м адом? Скажите мне правду, на этот раз..." "Я не имел бы ни малейшего оправдания, будь это иначе". "В таком случае, мой мальчик, - продолжал он своим обычным тоном, - надо уехать, покинуть нас, отправиться в Италию или в Германию и вернуться обратно, когда вы совсем излечитесь". Я протянул ему руку, он дружески пожал ее. "Итак, условились?" - спросил он. "Да, генерал, завтра же я уеду". "Мне нет нужды говорить... если вам требуются деньги, рекомендательные письма..." "Нет, благодарю". "Послушайте, я предлагаю вам это по-отечески, не обижайтесь. Решительно не хотите? Ну, что ж, тогда давайте охотиться и больше ни слова об этом". Не успели мы сделать и десяти шагов, как перед нами взлетела куропатка; генерал выстрелил, и я увидел мое дымящееся письмо в люцерне. Мы вернулись в замок к пяти часам; я хотел было расстаться с генералом, но он настоял на том, чтобы я вошел в дом вместе с ним. "Милые дамы, - сказал он, переступив порог гостиной, - этот красивый молодой человек пришел проститься с вами: он уезжает завтра в Италию". "Вы в самом деле покидаете нас?" - спросила Каролина, откладывая вышиванье. Мы встретились с ней глазами, она две-три секунды спокойно выдержала мой взгляд, затем снова принялась за работу. Гости поговорили об этом столь неожиданном путешествии, о котором я до этого ничего не сказал, но никто не отгадал истинной причины моего внезапного отъезда. За ужином г-жа М. потчевала меня с отменной любезностью. Вечером я простился со всеми; генерал проводил меня до калитки парка. Не знаю, чего больше было в моем чувстве к этой женщине - ненависти или любви, когда я расстался с генералом. Я пропутешествовал целый год, побывал в Неаполе, в Риме, Венеции и с удивлением начал замечать, что страсть, которую я считал вечной, понемногу выветривается из моего сердца. В конце концов я стал смотреть на нее как на одну из интрижек, которыми изобилует жизнь молодого человека: сначала о ней время от времени вспоминаешь, а затем она изглаживается из памяти. Я возвратился во Францию через перевал Мон-Сени. В Гренобле мы надумали с одним молодым человеком - я познакомился с ним во Флоренции - осмотреть этот картезианский монастырь. Посетив впервые обитель, где я живу уже шесть лет, я сказал шутки ради Эммануэлю (так звали моего нового приятеля), что непременно постригся бы, если бы знал об этом монастыре, когда был безнадежно влюблен. Приехав в Париж, я возобновил свои старые знакомства. Моя жизнь как бы вернулась вспять, к тем дням, когда я еще не знал г-жи М. Мне даже стало казаться, что страсть, о которой я рассказал вам, была лишь сном. Произошла лишь одна перемена: моя мать, скучавшая без меня в деревне, продала наше поместье и купила особняк в Париже. Я увиделся как-то с генералом. Он сказал, что доволен мною, и предложил засвидетельствовать мне почтение г-же М.; я охотно согласился, уверенный в своем равнодушии к ней. Однако, войдя к ним в гостиную, я почувствовал легкое стеснение в груди, хотя г-жи М. и не было дома. Волнение, испытанное мною, показалось мне таким пустяком, что я ничуть не встревожился. Несколько дней спустя я отправился верхом в Булонский лес и за поворотом аллеи встретил генерала с женой. Притвориться, будто я не заметил их, было бы нехорошо; супруги могли подумать, что это сделано преднамеренно; да и, кроме того, чего мне было опасаться? Я подъехал к ним. Я нашел, что Каролина еще похорошела с тех пор, как мы расстались. Когда мы познакомились, беременность изнуряла ее, зато теперь к ней вернулись здоровье и свежесть. Она заговорила со мной ласковее, чем прежде, и я почувствовал, когда она протянула мне руку, что ее пальчики дрогнули в моей руке; я затрепетал. Под моим взглядом она опустила глаза. Я придержал лошадь и поехал рядом с г-жой М. Генерал пригласил меня в свое поместье, куда они с женой должны были уехать через несколько дней; он особенно настаивал на этом приглашении, потому что у нас с матушкой теперь не было загородного дома. Я отказался. Каролина обернулась ко мне: "Прошу вас, приезжайте!" - проговорила она. Я никогда не слышал таких ноток у нее в голосе. Ничего не ответив ей, я погрузился в глубокую задумчивость: передо мной была другая женщина, не та, которую я знал год тому назад. Она обратилась к мужу: "Наш друг боится соскучиться в деревне, - сказала она, - предложите ему взять с собой одного или двух приятелей, быть может, это побудит его приехать". "Клянусь честью! - вскричал генерал. - Он волен позвать с собой кого захочет. Вы слышали?" - спросил он меня. "Благодарствую, генерал, - ответил я, сам хорошенько не понимая, что говорю, - но я обещался побывать у знакомых..." "Которых он предпочитает нам, - заметила Каролина, - нельзя сказать, чтобы это было любезно". Она сопровождала эти слова одним из тех взглядов, ради которого год тому назад я отдал бы свою жизнь. Я согласился. В Париже я продолжая видеться с тем молодым человеком, с которым познакомился во Флоренции. Он как раз зашел ко мне накануне моего отъезда и спросил, к кому я собрался. У меня не было причины скрывать это от него. "Как странно! - воскликнул он, - мы чуть было не встретились там с вами!" "Так вы знакомы с генералом?" "Нет, но один из моих друзей обещал представить меня супругам М. К сожалению, он уехал в Нормандию, чтобы получить наследство какого-то дядюшки. Это тем досаднее, что для меня было бы большим удовольствием провести там время вместе с вами". Тут я вспомнил, что генерал предложил мне пригласить с собой кого-нибудь из друзей. "Хотите, я введу вас в этот дом?" - спросил я Эммануэля. "Вы достаточно коротки с ними для этого?" "О да". "В таком случае я согласен". "Хорошо, ждите меня завтра в восемь утра. Я заеду за вами". Мы приехали к генералу в час дня. Дамы были в парке. Нам показали, в какую сторону они пошли, и мы вскоре присоединились к ним. Мне показалось, что, заметив нас, г-жа М. побледнела. Она обратилась ко мне с волнением, в природе которого трудно было усомниться. Генерал встретил Эммануэля весьма радушно, но его супруга отнеслась к новоприбывшему с явной холодностью. "Вот видите, - сказала она мужу и, чуть заметно подняв брови, указала на Эммануэля, стоявшего к нам спиной, - наш друг воспользовался вашим разрешением: без своего приятеля он так бы и не собрался к нам. Впрочем, я благодарна ему вдвойне". И прежде, нежели я нашел подходящий ответ, она повернулась ко мне спиной и заговорила с какой-то дамой. Однако дурное настроение Каролины продлилось ровно столько, чтобы порадовать меня, не успев опечалить; за столом я сидел рядом с хозяйкой дома и не заметил у нее ни малейших признаков недовольства. Она была обворожительна! После кофе генерал пригласил все общество погулять по парку; я подал руку Каролине, она оперлась на нее. Во всем ее существе чувствовалась та томность, та нега, которую итальянцы называют morbidezza, но на нашем языке нет слова, чтобы выразить это понятие. У меня между тем голова шла кругом от счастья. Мне потребовался год, чтобы излечиться от этой страсти, и вот за один день она овладела всей моей душой, никогда еще я так сильна не любил Каролину. Последующие дни не внесли никаких перемен в отношение ко мне г-жи М.; я заметил только, что она избегает оставаться со мной наедине, и увидел в этой осмотрительности доказательство ее слабости, моя любовь еще более усилилась, если только это было возможно. Дела призывали генерала в Париж. Мне показалось, что при этой вести в глазах его жены блеснула радость, и я мысленно обратился к ней: "О, благодарю, благодарю тебя, Каролина! Отъезд мужа, верно, радует тебя потому, что дает тебе свободу! Да, нам с тобой будут принадлежать все часы, все минуты, все мгновения во время этого, пусть даже недолгого отсутствия". Генерал уехал после ужина. Мы проводили его до конца аллеи. На обратном пути Каролина по обыкновению опиралась на мою руку; она едва держалась на ногах, дышала с трудом, грудь ее вздымалась. Я заговорил с ней о моей любви, и она не оскорбилась; когда же ее губы запретили мне продолжать эти речи, глаза выражали истому, которая отнюдь не вязалась с только что произнесенными словами. Вечер прошел для меня как во сне. Не знаю, в какую игру мы играли, знаю только, что я сидел рядом с ней, что ее волосы то и дело касались моего лица, что моя рука раз двадцать встречала ее руку. Я горел словно в лихорадке: по жилам моим, казалось, струился огонь. Пора было расходиться; счастью моему недоставало лишь одного: услышать из уст Каролины слова, которые я много раз говорил ей про себя: "Люблю, люблю тебя!" Я вошел в свою спальню такой радостный, такой гордый, словно я король вселенной, ибо завтра, да, конечно, завтра прекраснейший цветок творения, лучший алмаз человеческих россыпей будет принадлежать мне, мне!.. Все небесное блаженство, все земные радости заключались в этих словах. Я как безумный повторял их, меряя шагами комнату. Мне недоставало воздуха. Я лег, но заснуть не мог. Я вскочил, подошел к окну и отворил его. Погода была чудесная, небо искрилось звездами, воздух был напоен ароматами, все было прекрасно и радостно, ибо человек прекрасен лишь тогда, когда он счастлив. Я подумал, что мирная природа, ночь, безмолвие успокоят меня; парк, в котором мы провели весь день, был тут, рядом... Мне захотелось отыскать в аллеях следы ее маленьких ножек, ступавших рядом со мной; мне захотелось поцеловать место на скамейке, где она сидела; я выбежал из дому. Только два окна светились на широком фасаде замка - это были окна ее спальни. Я прислонился к дереву и устремил взгляд на освещенные изнутри занавески. Я увидел ее тень: она еще не ложилась, она бодрствовала, снедаемая, вероятно, как и я, пламенными мечтами, жаждой любви! Каролина! Каролина!.. Она стояла неподвижно и, казалось, прислушивалась. Вдруг она метнулась к двери рядом с окном. Возле ее тени возникла другая тень, их головы сблизились, и свет погас; я вскрикнул и застыл на месте, с трудом переводя дух. Мне почудилось, что я ничего не видел, что это был сон... Я не сводил глаз с темных занавесок, но мой взор не мог пробуравить их. Монах схватил меня за руку и до боли сжал ее. - Ах, сударь, сударь, - проговорил он, - случалось ли вам ревновать? - Вы убили их? - спросил я. Он судорожно расхохотался, но смех этот прерывался рыданиями; вдруг он вскочил на ноги, заломил над головой руки и откинулся назад, испуская нечленораздельные вопли. Я поднялся с места и, обхватив его руками, воскликнул: - Полно, полно, мужайтесь!.. - Я так любил эту женщину! Я готов был отдать ей мою жизнь до последнего вздоха, мою кровь до последней капли, мою душу до последней мысли! Она погубила меня и на этом свете, и на том, ведь, умирая, я буду думать о ней, вместо того чтобы думать о Боге. - Отец мой! - Да разве вы не понимаете, что я ничуть не изменился? Прошло шесть лет с тех пор, как я заживо погребен в этом склепе. Я надеялся, что витающая здесь смерть убьет мою любовь, но не проходит дня, чтобы я не катался по полу моей кельи, не проходит ночи, чтобы эта обитель не оглашалась моими воплями, и сколько бы я ни умерщвлял плоть, телесные страдания не утишили неистовства моей души! Он распахнул рясу и показал мне свою грудь, израненную власяницей, которую он носил на голом теле. - Взгляните сами, - добавил он. - Так, значит, вы их убили? - повторил я свой вопрос. - Я поступил много хуже, - ответил он. - Имелось лишь одно средство рассеять мои сомнения: простоять хотя бы до зари в коридоре, куда выходила дверь ее спальни, и посмотреть, кто выйдет оттуда. Не помню, сколько времени я провел там: отчаяние и радость не знают счета времени. Небо на горизонте уже просветлело, когда дверь приотворилась, и я услышал голос Каролины. Как бы тихо она ни говорила, я прекрасно разобрал следующие слова: "Прощай, Эммануэль, прощай, любимый! До завтра!" Дверь тут же захлопнулась, и Эммануэль прошел мимо меня; не знаю, как он не услышал биения моего сердца... Эммануэль!.. Я вошел в свою спальню и рухнул на пол, мысленно перебирая всевозможные средства мести и призывая на помощь сатану; уверен, он внял моему молению. Я составил план действия и немного успокоился. Наутро я спустился к первому завтраку. Каролина стояла в коридоре перед зеркалом и прикрепляла к прическе веточку жимолости; я подошел к ней сзади, и она внезапно увидела мое отражение над своей головой; очевидно, я был очень бледен, ибо она вздрогнула и обернулась. "Что с вами?" - спросила она. "Ничего, сударыня, попросту я плохо спал". "И какова же причина вашей бессонницы?" - с улыбкой осведомилась она. "Письмо, которое я получил вчера вечером, после того, как покинул вас. Мне придется срочно ехать в Париж". "Надолго?" "На один день". "Один день быстро пройдет". "Бывает, что день тянется как год, а иной раз пролетает, как час". "К которой же из двух категорий следует, по-вашему, отнести вчерашний день?" "К категории самых счастливых дней. Такие дни встречаются лишь раз в жизни, сударыня, ибо счастье, достигнув своего предела, не увеличивается, а идет на убыль. Когда в древности люди доходили до этого состояния, они бросали в море какую-нибудь драгоценность, чтобы обезвредить злых духов. Пожалуй, вчера вечером мне следовало поступить точно так же". "Какой вы еще ребенок", - проговорила она и оперлась на мою руку, чтобы войти в столовую. Я поискал глазами Эммануэля - его нигде не было. Оказывается, он уехал с раннего утра на охоту. О, они приняли все меры, чтобы никто ничего не заметил, даже нежного взгляда. После завтрака я попросил у Каролины адрес ее нотного магазина, сказав, что мне надобно купить несколько романсов. Она написала его на клочке бумаги и передала мне. Ничего другого мне не требовалось. Я велел оседлать себе лошадь: ехать в тильбюри мне не хотелось - надо было торопиться. Каролина вышла на крыльцо, чтобы проводить меня; пока она могла меня видеть, я ехал шагом; потом за первым же поворотом пустил моего коня во весь опор и отмахал десять лье за два часа. В Париже я побывал у банкира моей матери и взял у него тридцать тысяч франков, после чего отправился к Эммануэлю. Я вызвал его камердинера и, затворив дверь комнаты, где мы были одни, сказал ему: "Том, хочешь получить двадцать тысяч франков?" Том выпучил глаза. "Двадцать тысяч?" - переспросил он. "Да, двадцать тысяч франков". "Хочу ли я получить их... Понятно, хочу!" "Быть может, я обманываюсь, - продолжал я, - но сдается мне, что даже за половину этой суммы ты согласишься на поступок много хуже того, о котором я хочу тебя попросить". Том улыбнулся. "Вы не слишком лестного мнения обо мне, сударь", - сказал он. "Нет, ибо я знаю тебя". "Коли так, говорите". "Слушай". Я вынул из кармана клочок бумаги с адресом, данным Каролиной, и показал ему. "Скажи, твой барин получает письма, написанные этим почерком?" - спросил я. "Да, сударь". "Где он их хранит?" "В своем секретере". "Мне нужны все эти письма. Вот тебе аванс - пять тысяч франков. Я дам тебе остальные пятнадцать тысяч, когда ты принесешь мне все письма до единого". "Где вы будете ждать меня, сударь?" "У себя дома". Час спустя Том явился ко мне. "Вот, возьмите, сударь", - сказал он, протягивая мне объемистую пачку. Я взглянул на почерк - все письма были написаны одной и той же рукой... Я вручил ему пятнадцать тысяч франков. Он ушел. Я заперся у себя в комнате. За эти письма я только что отдал золото, теперь я готов был отдать свою кровь, чтобы они были адресованы мне. Эммануэль уже два года был любовником Каролины. Он знал ее еще в девушках; когда она вышла замуж, он уехал, а ребенка, которым так гордился г-н М., он называл своим. С тех пор он не виделся с ней, так как некому было представить его генералу. Но однажды - я уже говорил об этом - я встретил генерала с женой в Булонском лесу, и выбор г-жи М. и ее любовника пал на меня: я должен был служить им ширмой. Мне вменялось в обязанности ввести Эммануэля в дом генерала, а внимание, любезность и даже нежность ко мне Каролины служили для того, чтобы отвести глаза ее мужа: после признания, некогда сделанного ему женой, генерал не мог да и не должен был меня опасаться. Как видите, они ловко повели свою игру, а я попался на удочку и оказался круглым дураком!.. Но теперь настал мой черед! Я написала следующие строки Каролине: "Сударыня, я был вчера, в одиннадцать часов вечера, в саду, когда Эммануэль вошел к вам в спальню, и я видел его. Сегодня утром, в четыре часа, я был в коридоре, когда он вышел от вас, и я видел его. Час назад я купил у Тома за двадцать тысяч франков всю вашу переписку с его господином". Генерал должен был вернуться в замок лишь дня через два-три, следовательно, я мог быть спокоен, что эта записка не попадет в его руки. На следующий день, в одиннадцать часов, ко мне в спальню вошел Эммануэль; он был бледен, одежда его запылилась; он застал меня в постели; накануне я лег, не раздеваясь, и за всю ночь ни минуты не сомкнул глаз. Он подошел ко мне. "Вы, без сомнения, знаете, что привело меня к вам?" - спросил он. "Догадываюсь, сударь". "У вас находятся принадлежащие мне письма?" "Да, сударь". "Вы мне их вернете!" "Нет, сударь". "Что вы намерены делать с ними?" "Это моя тайна". "Вы отказываетесь их отдать?" "Отказываюсь". "Не заставляйте меня сказать вам, кто вы такой!" "Вчера я был шпионом, сегодня стал вором. Я уже говорил себе это". "А что, если я повторю ваши слова?" "Вы слишком хорошо воспитаны, чтобы сделать это". "Значит, вы и так дадите мне удовлетворение?" "Разумеется". "Сию минуту?" "Да, сию минуту". "Но предупреждаю, это будет беспощадная дуэль, дуэль не на жизнь, а на смерть". "В таком случае разрешите мне сделать последние распоряжения. Это не займет много времени". Я позвонил. Вошел мой камердинер; он был человек испытанный, на которого я мог положиться. "Жозеф, - сказал я ему, - я буду драться на дуэли вот с этим господином. Возможно, он меня убьет". Я подошел к секретеру и открыл его. "Коль скоро вы узнаете, что я убит, - продолжал я, - вы возьмете эти письма и отнесете их генералу М. А десять тысяч франков, которые лежат в этом же ящике, возьмете себе. Вот ключ". Я запер секретер и передал ключ Жозефу. Он поклонился и вышел. Я обратился к Эммануэлю. "Теперь я в вашем распоряжении", - проговорил я. Эммануэль побледнел как мертвец, волосы его были мокры от пота. "Вы поступаете бесчестно!" - воскликнул он. "Знаю". Он подошел ко мне. "Ну, а если я буду убит, вы отдадите эти письма Каролине?" "Это будет зависеть от нее". "Что же она должна сделать, чтобы получить их? Говорите..." "Она должна прийти за ними". "К вам, сюда?" "Да, сюда". "Со мной?" "Нет, одна". "Этого никогда не будет". "Не ручайтесь за нее". "Она не согласится". "Вполне возможно. Возвращайтесь в замок и посоветуйтесь с ней. Я даю вам три дня сроку". Он на мгновение задумался и бросился вон из комнаты. На третий день Жозеф доложил мне, что женщина под вуалью хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Я велел впустить ее: это была Каролина. Я указал ей на кресло, она села. Я остался стоять перед ней. "Вот видите, сударь, - проговорила она, - я пришла". "С вашей стороны было бы весьма неблагоразумно поступить иначе". "Я пришла, полагаясь на вашу деликатность". "Вы были неправы, сударыня". "Так вы не вернете мне эти злосчастные письма?" "Верну, но при одном условии". "Каком?" "О, вы прекрасно это понимаете". Заломив руки в порыве отчаяния, она спрятала голову в складках занавески на моем окне: она поняла по моему тону, что я буду неумолим. "Послушайте, сударыня, - продолжал я, - мы с вами вели странную игру: кто кого перехитрит, кто кого проведет: я эту партию выиграл, сумейте же примириться с проигрышем". Она зарыдала, ломая руки. "Ваше отчаяние и ваши слезы ни к чему, сударыня. Вы взялись иссушить мое сердце и преуспели в этом". "А если я поклянусь перед алтарем, - проговорила она, - что никогда больше не увижу Эммануэля?" "Разве вы не клялись перед алтарем хранить верность генералу?" "Неужели вы не хотите ничего, ничего другого за эти письма?.. И вас ничего не удовлетворит... ни золото, ни кровь!.. Скажите..." "Ничто!" Она отбросила занавеску, скрывавшую ее лицо, и взглянула на меня. Это бледное лицо с блестящими от гнева глазами под короной растрепанных волос было прекрасно на фоне красной драпировки. "О, - процедила она сквозь стиснутые зубы. - О сударь, ваше поведение ужасно!" "А что вы скажете о своем поведении, сударыня?.. Я потратил год на то, чтобы побороть свою любовь, и добился этого. Я вернулся во Францию лишь с чувством глубокого уважения к вам. Я больше не вспоминал о своих прошлых муках и ничего иного не хотел, как обрести другую любовь. Но тут я встречаю вас: теперь уже не я, а вы идете мне навстречу! Вы ворошите пепел моего сердца, вы раздуваете погасший было костер. А когда он снова разгорается, когда вы убеждаетесь в этом по звуку моего голоса, по моим глазам, по всему... вы решаете воспользоваться моей любовью, заставить ее служить вам... Как? Очень просто - я должен привести в ваши объятия человека, которого вы любите, и спрятать за моей спиной ваши преступные поцелуи. Я сделал все это, слепец эдакий! Но и вы были слепы, вы не подумали, что стоит мне сорвать с вас маску, и весь свет увидит вас! А теперь решайте, сударыня, сжалюсь ли я над вами". "Но, сударь, я не люблю вас!" "Я прошу вас не о любви..." "Но, подумайте, это же насилие". "Называйте это как хотите!.." "О, вы не такой жестокий, каким притворяетесь. Вы сжалитесь над женщиной, которая умоляет вас на коленях!" Она бросилась к моим ногам. "А вы пожалели меня, когда я на коленях молил вас?" "Но ведь я женщина, а вы мужчина". "Разве я меньше страдал из-за этого?" "Умоляю вас, сударь, верните мне эти письма ради Бога..." "Я уже не верю в Бога..." "Во имя вашей прошлой любви ко мне". "Она угасла". "Во имя того, что вам всего дороже на свете". "Я никого и ничего больше не люблю". "Хорошо, делайте все, что хотите, с этими письмами, - сказала она, вскакивая, - но тому, что вы требуете, не бывать". И она выбежала из комнаты. "У вас еще есть время до завтрашнего дня, сударыня! - крикнул я с порога. Я жду ровно до десяти часов, пять минут одиннадцатого будет слишком поздно". На следующий день, в половине десятого, Каролина вошла в мою спальню и приблизилась к кровати. "Я здесь", - сказала она. "И что же?" "Делайте со мной все, что пожелаете, сударь". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Четверть часа спустя я встал, подошел к секретеру и, взяв одно письмо из ящика, где хранилась вся ее переписка, отдал его Каролине. "Как? - спросила она, бледнея, - только одно письмо?.." "Остальные будут вам вручены таким же образом, сударыня. Когда вы захотите взять еще одно письмо, вы придете за ним..." - И она пришла? - вскричал я, прерывая монаха. - Да, она приходила два дня подряд... - А на третий? - Отравилась газом вместе с Эммануэлем.