я уже поднялась с места и начала прощаться, и вышла из комнаты. - Бедная девочка, - сказала г-жа де Вильфор, когда дверь за Валенти- ной закрылась, - она не на шутку меня беспокоит, и я боюсь, что она серьезно заболеет. Между тем Валентина в каком-то безотчетном возбуждении прошла через комнату Эдуарда, не ответив на злую выходку, которой он ее встретил, и, миновав свою спальню, вышла на маленькую лестницу. Ей оставалось спус- титься только три ступени, она уже слышала голос Морреля, как вдруг ту- ман застлал ей глаза, ее онемевшая нога оступилась, перила выскользнули из-под руки, и, припав к стене, она уже не сошла, а скатилась по ступе- ням. Моррель стремительно открыл дверь и увидел Валентину, лежащую на пло- щадке. Он подхватил ее на руки и усадил в кресло. Валентина открыла глаза. - Какая я неловкая! - сказала она с лихорадочной живостью. - Я, ка- жется, разучилась держаться на ногах. Как я могла забыть, что до площад- ки оставалось еще три ступеньки. - Вы не ушиблись, Валентина? - воскликнул Моррель. Валентина окинула взглядом комнату; в глазах Нуартье она прочла вели- чайший испуг. - Успокойся, дедушка, - сказала она, пытаясь улыбнуться, - это пустя- ки... у меня просто закружилась голова. - Опять головокружение! - сказал Моррель, в отчаянии сжимая руки. - Поберегите себя, Валентина, умоляю вас! - Да ведь все уже прошло, - сказала Валентина, - говорю же я вам, что это пустяки. А теперь послушайте, я скажу вам новость: через педелю Эже- ни выходит замуж, а через три дня назначено большое пиршество в честь обручения. Мы все приглашены - мой отец, госпожа де Вильфор и я... Так я по крайней мере поняла. - Когда же, наконец, настанет наша очередь? Ах, Валентина, вы имеете такое влияние на своего дедушку, постарайтесь, чтобы он ответил вам: скоро! - Так вы рассчитываете на меня, чтобы торопить дедушку и напоминать ему? - отвечала Валентина. - Да, - воскликнул Моррель. - Ради бога поспешите. Пока вы не будете моей, Валентина, мне всегда будет казаться, что я вас потеряю. - Право, Максимилиан, - отвечала Валентина, судорожно вздрогнув, - вы слишком боязливы. Вы же офицер, про которого говорят, что он не знает страха. Ха-ха-ха! И она разразилась резким, болезненным смехом; руки ее напряглись, го- лова запрокинулась, и она осталась недвижима. Крик ужаса, который не мог сорваться с уст Нуартье, застыл в его взгляде. Моррель понял: нужно звать на помощь. Он изо всех сил дернул звонок; горничная, находившаяся в комнате Ва- лентины, и лакей, заступивший место Барруа, вместе вбежали в комнату. Валентина была так бледна, так холодна и неподвижна, что, не слушая того, что им говорят, они поддались царившему в этом проклятом доме страху и с воплями бросились бежать по коридорам. Госпожа Данглар и Эжени как раз в эту минуту уезжали; они еще успели узнать причину переполоха. - Я вам говорила! - воскликнула г-жа де Вильфор. - Бедняжка! XVII. ПРИЗНАНИЕ В эту минуту послышался голос Вильфора, кричавшего из своего кабине- та: - Что случилось? Моррель взглянул на Нуартье, к которому вернулось все его хладнокро- вие, и тот глазами указал ему на пишу, где однажды, при сходных обстоя- тельствах, он уже скрывался. Он едва успел схватить шляпу и спрятаться за портьерой. В коридоре уже раздавались шаги королевского прокурора. Вильфор вбежал в комнату, бросился к Валентине и схватил ее в объятья. - Доктора! Доктора!.. Д'Авриньи! - крикнул Вильфор. - Нет, я лучше сам поеду за ним. И он стремглав выбежал из комнаты. В другую дверь выбежал Моррель. Его поразило в самое сердце ужасное воспоминание: ему вспомнился раз- говор между Вильфором и доктором, который он случайно подслушал той ночью, когда умерла г-жа де Сен-Меран; симптомы, хоть и более слабые, были такие же, какие предшествовали смерти Барруа. И ему почудилось, будто в ушах у него звучит голос Монте-Кристо, ска- завшего ему не далее как два часа тому назад: "Что бы вам ни понадобилось, Моррель, приходите ко мне, я многое могу сделать". Он стрелой помчался по предместью Сент-Оноре к улице Матиньон, а с улицы Матиньон на Елисейские Поля. Тем временем Вильфор подъехал в наемном кабриолете к дому Д'Авриньи; он так резко позвонил, что швейцар открыл ему с перепуганным лицом. Вильфор бросился па лестницу, не в силах вымолвить ни слова. Швейцар знал его и только крикнул ему вслед: - Доктор в кабинете, господин королевский прокурор! Вильфор уже вошел, или, вернее, ворвался к доктору. - Ах, это вы! - сказал Д'Авриньи. - Да, доктор, - отвечал Вильфор, закрывая за собой дверь, - и на этот раз я вас спрашиваю, одни ли мы здесь? Доктор, мой дом проклят богом. - Что случилось? - спросил тот внешне холодно, но с глубоким внутрен- ним волнением. - У вас опять кто-нибудь заболел? - Да, доктор, - воскликнул Вильфор, хватаясь за голову, - да! Взгляд Д'Авриньи говорил: "Я это предсказывал". Он медленно и с ударением произнес: - Кто же умирает на этот раз? Кто эта новая жертва, которая предста- нет перед богом, обвиняя нас в преступной слабости? Мучительное рыдание вырвалось из груди Вильфора; он схватил доктора за руку. - Валентина! - сказал он. - Теперь очередь Валентины! - Ваша дочь! - с ужасом и изумлением воскликнул д'Авриньи. - Теперь вы видите, что вы ошибались, - прошептал Вильфор, - помогите ей и попросите у страдалицы прощения за то, что вы подозревали ее. - Всякий раз, когда вы посылали за мной, - сказал д'Авриньи, - бывало уже поздно, но все равно, я иду; только поспешим, с вашими врагами мед- лить нельзя. - На этот раз, доктор, вам уже не придется упрекать меня в слабости. На этот раз я узнаю, кто убийца, и не пощажу его. - Прежде чем думать о мщении, сделаем все возможное, чтобы спасти жертву, - сказал д'Авриньи. - Едем. И кабриолет, доставивший Вильфора, рысью домчал его обратно вместе с д'Авриньи в то самое время, как Моррель стучался в дверь Монте-Кристо. Граф был у себя в кабинете и, очень озабоченный, читал записку, кото- рую ему только что спешно прислал Бертуччо. Услышав, что ему докладывают о Морреле, который расстался с ним за каких-нибудь два часа перед этим, граф с удивлением поднял голову. Для Морреля, как и для графа, за эти два часа изменилось, по-видимо- му, многое: он покинул графа с улыбкой, а теперь стоял перед ним, как потерянный. Граф вскочил и бросился к нему. - Что случилось, Максимилиан? - спросил он. - Вы бледны, задыхаетесь! Моррель почти упал в кресло. - Да, - сказал он, - я бежал, мне нужно с вами поговорить. - У вас дома все здоровы? - спросил граф самым сердечным тоном, не оставлявшим сомнений в его искренности. - Благодарю вас, граф, - отвечал Моррель, видимо, не зная, как прис- тупить к разговору, - да, дома у меня все здоровы. - Я очень рад; но вы хотели мне что-то сказать? - заметил граф с воз- растающей тревогой. - Да, - сказал Моррель, - я бежал к вам из дома, куда вошла смерть. - Так вы от Морсеров? - спросил Монте-Кристо. - Нет, - отвечал Моррель, - а разве у Морсеров ктонибудь умер? - Генерал пустил себе пулю в лоб, - отвечал МонтеКристо. - Какое ужасное несчастье! - воскликнул Максимилиан. - Не для графини, не для Альбера, - сказал Монте-Кристо, - лучше по- терять отца и мужа, чем видеть его бесчестие; кровь смоет позор. - Несчастная графиня! - сказал Максимилиан. - Больше всего мне жаль эту благородную женщину! - Пожалейте и Альбера, Максимилиан; поверьте, он достойный сын графи- ни. Но вернемся к вам; вы хотели меня видеть; я очень рад, если могу быть вам полезен. - Да, я пришел к вам в безумной надежде, что вы можете помочь мне в таком деле, где один бог может помочь. - Говорите же! - Я даже не знаю, - сказал Моррель, - имею ли я право хоть одному че- ловеку на свете открыть такую тайну; но меня вынуждает рок, я не могу иначе. И он замолчал в нерешительности. - Вы знаете, что я вас люблю, - сказал Монте-Кристо, сжимая руку Мор- реля. - Ваши слова придают мне смелости, и сердце говорит мне, что я не должен иметь тайн от вас. - Да, Моррель, сам бог внушил вам это. Скажите же мне все, как вам велит сердце. - Граф, разрешите мне послать Батистена справиться от вашего имени о здоровье одной особы, которую вы знаете. - Я сам в вашем распоряжении, что же говорить о моих слугах? - Я должен узнать, что ей лучше, не то я с ума сойду. - Хотите, чтобы я позвонил Батистену? - Нет, я сам ему скажу. Моррель вышел, позвал Батистена и вполголоса сказал ему несколько слов. Камердинер спешно вышел. - Ну, что? Послали? - спросил Монте-Кристо возвратившегося Морреля. - Да, теперь я буду немного спокойнее. - Я жду вашего рассказа, - сказал, улыбаясь, МонтеКристо. - Да, я все скажу вам. Слушайте. Однажды вечером я очутился в одном саду; меня скрывали кусты, никто не подозревал о моем присутствии. Мимо меня прошли двое; разрешите мне пока не называть их; они разговаривали тихо, но мне было так важно знать, о чем они говорят, что я напряг слух и не пропустил ни слова. - Начало довольно зловещее, если судить по вашей бледности. - Да, мой друг, все это ужасно! В этом доме кто-то только что умер; один из собеседников был хозяин, другой - врач. И первый поверял второму свои опасения и горести, потому что уже второй раз за этот месяц смерть, быстрая и неожиданная, поражала его дом, словно ангел мщения призвал на него божий гнев. - Вот что! - сказал Монте-Кристо, пристально глядя на Морреля и неу- ловимым движением поворачивая свое кресло так, чтобы оказаться в тени, в то время как свет падал прямо на лицо гостя. - Да, - продолжал Максимилиан, - смерть дважды за один месяц посетила этот дом. - А что отвечал доктор? - спросил Монте-Кристо. - Он отвечал... он отвечал, что смерть эта кажется ему неестественной и что ее можно объяснить только одним... - Чем? - Ядом! - В самом деле? - сказал Монте-Кристо с тем легким покашливанием, ко- торое в минуты сильного волнения помогало ему скрыть румянец, или блед- ность, или просто то внимание, с каким он слушал собеседника. - В самом деле, Максимилиан? И вы все это слышали? - Да, дорогой граф, я все это слышал, и доктор даже прибавил, что, если что-либо подобное повторится, он будет считать себя обязанным обра- титься к правосудию. Монте-Кристо слушал с величайшим спокойствием, быть может, притвор- ным. - Потом, - продолжал Максимилиан, - смерть нагрянула в третий раз, но ни хозяин дома, ни доктор никому ничего не сказали; теперь смерть, может быть, нагрянет в четвертый раз. Скажите, граф, к чему меня обязывает знание этой тайны? - Дорогой друг, - сказал Монте-Кристо, - вы рассказываете о случае, о котором знают решительно все. Дом, где вы все это слышали, мне знаком, или по крайней мере я знаю точь-в-точь такой же; там имеется сад, отец семейства, доктор, там одна за другой случились три странных и неожидан- ных смерти. Взгляните на меня: я не слышал ничьих признаний и тем не ме- нее знаю все это не хуже вас. Но разве меня мучает совесть? Нет, меня это ничуть не касается. Вы говорите: словно ангел мщения призвал божий гнев на этот дом; а кто вам сказал, что это не так? Закройте глаза на преступления, которых не хотят видеть те, кому надлежало бы их видеть. Если в этом доме бог творит свой суд, Максимилиан, то отвернитесь и не мешайте божьему правосудию. Моррель вздрогнул. Голос графа звучал мрачно, грозно и торжественно. - Впрочем, - продолжал граф, так резко меняя тон, что казалось, будто заговорил совсем другой человек, - откуда вы знаете, что это должно пов- ториться? - Это повторилось, граф! - воскликнул Моррель. - Вот почему я здесь. - Что же я могу сделать, Моррель? Может быть, вы хотите, чтобы я пре- дупредил королевского прокурора? Монте-Кристо произнес последние слова так выразительно, с такой нед- вусмысленной интонацией, что Моррель вскочил. - Граф, - воскликнул он, - вы знаете, о ком я говорю! - Да, разумеется, мой друг, и я докажу вам это, поставив точки над и, то есть назову всех действующих лиц. Вы гуляли в саду Вильфора; из ваших слов я заключаю, что это было в вечер смерти маркизы де Сен-Меран. Вы слышали, как Вильфор и д'Авриньи беседовали о смерти маркиза де Сен-Ме- ран и о не менее удивительной смерти маркизы. Д'Авриньи говорил, что предполагает отравление и даже два отравления; и вот вы, на редкость по- рядочный человек, с тех пор терзаете свое сердце, пытаете совесть, не зная, следует ли вам открыть эту тайну или промолчать. Мы живем не в средние века, дорогой друг, теперь уже нет ни святой инквизиции, ни вольных судей; что вы с ними сделаете? "Совесть, чего ты хочешь от ме- ня?" - сказал Стерн. Полно, друг мой, пусть они спят, если им спится, пусть чахнут от бессонницы, если она их мучит, а сами бога ради спите спокойно, благо у вас совесть чиста. Лицо Морреля страдальчески исказилось; он схватил Монте-Кристо за ру- ку. - Но ведь это повторилось! Вы слышите? - Так что же? Пусть, - сказал граф и, удивленный этой непонятной ему настойчивостью, испытующе посмотрел на Максимилиана. - Это семья Атри- дов; бог осудил их, и они несут свою кару; они сгинут все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хотя бы их было двести, от дуновения их создателя. Три месяца тому назад умер маркиз де СенМеран; спустя несколько дней - маркиза; на днях - Барруа; сегодня - старик Нуартье или юная Валентина. - Вы знали об этом? - воскликнул Моррель с таким ужасом, что Мон- те-Кристо вздрогнул, - он, который не шевельнулся бы, если бы обрушилась твердь небесная. - Вы знали об этом и молчали? - Что мне до этого? - возразил, пожав плечами Монте-Кристо. - Что мне эти люди, и зачем мне губить одного, чтобы спасти другого? Право, я не отдаю предпочтения ни жертве, ни убийце. - Но я, я! - в исступлении крикнул Моррель. - Ведь я люблю ее! - Любите? Кого? - воскликнул Монте-Кристо, вскакивая с места и хватая Морреля за руки. - Я люблю страстно, безумно, я отдал бы всю свою кровь, чтобы осушить одну ее слезу. Вы слышите! Я люблю Валентину де Вильфор, а ее убивают! Я люблю ее, и я молю бога и вас научить меня, как ее спасти! Монте-Кристо вскрикнул, и этот дикий крик был подобен рычанию ранено- го льва. - Несчастный! - воскликнул он, ломая руки. - Ты любишь Валентину! Ты любишь дочь этого проклятого рода! Никогда в своей жизни Моррель не видел такого лица, такого страшного взора. Никогда еще Ужас, чей лик не раз являлся ему и на полях сражения, и в смертоубийственные ночи Алжира, не опалял его глаз столь зловещими молниями. Он отступил в страхе. После этой страстной вспышки Монте-Кристо на миг закрыл глаза, словно ослепленный внутренним пламенем; он сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой; и понемногу буря в его груди утихла, подобно тому как после грозы смиряются под лучами солнца разъяренные, вспененные волны. Это напряженное молчание, эта борьба с самим собой длилась не более двадцати секунд. Граф поднял свое побледневшее лицо. - Вы видите, друг мой, - сказал он почти не изменившимся голосом, - как господь карает кичливых и равнодушных людей, безучастно взирающих на ужасные бедствия, которые он им являет. С бесстрастным любопытством наб- людал я, как разыгрывается на моих глазах эта мрачная трагедия; подобно падшему ангелу, я смеялся над злом, которое совершают люди под покровом тайны (а богатым и могущественным легко сохранить тайну); и вот теперь и меня ужалила эта змея, за извилистым путем которой я следил, ужалила в самое сердце! Моррель глухо застонал. - Довольно жалоб, - сказал граф, - мужайтесь, соберитесь с силами, надейтесь, ибо я с вами, и я охраняю вас. Моррель грустно покачал головой. - Я вам сказал - надейтесь! - воскликнул МонтеКристо. - Знайте, я ни- когда не лгу, никогда не ошибаюсь. Сейчас полдень, Максимилиан; благода- рите небо, что вы пришли ко мне сегодня в полдень, а не вечером или завтра утром. Слушайте меня, Максимилиан, сейчас полдень: если Валентина еще жива, она не умрет. - Боже мой! - воскликнул Моррель. - И я оставил ее умирающей! Монте-Кристо прикрыл глаза рукой. Что происходило в этом мозгу, отягченном страшными тайнами? Что шеп- нули этому разуму, неумолимому и человечному, светлый ангел или ангел тьмы? Только богу это ведомо! Монте-Кристо снова поднял голову; на этот раз лицо его было безмятеж- но, как у младенца, пробудившегося от сна. - Максимилиан, - сказал он, - идите спокойно домой; я приказываю вам ничего не предпринимать, не делать никаких попыток и ничем не выдавать своей тревоги. Ждите вестей от меня; ступайте. - Ваше хладнокровие меня пугает, граф, - сказал Моррель. - Вы имеете власть над смертью? Человек ли вы? Или вы ангел? бог? И молодой офицер, никогда не отступавший перед опасностью, отступил перед Монте-Кристо, объятый невыразимым ужасом. Но Монте-Кристо взглянул на него с такой печальной и ласковой улыб- кой, что слезы увлажнили глаза Максимилиана. - Многое в моей власти, друг мой, - отвечал граф. - Идите, мне нужно побыть одному. Моррель, покоренный той непостижимой силой, которой Монте-Кристо под- чинял себе всех окружающих, даже не пытался ей противиться. Он пожал ру- ку графа и вышел. Но, дойдя до ворот, он остановился, чтобы подождать Батистена, кото- рый показался на углу улицы Матиньон. Тем временем Вильфор и д'Авриньи спешно прибыли в дом королевского прокурора. Они нашли Валентину все еще без чувств, и доктор осмотрел больную со всей тщательностью, которой требовали обстоятельства от вра- ча, посвященного в страшную тайну. Вильфор, не отрывая глаз от лица д'Авриньи, ждал его приговора. Ну- артье, еще более бледный, чем Валентина, еще нетерпеливее жаждущий отве- та, чем Вильфор, тоже ждал, и все силы его души и разума сосредоточились в его взгляде. Наконец д'Авриньи медленно проговорил: - Она еще жива. - Еще! - воскликнул Вильфор... - Какое страшное слово, доктор! - Да, я повторяю: она еще жива, и это очень меня удивляет. - Но она спасена? - спросил отец. - Да, раз она жива. В эту минуту глаза д'Авриньи встретились с глазами Нуартье; в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен. Он снова опустил в кресло больную, чьи бескровные губы едва выделя- лись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который вни- мательно следил за каждым его движением. - Господин де Вильфор, - сказал, наконец, доктор, - позовите, пожа- луйста, горничную мадемуазель Валентины. Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам пошел за горничной. Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д'Авриньи подошел к Ну- артье. - Вы желаете мне что-то сказать? - спросил он. Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряже- нии был только этот единственный утвердительный знак. - Мне одному? - Да, - показал Нуартье. - Хорошо, я постараюсь остаться с вами наедине. В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении горничной; следом за горничной шла г-жа де Вильфор. - Что случилось с бедной девочкой? - воскликнула она. - Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серьезно. И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской неж- ностью подошла к Валентине и взяла ее за руку. Д'Авриньи наблюдал за Нуартье; старик широко раскрыл глаза, его щеки побледнели, а лоб покрылся испариной. - Вот оно что! - невольно сказал себе д'Авриньи, следя за направлени- ем взгляда Нуартье, - другими словами, взглянув на г-жу де Вильфор, твердившую: - Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим. Д'Авриньи, которому это предложение давало возможность остаться нае- дине с Нуартье, одобрительно кивнул головой, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания. Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни поше- вельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом проститься с дедушкой, ко- торый смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела. Д'Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, при- везти их и ждать его в комнате дочери. Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательно закрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал: - Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки? - Да, - показал старик. - Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы от- вечайте. Нуартье показал, что готов отвечать. - Вы предвидели болезнь Валентины? - Да. Д'Авриньи на секунду задумался; затем подошел ближе к Нуартье. - Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа? Нуартье поднял глаза к небу. - Вы знаете, от чего он умер? - спросил д'Авриньи, кладя руку на пле- чо Нуартье. - Да, - показал старик. - Вы думаете, что это была естественная смерть? Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуартье. - Так вы подозревали, что Барруа был отравлен? - Да. - Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему? - Нет. - Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину? - Да. - Значит, она тоже погибнет? - спросил д'Авриньи, не спуская с Ну- артье пытливого взгляда. Он ждал действия этих слов на старика. - Нет! - показал тот с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку. - Так у вас есть надежда? - сказал удивленный д'Авриньи. - Да. - На что вы надеетесь? Старик показал глазами, что не может ответить. - Ах, верно, - прошептал д'Авриньи. Потом снова обратился к Нуартье: - Вы надеетесь, что убийца, отступится? - Нет. - Значит, вы надеетесь, что яд не окажет действия на Валентину? - Да. - Вы, конечно, знаете не хуже меня, что ее пытались отравить, - про- должал д'Авриньи. Взгляд старика показал, что у него на этот счет нет никаких сомнений. - Почему же вы надеетесь, что Валентина избежит опасности? Нуартье упорно смотрел в одну точку; д'Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро. - Ах, вот оно что! - сказал д'Авриньи, осененный внезапной мыслью. - Неужели вы... Нуартье не дал ему кончить. - Да, - показал он. - Предохранили ее от действия яда... - Да. - Приучая ее мало-помалу... - Да, да, да, - показал Нуартье, в восторге оттого, что его поняли. - Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин? - Да. - И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда? Глаза Нуартье сияли торжеством. - И вы достигли этого! - воскликнул д'Авриньи. - Не прими вы этой предосторожности, яд сегодня убил бы Валентину, убил мгновенно, безжа- лостно, до того силен был удар; по дело кончилось потрясением, и во вся- ком случае на этот раз Валентина не умрет. Неземная радость светилась в глазах старика, возведенных к небу с вы- ражением бесконечной благодарности. В эту минуту вернулся Вильфор. - Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, - сказал он. - Его приготовили при вас? - Да, - отвечал королевский прокурор. - Вы его не выпускали из рук? - Нет. Д'Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их. - Хорошо, - сказал он, - пойдемте к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались. В то самое время, когда д'Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфо- ра. Неизвестно, в чем заключалась сделка, в силу которой все жильцы этого дома выехали два часа спустя; но прошел слух, будто фундамент этого дома не особенно прочен и дому угрожает обвал, что не помешало новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой. Новый жилец взял его в аренду на три, шесть или девять лет и, как по- лагается, заплатил за полгода вперед; этот новый жилец, как мы уже ска- зали, был итальянец и звали его синьор Джакопо Бузони. Немедленно были призваны рабочие, и в ту же ночь редкие прохожие, по- являвшиеся в этом конце улицы, с изумлением наблюдали, как плотники и каменщики подводили фундамент под ветхое здание. XVIII. БАНКИР И ЕГО ДОЧЬ Из предыдущей главы мы знаем, что г-жа Данглар приезжала официально объявить г-же де Вильфор о предстоящей свадьбе мадемуазель Эжени Данглар с Андреа Кавальканти. Это официальное уведомление как будто доказывало, что все заинтересо- ванные лица пришли к соглашению; однако ему предшествовала сцена, о ко- торой мы должны рассказать нашим читателям. Поэтому мы просим их вернуться немного назад и утром этого знамена- тельного дня перенестись в ту пышную золоченую гостиную, которую мы уже описывали и которой так гордился ее владелец, барон Данглар. По этой гостиной, часов в десять утра, шагал взад и вперед, погружен- ный в задумчивость и, видимо, чем-то обеспокоенный, сам барон, погляды- вая на двери и останавливаясь при каждом шорохе. Когда в конце концов его терпение истощилось, он позвал камердинера. - Этьен, - сказал он, - пойдите узнайте, для чего мадемуазель Данглар просила меня ждать ее в гостиной, и по какой причине она заставляет меня ждать так долго. Дав, таким образом, волю своему дурному настроению, барон немного ус- покоился. В самом деле мадемуазель Данглар, едва проснувшись, послала свою гор- ничную испросить у барона аудиенцию и назначила местом ее золоченую гос- тиную. Необычайность этой просьбы, а главное - ее официальность немало удивили банкира, который не замедлил исполнить желание своей дочери и первым явился в гостиную. Этьен вскоре вернулся с ответом. - Горничная мадемуазель Эжени, - сказал он, - сообщила мне, что маде- муазель Эжени кончает одеваться и сейчас придет. Данглар кивнул головой в знак того, что он удовлетворен ответом. В глазах света и даже в глазах слуг Данглар слыл благодушным человеком и снисходительным отцом; этого требовала роль демократического деятеля в той комедии, которую он разыгрывал; ему казалось, что это ему подходит; так в античном театре у масок отцов правый угол рта был приподнятый и смеющийся, а левый - опущенный и плаксивый. Поспешим добавить, что в интимном кругу смеющаяся губа опускалась до уровня плаксивой; так что в большинстве случаев благодушный человек ис- чезал, уступая место грубому мужу и деспотическому отцу. - Почему эта сумасшедшая девчонка, если ей нужно со мной поговорить, не придет просто ко мне в кабинет? - бормотал Данглар. - И о чем это ей понадобилось со мной говорить? Он в двадцатый раз возвращался к этой беспокоившей его мысли, как вдруг дверь отворилась и вошла Эжени, в черном атласном платье, заткан- ном черными же цветами, без шляпы, но в перчатках, как будто она собира- лась занять свое кресло в Итальянской опере. - В чем дело, Эжени? - воскликнул отец. - И к чему эта парадная гос- тиная, когда можно так уютно посидеть у меня в кабинете? - Вы совершенно правы, сударь, - отвечала Эжени, знаком приглашая от- ца сесть, - вы задали мне два вопроса, которые исчерпывают предмет предстоящей нам беседы. Поэтому я вам сейчас отвечу на оба; и, вопреки обычаям, начну со второго, ибо он менее сложен. Я избрала местом нашей встречи гостиную, чтобы избежать неприятных впечатлений и воздействий кабинета банкира. Кассовые книги, как бы они ни были раззолочены, ящики, запертые, как крепостные ворота, огромное количество кредитных билетов, берущихся неведомо откуда, и груды писем, пришедших из Англии, Голлан- дии, Испании, Индии, Китая и Перу, всегда как-то странно действуют на мысли отца и заставляют его забывать, что в мире существуют более важные и священные вещи, чем общественное положение и мнение его доверителей. Вот почему я избрала эту гостиную, где на стенах висят в своих велико- лепных рамах, счастливые и улыбающиеся, наши портреты - ваш, мой и моей матери, и всевозможные идиллические пейзажи и умилительные пастушеские сцены. Я очень верю в силу внешних впечатлений. Быть может, особенно в отношении вас, я и ошибаюсь; но что поделать? Я не была бы артистической натурой, если бы не сохраняла еще некоторых иллюзий. - Отлично, - ответил Данглар, прослушавший эту тираду с невозмутимым хладнокровием, но ни слова в ней не понявший, так как был занят собственными мыслями и старался найти им отклик в мыслях своего собесед- ника. - Итак, мы более или менее разрешили второй вопрос, - сказала Эжени, нимало не смущаясь и с той почти мужской самоуверенностью, которая отли- чала ее речь и движения, - мне кажется, вы вполне удовлетворены моим объяснением. Теперь вернемся к первому вопросу. Вы спрашиваете меня, для чего я просила у вас аудиенции; я вам отвечу в двух словах: я не желаю выходить замуж за графа Андреа Кавальканти. Данглар подскочил на своем кресле. - Да, сударь, - все так же спокойно продолжала Эжени. - Я вижу, вы изумлены? Правда, за все время, что идут разговоры об этом браке, я не противоречила ни словом, я была, как всегда, убеждена, что в нужную ми- нуту сумею открыто и решительно воспротивиться воле людей, не спросивших моего согласия. Однако на этот раз мое спокойствие, моя пассивность, как говорят философы, имела другой источник; как любящая и послушная дочь... (легкая улыбка мелькнула на румяных губах девушки), я старалась подчи- ниться вашему желанию. - И что же? - спросил Данглар. - А то, сударь, - отвечала Эжени, - я старалась изо всех сил, но те- перь, когда настало время, я чувствую, что, несмотря на все мои усилия, я не в состоянии быть послушной. - Однако, - сказал Данглар, который, как человек недалекий, был со- вершенно ошеломлен неумолимой логикой дочери и ее хладнокровием - свиде- тельством твердой воли и дальновидного ума, - в чем причина твоего отка- за, Эжени? - Причина? - отвечала Эжени. - Бог мой! Андреа Кавальканти не безоб- разнее, не глупее и не противнее всякого другого. В глазах людей, кото- рые судят о мужчине по его лицу и фигуре, он может даже сойти за до- вольно привлекательный образец; я даже не скажу, что оп меньше мил моему сердцу, чем любой другой, - так могла бы рассуждать институтка, но я вы- ше этого. Я никого не люблю, сударь, вам это известно? И я не вижу, за- чем мне, без крайней необходимости стеснять себя спутником на всю жизнь. Разве не сказал один мудрец: "Ничего лишнего"; а другой: "Все мое несу с собой"? Меня даже выучили этим двум афоризмам по-латыни и по-гречески; один из них принадлежит, если не ошибаюсь, Федру, а другой Бианту. Так вот, дорогой отец, в жизненном крушении, - ибо жизнь, это вечное круше- ние наших надежд, - я просто выбрасываю за борт ненужный балласт, вот и все. Я оставляю за собой право остаться в одиночестве и, следовательно, сохранить свою свободу. - Несчастная! - пробормотал Данглар, бледнея, ибо он знал по опыту, как непреодолимо то препятствие, которое неожиданно встало на его пути. - Несчастная? - возразила Эжени. - Вот уж нисколько! Ваше восклица- ние, сударь, кажется мне театральным и напыщенным. Напротив, счастливая. Скажите, чего мне недостает? Люди находят меня красивой, а это уже кое-что: это обеспечивает мне повсюду благосклонный прием. А я люблю, когда меня хорошо принимают, - приветливые лица не так уродливы. Я не глупа, одарена известной восприимчивостью, благодаря чему я извлекаю для себя из жизни все, что мне нравится, как делает обезьяна, когда она разгрызает орех и вынимает ядро. Я богата, ибо вы обладаете одним из са- мых крупных состояний во Франции, а я ваша единственная дочь, и вы не столь упрямы, как театральные отцы, которые лишают дочерей наследства за то, что те не желают подарить им внучат. К тому же предусмотрительный закон отнял у вас право лишить меня наследства, по крайней мере пол- ностью, так же как он отнял у вас право принудить меня выйти замуж. Та- ким образом, красивая, умная, блещущая талантами, как выражаются в коми- ческих операх, и богатая! Да ведь это счастье, сударь! А вы называете меня несчастной. Видя дерзкую, высокомерную улыбку дочери, Данглар не сдержался и по- высил голос. Но под вопросительным взглядом Эжени, удивленно нахмурившей красивые черные брови, он благоразумно отвернулся и тотчас же овладел собой, укрощенный железной рукой осторожности. - Все это верно, - улыбаясь, ответил он, - ты именно такая, какой се- бя изображаешь, дочь моя, за исключением одного пункта: я не хочу прямо назвать его; я предпочитаю, чтобы ты сама догадалась. Эжени взглянула на Данглара, немало удивленная, что у нее оспаривают право на одну из жемчужин венца, который она так гордо возложила на свою голову. - Ты превосходно объяснила мне, - продолжал банкир, - какие чувства вынуждают такую дочь, как ты, отказаться от замужества. Теперь моя оче- редь сказать тебе, какие побуждения заставили такого отца, как я, нас- таивать на твоем замужестве. Эжени поклонилась, не как покорная дочь, которая слушает своего отца, но как противник, который готов возражать. - Когда отец предлагает своей дочери выйти замуж, - продолжал Данг- лар, - у него всегда имеется какое-нибудь основание желать этого брака. Одни обуреваемы той навязчивой мыслью, о которой ты только что говорила, - то есть хотят продолжать жить в своих внуках. Скажу сразу, что этой слабостью я не страдаю; к семейным радостям я довольно равнодушен. Я мо- гу в этом сознаться дочери, которая достаточно философски смотрит на ве- щи, чтобы понять это равнодушие и не считать его преступлением. - Прекрасно, - сказала Эжени, - будем говорить откровенно, так гораз- до лучше. - Ты сама видишь, - сказал Данглар, - что, не разделяя в целом твоего пристрастия к излишней откровенности, я все же прибегаю к ней, когда этого требуют обстоятельства. Итак, я продолжаю. Я предложил тебе мужа не ради твоего счастья, потому что, по совести говоря, я меньше всего думал в ту минуту о тебе. Ты любишь откровенность, - надеюсь, это доста- точно откровенно. Просто мне было необходимо, чтобы ты как можно скорее вышла замуж за этого человека ввиду некоторых коммерческих соображений. Эжени подняла брови. - Дело обстоит именно так, как я имею честь тебе докладывать; не прогневайся, ты сама виновата. Поверь, я вовсе не по своей охоте вдаюсь в эти финансовые расчеты в разговоре с такой артистической натурой, ко- торая боится войти в кабинет банкира, чтобы не набраться неприятных и непоэтических впечатлений. - Но в этом кабинете банкира, - продолжал он, - в который позавчера ты, однако, вошла, чтобы получить от меня тысячу франков, которую я еже- месячно даю тебе на булавки, - да будет тебе это известно, моя дорогая, можно научиться многому, что пригодилось бы даже молодым особам, не же- лающим выходить замуж. Например, там можно узнать - и, щадя твои чувствительные нервы, я охотно скажу тебе это здесь, в гостиной, - что для банкира кредит - что душа для тела: кредит поддерживает его, как ды- хание оживляет тело, и граф Монте-Кристо прочел мне однажды на этот счет лекцию, которую я никогда не забуду. Там можно узнать, что, по мере того как исчезает кредит, тело банкира превращается в труп, и в очень непро- должительном будущем это произойдет с тем банкиром, который имеет честь быть отцом столь логично рассуждающей дочери. Но Эжени, вместо того чтобы согнуться под ударом, гордо выпрямилась. - Вы разорились! - сказала она. - Ты очень точно выразилась, дочь моя, - сказал Данглар, сжимая кула- ки, но все же сохраняя на своем грубом лице улыбку бессердечного, но неглупого человека. - Да, я разорен. - Вот как! - сказала Эжени. - Да, разорен! Итак, поведана убийственная тайна, как сказал поэт. А теперь выслушай, дочь моя, каким образом ты можешь помочь этой беде - не ради меня, но ради себя самой. - Вы плохой психолог, сударь, - воскликнула Эжени, - если воображае- те, что эта катастрофа очень огорчает меня. Я разорена? Да не все ли мне равно? Разве у меня не остался мой та- лант? Разве я не могу, подобно Пасте, Малибран или Гризи, обеспечить се- бе то, чего вы, при всем вашем богатстве, никогда не могли бы мне дать: сто или сто пятьдесят тысяч ливров годового дохода, которыми я буду обя- зана только себе? И вместо того чтобы получать их, как я получала от вас эти жалкие двенадцать тысяч франков, вынося хмурые взгляды и упреки в расточительности, я буду получать эти деньги, осыпанная цветами, под восторженные крики и рукоплескания. И даже не будь у меня моего таланта, в который вы, судя по вашей улыбке, не верите, разве мне не остается моя страсть к независимости, которая мне дороже всех сокровищ мира, дороже самой жизни? Нет, я не огорчена за себя, я всегда сумею устроить свою судьбу; у меня всегда останутся мои книги, мои карандаши, мой рояль, все это стоит недорого, и это я всегда сумею приобрести. Быть может, вы думаете, что я огорчена за госпожу Данглар; но и этого нет; если я не заблуждаюсь, она приняла все меры предосторожности, и грозящая вам катастрофа ее не заде- нет; я надеюсь, что она в полной безопасности, - во всяком случае не за- боты обо мне мешали ей упрочить свое состояние, слава богу, под предло- гом того, что я люблю свободу, она не вмешивалась в мою жизнь. Нет, сударь, с самого детства я видела все, что делалось вокруг меня; я все слишком хорошо понимала, и ваше банкротство производит на меня не больше впечатления, чем оно заслуживает; с тех пор как я себя помню, ме- ня никто не любил, тем хуже! Естественно, что и я никого не люблю; тем лучше! Теперь вы знаете мой образ мыслей. - Следовательно, - сказал Данглар, бледный от гнева, вызванного от- нюдь не оскорбленными чувствами отца, - следовательно, ты упорствуешь в желании довершить мое разорение. - Довершить ваше разорение? Я? - сказала Эжени. - Не понимаю. - Очень рад, это дает мне луч надежды; выслушай меня. - Я слушаю, - сказала Эжени, пристально глядя на отца; ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не опустить глаза под властным взглядом девушки. - Князь Кавальканти, - продолжал Данглар, - хочет жениться на тебе и при этом согласен поместить у меня три миллиона. - Очень мило, - презрительно заявила Эжени, поглаживая свои перчатки. - Ты, кажется, думаешь, что я собираюсь воспользоваться твоими тремя миллионами? - сказал Данглар. - Ничуть не бывало, эти три миллиона долж- ны принести по крайней мере десять. Я и еще один банкир добились желез- нодорожной концессии; это единственная отрасль промышленности, которая в наше время дает возможность мгновенного баснословного успеха, подобного тому, который имел некогда Лоу у наших добрых парижан, у этих ротозе- ев-спекулянтов, со своим фантастическим Миссисипи. По моим расчетам, достаточно владеть миллионной долей рельсового пути, как некогда владели акром целины на берегах Огайо. Это - помещение денег под залог, что ужо прогресс, так как взамен своих денег получаешь пятнадцать, двадцать, сто фунтов железа Ну, так вот, через неделю, считая от сегодняшнего дня, я должен внести в счет своей доли четыре миллиона! Эти четыре миллиона, как я уже сказал, принесут десять или двенадцать. - Но когда я позавчера была у вас, о чем вы так хорошо помните, - возразила Эжени, - я видела, как вы инкассировали, - так, кажется, гово- рят? - пять с половиной миллионов, вы даже показали мне эти две облига- ции казначейства и были несколько изумлены, что бумаги такой ценности не ослепили меня, как молния. - Да, но эти пять с половиной миллионов не мои и являются только до- казательством доверия, которым я пользуюсь; моя репутация демократа снискала мне доверие Управления приютов, и эти пять с половиной миллио- нов принадлежат ему; во всякое другое время я, не задумываясь, вос- пользовался бы ими, но сейчас всем известно, что я понес большие потери и, как я уже сказал, я теряю свой кредит. В любую минуту Управление при- ютов может потребовать свой вклад, и если окажется, что я пустил его в оборот, мне придется объявить себя банкротом. Я не против банкротства, но банкротство должно обогащать, а не разорять. Ес