мои чувства растворяются в ее чувствах и в том сострадании, которое вызывали обыкновенно во мне ее горести, когда я сидел на школьной скамье. _Поистине это не значит витать в царстве пустых теней - и не попусту доставляет себе человек это беспокойство_ - чаще пустыми бывают его попытки доверить успокоение своих волнений одному только разуму. - Смело могу сказать про себя: никогда я не был в состоянии так решительно подавить дурное чувство в моем сердце иначе, как призвав поскорее на помощь другое, доброе и нежное чувство, чтобы сразить врага в его же владениях. Когда я дочитал до конца третьего действия, вошел граф де Б*** с моим паспортом в руке. - Господин герцог де Ш***, - сказал граф, - такой же прекрасный пророк, смею вас уверить, как и государственный деятель. - Un homme qui rit, - сказал герцог, - ne sera jamais dangereux {Человек, который смеется, никогда не будет опасен (франц.).}. - Будь это не для королевского шута, а для кого-нибудь другого, - прибавил граф, - я не мог бы раздобыть его в течение двух часов. - Pardonnez-moi, Monsieur le Comte {Простите, господин граф (франц.).}, - сказал я, - я не королевский шут. - Но ведь вы Йорик? - Да. - Et vous plaisantez? {И вы шутите? (франц.).} - Я ответил, что действительно люблю шутить, но мне за это не платят - я это делаю всецело за собственный счет. - У нас нет придворных шутов, господин граф, - сказал я, - последний был в распутное царствование Карла Второго - ас тех пор нравы наши постепенно настолько очистились, что наш двор в настоящее время переполнен патриотами, которые ничего не желают, как только преуспеяния и богатства своей страны - и наши дамы все так целомудренны, так безупречны, так добры, так набожны - шуту там решительно нечего вышучивать - - Voila un persiflage! {Вот это шутовство! (франц.).} - воскликнул граф. ^TПАСПОРТ^U ^TВЕРСАЛЬ^U Так как паспорт предлагал всем наместникам, губернаторам и комендантам городов, генералам армий, судьям и судебным чиновникам разрешать свободный проезд вместе с багажом господину Йорику, королевскому шуту, - то, признаюсь, торжество мое по случаю получения паспорта было немало омрачено ролью, которая мне в нем приписывалась. - Но на свете ничего нет незамутненного; некоторые солиднейшие наши богословы решаются даже утверждать, что само наслаждение сопровождается вздохом - и что величайшее из _им известных_ кончается _обыкновенно_ содроганием почти болезненным. Помнится, ученый и важный Беворискиус в своем комментарии к поколениям от Адама очень натурально обрывает на половине одно свое примечание, чтобы поведать миру о паре воробьев, расположившихся на наружном выступе окна, которые все время мешали ему писать и наконец совершенно оторвали его от генеалогии. - Странно! - пишет Беворискиус. - Однако факты достоверны, потому что из любопытства я отмечал их один за другим штрихами пера - за короткое время, в течение которого я успел бы закончить вторую половину этого примечания, воробей-самец ровно двадцать три с половиной раза прерывал меня повторением своих ласк. Как милостиво все-таки небо, - добавляет Беворискиус, - к своим созданиям! Злосчастный Йорик! Степеннейший из твоих собратьев способен был написать для широкой публики слова, которые заливают твое лицо румянцем, когда ты только переписываешь их наедине в своем кабинете. Но это не относится к моим путешествиям. - И потому я дважды - дважды прошу извинить меня за это отступление. ^TХАРАКТЕР^U ^TВЕРСАЛЬ^U - Как вы находите французов? - спросил граф де Б***, вручив мне паспорт. Читатель легко догадается, что после столь убедительного доказательства учтивости мне не составило труда ответить комплиментом на этот вопрос. - Mais passe, pour cela {Хорошо, оставим это (франц.).}. - Скажите откровенно, - настаивал он, - нашли вы у французов всю ту вежливость, которую весь мир так предупредительно нам приписывает? - Я нашел всевозможные ее подтверждения, - отвечал я. - Vraiment, - сказал граф, - les Francais sont polis {Право, французы вежливы (франц.).}. - Даже слишком, - отвечал я. Граф обратил внимание на слово _слишком_ и стал утверждать, что я не высказываю всего, что думаю. Долго я всячески оправдывался - он настаивал, что у меня есть какая-то задняя мысль, и требовал высказаться откровенно. - Я думаю, господин граф, - сказал я, - что человек, подобно музыкальному инструменту, имеет известный диапазон и что его общественные и иные занятия нуждаются поочередно в каждой тональности, так что, если вы возьмете слишком высокую или слишком низкую ноту, в верхнем или в нижнем регистре непременно обнаружится пробел, и гармония будет нарушена. - Граф де Б*** ничего не понимал в музыке и потому попросил меня объяснить мою мысль как-нибудь иначе. - Перед образованной нацией, мой милый граф, - сказал я, - каждый чувствует себя должником; кроме того, учтивость сама по себе, подобно прекрасному полу, заключает столько прелести, что язык не повернется сказать, будто она может причинить зло. А все-таки я думаю, что существует известный предел совершенства, достижимый для человека, взятого в целом, - переступая этот предел, он, скорее, разменивает свои достоинства, чем приобретает их. Не смею судить, насколько это приложимо к французам в той области, о которой мы говорим, - но если бы нам, англичанам, удалось когда-нибудь при помощи постепенной шлифовки приобрести тот лоск, которым отличаются французы, то хотя бы даже мы не утратили при этом politesse du coeur {Деликатности (франц.).}, располагающей людей больше к человеколюбивым, чем к вежливым поступкам, - мы непременно потеряли бы присущее нам разнообразие и самобытность характеров, которые отличают нас не только друг от друга, но и от всех прочих народов. У меня в кармане было несколько шилллингов времен короля Вильгельма, гладких, как стекляшки; предвидя, что они мне пригодятся для иллюстрации моей гипотезы, я взял их в руку, когда дошел до этого места - - Взгляните, господин граф, - сказал я, вставая и раскладывая их перед ним на столе, - семьдесят лет ударялись они друг о друга и подвергались взаимному трению в карманах разных людей, отчего сделались настолько похожими между собой, что вы с трудом можете отличить один шиллинг от другого. Подобно старинным медалям, которые хранились бережнее и проходили через небольшое число рук, англичане сохраняют первоначальные резкие черты, приданные им тонкой рукой природы - они не так приятны на ощупь - но зато надпись так явственна, что вы с первого же взгляда узнаете, чье изображение и чье имя они носят. - Однако французы, господин граф, - прибавил я (желая смягчить свои слова), - обладают таким множеством достоинств, что могут отлично обойтись без этого, - они самый верный, самый храбрый, самый великодушный, самый остроумный и самый добродушный народ под небесами. Если у них есть недостаток, так только тот, что они - слишком _серьезны_. - Mon Dieu! - воскликнул граф, вскакивая со стула. - Mais vous plaisantez {Вы шутите (франц.).}, - сказал он, исправляя свое восклицание. - Я положил руку на грудь и с самым искренним и серьезным видом заверил его, что таково мое твердое убеждение. Граф выразил крайнее сожаление, что не может остаться и выслушать мои доводы, так как должен сию минуту ехать обедать к герцогу де Ш***. - Но если вам не очень далеко приехать в Версаль откушать со мной тарелку супу, то прошу вас перед отъездом из Франции доставить мне удовольствие послушать, как вы будете брать назад ваше мнение - или как вы его будете защищать. - Но если вы собираетесь его защищать, господин англичанин, - сказал он, - вам придется пустить в ход все свои силы, потому что весь мир против вас. - Я обещал графу принять его приглашение пообедать с ним до отъезда в Италию - и откланялся. ^TИСКУШЕНИЕ^U ^TПАРИЖ^U Когда я сошел с кареты у подъезда гостиницы, швейцар доложил, что сию минуту меня спрашивала молодая женщина с картонкой. Не знаю, - сказал швейцар, - ушла она уже или нет. - Я взял у него ключ от своей комнаты и поднялся наверх; не доходя десяти ступенек до площадки перед моей дверью, я встретился с посетительницей, которая неторопливо спускалась по лестнице. То была хорошенькая fille de chambre, с которой я прошелся по набережной Конти: мадам де Р*** послала ее с какимито поручениями к marchande des modes {Модистке (франц.).} в двух-трех шагах от гостиницы Модена; так как я не явился к ней с визитом, то она велела девушке узнать, не уехал ли я из Парижа, и если уехал, то не оставил ли адресованного ей письма. Хорошенькая fille de chambre находилась совсем близко от моей двери, а потому вернулась назад и зашла со мной в мою комнату подождать две-три минуты, пока я напишу несколько слов. Был прекрасный тихий вечер в самом конце мая - малиновые занавески на окне (того же самого цвета, что и полог у кровати) были плотно задернуты - солнце садилось и бросало сквозь них отблеск такого теплого тона на лицо хорошенькой fille de chambre - мне показалось, будто она краснеет - мысль об этом бросила меня самого в краску - мы были совершенно одни, и это обстоятельство навело на мои щеки второй румянец прежде, чем с них успел сойти первый. Бывает такой приятный полу преступный румянец, в котором повинна больше кровь, чем помыслы, - она бурно приливает из сердца, а добродетель спешит за ней вдогонку - не с тем, чтобы ее отогнать, а чтобы придать ощущению большую сладость для нервов - она с ней сочетается. - Но я не буду на этом останавливаться. - Сначала я почувствовал в себе нечто не вполне созвучное с уроком добродетели, который я ей преподал накануне, - пять минут искал я листка бумаги - я знал, что у меня нет ни одного. - Я взял перо - и снова положил его - рука моя дрожала - бес сидел во мне. Я знаю не хуже других, что, если этому противнику дать отпор, он от нас убежит - однако я редко даю ему отпор из страха, что, одолев его, я все-таки могу в схватке пострадать - поэтому ради безопасности я отказываюсь от торжества над ним, и вместо того чтобы думать об обращении его в бегство, обыкновенно убегаю сам. Хорошенькая fille de chambre подошла к самому столу, на котором я искал бумагу, - сначала подняла брошенное мной перо, а потом предложила подержать мне чернильницу: она это сделала так мило, что я уже собирался принять перо - но не посмел. - Мне не на чем писать, душенька, - сказал я. - Напишите, - сказала она простодушно, - на чем-нибудь - Я чуть было не воскликнул: так я напишу, красотка, на твоих губах! - Если я это сделаю, - сказал я, - я погиб. - Вот почему я взял ее за руку и повел к дверям, попросив не забывать преподанного ей урока. - Она сказала, что, конечно, не забудет - и, произнеся эти слова с некоторым возбуждением, обернулась и протянула мне обе свои руки, сложенные вместе, - в таком положении невозможно было не пожать их - я хотел их выпустить: все время, пока я их держал, я мысленно упрекал себя за это - и все-таки продолжал держать. - Через две минуты я обнаружил, что должен повторить всю борьбу сначала - при этой мысли я почувствовал дрожь в ногах и во всем теле. Кровать находилась в полутора ярдах от того места, где мы стояли, - я все еще держал ее за руки - как это вышло, не могу понять, только я не просил ее - и не тащил - и не думал о кровати - но вышло так, что мы оба сели на кровать. - Сейчас я вам покажу, - сказала хорошенькая fille de chambre, - кошелек, который я сшила сегодня, чтобы хранить в нем вашу крону. - С этими словами она засунула руку в свой правый карман, ближайший ко мне, и несколько мгновений шарила в нем - потом в левый. - "Она его потеряла". - Никогда ожидание не казалось мне столь мало тягостным - наконец кошелек нашелся в ее правом кармане - она его вынула; он был из зеленой тафты, подбитой кусочком белого стеганого атласа, и в нем могла поместиться только эта крона - она дала его мне подержать - такой хорошенький кошелек; я держал его десять минут, положив руку ей на колени - поглядывая то на кошелек, то немного вбок от него. На складках моего жабо распустилось несколько стежков - хорошенькая fille de chambre, ни слова не говоря, достала свою рабочую шкатулочку, продела нитку в тоненькую иголку и привела жабо в порядок. - Я предвидел, что ее усердие помрачит блеск этого дня; когда она во время шитья несколько раз молча провела рукой у самой моей шеи, я почувствовал, что лавры, которыми я мысленно увил главу мою, готовы с нее свалиться. Во время ходьбы у нее распустился ремешок, так что пряжка от башмака едва держалась. - Глядите, - сказала fille de chambre, поднимая ногу. - Мне, конечно, ничего не оставалось, как в знак признательности прикрепить ей пряжку и вдеть ремешок - после этого я поднял ее другую ногу, чтобы посмотреть, все ли там в порядке, - но сделал это слишком внезапно - хорошенькая fille de chambre не могла удержать равновесие - и тогда - - ^TПОБЕДА^U Да - и тогда - Вы, чьи мертвенно холодные головы и тепловатые сердца способны побеждать логическими доводами или маскировать ваши страсти, скажите мне, какой грех в том, что они обуревают человека? Или как дух его может отвечать перед Отцом духов только за то, что действовал под их влиянием? Если Природа так соткала свой покров благости, что местами в нем попадаются нити любви и желания, - следует ли разрывать всю ткань для того, чтобы их выдернуть? - Бичуй таких стоиков, великий Правитель природы! - сказал я про себя. - Куда бы ни закинуло меня твое провидение для испытания моей добродетели - какой бы я ни подвергся опасности - каково бы ни было мое положение - дай мне изведать во всей их полноте чувства, которые из него возникают и которые мне присущи, поскольку я человек, - если я буду владеть ими должным образом, я спокойно доверю решение твоему правосудию; ибо ты создал нас, а не сами мы себя создали. Окончив это обращение, я поднял хорошенькую fille de chambre за руку и вывел ее из комнаты - она остановилась возле меня, когда я запирал дверь и прятал ключ в карман - и тогда - так как победа была решительная - только тогда я прижался губами к ее щеке и, снова взяв ее за руку, благополучно проводил до ворот гостиницы. ^TТАЙНА^U ^TПАРИЖ^U Кому ведомо человеческое сердце, тот поймет, что мне невозможно было сразу вернуться в свою комнату - это было все равно что по окончании музыкальной пьесы, взволновавшей все наши чувства, перейти вдруг от мажорного созвучия в минорную терцию. - Вот почему, выпустив руку fille de chambre, я некоторое время стоял у ворот гостиницы, разглядывая каждого прохожего и строя о нем догадки, пока внимание мое не было привлечено одиноким субъектом, спутавшим все мои предположения о нем. То был высокий мужчина с философским, серьезным и жгучим взглядом, который неторопливо расхаживал взад и вперед по улице, делая шагов по шестидесяти в ту и в другую сторону от ворот гостиницы - ему на вид было года пятьдесят два - он держал под мышкой тоненькую тросточку - одет был в темный, тускло-коричневый кафтан, жилет и штаны, видно послужившие ему не мало лет - хотя они были еще чистые, и на всей его внешности лежала печать бережливой proprete. По тому, как он снимал шляпу - по той позе, в какую он становился, обращаясь ко многим прохожим на улице, я понял, что он просит милостыню; поэтому я достал из кармана и держал наготове несколько су, чтобы подать ему, если бы он обратился ко мне. Но он прошел мимо, ничего у меня не попросив, - а между тем, не сделав и пяти шагов дальше, обратился за подаянием к одной скромного вида женщине - хотя скорее мог рассчитывать получить у меня. - Не успел он отойти от этой женщины, как уже снял шляпу перед другой, направлявшейся в ту же сторону. - Навстречу ему медленно прошел почтенного вида пожилой господин - за ним молодой щеголь - он пропустил их обоих, ничего у них не попросив. Я простоял, наблюдая за ним, с полчаса, и за это время он раз двенадцать прошел взад и вперед, неизменно придерживаясь одного н того же плана. В поведении его были две большие странности, заставившие меня поломать голову, хотя и без всякого успеха, - первая: почему этот человек рассказывал свою историю _только_ прекрасному полу, - и вторая: что это была за история и что за красноречие пускал он при этом в ход, которое смягчало сердца женщин и которое, он знал, бесполезно пробовать на мужчинах? Были еще два обстоятельства, запутавшие эту тайну, - первое: каждой женщине он говорил свои таинственные слова на ухо и с таким видом, точно он сообщал секрет, а не просил подаяния, - и второе: он не знал неудачи - каждая женщина, которую он останавливал, непременно доставала кошелек и без колебаний подавала ему что-нибудь. Я никак не мог придумать удовлетворительное объяснение этому явлению. Мне задана была загадка, над разрешением которой можно было скоротать остаток вечера, и с расчетом на это я поднялся наверх в свою комнату. ^TДЕЛО СОВЕСТИ^U ^TПАРИЖ^U Почти по пятам за мной поднялся хозяин гостиницы, вошедший ко мне в комнату сказать, чтобы я искал себе другое помещение. - Как так, мой друг? - спросил я. - Он отвечал, что я сегодня вечером провел два часа, запершись в своей спальне с молодой женщиной, а это против правил его дома. - Прекрасно, - сказал я, - тогда зачем же нам ссориться - ведь девушке от этого не стало хуже - и мне не стало хуже - и вы останетесь точно таким, как я вас нашел. - Этого достаточно, сказал он, чтобы погубить репутацию его гостиницы. - Voyezvous, Monsieur {Вы видите, мосье (франц.).}, - сказал он, показывая на конец кровати, где мы сидели. - Признаться, это было нечто похожее на улику; но так как гордость не позволила мне входить в подробности случившегося, то я посоветовал хозяину спокойно лечь спать, как я сам решил это сделать, а завтра утром я заплачу ему все, что следует. - Я бы ничего не имел против, Monsieur, - сказал он, - даже если бы у вас побывало двадцать девушек. - Это на два десятка больше, - возразил я, прервав его, - чем я когда-нибудь рассчитывал. - При условии, - продолжал он, - чтобы вы их принимали только утром. - Разве в Париже различное время дня делает и грех различным? - Оно делает различным скандал, - сказал он. - Мне очень нравятся четкие разграничения, и не могу сказать, чтобы я был так уж выведен из себя этим человеком. - Я согласен, - снова взял слово хозяин гостиницы, - что в Париже иностранцу должна быть предоставлена возможность купить себе кружево, шелковые чулки, рукавчики et tout cela {И все такое (франц.).} - и ничего нет худого, если к нему зайдет женщина с картонкой. - Да, это верно, - сказал я, - у нее была картонка, но я в нее даже не заглянул. - Значит, Monsieur, - сказал он, - ничего не купил. - Решительно ничего, - отвечал я. - Так я, - сказал он, - мог бы вам порекомендовать одну, которая обошлась бы с вами en conscience {По совести (франц.).}. - Я должен увидеть ее сегодня же, - сказал я. - Хозяин отвесил мне низкий поклон и спустился вниз. Вот когда я буду торжествовать над этим maitre d'hotelem! - воскликнул я. - А потом что? - Потом покажу, что мне известно, какая у него грязная душа. - А что йотом? Что потом! - Я чуть было не сказал, что делаю это ради других. - У меня не осталось ни одного подходящего ответа - в замысле моем было больше желчи, чем убеждения, и он мне опротивел прежде, чем я приступил к его осуществлению. Через несколько минут ко мне вошла гризетка с картонкой кружев. - Все равно ничего не куплю, - сказал я про себя. Гризетка хотела мне показать все - угодить мне было трудно: девушка делала вид, будто этого не замечает; она открыла свой маленький склад и выложила передо мной одно за другим все свои кружева - разворачивала каждую штуку и снова ее сворачивала с ангельским терпением - я мог купить - мог не купить - она готова была отдать мне все по цене, какую я сам назначу - бедняжке, видно, очень хотелось заработать несколько грошей; она изо всех сил старалась меня задобрить, не столько прибегая к притворству, сколько действуя, я это чувствовал, простотой и лаской. Если в человеке нет некоторой дозы неподдельного легковерия, тем хуже для него - сердце мое смягчилось, и я отказался от второго решения так же спокойно, как и от первого. - С какой стати буду я карать одного за преступление другого? Если ты платишь дань этому тирану-хозяину, - подумал я, посмотрев ей в лицо, - тем тяжелей достается тебе твой хлеб. Если бы даже в кошельке у меня было не больше четырех луидоров, все-таки я бы не мог решиться встать и указать ей на дверь, не истратив сначала трех из них на пару рукавчиков. - Ей придется разделить свой доход с хозяином гостиницы - что за беда - в таком случае, я только заплатил, как многие бедняки _платили_ до меня, за поступок, которого не мог совершить, о котором не мог даже помыслить. ^TЗАГАДКА^U ^TПАРИЖ^U Явившись прислуживать за ужином, Ла Флер передал мне сожаление хозяина гостиницы о том, что он оскорбил меня, предложив искать другое помещение. Человек, знающий цену спокойного ночного сна, не ляжет в постель со злобой в сердце, если он может примириться со своим противником. - Вот почему я велел Ла Флеру передать хозяину гостиницы, что и я, с своей стороны, сожалею, что дал ему повод к неудовольствию, - вы можете даже сказать ему, Ла Флер, - добавил я, - что, если эта молодая женщина снова зайдет ко мне, я ее не приму. Я приносил эту жертву не ради хозяина, а ради собственного спокойствия, потому что, с таким трудом избежав беды, решил больше не подвергать себя опасностям, а покинуть Париж, по возможности сохранив нетронутыми все добродетели, с которыми я сюда приехал. - C'est deroger a noblesse, Monsieur {Это отказ от прав благородного звания, сударь (франц.).}, - сказал Ла Флер, кланяясь мне чуть не до земли. - Et encore, - продолжал он, - Monsieur, может быть, переменит свое мнение - и если (par hazard) он вздумает развлечься. - Я не нахожу в этом развлечения, - сказал я, прерывая его. - Mon Dieu! - произнес Ла Флер - и удалился. Через час он пришел уложить меня в постель и был услужливее, чем обыкновенно - что-то просилось ему на язык, он хотел что-то сказать мне или о чем-то меня спросить, но не решался. Я не мог понять, что его так заботит, да, по правде говоря, не очень и старался это разгадать, потому что занят был другой, гораздо более интересовавшей меня загадкой, которую представлял человек, просивший милостыню у подъезда гостиницы - я бы дал что угодно, чтобы доискаться, в чем здесь дело; и вовсе не из любопытства - любопытство, в общем, такой низменный повод исследования, что за удовлетворение его я не заплатил бы и двух су - секрет же, думал я, так быстро и так верно смягчающий сердце каждой женщины, к которой вы подходите, по меньшей мере равноценен философскому камню: владей я обеими Индиями, я бы охотно отдал одну из них, чтобы получить его в свое распоряжение. Почти всю ночь мозги мои трудились над разрешением этой загадки, но безрезультатно; когда я проснулся утром, то почувствовал, что дух мой так же встревожен _снами_, как некогда ими встревожен был дух царя Вавилонского; и я без колебания готов утверждать, что все парижские мудрецы пришли бы в такое же замешательство при попытке их истолковать, как и мудрецы халдейские. ^TLE DIMANCHE {Воскресенье (франц.).}^U ^TПАРИЖ^U Было воскресенье, и когда Ла Флер явился утром с кофеем и круглой булочкой с маслом, он был так разнаряжен, что я едва его узнал. Я обещал в Монтрее подарить ему по приезде в Париж новую шляпу с серебряной пуговицей и серебряным позументом и четыре луидора pour s'adoniser {Чтобы принарядиться (франц.).}, и бедняга Ла Флер, надо отдать ему справедливость, сделал на них чудеса. Он купил блестящий, чистый, хорошей сохранности ярко-красный кафтан и такого же цвета штаны. - Он даже на крону не изношен, - сказал он, - я готов был послать его к черту за эти слова. - Костюм его имел такой свежий вид, что хотя я и знал, что это не так, а все-таки предпочитал тешиться мыслью, будто я купил его для своего слуги новым, только бы не слушать о его происхождении с Rue de Friperie {Барахолки (франц.).}. Но в Париже тонкость эта не причиняет большого огорчения. Сверх того, слуга мой купил красивый голубой атласный жилет, довольно замысловато вышитый - он, правда, сильнее потерпел от долгой службы, но был тщательно вычищен - золото было подновлено, и в целом он имел скорее эффектный вид, - а так как его голубой цвет был не яркий, то он отлично подходил к кафтану и штанам. Ла Флер, вдобавок выкроил из этих денег новый кошелек для волос и черный шелковый бант к нему, а также выторговал у fripier {Старьевщика (франц.).} пару золотых подвязок для штанов у колен. - Он купил муслиновые рукавчики, bien brodees {Красиво вышитые (франц.).} за четыре ливра из собственных денег - да за пять ливров пару белых шелковых чулок - и в довершение всего природа наделила его приятной наружностью, не взяв с него за это ни одного су. В этом наряде он вошел ко мне в комнату, причесанный на загляденье, с красивым букетом на груди - словом, все на нем имело праздничный вид, сразу напомнивший мне о том, что было воскресенье, - и, сопоставив одно с другим, я мигом сообразил, что милость, о которой он хотел попросить меня накануне вечером, заключалась в разрешении ему провести день так, как его всякий проводит в Париже. Только что сделал я это предположение, как Ла Флер с бесконечной скромностью, но с полным доверием во взгляде, как если бы возможность отказа была исключена, попросил меня отпустить его на этот день pour faire le galant vis-a-vis de sa maitresse {Чтобы поухаживать за своей, возлюбленной (франц.).}. Как раз это самое собирался сделать и я vis-a-vis мадам де Р*** - нарочно для этого я удержал нанятую карету, и тщеславие мое не было бы оскорблено, если бы на запятках ее стоял такой нарядный слуга, как Ла Флер; никогда еще не было мне так трудно обойтись без него. Но в подобных затруднительных случаях надо не умствовать, а прислушиваться к тому, что говорит _чувство_ - сыновья и дочери услужения, заключая с нами договор, расстаются со своей свободой, а не с требованиями своей природы; у них есть плоть и кровь, и в доме неволи им так же присущи маленькие суетные желания, как и тем, кто задает им работу, - конечно, за свое самоотречение они назначают цену - и их ожидания так неумеренны, что я часто с удовольствием их бы разочаровал, если бы их положение не давало мне на это слишком больших прав. _Смотри! - Смотри, - я твой слуга_ - это сразу отнимает у меня все права господина. - Можешь идти, Ла Флер, - сказал я. - Как же ты успел, Ла Флер, - сказал я, - за такой короткий срок обзавестись в Париже возлюбленной? - Ла Флер положил руку на грудь и сказал, что это petite demoiselle в доме графа де Б***. - Ла Флер обладал сердцем, созданным для общества, и, сказать правду, так же редко упускал случай, как и его господин, - словом, так или иначе, а как - господь ведает - он завязал знакомство с demoiselle на площадке лестницы в то время, как я занят был своим паспортом; и если этого времени мне было достаточно, чтобы расположить графа в свою пользу, то и Ла Флеру удалось в этот же срок расположить к себе девушку. - Граф со всеми своими домочадцами, очевидно, собирался на этот день в Париж, и Ла Флер условился с девушкой и еще двумя или тремя слугами графа погулять по _бульварам_. Счастливый народ! Ведь он живет в уверенности, что, по крайней мере, раз в неделю может отрешиться от всех своих" забот; может танцевать, петь и веселиться, скинув бремя горестей, которое так угнетает дух других наций. ^TОТРЫВОК^U ^TПАРИЖ^U Ла Флер оставил мне одну вещь, которая развлекла меня в тот день больше, чем я ожидал и чем могло прийти в голову ему или мне. Он принес мне небольшой кусок масла на листке смородины; и так как утро было теплое, то он выпросил лист макулатуры и положил его между листком смородины и своей ладонью. - Бумага эта вполне могла служить тарелкой, и потому я велел поставить масло на стол в том виде, как он его принес; приняв решение провести весь день дома, я приказал ему сходить к traiteur'y {Трактирщику (франц.).} и заказать для меня обед, объявив, что завтракать я буду один. Съев масло, я выбросил листок смородины за окно и собирался поступить таким же образом с листом макулатуры - но остановился, пожелав сначала прочитать строчку написанного на ней, от первой строчки меня потянуло к другой и к третьей - я рассудил, что лист этот достоин лучшей участи, закрыл окно, придвинул стул к бумаге и сел читать. Текст был на старофранцузском языке времен Рабле и, насколько я понимаю, мог быть написан им самим - вдобавок готические буквы от сырости и давности настолько выцвели и стерлись, что мне стоило огромного труда разобрать хоть что-нибудь. - Я бросил бумагу и написал письмо Евгению - потом взял ее опять и снова принялся истощать над ней свое терпение - а потом, чтобы дать ему отдых, написал письмо Элизе. - Бумага по-прежнему занимала меня, и трудность разобрать текст только увеличивала желание это сделать. Пообедав и прояснив свой ум бутылкой бургундского, я снова засел за чтение - и после двух или трех часов сосредоточенной работы, потребовавшей от меня почти такого же глубокого внимания, какое Грутер или Яков Спон уделяли когда-нибудь непонятной надписи, мне показалось, будто я добрался до смысла прочитанного; а чтобы в этом окончательно удостовериться, я решил перевести старофранцузский текст на английский язык и посмотреть, что получится. Я принялся за работу не спеша, как ничем не занятый человек: писал фразу - потом прохаживался по комнате - потом подходил к окну и смотрел, что на свете делается; таким образом, я кончил свою работу только в девять часов вечера - тогда я прочитал все сначала, и получилось следующее: ^TОТРЫВОК^U ^TПАРИЖ^U Когда жена нотариуса слишком горячо заспорила с нотариусом относительно этого пункта - я хотел бы, - сказал нотариус (бросая наземь пергамент), - чтобы здесь был еще один нотариус только для того, чтобы записать и засвидетельствовать все это - - А что бы вы делали потом, мосье? - сказала она, поспешно вставая, - жена нотариуса была женщина немного вспыльчивая, и нотариус почел благоразумным избежать бури при помощи мягкого ответа. - Я бы пошел, - отвечал он, - спать. - Можете пойти хоть к черту, - отвечала жена нотариуса. Случилось, что у них в доме была только одна кровать (две другие комнаты, как это принято в Париже, не были обставлены), и нотариус, не чувствуя никакого желания лечь в одну кровать с женщиной, которая только сейчас ни с того ни с сего послала его к черту, взял шляпу и палку, накинул короткий плащ, так как ночь была очень ветреная, и в дурном расположении духа зашагал по направлению к Pont Neuf. Кому случалось проходить по Pont Neuf, тот не может не признать, что из всех когда-либо построенных мостов это благороднейший - изящнейший - величественнейший - легчайший - длиннейший и широчайший мост, какой только соединял берег с берегом на поверхности нашего состоящего из суши и воды шара - _Отсюда как будто следует, что автор этого отрывка не был француз_. Тягчайшее обвинение, которое могут возбудить против него богословы и доктора Сорбонны, состоит в том, что если в Париже или возле Парижа найдется хотя бы горсточка ветра, то его клянут там кощунственней, чем на каком-либо другом открытом месте во всем городе, - и клянут совершенно правильно и основательно, Messieurs; - ведь он бросается на вас, не крикнув предварительно garde d'eau {Берегись воды (франц.).}, и такими непредвиденными порывами, что среди немногих пешеходов, вступающих на него со шляпой на голове, не сыщется и одного на пятьдесят, который не рисковал бы двумя с половиной ливрами, составляющими красную цену шляпы. Бедный нотариус инстинктивно прижал ее сбоку палкой, как раз когда проходил мимо часового; однако, поднимая палку, он зацепил концом ее за позумент на шляпе часового и перекинул ее через перила моста прямо в Сену - - _Плох тот ветер_, - сказал поймавший ее лодочник, - _что никому добра не надует_. Часовой-гасконец мигом подкрутил усы и навел свою аркебузу. В те дни из аркебуз стреляли при помощи фитилей; тут случилось, что у одной старухи на конце моста задуло бумажный фонарь, и она заняла у часового фитиль, чтобы его засветить, - это дало время остынуть крови гасконца и позволило ему обратить происшествие в свою пользу. - _Плох тот ветер_, - сказал он, срывая с нотариуса касторовую шляпу и узаконивая ее присвоение пословицей лодочника. Бедный нотариус перешел мост и направился по улице Дофина в Сен-Жерменское предместье, изливая по дороге такие жалобы: - Незадачливый я человек! - говорил нотариус, - всю свою жизнь быть игрушкой ураганов - родиться для того, чтобы везде, где бы я ни появился, против меня и моей профессии поднималась буря ругани, - быть вынужденным громами церкви к браку с женщиной-вихрем - быть выгнанным из собственного дома семейными ветрами и лишиться касторовой шляпы от порыва ветров мостовых - находиться с непокрытой головой в ненастную ночь, в полной зависимости от игры случайности - где приклоню я главу мою? - Несчастный человек! Какой же ветер из обозначенных на тридцати двух румбах компаса навеет тебе наконец что-нибудь хорошее, как прочим твоим ближним? Когда нотариус, жалуясь таким образом на свою судьбу, проходил мимо одного темного переулка, чей-то голос подозвал девушку и велел ей бежать за ближайшим нотариусом - и так как наш нотариус был ближайший, то, воспользовавшись своим положением, он отправился по переулку к дверям, и его ввели через старомодную приемную в большую комнату без всякого убранства, кроме длинной боевой пики - нагрудных лат - старого заржавленного меча и перевязи, висевших на стене на равных расстояниях друг от друга. Пожилой человек, который когда-то был дворянином и, если упадок благосостояния не сопровождается порчей крови, оставался им и по сие время, лежал в постели, подперев голову рукой; к постели придвинут был столик с горящей свечой, а возле столика стоял стул - нотариус сел на него и, достав из кармана чернильницу и несколько листов бумаги, положил их перед собой, после чего обмакнул перо в чернила, прислонился грудью к столу и все приготовил, чтобы составить последнюю волю и завещание пригласившего его дворянина. - Увы! Господин нотариус, - сказал дворянин, немного приподнявшись на постели, - я не могу завещать ничего, что покрыло хотя бы издержки по составлению завещания, за исключением истории моей жизни, которую непременно должен оставить в наследство миру, иначе я не в состоянии буду спокойно умереть; доходы от нее я завещаю вам в награду за взятый на себя труд записать ее - это такая необыкновенная история, что ее обязательно должен прочитать весь человеческий род: - она принесет богатство вашему дому - нотариус обмакнул перо в чернильницу. - Всемогущий распорядитель всей моей жизни! - сказал старый дворянин, с горячим убеждением возведя взор и подняв руки к небу, - ты, чья рука привела меня по такому лабиринту извилистых переходов на это безрадостное поприще, приди на помощь слабеющей памяти убитого горем немощного старика - да направляет языком моим дух извечной твоей правды, чтоб этот незнакомец запечатлел на бумаге лишь то, что написано в _Книге_, согласно показаниям которой, - сказал он, стиснув руки, - я буду осужден или оправдан! - Нотариус держал кончик пера между свечой и своими глазами - - История эта, господин нотариус, - сказал дворянин, - окажет живое действие на чувство каждого - она убьет мягкосердечного и пробудит сострадание в сердце самой жестокости - - Нотариус горел желанием начать, и в третий раз погрузил перо в чернильницу - тогда старый дворянин, повернувшись к нотариусу, начал диктовать свою историю следующим образом - - А где же остальное, Ла Флер? - спросил я, так как слуга мой в эту минуту вошел в комнату. ^TОТРЫВОК И БУКЕТ^U ^TПАРИЖ^U Когда Ла Флер подошел ближе к столу и я ему растолковал, чего мне не хватает, он мне сказал, что было еще только два таких листа, но он завернул в них, чтобы цветы крепче держались, букет, который преподнес своей demoiselle на _бульварах_. - Так, пожалуйста, Ла Флер, - сказал я, - ступай к ней сейчас же в дом графа де Б*** и _посмотри, нельзя ли раздобыть эти листы_. - Разумеется, можно, - сказал Ла Флер - и выбежал вон. Через самое короткое время бедняга прибежал обратно, совсем запыхавшись, с выражением более глубокого разочарования на лице, чем то, что могло быть вызвано непоправимой утратой отрывка - Juste ciel! {Праведное небо! (франц.).} Не прошло и двух минут после того, как бедняга самым нежным образом с ней распростился, - неверная его возлюбленная отдала его gage d'amour {Залог любви (франц.).} одному из лакеев графа - лакей отдал молоденькой швее, - а швея скрипачу с моим отрывком, в который он был завернут. - Неудачи наши переплелись между собой - я вздохнул - и вздох Ла Флера эхом раздался в моих ушах - - Какое вероломство! - воскликнул Ла Флер. - Какое несчастье! - сказал я - - Я бы не сокрушался, мосье, - проговорил Ла Флер, - если бы она его потеряла. - Я тоже, Ла Флер, - сказал я, - если бы я его нашел. Нашел я его или нет, это будет видно дальше. ^TАКТ МИЛОСЕРДИЯ^U ^TПАРИЖ^U Человек, который гнушается или боится заходить в темные закоулки, может обладать превосходнейшими качествами и быть способным к сотне вещей; но из него никогда не получится хорошего чувствительного путешественника. Я не придаю большого значения многому из того, что вижу среди бела дня на больших открытых улицах. - Природа стыдлива и не любит играть перед зрителями; но в укромном уголке вы иногда увидите исполненную ею отдельную коротенькую сцену, стоящую всех sentiments дюжины французских пьес, взятых вместе, - хотя они _безусловно_ изящны; - и каждый раз, когда мне предстоит более торжественное выступление, чем обыкновенно, я не задумываясь беру из них тему для моей проповеди, ведь они годятся для проповедника не хуже, чем для героя - а что касается текста, то - "Каппадокия, Понт и Азия, Фригия и Памфилия" - подойдет к ней с таким же успехом, как и всякий другой текст из Библии. Есть длинный темный проход, ведущий от Opera comique в одну узкую улицу; им пользуются немногие посетители театра, терпеливо дожидающиеся fiacre'a {Извозчичья карета. - Л. Стерн.} или желающие спокойно пойти пешком по окончании оперы. Ближайший к театру конец этого прохода освещается тоненькой свечкой, но свет ее пропадает еще раньше, чем вы прошли половину пути, а возле дверей свеча служит скорее для украшения, чем для практического применения: вам она представляется неподвижной звездой самой последней величины; она горит - но, насколько нам известно, миру от нее мало пользы. Возвращаясь домой по этому проходу, я различил в пяти или шести шагах от дверей двух дам, стоявших рука об руку спиной к стене, должно быть, в ожидании фиакра, - так как они были ближе к дверям, то я решил, что им принадлежит право первенства, и, потихоньку подойдя на расстояние ярда или немного более, стал спокойно ждать - благодаря черному костюму я был почти незаметен в т