м; а между уличным торговцем контрамарками и принцем королевской крови, близким к трону, располагалась целая клавиатура, каждый клавиш которой соответствовал определенной социальной струне. Окиньте взглядом эту гамму, она проходит через две октавы, и в ее мощном звучании чувствуется некая гармония: Эбер, Лежандр, Гоншон, Россиньоль, Моморо, Брюн, Югенен, Ротондо, Сантер, Фабр д'Эглантин, Камил Демулен, Дюгазон, Лазовски, Сийери, Жанлис, герцог Орлеанский. Заметьте, мы здесь отнюдь не ставим четких границ, так что кто теперь сможет нам сказать, до каких низин опускалась и до каких высот поднималась эта власть за теми пределами, где наше слабое зрение уже ничего не в силах различить? То была власть, возмутившая Сент-Антуанское предместье. Уже шестнадцатого числа один из людей Дантона, поляк Лазовски, член совета Коммуны, начал действовать. Он объявил на Совете, что двадцатого июня два предместья, Сент-Антуан и Сен-Марсо, представят Собранию и королю петиции по поводу вето, наложенного на декрет о священниках, и одновременно посадят на террасе Фейанов Дерево свободы в память о заседании в Зале для игры в мяч 20 июня 1789 года. Совет отказал в разрешении на подачу петиций. - Обойдемся и без него, - подсказал на ухо Лазовски Дантон. И Лазовски громко повторил: - Обойдемся и без него! Итак, в дате двадцатого июня было явное и скрытое значение. С одной стороны, повод: представить королю петицию и посадить Дерево свободы. С другой - цель, ведомая лишь нескольким посвященным: избавить Францию от Лафайета и предупредить неуступчивого короля, короля старого режима, что бывают такие исторические бури, во время которых монарх может утонуть вместе с троном, короной и семейством, словно корабль, погруженный вместе с командой и грузом в океанскую пучину. Как мы уже упомянули, Дантон дожидался Сантера в задней комнате его лавки. Накануне Дантон передал Сантеру через Лежандра, что пора поднимать Сент-Антуанское предместье. А утром к патриоту-пивовару явился Бийо, сделал тайный опознавательный знак и сообщил, что комитет прикомандировывает его на весь день к нему. Вот почему Бийо, изображавший из себя адъютанта Сантера, знал гораздо больше, чем сам командир батальона. Дантон пришел, чтобы вместе с Сантером отправиться ночью на встречу, которая должна была произойти в Шарантоне, в домике на правом берегу Марны недалеко от моста. Там должны были сойтись люди, которые вели странную темную жизнь и неизменно направляли ход всех волнений и мятежей. Ни один из них не опоздал. Этими людьми двигали самые разные страсти. В чем был их источник? О, описать это было бы трудно, почти невозможно. Некоторых из них воспламеняла любовь к свободе; кое-кем, как, например, Бийо, двигало чувство мести за перенесенные оскорбления, но большинство действовало, побуждаемое ненавистью, нищетой, дурными инстинктами. На втором этаже находилась запертая комната, входить куда имели право только вожаки; они спускались из нее с четкими, точными и не подлежащими обсуждению инструкциями; казалось, там находится обитель неведомого божества, возвещающего свои повеления. На столе была расстелена огромная карта Парижа. Палец Дантона чертил на ней истоки, течения, притоки и места слияния всех тех людских ручейков, речек и рек, которым завтра предстояло затопить Париж. Площадь Бастилии, куда сходятся улицы Сент-Антуанского предместья, квартала Арсенал и предместья Сен-Марсо, была назначена местом сбора, Законодательное собрание - поводом, а Тюильри - целью. Бульвар должен был стать широким и надежным руслом, по которому покатится этот ревущий поток. Каждому было определено его место, каждый поклялся исполнить то, что ему назначено, и на том разошлись. Лозунг дня гласил: "Покончить с дворцом!" Но каким образом покончить? Это пока оставалось неясным и туманным. Весь день девятнадцатого июня на подступах к Бастилии, вокруг Арсенала, в Сент-Антуанском предместье собирались группы. Вдруг посреди одной из таких групп появилась отважная и страшная амазонка в красном; за пояс у нее были заткнуты пистолеты, а сбоку висела сабля, та самая, которой предстояло нанести восемнадцать ударов, прежде чем найти и пронзить сердце Сюло. То была прекрасная уроженка Льежа Теруань де Мерикур. Мы встречали ее пятого октября на дороге в Версаль. Что произошло с нею после этого? Льеж восстал, Теруань решила отправиться на помощь родному городу, была по пути арестована агентами императора Леопольда и провела полтора года в австрийских тюрьмах. Бежала ли она или ее выпустили? Перепилила ли она решетки или обольстила своего тюремщика? Все это покрыто тайной, как и начало ее жизни, столь же ужасной, как конец. Но как бы то ни было, она появилась! Вот она! Дорогая куртизанка, она стала публичной женщиной народа; за золото, полученное от аристократов, она купит клинки прочного закала, пистолеты с золотой и серебряной насечкой, из которых будет поражать своих врагов. Народ узнал ее и приветствовал радостными возгласами. О, сколь же вовремя вернулась прекрасная Теруань, как кстати она облачилась накануне завтрашнего кровавого праздника в красную амазонку! Вечером того же дня королева видела, как она скакала мимо террасы Фейанов с площади Бастилии на Елисейские поля - с народного собрания на патриотический банкет. При криках, донесшихся оттуда, королева поднялась на дворцовый чердак и увидела накрытые столы; вино лилось рекой, звучали патриотические песни, и при каждом тосте за Национальное собрание, за Жиронду, за свободу пирующие грозили кулаками в сторону Тюильри. Актер Дюгазон пел куплеты против короля и королевы, и король с королевой могли во дворце слышать аплодисменты, которыми награждали исполнителя. Кто же пировал там? Федераты из Марселя, приведенные Барбару; они пришли вчера. Восемнадцатого июня в Париж вступило десятое августа! XLIV. ДВАДЦАТОЕ ИЮНЯ В июне светает рано. В пять утра батальоны были уже собраны. На сей раз восстание было упорядочено, оно обрело облик нашествия. Толпа знала своих вожаков, подчинялась дисциплине; каждый знал свое место, свой ранг, свое знамя. Сантер сидел на коне, окруженный штабом из жителей предместья. Бийо не отходил от него ни на шаг; создавалось впечатление, будто некая таинственная власть поручила ему наблюдать за Сантером. Собравшиеся были разделены на три корпуса наподобие армейских. Первым командовал Сантер. Вторым Сент-Юрюж. Третьим Теруань де Мерикур. Около одиннадцати утра по приказу, доставленному каким-то неведомым человеком, огромная толпа тронулась в путь. После выхода с площади Бастилии в ней насчитывалось примерно двадцать тысяч человек. Мрачное, странное, ужасное зрелище являла она собой. Наиболее упорядоченным выглядел батальон, которым командовал Сантер, в его рядах было много людей в мундирах, вооруженных ружьями и штыками. Два же других были поистине народной армией, состоящей из истощенных, бледных людей в лохмотьях: сказались четыре года неурожая и дороговизны хлеба, из которых три приходились на революцию. Вот она бездна, откуда вышла эта армия. И она шла без мундиров, без ружей, в отрепьях, в рваных блузах, вооруженная самым нелепым оружием, подвернувшимся под руку при первом порыве гнева, - пиками, вертелами, затупившимися копьями, саблями без эфесов, ножами, привязанными к палкам, крюками грузчиков, молотами каменщиков, сапожными ножами. А вместо знамен она несла виселицу с повешенной куклой, изображающей королеву, бычью голову, на рога которой был наколот лист с непристойной фразой, и пронзенное вертелом говяжье сердце с надписью "Сердце аристократа." И еще она несла флаги с девизами: Санкция или смерть! Назначение министров-патриотов! Трепещи, тиран! Пробил твой час! На углу Сент-Антуанской улицы процессия разделилась. Сантер, облаченный в мундир командира батальона, повел своих национальных гвардейцев по бульвару. Сент-Юрюж, площадной вождь, ехавший на накрытой попоной лошади, которую ему привел какой-то конюх, и Теруань де Мерикур, возлежавшая на пушке, которую влекли мужчины с обнаженными руками, двинулись по улице Сент-Антуан. Пройдя через Вандомскую площадь, они должны были встретиться на террасе Фейанов. Три часа двигалась эта армия, увлекая за собой жителей улиц, по которым она проходила. Она была подобна потоку, который, взбухая, начинает яриться и вскипать. На каждом перекрестке она разбухала, на каждом углу вскипала. Все это огромное множество людей шло молча, лишь время от времени нарушало молчание и взрывалось громовым криком или запевало знаменитую "Пойдет!" 1790 года, которая постепенно из песни, придающей бодрости, превратилась в угрожающую, и еще толпа выкрикивала: "Да здравствует нация! Да здравствуют санкюлоты! Долой господина и госпожу Вето!" Еще задолго до появления головы колонны уже слышался звук шагов многих тысяч ног, как издалека слышится шум вздымающегося прилива; временами вдруг доносились отзвуки ее пения, возгласов, криков - вот так же ветер издали доносит рев урагана. На Вандомской площади предводительствуемый Сантером корпус, несший с собой саженец, который собирались посадить на террасе Фейанов, наткнулся на цепь национальных гвардейцев, перегородивших проход; для такой толпы не представило бы ни малейшей трудности прорвать и смести эту цепь, но народ жаждал праздника, он пришел посмеяться, развлечься, напугать господина и госпожу Вето и не собирался убивать. Несшие деревце отказались от намерения посадить его на террасе Фейанов и решили ограничиться двориком соседнего монастыря капуцинов. Законодательное собрание уже почти час прислушивалось к этому шуму, и вот появились комиссары толпы и попросили от имени тех, кого они представляют, о чести продефилировать перед депутатами. Верньо потребовал разрешить это, но одновременно предложил направить для защиты дворца шестьдесят депутатов. Жирондисты тоже хотели всего лишь напугать короля и королеву, но не причинять им никакого вреда. Некий фейан воспротивился предложению Верньо, заявив, что подобная предосторожность будет оскорблением для народа Парижа. Уж не скрывал ли он под фальшивой уверенностью в парижском народе надежду, что преступление все-таки совершится? Согласие было дано: вооруженные жители предместий могут продефилировать по залу заседаний. Тотчас же были открыты двери для прохода тридцати тысяч петиционеров. Шествие началось в полдень, а завершилось лишь в три часа. Толпа добилась исполнения первой части своих требований: она прошествовала через зал Национального собрания и огласила свою петицию; теперь осталось потребовать от короля санкционировать декрет. Ну, а коль скоро Собрание приняло депутацию, было ли у короля средство отказать ей в приеме? Король, и это совершенно несомненно, был ничуть не важнее председателя Собрания; ведь когда Людовик XVI приходил встретиться с председателем, ему предоставлялось кресло, точно такое же, как у председателя, да притом стоящее по левую руку от него. Король вынужден был ответить, что он примет делегацию, состоящую из двадцати человек. Народ не надеялся войти в Тюильри; он рассчитывал, что туда войдут его делегаты, а сам он в это время будет проходить мимо окон дворца. А на флаги с угрожающими девизами, на зловещие символы король и королева полюбуются из дворцовых окон. Все ворота во дворец были закрыты; во двор и в сад Тюильри были стянуты три линейных полка, два эскадрона тяжелой кавалерии, несколько батальонов национальной гвардии и четыре пушки. Королевское семейство видело из окон эту зримую защиту и, похоже, чувствовало себя достаточно спокойно. А меж тем толпа, как всегда без всякого злого умысла, потребовала, чтобы ей открыли ворота, ведущие на террасу Фейанов. Офицеры, охранявшие ворота, без приказа короля открыть их отказались. Тогда три муниципальных советника попросили пропустить их, чтобы получить такой приказ. Их пропустили. Монжуа, автор "Жизнеописания Марии Антуанетты., сохранил их фамилии. То были Буше-Рене, Буше-Сен-Совер и Муше, тот самый низкорослый мировой судья из Сен-Клод, скрюченный, кривоногий, сутулый, похожий на карлика, перепоясанного широченным трехцветным шарфом. Их впустили во дворец и проводили к королю. Просьбу изложил Муше. - Государь, - обратился он к королю, - собрание проходит в соответствии с законом и под эгидой закона, поэтому для беспокойства нет причин; мирные граждане собрались, чтобы подать петицию Национальному собранию и отметить гражданский праздник в память клятвы, данной в восемьдесят девятом году в Зале для игры в мяч. Эти граждане желают пройти через террасу Фейанов, однако туда не только закрыты ворота, но вход преграждает еще и артиллерийское орудие. Мы пришли просить вас, государь, чтобы открыли ворота и граждане могли спокойно войти туда. - Сударь, - отвечал король, - по вашему шарфу я вижу, что вы муниципальный служащий, и именно вам должно осуществлять закон. Если вы полагаете необходимым именно этим путем вывести народ из Национального собрания, распорядитесь открыть ворота на террасе Фейанов; пусть граждане прошествуют по ней и выйдут через Конюшенные ворота. Договоритесь на сей счет с господином командующим гвардией и, главное, проследите, чтобы общественное спокойствие не было нарушено. Трое депутатов поклонились и вышли в сопровождении офицера, который должен был подтвердить, что приказ открыть ворота был отдан самим королем. Ворота открыли. Чуть ворота открыли, все захотели пройти в них. Началась давка, а известно, что представляет собой толпа при давке: это пар, который взрывается и все разносит. Ограда террасы Фейанов треснула, точно хворостяной плетень. Толпа передохнула и радостно растеклась по саду. Но Конюшенные ворота открыть забыли. Найдя их запертыми, толпа проследовала мимо цепи национальных гвардейцев, стоящих вдоль фасада дворца, и вышла через ворота, ведущие на набережную, а поскольку ей нужно было вернуться к себе в предместье, она решила пройти через калитку площади Карусели. Но все калитки оказались заперты и охранялись. Усталая, утомленная, стиснутая толпа начала раздражаться. И тут она припомнила, что главная цель сегодняшнего дня - подать королю петицию, чтобы он снял свое вето. Потому толпа осталась ждать на площади Карусели, вместо того чтобы разойтись по домам. Прошел час, она стала выказывать нетерпение. Все бы обошлось, но этого как раз и не хотели допустить вожаки. Какие-то люди переходили от группы к группе и уговаривали: - Останьтесь! Останьтесь! Король должен дать санкцию. Нельзя расходиться, пока санкция не будет получена, иначе придется собираться снова. Толпа сочла, что эти люди совершенно правы, но в то же время задумалась, а долго ли еще придется дожидаться пресловутой санкции. Все хотели есть, всех томил голод. Правда, цены на хлеб упали, но - хочешь больше язаработать, больше работай; как бы ни был дешев хлеб, задаром его не дают. Все эти люди, рабочие со своими женами, матери с детьми, встали в пять утра, причем многие легли спать на пустой желудок, и приняли они участие в этом шествии со смутной надеждой, что вот король санкционирует декрет и все будет хорошо. Но, похоже, король не испытывал ни малейшего намерения санкционировать его. А становилось все жарче, и людей начала мучить жажда. От голода, жажды и жары собаки бесятся. Однако несчастный народ сохранял спокойствие и ждал. Правда, иные стали трясти ворота. Во двор Тюильри вышел муниципальный советник и обратился с речью к толпе. - Граждане, - сказал он, - это жилище короля, и, войдя в него с оружием, вы нарушите его неприкосновенность. Король соизволит принять вашу петицию, но только представленную двадцатью депутатами. Между тем депутаты, которых народ ждал уже больше часу, так и не были еще допущены к королю. Вдруг от набережной донеслись громкие крики. Это Сантер и Сент-Юрюж въехали верхом на лошадях, а Теруань - на пушке. - Что вы тут делаете перед воротами? - закричал Сантер. - Почему не входите? - Действительно, - удивился народ, - почему мы не входим? - Но вы же видите: ворота закрыты, - послышались голоса. Теруань соскочила с пушки и объявила: - Она заряжена. Разнесите ворота ядром. Пушку развернули к воротам. - Подождите! Подождите! - закричали двое муниципальных советников, - Не надо насилия! Сейчас вам откроют. Они навалились на поворотный засов, запирающий ворота, засов поднялся, и ворота распахнулись. Народ устремился в них. Представьте себе толпу и вообразите, что это был за чудовищный поток. И вот толпа ворвалась; она увлекла с собой пушку, и та катилась в толпе, пересекла вместе с нею двор, поднялась по ступенькам и вместе с нею оказалась на верху лестницы. А там стояли муниципальные советники, перепоясанные шарфами. - Что вы собираетесь делать с этой пушкой? - закричали они. - Пушка в покоях короля! Уж не думаете ли вы, что с помощью насилия вам удастся чего-нибудь добиться? Народ и сам изрядно удивился, как эта пушка тут очутилась. Ее повернули и хотели спустить вниз. Она застряла осью в дверях, и пушечное жерло оказалось обращенным на толпу. - Вот так так! Артиллерия даже в королевских покоях! - закричали новоприбывшие, не знавшие, откуда здесь пушка, не распознавшие, что это пушка Теруань, и решившие, что ее нацелили на них. По приказу Муше два человека стали рубить топорами дверной наличник и, освободив пушку, выкатили ее из вестибюля. Но, услыхав удары топора, многие решили, что это высаживают двери во дворце. Около двухсот дворян прибежали во дворец, нет, не в надежде защитить его, просто они сочли, что покушаются на жизнь короля, и хотели умереть вместе с ним. Среди них были старый маршал де Муши, бывший командир распущенной конституционной гвардии г-н д'Эрвильи, командир батальона национальной гвардии предместья Сен-Марсо Аклок, три гренадера из батальона предместья Сен-Мартен, единственные оставшиеся на посту , гг. Лекронье, Бридо, а также явился человек в черном, который уже однажды прикрыл своей грудью короля от пули убийц; человек, чьи советы неизменно отвергались, но в день, когда нависла опасность, которую он тщетно старался предотвратить, этот человек пришел, чтобы стать последней преградой между нею и королем. То был Жильбер. Король и королева, поначалу весьма встревоженные шумом, который производила толпа, постепенно стали привыкать к нему. Все августейшее семейство собралось в спальне короля. Вдруг до них донеслись звуки ударов топоров, сопутствуемые взрывами криков, подобными отдаленному ворчанию грозы. И в этот миг в спальню вбежал человек, восклицая: - Государь, не отходите от меня ни на шаг! Я все беру на себя! XLV. КОРОЛЬ УБЕЖДАЕТСЯ, ЧТО БЫВАЮТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, КОГДА, НЕ БУДУЧИ ДАЖЕ ЯКОБИНЦЕМ, МОЖНО НАДЕТЬ КРАСНЫЙ КОЛПАК Король и королева узнали доктора Жильбера. Он появлялся здесь лишь периодически, когда происходили решающие события разыгрывающейся безмерной трагедии. - Доктор, это вы! Что происходит? - в один голос спросили Людовик XVI и Мария Антуанетта. - Во дворце народ, государь, - отвечал Жильбер. - А шум этот означает, что народ требует встречи с вами. - Государь! - воскликнули разом королева и принцесса Елизавета. - Не покидайте нас! - Государь, - обратился Жильбер к Людовику XVI, - не соблаговолите ли вы наделить меня на час всей властью, какой обладает капитан на борту судна, попавшего в бурю? - Согласен, сударь, - ответил король. В этот миг в дверях показался командующий национальной гвардией Аклок, бледный, но полный решимости защищать короля до конца. - Сударь, вот король, он готов следовать за вами. Обеспечьте безопасность короля, - сказал ему Жильбер и повернулся к Людовику XVI: - Идите, государь, идите! - Я хочу быть вместе с моим мужем! - воскликнула Мария Антуанетта. - А я с моим братом! - подхватила Елизавета. - Ваше высочество, вы можете пойти вместе с братом, - сказал ей Жильбер и, обернувшись к королеве, попросил: - А вы, государыня, останьтесь здесь. - Сударь! - возмущенно выдохнула Мария Антуанетта. - Государь! - вскричал Жильбер. - Во имя неба, умолите королеву прислушаться ко мне, иначе я ни за что не ручаюсь! - Государыня, слушайтесь советов господина Жильбера и, если потребуется, подчиняйтесь его приказаниям, - сказал король и спросил Жильбера: - Сударь, вы гарантируете безопасность королевы и дофина? - Гарантирую, государь, либо умру вместе с ними! Иного ответа не может дать капитан во время шторма. Королева пыталась возражать, но Жильбер раскинул руки, не пропуская ее. - Государыня, - сказал он ей, - подлинная опасность грозит вам, а не королю. Ведь это вас винят - обоснованно или нет - в упорстве короля, и в вашем присутствии он окажется беззащитным. Исполните же роль громоотвода, отведите, если сможете, молнию. - Хорошо, сударь, но пусть молния поразит одну меня, а не детей. - Я отвечаю перед королем и за вас, и за них, государыня. Следуйте за мной. Затем он повернулся к г-же де Ламбаль, которая месяц назад вернулась из Англии, а три дня назад приехала из Вернона, и к остальным дамам королевы и сказал им: - Следуйте за королевой. Этими дамами были принцесса Тарентская, принцесса де ла Тремуйль, г-жи де Турзель, де Мако и де Ларош-Эмон. Жильбер был знаком с расположением дворца. Он искал большой зал, где толпа могла бы видеть и слышать королеву; там нужно будет создать некую преграду, за которой он поместит королеву с детьми и придворных дам, а сам встанет перед ними. Первым делом он подумал про Зал совета. К счастью, пока еще он был пуст. Жильбер буквально втолкнул королеву, обоих детей и принцессу де Ламбаль в оконную нишу. Каждая минута была на счету, и у него просто не было времени что-либо объяснять: в дверь уже колотили. Затем он подтащил к окну тяжелый стол, за которым заседали министры. Итак, преграда была найдена. Принцесса Мария Терезия Шарлотта стояла на столе рядом с сидящим братом. Мария Антуанетта встала позади них: невинность охраняла непопулярность. Королева хотела встать перед детьми, но Жильбер закричал ей голосом генерала, завершающего решающий маневр: - Не двигайтесь! Оставайтесь там, где стоите! Дверь уже почти высаживали, и Жильбер, слышавший в коридоре голоса женщин, открыл задвижку и крикнул: - Входите, гражданки! Королева с детьми ждет вас! Дверь распахнулась, и людской поток ворвался в нее, словно в проран разрушенной плотины. - Где она, эта Австриячка? Где эта госпожа Вето? - ревела толпа в полтысячи глоток. Миг был ужасный. Жильбер понимал, что в такой решающий миг всякая власть ускользает из рук людей и оказывается в руках Божиих. - Государыня, главное, сохраняйте спокойствие, - бросил он королеве, - и, сами понимаете, надо проявить доброту. Какая-то девушка с растрепанными волосами, бледная от гнева, а может быть, от недоедания, вырвалась вперед и, размахивая саблей, кричала: - Где эта Австриячка? Я прикончу ее собственной рукой! Жильбер взял ее под локоть, подвел к королеве и сказал: - Вот она. И тут прозвучал ласковый голос королевы: - Дитя мое, я чем-то лично вас обидела? - Нет, государыня, - ответила жительница предместья, пораженная мягкостью и величественностью Марии Антуанетты. - Тогда за что же вы хотите меня убить? - Мне сказали, что вы предаете нацию, - пролепетала сбитая с толку девушка и опустила острие сабли на паркет. - Вас ввели в заблуждение. Я вышла замуж за короля Франции, я - мать дофина, вот он перед вами. Я - француженка, никогда больше не увижу страну, где родилась, и могу быть счастлива или несчастлива только во Франции. Увы, я счастлива лишь тогда, когда вы меня любите. И королева тяжело вздохнула. Девушка выпустила из рук саблю и расплакалась. - Я не знала вас, государыня! - всхлипывала она. - Простите меня! Я вижу, как вы добры! - Продолжайте в том же духе, государыня, - шепнул королеве Жильбер, - и вы не только будете спасены, но через четверть часа все эти люди будут валяться у вас в ногах. Затем, доверив королеву нескольким национальным гвардейцам, прибежавшим на помощь, и военному министру Лажару, вошедшему вместе с толпой, Жильбер поспешил взглянуть, как обстоят дела у короля. А там разыгралась почти такая же сцена. Людовик XVI побежал на шум; когда он вступил в зал Эй-де-Беф, дверные панели трещали под ударами, в них торчали острия штыков, наконечники пик, лезвия топоров. - Откройте! - закричал король. - Откройте! - Граждане, не надо выламывать дверь! - громко прокричал г-н д'Эрвильи. - Король приказал открыть ее. Он тотчас же отодвинул засов, повернул ключ, и полуразбитая дверь заскрипела, поворачиваясь на петлях. Г-н Аклок и герцог де Муши успели втолкнуть короля в нишу окна, а несколько оказавшихся тут гренадеров торопливо перевернули скамьи и нагромоздили их перед королем. Видя, как толпа с воплями, проклятьями, ревом врывается в зал, король невольно воскликнул: - Ко мне, господа! Четверо гренадеров выхватили сабли и встали по бокам от него. - Сабли в ножны, господа! - приказал король. -Будьте просто рядом со мной, ничего больше я от вас не требую. Еще немного, и было бы уже поздно. Блеск обнаженных сабель мог бы спровоцировать толпу неизвестно на что. Человек в лохмотьях, с обнаженными руками бросился с пеной на губах к королю. - Получай, Вето! - крикнул он и попытался нанести ему удар привязанным к палке ножом. Один из гренадеров, не успевший вложить саблю в ножны, перерубил палку. И тут король с полным самообладанием удержал гренадера и сказал ему: - Не беспокойтесь, сударь! Чего мне бояться среди своего народа? И, сделав шаг вперед, Людовик XVI с величием, казалось, не свойственным ему, и мужеством, какого никто от него не ожидал, подставил грудь направленному в него оружию. - Тихо! - раздался среди чудовищного шума зычный голос. - Я хочу говорить! А шум стоял такой, что, пожалуй, выстрели тут из пушки, никто бы и не услышал, но тем не менее, едва прозвучал этот голос, воцарилась тишина. То был голос мясника Лежандра. Он почти вплотную подошел к королю. Люди полукругом встали вокруг него. И вдруг в первом ряду за спиной страшного подручного Дантона король увидел бледное, но спокойное лицо доктора Жильбера. Людовик XVI взглядом спросил его: "Сударь, что с королевой!" Жильбер улыбкой заверил: "Она в безопасности, государь." Король чуть заметным кивком поблагодарил доктора. - Сударь! - обратился Лежандр к королю. При слове .сударь., означавшем низложение с престола, король вздрогнул, словно его ужалила змея. - Да, сударь... - повторил Лежандр, - господин Вето, я обращаюсь к вам. Вы слушаете нас, потому что вы обязаны нас слушать. Вы коварны, вы всегда обманывали нас и обманываете до сих пор, но берегитесь! Чаша переполнилась, народу надоело быть игрушкой в ваших руках и вашей жертвой. - Я слушаю вас, сударь, - промолвил король. - Превосходно! Вы знаете, зачем мы пришли сюда? Мы пришли потребовать санкционировать декреты и вернуть министров-патриотов. Вот наша петиция. Лежандр вынул из кармана лист бумаги, развернул его и прочел ту же самую грозную петицию, что была уже оглашена в Национальном собрании. Людовик XVI слушал ее, не сводя взгляда с чтеца, а когда тот закончил, без всякого волнения, во всяком случае явного, произнес: - Сударь, я поступаю так, как предписывают мне законы и Конституция. - Ну да, - раздался новый голос, - твой любимый козырь Конституция! Конституция девяносто первого года, которая позволяет тебе вставлять палки в колеса, привязать Францию к столбу и ждать, когда придут австрияки, чтобы перерезать ей горло! Король обернулся на этот голос, понимая, что отсюда ему угрожает самая опасная атака. Жильбер тоже повернулся и положил на плечо говорившему руку. - Друг мой, я вас уже где-то видел, - заметил король. - Кто вы? - Да, государь, вы уже меня видели. Мы встречались трижды. Первый раз при отъезде из Версаля шестнадцатого июля, еще раз в Варенне, а теперь здесь. Вспомните, государь, мою фамилию, она звучит как мрачное предвестье. Меня зовут Бийо! В это время крики усилились: какой-то человек, вооруженный пикой, попытался пронзить ею короля. Но Бийо перехватил пику, вырвал ее из рук убийцы и переломил о колено. - Не сметь! - крикнул он. - Только сталь закона имеет право коснуться этого человека! Говорят, одному королю в Англии отрубили голову по приговору народа, которому он изменил. Ты помнишь его имя, Людовик? Не забывай его! - Бийо! - пробормотал Жильбер. - Зря вы меня укоряете, - бросил Бийо. - Этого человека нужно судить как предателя и приговорить к смертной казни! - Предатель! Предатель! Предатель! - заревело множество голосов. Жильбер бросился между королем и народом. - Ничего не бойтесь, государь, - шепнул он королю, - и постарайтесь сделать что-нибудь, чтобы утихомирить этих безумцев. Король взял руку Жильбера и прижал ее к сердцу. - Как видите, сударь, я не боюсь. Сегодня утром я причастился, пусть делают со мной, что хотят. Ну, а что касается поступка, который их утихомирит, может быть, это вас устроит? И король, сняв красный колпак с головы какого-то санкюлота, надел его. Собравшиеся тотчас зааплодировали и закричали: - Да здравствует король! Да здравствует нация! Какой-то человек с бутылкой вина пробился сквозь толпу и подошел к королю. - Эй, толстяк Вето, если ты любишь народ так, как говоришь, докажи это, выпив за здоровье народа! И он протянул королю бутылку. - Не пейте, государь! - крикнул кто-то. - Вино может быть отравлено! - Выпейте, государь, я ручаюсь, - шепнул Жильбер. Король взял бутылку. - За здоровье народа! - произнес он и выпил. Снова зазвучали крики: "Да здравствует король!" - Государь, - сказал ему Жильбер, - вам больше нечего опасаться. Позвольте мне возвратиться к королеве. - Ступайте! - ответил король, пожимая ему руку. Выходя, Жильбер столкнулся с Инаром и Вернье. Они покинули Собрание и явились во дворец, чтобы защитить короля своей популярностью, а если понадобится, то и собственными телами. - Где король? - спросили они. Жильбер показал им, и оба депутата поспешили к Людовику XVI. Чтобы дойти до королевы, Жильберу пришлось пересечь множество комнат, в том числе и спальню короля. Она была битком набита народом. - Черт побери, - говорили люди, сидевшие на королевской кровати, - а постель у толстяка Вето помягче, чем у нас. Но все это уже не представляло угрозы: первый порыв ярости прошел. К королеве Жильбер возвращался уже куда спокойнее. Войдя в тот зал, где он оставил королеву, Жильбер бросил взгляд в ее сторону и облегченно вздохнул. Она стояла на том же месте, а у дофина, как и у его отца, на голове был красный колпак. В это время в соседней комнате раздался шум, и Жильбер повернулся к двери. Причиной шума был Сантер. Гигант вошел в зал. - Ну, где здесь Австриячка? - громогласно осведомился он. Жильбер, пересекая зал по диагонали, устремился к нему. - Господин Сантер! Сантер повернулся. - О! Доктор Жильбер! - обрадовался он. - Он самый, и не забывший, что вы один из тех, кто открыл ему двери Бастилии, - отвечал Жильбер. - Позвольте, господин Сантер, я представлю вас королеве. - Королеве? Представите меня королеве? - растерялся пивовар. - Да, королеве. Вы отказываетесь? - Да нет, черт возьми! Я как раз шел представиться ей, но коль уж вы... - Я знаю господина Сантера, - сказала королева, - и знаю, что во время неурожая он один кормил половину Сент-Антуанского предместья. Пораженный Сантер остановился. Он бросил смущенный взгляд на дофина и, увидев, что у бедного мальчика по щекам ползут крупные капли пота, крикнул находившимся в зале: - Да снимите же с мальчика колпак! Видите же, что ему жарко! Королева взглядом поблагодарила его. А он, опершись на стол руками и наклонясь к ней, вполголоса произнес: - Государыня, у вас неловкие друзья. Я знаю людей, которые служили бы вам куда лучше. Через час толпа покинула дворец, и король в сопровождении сестры вернулся в комнату, где его ждали королева и дети. Королева подбежала к нему и бросилась к его ногам, дети повисли у него на руках; они обнимались, словно спаслись после кораблекрушения. И только сейчас Людовик XVI заметил, что он все еще в красном колпаке. - О Господи, я же совсем забыл про него! - воскликнул он и, сорвав колпак с головы, с отвращением отбросил. На террасе двадцатидвухлетний артиллерийский офицер наблюдал эту сцену, прислонясь к дереву, растущему на берегу пруда; он видел сквозь окно, скольких опасностей избежал король, скольким унижениям подвергся, но эпизода с красным колпаком уже не смог выдержать. - Эх, - прошептал он, - будь у меня тысяча двести человек и две пушки, я мигом разогнал бы всю эту сволочь и освободил беднягу короля. Но поскольку тысячи двухсот человек и двух пушек у него не было, а смотреть на эту горестную сцену он был не в силах, молодой человек ушел. Этим офицером был Наполеон Бонапарт.