собого принуждения изгнало все гибельные заблуждения), взлелеянные (как он думал) почитаемыми в то время поэтами. Чтобы узнать, что думал Платон, нужно обратиться к нему самому: в диалоге "Ион" он воздает Поэзии высокую и поистине божественную хвалу. Таким образом, в Платоне, изгоняющем извращение явления, а не само явление, не только не изгоняющем его, но и воздающем ему должные почести, мы обретаем покровителя, а не врага. Воистину я гораздо более склонен (ибо действительно могу это сделать) показать ошибку якобы последователей Платона (одетые в его львиную шкуру, они при виде Поэзии ревут по-ослиному {164}), чем ниспровергать его самого, перед которым чем мудрее человек, тем ниже склонится; тем более что Платон наделяет Поэзию свойствами, которыми даже я ее не наделяю, как это явствует из вышеназванного диалога: он видит ее исполненной божественной силы, намного превосходящей человеческий разум. С другой стороны, если бы кто захотел, он смог бы найти целое море имен тех, кому Поэзия воздавала почести: Александры, Цезари, Сципионы - любимцы поэтов; Леллий {165}, прозванный римским Сократом, тоже был поэтом, ибо говорят, что часть "Heautontimorumenos" {Самоистязатель (греч.).} Теренция {166} была написана им; и даже грек Сократ, которого Аполлон величал единственным мудрецом среди людей, в старости много времени отдал переложению стихами басен Эзопа. И посему непростительным грехом Платона, ученика его, было бы вложить в уста своего учителя хулительную речь против поэтов. Нужны ли еще примеры? Аристотель сочинил "Искусство поэзии". Зачем, если в ней не было надобности? Плутарх учит, что из нее можно извлечь много пользы; но если никто ее не читает, то зачем этому учить? Заглянувший в труды Плутарха по истории или философии увидит, что он украшает их одежду кружевами Поэзии. Однако я не склонен защищать Поэзию с помощью ниже ее стоящей Историографии, Удовлетворимся тем, что похвалы найдут тут добрую почву, ибо какое обвинение ни брось Поэзии, оно или быстро умирает, или превращается в справедливую хвалу. Итак, поскольку совершенства ее столь быстро и столь обоснованно подтверждаются, а низменные обвинения против нее столь скоро отметаются, то, значит, она являет собой искусство правдивого, а не лживого учения, она не изнеживает, но, несомненно, побуждает к мужеству, не развращает разум человека, но укрепляет его, и не отвергнута она, а прославлена Платоном; и поэтому побольше сажайте лавров, дабы увенчивать лавровыми венками (кроме поэтов, чести быть увенчанными лавровыми венками удостаиваются лишь торжествующие победу полководцы; и одного этого достаточно, чтобы понять величие поэтов), вместо того чтобы слушать лжецов, которые своим зловонным дыханием оскверняют чистые родники Поэзии. x x x Долгим был путь, пройденный мною, но прежде чем совсем отложить перо, я все же потрачу еще немного времени, потому что хочу понять, почему Англия (мать несравненных умов) стала суровой мачехой поэтов, которые, конечно же, разумом превосходят всех прочих, ибо творения их - плод только их разума, они созидают, полагаясь только на себя, и ничего не заимствуют у других. И как же мне не крикнуть: Musa, mihi causas memora, quo numine laeso? {*} {* Муза, поведай о том, по какой оскорбилась причине // Так царица богов {167} (лат.).} Милая Поэзия, в древности короли, императоры, сенаторы, великие полководцы, такие, как Давид, Адриан, Софокл, Германик {168}, не считая тысячи других, не только чтили поэтов, но и сами были поэтами; во времена, не столь далекие от нас, твоими покровителями были Роберт, король Сицилии, великий король Франциск Французский, король Иаков Шотландский {169}, кардиналы Бембо и Биббьена {170}, столь знаменитые проповедники и наставники, как Без и Филип Меланхтон {171}, столь просвещенные философы, как Фракасторо и Скалигер {172}, столь великие ораторы, как Понтано и Мюре {173}, и проницательный умом Джордж Бьюкенен {174}, и важный советник Л'Опиталь {175} из Франции, с которым в его королевстве (уверяю вас) никто не сравнится в мудром и добродетельном суждении, - они и многие другие не только читали сочинения других поэтов, но и сами слагали стихи, чтобы их читали другие: и эта Поэзия, столь чтимая повсюду, лишь в Англии была встречена с суровостью. Сама земля, мне кажется, сие оплакивает и потому не украшает себя столь богато, как раньше, лаврами. Ибо в прошлые времена поэтов в Англии чтили и - это необходимо отметить - даже в те времена, когда труба Марса {176} гремела намного громче теперешнего. А сейчас, когда безоблачный мир сделал тихим дом поэтов, они стали пользоваться таким же почетом, как и венецианские фигляры. Однако даже и это служит к прославлению Поэзии, которая, подобно Венере, (но с более благородной целью) предпочла бы домашнему покою с Вулканом позор быть пойманной в сеть с Марсом {177}; с другой стороны, это отчасти объясняет, почему теперь поэты менее угодны беззаботной Англии, которая едва ли будет терпеть наносимую пером боль. Отсюда с неизбежностью следует, что за дело стали браться подлые люди с рабским умом, которым и того достаточно, если заполучат они издателя. Говорят, Эпаминонд {178} так мужественно и благородно вершил свое дело, что оно из презренного стало высокочтимым, они же лишь одними своими бесчестными именами бесчестят досточтимую Поэзию. Будто все Музы решили забеременеть одновременно и произвести на свет внебрачных поэтов, которые, не имея на то никаких полномочий, мчатся к берегам Геликона {179}, пока не загонят читателя хуже лошади, в то время как другие: Queis meliore luto finxit praecordia Titan {*}, - {* Чьи души Титан (Прометей) сотворил из лучшей глины {180} (лат.).} скорее готовы уничтожить творения своего ума, нежели опубликовать их и оказаться причисленными к тому же ордену. Я искони стремился к возвышенному, а теперь принят в общество бумагомарателей и нахожу, что истинная причина неуважения к нам - это отсутствие заслуг у тех, кто наперекор Палладе {181} взял на себя смелость называться поэтом. Как же нам достичь совершенства? Если бы я знал, я бы и сам, не медля, принялся за дело. Я же, никогда не жаждавший звания поэта, всегда пренебрегал средствами для его приобретения. Только теперь, взятый в полон этими мыслями, я заплатил им дань чернилами. Право, те, кто находят удовольствие в поэтическом созидании, должны стремиться к познанию того, что делать и как делать; влекомые Поэзией, они должны почаще глядеться E правдивое зеркало разума. Поэзию не следует тащить за уши, ее нужно осторожно вести, или, вернее, она должна вести; в этом причина, заставившая древних утверждать, что Поэзия - это небесный дар, а не человеческое искусство; все прочие знания открыты любому, кто владеет своим разумом, поэт же ничего не может создать, не вложив в это своего дара; вот почему старая поговорка гласит: "Orator fit, poeta nascitur" {Ораторами становятся, поэтами рождаются (лат.).}. Однако я должен признать, что если самая плодородная почва все же требует обработки, то и ум, устремленный ввысь, должен быть ведом Дедалом {182}. У Дедала, как известно, всегда три крыла, которые возносят его к заслуженной славе: Искусство, Подражание и Упражнение. Мы же ни законами искусства, ни образцами для подражания особенно себя не обременяем. Мы упражняемся, да, - но шиворот-навыворот, ибо упражняемся мы не для того, чтобы познать, а будто бы уже в познанном, и мозг наш пребывает свободным от того, что могло бы сделаться знанием. В Поэзии две части: материя, выраженная словами, и слова, выражающие материю, - и ни в одной мы не пользуемся правильно Искусством и Подражанием. Наша материя - это простая болтовня. Неверно понимая Овидия: Quicquid conabor dicere, versus erit *, - {* Что ни пытаюсь сказать - все получается стих {183} (лат.).} поэты не придают ей должного порядка, потому и читатели едва ли угадывают, куда они попадают. Несомненно, что "Троил и Крессида" Чосера - творение превосходное, и воистину я не знаю, чему более удивляться: то ли тому, что он в свой туманный век видел столь ясно, то ли тому, что в наш ясный век мы следуем за ним столь неуверенно. Все же и у него были великие недочеты, простительные, однако, для почтенной старины. Я высоко ценю прекрасные части "Зеркала судей" {184}, и лирика графа Сарри {185} отмечена присущим ему благородством, ибо он благороден и по рождению и по уму. Эклоги "Пастушечьего календаря" {186} содержат в себе, если я не введен в заблуждение, много поэзии и достойны чтения. Однако я не отваживаюсь хвалить то, как подлаживается поэт под старый грубый язык, ибо не стремились к этому ни Феокрит в греческом, ни Вергилий в латинском, ни Саннадзаро в итальянском {187}. Кроме этих, еще в немногих изданных сочинениях (если говорить откровенно) я узрел поэтическую силу: если для доказательства мы попробуем пересказать стихотворения прозой, чтобы определить так их смысл, то увидим, что один стих рождает другой, не обусловливая в начале то, что должно быть в конце; так возникает беспорядочная масса слов, кое-где позвякивающая рифмой и небогатая содержанием. Исключением среди наших Трагедий и Комедий (вызывающих небеспричинное возмущение), которые ни законам приличий, ни законам искусной Поэзии не сле- дуют, является лишь трагедия "Горбодук" {188} (я говорю лишь о виденных мною самим). Однако несмотря на изрядное количество исполненных величия монологов и звучных фраз, достигающих высот слога Сенеки {189}, и высокую нравственность, которой она, доставляя удовольствие, учит, преследуя этим цель истинно поэтическую, все же, по правде говоря, она небезупречна в частностях, и это меня огорчает, потому что и она не может стать образцом совершенной Трагедии. Неверно представлены в ней место и время, два необходимых спутника всех видимых действий. Сценическое действие должно соотноситься с одним местом, и время, предназначенное для этого действия, как указывают и Аристотель, и здравый смысл, не должно выходить за пределы одного дня; здесь же, вопреки законам искусства, множество и дней, и земель. Но если таков "Горбодук", то сколь же хуже все прочие, в которых на одной половине сцены расположена Азия, а на другой - Африка и столь много земель более мелких, что актер, появляясь, тотчас должен объявить, где он находится, иначе его не поймут? Вы видите, как три дамы собирают цветы, и должны верить, что на сцене сад. Потом вдруг на том же самом месте вам сообщают о кораблекрушении, и вас же винят, если вы не видите на месте сада скалу. Вслед за тем появляется отвратительное огнедышащее чудовище, и несчастные зрители должны забыть о скале и вообразить пещеру. Когда же выбегают две армии, представленные четырьмя мечами и четырьмя щитами, какое стойкое сердце откажется увидеть в этой сцене решительное сражение? Что до времени, то с ним и вовсе не церемонятся. Вот обычный пример. Он и она, юные наследники знатных родов, влюбляются друг в друга. Следует множество приключений, потом она беременеет и производит на свет прекрасного мальчика, которого вскоре теряет и который вырастает, влюбляется и вот уже сам намерен обзавестись потомством - и все это в течение двух часов; о нелепости сего для разума спросите у разума. Искусство же всегда учило другому, и примеры из прошлого это подтверждают; ведь даже в наше время простые комедианты в Италии не допустят ничего подобного. Однако кто-нибудь непременно вспомнит "Евнуха" Теренция {190}, действие которого длится два дня, - но не двадцать же лет. Да и дело здесь в том, что представление было рассчитано на два дня и комедия писалась сообразно. Хотя Плавт {191} тоже однажды допустил ошибку, но лучше уж с ним вместе попадать в цель, нежели промахиваться. Однако могут сказать, как же тогда представлять те события, которые требуют перемены места и длительного времени? Будто неизвестно, что трагедия подчиняется законам Поэзии, а не Истории, и она не обязана в точности следовать за событиями, она свободна и должна выдумать новое содержание или приспособить события истинные к своей наибольшей пользе. К тому же многое из того, что невозможно показать, можно рассказать, надо только попять разницу между описанием и изображением. Например, сначала я рассказываю (находясь перед вами) о Перу, а потом о Калькутте, хотя показать их я могу лишь с помощью лошади Паколета {192}. Это было и в обычае древних, которые призывали nuncius {Вестника (лат.).}, чтобы он рассказал о событиях, происшедших в прошлом или в других странах. Наконец, показывая многие действительные события, следует начинать не с ab ovo {С яйца {193} (лат.).} (как говорит Гораций), а сразу с решающего момента того единственного действия, которое необходимо изобразить. Лучше всего это объяснить на примере юного Полидора {194}. Во время Троянской войны отец Полидора - Приам отослал сына, дав ему огромные богатства, к Полимнестору, царю Фракии, который через несколько лет, узнав о гибели Приама, убил его сына, чтобы присвоить себе его богатства. Гекуба {195} нашла тело мальчика и изыскала способ в тот же день отомстить царю. С чего бы начал любой из наших сочинителей трагедий? Конечно, с отъезда ребенка. Затем последовало бы путешествие во Фракию, которое длилось бы не один год и вело бы через многие земли. А с чего начинает Еврипид? С того, как нашли тело мальчика, остальное же рассказывает дух Полидора. Этого и тупице достаточно. Но помимо таких явных нелепостей, ни настоящими трагедиями, ни настоящими комедиями наши пьесы не являются, ибо в них представлены вместе и короли и шуты, и вовсе не потому, что этого требует содержание; шутов заставляют принимать участие в великих событиях, что неуместно и неразумно, и поэтому ни восхищения, ни сочувствия, ни подлинного веселия сии трагикомедии не вызывают. Мне возразят, что и Апулей {196} так делал; но в его сочинениях события, требующие много времени, не изображаются наспех, а подробно описываются; однако, помнится мне, что и у древних были одна-две трагикомедии, и пример тому "Амфитрион" Плавта. Внимательно же их изучив, мы увидим, что они обычно не соединяют народные пляски с похоронными шествиями, а уж если это делают, то весьма изящно. Вот и получается, что, не став истинной комедией, комедийная часть трагедии не приобретает ничего, кроме недостойного для целомудренного уха шутовства или неистощимой глупости, воистину годной лишь на то, чтобы вызывать хохот, тогда как конечная цель комедии - доставить удовольствие, а трагедия должна вызывать благородное восхищение. Наши комедиографы полагают, будто удовольствие без смеха невозможно, и полагают неправильно, ибо даже если человек смеется, получая удовольствие, все же смех этот рожден не удовольствием, так как не удовольствие его причина. Но, может быть, они получают жизнь из одного источника? Нет, потому что по природе своей они противоположны друг другу: едва ли нам доставит удовольствие то, что не сообразно с нами или Природой вообще, смех же почти всегда результат несообразного с нами или Природой. В удовольствии заключается всегдашняя или сиюминутная радость. В смехе - пренебрежительное отношение к чему-либо, Например, мы получаем удовольствие, глядя на прекрасную женщину, однако мы и не помышляем смеяться. А смеемся мы над существами безобразными, которые, конечно же, не могут доставить нам удовольствие. Удовольствие приносит нам удача, а над неудачей мы смеемся; для нас удовольствие слышать о счастии друзей и родины, и тот, кто над этим смеется, сам заслуживает быть осмеянным. Мы смеемся над теми, кто по недоразумению все делает наоборот; мы смеемся над смущением таких людей, хотя при этом у нас появляется чувство вины, но нам трудно сдержать смех, и он доставляет более мучения, нежели удовольствия. Однако я не отрицаю, что они могут появиться вместе. Так, если портрет Александра доставляет нам удовольствие и не смешит, а над кривлянием потерявшего разум мы смеемся, не получая удовольствия, то доставит удовольствие и вызовет смех портрет Геракла {197}, на котором герой в женской одежде, с окладистой бородой и яростным выражением лица сидит по приказу Омфалы {198} за прялкой. Здесь изображение столь сильной власти любви доставляет нам удовольствие, а презренность занятия Геракла вызывает смех. Я говорю все это к тому, что конечная задача комического заключена не в презренном содержании, которое вызывает единственно смех, но смех должен быть частью доставляющего удовольствие учения, то есть истинной задачи Поэзии. Велико заблуждение относительно смеха у тех (и Аристотель этим возмущался), кто смех вызывает греховным содержанием, которое более отрицательно, нежели смешно, или жалостливым, которое более достойно сочувствия, нежели презрения. Что заставляет людей глазеть на несчастного нищего или нищенствующего шута или противу закона гостеприимства насмехаться над чужеземцем, чей английский выговор не столь хорош, как наш? Чему мы научаемся? Ибо не оставляет сомнений, что: Nil habet iniclix paupertas durius in so, Quam quod ridicules homines facit {*}. {* Самое жестокое в бедности - это то, что она делает людей смешными {199} (лат.).} Нет, скорее суетный придворный, бессердечный Трасон {200}, самоуверенный учитель, высокомерный путешественник, если мы видим их под сценическими именами правдиво сыгранными, то они вызывают у нас доставляющий удовольствие смех и доставляют поучающее удовольствие; что же до трагедии, то трагедии Бьюкенена обыкновенно вызывают священное восхищение. Итак, я щедро воздал Комедии и Трагедии. И не скупился я потому, что, будучи великолепными видами Поэзии, более всех прочих они известны в Англии и более всех прочих, к сожалению, опорочены: они подобны плохо воспитанным дочерям, которые принуждают усомниться в достоинствах матери их - Поэзии. Других видов Поэзии мы почти не имеем {201}, разве лишь лирические песни и сонеты, которые, дал бы нам Господь побольше ума, сколь достойно мы могли бы использовать и с какой святой выгодой для каждого и для всех, воспевая красоту и бессмертную благость Его, давшего нам руки для писания и разум для раздумия; при этом мы могли бы нуждаться в словах, но в содержании - никогда, и даже отворотя от Бога глаза, мы все равно видели бы все новые его деяния. Но воистину многие из писаний, созданных якобы под знаменем неодолимой любви, никогда бы не уверили меня, будь я возлюбленной, в любви их сочинителей; их пламенные речи столь холодны, будто они читают то, что написано другими влюбленными (переняв многие высокопарные выражения, они нанизывают их друг на друга, подобно человеку, который однажды сообщил мне, что с юга дует северо-западный ветер; наверное, он хотел показать мне, что знает не одно название ветра), а не сами пылают той страстью, которую без труда (я уверен) может воссоздать творческая сила, или energia {Энергия {203} (лат.).} (как звали ее греки), сочинителя. На сим закончим мы рассуждение об истинном назначении Поэзии и о наших заблуждениях. Что до наружности Поэзии, или слов, или (если позволено мне дать подобное определение) языка Поэзии, то с этим еще хуже. Почтенную сладкоголосую даму красноречие вырядили или скорее раскрасили как куртизанку: то вдруг вставляют такие слова, которые бедняге англичанину кажутся незнакомыми чудовищами; то вдруг устраивают облаву на какую-нибудь букву, и такое сочинение начинает напоминать словарь; то вдруг являются украшения из побитых морозом цветов и тропов. Жаль, что встречается сие не только в сочинениях стихотворцев, но и тех, кто пишет прозой, и (чему должно изумиться) ученых мужей, и (о чем должно пожалеть) некоторых проповедников. Воистину я бы пожелал, наберись я смелости желать того, над чем не властен, чтобы усердные подражатели Туллию и Демосфену {203} (более прочих достойных подражания) берегли не издания Ницолия {204} с надерганными из их сочинений высказываниями, но, прилежно толкуя сами сочинения, целиком бы их усваивали. Ибо они сейчас добавляют сахар и специи во все блюда, которые подают к столу, подобно тем индейцам, которые не довольствуются ношением серег в ушах, наиболее для этого удобных и самой Природой для этого предназначенных, но вдобавок продырявливают украшениями нос и губы, будучи уверены, что таким образом становятся красивее. Туллий, изгоняющий Катилипу {205} громовыми раскатами своего красноречия, не единожды пользовался приемом повтора: "Vivit. Vivit? Imo vero etiam in senatum venit... {Жив. Жив? Более того, он даже и в сенат приходит..." {206} (лат.).}" В самом деле, будто распаленный гневом, он извергал слова из своих уст (так и должно) удвоенными и делал это столь искусно, будто пребывал в истинном гневе. Мы же, обратив внимание на изящество его речи, тащим его приемы в собственные наши писания, хотя уж слишком много в них гнева, чтобы быть им рожденными гневом. Сколь подходят similiter cadences {Симметричные фразы {207} (лат.).} степенным проповедникам, я призвал бы подтвердить одного только Демосфена, который пользовался этим с редким изяществом. Воистину украшатели напоминают мне софиста, который с большим искусством доказывал, что два яйца на самом деле три, хотя софистом он, возможно, и был призван, но за труд свой не получил ни одного яйца. Так и эти люди, вероятно, сумеют добиться признания, но убедить им удастся немногих - и красота их речей увянет без толку. Теперь мы перейдем к аллегориям, заключенным в некоторых изданных сочинениях, авторы которых, я думаю, опустошили все ученые труды о травах, животных, птицах и рыбах, ибо великое их множество взывает к нашему суждению, что, несомненно, является нелепым перекармливанием наших ушей, ибо не во власти аллегории доказать что-либо противу мыслящему, она может лишь объяснять желающему слушать, остальное суть скучнейшая болтовня, уводящая память в сторону от той цели, которой эта аллегория должна быть подчинена, и не прибавляющая ни крупицы к нашему суждению, или уже насыщенному, или не склонному насыщаться аллегорией. Что до меня, то я не сомневаюсь в том, что великие предшественники Цицерона в риторике Антоний и Красе {208} прибегали к простой чувствительной речи, чтобы завоевать доверие толпы, поскольку от этого доверия один шаг до убеждения, а убеждение - вот истинная оценка Ораторского искусства; они делали вид (как свидетельствует Цицерон): один - что несведущ в искусстве слова, другой - что не следует законам своего искусства, - но я не сомневаюсь (и утверждаю), что они пользовались подобными приемами весьма умеренно, ибо тот, кто не соблюдает меры, походит на человека, танцующего под свою собственную мелодию, и публика скоро уяснит, что он более тщится говорить красиво, нежели правдиво. Несомненно (по крайней мере, для меня несомненно), что у многих малообразованных придворных более звучный слог, нежели у некоторых ученых мужей, и причину сего я вижу в том, что придворный следует в своих занятиях Природе и потому (хотя он того и не знает) поступает в согласии с искусством, но не в зависимости от него, тогда как другой, прибегая к искусству, дабы явить искусство, а не скрыть его {209} (как надлежало бы сделать), бежит от Природы и воистину извращает искусство. Что это? Похоже, что меня, заблудившегося в Риторике, пора загонять обратно в Поэзию, но столь сходны они в отношении словесном, что, я полагаю, это отступление вознаградит меня более глубоким пониманием. Это, разумеется, не значит, что я берусь учить поэтов, как им должно творить, но, зная, что я болен той же болезнью, распространившейся среди сочинителей, хочу указать лишь на один-два ее признака; так, взглянув на себя со стороны, мы, может статься, придем к должному пониманию, как нам обращаться с содержанием и его упорядочиванием. Язык же наш, поистине способный к любому благородному упражнению, наделен великими возможностями. Я знаю, что кое-кто вспомнит, будто он являет собой смесь языков. А почему бы н не взять лучшее из того, что есть в других языках? Кое-кто скажет, что ему нужно поучиться грамматике. Напротив, он достоин хвалы за то, что грамматика ему не требуется, ибо грамматику можно обрести, но он в ней не нуждается, ибо не обременен различиями в падежах, родах, наклонениях и временах, которые, полагаю, и были проклятием Вавилонской башни {210}, да и теперь заставляют посылать детей в школу, дабы учили они там свой родной язык. В том, что является назначением речи, в благозвучном и соразмерном выражении суждений нашего разума, он равен любому другому земному языку и особенно блещет соединениями двух-трех слов вместе, будучи в этом близок греческому и выше латинского, а это соединение суть совершенство любого языка {211}. Итак, из двух видов стихосложения, которые существуют сегодня, один - древний, другой - современный: в древнем важна была долгота каждого слога, и соотносительно с нею строился стих; в современном стихе соблюдается лишь количество слогов (да еще порой ударение), а подлинная его жизнь заключена в созвучии слов, которое мы называем рифмой. Много спорят о том, какой из двух видов совершеннее: древний (без сомнения) более согласуется с музыкой, и слова, и мелодия покорны долготе, и он способен выражать разные чувства низким и высоким звучанием тщательно рассчитанного слога. Второй благодаря рифме также дарит уху мелодию; поскольку же он доставляет удовольствие, хотя и иначе, то и он достигает цели. В обоих живет красота, и ни одному не занимать величия. Английский язык воистину более любого другого из мне известных нынешних языков пригоден для обоих видов стихосложения: итальянский для древнего вида столь переполнен гласными, что это чревато множеством элизий {212}; в немецком, напротив, согласные затрудняют скольжение мелодии; во французском языке нет ни единого слова с ударением на третьем от конца слоге, так называемой antepenultima {Предпредпоследней {213} (лат.).}; немногим более подобных слов в испанском, потому столь непривлекательны для них дактили. И ни один из этих изъянов не ведом английскому языку. Что касается ритма, то, хотя мы не соблюдаем долготы, ударение выдерживаем довольно точно, что в других языках или вовсе невозможно, или возможно, но не с такой строгостью. Ни в итальянском, ни в испанском языках нет цезуры {214}, или передышки в середине строки, тогда как и французы и мы почти никогда о ней не забываем. Наконец рифма: у итальянцев она не может быть на последнем слоге, что у французов называется мужской рифмой {215}, а только на предпоследнем, что у французов же называется женской рифмой, или еще на слог раньше, что сами итальянцы называют sdrucciola {216}. Примеры женской рифмы: buono, suoro; примеры sdrucciola: femina, semina. У французов есть и мужская рифма: bon, son, и женская: plaise, taise, но sdrucciola y них нет, тогда как в английском возможны все три вида: due, true; father, rather; motion, potion, - к этому еще многое можно было бы добавить, но мне кажется, что малозначительное сие рассуждение и так слишком уж затянулось. x x x И поскольку достойная вечного прославления Поэзия исполнена удовольствия, которое порождает добронравие, и владеет всеми дарами, что собраны под благородным именем познания, поскольку все обвинения против нее или ложны, или ничтожны, поскольку причина непочтительного отношения к ней в Англии заключена в сочинениях поэтических кривляк {217}, а не поэтов истинных, наконец, поскольку язык наш наиболее годен к тому, чтобы прославлять Поэзию и Поэзией быть прославленным, - я заклинаю всех, кому выпал злой случай прочитать сию безделку, опустошившую мою чернильницу, заклинаю именами девяти Муз, не презирайте впредь священных тайн Поэзии, не смейтесь над именем "Поэт", словно носители его ближайшие наследники шутов, не потешайтесь над почтенным званием стихотворца, но вслед за Аристотелем уверуйте, что они были хранителями богословия древних греков; вслед за Бембо уверуйте, что они первыми принесли людям знания; вслед за Скалигером уверуйте, что стать честным человеком можно скорее с помощью Вергилия, нежели философских наставлений; вслед за Клаузером, толкователем Корнута {218}, уверуйте, что Боги пожелали, чтобы Гесиод и Гомер под покровом вымысла дали нам знание Логики, Риторики, Натурфилософии и Нравоучительной Философии; и quid non? {Почему нет? (лат.).} вместе со мною уверуйте, что многое из неразгаданного писалось поэтами намеренно непонятно, дабы нечестивцы не могли исказить истину; вместе с Ландино {219} уверуйте, что они возлюблены богами и на всем ими написанном лежит печать божественного вдохновения; и, наконец, верьте поэтам, когда они говорят, что обессмертят вас своими стихами. И тогда ваше имя будет прославлено в книжных лавках, и тогда вам будут небезразличны многие поэтические посвящения, и тогда вы станете самым благородным, самым богатым, самым мудрым, всегда и во всем самым достойным и вам дано будет почить на превосходных степенях. И тогда, хотя бы вы были libertine patre natus {Дитя вольноотпущенника (лат.).}, вы станете Herculea proles {Геркулесовым потомством (лат.).}: Si quid mea carmina possunt {*}. {* Если что-то стихи мои могут {220} (лат.).} И тогда ваша душа будет вознесена, подобно Дантевой Беатриче или Вергилиевому Анхису {221}. Но (позорно это "но") если вы рождены столь близко к нильскому водопаду, что не слышите вселенскую музыку Поэзии, если у вас столь низменный ум, что он не способен воспарить и дать вам заглянуть в небеса Поэзии, или по своему невежеству вы вдруг станете таким момом, как Мом {222} поэтический, тогда, хотя я не желаю вам ослиных ушей Мидаса {223}, и не желаю вам быть доведенным строками поэта (как Бубонакс {224}) до самоубийства и быть уморенным стихами до смерти {225}, как, говорят, бывает в Ирландии, но, защищая поэтов, я посылаю вам такое проклятие: всю жизнь будете вы терзаться любовью и никогда не будете любовью вознаграждены, ибо не дано вам умение сочинить сонет, а когда вы умрете, вместе с вами умрет и память о вас, ибо не будет вам эпитафии. ОБОСНОВАНИЕ ТЕКСТА Настоящее первое издание сочинений Филипа Сидни (1554-1586) на русском языке включает в себя сонетный цикл "Астрофил и Стелла" и трактат "Защита поэзии". К ним прилагается перевод более раннего цикла "Некоторые сонеты", сложившегося в современном его виде на основе публикаций XVI в., в основе которых лежали в свою очередь сонеты и песни, объединенные волей автора. На русском языке сочинения Сидни почти не имеют истории. Из сонетного цикла "Астрофил и Стелла" ранее были переведены на русский язык всего двадцать сонетов - и все уже в советское время. Два сонета были переведены на русский язык О. Румером. Они сохраняют для нас свое историческое значение в качестве первых попыток передать содержание сиднивского стиха и включены нами в раздел Примечания (сонеты 31 и 81). Авторами остальных ранее публиковавшихся переводов являются В. Рогов (сонеты 1, 2, 8, 13, 31, 39, 84, 89) и И. Озерова (сонеты 7, 9, 14, 16, 22, 85, 93, 105, 106, 108). Переводы включены в основной корпус книги. Впервые сонетный цикл был издан в 1591 г., однако не полностью. Наиболее полный и точный текст - в издании 1598 г. ("Arcadia"), которое было предпринято Мэри Пемброук как собрание сочинений ее брата. В книгу вошли "Аркадия", "Защита поэзии", "Некоторые сонеты", "Астрофил и Стелла", "Леди мая". С тех пор в подавляющем большинстве изданий цикл сонетов "Астрофил и Стелла" сохраняется в точности в том виде, в каком он был напечатан в 1598 г. Данное издание подготовлено на основе текста, включенного в книгу "The Poems of Sir Philip Sidney" / Edit. by William Piugler. Oxford, 1962. "Защита поэзии" на английском языке издается согласно традиции, под двумя заглавиями, предложенными ее первыми издателями в 1595 г.: An Apology for Poetrie / Publ. by Henry Olney; The Defence of Poesie / Publ. by William Ponsonby. Настоящий перевод выполнен по изданию: Sir Philip Sidney. An Apology for Poetry or The Defence of Poesy / Ed. by Geoffrey Shepherd. Nelson's Medieval and Renaissance Library. London, 1967. В цикле сонетов "Астрофил и Стелла" и в "Защите поэзии" мы старались в точности воспроизводить те слова, которые были написаны автором с прописной буквы. Л. И. Володарская "ЗАЩИТА ПОЭЗИИ" 1 Когда благородный Эдвард Уоттон и я находились при императорском дворе... - Филип Сидни и Эдвард Уоттон (1548-1626) - придворный и дипломат - провели зиму 1574-1575 гг. при дворе императора Максимилиана II в Вене. 2 ...который с великим почетом правил там в конюшне. - Должность конюшего была очень почетной при королевских дворах в XVI в. 3 ...не учись я немного логике... - Находясь в 1574 г. в Падуе, Сидни слушал лекции известного итальянского философа Забареллы (1533-1589), следовавшего учению арабского мыслителя Аверроеса и трактовавшего поэзию как часть логики. Еще раньше в Оксфорде Сидни познакомился с логикой Аристотеля (см. примеч. 48). 4 ...с его сильной страстью и слабыми доводами... - Антитеза, характерная для "Защиты поэзии". 5 ...бедную Поэзию... - Мысль о плачевном положении поэзии была общим местом в трудах гуманистов. Современному презрению к литературе они противо- поставляли почетное положение ее в идеализируемом прошлом. 6 И не уподобляются ли они ежу... - Басня о змее и еже стала известна из сборника "Гекатомифиум" .(1495), составленном итальянским филологом Лоренцо Астемио, и включалась в позднейшие "эзоповские" сборники, такие, как популярная в свое время книга немецкого ученого Иоахима Камерария (1500-1574) "Басни Эзопа" (1564). Об Эзопе см. примеч. 76. 7 Или ехидне, рождением своим убивающей родительницу? - Римский писатель Плиний Старший (23-79) в "Естественной истории" (X, XXXII, 2) утверждает, что детеныши ехидны, рождающиеся иногда в количестве до двадцати штук одновременно, столь нетерпеливо стремятся вырваться из чрева матери, что зачастую разрывают ее. 8 ...созданную до Мусея, Гомера и Гесиода... - Мусей - легендарная фигура догомеровского периода, певец, жрец и прорицатель. Ему приписывалось установление афинских религиозных мистерий и сочинение гимнов и пророческих изречений. Гомер в древности считался бесспорно величайшим поэтом, и о нем ходило много легенд. Сколько-нибудь достоверных сведений о жизни Гомера нет, и так называемый гомеровский вопрос до сих пор остается одним из центральных и наиболее сложных в классической филологии. Гесиод - знаменитый греческий поэт VIII в. до н. э., родом из города Аскра в Беотии, автор поэм "Теогония" (Происхождение богов) и "Труды и дни". 9 ...искусство Орфея, Лина... (греч. миф.). - Орфей - сын речного бога Эагра и музы Каллиопы, замечательный певец, голос которого очаровывал богов и людей, усмирял зверей и заставлял двигаться камни и растения. Ему приписывалось установление ряда религиозных мистерий. Фигура Орфея была очень популярна в эпоху Возрождения. Лин, согласно Гомеру ("Илиада", XVIII, 570), был учителем Орфея. Некоторые мифы называют его сыном Аполлона (см. примеч. 20) и одной из муз. 10 Амфион (греч. миф.) - сын Зевса и фиванской царевны Антиопы. Он обладал божественным даром игры на кифаре. Когда Амфион и его брат Зет строили стены вокруг Фив, камни сами укладывались под звуки кифары. Кифара - музыкальный струнный инструмент в Древней Греции. 11 У римлян были Ливий Андроник и Энний. - Ливий Андроник (284-204 гг. до н. э.) - первый латинский поэт, греческого происхождения, писавший комедии и трагедии и переводивший на латинский язык произведения греческих авторов. Энний (239-169 гг. до н. э.) - крупнейший из ранних римских поэтов, друг Сципиона (см. примеч. 154) и учитель римской молодежи. 12 Поэты Данте, Боккаччо и Петрарка... - Данте Алигьери (1265-1321) - великий итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка. Боккаччо Джованни (1313-1375) - знаменитый итальянский писатель, один из первых гуманистов и родоначальников литературы Возрождения, автор поэм "Филострато", "Амето", "Фьезоланские нимфы", повести "Фьяметта" и сборника из ста новелл "Декамерон", породившего множество подражаний. Петрарка Франческо (1304-1374) - выдающийся итальянский поэт, родоначальник гуманистической культуры Возрождения. Считается наряду с Данте и Боккаччо создателем итальянского литературного языка. Лирика Петрарки оказала колоссальное влияние на развитие европейской поэзии. Сидни рассматривает Данте, Боккаччо и Петрарку в первую очередь как поэтов дидактических и основоположников итальянского литературного языка. 13 ...Гауэр и Чосер... - Гауэр Джон (1330-1408) - английский поэт. Чосер Джеффри (1340? - 1400) - основоположник английской классической литературы, поэт, автор "Кентерберийских рассказов" - величайшей поэмы английского Предвозрождения. 14 Фалес, Эмпедокл и Парменид... - Фалес Милетский (639-546 гг. до н. э.) - греческий философ. До нас дошли о нем лишь легенды; произведения его не сохранились; ему приписываются труды "Морская астрономия" и "Первопричины". Эмпедокл из Акраганта (ок. 490-430 гг. до н. э.) - греческий философ; до нас дошли фрагменты его поэм "О природе" и "Очищения". Парменид из Элеи (ок. 500 г. до н. э.) - основатель элейской философской школы, изложивший свое учение в стихах. 15 ...Пифагор и Фокилид... - Пифагор из Самоса (между 580 и 568 - ок. 500 гг. до н. э.) - знаменитый древнегреческий философ, с именем которого связаны многочисленные легенды. Пифагор был основателем общества, распространившегося по всем городам Великой Греции (так в древности называли Южную Италию). Сидни не сомневался в подлинности приписываемого Пифагору сборника нравоучительных стихотворений. На самом же деле единственные достоверные пифагорейские сочинения - это отрывки, которые приводит в своих сочинениях ученик Пифагора Филолай. Фокилид (ок. 530 г. до н. э.) - гномический поэт из Милета. Писал гномы, т. е. стихотворные сентенции и поучения, гекзаметром и элегическим дистихом, 16 Тиртей - элегический поэт, живший в Спарте. По преданию своими песнями воодушевил упавших духом спартанцев и тем самым спас их государство от гибели во время второй мессенской воины (685-668 гг. до н. э.) - 17 Солон (630-559 гг. до н. э.) - знаменитый афинский государственный деятель, законодатель, писавший также стихи. Сохранившиеся фрагменты его произведений никак не подтверждают слов Платона (диалог "Тимей") о том, что Солон писал о погибшем материке Атлантида. Во всех этих примерах Сидни следует Скалигеру (см. примеч. 133), давшему следующую классификацию античных поэтов: "ученые" поэты (Эмпедокл, Никандр, Арат, Лукреций); представители моралистической философии, писавшие либо на политические (Солон, Тиртей), либо на экономические (Гесиод) темы; поэты, занимающиеся Этическими проблемами (Фокилид, Феогнид, Пифагор). 8 ...продолженного Платоном. - Мысль о том, что знаменитый греческий философ Платон (429-348 гг. до н. э.), презиравший искусство, сам был при этом прекрасным писателем, была весьма популярна в эпоху Возрождения. 19 Гигес - лидийский царь (716-678 гг. до н. э.) - Существует легенда о том, что Гигес достиг престола с помощью кольца-невидимки (см.: Платон. "Государство", II, 359; Цицерон. "Об обязанностях", III, 9). 20 Аполлон (греч. миф.) - бог света, покровител