Итак, до вечера, без четверти девять, у решетки. Ваша жена, Валентина де Вильфор. Р.S. Моей бедной бабушке все хуже и хуже: вчера ее возбуждение переш- ло в бред; а сегодня ее бред граничит с безумием. Правда, вы будете очень любить меня, чтобы я могла забыть о том, что я покинула ее в таком состоянии? Кажется, от дедушки Нуартье скрывают, что договор будет подписан се- годня вечером". Моррель не ограничился сведениями, полученными от Валентины; он отп- равился к нотариусу, и тот подтвердил ему, что подписание договора наз- начено на девять часов вечера. Затем он заехал к Монте-Кристо; там он узнал больше всего подробнос- тей: Франц приезжал к графу объявить о торжественном событии; г-жа де Вильфор, со своей стороны, писала ему, прося извинить, что она его не приглашает; но смерть маркиза де Сен-Меран и болезнь его вдовы окутывают это торжество облаком печали, и она не решается омрачить ею графа, кото- рому желает всякого благополучия. Накануне Франц был представлен г-же де Сен-Меран, которая ради этого события встала с постели, но вслед за тем снова легла. Легко понять, что Моррель был очень взволнован, и такой проница- тельный взор, как взор графа, не мог этого не заметить, поэтому Мон- те-Кристо был с ним еще ласковее, чем всегда, - настолько ласков, что Максимилиан минутами был уже готов во всем ему признаться. Но он вспом- нил об обещании, которое дал Валентине, и тайна оставалась в глубине его сердца. За этот день Максимилиан двадцать раз перечитал письмо Валентины В первый раз она писала ему, и по какому поводу! И всякий раз, перечитывая это письмо, он снова и снова клялся себе, что сделает Валентину счастли- вой В самом деле, какую власть должна иметь над человеком молодая девуш- ка, решающаяся на такой отважный поступок. Как самоотверженно должен служить ей тот, для кого она всем пожертвовала! Как пламенно должен ее возлюбленный поклоняться ей. Она для него и королева и жена, и ему, ка- жется, мало одной души, чтобы любить ее и благодарить. Моррель с невыразимым волнением думал о той минуте, когда Валентина придет и скажет ему: "Я пришла, Максимилиан, я ваша" Он все приготовил для побега в огороде, среди люцерны, были спрятаны две приставные лестницы; кабриолет, которым Максимилиан должен был пра- вить сам, стоял наготове; он не взял с собой слугу, не зажигал фонарей, но он собирался их зажечь на первом же повороте, чтобы из-за чрезмерной осторожности не попасть в руки полиции. Временами Морреля охватывала дрожь; он думал о минуте, когда будет помогать Валентине перебираться через ограду и почувствует в своих объятиях беспомощную и трепещущую, ту, кому он доныне разве только пожи- мал руку или целовал кончики пальцев. Но когда миновал полдень, когда Моррель почувствовал, что близок наз- наченный час, ему захотелось быть одному. Кровь его кипела, любой воп- рос, голос друга раздражал бы его; он заперся у себя в комнате, пытаясь читать, но глаза его скользили по строчкам, не видя их; он кончил тем, что отшвырнул книгу и вновь принялся обдумывать подробности побега. Назначенный час приближался. Еще не бывало случая, чтобы влюбленный предоставил часовым стрелкам мирно идти своим путем; Моррель так неистово теребил свои часы, что в конце концов они в шесть часов вечера показали половину девятого Тогда он сказал себе, что пора ехать; хотя подписание договора и назначено в девять, но, по всей вероятности, Валентина не станет дожидаться этого бесполезного акта. Итак, выехав, по своим часам, ровно в половине девя- того с улицы Меле, Моррель вошел в свой огород в ту минуту, когда часы на церкви Филиппа Рульского били восемь. Лошадь и кабриолет он спрятал за развалившуюся лачугу, в которой обычно скрывался сам. Мало-помалу стало смеркаться, и густая листва в саду слилась в огром- ные черные глыбы. Тогда Моррель вышел из своего убежища и с бьющимся сердцем взглянул через решетку, в саду еще никого не было Пробило половина девятого. В ожидании прошло еще полчаса Моррель ходил взад и вперед вдоль огра- ды и все чаще поглядывал в щель между досками В саду становилось все темнее, но напрасно искал он во тьме белое платье, напрасно ждал, не по- слышатся ли в тишине шаги. Видневшийся за деревьями дом продолжал оставаться неосвещенным, и ничто не указывало, что здесь должно совершиться столь важное событие, как подписание брачного договора. Моррель вынул свои часы они показывали три четверти десятого, но поч- ти сейчас же церковные часы, бой которых он уже слышал два или три раза, возвестили об ошибке его карманных часов, пробив половину десятого. Значит, прошло уже полчаса после срока, назначенного самой Валенти- ной, она говорила в девять часов, и скорее даже немного раньше, чем поз- же. Для Морреля это были самые тяжелые минуты; каждая секунда ударяла по его сердцу словно свинцовым молотом. Малейший шелест листьев, малейший шепот ветра заставлял его вздраги- вать, и лоб его покрылся холодным потом; тогда, дрожа с головы до ног, он приставлял лестницу и, чтобы не терять времени, ставил ногу на нижнюю перекладину. Пока он таким образом переходил от страха к надежде и у него то и де- ло замирало сердце, часы на церкви пробили десять. - Нет, - прошептал в ужасе Максимилиан, - немыслимо, чтобы подписание договора тянулось так долго, разве что произошло что-нибудь непредвиден- ное; ведь я взвесил все возможности, высчитал, сколько времени могут за- нять все формальности. Наверное, что-нибудь случилось. И он то возбужденно шагал взад и вперед вдоль решетки, то прижимался пылающим лбом к холодному железу. Может быть, Валентина, подписав дого- вор, упала в обморок? Может быть, ее схватили, когда она собиралась убе- жать? Это были единственные предположения, которые допускал Моррель, и оба они приводили его в отчаяние. Наконец, он решил, что силы изменили Валентине уже во время побега и что она лежит без чувств где-нибудь в саду. - Но, если так, - воскликнул он, быстро взбираясь по лестнице, - я могу потерять ее и буду сам виноват! Демон, подсказавший ему эту мысль, уже не оставлял его и нашептывал ему на ухо с той настойчивостью, которая в несколько минут силою логи- ческих рассуждений превращает догадку в твердую уверенность. Он вгляды- вался во все сгущавшийся мрак, и ему казалось, что в темной аллее что-то лежит на песке. Моррель решился даже позвать, и ему почудилось, что ве- тер доносит до него неясные стоны. Наконец, пробило половина одиннадцатого; больше немыслимо было ждать, все могло случиться; в висках у Максимилиана стучало, в глазах стоял ту- ман; он перекинул ногу через ограду и соскочил наземь. Он был у Вильфора, забрался к нему тайком; он предвидел возможные последствия такого поступка, но не для того он зашел так далеко, чтобы теперь отступить. Некоторое время он шел вдоль стены, затем, стремительно перебежав ал- лею, бросился в чащу деревьев. В один миг он ее пересек. Оттуда, где он теперь стоял, был виден дом. Тогда Моррель окончательно убедился в том, что уже подозревал, стара- ясь проникнуть взглядом сквозь чащу сада: вместо ярко освещенных окон, как то полагается в торжественные дни, перед ним была серая масса, оку- танная к тому же тенью огромного облака, закрывшего луну. Только минутами в трех окнах второго этажа, точно растерянный, метал- ся слабый свет. Эти три окна были окнами комнаты г-жи де Сен-Меран. Ровно горел свет за красными занавесями. Занавеси эти висели в спальне г-жи де Вильфор. Моррель все это угадал. Столько раз, чтобы ежечасно следить мыслью за Валентиной, расспрашивал он ее о внутреннем устройстве дома, что, и не видав его никогда, хорошо его знал. Этот мрак и тишина еще больше испугали Морреля, чем отсутствие Вален- тины. Вне себя, обезумев от горя, он решил не останавливаться ни перед чем, лишь бы увидеть Валентину и удостовериться в несчастье, о котором он до- гадывался, хоть и не знал, в чем оно состоит. Он дошел до опушки рощи и уже собирался как можно быстрее пересечь открытый со всех сторон цвет- ник, как вдруг ветер донес до него отдаленные голоса. Тогда он снова отступил в кустарник и стоял, не шевелясь, молча, скрытый темнотой. Он уже принял решение: если это Валентина и если она пройдет мимо од- на, он окликнет ее; если она не одна, он по крайней мере увидит ее и убедится, что с ней ничего не случилось; если это кто-нибудь другой, можно будет уловить несколько слов из разговора и разгадать эту все еще непонятную тайну. В это время из-за туч выглянула луна, и Моррель увидел, как на крыльцо вышел Вильфор в сопровождении человека в черном. Они сошли по ступеням и направились к аллее. Едва они сделали несколько шагов, как в человеке, одетом в черное, Моррель узнал доктора д'Авриньи. Видя, что они направляются в его сторону, Моррель невольно стал пя- титься назад, пока не натолкнулся на ствол дикого клена, росшего посере- дине кустарника, здесь он принужден был остановиться. Вскоре песок перестал хрустеть под ногами Вильфора и доктора. - Да, дорогой доктор, - сказал королевский прокурор, - положительно, господь прогневался на нас. Какая ужасная смерть! Какой неожиданный удар! Не пытайтесь утешать меня, рана слишком свежа и слишком глубока. Умерла, умерла! Холодный пот выступил на лбу Максимилиана, и зубы у него застучали. Кто умер в этом доме, который сам Вильфор считал проклятым? - Дорогой господин де Вильфор, - отвечал доктор таким голосом, от ко- торого ужас Морреля еще усилился, - я привел вас сюда не для того, чтобы утешать, совсем напротив. - Что вы хотите этим сказать? - испуганно спросил королевский проку- рор. - Я хочу сказать, что за постигшим вас несчастьем, быть может, кроет- ся еще большее. - О боже! - прошептал Вильфор, сжимая руки. - Что еще вы мне скажете? - Мы здесь совсем одни, мой друг? - Да, конечно. Но зачем такие предосторожности? - Затем, что я должен сообщить вам ужасную вещь, - сказал доктор, - давайте сядем. Вильфор не сел, а скорее упал на скамью. Доктор остался стоять перед ним, положив ему руку на плечо. Моррель, похолодев от ужаса, прижал одну руку ко лбу, а другую к сердцу, боясь, что могут услышать, как оно бьется. "Умерла, умерла!" - отдавался в его мозгу голос его сердца. И ему казалось, что он сам умирает. - Говорите, доктор, я слушаю, - сказал Вильфор, - наносите удар, я готов ко всему. - Разумеется, госпожа де Сен-Меран была очень немолода, но она отли- чалась прекрасным здоровьем. В первый раз за десять минут Моррель вздохнул свободно. - Горе убило ее, - сказал Вильфор, - да, горе, доктор. Она прожила с маркизом сорок лет... - Дело не в горе, дорогой друг, - отвечал доктор. - Бывает, хоть и редко, что горе убивает, но оно убивает не в день, не в час, не в десять минут. Вильфор ничего не ответил; он только впервые поднял голову и испуган- но взглянул на доктора. - Вы присутствовали при агонии? - спросил д'Авриньи. - Конечно, - отвечал королевский прокурор, - ведь вы же мне шепнули, чтобы я не уходил. - Заметили вы симптомы болезни, от которой скончалась госпожа де Сен-Меран? - Разумеется; у маркизы было три припадка, один за другим через нес- колько минут, и каждый раз с меньшим промежутком и все тяжелее. Когда вы пришли, она начала задыхаться; затем с ней сделался припадок, который я счел просто нервным Но по-настоящему я стал беспокоиться, когда увидел, что она приподнимается на постели с неестественным напряжением конечнос- тей и шеи. Тогда по вашему лицу я понял, что дело гораздо серьезнее, чем я думал. Когда припадок миновал, я хотел поймать ваш взгляд, но вы не смотрели на меня. Вы считали ее пульс, и уже начался второй припадок, а вы так и не повернулись ко мне. Этот второй припадок был еще ужаснее; те же непроизвольные движения повторились, губы посинели и стали дергаться. Во время третьего припадка она скончалась. Уже после первого припадка я подумал, что это столбняк, вы подтвердили это. - Да, при посторонних, - возразил доктор, - но теперь мы одни. - Что же вы собираетесь мне сказать? - Что симптомы столбняка и отравления растительными ядами совершенно тождественны. Вильфор вскочил на ноги, но, постояв минуту неподвижно и молча, он снова упал на скамью. - Господи, доктор, - сказал он, - вы понимаете, то вы говорите? Моррель не знал, сон ли все это или явь. - Послушайте, - сказал доктор, - я знаю, насколько серьезно мое заяв- ление и кому я его делаю. - С кем вы сейчас говорите с должностным лицом или с другом? - спро- сил Вильфор. - С другом, сейчас только с другом Симптомы столбняка настолько схожи с симптомами отравления растительными веществами, что если бы мне предс- тояло подписаться под тем, что я вам говорю, я бы поколебался. Так что, повторяю вам, я сейчас обращаюсь не к должностному лицу, а к другу. И вот, другу я говорю: я три четверти часа наблюдал за агонией, за кон- вульсиями, за Кончиной госпожи де Сен-Меран, и я не только убежден, что она умерла от отравления, но могу даже назвать, да, могу назвать тот яд, которым она отравлена. - Доктор, доктор! - Все налицо: сонливость вперемежку с нервными припадками, чрезмерное мозговое возбуждение, онемение центров. Госпожа де бен-Мерай умерла от сильной дозы бруцина или стрихнина, которую ей дали, может быть, и по ошибке. Вильфор схватил доктора за руку. - О, это немыслимо! - сказал он - Это сон, боже мой, это сон! Ужасно слышать, как такой человек, как вы, говорит такие вещи! Заклинаю вас, доктор, скажите, что вы, может быть, и ошибаетесь! - Конечно, это может быть, но... - Но? - Но я не думаю. - Доктор, пожалейте меня; за последние дни со мной происходят такие неслыханные вещи, что я боюсь сойти с ума. - Кто-нибудь, кроме меня, видел госпожу де СенМеран? - Никто. - Посылали в аптеку за каким-нибудь лекарством, не показав мне рецеп- та? - Нет. - У госпожи де Сен-Меран были враги? - Я таких не знаю. - Кто-нибудь был заинтересован в ее смерти? - Да нет же, господи, нет. Моя дочь - ее единственная наследница; Ва- лентина одна... О, если бы я мог подумать такую вещь, я вонзил бы себе в сердце кинжал за то, что оно хоть миг могло таить подобную мысль. - Что вы, мой Друг! - в свою очередь воскликнул д'Авриньи. - Боже ме- ня упаси обвинять кого-нибудь. Поймите, я говорю только о несчастной случайности, об ошибке. Но, случайность или нет - факт налицо, он подс- казывает моей совести, и моя совесть требует, чтобы я вам громко заявил об этом. Наведите справки. - У кого? Каким образом? О чем? - Скажем, не ошибся ли Барруа, старый лакей, и не дал ли он маркизе какое-нибудь лекарство, приготовленное для его хозяина? - Для моего отца? - Да. - Но каким образом могла бы госпожа де Сен-Меран отравиться ле- карством, приготовленным для господина Нуартье? - Очень просто: вы же знаете, что при некоторых заболеваниях ле- карствами служат яды; к числу таких заболеваний относится паралич. Меся- ца три назад, испробовав все, чтобы вернуть господину Нуартье способ- ность двигаться и дар речи, я решил испытать последнее средство. И вот уже три месяца я лечу его бруцином. Таким образом, в последнее ле- карство, которое я ему прописал, входит шесть центиграммов бруцина; это количество безвредно для парализованных органов господина Нуартье, кото- рый к тому же дошел до него последовательными дозами, но этого достаточ- но, чтобы убить всякого другого человека. - Да, но комнаты госпожи де Сен-Меран и господина Нуартье совершенно между собой не сообщаются, и Барруа ни разу не входил в комнату моей те- щи. Вот что я вам скажу, доктор. Я считаю вас самым знающим врачом, а главное - самым добросовестным человеком на свете, и во всех случаях жизни ваши слова для меня - светоч, который, как солнце, освещает мне путь. Но все-таки, доктор, все-таки, несмотря на всю мою веру в вас, я хочу найти поддержку в аксиоме: "Еrrarе humanum est" [55]. - Послушайте, Вильфор, - сказал доктор, - кому из моих коллег вы до- веряете так же, как мне? - Почему вы спрашиваете? Что вы имеете в виду? - Позовите его, я ему передам все, что видел, все, что заметил, и мы произведем вскрытие. - И найдете следы яда? - Нет, не яда, я этого не говорю; но мы констатируем раздражение нервной системы, распознаем несомненное, явное удушение, и мы вам ска- жем: дорогой господин Вильфор, если это была небрежность, следите за ва- шими слугами; если ненависть - следите за вашими врагами. - Подумайте, что вы говорите, д'Авриньи! - отвечал подавленный Вильфор. - Как только тайна станет известна кому-нибудь, кроме вас, не- избежно следствие, а следствие у меня - разве это мыслимо! Однако, - продолжал королевский прокурор, спохватываясь и с беспокойством глядя на доктора, - если вы желаете, если вы непременно этого требуете, я это сделаю. В самом деле, быть может, я должен дать этому ход; мое положение этого требует. Но, доктор, вы видите, я совсем убит: навлечь на мой дом такой скандал после такого горя! Моя жена и дочь этого не перенесут. Что касается меня, доктор, то, знаете, нельзя достигнуть такого положения, как мое, занимать двадцать пять лет подряд должность королевского проку- рора, не нажив изрядного числа врагов. У меня их немало. Огласка этого дела будет для них торжеством и ликованием, а меня покроет позором. Простите мне эти суетные мысли. Будь вы священником, я не посмел бы вам этого сказать; но вы человек, вы знаете людей; доктор, доктор, вы мне ничего не говорили, да? - Дорогой господин де Вильфор, - отвечал с волнением доктор, - мой первый долг - человеколюбие. Если здесь наука не была здесь бессильна, я спас бы госпожу де Сен-Меран; но она умерла; я должен думать о живых. Похороним эту ужасную тайну в самой глубине сердца. Если чей-нибудь взор проникнет в нее, пусть отнесут мое молчание за счет моего невежества, я согласен. Но вы ищите, ищите неустанно, деятельно, ведь дело может не кончиться одним этим случаем... И когда вы найдете виновного, если только найдете, я скажу вам: вы судья, поступайте так, как вы считаете нужным! - Благодарю вас, доктор, благодарю! - сказал Вильфор с невыразимой радостью. - У меня никогда не было лучшего друга, чем вы. И, словно опасаясь, как бы доктор д'Авриньи не передумал, он встал и увлек его по направлению к дому. Они ушли. Моррель, точно ему было мало воздуха, раздвинул обеими руками ветви, и луна осветила его лицо, бледное, как у привидения. - Небеса явно благосклонны ко мне, но как это страшно! - сказал он. - Но Валентина, бедная! Как она вынесет столько горя? И, говоря это, он смотрел то на окно с красными занавесями, то на три окна с белыми занавесями. В окне с красными занавесями свет почти совсем померк. Очевидно, г-жа де Вильфор потушила лампу, и в окне виден был лишь свет ночника. Зато в другом конце дома открылось одно из окон с белыми занавесями. В ночной тьме мерцал тусклый свет стоящей на камине свечи, и какая-то тень появилась на балконе. Моррель вздрогнул: ему послышалось, что ктото рыдает. Не удивительно, что этот сильный, мужественный человек, взволнованный и возбужденный двумя самыми мощными человеческими страстями - любовью и страхом, - настолько ослабел, что поддался суеверным галлюцинациям. Хоть он и находился в таком скрытом месте, что Валентина никак не могла бы его увидеть, ему показалось, что тень у окна зовет его; это подсказывал ему взволнованный ум и подтверждало его пылкое сердце. Этот обман чувств обратился для него в бесспорную реальность, и, повинуясь необузданному юношескому порыву, он выскочил из своего тайника. Не думая о том, что его могут заметить, что Валентина может испугаться, невольно вскрикнуть, и тогда поднимется тревога, он в два прыжка миновал цветник, казавшийся в лунном свете белым и широким, как озеро, добежал до кадок с померанцевыми деревьями, расставленных перед домом, быстро взбежал по ступеням крыльца и толкнул легко поддавшуюся дверь. Валентина его не видела; ее поднятые к небу глаза следили за серебря- ным облаком, плывущим в лазури; своими очертаниями оно напоминало тень, возносящуюся на небо, и взволнованной девушке казалось, что это душа ее бабушки. Между тем Моррель пересек прихожую и нащупал перила лестницы; ковер, покрывавший ступени, заглушал его шаги; впрочем, Моррель был до того возбужден, что не испугался бы самого Вильфора. Если бы перед ним предс- тал Вильфор, он знал, что делать: он подойдет к нему и во всем признает- ся, умоляя его понять и одобрить ту любовь, которая связывает его с Ва- лентиной; словом, Моррель совершенно обезумел. К счастью, он никого не встретил. Вот когда ему особенно пригодились сведения, сообщенные ему Валенти- ной о внутреннем устройстве дома; он беспрепятственно добрался до верх- ней площадки лестницы, и, когда он остановился, осматриваясь, рыдание, которое он сразу узнал, указало ему, куда идти. Он обернулся: из-за по- луоткрытой двери пробивался луч света и слышался плач. Он толкнул дверь и вошел. В глубине алькова, покрытая простыней, под которой угадывались очер- тания тела, лежала покойница; она показалась Моррелю особенно страшной из-за тайны, которую ему довелось узнать. Около кровати, зарывшись головой в подушки широкого кресла, стояла на коленях Валентина, сотрясаясь от рыданий и заломив над головой стисну- тые, окаменевшие руки. Она отошла от окна и молилась вслух голосом, который тронул бы самое бесчувственное сердце; слова слетали с ее губ, торопливые, бессвязные, невнятные, - такая жгучая боль сжимала ей горло. Лунный свет, пробиваясь сквозь решетчатые ставни, заставил померкнуть пламя свечи и обливал печальной синевой эту горестную картину. Моррель не выдержал; он не отличался особой набожностью, не легко поддавался впечатлениям, но видеть Валентину страдающей, плачущей, лома- ющей руки - это было больше, чем он мог вынести молча. Он вздохнул, про- шептал ее имя, и лицо, залитое слезами, с отпечатками от бархатной обив- ки кресла, лицо Магдалины Кореджо обратилось к нему. Валентина не удивилась, увидев его. Для сердца, переполненного беско- нечным отчаянием, не существует более волнений. Моррель протянул возлюбленной руку. Валентина вместо всякого объяснения, почему она не вышла к нему, по- казала ему на труп, простертый под погребальным покровом, и снова зары- дала. Оба они не решались заговорить в этой комнате. Каждый боялся нарушить это безмолвно, словно где-то в углу стояла сама смерть, повелительно приложив палец к губам. Валентина решилась первая. - Как вы сюда вошли, мой друг? - сказала она. - Увы! я бы сказала вам: добро пожаловать! - если бы не смерть отворила вам двери этого до- ма. - Валентина, - сказал Моррель дрожащим голосом, сжимая руки, - я ждал с половины девятого; вас все не было, я встревожился, перелез через ог- раду, проник в сад; и вот разговор об этом несчастье... - Какой разговор? Моррель вздрогнул; он вспомнил все, о чем говорили доктор и Вильфор, и ему почудилось, что он видит под простыней эти сведенные руки, окоче- нелую шню, синие губы. - Разговор ваших слуг, - сказал он, - объяснил мне все. - Но ведь прийти сюда - значило погубить нас, мой друг, - сказала Ва- лентина без ужаса и без гнева. - Простите меня, - сказал тем же тоном Моррель, - я сейчас уйду. - Пет, - сказала Валентина, - вас могут встретить, останьтесь здесь. - По если сюда придут? Валентина покачала головой. - Никто по придет, - сказала она, - будьте спокойны, вот паша защита. И она указала на очертания тола под простыней. - А что д'Эпине? Скажите, умоляю вас, - продолжал Моррель. - Он явился, чтобы подписать договор, в ту самую минуту, когда бабуш- ка испускала последний вздох. - Ужасно! - сказал Моррель с чувством эгоистической радости, так как подумал, что из-за этой смерти свадьба будет отложена на неопределенное время. Но он был тотчас же наказан за свое себялюбие. - И что вдвойне тяжело, - продолжала Валентина, - моя бедная, милая бабушка приказала, умирая, чтобы эта свадьба состоялась как можно ско- рее; господи, она думала меня защитить, и она тоже действовала против меня! - Слышите? - вдруг проговорил Моррель. Они замолчали. Слышно было, как открылась дверь, и паркет коридора и ступени лестни- цы заскрипели под чьими-то шагами. - Это мой отец вышел из кабинета, - сказала Валентина. - И провожает доктора, - прибавил Моррель. - Откуда вы знаете, что это доктор? - спросила с удивлением Валенти- на. - Просто догадываюсь, - сказал Моррель. Валентина взглянула на пего. Между тем слышно было, как закрылась парадная дверь. Затем Вильфор пошел запереть на ключ дверь в сад, после чего вновь поднялся по лестни- це. Дойдя до передней, он на секунду остановился, по-видимому, не зная, идти ли к себе или в комнату госпожи де Сен-Меран. Моррель поспешно спрятался за портьеру. Валентина даже не шевельнулась, словно ее великое горе вознесло ее выше обыденных страхов. Вильфор прошел к себе. - Теперь, - сказала Валентина, - вам уже не выйти ни через парадную дверь, не через ту, которая ведет в сад. Моррель растерянно посмотрел на нее. - Теперь есть только одна возможность и верный выход, - продолжала она, - через комнаты дедушки. Она поднялась. - Идем, - сказала она. - Куда? - спросил Максимилиан. - К дедушке. - Мне идти к господину Нуартье? - Да. - Подумайте, Валентина! - Я думала об этом уже давно. У меня на всем свете остался только один друг, и мы оба нуждаемся в нем... Идем же. - Будьте осторожны, Валентина, - сказал Моррель, не решаясь повино- ваться, - будьте осторожны; теперь я вижу, какое безумие, что я пришел сюда. А вы уверены, дорогая, что вы сейчас рассуждаете здраво? - Вполне, - сказала Валентина, - мне совестно только оставить бедную бабушку, я обещала охранять ее. - Смерть для каждого священна, Валентина, - сказал Моррель. - Да, - ответила молодая девушка, - к тому же это не надолго. Пойдем. Валентина прошла коридор и спустилась по маленькой лестнице, ведущей к Нуартье, Моррель на цыпочках следовал за ней. На площадке около комна- ты они встретили старого слугу. - Барруа, - сказала Валентина, - закройте за нами дверь и никого не впускайте. И она вошла первая. Нуартье все еще сидел в кресле, прислушиваясь к малейшему шуму; от Барруа он знал обо всем, что произошло, и жадным взором смотрел на дверь; он увидел Валентину, и глаза его блеснули. В походке девушки и в ее манере держаться было что-то серьезное и торжественное. Это поразило старика. В его глазах появилось вопроси- тельное выражение. - Милый дедушка, - заговорила она отрывисто, - выслушай меня внима- тельно. Ты знаешь, бабушка СенМеран час назад скончалась. Теперь, кроме тебя, нет никого на свете, кто любил бы меня. Выражение бесконечной нежности мелькнуло в глазах старика. - Ведь правда, тебе одному я могу доверить свое горе и свои надежды? Паралитик сделал знак, что да. Валентина взяла Максимилиана за руку. - В таком случае, - сказала она, - посмотри хорошенько на этого чело- века. Старик испытующе и слегка удивленно посмотрел па Морреля. - Это Максимилиан Моррель, сын почтенного марсельского негоцианта, о котором ты, наверно, слышал. - Да, - показал старик. - Это незапятнанное имя, и Максимилиан украсит его славой, потому что в тридцать лет он уже капитан спаги, кавалер Почетного легиона. Старик показал, что помнит это. - Так вот, дедушка, - сказала Валентина, опускаясь на колени перед стариком и указывая на Максимилиана, - я люблю его и буду принадлежать только ему! Если меня заставят выйти замуж за другого, я умру или убью себя. В глазах паралитика был целый мир взволнованных мыслей. - Тебе нравится Максимилиан Моррель, правда, дедушка? - спросила Ва- лентина. - Да, - показал неподвижный старик. - И ты можешь нас защитить, нас, твоих детей, от моего отца? Нуартье устремил свой вдумчивый взгляд на Морреля, как бы говоря: "Это смотря по обстоятельствам". Максимилиан понял. - Мадемуазель, - сказал он, - в комнате вашей бабушки вас ждет свя- щенный долг; разрешите мне побеседовать несколько минут с господином Ну- артье? - Да, да, именно этою я и хочу, - сказали глаза старика. Потом он с беспокойством взглянул на Валентину. - Ты хочешь спросить, как он поймет тебя, дедушка? - Да. - Не беспокойся; мы так часто говорили о тебе, что он отлично знает, как я с тобой разговариваю. - И, обернувшись к Максимилиану с очарова- тельной улыбкой, хоть и подернутой глубокой печалью, она добавила: - Он знает все, что я знаю. С этими словами Валентина поднялась с колец, придвинула Моррелю стул и велела Барруа никого не впускать; затем нежно поцеловав деда и грустно простившись с Моррелем, она ушла. Тогда Моррель, чтобы доказать Нуартье, что он пользуется доверием Ва- лентины и знает все их секреты, взял словарь, перо и бумагу и положил все это на стол, подле лампы. - Прежде всего, - сказал он, - разрешите мне, сударь, рассказать вам, кто я такой, как я люблю мадемуазель Валентину и каковы мои намерения. - Я слушаю, - показал Нуартье. Внушительное зрелище представлял этот старик, казалось бы, бесполез- ное бремя для окружающих, ставший таинственным защитником, единственной опорой, единственным судьей двух влюбленных, молодых, красивых, сильных, едва вступающих в жизнь. Весь его вид, полный необычайного благородства и суровости, глубоко подействовал на Морреля, и он начал говорить с дрожью в голосе. Он рассказал, как познакомился с Валентиной, как полюбил ее и как Ва- лентина, одинокая и несчастная, согласилась принять его преданность. Он рассказал о своих родных, о своем положении, о своем состоянии; и не раз, когда он вопросительно взглядывал на паралитика, тот взглядом гово- рил ему: - Хорошо, продолжайте. - Вот, сударь, - сказал Моррель, окончив первую часть своею рассказа, - я поведал вам о своей любви и о своих надеждах. Рассказывать ли теперь о наших планах? - Да, - показал старик. - Итак, вот на чем мы порешили. И он рассказал Нуартье: как ждал в огороде кабриолет, как он собирал- ся увезти Валентину, отвезти ее к своей сестре, обвенчаться с ной и в почтительном ожидании надеяться на прощение господина де Вильфор. - Нет, - показал Нуартье. - Нет? - спросил Моррель. - Значит, так поступать не следует? - Нот. - Вы не одобряете этот план? - Нот. - Тогда есть другой способ, - сказал Моррель. Взгляд старика спросил: какой? - Я отправлюсь к Францу д'Эпине, - продолжал Максимилиан, - я рад, что могу вам это сказать в отсутствие мадемуазель де Вильфор, - и буду вести себя так, что ему придется поступить, как порядочному человеку. Взгляд Нуартье продолжал спрашивать. - Вам угодно знать, что я сделаю? - Да. - Вот что. Как я уже сказал, я отправлюсь к нему и расскажу ему об узах, связывающих меня с мадемуазель Валентиной. Если он человек чуткий, он сам откажется от руки своей невесты, и с этого часа я до самой своей смерти буду ему проданным и верным другом. Если же он не согласится на это из соображений выгоды или из гордости, нелепой после того, как я до- кажу ему, что это будет насилием над моей нареченной женой, что Валенти- на любит меня и никогда не полюбит никого другого, тогда я буду с ним драться, предоставив ему все преимущества, и я убью его, или он убьет меня. Если я его убью, он не сможет жениться на Валентине; если он меня убьет, я убежден, что Валентина за него не выйдет. Нуартье с величайшей радостью смотрел на это благородное и открытое лицо; оно отражало все чувства, о которых говорил Моррель, и подкрепляло их своим прекрасным выражением, как краски усиливают впечатление от твердого и верного рисунка. Однако, когда Моррель кончил, Нуартье несколько раз закрыл глаза, что у пего, как известно, означало отрицание. - Нет? - сказал Моррель. - Значит, вы не одобряете этот план, как и первый? - Да, не одобряю, - показал старик. - Но что же тогда делать, сударь? - спросил Моррель. - Последними словами госпожи де Сен-Меран было приказание не откладывать свадьбу ее внучки; неужели я должен дать этому свершиться? Нуартье остался недвижим. - Понимаю, - сказал Моррель, - я должен ждать. - Да. - Но всякая отсрочка погубит пас, сударь. Валентина одна по в силах бороться, и ее принудят, как ребенка. Я чудом попал сюда и узнал, что здесь происходит; я чудом оказался у вас, но могу же я все-таки рассчи- тывать, что счастливый случай снова поможет мне. Поверьте, возможен только какой-нибудь из двух выходов, которые я предложил, - простите мне такую самоуверенность. Скажите мне, который из них вы предпочитаете? Разрешаете ли вы мадемуазель Валентине довериться моей чести? - Нет. - Предпочитаете ли вы, чтобы я отправился к господину д'Эпине? - Нет. - Но, господи, кто же тогда окажет нам помощь, которой мы просим у неба? В глазах старика мелькнула улыбка, как бывало всякий раз, когда ему говорили о небе. Старый якобинец все еще был атеистом. - Счастливый случай? - продолжал Моррель. - Нет. - Вы? - Да. - Вы? - Да, - повторил старик. - Вы хорошо понимаете, о чем я спрашиваю, сударь? Простите мою нас- тойчивость, но от вашего ответа зависит моя жизнь: наше спасение придет от вас? - Да. - Вы в этом уверены? - Да. - Вы ручаетесь? - Да. И во взгляде, утверждавшем это, было столько твердости, что нельзя было сомневаться в воле, если не во власти. - О, благодарю вас, тысячу раз благодарю! Но, сударь, если только бог чудом не вернет вам речь и движение, каким образом сможете вы, прикован- ный к этому креслу, немой и неподвижный, воспротивиться этому браку? Улыбка осветила лицо старика, странная улыбка глаз на этом неподвиж- ном лице. - Так, значит, я должен ждать? - спросил Моррель. - Да. - А договор? Глаза снова улыбнулись. - Неужели вы хотите сказать, что он не будет подписан? - Да, - показал Нуартье. - Так, значит, договор даже не будет подписан! - воскликнул Моррель. - О, простите меня! Ведь можно сомневаться, когда тебе объявляют об ог- ромном счастье: договор не будет подписан? - Нет, - ответил паралитик. Несмотря на это, Моррель все еще не верил. Это обещание беспомощного старика было так странно, что его можно было приписать не силе воли, а телесной немощи: разве не естественно, что безумный, не ведающий своего безумия, уверяет, будто может выполнить то, что превосходит его силы? Слабый толкует о неимоверных тяжестях, которые он поднимает, робкий - о великанах, которых он побеждает, бедняк - о сокровищах, которыми он вла- деет, самый ничтожный поселянин, в своей гордыне, мнит себя Юпитером. Понял ли Нуартье колебания Морреля, или не совсем поверил высказанной им покорности, по только он пристально посмотрел на него. - Что вы хотите, сударь? - спросил Моррель. - Чтобы я еще раз пообе- щал вам ничего не предпринимать? Взор Нуартье оставался твердым и неподвижным, как бы говоря, что это- го ему недостаточно; потом этот взгляд скользнул с лица на руку. - Вы хотите, чтобы я поклялся? - спросил Максимилиан. - Да, - так же торжественно показал паралитик, - я этого хочу. Моррель понял, что старик придает большое значение этой клятве. Он протянул руку. - Клянусь честью, - сказал он, - что прежде, чем предпринять что-либо против господина д'Эпине, я подожду вашего решения. - Хорошо, - показал глазами старик. - А теперь, сударь, - спросил Моррель, - вы желаете, чтобы я удалил- ся? - Да. - Не повидавшись с мадемуазель Валентиной? - Да. Моррель поклонился в знак послушания. - А теперь, - сказал он, - разрешите вашему сыну поцеловать вас, как вас поцеловала дочь? Нельзя было ошибиться в выражении глаз Нуартье. Моррель прикоснулся губами ко лбу старика в том самом месте, которого незадолго перед том коснулись губы Валентины. Потом он еще раз поклонился старику и вышел. На площадке он встретил старого слугу, предупрежденного Валентиной; тот ждал Морреля и провел его по извилистому темному коридору к ма- ленькой двери, выходящей в сад. Очутившись в саду, Моррель добрался до ворот; хватаясь за ветви рас- тущего рядом дерева, он в один миг вскарабкался на ограду и через секун- ду спустился по своей лестнице в огород с люцерной, где его ждал кабрио- лет. Он сел в него и, совсем разбитый после пережитых волнений, но с более спокойным сердцем, вернулся около полуночи на улицу Меле, бросился на постель и уснул мертвым сном. XVII. СКЛЕП СЕМЬИ ВИЛЬФОР Через два дня, около десяти часов утра, у дверей г-па де Вильфор тес- нилась внушительная толпа, а вдоль предместья Сент-Оноро и улицы де-ла-Пепиньер тянулась длинная вереница траурных карет и частных экипа- жей. Среди этих экипажей выделялся своей формой один, совершивший, по-ви- димому, длинный путь. Это было нечто вроде фургона, выкрашенного в чер- ный цвет; он прибыл к месту сбора одним из первых. Оказалось, что, по странному совпадению, в этом экипаже как раз при- было тело маркиза де Снп-Меран и что все, кто явился проводить одного покойника, будут провожать двух. Провожающих было немало: маркиз де Сен-Меран, один из самых ревност- ных и преданных сановников Людовика XVIII и Карла X, сохранил много дру- зей, и они вместо с темп, кого общественные приличия связывали с Вильфо- ром, составили многолюдное сборище. Немедленно сообщили властям, и было получено разрешение соединить обе процессии в одну. Второй катафалк, отделанный с такой же похоронной пыш- ностью, был доставлен к дому королевского прокурора, и гроб перенесли с почтового фургона на траурную колесницу. Оба тела должны были быть преданы земле на кладбище Пер-Лашез, где Вильфор уже давно соорудил склеп, предназначенный для погребения всех членов его семьи. В этом склепе уже лежало тело бедной Рене, с которой теперь, после десятилетней разлуки, соединились ее отец и мать. Париж, всегда любопытный, всегда приходящий в волнение при виде пыш- ных похорон, в благоговейном молчании следил за великолепной процессией, которая провожала к месту последнего упокоения двух представителей ста- рой аристократии, прославленных своей приверженностью к традициям, вер- ностью своему кругу и непоколебимой преданностью своим принципам. Сидя вместе в траурной карете, Бошан, Альбер и ШатоРено обсуждали эту внезапную смерть. - Я видел госпожу де Сен-Меран еще в прошлом году в Марселе, - гово- рил Шато-Рено, - я тогда возвращался из Алжира. Этой женщине суждено бы- ло, кажется, прожить сто лет: удивительно деятельная, с таким цветущим здоровьем и ясным умом. Сколько ей было лет? - Шестьдесят шесть, - отвечал Альбер, - по крайней мере так мне гово- рил Франц. Но ее убила не старость, а горе, ее глубоко потрясла смерть маркиза; говорят, что после его смерти ее рассудок был не совсем в по- рядке. - Но отчего она в сущности умерла? - спросил Бошан. - От кровоизлияния в мозг как будто или от апоплексического удара. Или это одно и то же? - Приблизительно. - От удара? - повторил Бошан. - Даже трудно поверить. Я раза два ви- дел госпожу де Сен-Меран, она была маленькая, худощавая, нервная, но от- нюдь не полнокровная женщина. Апоплексический удар от горя - редкость для людей такого сложения. - Во всяком случае, - сказал Альбер, - какова бы ни была болезнь, ко- торая се убила, или доктор, который ее уморил, но господин де Вильфор, или, вернее, мадемуазель Валентина, или, еще вернее, мой друг Франц те- перь - обладатель великолепного наследства: восемьдесят тысяч ливров го- дового дохода, по-моему. - Это наследство чуть ли не удвоится после смерти этого старого яко- бинца Нуартье. - Вот упорный дедушка! - сказал Бошан. - Тепасет propositi virum [56]. Он, наверно, побился об заклад со смертью, что похоронит всех сво- их наследников. И, право же, он этого добьется. Видно, что он тот самый член Конвента девяносто третьего года, который сказал в тысяча восемьсот четырнадцатом году Наполеону: "Вы опускаетесь, потому что ваша империя - молодой стебель, утомлен- ный своим ростом; обопритесь па республику, дайте хорошую конституцию и вернитесь на поля сражений, - и я обещаю вам пятьсот тысяч солдат, вто- рое Маренго и второй Аустерлиц. Идеи не умирают, ваше величество, они порою дремлют, но они просыпаются еще более сильными, чем были до сна". - По-видимому, - сказал Альбер, - для него люди то же, что идеи. Я только хотел бы знать, как Франц д'Эпине уживется со стариком, который не может обойтись без его жены. Но где же Франц? - Да он в первой карет