- Кого же я должен увести? Господина де Вильфор?
   - Нет.
   - Доктора?
   - Да.
   - Вы хотите остаться один с господином де Вильфор?
   - Да.
   - А он поймет вас?
   - Да.
   - Будьте спокойны, - сказал Вильфор,  радуясь,  что  следствие  будет
вестись с глазу на глаз, - я отлично понимаю отца.
   Хотя он говорил это с почти радостным  выражением,  зубы  его  громко
стучали.
   Д'Авриньи взял Максимилиана под руку и увел его в соседнюю комнату.
   Тогда во всем доме воцарилось молчание, более глубокое, чем  молчание
смерти.
   Наконец через четверть часа послышались нетвердые шаги, и Вильфор по-
явился на пороге гостиной, где находились д'Авриньи и Моррель,  один,  -
погруженный в задумчивость, другой - задыхающийся от горя.
   - Идемте, - сказал Вильфор.
   И он подвел их к Нуартье.
   Моррель внимательно посмотрел на Вильфора.
   Лицо королевского прокурора было  мертвенно  бледно;  багровые  пятна
выступили у него на лбу; его пальцы судорожно теребили перо,  ломая  его
на мелкие куски.
   - Господа, - сдавленным голосом сказал он д'Авриньи и Моррелю, - дай-
те мне честное слово, что эта ужасная тайна останется погребенной в  на-
ших сердцах!
   У тех вырвалось невольное движение.
   - Умоляю вас!.. - продолжал Вильфор.
   - А что же виновник!.. - сказал Моррель. - Убийца!.. Отравитель!..
   - Будьте спокойны, сударь, правосудие совершится, - сказал Вильфор. -
Мой отец открыл мне имя виновного; мой отец жаждет мщения, как и вы;  но
он, как и я, заклинает вас хранить преступление в тайне. Правда, отец?
   - Да, - твердо показал Нуартье.
   Моррель невольно отшатнулся с жестом ужаса и недоверия.
   - Сударь, - воскликнул Вильфор, удерживая Морреля за руку, - вы знае-
те, мой отец непреклонный человек, и если он обращается к  вам  с  такой
просьбой, значит, он верит, что Валентина будет страшно отомщена.  Прав-
да, отец?
   Старик сделал знак, что да.
   Вильфор продолжал:
   - Он меня знает, а я дал ему слово. Можете быть спокойны, господа;  я
прошу у вас три дня, это меньше, чем у вас попросил бы суд; и через  три
дня мщение, которое постигнет убийцу моей дочери, заставит  содрогнуться
самое бесчувственное сердце. Правда, отец?
   При этих словах он скрипнул зубами и потряс мертвую руку старика.
   - Обещание будет исполнено,  господин  Нуартье?  -  спросил  Моррель;
д'Авриньи взглядом спросил о том же.
   - Да! - показал Нуартье с мрачной радостью в глазах.
   - Так поклянитесь, господа, - сказал Вильфор, соединяя руки д'Авриньи
и Морреля, - поклянитесь, что вы пощадите честь моего дома и предостави-
те мщение мне.
   Д'Авриньи отвернулся и неохотно прошептал "да", но Моррель вырвал ру-
ку из рук Вильфора, бросился к постели, прижался губами к холодным губам
Валентины и выбежал вон с протяжным стоном отчаяния.
   Как мы уже сказали, все слуги исчезли.
   Поэтому Вильфору пришлось просить д'Авриньи взять на себя все те мно-
гочисленные и сложные хлопоты, которые влечет за собой  смерть  в  наших
больших  городах,  особенно  смерть  при  таких  подозрительных  обстоя-
тельствах.
   Что касается Нуартье, то было страшно смотреть на это недвижимое  го-
ре, это окаменелое отчаяние, эти беззвучные слезы.
   Вильфор заперся в своем кабинете; д'Авриньи пошел за  городским  вра-
чом, обязанность которого - свидетельствовать смерть и которого  вырази-
тельно именуют "доктором мертвых".
   Нуартье не захотел расставаться с внучкой.
   Через полчаса д'Авриньи вернулся со своим собратом; дверь с улицы бы-
ла заперта, и, так как привратник исчез  вместе  с  остальными  слугами,
Вильфор сам пошел отворить.
   Но у комнаты Валентины он остановился; у него не было сил снова войти
туда.
   Оба доктора вошли одни.
   Нуартье сидел у кровати, бледный, как сама  покойница,  недвижимый  и
безмолвный, как она.
   Доктор мертвых подошел к постели с равнодушием человека, который пол-
жизни проводит с трупами, откинул с лица девушки простыню и приоткрыл ей
губы.
   - Да, - сказал д'Авриньи со вздохом, - бедная девушка мертва,  сомне-
ний нет.
   - Да, - коротко ответил доктор мертвых, снова закрывая простыней лицо
Валентины.
   Нуартье глухо захрипел.
   Д'Авриньи обернулся; глаза старика сверкали.
   Д'Авриньи понял, что он хочет видеть свою внучку; он подошел к крова-
ти, и, пока второй врач полоскал в хлористой воде пальцы, которые косну-
лись губ умершей, он открыл это спокойное и бледное лицо, похожее на ли-
цо спящего ангела.
   Слезы, выступившие на глазах Нуартье, сказали Д'Авриньи, как  глубоко
благодарен ему несчастный старик.
   Доктор мертвых написал свидетельство тут же в комнате  Валентины,  на
краю стола, и, совершив эту последнюю формальность,  вышел,  провожаемый
Д'Авриньи.
   Вильфор услышал, как они спускались с лестницы, и вышел из своего ка-
бинета.
   Сказав несколько слов благодарности доктору,  он  обратился  к  Д'Ав-
риньи.
   - Теперь нужен священник, - сказал он.
   - Есть какой-нибудь священник, которого вы хотели  бы  пригласить?  -
спросил Д'Авриньи.
   - Нет, - отвечал Вильфор, - обратитесь к ближайшему.
   - Ближайший, - сказал городской врач, - это итальянский аббат,  посе-
лившийся в доме рядом с вами. Хотите, проходя мимо, я его попрошу?
   - Будьте добры, Д'Авриньи, - сказал Вильфор, - пойдите  с  господином
доктором. Вот ключ, чтобы вы могли входить и выходить, когда вам  нужно.
Приведите священника и устройте его в комнате моей бедной девочки.
   - Вы хотите с ним поговорить?
   - Я хочу побыть один. Вы меня простите, правда? Священник должен  по-
нимать все страдания, тем более страдания отца.
   Вильфор вручил д'Авриньи ключ, поклонился еще раз городскому врачу и,
вернувшись к себе в кабинет, принялся за работу.
   Есть люди, для которых работа служит лекарством от всех зол.
   Выйдя на улицу, оба врача заметили человека в черной сутане, стоящего
на пороге соседнего дома.
   - Вот тот, о.ком я вам говорил, - сказал доктор мертвых.
   Д'Авриньи подошел к священнику:
   - Сударь, не согласитесь ли вы оказать услугу несчастному отцу, поте-
рявшему только что дочь, королевскому прокурору де Вильфор?
   - Да, сударь, - отвечал священник с сильным итальянским акцентом, - я
знаю, смерть поселилась в его доме.
   - Тогда мне незачем говорить вам, какого рода помощи он от вас ожида-
ет.
   - Я шел предложить свои услуги, сударь, - сказал  священник,  -  наше
назначение - идти навстречу нашим обязанностям.
   - Это молодая девушка.
   - Да, знаю; мне сказали слуги, я видел, как они бежали из дома. Я уз-
нал, что ее имя Валентина, и я уже молился за нее.
   - Благодарю вас, - сказал Д'Авриньи, - и раз вы уже приступили к  ва-
шему святому служению, благоволите его продолжить. Будьте возле усопшей,
и вам скажет спасибо безутешная семья.
   - Иду, сударь, - отвечал аббат, - и смею сказать, что не будет молит-
вы горячей, чем моя.
   Д'Авриньи взял аббата за руку и, не встретив Вильфора, затворившегося
у себя в кабинете, проводил его к покойнице, которую должны были  облечь
в саван только ночью.
   Когда они входили в комнату, глаза Нуартье встретились с глазами  аб-
бата; вероятно, Нуартье увидел в  них  что-то  необычайное,  потому  что
взгляд его больше не отрывался от лица священника.
   Д'Авриньи поручил попечению аббата не только усопшую, но и живого,  и
тот обещал Д'Авриньи помолиться о Валентине и позаботиться о Нуартье.
   Обещание аббата звучало торжественно; и для того, должно быть,  чтобы
ему не мешали в его молитве и не беспокоили Нуартье в его горе, он, едва
Д'Авриньи удалился, запер на задвижку не только дверь, в  которую  вышел
доктор, но и ту, которая вела к г-же де Вильфор.


        VII. ПОДПИСЬ ДАНГЛАРА

   Утро настало пасмурное и унылое.
   Ночью гробовщики исполнили свою печальную обязанность и зашили  лежа-
щее на кровати тело в саван - скорбную одежду усопших, которая, чтобы ни
говорили о всеобщем равенстве перед смертью, служит последним  напомина-
нием о роскоши, любимой ими при жизни.
   Этот саван был не что иное как кусок  тончайшего  батиста,  купленный
Валентиной две недели тому назад.
   Нуартье еще вечером перенесли из комнаты  Валентины  в  его  комнату;
против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его  разлучают  с
телом внучки.
   Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не  сказав  ни
слова.
   В восемь часов приехал д'Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к
Нуартье, и отправился вместе с ним,  чтобы  узнать,  как  старик  провел
ночь.
   Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал
спокойным, почти безмятежным сном.
   Удивленные, они остановились на пороге.
   - Посмотрите, - сказал д'Авриньи Вильфору, - природа умеет  успокоить
самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что  господин  Нуартье  не
любил своей внучки, и, однако, он спит.
   - Да, вы правы, - с недоумением сказал Вильфор,  -  он  спит,  и  это
очень странно: ведь из-за малейшей неприятности он способен не спать це-
лыми ночами.
   - Горе сломило его, - отвечал д'Авриньи.
   И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского  про-
курора.
   - А вот я не спал, - сказал Вильфор, указывая д'Авриньи на нетронутую
постель, - меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но за-
то посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!..
Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном  акте
убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие,  ты
одна можешь победить все мои страдания!
   И он судорожно сжал руку д'Авриньи.
   - Я вам нужен? - спросил доктор.
   - Нет, - сказал Вильфор, - только возвращайтесь, пожалуйста, к  один-
надцати часам, в двенадцать часов состоится... вынос...  Боже  мой,  моя
девочка, моя бедная девочка!
   И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к не-
бу и вздохнул.
   - Вы будете принимать соболезнования?
   - Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную  обязанность.
Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает.
   И не успел доктор дойти до дверей,  как  королевский  прокурор  снова
принялся за свои бумаги.
   На крыльце д'Авриньи встретил родственника,  о  котором  ему  говорил
Вильфор, личность незначительную как в этой повести, так и в семье, одно
из тех существ, которые от рождения предназначены играть  в  жизни  роль
статиста.
   Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подо-
бающим случаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока  требует-
ся, и немедленно сбросить после церемонии.
   В одиннадцать часов траурные кареты застучали по  мощеному  Двору,  и
предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы,  которая  одинаково  жадно
смотрит и на радости и на печали богачей и бежит на  пышные  похороны  с
той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини.
   Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала
явились некоторые наши старые знакомые - Дебрэ, Шато-Рено, Бошан,  потом
все знаменитости судебного, литературного и военного мира;  ибо  г-н  де
Вильфор, не столько даже по своему общественному  положению,  сколько  в
силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете.
   Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и  для  равнодушных
людей, надо сознаться, было большим облегчением увидеть равнодушное  ли-
цо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как  это  полага-
лось бы в присутствии отца, брата или жениха.
   Те, кто были знакомы между собой, подзывали друг друга взглядом и со-
бирались группами. Одна такая группа состояла из Дебрэ, Шато-Рено и  Бо-
шана.
   - Бедняжка, - сказал Дебрэ, невольно, как, впрочем, и все, платя дань
печальному событию, - такая богатая! Такая красивая! Могли бы  вы  поду-
мать об этом, Шато-Рено, когда мы пришли... давно ли?.. да  три  недели,
месяц тому назад самое большое... подписывать ее брачный договор,  кото-
рый так и не был подписан?
   - Нет, признаться, - сказал Шато-Рено.
   - Вы ее знали?
   - Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне пока-
залась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не
знаете?
   - Она проведет весь день у жены этого почтенного  господина,  который
нас встречал.
   - Кто он такой?
   - Это вы о ком?
   - Да господин, который нас встречал. Он депутат?
   - Нет, - сказал Бошан, - я осужден видеть наших законодателей  каждый
день, и эта физиономия мне незнакома.
   - Вы упомянули об этой смерти в своей газете?
   - Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она бы-
ла приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре
смерти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в до-
ме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, бо-
лее взволнован.
   - Но доктор д'Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор
в большом горе, - заметил ШатоРено.
   - Кого вы ищете, Дебрэ?
   - Графа Монте-Кристо.
   - Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому,  соби-
рается уезжать; он ехал к своему банкиру, - сказал Бошан.
   - Его банкир - Данглар? - спросил Шато-Рено у Дебрэ.
   - Как будто да, - отвечал личный секретарь с некоторым  смущением,  -
но здесь не хватает не только МонтеКристо. Я не вижу Морреля.
   - Морреля? А разве он с ними знаком? - спросил Шато-Рено.
   - Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор.
   - Все равно, ему бы следовало прийти, - сказал Дебрэ, - о чем он  бу-
дет говорить вечером? Эти похороны - злоба дня. Но тише,  помолчим;  вот
министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с ма-
леньким спичем к опечаленному родственнику.
   И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать "спич" министра юсти-
ции и исповеданий.
   Бошан сказал правду; идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, кото-
рый ехал к Данглару, на улицу Шоссед'Антен.
   Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел  ему
навстречу с грустным, но приветливым лицом.
   - Я вижу, граф, - сказал он, протягивая руку МонтеКристо, - вы заеха-
ли выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой  дом,  что,
увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал  ли  я  несчастья  этим
бедным Морсерам, - это оправдало бы пословицу: "Не рой другому яму,  сам
в нее попадешь". Но нет, честное слово, я не желал Морсеру зла; быть мо-
жет, он был немного спесив для человека, начавшего с пустыми руками, как
и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки.
Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения... впрочем, простите,  вы
не нашего поколения, вы - человек молодой... Людям  моего  поколения  не
везет в этом году: свидетель тому - наш пуританин, королевский прокурор,
который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным  об-
разом погибает вся семья; Морсер опозорен  и  кончает  самоубийством;  я
стал посмешищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок...
   - Что вдобавок? - спросил граф.
   - Увы, разве вы не знаете?
   - Какое-нибудь новое несчастье?
   - Моя дочь...
   - Мадемуазель Данглар?
   - Эжени нас покидает.
   - Да что вы!
   - Да, дорогой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей!
   - Вы находите?
   - Еще бы!
   - И вы говорите, что мадемуазель Эжени...
   - Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот  негодяй,  и
попросила меня отпустить ее путешествовать.
   - И она уехала?
   - В прошлую ночь.
   - С госпожой Данглар?
   - Нет, с одной нашей родственницей... Но как-никак мы  потеряли  нашу
дорогую Эжени: сомневаюсь, чтобы с ее характером  она  согласилась  ког-
да-либо вернуться во Францию!
   - Что поделаешь, дорогой барон, - сказал Монте-Кристо. - Все эти  се-
мейные горести - катастрофа для какогонибудь бедняка, у которого ребенок
- единственное богатство, но они не так страшны для миллионера.  Что  бы
ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им  противное;  деньги
утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то  ни
было, если вы верите в целительную силу этого бальзама; вы - король  фи-
нансов, точка пересечения всех могущественных сил.
   Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или
говорит серьезно.
   - Да, - сказал он, - если богатство утешает, я должен быть утешен:  я
богат.
   - Так богаты, дорогой барон, что ваше  богатство  подобно  пирамидам;
если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; а если бы посмели, то  не
смогли бы.
   Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа.
   - Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять  бумажек;  две  из
них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные?
   - Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста.
   Наступило молчание, слышно было,  как  скрипело  перо  банкира;  Мон-
те-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка.
   - Испанские? - сказал Монте-Кристо. - Или  гаитийские,  или  неаполи-
танские?
   - Нет,  -  отвечал  Данглар,  самодовольно  посмеиваясь,  -  чеки  на
предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, - прибавил он, - вы -
император - финансов, если я - король; часто вам случалось видеть  такие
вот клочки бумаги стоимостью по миллиону?
   Монте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков  бу-
маги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел:
   "Господин директор банка, благоволите уплатить предъявителю  сего  за
мой счет один миллион франков. Барон Данглар".
   - Один, два, три, четыре, пять, - сказал Монте-Кристо, - пять миллио-
нов! Черт возьми, вот так размах, господин Крез!
   - Вот как я делаю дела! - сказал Данглар.
   - Это удивительно, особенно, если эта сумма, в  чем  я,  впрочем,  не
сомневаюсь, будет уплачена наличными.
   - Так оно и будет, - сказал Данглар.
   - Хорошо иметь такой кредит; в самом деле, только во  Франции  видишь
такие вещи; пять клочков бумаги, которые стоять  пять  миллионов;  нужно
видеть это, чтобы поверить.
   - А вы сомневаетесь?
   - Нет.
   - Вы это говорите таким тоном... Хотите, доставьте себе удовольствие:
пойдите с моим доверенным в банк, и вы увидите, как он выйдет  оттуда  с
облигациями казначейства на ту же сумму.
   - Нет, право, это слишком любопытно, - сказал Монте-Кристо, складывая
все пять чеков, - я сам произведу опыт. Мой кредит у вас  был  на  шесть
миллионов; я взял девятьсот тысяч франков, за вами остается пять миллио-
нов сто тысяч. Я беру ваши клочки бумаги, которые я принимаю  за  валюту
при одном взгляде на вашу подпись, и вот вам  общая  расписка  на  шесть
миллионов, которая уравнивает наши счеты. Я приготовил ее  заранее,  так
как должен сознаться, что мне очень нужны деньги сегодня.
   И, кладя чеки в карман, он другой рукой протянул банкиру расписку.
   Молния, упавшая у ног Данглара, не поразила бы его большим ужасом.
   - Как же так? - пролепетал он. - Вы  берете  эти  деньги,  граф?  Но,
простите, эти деньги я должен приютам, это вклад, и  я  обещал  уплатить
сегодня.
   - А, это другое дело, - сказал Монте-Кристо. - Мне не нужны непремен-
но эти чеки, заплатите мне какими-нибудь другими ценностями; я  их  взял
просто из любопытства, чтобы иметь возможность рассказывать повсюду, что
без всякого предупреждения, не попросив у меня и  пяти  минут  отсрочки,
банк Данглара выплатил мне пять миллионов наличными. Это было бы велико-
лепно! Но вот ваши чеки; повторяю, дайте мне что-нибудь другое.
   Он подал чеки Данглару, и тот, смертельно бледный, протянул было  ру-
ку, как коршун протягивает когти сквозь прутья клетки, чтобы вцепиться в
мясо, которое у него отнимают.
   Но вдруг он спохватился, сделал над собой усилие и  сдержался.  Затем
он улыбнулся, и его искаженное лицо смягчилось.
   - Впрочем, - сказал он, - ваша расписка это те же деньги.
   - Ну, конечно! Будь вы в Риме, Томсон и Френч платили бы вам по  моей
расписке с той же легкостью, с какой вы сами сделали это сейчас.
   - Извините меня, граф, извините.
   - Так я могу оставить эти деньги себе?
   - Да, да, оставьте, - сказал Данглар, отирая вспотевший лоб.
   Монте-Кристо положил чеки обратно в карман, причем лицо его ясно  го-
ворило:
   "Что ж, подумайте; если вы раскаиваетесь, еще не поздно".
   - Нет, пет, - сказал Данглар, оставьте эти чеки себе. Но, вы  знаете,
мы, финансисты, очень щепетильны. Я предназначал эти деньги  приютам,  и
мне казалось, что я их обкрадываю, если не плачу  именно  этими  чеками,
как будто деньги не все одинаковы. Простите меня!
   И он громко, но нервически рассмеялся.
   - Прощаю, - любезно отвечал Монте-Кристо, - и кладу деньги в карман.
   И он вложил чеки в свой бумажник.
   - Но у вас остается еще сто тысяч франков? - сказал Данглар.
   - О, пустяки! - сказал  Монте-Кристо.  -  Лаж,  вероятно,  составляет
приблизительно ту же сумму; оставьте ее себе, и мы будем квиты.
   - Вы говорите серьезно, граф?
   - Я никогда не шучу с банкирами,  -  отвечал  МонтеКристо  с  серьез-
ностью, граничащей с дерзостью.
   И он направился к двери как раз в ту минуту, когда лакей докладывал:
   - Господин де Бовиль, главный казначей Управления приютов.
   - Вот видите, - сказал Монте-Кристо, - я пришел как раз вовремя, что-
бы воспользоваться вашими чеками; их берут нарасхват.
   Данглар снова побледнел и поспешил проститься с графом.
   Монте-Кристо обменялся церемонным поклоном с г-ном де Бовиль, который
дожидался в приемной и был тотчас же после ухода графа введен в  кабинет
Данглара.
   На лице графа, всегда таком серьезном, мелькнула  мимолетная  улыбка,
когда в руке у казначея приютов оп увидел бумажник.
   У дверей ею ждала коляска, и он велел тотчас же ехать в банк.
   Тем временем Данглар, подавляя волнение, шел навстречу своему посети-
телю.
   Нечего и говорить, что на его губах застыла приветливая улыбка.
   - Здравствуйте, дорогой кредитор, - сказал он, - потому что  я  бьюсь
об заклад, что ко мне является именно кредитор.
   - Вы угадали, барон, - отвечал Бовиль, - в моем лице к  вам  являются
приюты: вдовы и сироты моей рукой просят у вас подаяния в  пять  миллио-
нов.
   - А еще говорят, что сироты достойны  сожаления!  -  сказал  Данглар,
продолжая шутку. - Бедные дети!
   - Вот я и пришел от их имени, - сказал Бовиль. - Вы должны были полу-
чить мое письмо вчера...
   - Да.
   - Вот и я, с распиской в получении.
   - Дорогой де Бовиль, - сказал Данглар, - ваши вдовы и сироты, если вы
ничего не имеете против, будут добры подождать двадцать четыре часа, по-
тому что граф Монте-Кристо, который только что отсюда вышел... ведь вы с
ним встретились, правда?
   - Да, так что же?
   - Так вот, Монте-Кристо унес их пять миллионов!
   - Как так?
   - Граф имел у меня неограниченный кредит, открытый римским домом Том-
сон и Френч. Он попросил у меня сразу пять миллионов, и я дал ему чек на
банк; там я держу свои деньги; вы понимаете, я боюсь, что если я  потре-
бую у управляющего банком десять миллионов в один день,  это  может  ему
показаться весьма странным. В два дня - другое дело, - добавил Данглар с
улыбкой.
   - Да что вы! - недоверчиво воскликнул Бовиль. - Пять миллионов  этому
господину, который только что вышел отсюда и еще  раскланялся  со  мной,
как будто я с ним знаком?
   - Быть может, он вас знает, хотя вы с ним и  не  знакомы.  Граф  Мон-
те-Кристо знает всех.
   - Пять миллионов!
   - Вот его расписка. Поступите, как апостол Фома: посмотрите и  потро-
гайте.
   Бовиль взял бумагу, которую ему протягивал Данглар, и прочел:
   "Получил от барона Данглара пять миллионов сто тысяч  франков,  кото-
рые, по его желанию, будут ему возмещены банкирским домом Томсон и Френч
в Риме".
   - Все верно! - сказал он.
   - Вам известен дом Томсон и Френч?
   - Да, - сказал Бовиль, - у меня была с ним однажды  сделка  в  двести
тысяч франков; но с тех пор я больше ничего о нем не слышал.
   - Это один из лучших банкирских домов в  Европе,  -  сказал  Данглар,
небрежно бросая на стол взятую им из рук Бовиля расписку.
   - И на его счету было пять миллионов только у вас?  Да  это  какой-то
набоб, этот граф Монте-Кристо!
   - Я уж, право, не знаю, кто он такой, но у него было три неограничен-
ных кредита: один у меня, другой у Ротшильда, третий у Лаффита;  и,  как
видите, - небрежно добавил Данглар, - он отдал предпочтение мне и  оста-
вил сто тысяч франков на лаж.
   Бовиль выказал все признаки величайшего восхищения.
   - Нужно будет его навестить, - сказал он. - Я  постараюсь,  чтобы  он
основал у нас какое-нибудь благотворительное заведение.
   - И это дело верное; он одной милостыни раздает больше, чем на  двад-
цать тысяч франков в месяц.
   - Это замечательно! Притом, я ему поставлю в пример госпожу де Морсер
и ее сына.
   - В каком отношении?
   - Они пожертвовали все свое состояние приютам.
   - Какое состояние?
   - Да их собственное, состояние покойного генерала де Морсер.
   - Но почему?
   - Потому, что они не хотели  пользоваться  имуществом,  приобретенным
такими низкими способами.
   - Чем же они будут жить?
   - Мать уезжает в провинцию, а сын поступает на военную службу.
   - Скажите, какая щепетильность! - воскликнул Данглар.
   - Я не далее как вчера зарегистрировал дарственный акт.
   - И сколько у них было?
   - Да не слишком много, миллион двести тысяч с чемто.  Но  вернемся  к
нашим миллионам.
   - Извольте, - сказал самым естественным  тоном  Данглар.  -  Так  вам
очень спешно нужны эти деньги?
   - Очень: завтра у нас кассовая ревизия.
   - Завтра! Почему вы это сразу не сказали? До завтра  еще  целая  веч-
ность! В котором часу ревизия?
   - В два часа.
   - Пришлите в полдень, - сказал с улыбкой Данглар.
   Бовиль в ответ только кивнул головой, теребя свой бумажник.
   - Или вот что, - сказал Данглар, - можно сделать лучше.
   - Что именно?
   - Расписка графа Монте-Кристо - это те же деньги; предъявите эту рас-
писку Ротшильду или Лаффиту; они тотчас же ее примут.
   - Несмотря на то, что им придется рассчитываться с Римом?
   - Разумеется; вы только потеряете тысяч пять-шесть на учете.
   Казначей подскочил.
   - Ну нет, знаете: я лучше подожду до завтра. Как вы это просто  гово-
рите!
   - Прошу прощения, - сказал Данглар с удивительной наглостью, - я было
подумал, что вам нужно покрыть небольшую недостачу.
   - Что вы! - воскликнул казначей.
   - Это бывает у нас, и тогда приходится идти на жертвы.
   - Слава богу, нет, - сказал Бовиль.
   - В таком случае до завтра; согласны, мой дорогой?
   - Хорошо, до завтра; но уж наверное?
   - Да вы шутите! Пришлите в полдень, банк будет предупрежден.
   - Я приду сам.
   - Тем лучше, я буду иметь удовольствие увидеться с вами.
   Они пожали друг другу руки.
   - Кстати, - сказал Бовиль, - разве вы не будете на  похоронах  бедной
мадемуазель де Вильфор? Я встретил процессию на Бульваре.
   - Нет, - отвечал банкир, - я еще немного смешон после этой истории  с
Бенедетто и прячусь.
   - Напрасно; чем вы виноваты?
   - Знаете, мой дорогой, когда носишь незапятнанное имя, как мое,  ста-
новишься щепетилен.
   - Все сочувствуют вам, поверьте, и все особенно жалеют вашу дочь.
   - Бедная Эжени! - произнес Данглар с глубоким вздохом. -  Вы  знаете,
что она возвращается?
   - Нет.
   - Увы, к несчастью, это так. На следующий день после скандала она ре-
шила уехать с подругой-монахиней; она хочет поискать какой-нибудь  стро-
гий монастырь в Италии или Испании.
   - Это ужасно!
   И господин де Бовиль удалился, выражая свои соболезнования несчастно-
му отцу.
   Но едва он вышел, как Данглар с выразительным жестом, о котором могут
составить себе представление только те, кто видел, как  Фредерик  играет
Робер-Макера [61], воскликнул:
   - Болван!!!
   И, пряча расписку Монте-Кристо в маленький бумажник, добавил:
   - Приходи в полдень! В полдень я буду далеко!
   Затем он запер двери на ключ, опорожнил все ящики своей кассы, собрал
тысяч пятьдесят кредитными билетами, сжег кое-какие бумаги, другие поло-
жил на видное место и сел писать письмо; кончив его, он  запечатал  кон-
верт и надписал:
   "Баронессе Данглар".
   - Вечером я сам положу его к ней на туалетный столик,  -  пробормотал
он.
   Затем он достал из ящика стола паспорт.
   - Отлично, - сказал он, - действителен еще на два месяца.


        VIII. КЛАДБИЩЕ ПЕР-ЛАШЕЗ

   Бовиль в самом деле встретил похоронную процессию, провожавшую Вален-
тину к месту последнего упокоения.
   Погода была хмурая и облачная: ветер, еще теплый,  но  уже  гибельный
для желтых листьев, срывал их с оголяющихся ветвей и кружил над огромной
толпой, заполнявшей Бульвары.
   Вильфор, истый  парижанин,  смотрел  на  кладбище  Пер-Лашез  как  на
единственное, достойное принять прах одного из членов  парижской  семьи;
все остальные кладбища казались ему  слитком  провинциальными,  какимито
меблированными комнатами смерти. Только на кладбище  Пер-Лашез  покойник
из хорошего общества был у себя дома.
   Здесь, как мы видели, он купил в вечное владение  место,  на  котором
возвышалась усыпальница, так быстро заселившаяся всеми членами его  пер-
вой семьи.
   Надпись на фронтоне мавзолея гласила: "Семья СенМеран и  Вильфор",  -
такова была последняя воля бедной Рене, матери Валентины.
   Итак, пышный кортеж от предместья Сент-Оноре продвигался к Пер-Лашез.
Пересекли весь Париж, прошли по предместью  Тампль,  затем  по  наружным
Бульварам до кладбища. Более пятидесяти собственных  экипажей  следовало
за двадцатью траурными каретами, а за этими пятьюдесятью экипажами более
пятисот человек шло пешком.
   Это были почти все молодые люди, которых, как громом, поразила смерть
Валентины; несмотря на ледяное веяние века, на прозаичность  эпохи,  они
поддавались поэтическому  обаянию  этой  прекрасной,  непорочной  плени-
тельной девушки, погибшей в цвете лет.
   Когда процессия приближалась к заставе, появился экипаж,  запряженный
четырьмя резвыми лошадьми, которые сразу остановились; их  нервные  ноги
напряглись, как стальные пружины: приехал граф Монте-Кристо.
   Граф вышел из коляски и смешался с толпой, провожавшей  пешком  похо-
ронную колесницу.
   Шато-Рено заметил его; он тотчас же оставил свою карету  и  присоеди-
нился к нему. Бошан также покинул свой наемный кабриолет.
   Граф внимательно осматривал толпу; он, видимо, искал кого-то. Наконец
он не выдержал.
   - Где Моррель? - спросил он. - Кто-нибудь из вас, господа, знает, где
он?
   - Мы задавали себе этот вопрос еще в доме покойной, - сказал Шато-Ре-
но, - никто из нас его не видел.
   Граф замолчал, продолжая оглядываться.
   Наконец пришли на кладбище.
   Монте-Кристо зорко оглядел рощи тисов и сосен и вскоре перестал  бес-
покоиться; среди темных грабин промелькнула тень, и Монте-Кристо, должно
быть, узнал того, кого искал.
   Все знают, что такое похороны в этом великолепном  некрополе:  черные
группы людей, рассеянные по белым аллеям; безмолвие неба и земли, изред-
ка нарушаемое треском ломающихся веток или  живой  изгороди  вокруг  ка-
кой-нибудь могилы; скорбные голоса священников, которым вторит  то  там,
то здесь рыдание, вырвавшееся из-за груды цветов, где поникла женщина  с
молитвенно сложенными руками.
   Тень, которую заметил Монте-Кристо, быстро пересекла рощу за  могилой
Элоизы и Абеляра, поравнялась с факельщиками, шедшими во  главе  процес-
сии, и вместе с ними подошла к месту погребения.
   Все взгляды скользили с предмета на предмет.
   Но Монте-Кристо смотрел только на эту тень, почти не замеченную окру-
жающими.
   Два раза граф выходил из рядов, чтобы посмотреть,  не  ищет  ли  рука
этого человека оружия, спрятанного в складках одежды.
   Когда кортеж остановился, в этой тени  узнали  Морреля;  бледный,  со
впалыми щеками, в наглухо застегнутом сюртуке, судорожно комкая шляпу  в
руках, он стоял, прислонясь к дереву, на холме, возвышавшемся над мавзо-
леем, так что мог видеть все подробности предстоящего печального обряда.
   Все совершилось согласно обычаям. Несколько человек,  -  как  всегда,
наименее опечаленные, - произнесли речи. Одни оплакивали эту  безвремен-
ную кончину; другие распространялись о скорби отца; нашлись и такие, ко-
торые уверяли, что Валентина не раз просила у г-на де Вильфор пощады ви-
новным, над чьей головой он заносил меч правосудия;  словом,  не  жалели
цветистых метафор и прочувствованных оборотов, переиначивая на все  лады
стансы Малерба к Дюперье.
   Монте-Кристо ничего не слышал; он видел лишь Морреля, чье спокойствие
и неподвижность представляли страшное зрелище для того,  кто  знал,  что
совершается в его душе.
   - Посмотрите! - сказал вдруг Бошан, обращаясь Дебрэ. -  Вот  Моррель!
Куда это он залез?
   И они показали на него Шато-Рено.
   - Какой он бледный, - сказал тот, вздрогнув.
   - Ему холодно, - возразил Дебрэ.
   - Нет, - медленно произнес Шато-Рено, - по-моему, он потрясен. Макси-
милиан человек очень впечатлительный.
   - Да нет же! - сказал Дебрэ. - Ведь он почти не был знаком с мадемуа-
зель де Вильфор. Вы сами говорили.
   - Это верно. Все же, я помню, на балу у госпожи до Морсер он три раза
танцевал с ней; знаете, граф, на том балу, где вы произвели  такое  впе-
чатление.
   - Нет, не знаю, - ответил Монте-Кристо, не замечая даже, на что и ко-
му он отвечает, до того он был занят Моррелем, у которого покраснели ще-
ки, как у человека, старающегося не дышать.
   - Речи кончились, прощайте, господа, - вдруг сказал Монте-Кристо.
   И он подал сигнал к разъезду, исчезнув сам, причем никто не  заметил,
куда он направился.
   Церемония похорон  кончилась,  присутствующие  пустились  в  обратный
путь.
   Один Шато-Рено поискал Морреля глазами; но пока он провожал  взглядом
удаляющегося графа, Моррель покинул свое место, и Шато-Рено,  так  и  не
найдя его, последовал за Дебрэ и Бошаном.
   Монте-Кристо вошел в кусты, и спрятавшись за широкой могилой,  следил
за каждым движением Морреля, который приближался к мавзолею,  покинутому
любопытными, а потом и могильщиками.
   Моррель медленно посмотрел вокруг себя; в то время как его взгляд был
обращен в противоположную сторону, Монте-Кристо незаметно подошел еще на
десять шагов.
   Максимилиан опустился на колени.
   Граф, пригнувшись, с расширенными, остановившимися  глазами,  весь  в
напряжении готовый броситься по первому знаку, продолжал приближаться  к
нему.
   Моррель коснулся лбом каменной ограды, обеими руками ухватился за ре-
шетку и прошептал:
   - Валентина!
   Сердце графа не выдержало звука его голоса; он сделал еще шаг и  тро-
нул Морреля за плечо:
   - Вы здесь, мой друг, - сказал он, - Я вас искал.
   Монте-Кристо ожидал жалоб, упреков, - он ошибался.
   Моррель взглянул на него и, с наружным спокойствием, ответил:
   - Вы видите, я молился!
   Монте-Кристо испытующим взглядом окинул Максимилиана с ног до головы.
   Этот осмотр, казалось, успокоил его.
   - Хотите, я вас отвезу в город? - предложил он Моррелю.
   - Нет, спасибо.
   - Не нужно ли вам чего-нибудь?
   - Дайте мне молиться.
   Граф молча отошел, но лишь для того, чтобы укрыться на  новом  месте,
откуда он по-прежнему не терял Морреля из виду; наконец тот  встал,  от-
ряхнул пыль с колен и пошел по дороге в Париж, ни разу не обернувшись.
   Он медленно прошел улицу Ла-Рокет.
   Граф, отослав свой экипаж, дожидавшийся у ворот кладбища, шел  в  ста
шагах позади Максимилиана.
   Максимилиан пересек канал и по Бульварам достиг улицы Меле.
   Через пять минут после того, как калитка закрылась за  Моррелем,  она
открылась для Монте-Кристо.
   Жюли была в саду и внимательно наблюдала, как Пенелон, очень серьезно
относившийся к своей профессии садовника,  нарезал  черенки  бенгальских
роз.
   - Граф Монте-Кристо, - воскликнула она с искренней радостью,  которую
выражал обычно каждый член семьи, когда Монте-Кристо появлялся на  улице
Меле.
   - Максимилиан только что вернулся, правда? - спросил граф.
   - Да, он, кажется, пришел, - сказала Жюли, - но, прошу вас,  позовите
Эмманюеля.
   - Простите, сударыня, но мне необходимо сейчас же пройти к Максимили-
ану, - возразил Монте-Кристо, - у меня к нему чрезвычайно важное дело.
   - Тогда идите, - сказала она, провожая его своей милой улыбкой,  пока
он не исчез на лестнице.
   Монте-Кристо быстро поднялся на третий этаж, где жил Максимилиан, ос-
тановившись на площадке, он прислушался: все было тихо.
   Как в большинстве старинных домов, занимаемых самим хозяином, на пло-
щадку выходила всего лишь одна застекленная дверь.
   Но только в этой застекленной двери не было ключа.
   Максимилиан заперся изнутри; а через дверь ничего  нельзя  было  уви-
деть, потому что стекла были затянуты красной шелковой занавеской.
   Беспокойство графа выразилось ярким румянцем, - признак  необычайного
волнения у этого бесстрастного человека.
   - Что делать? - прошептал он.
   На минуту он задумался.
   - Позвонить? - продолжал он - Нет! Иной раз звонок,  чей-нибудь  при-
ход, ускоряет решение человека, который находится в таком состоянии, как
Максимилиан, и тогда в ответ на звонок раздается другой звук.
   Монте-Кристо вздрогнул с головы до ног, и так как его решения  всегда
бывали молниеносны, то он ударил локтем в дверное стекло, и оно разлете-
лось вдребезги, он поднял занавеску и увидел Морреля,  который  сидел  у
письменного стола с пером в руке и резко обернулся при  звоне  разбитого
стекла.
   - Это ничего, - сказал граф, - простите, ради бога, дорогой  друг,  я
поскользнулся и попал локтем в ваше стекло; раз уж оно разбилось, я этим
воспользуюсь и войду к вам; не беспокойтесь, не беспокойтесь.
   И, протянув руку в разбитое стекло, граф открыл дверь.
   Моррель встал, явно раздосадованный, и пошел навстречу  Монте-Кристо,
не столько, чтобы принять его, сколько чтобы загородить ему дорогу.
   - Право же, в этом виноваты ваши слуги, - сказал Монте-Кристо,  поти-
рая локоть, - у вас в доме паркет натерт, как зеркало.
   - Вы не поранили себя? - холодно спросил Моррель.
   - Не знаю. Но что это вы делали? Писали?
   - Я?
   - У вас пальцы в чернилах.
   - Да, я писал, - отвечал Моррель, - это  со  мной  иногда  случается,
хоть я и военный.
   Монте-Кристо сделал несколько шагов по комнате. Максимилиан не мог не
впустить его; но он шел за ним.
   - Вы писали? - продолжал Монте-Кристо, глядя  на  него  пытливо-прис-
тальным взглядом.
   - Я уже имел честь сказать вам, что да - отвечал Моррель.
   Граф бросил взгляд кругом.
   - Положив пистолеты возле чернильницы? - сказал он, указывая  Моррелю
на оружие, лежавшее на столе.
   - Я отправляюсь путешествовать, - отвечал Максимилиан.
   - Друг мой! - сказал Монте-Кристо с бесконечной нежностью.
   - Сударь!
   - Дорогой Максимилиан, не надо крайних решений, умоляю вас!
   - У меня крайние решения? - сказал Моррель, пожимая плечами. - Почему
путешествие - это крайнее решение, скажите, пожалуйста?
   - Сбросим маски, Максимилиан, - сказал МонтеКристо. - Вы меня не  об-
манете своим деланным спокойствием, как я вас не обману моим поверхност-
ным участием. Вы ведь сами понимаете, что, если я поступил так, как сей-
час, если я разбил стекло и ворвался в запертую дверь к своему другу,  -
значит, у меня серьезные опасения,  или,  вернее,  ужасная  уверенность.
Моррель, вы хотите убить себя.
   - Что вы! - сказал Моррель, вздрогнув. - Откуда вы это взяли, граф?
   - Я вам говорю, что вы хотите убить себя, - продолжал граф тем же то-
ном, - и вот доказательство.
   И, подойдя к столу, он приподнял белый листок, положенный молодым че-
ловеком на начатое письмо, и взял письмо в руки.
   Моррель бросился к нему, чтобы вырвать письмо.
   Но Монте-Кристо предвидел это движение  и  предупредил  его;  схватив
Максимилиана за кисть руки, он остановил его, как стальная цепь останав-
ливает приведенную в действие пружину.
   - Вы хотели убить себя, Моррель, - сказал он. -  Это  написано  здесь
черным по белому!
   - Так что же! - воскликнул Моррель, разом отбросив свое показное спо-
койствие. - А если даже и так, если я решил направить на себя дуло этого
пистолета, кто мне помешает?
   У кого хватит смелости мне помешать?
   Когда я скажу: все мои надежды рухнули, мое сердце разбито, моя жизнь
погасла, вокруг меня только тьма и мерзость, земля превратилась в  прах,
слышать человеческие голоса для меня пытка.
   Когда я скажу: дать мне умереть, это - милосердие, ибо если вы не да-
дите мне умереть, я потеряю рассудок, я сойду с ума.
   Когда я это скажу, когда увидят, что я говорю это с отчаянием и  сле-
зами в сердце, кто мне ответит: - Вы неправы! - Кто мне помешает  перес-
тать быть несчастнейшим из несчастных?
   Скажите, граф, уж не вы ли осмелитесь на это?
   - Да, Моррель, - сказал твердым голосом Монте-Кристо, чье спокойствие
странно контрастировало с волнением Максимилиана. - Да, я.
   - Вы! - воскликнул Моррель, с возрастающим гневом и укоризной.  -  Вы
обольщали меня нелепой надеждой, вы удерживали, убаюкивали, усыпляли ме-
ня пустыми обещаниями, когда я мог бы  сделать  что-нибудь  решительное,
отчаянное и спасти ее или хотя бы видеть ее умирающей в  моих  объятиях;
вы хвалились, будто владеете всеми средствами разума, всеми силами  при-
роды; вы притворяетесь, что все можете, вы разыгрываете роль провидения,
и вы даже не сумели дать противоядия отравленной девушке!  Нет,  знаете,
сударь, вы внушили бы мне жалость, если бы не внушали отвращения!
   - Моррель!
   - Да, вы предложили мне сбросить маску; так радуйтесь, что я ее сбро-
сил. Да, когда вы последовали за мной на кладбище, я вам еще отв