стья. -- Ну, Роза, раз вы сказали "любимый", скажите также и "очень счастливый", скажите "счастливый", потому что человек еще никогда не был так счастлив на земле, как я. Мне не хватает. Роза, только одного. -- Чего? -- Вашей щечки, вашей свежей щечки, вашей розовой щечки, вашей бархатной щечки. О, Роза, по вашему доброму желанию, не невзначай, не случайно, Роза! Заключенный вздохом закончил свою просьбу. Он встретил губы молодой девушки, но не случайно, не невзначай. Роза убежала. Корнелиус задыхался от радости и счастья. Он открыл окно и с переполненным радостью сердцем созерцал безоблачное небо, луну, серебрившую обе сливающиеся реки, которые протекали за холмами. Он наполнил свои легкие свежим, чистым воздухом, разум -- приятными мыслями и душу -- благодарным и восторженным чувством. -- Бедный больной выздоровел, бедный заключенный чувствовал себя свободным. Часть ночи Корнелиус оставался, насторожившись, у решетки своего окна, сконцентрировав все свои пять чувств в одно, или вернее, в два, -- в слух и в зрение. Он созерцал небо, он слушал землю. Затем, обращая время от времени свои взоры в сторону коридора, он говорил: -- Там Роза, Роза, которая так же, как и я, бодрствует, как и я, ждет с минуты на минуту. Там, перед взором Розы таинственный цветок -- живет, приоткрывается, распускается. Быть может, сейчас Роза держит своими теплыми, нежными пальцами стебель тюльпана. Роза, осторожно держи этот стебель. Быть может, она прижимается своими устами к приоткрытой чашечке цветка. Прикасайся к ней осторожно, Роза; Роза, твои уста пылают. В этот миг на юге загорелась звезда, пересекла все пространство от горизонта до крепости и упала на Левештейн. Корнелиус вздрогнул. -- Ах, -- сказал он, -- небо посылает душу моему цветку. Он словно угадал; почти в тот же самый момент заключенный услышал в коридоре легкие шаги, как шаги сильфиды, шорох платья, похожий на взмахи крыльев, и хорошо знакомый голос, который говорил: -- Корнелиус, мой друг, мой любимый друг, мой счастливый друг, скорее, скорее! Корнелиус одним прыжком очутился у окошечка. На этот раз его уста опять встретились с устами Розы, которая, целуя, шептала ему: -- Он распустился! Он черный! Он здесь! -- Как здесь? -- воскликнул Корнелиус, отнимая свои губы от губ девушки. -- Да, да, большая радость стоит того, чтобы ради нее пойти на небольшой риск. Вот он, смотрите. И одной рукой она подняла на уровень окошечка зажженный потайной фонарь, другой -- подняла на тот же уровень чудесный тюльпан. Корнелиус вскрикнул, ему показалось, что он теряет сознание. -- О, боже, о, боже! -- шептал он, -- эти два цветка, расцветшие у окошечка моей камеры, -- награда за мою невиновность и мое заключение. -- Поцелуйте его, -- сказала Роза, -- я тоже только что поцеловала его. Корнелиус притаил дыхание и осторожно губами дотронулся до цветка; и никогда поцелуй женщины, даже Розы, не проникал так глубоко в его душу. Тюльпан был прекрасен, чудесен, великолепен; стебель его был восемнадцати дюймов вышины. Он стройно вытягивался кверху между четырьмя зелеными гладкими, ровными, как стрела, листками. Цветок его был сплошь черным и блестел, как янтарь. -- Роза, -- сказал, задыхаясь, Корнелиус, -- нельзя терять ни одной минуты, надо писать письмо. -- Оно уже написано, мой любимый Корнелиус, -- сказала Роза. -- Правда? -- Пока тюльпан распускался, я писала, так как я не хотела упустить ни одной минуты. Просмотрите письмо и скажите, так ли оно написано. Корнелиус взял письмо, написанное почерком, который значительно улучшился после первой записки, полученной им от Розы, и прочел: "Господин Председатель, черный тюльпан распустится, может быть, через десять минут. Сейчас же, как только он расцветет, я пошлю к вам нарочного, чтобы просить вас приехать за ним лично в крепость Левештейн. Я -- дочь тюремщика Грифуса, почти такая же заключенная, как узники моего отца. Поэтому я не смогу сама привезти вам это чудо природы. Вот почему я и осмеливаюсь умолять вас приехать за ним лично. Мое желание, чтобы его назвали Rosa Barlaensis. Он распустился. Он совершенно черный... Приезжайте, господин председатель, приезжайте... Имею честь быть вашей покорной слугой Роза Грифус". -- Так, так, дорогая Роза, это чудесное письмо. Я не мог бы написать его с такой простотой. На съезде вы дадите все сведения, которые у вас потребуют. Тогда узнают, как был выращен тюльпан, сколько бессонных ночей, опасений, хлопот он причинил. Ну, а теперь, Роза, не теряйте ни секунды. Курьер, курьер! -- Как имя председателя? -- Давайте я напишу адрес. О, он очень известный человек! Это господин ван Систенс, бургомистр Гаарлема. Дайте, Роза, дайте! -- и Корнелиус написал на письме дрожавшей рукой: "Мингеру Петерсу ван Систенс, бургомистру и председателю Общества цветоводов города Гаарлема". -- А теперь. Роза, ступайте, ступайте, -- сказал Корнелиус, -- и отдадимся воле судьбы, которая до сих пор покровительствовала нам. XXIII. Завистник Действительно, эти бедные молодые люди очень нуждались в покровительстве судьбы. Никогда еще им не грозила такая опасность, как в этот самый момент, когда они были так уверены в своем счастье. Мы не сомневаемся в сообразительности наших читателей настолько, чтобы сомневаться в том, что они узнали в лице Якоба нашего старого друга или, вернее, недругаИсаака Бокстеля. Читатель, конечно, догадывается, что Бокстель последовал из Бюйтенгофа в Левештейн за предметом "своей страсти и предметом своей ненависти: за черным тюльпаном и за ван Берле. То, чего никто, кроме любителя тюльпанов и притом завистливого любителя, никогда не мог бы открыть, то, есть существования луковичек и замыслов заключенного, -- было обнаружено или, во всяком случае, предположено Бокстелем. Мы видели, что под именем Якоба ему больше, чем под именем Исаака, посчастливилось сдружиться с Грифусом. Пользуясь его гостеприимством, в продолжение уже "нескольких месяцев он спаивал старого тюремщика самой лучшей водкой, какую только можно было найти на всем протяжении от Текстеля до Антверпена. Он усыпил его подозрения, ибо мы видели, что старый Грифус был недоверчив; он усыпил, говорим мы, его подозрения, убедив, что намерен жениться на Розе. Он льстил так же его самолюбию тюремщика, как его отцовской гордости. Он льстил самолюбию тюремщика, обрисовывая ему в самых мрачных красках ученого узника, которого Грифус держал под замком и который, по словам лицемерного Якоба, вошел в сношения с дьяволом, чтобы вредить его высочеству принцу Оранскому. Вначале он имел также успех и у Розы и не потому, чтобы он внушил ей симпатию к себе, -- Розе всегда очень мало нравился Якоб, -- но он ей так много говорил о своей пылкой страсти к ней и о желании жениться на ней, что вначале не возбудил в ней никаких подозрений. Мы видели, как, неосторожно выслеживая Розу в саду, он себя выдал и как инстинктивные опасения Корнелиуса заставили обоих молодых людей быть настороже. Но заключенного особенно встревожило -- наш читатель, наверно, это помнит -- то безмерное возмущение, которое охватило Якоба, когда он узнал, что Грифус растоптал луковичку. В тот момент это возмущение было тем более велико, что Бокстель хотя и подозревал, что у Корнелиуса должна быть вторая луковичка, но все же не был уверен в этом. Тогда он стал подсматривать за Розой и следить за ней не только в саду, но и в коридоре. Но так как там он следовал за ней впотьмах и босиком, то его никто не замечал и не слышал, за исключением того раза, когда Розе показалось, что она видела нечто вроде тени на лестнице. Но все равно уже было поздно: Бокстель узнал из уст самого заключенного о существовании второй луковички. Одураченный хитростью Розы, которая притворилась, что сажает луковичку в гряду, и не сомневаясь в том, что вся эта маленькая комедия была сыграна с целью заставить его выдать себя, он удвоил предосторожности и пустил в ход все уловки своего ума, чтобы выслеживать других, оставаясь незамеченным ими. Он видел, как Роза пронесла из кухни отца в свою комнату большую фаянсовую вазу. Он видел, как Роза усиленно мыла в воде свои белые руки, запачканные землей, которую она месила, приготавливая возможно лучшую почву для тюльпана. Наконец он нанял на каком-то чердаке, как раз против окна Розы, небольшую комнатку. Там он был достаточно далек для того, чтобы его можно было обнаружить невооруженным глазом и достаточно близко, чтобы, вооружившись подзорной трубой, следить за всем, что творилось в Левештейне, в комнате Розы, как он следил в Дордрехте за всем тем, что делалось в лаборатории Корнелиуса. Не прошло и трех дней с момента его переселения, как у него уже не оставалось никаких сомнений. С самого утра, с восходом солнца, фаянсовый горшок стоял на окне, и Роза, подобно очаровательным женщинам Мириса и Метсю, также появлялась в окне, обрамленная первыми зеленеющими ветвями дикого винограда и жимолости. По взгляду, каким Роза смотрела на фаянсовый горшок, Бокстель мог ясно определить, какая в нем находится драгоценность. В фаянсовый горшок была посажена вторая луковичка, то есть последняя надежда заключенного. Если ночи обещали быть очень холодными. Роза снимала с окна фаянсовый горшок. Она поступала так по указаниям Корнелиуса, который опасался, как бы луковичка не замерзла. Когда солнце становилось слишком жарким, "Роза С одиннадцати до двух часов пополудни снимала фаянсовый горшок с окна. Это опять-таки делалось по указаниям Корнелиуса, который опасался, чтобы земля не слишком пересохла. Когда же стебель цветка показался из земли, то Бокстель окончательно убедился; он не достиг еще и дюйма вышины, как, благодаря подзорной трубе, для завистника не оставалось никаких сомнений. У Корнелиуса было две луковички, и вторую он доверил любви и заботам Розы. Ведь любовь двух молодых людей, безусловно, не осталась тайной для Бокстеля. Итак, надо было найти способ похитить эту луковичку у любви Корнелиуса и забот Розы. Только это была нелегкая задача. Роза оберегала свой тюльпан, подобно матери, оберегающей своего ребенка; нет, еще заботливее, подобно голубке, выводящей птенцов. Роза целыми днями не покидала своей комнаты, и, что еще удивительней. Роза не покидала своей комнаты и вечерами. В продолжение семи дней Бокстель напрасно шпионил за комнатой Розы; Роза не покидала ее. Это были те семь дней ссоры, которые сделали Корнелиуса таким несчастным, лишив его всяких известий одновременно и о Розе и о тюльпане. Но будет ли Роза вечно в ссоре с Корнелиусом? Похитить тюльпан стало бы тогда еще трудней, чем это сначала предполагал Исаак. Мы говорим похитить, так как Исаак просто-напросто решил украсть тюльпан. И так как его выращивание было окружено большой тайной, так как молодые люди тщательно скрывали от всех его существование, то, конечно, его, Бокстеля, известного цветовода, скорее сочтут хозяином тюльпана, чем какую-то молодую девушку, которой чужды всякие тонкости цветоводства, или заключенного, осужденного за государственную измену, которого держат под тщательным надзором и которому было бы трудно из своего заключения отстаивать свои права. К тому же, раз он будет фактическим владельцем тюльпана (а когда дело касается предметов домашнего обихода и вообще движимого имущества, фактическое обладание является доказательством собственности), то премию, конечно, получит он, и вместо Корнелиуса увенчан будет, конечно, он, и тюльпан вместо того, чтобы быть названным Tulipa riigra Barlaensis будет назван Tulipa nigra Boxtellensis Boxtellea. Мингер Исаак еще не решил, какое из этих двух названий он даст черному тюльпану, но так как оба они обозначали одно и то же, то этот вопрос был не так уж важен. Главное заключалось в том, чтобы украсть тюльпан. Но для того, чтобы Бокстель мог украсть тюльпан, нужно было, чтобы Роза выходила из своей комнаты. Поэтому Исаак, или Якоб, как вам будет угодно, с истинной радостью убедился, что вечерние свидания возобновились. Первые дни отсутствия Розы он использовал для обследования двери ее комнаты. Дверь запиралась очень крепко на два поворота, простым замком, но ключ от него был только у Розы. Вначале у Бокстеля возникла мысль украсть ключ у Розы, но, помимо того, что не так-то легко залезть в карман молодой девушки, даже при благоприятном для Бокстеля исходе, Роза, обнаружив потерю ключа, сразу же заказала бы другой замок и не выходила бы из комнаты, пока старый не был бы заменен новым. Таким образом, преступление Бокстеля оказалось бы бесплодным. Лучше было испробовать другой способ. Он собрал все ключи, какие только мог найти, и в то время, как Роза и Корнелиус проводили свои счастливые часы у окошечка, он перепробовал их все. Два из них вошли в замок, один из двух сделал один поворот, но остановился на втором повороте. Значит, приспособить этот ключ ничего не стоило. Бокстель покрыл его тонким слоем воска и вновь вставил в замок. Препятствие, встреченное ключом при втором повороте, оставило след на воске. Бокстелю оставалось только провести по следам воска тонким, как лезвие ножа, напильником. Еще два дня работы, и ключ Бокстеля легко вошел в замок. Дверь Розы без всяких усилий бесшумно открылась, и Бокстель очутился в комнате Розы, один, лицом к лицу с тюльпаном. Первое преступление Бокстеля было совершено тогда, когда он перелез через забор, чтобы вырыть тюльпан, второе -- когда он проник в сушильню Корнелиуса, и третье, когда он с поддельным ключом проник в комнату Розы. Мы видим, как зависть толкала Бокстеля по пути преступления. Итак, Бокстель очутился лицом к лицу с тюльпаном. Обычный вор схватил бы горшок подмышку и унес бы его. Но Бокстель не был обычным вором; он раздумывал. Разглядывая при помощи потайного фонаря тюльпан, он раздумывал о, том, что тюльпан еще недостаточно распустился, чтобы можно было быть уверенным, что он будет черного цвета, хотя все данные говорили за это. Он раздумывал о том, что если тюльпан будет не черным или если на нем будет какое-нибудь пятнышко, то его кража окажется бесполезной. Он раздумывал о, том, что слух о краже распространится, что после случившегося в саду в краже, безусловно, заподозрят его, станут искать и, как бы хорошо он ни прятал тюльпан, его все же смогут найти. Он думал о том, что если бы ему и удалось спрятать тюльпан так, чтобы его никто не отыскал, то все перемещения, которым подвергся бы цветок, могли повредить последнему. Он думал о том, наконец, что лучше всего, -- раз у него есть ключ от комнаты Розы и он может войти туда в любой момент, -- лучше всего подождать полного цветения, взять тюльпан за час до того, как он распустится, или через час после этого и, не медля ни одной секунды, уехать с ним прямо в Гаарлем, где раньше, чем кто-либо успеет предъявить на него права, тюльпан очутится перед экспертами. И тогда, если кто-нибудь предъявит свои права на тюльпан, Бокстель обвинит его или ее в воровстве. Это был хорошо задуманный план и во всем достойный того, кто его задумал. И вот, каждый вечер, в тот сладостный час, который молодые люди проводили у тюремного окошечка, Бокстель входил в комнату молодой девушки для того, чтобы следить за цветением черного тюльпана. В последний описанный нами вечер он хотел было, как и в предыдущие, вечера, войти в комнату, но, как мы видели, молодые влюбленные обменялись только несколькими словам, и Корнелиус отослал Розу следить за тюльпаном; Увидев, что Роза вернулась спустя десять минут после ухода, Бокстель понял, что тюльпан расцвел или с минуты на минуту расцветет. Значит, в эту ночь должны произойти решительные события, и Бокстель пришел к Грифусу, принеся с собой водки вдвое больше, чем он приносил обычно, то есть по бутылке в каждом кармане. Когда Грифус напьется, то Бокстель станет почти полным хозяином всего Здания тюрьмы. К одиннадцати часам Грифус был мертвецки пьян. В два часа ночи Бокстель видел, как Роза вышла из своей комнаты и явно несла в своих руках с большой предосторожностью какой-то предмет. Этим предметом был, несомненно, черный тюльпан, который только что расцвел. Но что она собирается делать? Не собирается ли она сейчас же увезти его в Гаарлем? Невероятно, чтобы девушка одна ночью предприняла такое путешествие. Не идет ли она только показать тюльпан Корнелиусу? Это возможно. Он босиком, на цыпочках, последовал за Розой. Он видел, как она подошла к окошечку. Он слышал, как она позвала Корнелиуса. При свете потайного фонаря он увидел распустившийся тюльпан, черный, как ночь, которая его окутывала. Он слышал, что Роза и Корнелиус решили послать курьера в Гаарлем. Он видел, как уста молодых людей прильнули друг к другу, затем он слышал, как Корнелиус отослал Розу. Он видел, как Роза погасила потайной фонарь и направилась к себе в комнату. Он видел, как она вошла в комнату. Затем он видел, как десять минут спустя она вышла из комнаты и тщательно заперла ее на двойной запор. Почему она так старательно заперла дверь? Потому, что за этой дверью она заперла черный тюльпан. Бокстель, который наблюдал все это, спрятавшись на площадке лестницы этажом выше, спустился на одну ступеньку со своего этажа, когда Роза спустилась на одну ступеньку со своего. Таким образом, когда Роза своей легкой ногой ступила на последнюю ступень лестницы, Бокстель еще более легкой рукой касался замка ее комнаты. И в этой руке, можно догадаться, он держал поддельный ключ, который открыл комнату Розы с такой же легкостью, как и ключ настоящий. Вот почему мы в начале этой главы и сказали, что молодые люди очень нуждались в покровительстве судьбы. XXIV. Черный тюльпан меняет владельца Корнелиус остался на том же месте, где стоял, прощаясь с Розой, стараясь найти в себе силы перенести двойное бремя своего счастья. Прошло полчаса. Уже первые прозрачные голубоватые лучи проникли сквозь решетку окна в камеру Корнелиуса, когда он вдруг вздрогнул от поднимавшихся по лестнице шагов и донесшегося до него крика. Почти в тот же момент его лицо встретилось с бледным, искаженным лицом Розы. Он отшатнулся назад, тоже побледнев от ужаса. -- Корнелиус, Корнелиус! -- кричала она, задыхаясь. -- Боже мой, что случилось? -- спросил заключенный. -- Корнелиус! Тюльпан!.. -- Что тюльпан? -- Я не знаю, как сказать вам это! -- Говорите же. Роза, говорите! -- У нас его отняли! У нас его украли! -- У нас его отняли! У нас его украли! -- вскричал Корнелиус. -- Да, -- сказала Роза, опираясь о дверь, чтобы не упасть. -- Да, отняли, украли. И силы покинули ее. Она упала на колени. -- Но как это случилось? -- спросил Корнелиус. -- Расскажите мне, объясните мне... -- О, я не виновата в этом, мой друг. Бедная Роза, она не решалась сказать мой любимый друг. -- Вы его оставили одного? -- сказал печально Корнелиус. -- Только на один момент, чтобы пойти к нашему курьеру, который живет шагах в пяти от нас, на берегу Вааля. -- И на это время, несмотря на мои наставления, вы оставили в дверях ключ, несчастное дитя! -- Нет, нет, это меня и удивляет, -- я не оставляла в дверях ключа, я все время держала его в руках и крепко сжимала, как бы боясь потерять его. -- Тогда как же это все случилось? -- Я сама не знаю. Я отдала письмо своему курьеру; он при мне уехал. Я вернулась к себе, дверь была заперта, в моей комнате все оставалось на своем месте, кроме тюльпана, который исчез Кто-нибудь, по всей вероятности, достал ключ от моей комнаты или подделал его. Она задыхалась, слезы прерывали голос. Корнелиус стоял неподвижно с искаженным лицом, слушая ее почти без сознания, и только бормотал: -- Украден, украден, украден, я погиб... -- О, господин Корнелиус, пощадите! -- кричала Роза. -- Я умру с горя. При этой угрозе Корнелиус схватил решетку окошечка и, бешено сжимая ее, воскликнул: -- Нас обокрали, Роза, это верно, но разве мы должны из-за этого пасть духом? Нет! Несчастье велико, но, быть может, еще поправимо. Мы знаем вора. -- Увы! Разве я могу сказать с полной уверенностью? -- О, я-то уверен, я вам говорю, что это -- мерзавец Якоб! Неужели мы допустим. Роза, чтобы он отнес в Гаарлем плод наших трудов, плод наших забот, дитя нашей любви? Роза, нужно бежать за ним, нужно догнать его. -- Но как все это сделать, не открыв отцу, что мы с вами в сговоре? Как я, женщина подневольная, к тому же мало опытная, как могу я сделать то, чего, быть может, и вы не смогли бы сделать? -- Откройте мне эту дверь, Роза, откройте мне эту дверь, и вы увидите, я это сделаю! Вы увидите, я разыщу вора; вы увидите, я заставлю его сознаться в своем преступлении! Вы увидите, как он запросит пощады! -- Увы, -- сказала, зарыдав, Роза, -- как же я вам открою? Разве у меня ключи? Если бы они были у меня, разве вы уже не были бы на свободе? -- Они у вашего отца, они у вашего гнусного отца, который уже загубил мне первую луковичку тюльпана. О, негодяй, негодяй! Он соумышленник Якоба! -- Тише, тише, умоляю вас, -- тише! -- О, если вы мне не откроете! -- закричал Корнелиус в порыве бешенства, -- я сломаю решетку и перебью в тюрьме все, что мне попадется! -- Мой друг, сжальтесь надо мной! -- Я вам говорю. Роза, что не оставлю камня на камне! И несчастный обеими руками, сила которых удесятерилась благодаря его возбуждению, стал с шумом бить в дверь, не обращая внимания на громкие раскаты своего голоса, который звонко разносился по винтовой лестнице. Перепуганная Роза напрасно старалась успокоить эту неистовую бурю. -- Я вам говорю, что я убью этого мерзавца Грифуса, -- рычал ван Берле, -- я вам говорю, что я пролью его кровь, как он пролил кровь моего черного тюльпана. Несчастный начал терять рассудок. -- Хорошо, хорошо, -- говорила дрожащая от волнения Роза, -- хорошо, хорошо, только успокойтесь. Хорошо, я возьму ключи, я открою вам, только успокойтесь, мой Корнелиус. Она не докончила, раздавшееся вдруг рычание прервало ее фразу. -- Отец! -- закричала Роза. -- Грифус! -- завопил ван Берле -- Ах, изверг! Никем не замеченный среди этого шума, Грифус поднялся наверх Он грубо схватил свою дочь за руку -- Ах, ты возьмешь мои ключи! -- закричал он прерывающимся от злобы голосом -- Ах, этот мерзавец, этот изверг, этот заговорщик, достойный виселицы Это твой Корнелиус Так ты соумышленница государственного преступника? Хорошо! Роза с отчаянием всплеснула руками. -- А, -- продолжал Грифус, переходя с тона яростного и гневного на холодный иронический тон победителя -- А, невинный господин цветовод. А, милый господин ученый! Вы убьете меня; вы прольете мою кровь. Очень хорошо, не нужно ничего лучшего И при соучастии моей дочери? Боже мой, да я в разбойничьем вертепе! Ну, хорошо. Все это сегодня же будет доложено господину коменданту, а завтра же узнает обо всем этом и его высочество штатгальтер. Мы знаем законы. Статья шестая гласит о бунте в тюрьме. Мы покажем вам второе издание Бюйтенгофа, господин ученый, и на этот раз хорошее издание! Да, да, грызите свои кулаки, как медведь в клетке, а вы, красавица, пожирайте глазами своего Корнелиуса! Предупреждаю вас, мои голубки, что теперь вам уже не удастся благополучно заниматься заговорами. Ну-ка, спускайся к себе, негодница! А вы, господин ученый, до свидания; будьте покойны, до свидания! Роза, обезумев от страха и отчаяния, послала воздушный поцелуй своему другу; затем, осененная, по всей вероятности, внезапной идеей, она бросилась к лестнице, говоря: -- Еще не все потеряно, рассчитывай на меня, мой Корнелиус. Отец, рыча, следовал за ней. Что касается бедного заключенного, то он постепенно отпустил решетку, которую судорожно сжимали его пальцы, голова его отяжелела, глаза закатились, и он тяжело рухнул на плиты своей камеры, бормоча: -- Украли! Его украли у меня! Тем временем Бокстель, выйдя из тюрьмы через ту калитку, которую открыла сама Роза, с тюльпаном, обернутым широким плащом, Бокстель бросился в экипаж, ожидавший его в Горкуме, и исчез, не предупредив, разумеется, своего друга Грифуса о столь поспешном отъезде. А теперь, когда мы видели, что он сел в экипаж, последуем за ним, если читатель согласен, до конца его путешествия. Он ехал медленно: быстрая езда может повредить черному тюльпану. Но, опасаясь, как бы не запоздать, Бокстель заказал в Дельфте коробку, выложенную прекрасным свежим мхом, и уложил туда тюльпан. Цветок получил спокойное мягкое ложе, экипаж мог свободно катиться с полной быстротой, безо всякого риска повредить тюльпану. На утро следующего дня Бокстель, измученный от усталости, но торжествующий, прибыл в Гаарлем и, чтобы скрыть следы кражи, он пересадил тюльпан в другой сосуд, фаянсовый же горшок разбил, а осколки его бросил в канал. Затем он написал председателю общества цветоводов письмо о своем прибытии в Гаарлем с тюльпаном совершенно черного цвета и остановился с неповрежденным цветком в прекрасной гостинице. И там он ждал. XXV. Председатель ван Систенс Роза, покинув Корнелиуса, приняла решение. Она решила или вернуть ему тюльпан, украденный Якобом, или больше никогда с ним не встречаться. Она видела отчаяние заключенного, двойное неизлечимое отчаяние: с одной стороны -- неизбежная разлука, так как Грифус открыл тайну и их любви и их свиданий; с другой стороны -- крушение всех честолюбивых надежд ван Берле, надежд, которые он питал в течение семи лет. Роза принадлежала к числу тех женщин, которые из-за пустяка легко падают духом, но которые полны сил перед лицом большого несчастья и в самом же несчастье черпают энергию, чтобы побороть его. Девушка вошла к себе, осмотрела в последний раз комнату, чтобы убедиться, не ошиблась ли она, не стоит ли тюльпан в каком-нибудь из уголков, в который она не заглянула. Но Роза напрасно искала: тюльпана не было, тюльпан был украден. Роза сложила в узелок кое-какие необходимые ей пожитки, взяла скопленные ею триста флоринов, то есть все свое достояние, порылась в кружевах, где хранилась третья луковичка, тщательно спрятала ее у себя на груди, заперла на двойной запор свою комнату, чтобы скрыть этим возможно дольше свое бегство, и спустилась с лестницы. Она вышла из тюрьмы сквозь ту же калитку, из которой час назад вышел Бокстель, зашла в почтовый двор и попросила дать ей экипаж, но там был только один экипаж, именно тот, который Бокстель нанял накануне и в котором он мчался теперь по дороге в Дельфт. Мы говорим "по дороге в Дельфт" вот почему. Чтобы попасть из Левештейна в Гаарлем, приходилось делать большой круг; по прямой линии это расстояние было бы вдвое короче. Но по прямой линии в Голландии могут летать только птицы, -- Голландия больше всякой другой страны в мире испещрена речками, ручьями, каналами и озерами. Розе поневоле пришлось взять верховую лошадь. Ей охотно доверили: владелец лошади знал, что Роза -- дочь привратника крепости. Роза надеялась нагнать своего курьера, хорошего, честного парня, которого она взяла бы с собой и который служил бы ей одновременно и защитником и проводником. Действительно, она не сделала и одного лье, как заметила его. Он шел быстрым шагом по склону прелестной дороги, тянувшейся вдоль берега. Она пришпорила лошадь и нагнала его. Славный парень хотя и не знал всей важности данного ему поручения, но шел, однако, так быстро, как если бы он знал это. Через час он прошел полтора лье. Роза взяла у него обратно письмо, которое стало теперь ненужным, и объяснила ему, чем он мог быть ей полезен. Лодочник отдал себя в ее распоряжение, обещая поспевать за ней, если только она позволит ему держаться за круп или за гриву лошади. Молодая девушка разрешила ему держаться за все, что ему угодно, лишь бы он не задерживал ее. Оба путешественника находились в пути уже пять часов и сделали восемь лье, а старик Грифус еще не знал, что девушка покинула крепость. Тюремщик, как человек очень злой, наслаждался тем, что поверг свою дочь в глубокий ужас. Но в то время, как он радовался возможности рассказать своему приятелю Якобу столь блестящую историю, Якоб тоже мчался по дороге в Дельфт. Только благодаря своей повозке он опередил Розу и лодочника на четыре лье. Он все еще воображал, что Роза находится в своей комнате в трепете или в гневе, а она -- уже нагоняла его. Итак, никто, кроме заключенного, не находился там, где он должен был быть по предположению Грифуса. С тех пор, как Роза ухаживала за тюльпаном, она так мало времени проводила с отцом, что только в обычное обеденное время, то есть в двенадцать часов дня, Грифус, почувствовав голод, заметил, что его дочь слишком долго дуется. Он послал за ней одного из своих помощников. Затем, когда тот вернулся и сказал, что нигде не мог ее найти, Грифус сам пошел звать дочь. Он пошел прямо в ее комнату, но, несмотря на его стук, Роза не отвечала. Позвали слесаря крепости, слесарь открыл дверь, но Грифус не нашел Розы, так же как Роза в свое время не нашла тюльпана. -- Роза в этот момент въезжала в Роттердам. Поэтомуто Грифус не нашел ее и в кухне, так же как и в комнате, не нашел он ее и в саду, так же как и в кухне. Можно себе представить ярость, в какую пришел Грифус, когда, обежав окрестности, он узнал, что дочь его наняла лошадь и уехала, как истая искательница приключений, не сказав никому, куда она едет. Взбешенный Грифус поднялся к ван Берле, ругал его, угрожал ему, перевернул вверх дном весь его бедный скарб, обещал посадить его в карцер, в подземелье, грозил голодом, розгами. Корнелиус даже не слушал, что говорил тюремщик, позволял себя ругать, поносить, грозить себе, оставаясь мрачным, неподвижным, неспособным ни к каким ощущениям, глухой ко всяким страхам. После того, как Грифус в поисках Розы тщетно обошел все места, он стал искать Якоба и, не найдя его, так же как он не нашел своей дочери, он и заподозрил его в похищении молодой девушки. Однакоже Роза, сделав остановку на два часа в Роттердаме, вновь двинулась в путь. В тот же вечер она остановилась в Дельфте, где и переночевала, на другое утро прибыла в Гаарлем на четыре часа позднее, чем туда прибыл Бокстель. Раньше всего Роза попросила проводить ее к председателю общества цветоводов, к господину ван Систенсу. Она застала этого достойного гражданина в таком состоянии, что мы обязаны его описать, чтобы не изменить нашему Долгу художника и историка. Председатель составлял доклад комитету общества. Доклад он писал на большом листе бумаги самым изысканным почерком, на какой был способен. Роза попросила доложить о себе; но ее простое хотя и звучное имя -- Роза Грифус -- не было известно председателю, и Розе было отказано в приеме. В Голландии, стране шлюзов и плотин, трудно пробраться куда-либо без разрешения. Но Роза не отступала Она взяла на себя миссию и поклялась себе самой не падать духом ни перед отказом, ни перед грубостями, ни перед оскорблениями. -- Доложите председателю, -- сказала она, -- что я хочу говорить с ним о черном тюльпане. Эти слова, не менее магические, чем известные "Сезам, отворись" из "Тысячи и одной ночи", послужили ей пропуском; благодаря этим словам она прошла в кабинет председателя ван Систенса, который галантно вышел к ней навстречу. Это был маленький, хрупкий мужчина, очень похожий на стебель цветка, голова его походила на чашечку, две висящих руки напоминали два удлиненных листка тюльпана У него была привычка слегка покачиваться, что еще больше дополняло его сходство с тюльпаном, колеблемым дуновением ветра. Мы уже говорили, что его звали ван Систенс. -- Мадемуазель, -- воскликнул он, -- вы говорите, что пришли от имени черного тюльпана? Для председателя общества цветоводов Tulipa nigra был первоклассной величиной и в качестве короля тюльпанов мог посылать своих послов. -- Да, сударь, -- ответила Роза, -- во всяком случае я пришла, чтобы поговорить с вами о нем. -- Он в полном здравии? -- спросил ван Систенс с нежной почтительной улыбкой. -- Увы, сударь, -- ответила Роза, -- это мне неизвестно. -- Как, значит, с ним случилось какое-нибудь несчастье? -- Да, сударь, очень большое несчастье, но не с ним, а со мной. -- Какое? -- У меня его украли. -- У вас украли черный тюльпан? -- Да, сударь. -- А вы знаете, кто? -- О, я подозреваю, но не решаюсь еще обвинять. -- Но ведь это же легко проверить. -- Каким образом? -- С тех пор, как его у вас украли, вор не успел далеко уехать. -- Почему он не успел далеко уехать? -- Да потому, что я его видел не больше, как два часа тому назад. -- Вы видели черный тюльпан? -- воскликнула девушка, бросившись к ван Систенсу. -- Так же, как я вижу вас, мадемуазель. -- Но где же? -- У вашего хозяина, по-видимому. -- У моего хозяина? -- Да Вы не служите у господина Исаака Бокстеля? -- Я? -- Да, вы? -- Но за кого вы меня принимаете, сударь? -- Но за кого вы меня сами принимаете? -- Сударь, я вас принимаю за того, кем вы, надеюсь, и являетесь на самом деле, то есть за достопочтенного господина ван Систенса, бургомистра города Гаарлема и председателя общества цветоводов. -- И вы ко мне пришли? -- Я пришла сказать вам, сударь, что у меня украли мой черный тюльпан. -- Итак, ваш тюльпан -- это тюльпан господина Бокстеля? Тогда вы плохо объясняетесь, мое дитя; тюльпан украли не у вас, а у господина Бокстеля. -- Я вам повторяю, сударь, что я не знаю, кто такой господин Бокстель, и что я в первый раз слышу это имя. -- Вы не знаете, кто такой господин Бокстель, и вы тоже имели черный тюльпан? -- Как, разве есть еще один черный тюльпан? -- спросила Роза, задрожав. -- Да, есть тюльпан господина Бокстеля. -- Какой он собой? -- Черный, черт побери! -- Без пятен? -- Без одного пятнышка, без единой точечки! -- И этот тюльпан у вас? Он здесь? -- Нет, но он будет здесь, так как я должен его выставить перед комитетом раньше, чем премия будет утверждена. -- Сударь, -- воскликнула Роза, -- этот Исаак Бокстель, этот Исаак Бокстель, который выдает себя за владельца черного тюльпана... -- И который в действительности является им... -- Сударь, этот человек худой? -- Да. -- Лысый? -- Да. -- С блуждающим взглядом? -- Как будто так. -- Беспокойный, сгорбленный, с кривыми ногами? -- Да, действительно, вы черту за чертой рисуете портрет Бокстеля. -- Сударь, не был ли тюльпан в белом фаянсовом горшке с желтоватыми цветами? -- Ах, что касается этого, то я менее уверен, я больше смотрел на мужчину, чем на горшок. -- Сударь, это мой тюльпан, это тот тюльпан, который у меня украли! Сударь, это мое достояние! Сударь, я пришла за ним к вам, я пришла за ним сюда! -- О, о, -- заметил ван Систенс, смотря на Розу, -- вы пришли сюда за тюльпаном господина Бокстеля. Черт побери, да вы смелая бабенка! -- Сударь, -- сказала Роза, несколько смущенная таким обращением, -- я не говорю, что пришла за тюльпаном господина Бокстеля, я сказала, что пришла требовать свой тюльпан. -- Ваш? -- Да, тот, который я лично посадила и лично вырастила. -- Ну, тогда ступайте к господину Бокстелю в гостиницу "Белый Лебедь" и улаживайте дело с ним. Что касается меня, то, так как спор этот кажется мне таким же трудным для решения, как тот, который был вынесен на суд царя Соломона, на мудрость которого я не претендую, то я удовольствуюсь тем, что составлю свой доклад, констатирую существование черного тюльпана и назначу премию тому, кто его взрастил. Прощайте, дитя мое. -- О, сударь, сударь! -- настаивала Роза. -- Только, дитя мое, -- продолжал ван Систенс, -- так как вы красивы, так как вы молоды, так как вы еще не совсем испорчены, выслушайте мой совет. Будьте осторожны в этом деле, потому что у нас есть суд и тюрьма в Гаарлеме; больше того, мы очень щепетильны во всем, Что касается чести тюльпанов Идите, дитя мое, идите. Господин Исаак Бокстель, гостиница "Белый Лебедь". И господин ван Систенс, снова взяв свое прекрасное перо, стал продолжать прерванный доклад. XXVI. Один из членов общества цветоводов Роза вне себя, почти обезумевшая от радости и страха при мысли, что черный тюльпан найден, направилась в гостиницу "Белый Лебедь" в сопровождении своего лодочника, здорового парня-фрисландца, способного в одиночку справиться с десятью Бокстелями. В дороге лодочник был посвящен в суть дела, и он не отказался от борьбы, если бы это понадобилось Ему внушили, что в этом случае он только должен быть осторожен с тюльпаном. Дойдя до гостиницы, Роза вдруг остановилась. Ее внезапно осенила мысль. -- Боже мой, -- прошептала она, -- я сделала ужасную ошибку, -- я, быть может, погубила и Корнелиуса, и тюльпан, и себя. Я подняла тревогу, я вызвала подозрение. Я ведь только женщина; эти люди могут объединиться против меня, и тогда я погибла. О, если бы погибла только я одна, это было бы полбеды, но Корнелиус, но тюльпан... Она на минуту задумалась. "А что, если я приду к Бокстелю, и окажется, что я не знаю его, если этот Бокстель не мой Якоб, если это другой любитель, который тоже вырастил черный тюльпан, или если мой тюльпан был похищен не тем, кого я подозреваю, или уже перешел в другие руки Если я узнаю не человека, а только мой тюльпан, чем я докажу, что этот тюльпан принадлежит мне? С другой стороны, если я узнаю в этом обманщике Якоба, как знать, что тогда произойдет. Тюльпан может завянуть, пока мы будем его оспаривать. О, что же мне делать? Как поступить? Ведь дело идет о моей жизни, о жизни бедного узника, который, быть может, умирает сейчас". В это время с конца Большого Рынка донесся сильный шум и гам Люди бежали, двери раскрывались, одна только Роза оставалась безучастной к волнению толпы. -- Нужно вернуться к председателю, -- прошептала она. -- Вернемся, -- сказал лодочник. Они пошли по маленькой уличке, которая привела их прямо к дому господина ван Систенса; а тот прекрасным пером и прекрасным почерком продолжал писать свой доклад. Всюду по дороге Роза только и слышала разговоры о черном тюльпане и о премии в сто тысяч флоринов. Новость облетела уже весь город. Розе стоило немало трудов вновь проникнуть к ван Систенсу, который, однако, как и в первый раз, был очень взволнован, когда услышал магические слова "черный тюльпан". Но, когда он узнал Розу, которую он мысленно счел сумасшедшей или еще хуже, он страшно обозлился и хотел прогнать ее Роза сложила руки и с искренней правдивостью, проникавшей в душу, сказала: -- Сударь, умоляю вас, не отталкивайте меня; наоборот, выслушайте, что я вам скажу, и если вы не сможете восстановить истину, то, по крайней мере, у вас не будет угрызений совести из-за того, что вы приняли участие в злом деле. Ван Систенс дрожал он нетерпения, Роза уже второй раз отрывала его от работы, которая вдвойне льстила его самолюбию и как бургомистра и как председателя общества цветоводов. -- Но мой доклад, мой доклад о черном тюльпане! -- Сударь, -- продолжала Роза с твердостью неви