графа Монте-Кристо. Если вслед за звуком этого имени не появлялся сам граф, тягостное ощущение усилива- лось; напротив, когда граф появлялся, его открытое лицо, его блестящие глаза, его изысканная любезность, даже галантность по отношению к г-же Данглар быстро рассеивали последнюю тень тревоги. Баронессе казалось не- возможным, что человек, внешне столь очаровательный, мог питать относи- тельно нее какие-либо дурные намерения; впрочем, даже самые испорченные души не допускают, что возможно зло, не обоснованное какой-нибудь выго- дой; бесцельное и беспричинное зло претит, как уродство. Монте-Кристо вошел в тот будуар, куда мы уже однажды приводили наших читателей и где сейчас баронесса неспокойным взглядом скользила по ри- сункам, которые ей передала дочь, предварительно посмотрев их вместе с Кавальканти-сыном. Его появление произвело свое обычное действие, и, встревоженная сначала звуком его имени, баронесса встретила его улыбкой. Он, со своей стороны, одним взглядом охватил всю эту сцену. Рядом с баронессой, полулежавшей на козетке, сидела Эжени, а перед ней стоял Кавальканти. Кавальканти, весь в черном, как гетевский герой, в лакированных баш- маках и белых шелковых носках со стрелкой, проводил довольно белой и вы- холенной рукой по своим светлым волосам, сверкая бриллиантом, который, не устояв перед искушением и невзирая на советы Монте-Кристо, тщеславный молодой человек надел на мизинец. Это движение сопровождалось убийственными взглядами в сторону мадему- азель Данглар и вздохами, летевшими по тому же адресу, что и взгляды. Мадемуазель Данглар была верна себе - то есть прекрасна, холодна и насмешлива. Ни один из взглядов, ни один из вздохов Андреа не ускользал от нее; казалось, они ударялись о панцирь Миневры, панцирь, который, по утверждению некоторых философов, порою облекает грудь Сафо. Эжени холодно поклонилась графу и воспользовалась завязавшимся разго- вором, чтобы удалиться в гостиную, предназначенную для ее занятий; отту- да вскоре послышались два громких и веселых голоса, вперемежку со звука- ми рояля, из чего Монте-Кристо мог заключить, что мадемуазель Данглар обществу его и г-на Кавальканти предпочла общество мадемуазель Луизы д'Армильи, своей учительницы пения. Между тем граф, который разговаривал с г-жой Данглар и казался очаро- ванным беседой с ней, сразу заметил озабоченность Андреа Кавальканти: тот время от времени подходил к двери послушать музыку и, не решаясь пе- реступить порог, жестами выражал свое восхищение. Вскоре вернулся домой банкир. Правда, его первый взгляд принадлежал Монте-Кристо, но второй он бросил на Андреа. Что касается супруги, то он поздоровался с нею точно так, как иные мужья обычно здороваются со своими женами, о чем холостяки смогут соста- вить себе представление лишь тогда, когда будет издано очень пространное описание брачных отношений. - Разве наши барышни не пригласили вас заняться музыкой вместе с ни- ми? - спросил Данглар Андреа. - Увы, нет, сударь, - отвечал Андреа с еще более проникновенным вздо- хом, чем прежние. Данглар немедленно подошел к двери и распахнул ее. Присутствующие увидели двух девушек, сидящих за роялем вдвоем на од- ной табуретке. Они аккомпанировали себе каждая одной рукой, - собствен- ная их выдумка, в которой они достигли замечательного искусства. Мадемуазель д'Армильи, представлявшая в эту минуту вместе с Эжени в рамке открытой двери одну из тех живых картин, которые так любят в Гер- мании, была очень хороша собой, или, вернее, очаровательно мила. Она бы- ла маленькая, тоненькая и золотоволосая, как фея, с длинными локонами, падавшими ей на шею, немного слишком длинную, как у мадонн Перуджино, и с подернутыми дымкой усталости глазами. Говорили, что у нее слабые лег- кие и что, подобно Антонии из "Кремонской скрипки", она в один прекрас- ный день умрет во время пения. Монте-Кристо бросил быстрый любопытный взор в этот гинекей; он в пер- вый раз видел мадемуазель д'Армильи, о которой он так часто слышал в этом доме. - А что же мы? - спросил банкир свою дочь. - Нас отвергают? Затем он провел Андреа в гостиную и, случайно или с умыслом, притво- рил за ним дверь таким образом, что с того места, где сидели Монте-Крис- то и баронесса, ничего не было видно; но так как барон прошел туда сле- дом за Андреа, то г-жа Данглар, по-видимому, не обратила на это обстоя- тельство никакого внимания. Вскоре граф услышал голос Андреа, поющего под аккомпанемент рояля ка- кую-то корсиканскую песню. В то время как граф с улыбкой слушал эту песню, забывая Андреа и вспоминая Бенедетто, г-жа Данглар восхищенно рассказывала ему о самооб- ладании ее мужа, который в это утро потерял из-за банкротства какой-то миланской фирмы триста или четыреста тысяч франков. И в самом деле, барон заслуживал восхищения; если бы граф не услышал этого от баронессы или но узнал одним из тех способов, которыми он узна- вал все, то по лицу барона он ни о чем бы не догадался. "Вот как! - подумал Монте-Кристо. - Ему уже приходится скрывать свои потери; еще месяц назад он ими хвастался". Вслух он сказал: - Но, сударыня, господин Данглар такой знаток биржи, он всегда сумеет возместить на ней все, что потеряет в другом месте. - Я вижу, вы разделяете всеобщее заблуждение, - сказала г-жа Данглар. - Какое заблуждение? - спросил Монте-Кристо. - Все думают, что господин Данглар играет на бирже, но это неправда. - Ах, в самом деле, сударыня, я вспоминаю, что господин Дебрэ говорил мне... Кстати, куда это девался господин Дебрэ? Я его не видел уже дня три-четыре. - Я тоже, - сказала г-жа Данглар с изумительным апломбом. - Но вы на- чали что-то говорить и не докончили. - О чем же я говорил? - Что Дебрэ сказал вам... - Да, верно; Дебрэ сказал, что это вы поклоняетесь демону азарта. - Да, признаюсь, одно время так и было, - сказала г-жа Данглар, - но теперь меня это больше не занимает. - И напрасно, сударыня. Знаете, ведь судьба изменчива, а в спекуляци- ях все зависит от удачи и неудачи. Будь я женщиной, да еще женой банки- ра, как бы я ни верил в счастье своего мужа, я бы непременно составил себе независимое состояние, даже если бы мне для этого пришлось доверить свои интересы незнакомым ему рукам. Госпожа Данглар невольно вспыхнула. - Да вот, например, - сказал Монте-Кристо, делая вид, что ничего не заметил, - вы слышали об удачной комбинации, которую вчера проделали с неаполитанскими бонами? - У меня их нет, - быстро ответила баронесса, - и даже никогда не бы- ло; но, право, мы уже достаточно поговорили о бирже, граф; словно мы с вами два маклера. Поговорим лучше об этих несчастных Вильфорах, которых так преследует судьба. - А что с ними случилось? - спросил Монте-Кристо с полнейшей наив- ностью. - Да вы же знаете, господин де Сен-Меран умер через три или четыре дня после своего отъезда, а теперь умерла маркиза, через три или четыре дня после своего приезда. - Ах, да, я слышал об этом, - сказал Монте-Кристо. - Но, как говорит Клавдий Гамлету, это закон природы: отцы их умерли раньше их, и им приш- лось их оплакивать; они умрут раньше своих сыновей, и их будут оплаки- вать их сыновья. - Но это еще не все. - Как, не все? - Нет. Вы знаете, они собирались выдать замуж свою дочь... - Да, за господина Франца д'Эпипе... Разве свадьба расстроилась? - Говорят, вчера утром Франц вернул им слово. - Да неужели?.. А какая причина разрыва? - Неизвестно. - Что вы говорите, боже милостивый! А как переносит все эти несчастья господин де Вильфор? - По своему обыкновению - как философ. В эту минуту возвратился Данглар. - Что это, - сказала баронесса, - вы оставляете господина Кавальканти одного с вашей дочерью? - А мадемуазель д'Армильи, - сказал барон, - за кого вы ее считаете? Затем он обернулся к Монте-Кристо: - Милейший молодой человек этот князь Кавальканти, правда, граф?.. Только князь ли он? - За это я не поручусь, - сказал Монте-Кристо. - Мне представили его отца как маркиза, так что он, по-видимому, граф; но мне кажется, он и сам не особенно претендует на княжеский титул. - Почему же? - сказал банкир. - Если он князь, то ему нечего это скрывать. У каждого свои права. Не люблю, когда отрицают свое происхож- дение. - Ну, вы известный демократ, - сказал с улыбкой Монте-Кристо. - Но послушайте, - сказала баронесса, - в какое положение вы себя ставите, если бы вдруг приехал де Морсер, он застал бы господина Ка- вальканти в комнате, куда ему, жениху Эжени, никогда не разрешалось вхо- дить. - Вы совершенно верно сказали "вдруг", - возразил банкир. - По совес- ти говоря, мы его так редко видим, что он, можно сказать, действительно появляется у нас только вдруг. - Словом, если бы он явился и увидел этого молодого человека подле вашей дочери, он мог бы остаться недоволен. - Недоволен, он? Вы сильно ошибаетесь! Господин виконт не оказывает нам чести ревновать свою невесту, он ее не так сильно любит. Да и что мне за дело, будет он недоволен или нет? - Однако наши отношения... - Ах, наши отношения; угодно вам знать, какие у нас с ним отношения? На балу, который давала его мать, он только один раз танцевал с моей до- черью, а господин Кавальканти три раза танцевал с ней, и он этого даже не заметил. - Господин виконт Альбер де Морсер! - доложил камердинер. Баронесса поспешно встала. Она хотела пройти в маленькую гостиную, чтобы предупредить дочь, но Данглар удержал ее за руку. - Оставьте, - сказал он. Она удивленно взглянула на него. Монте-Кристо сделал вид, что не заметил этой сцены. Вошел Альбер: он был очень красив и очень весел. Он непринужденно поклонился баронессе, фамильярно Данглару и дружелюбно Монте-Кристо; по- том обернулся к баронессе: - Позвольте спросить вас, сударыня, - сказал он, - как себя чувствует мадемуазель Данглар? - Отлично, сударь, - быстро ответил Данглар, - она сейчас занимается музыкой в своей маленькой гостиной вместе с господином Кавальканти. Альбер остался спокойным и равнодушным; быть может, в нем и шевельну- лось что-то вроде досады, но он чувствовал, что Монтекристо смотрит на него. - У господина Кавальканти прекрасный тенор, а у мадемуазель Эжени ве- ликолепное сопрано, не говоря уже о том, что она играет на рояле, как Тальборг. Это, должно быть, очаровательный концерт. - Во всяком случае они прекрасно спелись, - сказал Данглар. Альбер, казалось, не заметил этой двусмысленности, настолько грубой, что г-жа Данглар покраснела. - Я тоже музыкант, - продолжал он, - так по крайней мере утверждали мои учителя; но вот странно, я никогда не мог ни с кем спеться, с сопра- но даже меньше, чем с какими-нибудь другими голосами. Данглар кисло улыбнулся, как бы говоря: "Да рассердись же!" - Так что вчера, - сказал он, видимо, все-таки надеясь добиться свое- го, - князь и моя дочь вызвали общее восхищение. Разве вы вчера не были у нас, сударь? - Какой князь? - спросил Альбер. - Князь Кавальканти, - отвечал Данглар, упорно величавший Андреа этим титулом. - Ах, простите, - сказал Альбер, - я не знал, что он князь. Так вчера князь Кавальканти пел вместе с мадемуазель Эжени? Поистине это должно было быть восхитительно, я страшно жалею, что не слышал их. Но я не мог воспользоваться вашим приглашением, мне пришлось сопровождать мою мать к старой баронессе Шато-Рено, где поли немцы. Затем, после небольшого молчания, он спросил, как ни в чем не бывало: - Могу ли я засвидетельствовать свое почтение мадемуазель Данглар? - Нет, подождите, умоляю вас, - сказал банкир, останавливая его, - послушайте, эта каватина прелестна - та, та, та, ти, та, ти, та, та; это восхитительно, сейчас конец... еще секунда; прекрасно! браво, браво, браво! И банкир принялся неистово аплодировать. - В самом деле, - сказал Альбер, - это превосходно, нельзя лучше по- нимать музыку своей родной страны, чем понимает князь Кавальканти. Ведь вы сказали "князь", если не ошибаюсь? Впрочем, если он и не князь, его сделают князем, в Италии это не трудно. Но вернемся к нашим восхити- тельным певцам Вам следовало бы доставить нам всем удовольствие, госпо- дин Данглар: не предупреждая о том, что здесь есть посторонний, попроси- те мадемуазель Данглар и господина Кавальканти спеть что-нибудь еще. Так приятно наслаждаться музыкой немного издали, в тени, когда тебя никто не видит и ты сам ничего не видишь, не стесняешь исполнителя; тогда он мо- жет свободно отдаться влечению своего таланта и порывам своего сердца. На этот раз Данглар был сбит с толку хладнокровием Альбера. Он отвел Монте-Кристо в сторону. - Ну, что вы скажете о нашем влюбленном? - спросил он. - По-моему, он довольно холоден, это бесспорно. Но что поделаешь? Вы дали слово! - Да, конечно, я дал слово; но в чем? Отдать свою дочь человеку, ко- торый ее любит, а не человеку, который ее не любит. Посмотрите на него: холоден, как мрамор, надменен, как его отец; будь он хоть богат, будь у него состояние Кавальканти, можно было бы не обращать на это внимания. Говоря откровенно, я еще не спросил мнения дочери; но если бы у нее был хороший вкус... - Не знаю, - сказал Монте-Кристо, - быть может, симпатия к нему ос- лепляет меня, но уверяю вас, что виконт до Морсер очень милый молодой человек, который сделает вашу дочь счастливой и который рано или поздно чего-нибудь достигнет; ведь отец его занимает прекрасное положение. - Гм! - промычал Данглар. - Вы сомневаетесь? - Да вот, прошлое... темное прошлое. - Но прошлое отца не касается сына. - Совсем напротив! - Послушайте, не убеждайте себя в этом. Еще месяц назад вы считали Морсера превосходной партией. Поймите, я в отчаянии: ведь это у меня вы познакомились с этим молодым Кавальканти, я его совершенно не знаю, пов- торяю вам. - Но я его знаю, - сказал Данглар, - этого вполне достаточно. - Вы его знаете? Разве вы наводили о нем справки? - спросил Мон- те-Кристо. - А разве это так необходимо? Разве с первого взгляда не видно, с кем имеешь дело? Прежде всего он богат. - Я в этом не уверен. - Но ведь вы отвечаете за него? - Это пустяки, пятьдесят тысяч франков. - Он прекрасно образован. - Гм! - в свою очередь промычал Монте-Кристо. - Он музыкант. - Все итальянцы музыканты. - Знаете, граф, вы несправедливы к нему. - Да, признаюсь, меня огорчает, что, зная ваши обязательства по отно- шению к Морсерам, он становится поперек дороги, пользуясь тем, что бо- гат. Данглар засмеялся. - Вы слишком строги, - сказал он. - На свете всегда так бывает. - Однако ведь вы не можете идти на такой разрыл, дорогой господин Данглар; Морсеры рассчитывают на этот брак. - Разве? - Безусловно. - Тогда пусть они объяснятся. Вам бы следовало намекнуть об этом от- цу, дорогой граф, ведь вы у них так хорошо приняты. - Я? Где вы это видели? - Да хотя бы у них на балу. Помилуйте, графиня, гордая Мерседес, над- менная испанка, которая едва удостаивает разговором самых старых знако- мых, берет вас под руку, выходит с вами в сад, выбирает самые темные за- коулки и возвращается только через полчаса. - Ах, барон, барон, - сказал Альбер, - вы мешаете нам слушать; со стороны такого меломана это просто варварство! - Ничего, ничего, господин насмешник, - сказал Данглар. Потом он снова обернулся к Монте-Кристо. - Вы беретесь сказать это отцу? - Извольте, если вам так хочется. - Но на этот раз все должно быть ясно и определенно. Прежде всего он должен у меня просить руки моей дочери, назначить срок, объявить свои денежные условия; словом, либо мы окончательно сговоримся, либо разой- демся совсем; но, понимаете, никаких отсрочек! - Ну что ж! Он вступит в переговоры. - Я бы не сказал, что жду этого с особым удовольствием, но все-таки жду; банкир, знаете, должен быть рабом своего слова. И Данглар вздохнул так же тяжко, как за полчаса перед тем вздыхал Ка- вальканти-сын. - Браво, браво, браво! - крикнул Альбер, подражая банкиру и аплодируя только что кончившемуся романсу. Данглар начал косо посматривать на Альбера, когда ему что-то тихо до- ложили. - Я сейчас вернусь, - сказал банкир, обращаясь к Монте-Кристо, - по- дождите меня; быть может, мне еще придется вам кое-что сообщить. И он вышел. Баронесса воспользовалась отсутствием мужа, чтобы открыть дверь в гостиную дочери, и Андреа, сидевший у рояля вместе с мадемуазель Эжени, вскочил, как на пружинах. Альбер с улыбкой поклонился мадемуазель Данглар, которая, ничуть, ви- димо, не смутившись, ответила ему обычным холодным поклоном. Кавальканти явно чувствовал себя неловко; он поклонился Морсеру, и тот ответил на его поклон с самым дерзким видом. Затем Альбер рассыпался в похвалах голосу мадемуазель Данглар и выра- зил сожаление, что ему не удалось присутствовать на вчерашнем вечере, по всеобщему мнению столь удачном... Кавальканти, предоставленный самому себе, отвел в сторону Монте-Крис- то. - Вот что, - сказала г-жа Данглар, - хватит с нас музыки и комплимен- тов, пойдемте пить чай. - Идем, Луиза, - сказала мадемуазель Данглар своей подруге. Все перешли в соседнюю гостиную, где был приготовлен чай. В ту минуту, когда, следуя английской моде, гости уже оставляли ложки в своих чашках, дверь снова отворилась, и вошел Данглар, видимо очень взволнованный. МонтеКристо прежде всех заметил это волнение и вопроси- тельно посмотрел на банкира. - Я сейчас получил письмо из Греции, - сказал Данглар. - Поэтому вас и вызывали? - спросил граф. - Да. - Как поживает король Оттон? - спросил самым веселым тоном Альбер. Данглар косо взглянул на него и ничего не ответил, а Монте-Кристо от- вернулся, чтобы скрыть мелькнувшее на его лице и тотчас же исчезнувшее выражение жалости. - Мы выйдем вместе, хорошо? - сказал Альбер графу. - Да, если хотите, - ответил тот. Альбер не мог попять, чем был вызван взгляд банкира, поэтому он спро- сил Монте-Кристо, который это отлично понял: - Вы заметили, как он на меня посмотрел? - Да, - отвечал граф, - но разве в его взгляде было что-нибудь нео- бычное? - Еще бы, но что он хотел сказать, упомянув это письмо из Греции? - Откуда же я могу знать? - Да мне казалось, что вы имеете некоторое отношение к этой стране. Монте-Кристо улыбнулся, как улыбаются, когда хотят уклониться от от- вета. - Смотрите, - сказал Альбер, - он направляется к вам; я пойду к маде- муазель Данглар, похвалю ее камею; за это время папаша успеет поговорить с вами. - Уж если вы хотите хвалить, так по крайней мере похвалите ее голос, - сказал Монте-Кристо. - Ну нет, это бы всякий сделал. - Дорогой виконт, - сказал Монте-Кристо, - вы щеголяете своей дер- зостью. Альбер с улыбкой на устах направился к Эжени. Тем временем Данглар наклонился к уху графа. - Вы дали мне превосходный совет, - сказал он, - в этих двух словах: "Фернан" и "Янина" заключена ужасная история. - Да что вы! - сказал Монте-Кристо. - Да, я вам все расскажу. Но уведите отсюда этого юношу; его общество очень стеснительно для меня сейчас. - Я так и собирался сделать, мы выйдем вместе; вы по-прежнему хотите, чтобы я направил к вам его отца? - Более, чем когда-либо. - Хорошо. Граф кивнул Альберу. Они оба откланялись дамам и вышли: Альбер с видом полнейшего равноду- шия к высокомерию мадемуазель Данглар, а Монте-Кристо повторив г-же Данглар свой совет, что жене банкира следует быть предусмотрительной и обеспечить свое будущее. Поле битвы осталось за господином Кавальканти. XX. ГАЙДЕ Едва лошади графа завернули за угол бульвара, Альбер разразился таким громким смехом, что его нельзя было не заподозрить в искусственности. - Ну, вот, - сказал он графу, - теперь я хочу спросить вас, как спро- сил король Карл Девятый Екатерину Медичи после Варфоломеевской ночи: хо- рошо ли я, повашему, сыграл свою маленькую роль? - В каком смысле? - спросил Монте-Кристо. - Да в смысле водворения моего соперника в доме господина Данглара... - Какого соперника? - Как какого? Да Андреа Кавальканти, которому вы покровительствуете! - Оставьте глупые шутки, виконт; я нисколько не покровительствую Анд- реа, во всяком случае не у господина Данглара. - И я упрекнул бы вас за это, если бы молодой человек нуждался в пок- ровительстве. Но, к счастью для меня, он в этом не нуждается. - Как, вам разве кажется, что он ухаживает? - Ручаюсь вам: он закатывает глаза, как воздыхатель, и распевает, как влюбленный; он грезит о руке надменной Эжени. Смотрите, я заговорил сти- хами! Честное слово, я в этом неповинен. Но все равно, я повторяю: он грезит о руке надменной Эжени. - Не все ли это равно, если думают только о вас? - Не скажите, дорогой граф; обе были со мной суровы. - Как так обе? - Очень просто: мадемуазель Эжени едва удостаивала меня ответом, а мадемуазель д'Армильи, ее наперсница, мне вовсе не отвечала. - Да, но отец обожает вас, - сказал Монте-Кристо. - Он? Наоборот, он всадил мне в сердце тысячу кинжалов; правда, кин- жалов с лезвием, уходящим в рукоятку, какие употребляют на сцене, но сам он их считает настоящими. - Ревность - признак любви. - Да, но я не ревную. - Зато он ревнует. - К кому? К Дебрэ? - Нет, к вам. - Ко мне? Держу пари, что не пройдет недели, как он велит меня не принимать. - Ошибаетесь, дорогой виконт. - Чем вы докажете? - Вам нужны доказательства? - Да. - Я уполномочен просить графа де Морсер явиться с окончательным пред- ложением к барону. - Кем уполномочены? - Самим бароном. - Но, дорогой граф, - сказал Альбер так вкрадчиво, как только мог, - ведь вы этого не сделаете, правда? - Ошибаетесь, Альбер, я это сделаю, я обещал. - Ну вот, - со вздохом сказал Альбер, - похоже, что вы непременно хо- тите меня женить. - Я хочу быть со всеми в хороших отношениях. Но, кстати о Дебрэ; я его больше не встречаю у баронессы. - Они поссорились. - С баронессой? - Нет, с бароном. - Так он что-нибудь заметил? - Вот это мило! - А вы думаете, он подозревал? - спросил МонтеКристо с очаровательной наивностью. - Ну и ну! Да откуда вы явились, дорогой граф? - Из Конго, скажем. - Это еще не так далеко. - Откуда мне знать нравы парижских мужей? - Ах, дорогой граф, мужья везде одинаковы; раз вы изучили эту челове- ческую разновидность в какой-нибудь одной стране, вы знаете всю их поро- ду. - Но тогда из-за чего Данглар и Дебрэ могли рассориться? Они как буд- то так хорошо ладили, - сказал Монте-Кристо, снова изображая наивность. - В том-то и дело, здесь уже начинаются тайны Изиды, а в них я не посвящен. Когда Кавальканти-сын станет членом их семьи, вы его спросите. Экипаж остановился. - Вот мы и приехали, - сказал Монте-Кристо, - сейчас только половина одиннадцатого, зайдите ко мне. - С большим удовольствием. - Мой экипаж отвезет вас потом домой. - Нет, спасибо, моя карета должна была ехать следом. - Да, вот она, - сказал Монте-Кристо, выходя из экипажа. Они вошли в дом; гостиная была освещена, и они прошли туда. - Подайте нам чаю, Батистен, - приказал МонтеКристо. Батистен молча вышел из комнаты. Через две секунды он вернулся, неся уставленный всем необходимым поднос, который, как это бывает в волшебных сказках, словно явился из-под земли. - Знаете, - сказал Альбер, - меня восхищает не ваше богатство, - быть может, найдутся люди и богаче вас; не ваш ум, - если Бомарше был и не умнее вас, то во всяком случае столь же умен; но меня восхищает ваше умение заставить служить себе - безмолвно, в ту же минуту, в ту же се- кунду, как будто по вашему звонку угадывают, чего вы хотите, и как будто то, чего вы захотите, всегда наготове. - В этом есть доля правды. Мои привычки хорошо изучены. Вот сейчас увидите; не угодно ли вам чего-нибудь за чаем? - Признаться, я не прочь покурить. Монте-Кристо подошел к звонку и ударил один раз. Через секунду открылась боковая дверь, и появился Али, неся две длин- ные трубки, набитые превосходным латакиэ. - Это прямо чудо, - сказал Альбер. - Вовсе нет, это очень просто, - возразил Монте-Кристо. - Али знает, что за чаем или кофе я имею привычку курить; он знает, что я просил чаю, знает, что я вернулся вместе с вами, слышит, что я зову его, догадывает- ся - зачем, и так как на его родине трубка - первый знак гостеприимства, то он вместо одного чубука и приносит два. - Да, конечно, всему можно дать объяснение, и все же только вы один... Но что это? И Морсер кивнул на дверь, из-за которой раздавались звуки, напоминаю- щие звуки гитары. - Я вижу, дорогой виконт, вы сегодня обречены слушать музыку; не ус- пели вы избавиться от рояля мадемуазель Данглар, как попадаете на лютню Гайде. - Гайде! Чудесное имя! Неужели не только в поэмах лорда Байрона есть женщины, которых зовут Гайде? - Разумеется; во Франции это имя встречается очень редко; но в Алба- нии и Эпире оно довольно обычно; оно означает целомудрие, стыдливость, невинность; такое же имя, как те, которые у вас дают при крещении. - Что за прелесть! - сказал Альбер. - Хотел бы я, чтобы паши францу- женки назывались мадемуазель Доброта, мадемуазель Тишина, мадемуазель Христианское Милосердие! Вы только подумайте, если бы мадемуазель Данг- лар звали не Клэр-Мари-Эжени, а мадемуазель Целомудрие-Скромность-Невин- ность Данглар! Вот был бы эффект во время оглашения! - Сумасшедший! - сказал граф. - Не говорите такие вещи так громко, Гайде может услышать. - Она рассердилась бы на это? - Нет, конечно, - сказал граф надменным тоном. - Она добрая? - спросил Альбер. - Это не доброта, а долг; невольница не может сердиться на своего господина. - Ну, теперь вы сами шутите! Разве еще существуют невольницы? - Конечно, раз Гайде моя невольница. - Нет, правда, вы все делаете не так, как другие люди, и все, что у вас есть, не такое, как у всех! Невольница графа Монте-Кристо! Во Фран- ции - это положение. При том, как вы сорите золотом, такое место должно приносить сто тысяч экю в год. - Сто тысяч экю! Бедная девочка имела больше. Она родилась среди сок- ровищ, перед которыми сокровища "Тысячи и одной ночи" - просто пустяки. - Так она в самом деле княжна? - Вот именно, и одна из самых знатных в своей стране. - Я так и думал. Но как же случилось, что знатная княжна стала не- вольницей? - А как случилось, что тиран Дионисий стал школьным учителем? Жребий войны, дорогой виконт, прихоть судьбы. - А ее происхождение - тайна? - Для всех - да; но не для вас, дорогой виконт, потому что вы мой друг и будете молчать, если пообещаете, правда? - Даю вам честное слово! - Вы слыхали историю янинского паши? - Али-Тебелина? Конечно, ведь мой отец приобрел свое состояние у него на службе. - Да, правда, я забыл. - А какое отношение имеет Гайде к Али-Тебелину? - Она всего-навсего его дочь. - Как, она дочь Али-паши? - И прекрасной Василики. - И она ваша невольница? - Да. - Как же так? - Да так. Однажды я проходил по константинопольскому базару и купил ее. - Это великолепно! С вами, дорогой граф, не живешь, а грезишь. Скажи- те, можно попросить вас, хоть это и очень нескромно... - Я слушаю вас. - Но раз вы показываетесь с ней, вывозите ее в Оперу... - Что же дальше? - Так я могу попросить вас об этом? - Можете просить меня о чем угодно. - Тогда, дорогой граф, представьте меня вашей княжне. - Охотно. Но только при двух условиях. - Заранее принимаю их. - Во-первых, вы никогда никому не расскажете об этом знакомстве. - Отлично. (Альбер поднял руку.) Клянусь в этом! - Во-вторых, вы ей не скажете ни слова о том, что ваш отец был на службе у ее отца. - Клянусь и в этом. - Превосходно, виконт; вы будете помнить обе свои клятвы, не правда ли? - О граф! - воскликнул Альбер. - Отлично. Я знаю, что вы человек чести. Граф снова ударил по звонку; вошел Али. - Предупреди Гайде, - сказал ему граф, - что я приду к ней пить кофе, и дай ей понять, что я прошу у нее разрешения представить ей одного из моих друзей. Али поклонился и вышел. - Итак, условимся: никаких прямых вопросов, дорогой виконт. Если вы хотите что-либо узнать, спрашивайте у меня, а я спрошу у нее. - Условились. Али появился в третий раз и приподнял драпировку в знак того, что его господин и Альбер могут войти. - Идемте, - сказал Монте-Кристо. Альбер провел рукой по волосам и подкрутил усы, а граф снова взял в руки шляпу, надел перчатки и прошел с Альбером в покои, которые, как верный часовой, охранял Али и немного дальше, как пикет, три французских горничных под командой Мирто. Гайде ждала их в первой комнате, гостиной, широко открыв от удивления глаза: в первый раз к ней являлся какой-то мужчина, кроме Монте-Кристо; она сидела па диване, в углу, поджав под себя ноги и устроив себе как бы гнездышко из великолепных полосатых, покрытых вышивкой восточных шелков. Около нее лежал инструмент, звуки которого выдали ее присутствие. Она была прелестна. Увидев Монте-Кристо, она приподнялась со своей особенной улыбкой - с улыбкой дочери и возлюбленной; Монте-Кристо подошел и протянул ей руку, которой она, как всегда, коснулась губами. Альбер остался стоять у двери, захваченный этой странной красотой, которую он видел впервые и о которой во Франции не имели никакого предс- тавления. - Кого ты привел ко мне? - по-гречески спросила девушка у Монте-Крис- то. - Брата, друга, просто знакомого или врага? - Друга, - ответил на том же языке Монте-Кристо. - Как его зовут? - Граф Альбер; это тот самый, которого я в Риме вызволил из рук раз- бойников. - На каком языке ты желаешь, чтобы я говорила с ним? Монте-Кристо обернулся к Альберу. - Вы знаете современный греческий язык? - спросил он его. - Увы, даже и древнегреческого не знаю, дорогой граф, - сказал Альбер. - Никогда еще у Гомера и Платона не было такого неудачного и, осмелюсь даже сказать, такого равнодушного ученика, как я. - В таком случае, - заговорила Гайде, доказывая этим, что она поняла вопрос Монте-Кристо и ответ Альбера, - я буду говорить по-французски или по-итальянски, если только мой господин желает, чтобы я говорила. Монте-Кристо секунду подумал. - Ты будешь говорить по-итальянски, - сказал он. Затем обратился к Альберу: - Досадно, что вы по знаете ни новогреческого, ни древнегреческого языка, ими Гайде владеет в совершенстве. Бедной девочке придется гово- рить с вами по-итальянски, из-за этого вы, быть может, получите ложное представление о ней. Он сделал знак Гайде. - Добро пожаловать, друг, пришедший вместе с моим господином и пове- лителем, - сказала девушка на прекрасном тосканском наречии, с тем неж- ным римским акцентом, который делает язык Данте столь же звучным, как язык Гомера. - Али, кофе и трубки! И Гайде жестом пригласила Альбера подойти ближе, тогда как Али уда- лился, чтобы исполнить приказание своей госпожи. Монте-Кристо указал Альберу на складной стул, сам взял второй такой же, и они подсели к низ- кому столику, на котором вокруг кальяна лежали живые цветы, рисунки и музыкальные альбомы. Али вернулся, неся кофе и чубуки; Батистену был запрещен вход в эту часть дома. Альбер отодвинул трубку, которую ему предложил нубиец. - Берите, берите, - сказал Монте-Кристо, - Гайде почти так же цивили- зованна, как парижанка; сигара была бы ей неприятна, потому что она не выносит дурного запаха; но восточный табак - это благовоние, вы же знае- те. Али удалился. Кофе был уже налит в чашки; но только для Альбера была все же постав- лена сахарница: Монте-Кристо и Гайде пили этот арабский напиток по-арабски, то есть без сахара. Гайде протянула руку, взяла кончиками своих тонких розовых пальцев чашку из японского фарфора и поднесла ее к губам с простодушным удовольствием ребенка, который пьет или ест что-ни- будь, что очень любит. В это время две служанки внесли подносы с мороженым и шербетом и пос- тавили их на два предназначенных для этого маленьких столика. - Мой дорогой хозяин, и вы, синьора, - сказал поитальянски Альбер, - простите мне мое изумление. Я совершенно ошеломлен, и есть отчего; пере- до мной открывается Восток, подлинный Восток, какого я, к сожалению, ни- когда не видал, по о котором я грезил. И это в самом сердце Парижа! Только что я слышал, как проезжали омнибусы и звенели колокольчики тор- говцев лимонадом... Ах, синьора, почему я не умою говорить по-гречески! Ваша беседа вместе с этой волшебной обстановкой, - это был бы такой вечер, что я сохранил бы его в памяти на всю жизнь. - Я достаточно хорошо говорю по-итальянски и могу с вами разговари- вать, - спокойно отвечала Гайде. - И я постараюсь, чтобы вы чувствовали себя на Востоке, раз он вам нравится. - О чем мне можно говорить? - шепотом спросил Альбер графа. - Да о чем угодно: о ее родине, о ее юности, о ее воспоминаниях; или, если вы предпочитаете, о Риме, о Неаполе или о Флоренции. - Ну, не стоило бы искать общества гречанки, чтобы говорить с ней о том, о чем можно говорить с парижанкой, - сказал Альбер. - Разрешите мне поговорить с ней о Востоке. - Пожалуйста, дорогой Альбер, это будет ей всего приятнее. Альбер обратился к Гайде: - В каком возрасте вы покинули Грецию, синьора? - Мне было тогда пять лет, - ответила Гайде. - И вы помните свою родину? - Когда я закрываю глаза, передо мной встает все, что я когда-то ви- дела. У человека два зрения: взор тела и взор души. Телесное зрение иногда забывает, по духовное помнит всегда. - А с какого времени вы себя помните? - Я едва умела ходить; моя мать Василики - имя Василики означает царственная, - прибавила девушка, подымая голову, - моя мать брала меня за руку, и мы обе, закутанные в покрывала, положив в кошелек все золотые монеты, какие у нас были, шли просить милостыню для заключенных; мы го- ворили: "Благотворящий бедному дает взаймы Господу..." [58] Когда коше- лек наполнялся доверху, мы возвращались во дворец и, не говоря отцу, все эти деньги, которые нам подавали, принимая нас за бедных, отсылали мо- настырскому игумену, а он распределял их между заключенными. - А сколько вам было тогда лет? - Три года, - сказала Гайде. - И вы помните все, что делалось вокруг вас, начиная с трехлетнего возраста? - Все. - Граф, - сказал шепотом Альбер, - разрешите синьоре рассказать нам что-нибудь из своей жизни. Вы запретили мне говорить с ней о моем отце, но, может быть, она сама что-нибудь о нем расскажет, а вы не можете себе представить, как мне было бы приятно услышать его имя из таких прекрас- ных уст. Монте-Кристо обернулся к Гайде и, подняв бровь, чтобы обратить ее особое внимание на то, что он ей скажет, произнес по-гречески: - Отца судьбу, но не имя предателя и не предательство, поведай нам. Гайде тяжело вздохнула, и темное облако легло на ее ясное чело. - Что вы ей сказали? - шепотом спросил Морсер. - Я снова предупредил ее, что вы наш друг и что ей незачем таиться от вас. - Итак, - сказал Альбер, - ваше первое воспоминание - о том, как вы собирали милостыню для заключенных; какое же следующее? - Следующее? Я вижу себя под сенью сикомор, на берегу озера; его дро- жащее зеркало я как сейчас различаю сквозь листву. Прислонившись к само- му старому и ветвистому дереву, сидит на подушках мой отец; моя мать ле- жит у его ног, а я, маленькая, играю белой бородой, спадающей ему на грудь, и заткнутым за пояс кинжалом, рукоять которого осыпана алмазами. Время от времени к нему подходит албанец и говорит ему несколько слов; я не обращаю на них никакого внимания, а отец отвечает, никогда не меняя голоса: "Убейте его" или "Я его прощаю!" - Как странно, - сказал Альбер, - слышать такие вещи из уст молодой девушки не на подмостках театра и говорить себе: это не вымысел. Но как же вам после такого поэтического прошлого, после таких волшебных далей нравится Франция? - Я нахожу, что это прекрасная страна, - сказала Гайде, - но я вижу Францию такой, как она есть, потому что смотрю на нее глазами взрослой женщины; а моя родина, на которую я глядела глазами ребенка, кажется мне всегда окутанной то лучезарным, то мрачным облаком в зависимости от то- го, видят ли ее мои глаза милой родиной или местом горьких страданий. - Вы так молоды, синьора, - сказал Альбер, невольно отдавая дань пош- лости, - когда же вы успели страдать? Гайде обратила свой взор на Монте-Кристо, который, подавая ей неуло- вимый знак, шепнул по гречески: - Расскажи. - Ничто не накладывает такой отпечаток на душу, как первые воспомина- ния, а кроме тех двух, о которых я вам сейчас рассказала, все остальные воспоминания моей юности полны печали. - Говорите, говорите, синьора! - сказал Альбер. - Поверьте, для меня невыразимое счастье слушать вас. Гайде печально улыбнулась. - Так вы хотите, чтобы я рассказала и о других своих воспоминаниях? - спросила она. - Умоляю вас об этом. - Что ж, хорошо. Мне было четыре года, когда однажды вечером меня разбудила мать. Мы жили тогда во дворце в Янине; она подняла меня с по- душек, на которых я спала, и, когда я открыла глаза, я увидела, что она плачет. Она не сказала мне ни слова, взяла меня на руки и понесла. Видя ее слезы, я тоже хотела заплакать. "Молчи, дитя", - сказала она. Часто бывало, что, несмотря на материнские ласки или угрозы, я, кап- ризная, как все дети, продолжала плакать; но на этот раз в голосе моей бедной матери звучал такой ужас, что я в ту же секунду замолчала. Она быстро несла меня. Тут я увидела, что мы спускаемся по широкой лестнице; впереди нас шли, вернее, бежали служанки моей матери, неся сундуки, мешочки, украше- ния, драгоценности, кошельки с золотом. Вслед за женщинами шли десятка два телохранителей с длинными ружьями и пистолетами, одетых в тот костюм, который вы во Франции знаете с тех пор, как Греция снова стала независимой страной. - Поверьте мне, - продолжала Гайде, качая головой и бледнея при одном воспоминании, - было что-то зловещее в этой длинной веренице рабов и служанок, которые еще не вполне очнулись от сна, - по крайней мере мне они казались сонными, быть может, потому, что я сама не совсем просну- лась. По лестнице пробегали гигантские тени, их отбрасывало колтыхающееся пламя смоляных факелов. "Поспешите!" - сказал чей-то голос из глубины галереи. Все склонились перед этим голосом, как клонятся колосья, когда над полями проносится ветер. Я вздрогнула, услышав этот голос. Это был голос моего отца. Он шел последним, в своих роскошных одеждах, держа в руке карабин, подарок вашего императора; опираясь на своего любимца Селима, он гнал нас перед собой, как гонит пастух перепуганное стадо. - Мой отец, - сказала Гайде, высоко подняв голову, - был великий че- ловек, паша Янины; Европа знала его под именем Али-Тебелина, и Турция трепетала перед ним. Альбер невольно вздрогнул, услышав эти слова, произнесенные с невыра- зимой гордостью и достоинством. В глазах девушки сверкнуло что-то мрачное, пугающее, когда она, по- добно пифии, вызывающей призрак, воскресила кровавую тень человека, ко- торого ужасная смерть так возвеличила в глазах современной Европы. - Вскоре, - продолжала Гайде, - шествие остановилось; мы были внизу лестницы, на берегу озера. Мать, тяжело дыша, прижимала меня к груди; за нею я увидела отца, он бросал по сторонам тревожные взгляды. Перед нами спускались четыре мраморные ступени, у нижней покачивалась лодка. С того места, где мы стояли, видна была темная громада, подымающаяся из озера; это был замок, куда мы направлялись. Мне казалось, может быть, из-за темноты, что до него довольно далеко. Мы сели в лодку. Я помню, что весла совершенно бесшумно касались во- ды; я наклонилась, чтобы посмотреть на них; они были обернуты поясами наших паликаров. Кроме гребцов, в лодке находились только женщины, мой отец, мать, Се- лим и я. Паликары остались на берегу и стали на колени в самом низу лестницы, чтобы в случае погони воспользоваться тремя верхними ступенями как прик- рытием. Наша лодка неслась как стрела. "Почему лодка плывет так быстро? - спросила я у матери. "Тише, дитя, - сказала она, - это потому, что мы бежим". Я ничего не понимала. Зачем бежать моему отцу, такому всемогущему? Перед ним всегда бежали другие, и его девизом было: Они ненавидят меня, значит, боятся. Но теперь мой отец действительно спасался бегством. После он сказал мне, что гарнизон янинского замка устал от продолжительной службы... Тут Гайде выразительно взглянула на Монте-Кристо, глаза которого с этой минуты не отрывались от се