- Отец мой, я часто видела сны, - сказала кающаяся, качая головой в ответ на слова священника, - у меня было много снов, много смутных образов проплывало передо мной, но то, что было сегодня, - не сон. В снах моих мне являлся цветущий край, где я увидела его впервые; вновь наступали ночи, когда он стоял перед моим окном, и я дрожала во сне, как только раздавались шаги моей матери, и у меня бывали видения, которые окрыляли меня надеждой: небесные создания являлись ко мне и обещали, что обратят его в святую веру. Но это был не сон: он действительно был здесь сегодня ночью. Отец мой, он пробыл здесь всю ночь; он обещал мне... он заверял меня... он заклинал меня принять из его рук свободу и безопасность, жизнь и счастье. Он сказал мне, - и я не могла в этом усомниться, - что с помощью тех же средств, которые позволили ему проникнуть сюда, он может осуществить мой побег. Он предлагал мне жить с ним на том самом индийском острове, в том раю посреди океана, где не будет людей и где никто не станет посягать на мою свободу. Он обещал, что будет любить меня одну, и - любить вечно, и я слушала его речи. Отец мой, я еще совсем молода, и слова жизни и любви сладостною музыкой звучали у меня в ушах, когда я взирала на тюремные стены и думала, что должна буду умереть на этом вот каменном полу! Но корда он шепотом сообщил мне страшное условие, на которое я должна согласиться, чтобы он мог исполнить свое обещание, когда он сказал мне, что... - Дочь моя, - воскликнул священник, склоняясь над ее изголовьем, - дочь моя, заклинаю тебя тем, чей образ ты видишь на кресте, что я подношу сейчас к твоим умирающим устам, надеждою твоей на спасение души, которое будет зависеть от того, скажешь ли ты сейчас мне, духовному отцу твоему и другу, всю правду, заклинаю тебя назвать мне те условия, которые предложил тебе Искуситель! - Обещайте мне сначала прощение того, что я повторю сейчас эти слова, если последнее дыхание мое изойдет в тот миг, когда они будут у меня на устах. - Те absolvo {Отпускаю тебе грехи (лат.).}, - Произнес священник и низко склонился над нею, чтобы уловить все то, что она ему скажет. Но как только слова эти были произнесены, он вскочил, словно его ужалила змея, и, отойдя в дальний угол камеры, затрясся от страха. - Отец мой, вы обещали мне отпущение грехов, - сказала умирающая. - Jam tibi dedi, moribunda {Я уже дал его тебе в твой смертный час (лат.).}, - ответил священник; в смятении своем он заговорил на языке, привычном для него в церкви. - Да, в смертный час! - ответила страдалица, снова падая на свое ложе. - Отец мой, дайте мне почувствовать в эту минуту вашу руку, человеческую руку! - Обратись к господу, дочь моя! - сказал священник, прикладывая распятие к ее холодеющим губам. - Я любила его веру, - пробормотала умирающая, благоговейно целуя крест, - я любила его веру еще до того, как ее узнала, и господь, должно быть, был моим учителем, ибо другого у меня не было! О если бы, - воскликнула она с той глубокой убежденностью, какою проникается сердце умирающего и которая (если это будет угодно богу) может отозваться эхом в сердце каждого человеческого существа, - если бы я не любила никого, кроме бога, какой бы глубокий покой наполнил мне душу, каким сладостным был бы для меня смертный час... А теперь ... его образ преследует меня даже на краю могилы, куда я схожу, чтобы от него убежать! - Дочь моя, - сказал священник, обливаясь слезами, - дочь моя, твой путь лежит в обитель блаженных, борьба была жестокой и недолгой, но победа зато будет верной; по-новому зазвучат для тебя арфы, и песнь их будет приветствовать тебя, а в раю уже сплетают для тебя венец из пальмовых ветвей! - В раю! - пробормотала Исидора, испуская последний вздох. - _Пусть только он будет там_! Глава XXXVIII Звонили в колокол, месса шла, Свечей колыхалось пламя, Монах и монахиня до утра Молились истово в храме. * * * На вторую ночь... * * * И все быстрей молитвы слова Слетали с их губ дрожащих, И чем грознее гул нарастал. Тем звон становился чаще! * * * Настала третья... * * * Забыли оба слова молитв, И ужас на пол свалил их; Святых они громко сзывали всех Спасти их от темной силы. Саути {1} На этом Монсада закончил рассказ об индийской островитянке, жертве страсти Мельмота, равно как и его судьбы - такой же нечестивой и непостижимой. И он сказал, что хочет посвятить своего слушателя в то, как сложились судьбы других его жертв, тех людей, чьи скелеты хранились в подземелье еврея Адонии в Мадриде. Он добавил, что их жизни еще более мрачны и страшны, чем все то, что он рассказал, ибо речь будет идти о ставших жертвами Скитальца мужчинах, о натурах жестких, у которых не было никаких других побуждений, кроме желания заглянуть в будущее. Он упомянул и о том, что обстоятельства его собственной жизни в доме еврея, его бегство оттуда и причины, побудившие его вслед за тем отправиться в Ирландию, были, пожалуй, столь же необычны, как и все то, о чем он рассказал. Молодой Мельмот (чье имя читатель, возможно, уже успел позабыть) выказал самое серьезное намерение {2} удовлетворить до конца свое опасное любопытство; может быть, к тому же он еще тешил себя безрассудной надеждой увидеть, как оригинал уничтоженного им портрета выйдет вдруг из стены и возьмется сам продолжать эту страшную быль. Рассказ испанца занял много дней; когда он был закончен, молодой Мельмот дал своему гостю понять, что готов услышать его продолжение. В назначенный для этого вечер молодой Мельмот и его гость снова сошлись в той же комнате. Была ненастная тревожная ночь; дождь, ливший целый день, сменился теперь ветром, который налетал неистовыми порывами и так же внезапно затихал, как будто набираясь сил для предстоящей бури. Монсада и Мельмот придвинули свои кресла ближе к огню; по временам они глядели друг на друга с видом людей, которые стараются друг друга подбодрить, дабы у одного хватило мужества слушать, а у другого - рассказывать, и которые тем более озабочены этим, что ни тот ни другой не чувствуют этого мужества в себе. Наконец Монсада набрался решимости и, откашлявшись, приступил к своему рассказу; однако очень скоро заметил, что ему никак не удается завладеть вниманием слушателя, и - замолчал. - Странно, - промолвил Мельмот как бы в ответ на это молчание, - шум какой-то: будто кто-то бродит по коридору. - Тсс! Погодите, - сказал Монсада, - я не хотел бы, чтобы нас подслушивали. Оба замолчали и затаили дыхание; шорох возобновился; не могло быть сомнения, что чьи-то шаги то приближаются к двери, то снова от нее удаляются. - За нами следят, - сказал Мельмот, приподнимаясь со своего кресла. В эту минуту дверь отворилась, и на пороге показалась фигура, в которой Монсада узнал героя своего рассказа и таинственного посетителя тюрьмы Инквизиции, а Мельмот - оригинал висевшего в голубой комнате портрета и существо, чье непостижимое появление в ту минуту, когда он сидел у постели умирающего дяди, повергло его в оцепенение. Фигура эта стояла какое-то время в дверях, а потом тихо пошла вперед и, дойдя до середины комнаты, снова остановилась, но даже не взглянула на них. Потом она приблизилась к столу, за которым они сидели, медленным, но отчетливо слышным шагом и теперь стояла перед ними. Обоих охватил глубокий ужас, но ужас этот по-разному себя проявил. Монсада беспрерывно крестился и принимался читать одну молитву за другой. Приросший к своему креслу Мельмот уставился невидящими глазами на пришельца. Это действительно был Мельмот Скиталец, такой же, каким он был сто лет назад, такой же, каким, может быть, будет в грядущих столетиях, если возобновится действие того страшного договора, который продлевал его дни. Сокрытая в нем сила не ослабела, однако взгляд его потускнел {3}, в нем не было больше того устрашающего сверхъестественного блеска, какой он всегда излучал: это ведь был зажженный от адского пламени маяк, и он заманивал (или, напротив, предупреждал) отчаянных мореплавателей на рифы, о которые разбивались многие корабли и где иные из них тонули, - этого чудовищного света уже не было; всем обличьем своим он ничем не отличался от обыкновенного смертного, от того, каким он был изображен на портрете, уничтоженном молодым наследником рода, только глаза у него теперь были как у мертвеца. * * * * * * Когда Скиталец подошел совсем близко к столу и мог уже их обоих коснуться, Монсада и Мельмот в неодолимом ужасе вскочили с кресел и приготовились защищать себя, хотя отлично понимали в эту минуту, что все равно никакие средства не помогут справиться с существом, которое сметает на своем пути все и насмехается над слабостью человека. Скиталец взмахнул рукой - жест этот выражал пренебрежение без вражды, - и до слуха их донеслись странные и проникновенные слова единственного на свете существа, которое дышало тем же воздухом, что и другие люди, но чья жизнь давно уже преступила отведенные человеку пределы; голос, который бывал обращен только к несчастным, истерзанным горем и грехом, всякий раз повергая их в новые бездны отчаяния, зазвучал теперь размеренно и спокойно и был подобен отдаленным раскатам грома. - Смертные, - начал он, - вы ведете здесь разговор о моей судьбе и о событиях, которые она за собой повлекла. Предназначение мое исполнилось, а вместе с ним завершились и все те события, которые возбудили ваше неистовое и жалкое любопытство. И вот я здесь, чтобы поведать вам и о том, и о другом! Тот, о ком вы только что говорили, стоит перед вами! Кто может рассказать о Мельмоте Скитальце лучше, чем он сам, теперь, когда он собирается сложить с себя бремя жизни, которая во всем мире возбуждает удивление и ужас? Мельмот, ты видишь перед собой своего предка, того самого, чей портрет был написан еще полтораста лет назад. Монсада, ты видишь более недавнего своего знакомца - (тут по лицу его пробежала мрачная усмешка). - Не бойтесь ничего, - добавил он, видя страдание и ужас на лицах тех, кому приходилось теперь выслушивать его слова. - Да и чего вам бояться? - добавил он, меж тем как злобная усмешка еще раз вспыхнула в глубинах его мертвых глазниц. - Вы, сеньор, отлично вооружены вашими четками, а вы, Мельмот, проникнуты той бесплодной и неистовой пытливостью ума, которая в прежнее время сделала бы вас моей жертвой - (и тут черты его на мгновение до неузнаваемости исказились страшною судорогой), - ну а сейчас дает только повод посмеяться над вами. * * * * * * - Есть у вас что-нибудь, чем бы я мог утолить жажду? - попросил он, усаживаясь за стол. Страшное смятение охватило Монсаду и его собеседника; оба они были словно в бреду, однако Монсада с какой-то странной и доверчивой простотой налил стакан воды и протянул его гостю так же спокойно, как если бы перед ним находился обыкновенный смертный; он только ощутил в этот миг какой-то холод в руке. Скиталец поднес стакан к губам, отпил немного, а потом, поставив его на стол, заговорил со странным, но уже лишенным прежней свирепости смехом: - Знаете вы, - спросил он, обращаясь к Монсаде и Мельмоту, которые с тревогой и в полной растерянности взирали на явившееся им видение, - знаете вы, как сложилась судьба Дон Жуана {4}, только не в той пьесе, что представляют на вашей жалкой сцене, а знаете ли вы его страшную трагическую участь, которую изобразил испанский писатель? {1* Смотри эту пьесу, имеющуюся в несуразном и очень устаревшем переводе.} Там, чтобы отплатить хозяину за его гостеприимство, тот в свою очередь приглашает его к себе на празднество. Залом для этого празднества служит церковь; гость приходит, храм весь освещен таинственным светом: невидимые руки держат лампады, которые горят, хоть в них и не налито масла, освещая богоотступнику час Страшного суда над ним! Он входит в храм, и его там встречает многолюдное общество - души всех тех, кому он причинил на земле зло, кого он убил, тени, вышедшие из могил, закутанные в саваны, стоят там и кланяются ему! Когда он проходит среди них, они глухими голосами предлагают ему выпить за них и протягивают ему кубки с их кровью, а под алтарем, возле которого стоит дух умерщвленного им отца, зияет бездна погибели, которая должна его поглотить! Такой вот прием скоро окажут и мне! Исидора! Тебя я увижу после всех, и это будет для меня самая страшная из всех встреч! Ну что же, надо допить последние капли земной влаги, последние, которым суждено смочить мои смертные губы! Он медленно допил стакан. Ни у Мельмота, ни у Монсады не было сил что-нибудь сказать. Скиталец погрузился в глубокую задумчивость, и ни тот ни другой не решались ее нарушить. Так они просидели в молчании, пока не начало рассветать и бледные лучи зари не пробились сквозь закрытые ставни. Тогда Скиталец поднял голову и устремил на Мельмота застывший взгляд. - Твой предок вернулся домой, - сказал он, - скитания его окончены! Сейчас мне уже даже незачем знать, что люди говорили и думали обо мне. Тайну предназначения моего я уношу с собой. Пусть даже все, что люди измыслили в своем страхе и чему сами же с легкостью поверили, действительно было, что же из этого следует? Ведь если преступления мои превзошли все, что мог содеять смертный, то таким же будет и наказание. Я сеял на земле страх, но - не зло. Никого из людей нельзя было заставить разделить мою участь, нужно было его согласие, - _и ни один этого согласия не дал_; поэтому ни на кого из них не распространится чудовищная кара. Я должен всю ее принять на себя. Не потому разве, что я протянул руку и вкусил запретный плод, бог отвернул от меня свое лицо, врата рая закрылись для меня, и я обречен скитаться до скончания века среди безлюдных и проклятых миров? Ходили слухи, что Враг рода человеческого продлил мою жизнь за пределы того, что отпущено смертным, что он наделил меня даром преодолевать все препятствия и любые расстояния и с быстротою мысли переноситься из одного края земли в другой, встречать на своем пути бури без надежды, что они могут меня погубить, и проникать в тюрьмы, где при моем прикосновении все замки становились мягкими, как лен или пакля. Утверждали, что я был наделен этой силой для того, чтобы искушать несчастных в минуты отчаяния, обещая им свободу и неприкосновенность, если только они согласятся обменяться участью со мною. Если это так, то это лишь подтверждает истину, произнесенную устами того, чье имя я не смею произнести, и нашедшую себе отклик в сердце каждого смертного. Ни одно существо не поменялось участью с Мельмотом Скитальцем. Я исходил весь мир и не нашел ни одного человека, который, ради того чтобы обладать этим миром, согласился бы погубить свою душу. Ни Стентон в доме для умалишенных, ни ты, Монсада, в тюрьме Инквизиции, ни Вальберг, на глазах у которого дети его умирали от голода, никто другой... Он замолчал, и несмотря на то что стоял теперь у самой грани своего темного и сомнительного пути, он, казалось, с горечью и тоской обращал свой взгляд в прошлое, где из дымки тумана перед ним возникала та, с которой он прощался теперь навсегда. Он встал. - Дайте мне, если можно, час отдохнуть, - сказал он. - Отдохнуть? Нет, уснуть! - проговорил он в ответ на изумленные взгляды своих собеседников, - я все еще живу человеческой жизнью! И страшная усмешка последний раз пробежала по его губам. Сколько раз от усмешки этой застывала кровь в жилах его жертв! Мельмот и Монсада вышли из комнаты, и Скиталец, опустившись в кресло, заснул глубоким сном. Да, он спал, но что он видел последний раз в своем земном сне? ----- СОН СКИТАЛЬЦА  Ему снилось, что он стоит на вершине, над пропастью, на высоте, о которой можно было составить себе представление, лишь заглянув вниз, где бушевал и кипел извергающий пламя океан, где ревела огненная пучина, взвивая брызги пропитанной серою пены и обдавая спящего этим жгучим дождем. Весь этот океан внизу был живым; на каждой волне его неслась душа грешника; она вздымалась, точно обломок корабля или тело утопленника, испускала страшный крик и погружалась обратно в вечные глубины, а потом появлялась над волнами снова и снова должна была повторять свою попытку, заранее обреченную на неудачу! В каждом клокочущем буруне томилось живое существо, которому не дано было умереть; в мучительной надежде поднималась на огненном гребне сокрытая в нем душа; в отчаянии ударялась она о скалу, присоединяла свой никогда не умолкающий крик к рокоту океана и скрывалась, чтобы выплыть еще на мгновение, а потом снова кануть ко дну - и так до скончания века! Вдруг Скиталец почувствовал, что падает, что летит вниз и - застревает где-то на середине. Ему снилось, что он стоит на утесе, с трудом сохраняя равновесие; он посмотрел ввысь, но верхний пласт воздуха (ибо никакого неба там быть не могло) нависал непроницаемою кромешной тьмой. И, однако, он увидел там нечто еще чернее всей этой черноты - то была протянутая к нему огромная рука; она держала его над самым краем адской бездны и словно играла с ним, в то время как другая такая же рука, каждое движение которой было непостижимым образом связано с движениями первой, как будто обе они принадлежали одному существу, столь чудовищному, что его невозможно было представить себе даже во сне, указывала на установленные на вершине гигантские часы; вспышки пламени озаряли огромный их циферблат. Он увидел, как единственная стрелка этих таинственных часов повернулась; увидел, как она достигла назначенного предела - полутораста лет (ибо на этом необычном циферблате отмечены были не часы, а одни лишь столетия). Он вскрикнул и сильным толчком, какие мы часто ощущаем во сне, вырвался из державшей его руки, чтобы остановить роковую стрелку. От этого усилия он упал и, низвергаясь с высоты, пытался за что-нибудь ухватиться, чтобы спастись. Но падал он отвесно, удержаться было невозможно - скала оказалась гладкой как лед; внизу бушевало пламя! Вдруг перед ним мелькнуло несколько человеческих фигур: в то время как он падал, они поднимались все выше. Он кидался к ним, пытаясь за них уцепиться - за одну, за другую... Это были Стентон, Вальберг, Элинор Мортимер, Исидора, Монсада: все они пронеслись мимо; к каждой он бросался во сне, к каждой протягивал руки, но все они, одна за другой, покидали его и поднимались ввысь. Он обернулся последний раз; взгляд его остановился на часах вечности; поднятая к ним гигантская черная рука, казалось, подталкивала стрелку вперед; наконец она достигла назначенной ему цифры; он упал, окунулся в огненную волну, пламя охватило его, он закричал! Волны рокотали уже на-д его головой; он погружался в них все глубже, а часы вечности заиграли свой зловещий мотив: "Примите душу Скитальца!". И тогда огненная пучина ответила, плещась об адамантовую скалу: "Места здесь хватит!". Скиталец проснулся. Глава XXXIX И пришел тогда, с огнем в глазах. Дьявол - за мертвецом. Саути {1} Настало утро, но ни Мельмот, ни Монсада не решались подойти к двери. Только в двенадцать часов дня они осторожно постучали и, не получив ответа, медленно и нерешительно вошли в комнату. Все было в том же виде, в каком они оставили ее ночью, или, вернее, на рассвете, было темно и тихо; ставни так и не открывали, а Скиталец все еще спал в кресле. Услыхав их шаги, он приподнялся и спросил, сколько времени. Они сказали. - Час мой настал, - промолвил Мельмот, - вам нельзя этого касаться и нельзя находиться при этом. Часы вечности скоро пробьют, но уши смертных не должны слышать их боя! Они подошли ближе к нему и с ужасом увидели, как за последние несколько часов он переменился. Зловещий блеск его глаз померк еще раньше, но теперь каждая черта лица выдавала его возраст. Волосы его поседели и были белы как снег, рот запал, мускулы лица ослабели, появились морщины; перед ними было воплощение немощной старости. Он и сам был, казалось, удивлен впечатлением, которое на них произвел. - Вы видите, что со мною, - воскликнул он, - это значит, что час настал. Меня призывают, и я должен повиноваться; у господина моего припасена для меня другая работа! Когда по небу пронесется метеор, когда комета огненною стезею своей устремится к солнцу, взгляните ввысь, и, может быть, вы тогда вспомните о духе, которому велено вести за собой блуждающее и пламенеющее во тьме светило. Внезапно начавшееся воодушевление столь же внезапно сменилось у него подавленностью. - Оставьте меня, - сказал он, - я должен побыть один последние несколько часов моей земной жизни, если им действительно суждено быть для меня последними. - Слова эти он произнес с каким-то внутренним содроганием, которое оба его собеседника ощутили. - В этой комнате я впервые увидел свет, - сказал он, - и здесь же мне, может быть, придется закрыть глаза. О, лучше бы... мне никогда не родиться! * * * * * * - Уходите, оставьте меня одного. Какие бы звуки вы не услыхали этой ночью, не вздумайте даже подходить близко к этой двери; это может стоить вам жизни. Помните, - сказал он, возвышая голос, который все еще звучал громко, - помните, что за непомерное любопытство вы можете поплатиться жизнью. Именно оно-то и заставило меня согласиться на ставку, которая была больше, чем жизнь, и - я проиграл. Уходите! Они ушли и весь остаток дня даже не вспомнили о еде; охватившее их жгучее волнение, казалось, разъедало у них все внутри. Вечером они разошлись по своим комнатам, и хотя каждый из них прилег, ни тот ни другой и не помышлял о сне. Да и все равно уснуть было бы невозможно. Звуки, которые после полуночи стали доноситься из комнаты Скитальца, вначале особенно их не беспокоили, однако вскоре сменились другими, исполненными такого ужаса, что Мельмоту, который предусмотрительно отослал на ночь всю прислугу в соседние службы, стало уже казаться, что люди и там могут их услыхать. Сам не свой от неимоверного волнения, он поднялся с постели и принялся расхаживать взад и вперед по коридору, который вел в комнату, где творился весь этот ужас. В это время ему показалось, что в другом конце коридора появилась чья-то фигура. Он пришел в такое смятение, что сначала даже не узнал в этом человеке Монсаду. Они не стали ни о чем расспрашивать друг друга и вместе продолжали молча ходить по коридору. Вскоре звуки сделались такими душераздирающими, что даже грозное предостережение Скитальца едва удержало их от того, чтобы не ворваться в комнату. Описать их нет никакой возможности. Казалось, что все самое разнородное соединилось вдруг воедино. Ни тот ни другой не могли понять, были это стоны и мольба - в душе они надеялись, что это именно так, - или же, напротив, - кощунство и брань. Перед рассветом звуки вдруг стихли - произошло это за один миг. Последовавшая затем тишина первое время показалась им даже страшнее всего предыдущего. Переглянувшись, они кинулись к двери, распахнули ее - комната была пуста: страшный гость не оставил после себя никаких следов. Оглядывая в замешательстве своем комнату и нигде ничего не обнаружив, они вдруг обратили внимание на небольшую дверь в противоположной стене. Дверь эта, которая вела на заднюю лестницу, была открыта. Подойдя к ней, они увидели на полу следы ног, ступавших, как видно, по сырому песку и глине. Следы эти не оставляли никаких сомнений, они привели их по лестнице к другой двери, которая выходила в сад; дверь эта тоже была открыта. Следы вели дальше - по узенькой, посыпанной гравием аллее, которая кончалась возле сломанной ограды, а потом - по поросшему вереском склону, доходившему до половины скалы, которая другой стороной своей смотрела в море. День был дождливый, и следы на вересковом поле были отчетливо видны. Мельмот и Монсада пошли по ним. Несмотря на ранний час, береговые жители, - а все это были бедные рыбаки, - не спали; они рассказали Мельмету и его спутнику, как ночью они были разбужены и напуганы странными звуками. Примечательно было то, что, хоть это были люди суеверные и привыкшие к преувеличениям, все, что они говорили, на этот раз точно соответствовало действительности. Есть сила убежденности, которая сметает все на своем пути; все мелкие особенности, отличающие манеру выражения и характер человека, - все отступает перед выжатою из сердца истиной. Многие хотели пойти вместе с ними, но Мельмот сделал им знак остаться и только вдвоем с Монсадой стал подниматься к нависающему над морем обрыву. Терновник, покрывавший скалу почти до самой вершины, был примят так, как будто по нему кого-то тащили; на всей этой узкой полосе не было уже видно ничьих следов, кроме следа от тела, которое волокли. Мельмот и Монсада поднялись в конце концов на вершину скалы. Внизу был океан, его необъятные и пустынные глубины! Немного пониже их, на утесе, что-то развевалось по ветру. Мельмот спустился туда. В руке у него оказался платок, который прошлой ночью он видел на шее Скитальца. Это было все, что осталось от него на земле! Мельмот и Монсада с невыразимым ужасом поглядели друг на друга и в глубоком молчании пошли домой. ПРИМЕЧАНИЯ  1. ТЕКСТ  Первое английское издание "Мельмота Скитальца" вышло в свет в четырех томиках в 1820 г. {См. выше, "Библиографические материалы"; см. также воспроизведение титульного листа на с. 561. В самом начале своего "Предисловия" к этому произведению Метьюрин сделал оговорку, что в данном случае он не делает различия между терминами "роман" или "повесть" и определяет "Мельмота Скитальца" как "Romance (or Tale)". Поэтому воспроизводя титульный лист первого издания этой книги, мы в соответствии с русской традицией в употреблении этих терминов удержали обозначение "роман".} Так как авторские рукописи этой повести не сохранились, а при жизни автора она была напечатана только однажды, издание 1820 г. стало основой последующих довольно многочисленных переизданий этого произведения на английском и других языках, выпускавшихся в XIX-XX вв. Между тем лишь недавно редакторы этих переизданий, их переводчики, а также исследователи творческого наследия Ч. Метьюрина обратили внимание на то, что издание 1820 г. имеет некоторые неточности и что его нельзя перепечатывать механически, без желательных или даже необходимых исправлений или изменений. В самом деле, некоторые текстологические особенности изданий 1820 г. таковы, что они не могли не быть учтены переводчиком и редактором настоящего русского издания "Мельмота Скитальца". Некоторые неточности в издании 1820 г. следует отнести за счет небрежности лиц, готовивших его к выпуску в свет, в частности плохой вычитки и недостаточной правки корректур; следовательно, они не отражают сознательных намерений автора и беспрепятственно могут быть устранены из воспроизведений текста романа даже и в том случае, когда ошибка случайно была допущена автором в рукописи и повторена в печатном тексте. Так, например, в новейших английских и американских изданиях текст "Мельмота Скитальца" состоит из тридцати девяти глав, тогда как текст 1820 г. заканчивается главой XXXVI. Причиной этого несовпадения является то, что нумерация глав в первом издании ошибочна: две главы - XVII и XXXII - обозначены одними и теми же цифрами дважды подряд; так, вслед за главой XVII следует снова глава XVII (вместо XVIII), а за главой XXXII также вновь следует глава XXXII (вместо XXXIII). Естественно, что воспроизводить эти случайные оплошности не имело никакого смысла; поэтому и в настоящем русском переводе эти неправильные цифровые обозначения устранены и общий порядок нумерации глав восстановлен. В издании 1820 г. оказалось также довольно много типографских опечаток (в частности, в собственных именах); так, например, в тексте стоит Corvat вместо ожидаемого Coryate, deperate вместо desperate, thier вместо their и т. д. Все эти и подобные им опечатки в английском тексте подлежат безоговорочному исправлению и в русском издании в соответствующих местах не оговариваются. Однако в некоторых случаях допущенные в тексте издания 1820 г. опечатки представляются не столь очевидными, хотя все же вероятными, и поэтому на те из них, которые могут иметь значение для перевода, сделаны указания в пояснительных примечаниях. Так, в тексте главы XXVIII дважды встречается испанское слово alcaide. Мы предполагаем, что здесь вместо него должно было стоять другое слово - alcalde, что значит "судья", "представитель местной администрации или судебной власти", тогда как похожее по написанию слово "алькайд" значит, собственно, "начальник тюрьмы" и, судя по ходу повествования XXVIII главы, автором не имелось в виду; подтверждением такого предположения может служить то, что слова alcalde в точном соответствии с его смыслом употребляется автором уже в XI главе его романа. В "Предисловии" к лондонскому изданию "Мельмота Скитальца" 1892 г. было особо отмечено плохое знание Метьюрином испанского языка, сказавшееся, в частности, в неправильном употреблении им испанских титулов и названий, что "бросается в глаза всем, имеющим хотя бы поверхностное знакомство с этим языком". Добавим к этому от себя, что частичным оправданием автора могло служить отсутствие в английской типографии начала XIX в. соответствующих испанских литер и знаков, в частности тильды (в таких словах, как do~na "донья") или смягченного "шепелявого" с (с) (что вызвало неверную передачу и произношение первыми переводчиками "Мельмота Скитальца" имени Moncada как Монкада, а не Монсада). Отражать в русском переводе все эти особенности первопечатного текста в неправильной передаче испанских слов представлялось, естественно, нецелесообразным; во всех случаях употребление испанских слов, титулов, имен и названий в русском переводе приведено в полное соответствие со звучанием и употреблением их в испанском языке. Подобным же (и особо оговоренным) исправлениям подверглась в русском переводе вся система передачи Метьюрином индийских географических названий и имен индуистской мифологии во вставной "Повести об индийских островитянах". В передаче их Метьюрин был малосамостоятельным, основываясь преимущественно на семитомном труде английского историка и поэта Томаса Мориса (см. о нем в примечаниях к этой вставной повести) "Индийские древности" (1800-1806), из которого Метьюрин заимствовал "местный колорит" для своего повествования. Он писал Seeva, т. е. Сива, и, более того, назвал это мужское божество индуистов "черной богиней Сивой". Хотя русский перевод по возможности точно воспроизводит текст английского оригинала, но мы сочли возможным, оговорив допущенную автором ошибку, все же дать более привычную для русского читателя транскрипцию имени индийского божества Шива вместо Сива оригинала. Небольшие изменения внесены в русские транскрипции также некоторых других собствен ных имен, например Типпо Саиб (в тексте гл. XVI стоит Tippoo Saib, следует Tippo Sahib). В первоначальном тексте "Мельмота Скитальца" встречается два нотных примера (в гл. XXXI); в большинстве переизданий романа, в частности даже в тех, которые приближаются к изданиям "критическим", а также во всех переводах эти нотные примеры опущены как малозначительные и несущественные для читателя {Например, в издании "Мельмота Скитальца" под ред. Ф. Экстона (F. Axton; см. выше "Библиографические материалы"). В издании повести под редакцией Дугласа Гранта (D. Grant) нотный пример сохранен, хотя и не сопровождается никакими пояснениями.}. В настоящем издании нотный пример, напротив, сохранен и воспроизводится в той транскрипции, которая дается в издании 1820 г. Отметим также, что в оригинальном английском тексте "Мельмота Скитальца" есть примечания к отдельным местам, напечатанные в сносках. В русском переводе они сохраняются с обозначением цифрой со звездочкой. Все переводы стихотворных эпиграфов и встречающихся в тексте стихов выполнены А. М. Шадриным. Им же переведены (в сносках) иноязычные тексты как стихами, так и прозой, за исключением особо оговоренных. Настоящий перевод является первым полным переводом оригинального текста "Мельмота Скитальца" на русский язык. Он сделан с издания: Ch. Rob. Maturin. Melmoth the Wanderer. Oxford University Press, London, 1968. 2. ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ Ниже помещены в последовательном порядке, по главам, объяснительные примечания к тексту "Мельмота Скитальца", целью которых является содействие лучшему пониманию этого произведения Метьюрина. Среди довольно многочисленных изданий романа - как в подлиннике, так и в переводах - комментированных в нашем смысле изданий не существует. Лишь два недавних издания - американское Ф. Экстона 1966 г. (город Линкольн, изд-во университета штата Небраска) и Д. Гранта, профессора университета в городе Лидсе, изданное оксфордским университетом (1968), могут быть упомянуты с благодарностью как издания, оказавшие помощь в подготовке комментария к настоящему изданию; однако нижеследующий комментарий потребовал от составителя длительного и самостоятельного труда. Издание Ф. Экстона, собственно, примечаний не имеет, кроме нескольких случайных пояснений в ссылках, с обозначением в скобках "Editors note", чтобы их можно было отличить от ссылок автора (Метьюрина), воспроизведенных полностью под соответствующими страницами текста, но без всякого дополнительного указания на их происхождение. Но "примечаний издателя" здесь помещено так мало, что они не могли служить подспорьем составителю комментария в данной книге 3. Значительно большую ценность имеют примечания Д. Гранта, выделенные в его издании в особый отдел "Explanatory notes" (p. 543-560). Эти примечания, однако, отличаются лаконичностью и подлежали проверке по первоисточникам; кроме того, имея в виду прежде всего английских читателей, издатель не разъяснял того, что необходимо истолковать или уточнить читателям русского перевода, недостаточно посвященным в подробности и реалии испанского или английского быта XVII-XIX вв., исторические даты или географические названия. В ряде необходимых случаев, когда дополнительная проверка сведений, сообщенных в двух указанных изданиях, не могла быть произведена (например, когда можно предполагать, что тот или иной эпиграф, даже с обозначением своего мнимого источника, сочинен самим Метьюрином), в настоящих объяснительных примечаниях сделаны ссылки на эти издания (они даются сокращенно: F. Axton, D. Grant). КНИГА ПЕРВАЯ  Глава I 1 Он жив еще?.. - Эпиграф - Шекспир. Генрих VI, ч. II, (III, 3, 12-13). 2 ...Дублинского Тринити колледжа... - Тринити колледж (протестантский колледж св. Троицы) - первый и важнейший из колледжей, составивших университет в главном городе Ирландии - Дублине; основан указом английской королевы Елизаветы в 1591 г, и служил оплотом протестантизма среди католиков Ирландии. 3 ...это было графство Уиклоу... - Графство и порт на юго-западе Ирландии; в путеводителях по этой стране первой половины XIX в. отмечалось, что "романтический пейзаж" живописной гористой местности этого графства привлекал к себе много путешественников. 4 ...призрак Беатрисы из "Монаха"... - Метьюрин имеет в виду знаменитый готический роман английского писателя Метью Грегори Льюиса (Lewis, 1775-1818) "Монах" ("The Monk", 1796), традициям которого в известной мере следовал он сам в "Мельмоте Скитальце". Характеристику "Монаха" см. в статье "Ч. Р. Метьюрин и его "Мельмот Скиталец"", с. 537, 569, 577, 579, 581. 3 На 402 страницах издания Ф. Экстона, где воспроизводится текст "Мельмота Скитальца", мы находим лишь четыре "примечания издателя", помещенные на страницах 7, 25, 51, 78; без такой пометы приводятся переводы древнегреческих и латинских цитат. 5 ...молотка на месте не оказалось. - Дверные молотки, иногда весьма причудливой формы, употреблялись в то время в Англии вместо звонков. 6 ...целый киш... - Киш - большая плетеная корзина, в которой ирландцы носят торф. 7 ...иссохшая Сивилла... - У народов античного мира сивиллами назывались женщиныпророчицы, принадлежавшие разным временам и народам; однако известия древних о сивиллах, их числе, именах и происхождении несогласны между собой: некоторые из сивилл пользовались широкой известностью из-за своего долголетия. В Риме почиталась Кумская сивилла, которой приписывали сивиллины книги (см. ниже, прим. 53 к гл. III). 8 ...касательно "дурного глаза"... - В суеверных представлениях ряда народов некоторые люди обладали таинственно-магической силой взгляда, которым можно причинить зло человеку. 9 ...за пределами нашего разумения. - Слова Форда из комедии Шекспира "Виндзорские насмешницы" ("Merry Wives of Windsor" IV, 2, 190). 10 ...сплести магическую нить... - Описанные в главе народные гадания к началу XIX в. в Англии уже почти исчезли вовсе, но еще сохранялись в глухих углах Шотландии и Ирландии. Интересные параллели к гаданиям девушек о суженых в "Мельмоте Скитальце" содержатся в стихотворении шотландского поэта Роберта Бернса "Канун дня всех святых" ("Hallowe Ewe", 1786), представляющем собою ценный источник для истории фольклора в Шотландии и сопредельных странах. Берне указывает (в прозаических примечаниях, сопровождающих это стихотворение), что ночь накануне дня всех святых (All Hallow Ewe), т. е. ночь с 31 октября на 1 ноября, в его время считалась "ночью волшебства", так как именно в это время, по древним поверьям, происходили сборища ведьм и чертей; поэтому она особенно удобна для вопрошания судьбы и гаданий всякого рода. В примечании к строфам 11-й и 12-й своего стихотворения Берне поясняет, что гадающая девушка опускает "нить из мотка голубой пряжи" в некий "горшок" или "яму"; если нить застревает там, спрашивает: "Кто держит?" ("Wha bauds?"), и что якобы может раздаться голос, который назовет имя будущего жениха. В примечании к строфе 13-й описан другой способ гадания: перед зеркалом ставят свечку, девушка ест яблоко и расчесывает свои волосы гребнем; образ суженого может отразиться в зеркале, появляясь из-за плеч гадальщицы. В примечании к строфе 24-й описан еще один способ: в воду речки в том месте, где сливаются три (или четыре) ручья, окунают рубашку, затем ее просушивают в комнате у огня, после чего она может принять форму тела будущего жениха. Приведенные параллели к указанному месту "Мельмота Скитальца" наводят на мысль, что Метьюрину было известно сти