е ответил. Шато-Рено похлопывал по ботфорту своей гибкой тросточкой. - Не пора ли нам ехать? - прервал он, наконец, неловкое молчание. - Как хотите, - отвечал Бошан, - разрешите мне только выразить Морсе- ру свое восхищение; он выказал сегодня рыцарское великодушие... столь редкое в наше время! - Да, - сказал Шато-Рено. - Можно только удивляться такому самообладанию, - продолжал Бошан. - Несомненно; во всяком случае я был бы на это не способен, - сказал Шато-Рено с недвусмысленной холодностью. - Господа, - прервал Альбер, - мне кажется, вы не поняли, что между графом Монте-Кристо и мной произошло нечто не совсем обычное... - Нет, нет, напротив, - возразил Бошан, - но наши сплетники едва ли сумеют оцепить ваш героизм, и, рано или поздно, вы будете вынуждены разъяснить им свое поведение, и притом столь энергично, что это может оказаться во вред вашему здоровью и долголетию. Дать вам дружеский со- вет? Уезжайте в Неаполь, Гаагу или СанктПетербург - места спокойные, где более разумно смотрят на вопросы чести, чем в нашем сумасбродном Париже. А там поусерднее упражняйтесь в стрельбе из пистолета и в фехтовании. Через несколько лет вас основательно забудут, либо слава о вашем боевом искусстве дойдет до Парижа, и тогда мирно возвращайтесь во Францию. Вы согласны со мной, Шато-Рено? - Вполне разделяю ваше мнение, - сказал барон. - За несостоявшейся дуэлью обычно следуют дуэли весьма серьезные. - Благодарю вас, господа, - сухо ответил Альбер, - я принимаю ваш со- вет, не потому, что вы мне его дали, но потому, что я все равно решил покинуть Францию. Благодарю вас также за то, что вы согласились быть мо- ими секундантами. Судите сами, как высоко я ценю эту услугу, если, выс- лушав ваши слова, я помню только о ней. Шато-Рено и Бошан переглянулись. Слова Альбера произвели на обоих одинаковое впечатление, а тон, которым он высказал свою благодарность, звучал так решительно, что все трое очутились бы в неловком положении, если бы этот разговор продолжался. - Прощайте, Альбер! - заторопившись, сказал Бошан и небрежно протянул руку, но Альбер, по-видимому, глубоко задумался; во всяком случае он ни- чем не показал, что видит эту протянутую руку. - Прощайте, - в свою очередь сказал Шато-Рено, держа левой рукой свою тросточку и делая правой прощальный жест. - Прощайте! - сквозь зубы пробормотал Альбер. Но взгляд его был более выразителен: в нем была целая гамма сдержанного гнева, презрения, него- дования. После того как оба его секунданта сели в экипаж и уехали, он еще не- которое время стоял неподвижно; затем стремительно отвязал свою лошадь от деревца, вокруг которого слуга замотал ее поводья, легко вскочил в седло к поскакал к Парижу. Четверть часа спустя он уже входил в особняк на улице Эльдер. Когда он спешивался, ему показалось, что за оконной занавеской мелькнуло бледное лицо графа де Морсер; он со вздохом отвернулся и про- шел в свой флигель. С порога он окинул последним взглядом всю эту роскошь, которая с са- мого детства услаждала его жизнь; он в последний раз взглянул на свои картины. Лица на полотнах, казалось, улыбались ему, а пейзажи словно вспыхнули живыми красками. Затем он снял с дубового подрамника портрет своей матери и свернул его, оставив золоченую раму пустой. После этого он привел в порядок свои прекрасные турецкие сабли, свои великолепные английские ружья, японский фарфор, отделанные серебром ча- ши, художественную бронзу с подписями Фешера и Бари; осмотрел шкафы и запер их все на ключ; бросил в ящик стола, оставив его открытым, все свои карманные деньги, прибавив к ним множество драгоценных безделушек, которыми были полны чаши, шкатулки, этажерки; составил точную опись все- го и положил ее на самое видное место одного из столов, убрав с этого стола загромождавшие его книги и бумаги. В начале этой работы его камердинер, вопреки приказанию Альбера не беспокоить его, вошел в комнату. - Что вам нужно? - спросил его Альбер, скорее грустно, чем сердито. - Прошу прощения, сударь, - отвечал камердинер, - правда, вы запрети- ли мне беспокоить вас, но меня зовет граф де Морсер. - Ну так что же? - спросил Альбер. - Я не посмел отправиться к графу без вашего разрешения. - Почему? - Потому что граф, вероятно, знает, что я сопровождал вас на место дуэли. - Возможно, - сказал Альбер. - И он меня зовет, наверное, чтобы узнать, что там произошло. Что прикажете ему ответить? - Правду. - Так я должен сказать, что дуэль не состоялась? - Вы скажете, что я извинился перед графом МонтеКристо; ступайте. Камердинер поклонился и вышел. Альбер снова принялся за опись. Когда он уже заканчивал свою работу, его внимание привлек топот копыт во дворе и стук колес, от которого задребезжали стекла; он подошел к ок- ну и увидел, что его отец сел в коляску и уехал. Не успели ворота особняка закрыться за графом, как Альбер направился в комнаты своей матери; не найдя никого, чтобы доложить о себе, он про- шел прямо в спальню Мерседес и остановился на пороге, взволнованный тем, что он увидел. Словно у матери и сына была одна душа: Мерседес была занята тем же, чем только что был занят Альбер. Все было убрано; кружева, драгоценности, золотые вещи, белье, деньги были уложены по шкафам, и Мерседес тщательно подбирала к ним ключи. Альбер увидел эти приготовления; он все понял и, воскликнув: "Мама!", кинулся на шею Мерседес. Художник, который сумел бы передать выражение их лиц в эту минуту, создал бы прекрасную картину. Готовясь к смелому шагу, Альбер не страшился за себя, но приготовле- ния матери испугали его. - Что вы делаете? - спросил он. - А что делал ты? - ответила она. - Но я - другое дело! - воскликнул Альбер, задыхаясь от волнения. - Не может быть, чтобы вы приняли такое же решение, потому что я покидаю этот дом... я пришел проститься с вами. - И я тоже, Альбер, - отвечала Мерседес, - я тоже уезжаю. Я думала, что мой сын будет сопровождать меня, - неужели я ошиблась? - Матушка, - твердо сказал Альбер, - я не могу позволить вам разде- лить ту участь, которая ждет меня; отныне у меня не будет ни имени, ни денег; жизнь моя будет трудная, мне придется вначале принять помощь ко- гонибудь из друзей, пока я сам не заработаю свой кусок хлеба. Поэтому я сейчас иду к Францу и попрошу его ссудить меня той небольшой суммой, ко- торая, по моим расчетам, мне понадобится. - Бедный мальчик! - воскликнула Мерседес, - ты - и нищета, голод! Не говори этою, ты заставишь меня отказаться от моего решения! - Но я не откажусь от своего, - отвечал Альбер. - Я молод, я силен и, надеюсь, храбр; а вчера я узнал, что значит твердая воля. Есть люди, ко- торые безмерно страдали - и они не умерли, по построили себе новую жизнь на развалинах того счастья, которое им сулило небо, на обломках своих надежд! Я узнал это, матушка, я видел этих людей; я знаю, что из глубины той бездны, куда их бросил враг, они поднялись полные такой силы и окру- женные такой славой, что восторжествовали над своим победителем и сами сбросили его в бездну. Нет, отныне я рву со своим прошлым и ничего от него не беру, даже имени, потому что, - поймите меня, - ваш сын не может носить имени человека, который должен краснеть перед людьми. - Альбер, сын мой, - сказала Мерседес, - будь я сильнее духом, я сама бы дала тебе этот совет; мой слабый голос молчал, но твоя совесть заго- ворила. Слушайся голоса твоей совести, Альбер. У тебя были друзья, - порви на время с ними; но, во имя твоей матери, не отчаивайся! В твои годы жизнь еще прекрасна, и так как человеку с таким чистым сердцем, как твое, нужно незапятнанное имя, возьми себе имя моего отца; его звали Эр- рера. Я знаю тебя, мой Альбер; какое бы поприще ты ни избрал, ты скоро прославишь это имя. Тогда, мой друг, вернись в Париж, и перенесенные страдания еще больше возвеличат тебя. Но если, вопреки моим чаяниям, те- бе это не суждено, оставь мне по крайней мере надежду; только этой мыслью я и буду жить, ибо для меня нет будущего, и за порогом этого дома начинается моя смерть. - Я исполню ваше желание, матушка, - сказал Альбер, - я разделяю ваши надежды; божий гнев пощадит вашу чистоту и мою невинность... Но раз мы решились, будем действовать. Господин де Морсер уехал из дому с полчаса тому назад; это удобный случай избежать шума и объяснений. - Я буду ждать тебя, сын мой, - сказала Мерседес. Альбер вышел из дому и вернулся с фиакром; он вспомнил о небольшом пансионе на улице св. Отцов и намеревался снять там скромное, но прилич- ное помещение для матери. Когда фиакр подъехал к воротам и Альбер вышел, к нему приблизился че- ловек и подал ему письмо. Альбер узнал Бертуччо. - От графа, - сказал управляющий. Альбер взял письмо и вскрыл его. Кончив читать, он стал искать глазами Бертуччо, но тот исчез. Тогда Альбер, со слезами на глазах, вернулся к Мерседес и безмолвно протянул ей письмо. Мерседес прочла: "Альбер! Я угадал намерение, которое вы сейчас приводите в исполнение, - вы видите, что и я не чужд душевной чуткости. Вы свободны, вы покидаете дом графа и увозите с собой свою мать, свободную, как вы. Но подумайте, Аль- бер: вы обязаны ей большим, чем можете ей дать, бедный, благородный юно- ша! Возьмите на себя борьбу и страдание, но избавьте ее от нищеты, кото- рая вас неизбежно ждет на первых порах; ибо она не заслуживает даже тени того несчастья, которое ее постигло, и провидение не допустит, чтобы не- винный расплачивался за виновного. Я знаю, вы оба покидаете дом на улице Эльдер, ничего оттуда не взяв. Не допытывайтесь, как я это узнал. Я знаю; этого довольно. Слушайте, Альбер. Двадцать четыре года тому назад я, радостный и гордый, возвращался на родину. У меня была невеста, Альбер, святая девушка, которую я боготво- рил, и я вез своей невесте сто пятьдесят луидоров, скопленных неустан- ной, тяжелой работой. Эти деньги были ее, я ей их предназначал и, зная, как вероломно море, я зарыл наше сокровище в маленьком садике того дома в Марселе, где жил мой отец, на Мельянских аллеях. Ваша матушка, Альбер, хорошо знает этот бедный, милый дом. Не так давно, по дороге в Париж, я был проездом в Марселе. Я пошел взглянуть на этот дом, полный горьких воспоминаний; и вечером, с засту- пом в руках, я отправился в тот уголок, где зарыл свой клад. Железный ящичек все еще был на том же месте, никто его не тронул; он зарыт в уг- лу, в тени прекрасною фигового дерева, которое в день моего рождения по- садил мой отец. Эти деньги некогда должны были обеспечить жизнь и покой той женщине, которую я боготворил, и ныне, но странной и горестной прихоти случая, они нашли себе то же применение. Поймите меня, Альбер: я мог бы предло- жить этой несчастной женщине миллионы, но я возвращаю ей лишь кусок хле- ба, забытый под моей убогой кровлей в тот самый день, когда меня разлу- чили с той, кого я любил. Вы человек великодушный, Альбер, но, может быть, вас еще ослепляет гордость или обида; если вы мне откажете, если вы возьмете от другого то, что я вправе вам предложить, я скажу, что с вашей стороны жестоко отвергать кусок хлеба для вашей матери, когда его предлагает человек, чей отец, по вине вашего отца, умер в муках голода и отчаяния". Альбер стоял бледный и неподвижный, ожидая решения матери. Мерседес подняла к небу растроганный взгляд. - Я принимаю, - сказала она, - он имеет право предложить мне эти деньги. И, спрятав на груди письмо, она взяла сына под руку и поступью, более твердой, чем, может быть, сама ожидала, вышла на лестницу. XV. САМОУБИЙСТВО Тем временем Монте-Кристо вместе с Эмманюелем и Максимилианом тоже вернулся в город. Возвращение их было веселое. Эмманюель не скрывал своей радости, что все окончилось так благополучно, и откровенно заявлял о своих миролюби- вых вкусах. Моррель, сидя в углу кареты, не мешал зятю изливать свою ве- селость в словах и молча переживал радость, не менее искреннюю, хоть она и светилась только в его взгляде. У заставы Трон они встретили Бертуччо; он ждал их, неподвижный, как часовой на посту. Монте-Кристо высунулся из окна кареты, вполголоса обменялся с ним несколькими словами, и управляющий быстро удалился. - Граф, - сказал Эмманюель, когда они подъезжали к Пляс-Рояль, - ос- тановите, пожалуйста, карету у моего дома, чтобы моя жена ни одной лиш- ней минуты не волновалась за вас и за меня. - Если бы не было смешно кичиться своим торжеством, - сказал Моррель, - я пригласил бы графа зайти к нам; но, вероятно, графу тоже надо успо- коить чьи-нибудь тревожно бьющиеся сердца. Вот мы и приехали, Эмманюель; простимся с нашим другом и дадим ему возможность продолжать свой путь. - Погодите, - сказал Монте-Кристо, - я не хочу лишиться так сразу обоих спутников; идите к вашей прелестной жене и передайте ей от меня искренний привет; а вы, Моррель, проводите меня до Елисейских Полей. - Чудесно, - сказал Максимилиан, - тем более что мне и самому нужно в вашу сторону, граф. - Ждать тебя к завтраку? - спросил Эмманюель. - Нет, - отвечал Максимилиан. Дверца захлопнулась, и карета покатила дальше. - Видите, я принес вам счастье, - сказал Моррель, оставшись наедине с графом. - Вы не думали об этом? - Думал, - сказал Монте-Кристо, - потому-то мне и хотелось бы никогда с вами не расставаться. - Это просто чудо! - продолжал Моррель, отвечая на собственные мысли. - Что именно? - спросил Монте-Кристо. - То, что произошло. - Да, - отвечал с улыбкой граф, - вы верно сказали, Моррель, это просто чудо! - Как-никак, - продолжал Моррель, - Альбер человек храбрый. - Очень храбрый, - сказал Монте-Кристо, - я сам видел, как он мирно спал, когда над его головой был занесен кинжал. - А я знаю, что он два раза дрался на дуэли, и дрался очень хорошо; как же все это вяжется с сегодняшним его поведением? - Это ваше влияние, - улыбаясь, заметил МонтеКристо. - Счастье для Альбера, что он не военный! - сказал Моррель. - Почему? - Принести извинение у барьера! - и молодой капитан покачал головой. - Послушайте, Моррель! - мягко сказал граф. - Неужели и вы разделяете предрассудки обыкновенных людей? Ведь согласитесь, что если Альбер храбр, то он не мог сделать это из трусости; у пего, несомненно, была причина поступить так, как он поступил сегодня, и, таким образом, его поведение скорее всего можно назвать геройским. - Да, конечно, - отвечал Моррель, - но я скажу, как говорят испанцы: сегодня он был менее храбр, чем вчера. - Вы позавтракаете со мной, правда, Моррель? - сказал граф, меняя разговор. - Нет, я расстанусь с вами в десять часов. - Вы условились с кем-нибудь завтракать вместе? Моррель улыбнулся и покачал головой. - Но ведь где-нибудь позавтракать вам надо. - Я не голоден, - возразил Максимилиан. - Мне известны только два чувства, от которых человек лишается аппе- тита, - заметил граф: - горе и любовь. Я вижу, к счастью, что вы в очень веселом настроении, - значит, это не горе... Итак, судя по тому, что вы мне сказали сегодня утром, я поз- волю себе думать... - Ну что ж, граф, - весело отвечал Моррель, - я не отрицаю. - И вы ничего мне об этом не расскажете, Максимилиан? - сказал граф с такой живостью, что было ясно, как бы ему хотелось узнать тайну Морреля. - Сегодня утром, граф, вы могли убедиться в том, что у меня есть сердце, не так ли? Вместо ответа Монте-Кристо протянул Моррелю руку. - Теперь, - продолжал тот, - когда мое сердце уже больше не в Вен- сенском лесу, с вами, оно в другом месте, и я иду за ним. - Идите, - медленно сказал граф, - идите, мой друг; но прошу вас, ес- ли на вашем пути встретятся препятствия, вспомните о том, что я многое на этом свете могу сделать, что я счастлив употребить свою власть на пользу тем, кого я люблю, и что я люблю вас, Моррель. - Хорошо, - сказал Максимилиан, - я буду помнить об этом, как эгоис- тичные дети помнят о своих родителях, когда нуждаются в их помощи. Если мне это понадобится, - а очень возможно, что такая минута наступит, - я обращусь к вам за помощью, граф. - Смотрите, вы дали слово. Так до свидания. - До свидания. Они подъехали к дому на Елисейских Полях. МонтеКристо откинул дверцу. Моррель соскочил на мостовую. На крыльце ждал Бертуччо. Моррель удалился по авеню Мариньи, а Монте-Кристо быстро пошел навстречу Бертуччо. - Ну, что? - спросил он. - Она собирается покинуть свой дом, - отвечал управляющий. - А ее сын? - Флорантеп, его камердинер, думает, что он собирается сделать то же самое. - Идите за мной. Монте-Кристо прошел с Бертуччо в свой кабинет, написал известное нам письмо и передал его управляляющему. - Ступайте, - сказал он, - поспешите; кстати, пусть Гайде сообщат, что я вернулся. - Я здесь, - ответила сама Гайде, которая, услышав, что подъехала ка- рета, уже спустилась вниз и сияла от счастья, видя графа здравым и нев- редимым. Бертуччо вышел. Всю радость нежной дочери, снова увидевшей отца, весь восторг возлюб- ленной, снова увидевшей любимого, испытала Гайде при этой встрече, кото- рой она ждала с таким нетерпением. Конечно, и радость Монте-Кристо, хоть и не выказываемая так бурно, была не менее велика; для исстрадавшихся сердец радость подобна росе, падающей на иссушенную зноем землю; сердце и земля впитывают благодатную влагу, но посторонний глаз не заметит этого. За последние дни Монте-Кристо понял то, что давно уже казалось ему невозможным: на свете есть две Мерседес, он еще может быть счастлив. Его пылающий радостью взор жадно погружался в затуманенные глаза Гай- де, как вдруг открылась дверь. Граф нахмурился. - Господин де Морсер! - доложил Батистен, как будто одно это имя слу- жило ему оправданием. В самом деле лицо графа прояснилось. - Который? - спросил он. - Виконт или граф? - Граф. - Неужели это еще не кончилось? - воскликнула Гайде. - Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, беря девушку за руки, - но тебе нечего бояться. - Но ведь этот негодяй... - Этот человек бессилен против меня, Гайде, - сказал Монте-Кристо, - бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном. - Ты никогда не узнаешь, сколько я выстрадала, господин мой, - сказа- ла Гайде. Монте-Кристо улыбнулся. - Клянусь тебе могилой моего отца, - сказал он, - если с кем-нибудь и случится несчастье, то во всяком случае не со мной. - Я верю тебе, как богу, господин мой, - сказала молодая девушка, подставляя графу лоб. Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе поцелуй, от которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо. - Боже мой, - прошептал граф, - неужели ты позволишь мне снова полю- бить!.. Попросите графа де Морсер в гостиную, - сказал он Батистену, провожая прекрасную гречанку к потайной лестнице. Нам необходимо объяснить причину этого посещения, которого, быть мо- жет, и ждал Монте-Кристо, но, наверное, не ждали наши читатели. Когда Мерседес, как мы уже говорили, производила у себя нечто вроде описи, сделанной и Альбером; когда она укладывала свои драгоценности, - запирала шкафы, собирала в одно место ключи, желая все оставить после себя в полном порядке, она не заметила, что за стеклянной дверью в кори- дор появилось мрачное, бледное лицо. Тот, кто смотрел через эту дверь, не будучи сам увиденным и услышанным, мог видеть и слышать все, что про- исходило у г-жи де Морсер. Отойдя от этой двери, бледный человек удалился в спальню и поднял су- дорожно сжатой рукой занавеску окна, выходящего во двор. Так он стоял минут десять, неподвижный, безмолвный, прислушиваясь к биению собственного сердца. Ему эти десять минут показались вечностью. Именно тогда Альбер, возвращаясь с места дуэли, заметил в окне своего отца, подстерегавшего его, и отвернулся. Граф широко раскрыл глаза, он знал, что Альбер нанес Монте-Кристо страшное оскорбление, что во всем мире подобное оскорбление влечет за собою дуэль, в которой одного из противников ожидает смерть. Альбер вер- нулся живой и невредимый; следовательно, его отец был отомщен. Непередаваемая радость озарила это мрачное лицо, словно последний луч солнца, опускающегося в затянувшие горизонт тучи, как в могилу. Но, как мы уже сказали, он тщетно ждал, что Альбер поднимется в его комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын, идя сражаться, не захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было попятно; но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и не бросился в его объятия? Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера, послал за его камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не скрывать от графа. Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюр- туке с воротником военного образца, в черных панталонах, в черных пер- чатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел он спуститься с крыльца, как ему подали карету. Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были завернуты две шпаги, затем захлопнул дверцу и сел рядом с кучером. Кучер ждал приказаний. - На Елисейские Поля, - сказал генерал, - к графу Монте-Кристо. Живо! Лошади рванулись под ударом бича; пять минут спустя они остановились у дома графа. Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на ал- лею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко распахнутую дверь. Через секунду Батистен докладывал Монте-Кристо о графе де Морсер, и Монте-Кристо, проводив Гайде, велел провести Морсера в гостиную. Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостипой, когда, обер- нувшись, он увидел на пороге МонтеКристо. - А, это господин де Морсер! - спокойно сказал Монте-Кристо. - Мне казалось, я ослышался. - Да, это я, - сказал граф; губы его дрожали, он с трудом выговаривал слова. - Мне остается узнать, - сказал Монте-Кристо, - чему я обязан удо- вольствием видеть графа де Морсер в такой ранний час. - У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? - спросил ге- нерал. - Вам это известно? - спросил граф. - Да, и мне известно также, что у моего сына были веские причины драться с вами и постараться убить вас. - Действительно, сударь, у него были на это веские причины. Но все же, как видите, он меня не убил и даже не дрался. - Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, ви- новник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом. - Это верно, сударь, - сказал Монте-Кристо с тем же ужасающим спо- койствием, - виновник, впрочем, второстепенный, а не главный. - Вы, очевидно, извинились перед ним или дали какие-нибудь объясне- ния? - Я не дал ему никаких объяснений, и извинился не я, а он. - Но что же, по-вашему, означает его поведение? - Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня. - Кто же? - Его отец. - Допустим, - сказал Морсер, бледнея, - но вы должны знать, что ви- новный не любит, когда ему указывают на его вину. - Я это знаю... Потому я ждал того, что произошло. - Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! - воскликнул граф. - Альбер де Морсер далеко не трус, - сказал МонтеКристо. - Если человек держит в руке шпагу, если перед ним стоит его смер- тельный враг и он не дерется - значит, он трус! Будь он здесь, я бы ска- зал ему это в лицо! - Сударь, - холодно ответил Монте-Кристо, - я не думаю, чтобы вы яви- лись ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это своему сыну, может быть он найдет, что вам ответить. - Нет, нет, - возразил генерал с мимолетной улыбкой, - вы совершенно правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже считаю вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас! У меня такое чувство, будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые люди отказываются драться, то драться надлежит нам... Вы согласны со мной, сударь? - Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал того, что должно произойти, я имел и виду и ваше посещение. - Тем лучше... Следовательно, вы готовы? - Я всегда готов. - Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? - с яростью сказал генерал, стиснув зубы. - Пока один из нас не умрет, - повторил граф МонтеКристо, слегка кив- нув головой. - Так едем, секунданты нам не нужны. - Разумеется, не нужны, - сказал Монте-Кристо, - мы слишком хорошо знаем друг друга! - Напротив, - сказал граф, - мы совершенно друг друга не знаем. - Полноте, - сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием, - что вы говорите! Разве вы не тот самый солдат Фернан, который дезерти- ровал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый поручик Фер- нан, который служил проводником и шпионом французской армии в Испании? Разве вы не тот самый полковник Фернан, который предал, продал, убил своего благодетеля Али? И разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обра- тились в генерал-лейтенанта графа де Морсер, пэра Франции? - Негодяй, - воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как раска- ленное железо, - ты коришь меня моим позором перед тем, быть может, как убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь меня; я отлично знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечел - но знаю, при свете какого факела, - каждую страницу моей жизни; но, быть может, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске! Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купаю- щийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом Монте-Кристо; в Италии - Синдбадом-Мореходом; на Мальте - еще как-то, уж не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя, среди этой сотни имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое серд- це! Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза вспыхнули грозным огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя галс- тук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапоч- ку, из-под которой ниспадали его длинные черные волосы. И он вернулся, страшный, неумолимый, и, скрестив руки, направился к генералу. Морсер, удивленный его внезапным уходом, ждал. При виде преоб- разившегося МонтеКристо ноги у него подкосились и зубы застучали; он стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стол, остановился. - Фернан, - крикнул ему Монте-Кристо, - из сотни моих имен мне доста- точно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя, правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, та- кой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как же- нился... на Мерседес, моей невесте! Генерал, запрокинув голову, протянув руки вперед, остановившимся взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, ис- пустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик: - Эдмон Дантес! Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился до крыльца, походкой пьяного пересек двор и повалился на руки своему камердинеру, невнятно бормоча: - Домой, домой! По дороге свежий воздух и стыд перед слугами помогли ему собраться с мыслями; но расстояние было невелико, и по мере того как граф приближал- ся к дому, отчаяние снова овладевало им. За несколько шагов от дома граф велел остановиться и вышел из экипа- жа. Ворота были раскрыты настежь; кучер фиакра, изумленный, что его поз- вали к такому богатому особняку, ждал посреди двора; граф испуганно взглянул на него, но не посмел никого расспрашивать и бросился к себе. По лестнице спускались двое; он едва успел скрыться в боковую комна- ту, чтобы не столкнуться с ними. Это была Мерседес, опиравшаяся на руку сына; они вместе покидали дом. Они прошли совсем близко от несчастного, который, спрятавшись за штофную портьеру, едва не почувствовал прикосновение шелкового платья Мерседес и ощутил на своем лице теплое дыхание сына, говорившего: - Будьте мужественны, матушка! Идем, идем скорей, мы здесь больше не у себя. Слова замерли, шаги удалились. Граф выпрямился, вцепившись руками в штофную занавесь; он старался подавить самое отчаянное рыдание, когда-либо вырывавшееся из груди отца, которого одновременно покинули жена и сын... Вскоре он услышал, как хлопнула дверца фиакра, затем крикнул кучер, задрожали стекла от грохота тяжелого экипажа; тогда он бросился к себе в спальню, чтобы еще раз взглянуть на все, что он любил в этом мире; но фиакр уехал, и ни Мерседес, ни Альбер не выглянули из его окошка, чтобы послать опустелому дому, покидаемому отцу и мужу последний взгляд проща- ния и сожаления. И вот, в ту самую минуту, когда колеса экипажа застучали по камням мостовой, раздался выстрел, и темный дымок вырвался из окна спальни, разлетевшегося от сотрясения. XVI. ВАЛЕНТИНА Читатели, конечно, догадываются, куда спешил Моррель и с кем у него было назначено свидание. Расставшись с Монте-Кристо, он медленно шел по направлению к дому Вильфора. Мы сказали - медленно: дело в том, что у Морреля было еще более полу- часа времени, а пройти ему надо было шагов пятьсот; но хоть у него и бы- ло времени более чем достаточно, он все же поспешил расстаться с Мон- те-Кристо, потому что ему не терпелось остаться наедине со своими мысля- ми. Он твердо помнил назначенный ему час: тот самый, когда Валентина кор- мила завтраком Нуартье и потому могла быть уверена, что никто не потре- вожит ее при исполнении этого благочестивого долга. Нуартье и Валентина разрешили ему посещать их два раза в неделю, и он собирался воспользо- ваться своим правом. Когда Моррель вошел, поджидавшая его Валентина схватила его за руку и подвела к своему деду. Она была бледна и сильно взволнована. Ее волнение было вызвано скандалом в Опере: все уже знали (свет всег- да все знает) о ссоре между Альбером и Монте-Кристо. В доме Вильфоров никто не сомневался в том, что неизбежным последствием случившегося бу- дет дуэль: Валентина женским чутьем поняла, что Моррель будет секундан- том Монте-Кристо, и, зная храбрость Максимилиана, его глубокую привязан- ность к графу, боялась, что он не ограничится пассивной ролью свидетеля. Поэтому легко понять, с каким нетерпением спрашивала она о подробнос- тях и выслушивала ответы, и Моррель прочел в глазах своей возлюбленной бесконечную радость, когда она услышала о неожиданно счастливом исходе дуэли. - А теперь, - сказала Валентина, делая знак Моррелю сесть рядом со стариком и сама усаживаясь на скамеечку, на которой покоились его ноги, - мы можем поговорить и о собственных делах. Вы ведь знаете, Максимили- ан, что дедушка одно время хотел уехать из дома господина де Вильфор и поселиться отдельно. - Да, конечно, - сказал Максимилиан, - я помню этот план, я весьма одобрял его. - Так я могу вас обрадовать, Максимилиан, - сказала Валентина, - по- тому что дедушка опять вернулся к этой мысли. - Отлично! - воскликнул Максимилиан. - А знаете, - продолжала Валентина, - почему дедушка хочет покинуть этот дом? Нуартье многозначительно посмотрел на внучку, взглядом приказывая ей замолчать; но Валентина не смотрела на него: ее взоры и ее улыбка при- надлежали Моррелю. - Чем бы ни объяснялось желание господина Нуартье, я присоединяюсь к нему, - воскликнул Моррель. - Я тоже, от всей души, - сказала Валентина. - Он утверждает, что воздух предместья Сент-Оноре вреден для моего здоровья. - А вы знаете, Валентина, - сказал Моррель, - я нахожу, что господин Нуартье совершенно прав; вот уже недели две, как вы, по-моему, не совсем здоровы. - Да, я нехорошо себя чувствую, - отвечала Валентина, - поэтому де- душка решил сам полечить меня; он все знает, и я вполне ому доверяю. - Но, значит, вы в самом деле больны? - быстро спросил Моррель. - Это не болезнь. Мне просто не по себе, вот и все; я потеряла аппе- тит, и у меня такое ощущение, будто мой организм борется с чем-то. Нуартье не пропускал ни одного слова Валентины. - А чем вы лечитесь от этой неведомой болезни? - Просто я каждое утро пью по чайной ложке того лекарства, которое принимает дедушка; я хочу сказать, что я начала с одной ложки, а теперь пью по четыре. Додушка уверяет, что это средство от всех болезней. Валентина улыбнулась; но ее улыбка была грустной и страдальческой. Максимилиан, опьяненный любовью, молча смотрел на нее; она была очень хороша собой, но ее бледность стала какой-то прозрачной, глаза блестели сильнее обыкновенного, а руки, обычно белые, как перламутр, казались вы- лепленными из воска, слегка пожелтевшего от времени. С Валентины Максимилиан перевел взгляд на Нуартье; тот смотрел своим загадочным, вдумчивым взглядом на внучку, поглощенную своей любовью; но и он, как Моррель, видел эти признаки затаенного страдания, настолько, впрочем, неуловимые, что никто их не замечал, кроме деда и возлюбленно- го. - Но ведь это лекарство прописано господину Нуартье? - спросил Мор- рель. - Да, оно очень горькое на вкус, - отвечала Валентина, - такое горькое, что после него я во всем, что пью, чувствую горечь. Нуартье вопросительно взглянул на внучку. - Правда, дедушка, - сказала Валентина, - только что, идя к вам, я выпила сахарной воды и даже не могла допить стакана, до того мне показа- лось горько. Нуартье побледнел и показал, что он хочет что-то сказать. Валентина встала, чтобы принести словарь. Нуартье с явной тревогой следил за ней глазами. Кровь прилила к лицу девушки, и щеки ее покраснели. - Как странно, - весело воскликнула она, - у меня закружилась голова! Неужели от солнца? И она схватилась за край стола. - Да ведь нет никакого солнца, - сказал Моррель, которого сильнее обеспокоило выражение лица Нуартье, чем недомогание Валентины. Он подбежал к ней. Валентина улыбнулась. - Успокойся, дедушка, - сказала она Нуартье, - успокойтесь, Максими- лиан. Ничего, все уже прошло; но слушайте, кажется, кто-то въехал во двор? Она открыла дверь, подбежала к окну в коридоре и сейчас же вернулась. - Да, - сказала она, - приехала госпожа Данглар с дочерью. Прощайте, я убегу, иначе за мной придут сюда; вернее, до свидания; посидите с де- душкой, Максимилиан, я обещаю вам не удерживать их. Моррель проводил ее глазами, видел, как за ней закрылась дверь, и слышал, как она стала подниматься по маленькой лестнице, которая вела в комнату г-жи де Вильфор и в ее собственную. Как только она ушла, Нуартье сделал знак Моррелю взять словарь. Моррель исполнил его желание; он под руководством Валентины быстро научился понимать старика. Однако, так как приходилось всякий раз перебирать алфавит и отыски- вать в словаре каждое слово, прошло целых десять минут, пока мысль ста- рика выразилась в следующих словах: "Достаньте стакан с водой и графин из комнаты Валентины". Моррель немедленно позвонил лакею, заменившему Барруа, и от имени Ну- артье передал ему это приказание. Через минуту лакей вернулся. Графин и стакан были совершенно пусты. Нуартье показал, что желает что-то сказать. - Почему графин и стакан пусты? - спросил он. - Ведь Валентина сказа- ла, что не допила стакана. Передача этой мысли словами потребовала новых пяти минут. - Не знаю, - ответил лакей, - но в комнату мадемуазель Валентины прошла горничная; может быть, это она выплеснула. - Спросите у нее об этом, - сказал Моррель, по взгляду поняв мысль Нуартье. Лакей вышел и тотчас же вернулся. - Мадемуазель Валентина заходила сейчас в свою комнату, - сказал он, - и допила все, что осталось в стакане; а из графина все вылил господин Эдуард, чтобы устроить пруд для своих уток. Нуартье поднял глаза к небу, словно игрок, поставивший на карту все свое состояние. Затем глаза старика обратились к двери и уже не отрывались от нее. Валентина не ошиблась, говоря, что приехала г-жа Данглар с дочерью; их провели в комнату г-жи де Вильфор, которая сказала, что примет их у себя; вот почему Валентина и прошла через свою комнату; эта комната была в одном этаже с комнатой мачехи, и их разделяла только комната Эдуарда. Гостьи вошли в будуар с несколько официальным видом, очевидно, гото- вясь сообщить важную новость. Люди одного круга легко улавливают всякие оттенки в обращении. Г-жа де Вильфор в ответ на торжественность обеих дам также приняла торжест- венный вид. В эту минуту вошла Валентина, и приветствия возобновились. - Дорогой друг, - сказала баронесса, меж тем как девушки взялись за руки, - я приехала к вам вместе с Эжени, чтобы первой сообщить вам о предстоящей в ближайшем будущем свадьбе моей дочери с князем Кавалькан- ти. Данглар настаивал на титуле князя. Банкир-демократ находил, что это звучит лучше, чем граф. - В таком случае разрешите вас искренно поздравить, - ответила г-жа де Вильфор. - Я нахожу, что князь Кавальканти - молодой человек, полный редких достоинств. - Если говорить по-дружески, - сказала, улыбаясь, баронесса, - то я скажу, что князь еще не тот человек, кем обещает стать впоследствии. В нем еще много тех странностей, по которым мы, французы, с первого взгля- да узнаем итальянского или немецкого аристократа. Все же у него, по-ви- димому, доброе сердце, тонкий ум, а что касается практической стороны, то господин Данглар утверждает, что состояние у него грандиозное; он так и выразился. - А кроме того, - сказала Эжени, перелистывая альбом г-жи де Вильфор, - прибавьте, сударыня, что вы питаете к этому молодому человеку особую благосклонность. - Мне незачем спрашивать вас, - заметила г-жа де Вильфор, - разделяе- те ли вы эту благосклонность? - Ни в малейшей степени, сударыня, - отвечала Эжени с обычной своей самоуверенностью. - Я не чувствую никакой склонности связывать себя хо- зяйственными заботами или исполнением мужских прихотей, кто бы этот муж- чина ни был. Мое призвание быть артисткой и, следовательно, свободно распоряжаться своим сердцем, своей особой и своими мыслями. Эжени произнесла эти слова таким решительным и твердым тоном, что Ва- лентина вспыхнула. Робкая девушка не могла понять этой сильной натуры, в которой не чувствовалось и тени женской застенчивости. - Впрочем, - продолжала та, - раз уж мне суждено выйти замуж, я долж- на благодарить провидение, избавившее меня по крайней мере от притязаний господина де Морсер; не вмешайся провидение, я была бы теперь женой обесчещенного человека. - А ведь правда, - сказала баронесса с той странной наивностью, кото- рой иногда отличаются аристократки и от которой их не может отучить даже общение с плебеями, - правда, если бы Морсеры не колебались, моя дочь уже была бы замужем за Альбером; генерал очень хотел этого брака, он да- же сам приезжал к господину Данглару, чтобы вырвать его согласие; мы счастливо отделались. - Но разве позор отца бросает тень на сына? - робко заметила Валенти- на. - Мне кажется, что виконт нисколько не повинен в предательстве гене- рала. - Простите, дорогая, - сказала неумолимая Эжени, - виконт недалеко от этого ушел; говорят, что, вызвав вчера в Опере графа Монте-Кристо на ду- эль, он сегодня утром принес ему свои извинения у барьера. - Не может быть! - сказала г-жа де Вильфор. - Ах, дорогая, - отвечала г-жа Данглар с той же наивностью, которую мы только что отметили, - это наверное так; я это знаю от господина Деб- рэ, который присутствовал при объяснении. Валентина тоже знала все, но промолчала. От дуэли мысль ее перенес- лась в комнату Нуартье, где ее ждал Моррель. Погруженная в задумчивость, Валентина уже несколько минут не принима- ла участия в разговоре; она даже не могла бы сказать, о чем шла речь, как вдруг г-жа Данглар дотронулась до ее руки. - Что вам угодно, сударыня? - сказала Валентина, вздрогнув от этого прикосновения, словно от электрического разряда. - Вы больны, дорогая Валентина? - спросила баронесса. - Больна? - удивилась девушка, проводя рукой по своему горячему лбу. - Да; посмотрите на себя в зеркало; за последнюю минуту вы раза четы- ре менялись в лице. - В самом деле, - воскликнула Эжени, - ты страшно бледна! - Не беспокойся, Эжени; со мной это уже несколько дней. И, несмотря на все свое простодушие, Валентина поняла, что может вос- пользоваться этим предлогом, чтобы уйти. Впрочем, г-жа де Вильфор сама пришла ей на помощь. - Идите к себе, Валентина, - сказала она, - вы в самом деле нездоро- вы; наши гостьи извинят вас; выпейте стакан холодной воды, вам станет легче. Валентина поцеловала Эжени, поклонилась г-же Данглар, котора