердил это. - За ней, наверно, сейчас поедут к госпоже де Морсер; я подожду ее возвращения и попрошу ее пройти к вам. Так? - Да, - ответил паралитик. Барруа подстерег Валентину и, как мы уже видели, лишь только она вер- нулась, сообщил ей о желании деда. Поэтому Валентина поднялась к Нуартье, как только вышла от г-жи де Сен-Меран, которая, как ни была взволнована, в конце концов, сраженная усталостью, уснула беспокойным сном. К ее изголовью придвинули столик, на который поставили графин с оран- жадом - ее обычное питье - и стакан. Затем, как мы уже сказали, Валентина оставила спящую маркизу и подня- лась к Нуартье. Валентина поцеловала деда, и он посмотрел на нее так нежно, что из глаз у нее снова брызнули слезы, которые она считала уже иссякшими. Старик настойчиво смотрел на нее. - Да, да, - сказала Валентина, - ты хочешь сказать, что у меня еще остался добрый дедушка, правда? Старик показал, что он именно это и хотел выразить своим взглядом. - Да, это большое счастье, - продолжала Валентина. - Что бы со мной было иначе, господи! Был уже час ночи; Барруа, которому хотелось спать, заметил, что после такого горестного вечера всем необходим покой. Старик не захотел ска- зать, что его покой состоит в том, чтобы видеть свое дитя. Он простился с Валентиной, которая действительно от утомления и горя еле стояла на ногах. На следующий день, придя к бабушке, Валентина застала ее в постели; лихорадка не утихала; напротив, глаза старой маркизы горели мрачным ог- нем, и она была, видимо, охвачена сильным нервным возбуждением. - Что с вами, бабушка, вам хуже? - воскликнула Валентина, заметив ее состояние. - Нет, дитя мое, нет, - сказала г-жа де Сен-Меран, - но я очень ждала тебя. Я хочу послать за твоим отцом. - За отцом? - спросила обеспокоенная Валентина. - Да, мне надо с ним поговорить. Валентина не посмела противоречить желанию бабушки, да и не знала, чем оно вызвано; через минуту в комнату вошел Вильфор. - Сударь, - начала, без всяких околичностей, г-жа де Сен-Меран, слов- но опасаясь, что у нее не хватит времени, - вы мне писали, что намерены выдать нашу девочку замуж? - Да, сударыня, - отвечал Вильфор, - это даже уже не намерение, это дело решенное. - Вашего будущего зятя зовут Франц д'Эпине? - Да, сударыня. - Его отец был генерал д'Эпине, наш единомышленник? Его, кажется, убили за несколько дней до того, как узурпатор вернулся с Эльбы? - Совершенно верно. - Его не смущает женитьба на внучке якобинца? - Наши политические разногласия, к счастью, прекратились, - сказал Вильфор, - Франц д'Эпине был почти младенец, когда умер его отец; он очень мало знает господина Нуартье и встретится с ним если и без удо- вольствия, то, во всяком случае, равнодушно. - Это приличная партия? - Во всех отношениях. - И этот молодой человек... - Пользуется всеобщим уважением. - Он хорошо воспитан? - Это один из самых достойных людей, которых я знаю. В продолжение всего этого разговора Валентина не проронила ни слова. - В таком случае, сударь, - после краткого размышления сказала г-жа де Сен-Меран, - вам надо поторопиться, потому что мне недолго осталось жить. - Вам, сударыня! Вам, бабушка! - воскликнули в один голос Вильфор и Валентина. - Я знаю, что говорю, - продолжала маркиза, - вы должны поспешить, чтобы хоть бабушка могла благословить ее брак, раз у нее нет матери. Я одна у нее осталась со стороны моей бедной Рене, которую вы так скоро забыли, сударь. - Вы забываете, сударыня, - сказал Вильфор, - что этой бедной девочке была нужна мать. - Мачеха никогда не заменит матери, сударь! Но это к делу не относит- ся, мы говорим о Валентине; оставим мертвых в покое. Маркиза говорила все это с такой быстротой и таким голосом, что ее речь становилась похожа на бред. - Ваше желание будет исполнено, сударыня, - сказал Вильфор, - тем бо- лее что оно вполне совпадает с моим, и как только приедет господин д'Эпине... - Но, бабушка, - сказала Валентина, - так не принято, ведь у нас тра- ур... И неужели вы хотите, чтобы я вышла замуж при таких печальных предзнаменованиях? - Дитя мое, - быстро прервала старуха, - не говори об этом, эти ба- нальности только мешают слабым душам 9прочно строить свое будущее. Меня тоже выдали замуж, когда моя мать лежала при смерти, и я не стала от этого несчастной. - Опять вы говорите о смерти, сударыня! - заметил Вильфор. - Опять? Все время!.. Говорю вам, что я скоро умру, слышите! Но раньше я хочу видеть моего зятя; я хочу потребовать от него, чтобы он сделал мою внучку счастливой; я хочу прочитать в его глазах, исполнит ли он мое требование; словом, я хочу его знать, да, продолжала старуха, и лицо ее стало страшным, - я приду к нему из глубины могилы, если он бу- дет не тем, чем должен быть, не тем, чем ему надо быть. - Сударыня, - возразил Вильфор, - вы должны гнать от себя эти мысли, это почти безумие. Мертвые спят в своих могилах и не встают никогда. - Да, да, бабушка, успокойтесь! - сказала Валентина. - А я говорю вам, сударь, что все это не так, как вы думаете. Эту ночь я провела ужасно. Я сама себя видела спящему как будто душа моя уже отлетела от меня; я старалась открыть глаза, но они сами закрывались; и вот - я знаю, вам это покажется невозможным, особенно вам, сударь, - но, лежа с закрытыми глазами, я увидела, как в эту комнату из угла, где на- ходится дверь в уборную госпожи де Вильфор, тихо вошла белая фигура. Валентина вскрикнула. - У вас был жар, сударыня, - сказал Вильфор. - Можете не верить, но я знаю, что говорю; я видела белую фигуру; и словно господь опасался, что я не поверю одному зрению, я услышала, как стукнул мой стакан, да, да, вот этот самый, на столике. - Это вам приснилось, бабушка. - Нет, не приснилось, потому что я протянула руку к звонку, и тень сразу исчезла. Тут вошла горничная со свечой. - И никого не оказалось? - Привидения являются только тем, кто должен их видеть; это был дух моего мужа. Так вот, если дух моего мужа приходил за мной, почему мой дух не явится, чтобы защитить мое дитя? Наша связь, мне кажется, еще сильнее. - Прошу вас, сударыня, - сказал Вильфор, невольно взволнованный до глубины души, - не давайте воли этим мрачным мыслям; вы будете жить с нами, жить долго, счастливая, любимая, почитаемая, и мы заставим вас за- быть... - Нет, нет, никогда! - прорвала маркиза. - Когда возвращается госпо- дин д'Эпине? - Мы ждем его с минуты на минуту. - Хорошо. Как только он приедет, скажите мне. Надо скорее, скорее. И я хочу видеть нотариуса. Я хочу быть уверенной, что все наше состояние перейдет к Валентине. - Ах, бабушка, - прошептала Валентина, прикасаясь губами к пылающему лбу старухи, - я этого не вынесу! Боже мой, вы вся горите. Надо звать не нотариуса, а доктора. - Доктора? - сказала та, пожимая плечами. - Я но больна; я хочу пить, больше ничего. - Что вы пьете, бабушка? - Как всегда, оранжад, ты же знаешь. Стакан тут на столике; дай его мне. Валентина налила оранжад из графина в стакан и передала бабушке с не- которым страхом, потому что до этого самого стакана, по словам маркизы, дотронулся призрак. Маркиза сразу выпила все. Потом она откинулась на подушки, повторяя: - Нотариуса, нотариуса! Вильфор вышел из комнаты. Валентина села около бабушки. Она, каза- лось, сама нуждалась в докторе, которого она советовала позвать маркизе. Щеки ее пылали, она дышала быстро и прерывисто, пульс бился лихорадочно. Бедная девушка думала о том, в каком отчаянии будет Максимилиан, ког- да узнает, что г-жа де Сен-Меран, вместо того чтобы стать его союзницей, действует, не зная его, как его злейший враг. Валентина не раз думала о том, чтобы все сказать бабушке. Она не ко- лебалась бы ни минуты, если бы Максимилиана Морреля звали Альбером де Морсер или Раулем де Шато-Рено. Но Моррель был плебей по происхождению, а Валентина знала, как презирает гордая маркиза де Сен-Меран людей не родовитых. И всякий раз ее тайна, уже готовая сорваться с губ, остава- лась у нее на сердце из-за грустной уверенности, что она выдала бы ее напрасно и что, едва эту тайну узнают отец и мачеха, всему настанет ко- нец. Так прошло около двух часов. Г-жа де Сен-Меран была погружена в бес- покойный, лихорадочный сон. Доложили о приходе нотариуса. Хотя об этом сообщили едва слышно, г-жа де СенМеран подняла голову с подушки. - Нотариус? - сказала она. - Пусть войдет, пусть войдет! Нотариус был у дверей; он вошел. - Ступай, Валентина, - сказала г-жа де Сен-Меран, - оставь меня одну с этим господином. - Но, бабушка... - Ступай, ступай. Валентина поцеловала бабушку в лоб и вышла, прижимая к глазам платок. За дверью она встретила камердинера, который сообщил ей, что в гости- ной ждет доктор. Валентина быстро сошла вниз. Доктор, один из известнейших врачей того времени, был другом их семьи и очень любил Валентину, которую знал с пе- ленок. У него была дочь почти одних лет с мадемуазель де Вильфор, но рожденная от чахоточной матери, и его жизнь проходила в непрерывной тре- воге за эту девочку. - Ах, дорогой господин д'Авриньи, - сказала Валентина, - мы так ждем вас! Но скажите сначала, как поживают Мадлен и Антуанетт? Мадлен была дочь доктора, а Антуанетт - его племянница. Господин д'Авриньи грустно улыбнулся. - Антуанетт прекрасно, - сказал он, - Мадлен сносно. Но вы посылали за мной, дорогая? Кто у вас болен? Не ваш отец и не госпожа де Вильфор, надеюсь? А мы сами? Я уж вижу, наши нервы не оставляют нас в покое. Но все же не думаю, чтобы я тут был нужен, - разве только чтобы посовето- вать не слишком давать волю нашему воображению. Валентина вспыхнула. Д'Авриньи обладал почти чудодейственным даром все угадывать; он был из тех врачей, которые лечат физические болезни моральным воздействием. - Нет, - сказала она, - это бедная бабушка заболела. Вы ведь знаете, какое у нас несчастье? - Ничего не знаю, - сказал д'Авриньи. - Это ужасно, - сказала Валентина, сдерживая рыдания. - Скончался мой дедушка. - Маркиз де Сен-Меран? - Да. - Внезапно? - От апоплексического удара. - От апоплексического удара? - повторил доктор. - Да. И бедной бабушкой овладела мысль, что муж, с которым она никог- да в жизни не расставалась, теперь зовет ее и что она должна за ним пос- ледовать. Умоляю вас, сударь, помогите бабушке! - Где она? - У себя в комнате, и там нотариус. - А как господин Нуартье? - Все по-прежнему: совершенно ясный ум, сто все такая же неподвиж- ность и немота. - И такая же нежность к вам - правда? - Да, - сказала со вздохом Валентина, - он очень любит меня. - Да как же можно вас не любить? Валентина грустно улыбнулась. - А что с вашей бабушкой? - У нее необычайное нервное возбуждение, странный, беспокойный сон; сегодня она уверяла, что ночью, пока она спала, ее душа витала над телом и видела его спящим. Конечно, это бред. Она уверяет, что видела, как в комнату к ней вошел призрак, и слышала, как он дотронулся до ее стакана. - Это очень странно, - сказал доктор, - я никогда не слыхал, чтобы госпожа де Сен-Меран страдала галлюцинациями. - Я в первый раз вижу ее в таком состоянии, - сказала Валентина. - Она очень напугала меня сегодня утром; я думала, что она сошла с ума. И вы ведь знаете, господин д'Авриньи, какой уравновешенный человек мой отец, но даже он был, мне кажется, очень взволнован. - Сейчас посмотрим, - сказал д'Авриньи, - все это очень странно. Нотариус уже спускался вниз; Валентине пришли сказать, что маркиза одна. - Поднимитесь к ней, - сказала она доктору. - А вы? - Нет, я боюсь. Она запретила мне посылать за вами. И потом, вы сами сказали, я взволнована, возбуждена, я плохо себя чувствую. Я пройдусь по саду, чтобы немного прийти в себя. Доктор пожал Валентине руку и пошел к маркизе; а молодая девушка спустилась в сад. Нам незачем говорить, какая часть сада была излюбленным местом ее прогулок. Пройдясь несколько раз по цветнику, окружавшему дом, сорвав розу, чтобы сунуть ее за пояс или воткнуть в волосы, она углублялась в тенистую аллею, ведущую к скамье, а от скамьи шла к воротам. И на этот раз Валентина, как всегда, прошлась несколько раз среди своих цветов, но не сорвала ни одного: траур, лежавший у нее на сердце, хотя еще и не отразившийся на ее внешности, отвергал даже это скромное украшение; затем она направилась к своей аллее. Чем дальше она шла, тем яснее ей чудилось, что кто-то зовет ее по имени. Удивленная, она остано- вилась. Тогда она ясно расслышала зов и узнала голос Максимилиана. XVI. ОБЕЩАНИЕ Это был действительно Моррель, который со вчерашнего дня был сам не свой. Инстинктом, который присущ влюбленным и матерям, он угадал, что из-за приезда г-жи де Сен-Меран и смерти маркиза в доме Вильфоров должно произойти нечто важное, что коснется его любви к Валентине. Как мы сейчас увидим, предчувствия не обманули его, и теперь уже не простое беспокойство привело его, такого растерянного и дрожащего, к во- ротам у каштанов. Но Валентина не знала, что Моррель ее ждет, это не был обычный час его прихода; только чистая случайность или, если угодно, счастливое наитие привело ее в сад. Увидев ее на дорожке, Моррель окликнул ее; она подбежала к воротам. - Вы здесь, в этот час! - сказала она. - Да, мой бедный друг, - отвечал Моррель. - Я пришел узнать и сооб- щить печальные вести. - Видно, все несчастья обрушились на наш дом! - сказала Валентина. - Говорите, Максимилиан. Но, право, несчастий и так достаточно. - Выслушайте меня, дорогая, - сказал Моррель, стараясь побороть вол- нение, чтобы говорить яснее. - Все, что я скажу, чрезвычайно важно. Ког- да предполагается ваша свадьба? - Слушайте, Максимилиан, - сказала в свою очередь Валентина, - я ни- чего не хочу скрывать от вас. Сегодня утром говорили о моем замужестве. Бабушка, у которой я думала найти поддержку, не только согласна на этот брак, - она так жаждет его, что ждут только приезда д'Эпине, и на следу- ющий день брачный договор будет подписан. Тяжкий вздох вырвался из груди Морреля, и он остановил на Валентине долгий и грустный взгляд. - Да, - сказал он тихо, - ужасно слышать, как любимая девушка спокой- но говорит: "Время вашей казни назначено: она состоится через несколько часов; но что ж делать, так надо, и противиться этому я не буду". Так вот, если, для того чтобы подписать договор, ждут только д'Эпине, если на следующий день после его приезда вы будете ему принадлежать, то, зна- чит, вы будете обручены с ним завтра, потому что он приехал сегодня ут- ром. Валентина вскрикнула. - Час назад я был у графа Монте-Кристо, - сказал Моррель. - Мы с ним беседовали: он - о горе, постигшем вашу семью, а я - о вашем горе, как вдруг во двор въезжает экипаж. Слушайте. До этой минуты я никогда не ве- рил в предчувствия, но теперь приходится поверить. Когда я услышал стук этого экипажа, я задрожал. Вскоре я услышал на лестнице шаги. Гулкие ша- ги командора привели Дон Жуана не в больший ужас, чем эти - меня. Нако- нец, отворяется дверь: первым входит Альбер де Морсер. Я уже чуть не усомнился в своем предчувствии, чуть не подумал, что ошибся, как вдруг за Альбером входит еще один человек, и граф восклицает: "А, вот и барон Франц д'Эпине!.." Я собрал все свои силы и все мужество, чтобы сдер- жаться. Может быть, я побледнел, может быть, задрожал; но во всяком слу- чае я продолжал улыбаться. Через пять минут я ушел. Я не слышал ни слова из всего, что говорилось за эти пять минут. Я был уничтожен. - Бедный Максимилиан! - прошептала Валентина. - И вот я здесь, Валентина. Теперь ответьте мне, - моя жизнь и смерть зависят от вашего ответа. Что вы думаете делать? Валентина опустила голову; она была совершенно подавлена. - Послушайте, - сказал Моррель, - ведь вы не в первый раз задумывае- тесь над тем, в какое положение мы попали; положение серьезное, тягост- ное, отчаянное. Думаю, что теперь не время предаваться бесплодной скор- би; это годится для тех, кто согласен спокойно страдать и упиваться сво- ими слезами. Есть такие люди, и, вероятно, господь зачтет им на небесах их смирение на земле. Но кто чувствует в себе волю к борьбе, тот не теряет драгоценного времени и сразу отвечает судьбе ударом на удар. Хотите вы бороться про- тив злой судьбы, Валентина? Отвечайте, я об этом и пришел спросить. Валентина вздрогнула и с испугом посмотрела на Морреля. Мысль посту- пить наперекор отцу, бабушке - словом, всей семье - ей и в голову не приходила. - Что вы хотите сказать, Максимилиан? - спросила она. - Что вы назы- ваете борьбой? Назовите это лучше кощунством! Чтобы я нарушила приказа- ние отца, волю умирающей бабушки? Но это невозможно! Моррель вздрогнул. - У вас слишком благородное сердце, чтобы не понять меня, и вы так хорошо понимаете, милый Максимилиан, что вы молчите. Мне бороться! Боже меня упаси! Нет, нет. Мне нужны все мои силы, чтобы бороться с собой и упиваться слезами, как вы говорите. Но огорчить отца, омрачить последние минуты бабушки - никогда! - Вы совершенно правы, - бесстрастно сказал Моррель. - Как вы это говорите, боже мой! - воскликнула оскорбленная Валенти- на. - Говорю, как человек, который восхищается вами, мадемуазель, - воз- разил Максимилиан. - Мадемуазель! - воскликнула Валентина. - Мадемуазель! Какой же вы эгоист! Вы видите, что я в отчаянии, и делаете вид, что не понимаете ме- ня. - Вы ошибаетесь, напротив, я вас прекрасно понимаю. Вы не хотите про- тиворечить господину де Вильфор, не хотите ослушаться маркизы, и завтра вы подпишете брачный договор, который свяжет вас с вашим мужем. - Но разве я могу поступить иначе? - Не стоит спрашивать об этом у меня, мадемуазель. Я плохой судья в этом деле, и мой эгоизм может меня ослепить, - отвечал Моррель; его глу- хой голос и сжатые кулаки говорили о все растущем раздражении. - А что вы предложили бы мне, Моррель, если бы я могла принять ваше предложение? Отвечайте же. Суть не же в том, чтобы сказать: "Вы делаете плохо". Надо дать совет - что же именно делать. - Вы говорите серьезно, Валентина? Вы хотите, чтобы я дал вам совет? - Конечно хочу, Максимилиан, и, если он будет хорош, я приму его. Вы же знаете, как вы мне дороги. - Валентина, - сказал Моррель, отодвигая отставшую доску, - дайте мне руку в доказательство, что вы не сердитесь на мою вспышку. У меня голова кругом идет и уже целый час меня одолевают самые сумасбродные мысли. И если вы отвергнете мой совет... - Но что же это за совет? - Вот, слушайте, Валентина. Валентина подняла глаза к небу и вздохнула. - Я человек свободный, - продолжал Максимилиан, - я достаточно богат для нас двоих. Я клянусь, что, пока вы не станете моей женой, мои губы не прикоснутся к вашему челу. - Мне страшно, - сказала Валентина. - Бежим со мной, - продолжал Моррель, - я отвезу вас к моей сестре, она достойна быть вашей сестрой. Мы уедем в Алжир, в Англию или в Амери- ку, или, если хотите, скроемся где-нибудь в провинции и будем жить там, пока наши друзья не сломят сопротивление вашей семьи. Валентина покачала головой. - Я так и думала, Максимилиан, - сказала она. - Это совет безумца, и я буду еще безумнее вас, если не остановлю вас сейчас же одним словом: невозможно. - И вы примете свою долю, покоритесь судьбе и даже не попытаетесь бо- роться с ней? - сказал Моррель, снова помрачнев. - Да, хотя бы это убило меня! - Ну, что же, Валентина, - сказал Максимилиан, - повторяю, вы совер- шенно правы. В самом деле, я безумец, и вы доказали мне, что страсть ос- лепляет самые уравновешенные умы. Спасибо вам за то, что вы рассуждаете бесстрастно. Что ж, пусть, решено, завтра вы безвозвратно станете невес- той Франца д'Эпине. И это не в силу формальности, которая придумана для комедийных развязок на сцене и называется подписанием брачного договора, нет - но по вашей собственной воле. - Вы опять меня мучите, Максимилиан, - сказала Валентина, - вы пово- рачиваете нож в моей ране! Что бы вы сделали, скажите, если бы ваша сестра послушалась такого совета, какой вы даете мне? - Мадемуазель, - возразил с горькой улыбкой Моррель, - я эгоист, вы это сами сказали. В качестве эгоиста, я думаю не о том, что сделали бы на моем месте другие, а о том, что собираюсь сделать сам. Я думаю о том, что знаю вас уже год; с того дня, как я узнал вас, все мои надежды на счастье были построены на вашей любви; настал день, когда вы сказали мне, что любите меня; с этого дня, мечтая о будущем, я верил, что вы бу- дете моей; в этом была для меня вся жизнь. Теперь я уже ни о чем не ду- маю; я только говорю себе, что счастье отвернулось от меня. Я надеялся достигнуть блаженства и потерял его. Ведь каждый день случается, что иг- рок проигрывает не только то, что имеет, но даже то, чего не имел. Моррель сказал все это совершенно спокойно; Валентина испытующе пос- мотрела на него своими большими глазами, стараясь, чтобы глаза Морреля не проникли в глубину ее уже смятенного сердца. - Но все же, что вы намерены делать? - спросила Валентина. - Я буду иметь честь проститься с вами, мадемуазель. Бог слышит мои слова и читает в глубине моего сердца, он свидетель, что я желаю вам та- кой спокойной, счастливой и полной жизни, чтобы в ней не могло быть мес- та воспоминанию обо мне. - О боже! - прошептала Валентина. - Прощайте, Валентина, прощайте! - сказал с глубоким поклоном Мор- рель. - Куда вы? - воскликнула она, протягивая руки сквозь решетку и хватая Максимилиана за рукав; она понимала по собственному волнению, что наруж- ное спокойствие ее возлюбленного не может быть истинным. - Куда вы иде- те? - Я позабочусь о том, чтобы не вносить новых неприятностей в вашу семью, и подам пример того, как должен вести себя честный и преданный человек, оказавшись в таком положении. - Скажите мне, что вы хотите сделать? Моррель грустно улыбнулся. - Да говорите же, говорите, умоляю! - настаивала молодая девушка. - Вы передумали, Валентина? - Я не могу передумать, несчастный, вы же знаете! - воскликнула она. - Тогда прощайте! Валентина стала трясти решетку с такой силой, какой от нее нельзя бы- ло ожидать; а так как Моррель продолжал удаляться, она протянула к нему руки и, ломая их, воскликнула: - Что вы хотите сделать? Я хочу знать! Куда вы идете? - О, будьте спокойны, - сказал Максимилиан, приостанавливаясь, - я не намерен возлагать на другого человека ответственность за свою злую судьбу. Другой стал бы грозить вам, что пойдет к д'Эпине, вызовет его на дуэль, будет с ним драться... Это безумие. При чем тут д'Эпине? Сегодня утром он видел меня впервые, он уже забыл, что видел меня. Он даже не знал о моем существовании, когда между вашими семьями было решено, что вы будете принадлежать друг другу. Поэтому мне нет до него никакого де- ла, и, клянусь вам, я не с ним намерен рассчитаться. - Но с кем же? Со мной? - С вами, Валентина? Боже упаси! Женщина священна; женщина, которую любишь, - священна вдвойне. - Значит, с самим собой, безумный? - Я ведь сам во всем виноват, - сказал Моррель. - Максимилиан, - позвала Валентина, - идите сюда, я требую! Максимилиан, улыбаясь своей мягкой улыбкой, подошел ближе; не будь он так бледен, можно было бы подумать, что с ним ничего не произошло. - Слушайте, что я вам скажу, милая, дорогая Валентина, - сказал он своим мелодичным и задушевным голосом, - такие люди, как мы с вами, у которых никогда не было ни одной мысли, заставляющей краснеть перед людьми, перед родными и перед богом, такие люди могут читать друг у дру- га в сердце, как в открытой книге. Я не персонаж романа, не меланхоли- ческий герой, я не изображаю из себя ни Манфреда, ни Антони. Но, без лишних слов, без уверений, без клятв, я отдал свою жизнь вам. Вы уходите от меня, и вы правы, я вам уже это сказал и теперь повторяю; но, как бы то ни было, вы уходите от меня и жизнь моя кончилась. Раз вы от меня уходите, Валентина, я остаюсь один на свете. Моя сестра счастлива в сво- ем замужестве; ее муж мне только зять - то есть человек, который связан со мной только общественными условностями; стало быть, никому на свете больше не нужна моя, теперь бесполезная жизнь. Вот что я сделаю. До той секунды, пока вы не повенчаетесь, я буду ждать: я не хочу упустить даже тени тех непредвиденных обстоятельств, которыми иногда играет случай. Ведь в самом деле, за это время Франц д'Эпине может умереть, или в мину- ту, когда вы будете подходить к алтарю, в алтарь может ударить молния. Осужденному на смерть все кажется возможным, даже чудо, когда речь идет о его спасении. Так вот, я буду ждать до последней минуты. А когда мое несчастье совершится, непоправимое, безнадежное, я напишу конфиденци- альное письмо зятю... и другое - префекту полиции, поставлю их в извест- ность о своем намерении, и где-нибудь в лесу, на краю рва, на берегу ка- кой-нибудь реки я застрелюсь. Это так же верно, как то, что я сын самого честного человека, когда-либо жившего во Франции. Конвульсивная дрожь потрясла все тело Валентины; она отпустила решет- ку, за которую держалась, ее руки безжизненно повисли, и две крупные слезы скатились по ее щекам. Моррель стоял перед ней, мрачный и решительный. - Сжальтесь, сжальтесь, - сказала она, - вы не покончите с собой, ведь нет? - Клянусь честью, покончу, - сказал Максимилиан, - но не все ли вам равно? Вы исполните свой долг, и ваша совесть будет чиста. Валентина упала на колени, прижав руки к груди; сердце ее разрыва- лось. - Максимилиан, - сказала она, - мой Друг, мой брат на земле, мой ис- тинный супруг в небесах, умоляю тебя, сделай, как я: живи страдая. Может быть, настанет день, когда мы соединимся. - Прощайте, Валентина! - повторил Моррель. - Боже мой, - сказала Валентина с неизъяснимым выражением, подняв ру- ки к небу, - ты видишь, я сделала все, что могла, чтобы остаться покор- ной дочерью, я просила, умоляла, заклинала, - он не послушался ни моих просьб, ни мольбы, ни слез. Ну, так вот, - продолжала она твердым голо- сом, вытирая слезы, - я не хочу умереть от раскаяния, я предпочитаю уме- реть от стыда. Вы будете жить, Максимилиан, и я буду принадлежать вам и никому другому. Когда? в какую минуту? сейчас? Говорите, приказывайте, я готова. Моррель, который уже снова отошел на несколько шагов, вернулся и, бледный от радости, с просветленным взором, протянул сквозь решетку руки к Валентине. - Валентина, - сказал он, - дорогой мой друг, так не надо говорить со мной, а если так, то лучше дать мне умереть. Если вы любите меня так же, как я люблю вас, зачем я должен увести вас насильно? Или вы только из жалости хотите заставить меня жить? В таком случае я предпочитаю уме- реть. - В самом деле, - прошептала Валентина, - кто один на свете любит ме- ня? Он. Кто утешал меня во всех моих страданиях? Он. На ком покоятся все мои надежды, на ком останавливается мой растерянный взгляд, на ком отды- хает мое истерзанное сердце? На нем, на нем одном. Так вот, ты тоже прав, Максимилиан; я уйду за тобой, я оставлю родной дом, все оставлю... Все! Какая же я неблагодарная, - воскликнула Валентина, рыдая, - я сов- сем забыла о дедушке! - Нет, - сказал Максимилиан, - ты не покинешь его. Ты говорила, что господин Нуартье как будто относится ко мне с симпатией; так вот, раньше чем бежать, ты скажешь ему все. Его согласие будет тебе защитой перед богом. А как только мы поженимся, он переедет к нам; у него будет двое внуков. Ты мне рассказывала, как он с тобой объясняется и как ты ему от- вечаешь; увидишь, я быстро научусь этому трогательному языку знаков. Клянусь тебе, Валентина, вместо отчаяния, которое нас ожидает, я обещаю тебе счастье! - Ты видишь, Максимилиан, какую власть ты имеешь надо мной! Я готова поверить в то, что ты мне говоришь, но ведь все это безрассудно. Отец проклянет меня: я знаю его, знаю его непреклонное сердце, никогда он не простит меня. Вот что, Максимилиан: если хитростью, просьбами, благодаря случаю, не знаю как, - словом, если каким-нибудь образом мне удастся отсрочить свадьбу, вы подождете, да? - Да, клянусь вам, а вы поклянитесь, что этот ужасный брак не состо- ится никогда и что, даже если вас силой потащат к мэру, к священнику, вы все-таки скажете - нет. - Клянусь тебе в этом, Максимилиан, самым святым для меня на свете именем-именем моей матери! - Тогда подождем, - сказал Моррель. - Да, подождем, - откликнулась Валентина, у которой от этого слова отлегло на сердце, - мало ли, что может спасти нас. - Я полагаюсь на вас, Валентина, - сказал Моррель. - Все, что вы сде- лаете, будет хорошо; но если к вашим мольбам останутся глухи, если ваш отец, если госпожа де Сен-Меран потребуют, чтобы д'Эпине явился завтра для подписания этого договора... - Тогда, Моррель... я дала вам слово. - Вместо того чтобы подписать... - Я выйду к вам, и мы бежим; но до тех пор не будем искушать бога, не будем видеться; ведь это чудо, это промысел божий, что нас еще не заста- ли; если бы узнали, как мы с вами встречаемся, у нас не было бы никакой надежды. - Вы правы, Валентина; но как я узнаю... - Через нотариуса Дешана. - Я с ним знаком. - И от меня. Я напишу вам, верьте мне. Боже мой, Максимилиан, этот брак мне так же ненавистен, как и вам! - Спасибо, благодарю вас, Валентина, обожаемая моя! Значит, все реше- но; как только вы укажете мне час, я примчусь сюда, вы переберетесь че- рез ограду, - это будет не трудно; я приму вас на руки; у калитки огоро- да вас будет ждать карета, я отвезу вас к моей сестре. Там мы скроемся от всех, или ни от кого не будем прятаться, - как вы пожелаете, - и там мы найдем поддержку в сознании своей правоты и воли к счастью и не дадим себя зарезать, как ягненка, который защищается лишь вздохами. - Пусть будет так! - сказала Валентина. - И я тоже скажу вам, Макси- милиан: все, что вы сделаете, будет хорошо. - Милая! - Ну что, довольны вы своей женой? - грустно сказала девушка. - Валентина, дорогая, мало сказать: да. - Все-таки скажите. Валентина приблизила губы к решетке, и слова ее, вместе с ее нежным дыханием, неслись к устам Морреля, который по другую сторону приник гу- бами к холодной, неумолимой перегородке. - До свидания, - сказала Валентина, с трудом отрываясь от этого счастья, - до свидания! - Я получу от вас письмо? - Да. - Благодарю, моя дорогая жена, до свидания! Раздался звук невинного, посланного на воздух, поцелуя, и Валентина убежала по липовой аллее. Моррель слушал, как замирал шелест ее платья, задевающего за кусты, как затихал хруст песка под ее шагами; потом с непередаваемой улыбкой поднял глаза к небу, благодаря его за то, что оно послало ему такую лю- бовь, и в свою очередь удалился. Он вернулся домой и ждал весь вечер и весь следующий день, но ничего не получил. Только на третий день, часов в десять утра, когда он соби- рался идти к нотариусу Дешану, он, наконец, получил по почте записку и сразу понял, что это от Валентины, хотя он никогда не видал ее почерка. В записке было сказано: "Слезы, просьбы, мольбы ни к чему не привели. Вчера я пробыла два ча- са в церкви святого Филиппа Рульского и два часа всей душой молилась бо- гу. Но бог так же неумолим, как и люди, и подписание договора назначено на сегодня в девять часов вечера. Я верна своему слову, как верна своему сердцу, Моррель. Это слово да- но вам, и это сердце - ваше!