лица. И она продолжала медленно, как это делают, когда чтонибудь сочиняют или пропускают. - Вы сказали, синьора, - подхватил Альбер, который с величайшим вни- манием слушал ее рассказ, - что янинский гарнизон устал от продолжи- тельной службы... - И сговорился с сераскиром Куршидом, которого султан послал, чтобы захватить моего отца. Тогда мой отец, предварительно отправив к султану французского офицера, которому он всецело доверял, решил скрыться в за- ранее построенной маленькой крепости, которую он называл катафюгион, что означает убежище. - А вы помните имя этого офицера, синьора? - спросил Альбер. Монте-Кристо обменялся с Гайде быстрым, как молния, взглядом; Альбер не заметил этого. - Нет, - сказала она, - я забыла имя; но, может быть, я потом вспомню и тогда скажу вам. Альбер уже собирался назвать имя своего отца, но Монте-Кристо предос- терегающе поднял палец; Альбер вспомнил свою клятву и ничего не сказал. - Вот к этому убежищу мы и плыли, - продолжала Гайде. - Украшенный арабесками нижний этаж, террасы которого поднимались над самой водой, и второй этаж, выходящий окнами на озеро, вот и все, что видно было, когда подплывали к этому маленькому дворцу. Но под нижним этажом, уходя в глубь острова, тянулось подземелье, ог- ромная пещера. Туда и провели мою мать, меня и наших служанок; там лежа- ли в одной огромной куче шестьдесят тысяч кошельков и двести бочонков; в кошельках было на двадцать пять миллионов золотых монет, а в бочонках тридцать тысяч фунтов пороху. Около этих бочонков встал Селим, о котором я вам уже говорила, люби- мец моего отца; день и ночь он стоял на страже, держа в руке копье с зажженным фитилем на конце; ему был дан приказ все взорвать - убежище, телохранителей, пашу, женщин и золото - по первому знаку моего отца. Я помню, что наши невольницы, зная об этом ужасном соседстве, моли- лись, стонали и плакали дни и ночи напролет. У меня перед глазами всегда стоит этот молодой воин, бледный, с чер- ными глазами; и, когда ко мне прилетит ангел смерти, я, наверно, узнаю в нем Селима. Не знаю, сколько времени мы провели так; в те дни я еще не имела представления о времени; иногда, очень редко, мой отец звал нас, мать и меня, на террасу дворца; это были радостные часы для меня: в подземелье я видела только стонущие тени и пылающее копье Селима. Мой отец, сидя у большого отверстия, мрачно вглядывался в далекий горизонт, следя за каж- дой черной точкой, появлявшейся на глади озера; мать, полулежа возле не- го, клала голову на его плечо, а я играла у его ног и с детским удивле- нием, от которого все вокруг кажется больше, чем на самом деле, любова- лась отрогами Пинда на горизонте, замками Янины, белыми и стройными, встающими из голубых вод озера, массивами темной зелени, которая издали кажется мхом, лишаями на горных утесах, а вблизи оказывается гигантскими пиниями и огромными миртами. Однажды утром мой отец послал за нами; он был довольно спокоен, по бледнее, чем обыкновенно. "Потерпи еще, Василики, сегодня всему наступит конец; сегодня должен прибыть фирман повелителя, и моя судьба будет решена. Если я получу пол- ное прощение, мы с торжеством вернемся в Янину; если вести будут дурные, мы бежим сегодня же ночью". "Но если они не дадут нам бежать?" - сказала моя мать. "Не беспокойся, - сказал, улыбаясь, Али, - Селим со своим пылающим копьем отвечает мне за них. Они очень хотели бы, чтобы я умер, но не с тем, чтобы умереть вместе со мной". Моя мать отвечала лишь вздохами на эти слова утешения, которые отец говорил не от сердца. Она приготовила ему воды со льдом, которую он пил не переставая, по- тому что со времени бегства его снедала жгучая лихорадка; она надушила его седую бороду и зажгла ему трубку, за вьющимся дымом которой он иног- да рассеянно следил целыми часами. Вдруг он сделал такое резкое движение, что я испугалась. Затем, не отводя взгляда от точки, привлекшей его внимание, он велел подать подзорную трубу. Моя мать передала ему трубу; лицо ее стало белее гипсовой колонны, к которой она прислонилась. Я видела, как рука отца задрожала. "Лодка!.. две!.. три!.. - прошептал он, - четыре!.." Я помню, как он встал, схватил ружье и насыпал порох на полку своих пистолетов. "Василики, - сказал он моей матери, и видно было, как он дрожит, - наступила минута, которая решит нашу участь; через полчаса мы узнаем от- вет великого властелина. Спустись с Гайде в подземелье". "Я не хочу покидать вас, - сказала Василики, - если вам суждена смерть, господин мой, я хочу умереть вместе с вами". "Идите туда, где Селим!" - крикнул мой отец. "Прощайте, мой повелитель!" - покорно прошептала моя мать и склони- лась, как бы уже встречая смерть. "Уведите Василики", - сказал мой отец своим паликарам. Но я, на минуту забытая, подбежала и протянула к нему руки; он увидел меня, нагнулся и прикоснулся губами к моему лбу. Этот поцелуй был последний, и он поныне горит на моем челе! Спускаясь, мы видели, сквозь виноград террасы, лодки: они все росли и, еще недавно похожие на черные точки, казались уже птицами, несущимися по воде. Тем временем двадцать паликаров, сидя у ног моего отца, скрытые пери- лами, следили налитыми кровью глазами за приближением этих судов и дер- жали наготове свои длинные ружья, выложенные перламутром и серебром; по полу было разбросано множество патронов; мой отец то и дело смотрел на часы и тревожно шагал взад и вперед. Вот что осталось в моей памяти, когда я уходила от отца, получив от него последний поцелуй. Мы с матерью спустились в подземелье. Селим попрежнему стоял на своем посту; он печально улыбнулся нам. Мы принесли с другого конца пещеры по- душки и сели около Селима; когда грозит большая опасность, стремишься быть ближе к преданному сердцу, а я, хоть была совсем маленькая, я чувствовала, что над нами нависло большое несчастье... Альбер часто слышал, - не от своего отца, который никогда об этом не говорил, но от посторонних, - о последних минутах янинского визиря, чи- тал много рассказов о его смерти. Но эта повесть, ожившая во взоре и го- лосе Гайде, эта взволнованная и скорбная элегия потрясла его невыразимым очарованием и ужасом. Гайде, вся во власти ужасных воспоминаний, на миг замолкла; голова ее, как цветок, склоняющийся пред бурей, поникла на руку, а затуманенные глаза, казалось, еще видели на горизонте зеленеющий Пипд и голубые воды янинского озера, волшебное зеркало, в котором отражалась нарисованная ею мрачная картина. Монте-Кристо смотрел на нее с выражением бесконечного участия и жа- лости. - Продолжай, дитя мое, - сказал он по-гречески. Гайде подняла голову, словно голос Монте-Кристо пробудил ее от сна, и продолжала: - Было четыре часа; но, хотя снаружи был ясный, сияющий день, в под- земелье стоял густой мрак. В пещере была только одна светящаяся точка, подобная одинокой звез- дочке, дрожащей в глубине черного неба: факел Селима. Моя мать молилась: она была христианка. Селим время от времени повторял священные слова: "Велик аллах!" Все же мать еще сохраняла некоторую надежду. Спускаясь в подземелье, она, как ей показалось, узнала того француза, который был послан в Конс- тантинополь и которому мой отец всецело доверял, так как знал, что воины французского султана обычно благородные и великодушные люди. Она подошла поближе к лестнице и прислушалась. "Они приближаются, - сказала она, - ах, только бы они несли мир и жизнь!" "Чего ты боишься, Василики? - ответил Селим мягко, ласково и в то же время гордо. - Если они не принесут мира, мы подарим им смерть". Он оправлял пламя на своем копье, и это движение делало его похожим на Диониса древнего Крита. Но я, маленькая и глупая, боялась этого мужества, которое мне каза- лось жестоким и безумным, страшилась этой ужасной смерти в воздухе и пламени. Моя мать испытывала то же самое, и я чувствовала, как она дрожит. "Боже мой, мамочка, - воскликнула я, - неужели мы сейчас умрем?" И, услышав мои слова, невольницы начали еще громче стонать и мо- литься. "Сохрани тебя бог, дитя, - сказала мне Василики, - дожить до такого дня, когда ты сама пожелаешь смерти, которой страшишься сегодня". Потом она едва слышно спросила Селима: "Какой приказ дал тебе господин?" "Если он пошлет мне свой кинжал, - значит, султан отказывает ему в прощении, и я все взрываю, если он пришлет свое кольцо - значит, султан прощает его, и я сдаю пороховой погреб". "Друг, - сказала моя мать, - если господин пришлет кинжал, не дай нам умереть такой ужасной смертью; мы подставим тебе горло, убей нас этим самым кинжалом". "Да, Василики", - спокойно ответил Селим. Вдруг до нас долетели громкие голоса; мы прислушались; это были крики радости. Наши паликары выкрикивали имя француза, посланного в Константи- нополь; было ясно, что он привез ответ великого властелина и что этот ответ благоприятен. - И вы все-таки не помните этого имени? - сказал Морсер, готовый ожи- вить его в памяти рассказчицы. Монте-Кристо сделал ему знак. - Я не помню, - отвечала Гайде. - Шум все усиливался; раздались приб- лижающиеся шаги: кто-то спускался в подземелье. Селим держал копье наготове. Вскоре какая-то тень появилась в голубоватом сумраке, который созда- вали у входа в подземелье слабые отблески дневного света. "Кто ты? - крикнул Селим. - Но кто бы ты ни был, ни шагу дальше!" "Слава султану! - ответила тень. - Визирь Али получил полное помило- вание: ему не только дарована жизнь, но возвращены все его сокровища и все имущество". Моя мать радостно вскрикнула и прижала меня к своему сердцу. "Постой! - сказал ей Селим, видя, что она уже бросилась к выходу. - Ты же знаешь, я должен получить кольцо". "Это правда", - сказала моя мать; и она упала на колени и подняла ме- ня к небу, словно моля бога за меня, она хотела, чтобы я была ближе к нему. И снова Гайде умолкла, охваченная таким волнением, что на ее бледном лбу выступили капли пота, а задыхающийся голос, казалось, не мог выр- ваться из пересохшего горла. Монте-Кристо налил в стакан немного ледяной воды и, подавая ей, ска- зал ласково, но все же с повелительной ноткой в голосе: - Будь мужественна, дитя мое! Гайде вытерла глаза и лоб и продолжала: - Тем временем наши глаза, привыкшие к темноте, узнали посланца паши; это был наш друг. Селим тоже узнал его, но храбрый юноша не забыл приказ: повиноваться. "От чьего имени пришел ты?" - спросил он. "Я пришел от имени нашего господина, Али-Тебелина". "Если ты пришел от имени Али, тебе должно быть известно, что ты дол- жен передать мне". "Да, - отвечал посланец, - и я принес тебе его кольцо". И он поднял руку над головой; но он стоял слишком далеко, и было не- достаточно светло, чтобы Селим с того места, где мы стояли, мог разли- чить и узнать предмет, который тот ему показывал. "Я не вижу, что у тебя в руке", - сказал Селим. "Подойди, - сказал посланный, - или я подойду к тебе". "Ни то, ни другое, - отвечал молодой войн, - положи то, что ты мне показываешь, там, где ты стоишь, чтобы на него упал луч света, и отойди подальше, пока я не посмотрю на него". "Хорошо", - сказал посланный. И он отошел, положив на указанное ему место то, что держал в руке. Наши сердца трепетали; нам казалось, что это действительно кольцо. Но было ли это кольцо моего отца? Селим, не выпуская из рук зажженный факел, подошел, наклонился, оза- ренный лучом света, и поднял кольцо с земли. "Кольцо господина, - сказал он, целуя его, - хорошо!" И повернув факел к земле, он наступил на него ногой и погасил. Посланец испустил крик радости и хлопнул в ладоши. По этому сигналу вбежали четыре воина сераскира Куршида, и Селим упал, пронзенный пятью кинжалами. Тогда, опьяненные своим преступлением, хотя еще бледные от страха, они ринулись в подземелье, разыскивая, нет ли где огня, и хватаясь за мешки с золотом. Тем временем мать схватила меня на руки и, легкая и проворная, побе- жала по известным только нам переходам к потайной лестнице, ведшей в верхнюю часть убежища, где царила страшная суматоха. Залы были полны чодоарами Куршида - нашими врагами. В ту секунду, когда моя мать уже собиралась распахнуть дверь, прогре- мел грозный голос паши. Моя мать припала лицом к щели между досками; перед моими глазами слу- чайно оказалось отверстие, и я заглянула в него. "Что нужно вам?" - говорил мой отец людям, которые держали бумагу с золотыми буквами. "Мы хотим сообщить тебе волю его величества, - сказал один из них. - Ты видишь этот фирман?" "Да, вижу", - сказал мой отец. "Так прочти; он требует твоей головы". Мой отец ответил раскатом хохота, более страшным, чем всякая угроза. Он все еще смеялся, спуская курки двух своих пистолетов. Грянули два выстрела, и два человека упали мертвыми. Паликары, лежавшие ничком вокруг моего отца, вскочили и открыли огонь; комната наполнилась грохотом, пламенем и дымом. В тот же миг и с другой стороны началась пальба, и пули начали проби- вать доски рядом с нами. О, как прекрасен, как величествен был визирь Али-Тебелин, мой отец, среди пуль, с кривой саблей в руке, с лицом, почерневшим от пороха! Как перед ним бежали враги! "Селим! Селим! - кричал он. - Хранитель огня, исполни свой долг!" "Селим мертв, - ответил чей-то голос, как будто исходивший со дна убежища, - а ты, господин мой Али, ты погиб!" В тот же миг раздался глухой залп, и пол вокруг моего отца разлетелся на куски. Чодоары стреляли сквозь пол. Три или четыре паликара упали, сраженные выстрелами снизу, и тела их были изрешечены пулями. Мой отец зарычал, вцепился пальцами в пробоины от пуль и вырвал из пола целую доску. Но тут из этого отверстия грянуло двадцать выстрелов, и огонь, выры- ваясь, словно из кратера вулкана, охватил обивку стен и пожрал ее. Среди этого ужасающего шума, среди этих страшных криков два самых громких выстрела, два самых раздирающих крика заставили меня похолодеть от ужаса. Эти два выстрела смертельно ранили моего отца, и это он дважды закричал так страшно. И все же он остался стоять, схватившись за окно. Моя мать изо всех сил дергала дверь, чтобы вбежать и умереть вместе с ним, но дверь была заперта изнутри. Вокруг него корчились в предсмертных судорогах паликары; двое или трое из них, не раненые или раненные легко, выскочили в окна. И в это время треснул весь пол, разбиваемый ударами снизу. Мой отец упал на одно колено; в тот же миг протянулось двадцать рук, вооруженных саблями, пистолетами, кинжалами, двадцать ударов обрушились зараз на од- ного человека, и мой отец исчез в огненном вихре, зажженном этими рыча- щими дьяволами, словно ад разверзся у него под ногами. Я почувствовала, что падаю на землю: моя мать потеряла сознание. Гайде со стоном уронила руки на колонн и взглянула на графа, словно спрашивая, доволен ли он ее послушанием. Граф встал, подошел к ней, взял ее за руку и сказал по-гречески: - Отдохни, милая, и воспрянь духом. Помни, что есть бог, карающий предателей. - Какая ужасная история, граф, - сказал Альбер, сильно напуганный бледностью Гайде, - я очень упрекаю себя за свое жестокое любопытство. - Ничего, - ответил Монте-Кристо и, положив руку на опущенную голову девушки, добавил: - У Гайде мужественное сердце, и, рассказывая о своих несчастьях, она иногда находила в этом облегчение. - Это оттого, повелитель, что мои несчастья напоминают мне о твоих благодеяниях, - живо сказала Гайде. Альбер взглянул на нее с любопытством; она еще ничего не сказала о том, что ему больше всего хотелось узнать: каким образом она стала не- вольницей графа. В глазах графа и в глазах Альбера Гайде прочла одно и то же желание. Она продолжала: - Когда мать моя пришла в себя, мы очутились перед сераскиром. "Убейте меня, - сказала она, - но пощадите честь вдовы Али". "Обращайся не ко мне", - сказал Куршид. "А к кому же?" "К твоему новому господину". "Кто же это?" "Вот он". - И Куршид указал нам на одного из тех, кто более всего способствовал гибели моего отца, - продолжала Гайде, гневно сверкнув глазами. - Таким образом, - спросил Альбер, - вы стали собственностью этого человека? - Нет, - отвечала Гайде, - он не посмел оставить нас у себя, он про- дал нас работорговцам, направлявшимся в Константинополь. Мы прошли всю Грецию и прибыли полумертвые к воротам императорского дворца. Перед дворцом собралась толпа любопытных; она расступилась, давая нам дорогу. Моя мать посмотрела в том направлении, куда были устремлены все взгляды, и вдруг вскрикнула и упала, указывая мне рукой на голову, торчавшую на копье над воротами. Под этой головой были написаны следующие слова: "Вот голова Али-Тебе- лина, янинского паши". Плача, пыталась я поднять мою мать; она была мертва! Меня отвели на базар; меня купил богатый армянин. Он воспитал меня, дал мне учителей, а когда мне минуло тринадцать лет, продал меня султану Махмуду. - У которого, - сказал Монте-Кристо, - я откупил ее, как уже говорил вам, Альбер, за такой же изумруд, как тот, в котором я держу лепешки га- шиша. - О, ты добр, ты велик, мой господин, - сказала Гайде, целуя руки Монте-Кристо, - и я счастлива, что принадлежу тебе! Альбер был ошеломлен всем, что он услышал. - Допивайте же свой кофе, - сказал ему граф, - рассказ окончен.  * ЧАСТЬ ПЯТАЯ *  I. НАМ ПИШУТ ИЗ ЯНИНЫ Франц вышел из комнаты Нуартье такой потрясенный и растерянный, что даже Валентине стало жаль его. Вильфор, который за все время тягостной сцены пробормотал лишь нес- колько бессвязных слов и затем поспешно удалился в свой кабинет, получил два часа спустя следующее письмо: "После того, что обнаружилось сегодня, г-н Нуартье де Вильфор едва ли допускает мысль о родственных отношениях между его семьей и семьей Фран- ца д'Эпине. Франц д'Эпипе с ужасом думает о том, что г-н де Вильфор, по- видимому осведомленный об оглашенных сегодня событиях, не предупредил его об этом сам". Тот, кто видел бы в эту минуту королевского прокурора, согбенного под тяжестью удара, мог бы предположить, что Вильфор этого удара не ожидал; и в самом деле, Вильфор никогда не думал, чтобы его отец мог дойти до такой откровенности, вернее, беспощадности. Правда, г-н Нуартье, мало считавшийся с мнением сына, не нашел нужным осведомить его об этом собы- тии, и Вильфор всегда думал, что генерал де Кепель, или, если угодно, барон д'Эпипе, погиб от руки убийцы, а не в честном поединке. Это жестокое письмо всегда столь почтительного молодого человека было убийственно для самолюбия Вильфора. Едва успел он пройти в свой кабинет, как к нему вошла жена. Уход Франца, которого вызвал к себе г-н Нуартье, настолько всех уди- вил, что положение г-жи де Вильфор, оставшейся в обществе нотариуса и свидетелей, становилось все затруднительнее. Наконец, она решительно встала и вышла из комнаты, заявив, что пойдет узнать, в чем дело. Вильфор сообщил ей только, что после происшедшего между ним, Нуартье и д'Эпине объяснения брак Валентины и Франца состояться не может. Невозможно было объявить это ожидавшим; поэтому г-жа де Вильфор, вер- нувшись в гостиную, сказала, что с г-ном Нуартье случилось нечто вроде удара, так что подписание договора придется отложить на несколько дней. Это известие, хоть и совершенно ложное, так странно дополняло два од- нородных случая в этом доме, что присутствующие удивленно переглянулись и молча удалились. Тем временем Валентина, счастливая и испуганная, нежно поцеловав бес- помощного старика, одним ударом разбившего цепи, которые она уже считала нерасторжимыми, попросила разрешения уйти к себе и отдохнуть. Нуартье взглядом отпустил ее. Но вместо того чтобы подняться к себе, Валентина, выйдя из комнаты деда, пошла по коридору и через маленькую дверь выбежала в сад. Среди всей этой смены событий сердце ее сжималось от тайной тревоги. С минуты на минуту она ждала, что появится Моррель, бледный и грозный, как Ре- венсвуд в "Ламмермурской невесте". Она вовремя подошла к решетке. Максимилиан, увидав, как Франц уехал с кладбища вместе с Вильфором, догадался о том, что должно произойти, и поехал следом. Он видел, как Франц вошел в дом, потом вышел и через не- которое время снова вернулся с Альбером и Шато-Рено. Таким образом, у него уже не было никаких сомнений. Тогда он бросился в огород, готовый на все и не сомневаясь, что Валентина при первой возможности прибежит к нему. Он не ошибся; заглянув в щель, он увидал Валентину, которая, не при- нимая обычных мер предосторожности, бежала прямо к воротам. Едва увидев ее, он успокоился; едва она заговорила, он подпрыгнул от радости. - Спасены! - воскликнула Валентина. - Спасены! - повторил Моррель, не веря своему счастью. - Но кто же нас спас? - Дедушка. Всегда любите его, Моррель! Моррель поклялся любить старика всей душой; и ему нетрудно было дать эту клятву, потому что в эту минуту он не только любил его, как друга или отца, он поклонялся ему, как божеству. - Но как это произошло? - спросил Моррель. - Что он сделал. Валентина уже готова была все рассказать, но вспомнила, что за всем этим скрывается страшная тайна, которая принадлежит не только ее деду. - Когда-нибудь я вам все расскажу, - сказала она. - Когда же? - Когда буду вашей женой. Такими словами можно было заставить Морреля согласиться на все; поэ- тому он покорно удовольствовался услышанным и даже согласился немедленно уйти, но только при условии, что увидится с Валентиной на следующий день вечером. Валентина обещала. Все изменилось для нее, и ей было легче поверить теперь, что она выйдет за Максимилиана, чем час тому назад поверить, что она не выйдет за Франца. Тем временем г-жа де Вильфор поднялась к Нуартье. Нуартье, как всегда, встретил ее мрачным и строгим взглядом. - Сударь, - обратилась она к нему, - мне незачем говорить вам, что свадьба Валентины расстроилась, раз все это произошло именно здесь. Нуартье был невозмутим. - Но вы не знаете, - продолжала г-жа де Вильфор, - что я всегда была против этого брака и он устраивался помимо меня. Нуартье посмотрел на свою невестку, как бы ожидая объяснения. - А так как теперь этот брак, которого вы не одобряли, расторгнут, я являюсь к вам с просьбой, с которой ни мой муж, ни Валентина не могут к вам обратиться. Нуартье вопросительно посмотрел на нее. - Я пришла просить вас, - продолжала г-жа де Вильфор, - и только я одна имею на это право, потому что я одна ничего от этого не выигрываю, - чтобы вы вернули своей внучке не любовь, - она всегда ей принадлежала, - но ваше состояние. В глазах Нуартье выразилось колебание; по-видимому, он искал причин этой просьбы и не находил их. - Могу ли я надеяться, сударь, - сказала г-жа де Вильфор, - что ваши намерения совпадают с моей просьбой? - Да, - показал Нуартье. - В таком случае, сударь, - сказала г-жа де Вильфор, - я ухожу от вас счастливая и благодарная. И, поклонившись старику, она вышла из комнаты. На следующий же день Нуартье вызвал нотариуса. Первое завещание было уничтожено и составлено новое, по которому он оставлял все свое состоя- ние Валентине с тем условием, что его с ней не разлучат. Нашлись люди, которые подсчитали, что мадемуазель де Вильфор, наслед- ница маркиза и маркизы де Сен-Меран и к тому же вернувшая себе милость своего деда, в один прекрасный день станет обладательницей почти трехсот тысяч ливров годового дохода. Между тем граф Монте-Кристо посетил графа де Морсер, и тот, чтобы до- казать Данглару свою готовность, нарядился в парадный генерал-лейте- нантский мундир со всеми орденами и велел подать свой лучший выезд. Он отправился на улицу Шоссе-д'Антен и велел доложить о себе Дангла- ру, который как раз подводил свой месячный баланс. В последнее время, чтобы застать Данглара в хорошем расположении ду- ха, лучше было выбирать другую минуту. При виде старого друга Данглар принял величественный вид и выпрямился в кресле. Морсер, обычно столь чопорный, старался, напротив, быть веселым и приветливым. Почти уверенный в том, что его предложение будет встречено с радостью, он отбросил всякую дипломатию и сразу приступил к делу. - Я к вам, барон, - сказал он. - Мы с вами уже давно ходим вокруг да около наших старых планов... Морсер ждал, что при этих словах лицо барона просияет, потому что именно своему долгому молчанию он приписывал его хмурый вид; но, напро- тив, как ни странно, это лицо стало еще более бесстрастным и холодным. Вот почему Морсер остановился на середине своей фразы. - Какие планы, граф? - спросил банкир, словно не понимая, о чем идет речь. - Вы большой педант, дорогой барон, - сказал граф. - Я упустил из ви- ду, что церемониал должен быть проделан по всем правилам. Ну что ж, про- шу прощенья. Ведь у меня один только сын, и так как я впервые собираюсь его женить, то я новичок в этом деле, извольте, я повинуюсь. И Морсер, принужденно улыбаясь, встал, отвесил Данглару глубокий пок- лон и сказал: - Барон, я имею честь просить руки мадемуазель Эжени Данглар, вашей дочери, для моего сына, виконта Альбера де Морсер. Но вместо того чтобы встретить эти слова благосклонно, как имел право надеяться Морсер, Данглар нахмурился и, не приглашая графа снова сесть, сказал: - Прежде чем дать вам ответ, граф, мне необходимо подумать. - Подумать, - возразил изумленный Морсер.- Разве у вас не было време- ни подумать? Ведь восемь лет прошло с тех пор, как мы с вами впервые за- говорили об этом браке. - Каждый день возникают новые обстоятельства, граф,- отвечал Данг- лар,- они вынуждают людей менять уже принятые решения. - Что это значит? - спросил Морсер.- Я вас не понимаю, барон! - Я хочу сказать, сударь, что вот уже две недели, как новые обстоя- тельства... - Позвольте,- сказал Морсер,- зачем нам разыгрывать эту комедию? - Какую комедию? - Объяснимся начистоту. - Извольте. - Вы виделись с графом Монте-Кристо? - Я вижу его очень часто,- важно сказал Данглар,мы с ним друзья. - Ив одну из последних встреч вы ему сказали, что вас удивляет моя забывчивость, моя нерешительность касательно этого брака. - Совершенно верно. - Так вот, как видите, с моей стороны нет ни забывчивости, ни нереши- тельности, напротив, я явился просить вас выполнить ваше обещание. Данглар ничего не ответил. - Может быть, вы успели передумать,- прибавил Морсер, - или вы меня вызвали на этот шаг, чтобы иметь удовольствие унизить меня? Данглар понял, что, если он будет продолжать разговор в том же тоне, это может грозить ему неприятностями. - Граф, - сказал он, - вы имеете полное право удивляться моей сдер- жанности, я вполне вас понимаю. Поверьте, я сам очень этим огорчен, но меня вынуждают к этому весьма серьезные обстоятельства. - Все это отговорки, сударь, - возразил граф, - другой на моем месте, быть может, и удовлетворился бы ими, но граф де Морсер - не первый встречный. Когда он является к человеку и напоминает ему о данном слове, и этот человек не желает свое слово сдержать, то он имеет право требо- вать хотя бы объяснения. Данглар был трусом, но не хотел казаться им; тон Морсера задел его за живое. - Объяснение у меня, конечно, имеется, - возразил он. - Что вы хотите сказать? - Я хочу сказать, что хотя объяснение у меня и имеется, но дать его нелегко. - Но согласитесь, - сказал Морсер, - что я не могу удовольствоваться вашими недомолвками; во всяком случае для меня ясно, что вы отвергаете родственный союз между нами. - Нет, сударь, - ответил Данглар, - я только откладываю свое решение. - Но не думаете же вы, что я подчинюсь вашей прихоти и буду смиренно ждать, пока вы мне вернете свое благоволение? - В таком случае, граф, если вам не угодно ждать, будем считать, что наши планы не осуществились. Граф до боли закусил губу, чтобы не дать воли своему высокомерному и вспыльчивому нраву, он понимал, что при данных обстоятельствах он один окажется в смешном положении Он направился было к двери, но вдруг разду- мал и вернулся. Тень прошла по его чину, выражение оскорбленной гордости сменилось признаками смутного беспокойства. - Послушайте, дорогой Данглар, - сказал он, - мы с вами знакомы не первый год и должны немного считаться друг с другом Я прошу вас объяс- ниться. Должен же я по крайней мере знать, какое злополучное обстоятель- ство заставило вас изменить свое отношение к моему сыну. - Это ни в какой мере не касается лично виконта, вот все, что я могу вам сказать, - отвечал Данглар, к которому вернулась его наглость, когда он увидел, что Морсер несколько смягчился. - А кого это касается? - побледнев, спросил Морсер изменившимся голо- сом. Данглар, от которого не ускользнуло его волнение, посмотрел на него более уверенным взглядом, чем обычно. - Будьте благодарны мне за то, что я не выражаюсь яснее, - сказал он. Нервная дрожь, вызванная, вероятно, сдерживаемым гневом, охватила Морсера. - Я имею право, - ответил он, делая над собой усилие, - и я требую, чтобы вы объяснились. Может быть, вы имеете что-нибудь против госпожи де Морсер? Может быть, вы считаете, что я недостаточно богат? Может быть, мои взгляды не сходны с вашими?.. - Ни то, ни другое, ни третье, - сказал Данглар, - это было бы неп- ростительно с моей стороны, потому что, когда я давал слово, я все это знал. Не допытывайтесь. Я очень сожалею, что так встревожил вас. По- верьте, лучше оставим это. Примем среднее решение: ни разрыв, ни обяза- тельство. Зачем спешить? Моей дочери семнадцать лет, вашему сыну двад- цать один. Подождем. Пусть пройдет время, может быть, то, что сегодня нам кажется неясным, завтра станет слишком ясным; бывает, что в один день опровергается самая убийственная клевета. - Клевета? - воскликнул Морсер, смертельно бледнея. - Так меня окле- ветали? - Повторяю вам, граф, не требуйте объяснений. - Итак, сударь, я должен молча снести отказ? - Он особенно тягостен для меня, сударь. Да, мне он тяжелее, чем вам, потому что я надеялся иметь честь породниться с вами, а несостоявшийся брак всегда бросает большую тень на невесту, чем на жениха. - Хорошо, сударь, прекратим этот разговор, - сказал Морсер. И, яростно комкая перчатки, он вышел из комнаты. Данглар отметил про себя, что Морсер ни разу не решился спросить, не из-за него ли самого Данглар берет назад свое слово. Вечером он долго совещался с несколькими друзьями; Кавальканти, кото- рый все время находился с дамами в гостиной, последним покинул его дом. На следующий день, едва проснувшись, Данглар спросил газеты; как только их принесли, он, отбросив остальные, схватился за "Беспристраст- ный голос". Редактором этой газеты был Бошан. Данглар поспешно сорвал бандероль, нетерпеливо развернул газету, с пренебрежением пропустил передовую и, дойдя до хроники, со злобной улыб- кой прочитал заметку, начинавшуюся словами: Нам пишут из Янины. - Отлично, - сказал он, прочитав ее, - вот маленькая статейка о пол- ковнике Фернане, которая, по всей вероятности, избавит меня от необходи- мости давать какие-либо объяснения графу де Морсер. В это же время, а именно в девять часов утра, Альбер де Морсер, весь в черном, застегнутый на все пуговицы, бледный и взволнованный, явился в дом на Елисейских Полях. - Граф вышел с полчаса тому назад, - сказал привратник. - А Батистена он взял с собой? - спросил Морсер. - Нет, господин виконт. - Позовите Батистена, я хочу с ним поговорить. Привратник пошел за камердинером и через минуту вернулся вместе с ним. - Друг мой, - сказал Альбер, - прошу простить мою настойчивость, но я хотел лично от вас узнать, действительно ли графа нет дома. - Да, сударь, - отвечал Батистен. - Даже для меня? - Я знаю, насколько граф всегда рад вас видеть, и я никогда не посмел бы поставить вас на одну доску с другими. - И ты прав, мне нужно его видеть по важному делу. Скоро ли он вер- нется? - Думаю, что скоро: он заказал завтрак на десять часов. - Отлично, я пройдусь по Елисейским Полям и в десять часов вернусь сюда; если граф вернется раньше меня, передай, что я прошу его подождать меня. - Будет исполнено, сударь. Альбер оставил у ворот графа наемный кабриолет, в котором он приехал, и отправился пешком. Когда он проходил мимо Аллеи Вдов, ему показалось, что у тира Госсе стоит экипаж графа; он подошел и узнал кучера. - Граф в тире? - спросил его Морсер. - Да, сударь, - ответил кучер. В самом деле, еще подходя к тиру, Альбер слышал выстрелы. Он вошел. В палисаднике он встретил служителя. - Простите, господин виконт, - сказал тот, - но не угодно ли вам нем- ного подождать? - Почему, Филипп? - спросил Альбер; он был завсегдатаем тира, и нео- жиданное препятствие удивило его. - Потому что то лицо, которое сейчас упражняется, абонирует весь тир для себя одного и никогда не стреляет при других. - И даже при вас, Филипп? - Вы видите, сударь, я стою здесь. - А кто заряжает пистолеты? - Его слуга. - Нубиец? - Негр. - Так и есть. - Вы знаете этого господина? - Я пришел за ним; это мой друг. - В таком случае другое дело. Я скажу ему. И Филипп, подстрекаемый любопытством, прошел в тир. Через секунду на пороге появился Монте-Кристо. - Простите, дорогой граф, что я врываюсь к вам сюда, - сказал Альбер. - Но прежде всего должен вам сказать, что ваши слуги не виноваты: это я сам так настойчив. Я был у вас, мне сказали, что вы отправились на про- гулку, но к десяти часам вернетесь завтракать. Я тоже решил до десяти погулять и случайно увидал ваш экипаж. - Из этого я с удовольствием заключаю, что вы приехали позавтракать со мной. - Благодарю, мне сейчас не до завтрака; быть может, позже мы и по- завтракаем, но только в несколько неприятной компании! - Что такое, не понимаю? - Дорогой граф, у меня сегодня дуэль. - У вас? А зачем? - Да чтобы драться, конечно! - Я понимаю, но ради чего? Драться можно по многим поводам. - Затронута моя честь. - Это дело серьезное. - Настолько серьезное, что я приехал к вам просить об одной услуге. - О какой? - Быть моим секундантом. - Дело нешуточное; не будем говорить об этом здесь, поедем ко мне. Али, подай мне воды. Граф засучил рукава и прошел в маленькую комнатку, где посетители ти- ра обычно мыли руки. - Войдите, виконт, - шепотом сказал Филипп, - вам будет любопытно взглянуть. Морсер вошел. На прицельной доске вместо мишени были наклеены иг- ральные карты. Издали Морсеру показалось, что там вся колода, кроме фи- гур, - от туза до десятки. - Вы играли в пикет? - спросил Альбер. - Нет, - отвечал граф, - я составлял колоду. - Колоду? - Да. Видите, это тузы и двойки, но мои пули сделали из них тройки, пятерки, семерки, восьмерки, девятки и десятки. Альбер подошел ближе. В самом деле, по совершенно прямой линии и на совершенно точном расс- тоянии пули заменили собой отсутствующие знаки и пробили картон в тех местах, где эти знаки должны были быть отпечатаны. Подходя к доске, Альбер, кроме того, подобрал трех ласточек, которые имели неосторожность пролететь на пистолетный выстрел от графа. - Черт возьми! - воскликнул он. - Что поделаешь, дорогой виконт, - сказал МонтеКристо, вытирая руки полотенцем, которое ему подал Али, - надо же чем-нибудь заполнить свой досуг. Но идемте, я вас жду. Они сели в карету Монте-Кристо, которая в несколько минут доставила их к воротам дома N 30. Монте-Кристо провел Морсера в свой кабинет и указал ему на кресло. Оба сели. - Теперь поговорим спокойно, - сказал граф. - Вы видите, что я совершенно спокоен. - С кем вы собираетесь драться? - С Бошаном. - С вашим другом? - Дерутся всегда с друзьями. - Но для этого нужна причина. - Причина есть. - Что он сделал? - Вчера вечером в его газете... Да вот прочтите. Альбер протянул Монте-Кристо газету, и тот прочел: - "Нам пишут из Янины. До нашего сведения дошел факт, никому до сих пор не известный или, во всяком случае, никем не оглашенный: крепости, защищавшие город, были вы- даны туркам одним французским офицером, которому визирь Али-Тебелин вполне доверился и которого звали Фернан". - Ну и что же? - спросил Монте-Кристо. - Что вы нашли в этом оскорби- тельного для себя? - Как, что я нашел? - Какое вам дело до того, что крепости Янины были выданы офицером по имени Фернан? - А такое, что моего отца, графа де Морсер, зовут Фернан. - И ваш отец был на службе у Али-паши? - То есть он сражался за независимость Греции: вот в чем заключается клевета. - Послушайте, дорогой виконт, поговорим здраво. - Извольте. - Скажите мне, кто во Франции знает, что офицер Фернан и граф де Мор- сер одно и то же лицо, и кого сейчас интересует Янина, которая была взя- та, если не ошибаюсь, в тысяча восемьсот двадцать втором или тысяча во- семьсот двадцать третьем году? - Вот это и подло; столько времени молчали, а теперь вспоминают о давно минувших событиях, чтобы вызвать скандал и опорочить человека, за- нимающего высокое положение. Я наследник отцовского имени и не желаю, чтобы на него падала даже тень подозрения. Я пошлю секундантов к Бошану, в газете которого напечатана эта заметка, и он опровергнет ее. - Бошан ничего не опровергнет. - В таком случае мы будем драться. - Нет, вы не будете драться, потому что он вам ответит, что в гречес- кой армии могло быть полсотни офицеров по имени Фернан. - Все равно, мы будем драться. Я этого так не оставлю... Мой отец та- кой благородный воин, такое славное имя... - А если он напишет: "Мы имеем основания считать, что этот Фернан не имеет ничего общего с графом де Морсер, которого также зовут Фернан"? - Мне нужно настоящее, полное опровержение; таким я не удовлетворюсь! - И вы пошлете ему секундантов? - Да. - Напрасно. - Иными словами, вы не хотите оказать мне услугу, о которой я вас прошу? - Вы же знаете мои взгляды на дуэль; я вам уже высказывал их в Риме, помните? - Однако, дорогой граф, не далее как сегодня я застал вас за упражне- нием, которое плохо вяжется с вашими взглядами. - Дорогой друг, никогда не следует быть исключением. Если живешь сре- ди сумасшедших, надо и самому научиться быть безумным; каждую минуту мо- жет встретиться какой-нибудь сумасброд, у которого будет столько же ос- нований ссориться со мной, как у вас с Бошаном, и изза невесть какой не- лепости он вызовет меня, или пошлет мне секундантов, или оскорбит меня публично; такого сумасброда мне поневоле придется убить. - Стало быть, вы допускаете для себя возможность дуэли? - Еще бы! - Тогда почему же вы хотите, чтобы я не дрался? - Я вовсе не говорю, что вам не следует драться; я говорю только, что дуэль - дело серьезное и требует размышления. - А Бошан размышлял, когда оскорбил моего отца? - Если нет и если он признает это, вам не следует на него сердиться. - Дорогой граф, вы слишком снисходительны! - А вы слишком строги. Предположим... вы слышите: предположим... Только не вздумайте сердиться на то, что я вам скажу. - Я слушаю вас. - Предположим, что приведенный факт имел место.... - Сын не может допустить предположения, которое затрагивает честь от- ца. - В наше время многое допускается. - Этим и плохо наше время. - А вы намерены его исправить? - Да, в том, что касается меня. - Я не знал, что вы такой ригорист! - Так уж я создан. - И вы никогда не слушаетесь добрых советов? - Нет, слушаюсь, если они исходят от друга. - Меня вы считаете своим другом? - Да. - Тогда раньше, чем посылать секундантов к Бошану, наведите справки. - У кого? - Хотя бы у Гайде. - Вмешивать в это женщину? Что она может сказать мне? - Заверить вас, скажем, что ваш отец не повинен в поражении и смерти ее отца или дать вам нужные разъяснения, если бы вдруг оказалось, что ваш отец имел несчастье... - Я уже вам сказал, дорогой граф, что не могу допустить подобного предположения. - Значит, вы отказываетесь прибегнуть к этому способу? - Отказываюсь. - Решительно? - Решительно! - В таком случае последний вам совет. - Хорошо, но только последний. - Или вы его не желаете? - Напротив, я прошу. - Не посылайте к Бошану секундантов. - Почему? - Пойдите к нему сами. - Это против всех правил. - Ваше дело не такое, как все. - А почему вы считаете, что мне следует отправиться к нему лично? - Потому что в этом случае все останется между вами и Бошаном. - Я вас не понимаю. - Это очень ясно: если Бошан будет с