его: "Разрыв камня с душою Кано, вызывающий смерть последнего, и
разрыв сердца у Изольды над трупом Тристана, это две крайние точки, между
которыми лежит все развитие легенды" {А. Смирнов. Указ. соч., стр. 60.}.
Символика камня и заключенной в него души прозрачна и красноречива. Ее
параллелизм определенному мотиву нашей легенды несомненен. Но вряд ли между
ними протянулась генетическая прямая.
Вместе с тем, если вернуться к саге в целом, то нельзя не заметить, что
ее сближает с легендой о Тристане не только параллелизм мотивов. Существенно
отметить и совпадение имен персонажей: Маркан - это уменьшительное от Марка.
Важна также локализация событий: действие разворачивается между Шотландией и
Ирландией, причем Кано оказывается шотландцем, а Кред - ирландкой, совсем
как Тристан (если принять, что Леонуа - это Лотиан) и Изольда.
Далекие параллели нашей легенды, такие, как древнерусская "Повесть о
Петре и Февронии Муромских" или персидская поэма "Вис и Рамин" говорят лишь
о сходности путей художественного сознания - в сходных, конечно,
историко-культурных условиях. Ни о чем другом эти параллели не говорят. По
этому поводу с исчерпывающей убедительностью высказался В. М. Жирмунский,
писавший, что "даже очень близкое сюжетное сходство, при отсутствии
убедительных указаний на наличие прямых или косвенных культурных связей и
взаимодействий, должно рассматриваться как результат историко-типологических
схождений под влиянием общих социально-исторических и
художественно-психологических предпосылок" {В. Жирмунский. Народный
героический эпос, стр. 63.}.
Сложнее вопрос о кельтских параллелях. Родство мотивов подкрепляется
здесь сходностью географической обстановки и совпадением отдельных
(вообще-то крайне редких) имен. З. Эйснер {S. Eisner. The Tristan legend, p.
104-105.} предложил следующую схему совпадений, сопоставив легенду (ТИ) с
сагами "Преследование Диармайда и Грайне" (ДГ), "Повесть о Байле Доброй
Славы" (БДС), "Повесть о Кано, сыне Гартиана" (К), "Повесть о Требланн,
дочери Фройха" (Т), "Повесть о Лиадан" (Л), "Повесть о Бекфоле" (Б), и
"Изгнание сыновей Уснеха" (ИСУ):
3. ИСТОЧНИКИ
Изучение источников нашей легенды может идти двумя путями, вернее,
включать два основных направления поисков. Во-первых, следует выяснить,
каков исторический фон легенды, что предполагает изучение отразившихся в
легенде общественных отношений, отзвуков реальных событий или исторических
персонажей, в трансформированном виде вошедших в повесть, наконец, ее
географии. В своей совокупности это, в той или иной мере, конечно, даст
ответ на вопрос о том, где и когда наша легенда могла зародиться. Во-вторых,
следует сопоставить мотивы легенды и ее сюжетную канву с рядом параллельных
произведений, у которых с нашей легендой могут быть те или иные генетические
связи. Все это в целом позволит с той или иной приблизительностью
реконструировать первоначальный вариант легенды, то есть ее прототип.
Следует заметить, что эта методология принципиально отличается от
приемов Ж. Бедье при его реконструкции прототипа нашей легенды {См.: J.
Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, v. II. Paris, 1905.}. Ж. Бедье
использовал исключительно французские тексты или же восходящие к ним -
немецкие, английские, скандинавские, итальянские. Он признавал кельтские (и
пиктские) источники легенды, но в своих реконструкциях не шел столь далеко.
Он позволил себе реконструировать лишь французский прототип. Впрочем, ряд
важных текстов был ему еще неизвестен.
В настоящее время большинство исследователей пришло к выводу, что
какие-то очень отдаленные корни легенды о Тристане уходят в Шотландию,
частично заселенную пиктами. На это указывает изучение валлийских текстов,
сохранивших в отрывочной форме фрагменты нашей легенды, точнее же говоря -
свидетельство о ее существовании. Речь идет прежде всего о так называемых
валлийских "Триадах" {"Trioedd Ynys Prydein. The Triads of Britain", ed. by
R. Bromwich. Cardiff, 1961.}, созданных в XI-XII вв. (по некоторым данным -
в XIII в.). В самой суммарной форме они передавали бытовавшие в валлийской
среде старые легенды и мифы о местных королях и героях. Среди обширнейшей
"артуровской" номенклатуры мы встречаем в "Триадах" упоминания и персонажей
нашей легенды. Герой ее называется то Друстаном (или Дрестаном), то
Тристаном. Подобная вариативность указывает, как представляется, на свежесть
и подвижность бытования легенды в среде населения Уэльса и Корнуэльса, на ее
движение с Севера на Юг. Тристан - Друстан здесь постоянно называется сыном
короля Таллуха. Оглушение типично при переходе от северных кельтских
диалектов к южным (ср. Дрестан - Тристан), поэтому вполне закономерно искать
другой вариант имени отца нашего героя. Как было установлено,
северокельтским аналогом Таллуха был Талорк {См.: S. Eisner. The Tristan
legend, p. 47; Ср.: J. Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, v. II, p.
105-108; J. Loth. Les noms de Tristan et Iseut. - "Revue celtique", XXXII,
1911, p. 407-411.}.
Исторических персонажей с именами Друстан (или Друст) и Талорк в
анналах кельтской Британии немало. Так, в одной из хроник упоминается
пиктский король Друст, сын Талорка, умерший в 780 г. Но здесь не сказано,
что Талорк был королем (как об этом постоянно говорится во всех редакциях
нашей легенды). Да этого и не могло быть: в пиктском обществе с его выборной
королевской властью сын короля, как правило, не мог занять трон отца.
"Подходящий" король Талорк отыскивается в VI в. Он был сыном некоего
Муйрхолаха и правил в течение одиннадцати лет {См.: Н. М. Chadwlck. Early
Scotland. Cambridge, 1949, p. 13.}. З. Эйснер и предлагает этого пиктского
царька в прототипы отца нашего героя {S. Eisner, The Tristan legend, р.
54.}.
(Заметим в скобках, что в упомянутой выше ирландской саге "Сватовство к
Эмер" некий Друст, сын Серба, может рассматриваться как один из самых ранних
исторических пиктских "Тристанов". В V в. зафиксирован Друст, сын Ирба; в
латинской грамоте, где мы встречаем его имя, оно изображено так:
"Drustfiliusirb" что могло при ошибочном чтении и дать Друста, сына Серба.
Впрочем, этот Друст не мог быть прототипом нашего персонажа, ибо, как уже
говорилось, им был другой носитель этого имени, хотя было бы заманчиво
увидеть здесь некоторое перемещение функций: герой легенды передал ряд
связанных с ним сюжетных мотивов Кухулину, а имя - спутнику легендарного
ирландского героя.)
Итак, анализ пиктских хроник и лингвистические данные, а также изучение
"Триад" и валлийской "Истории Тристана" (видимо, фрагмента) указывает на VI
в. как на то время, когда жили прототипы героев нашей легенды, видимо,
чем-то прославившиеся и оказавшие тем самым воздействие на ее сложение.
Это столетие было очень важным в истории Северной Британии. Здесь
заметно усилилось ирландское влияние, принесшее с собой зачатки латинской
образованности. В 563 г. ирландский ученый монах Колумба (521-597) отплыл с
двенадцатью учениками в Шотландию. На одном из прибрежных островков (Айона)
он построил церковь и заложил монастырь. Постепенно проповедь Колумбы
распространилась на западную Шотландию, землю пиктов. Христианизация здесь,
как и во многих других странах Северной Европы, была исключительно мирной;
новая религия довольно органично вошла в сознание местного населения,
потеснив старые верования, но не уничтожив их. Шотландское христианство было
очень похоже на ирландское, что вполне закономерно. Как и в Ирландии,
главными церковными центрами Шотландии стали не епископства (то есть
города), а монастыри. Их зависимость от светской власти была минимальной.
Известная политическая стабилизация, отсутствие опустошительных вражеских
набегов, свободный контакт с соседями способствовали если не развитию и
распространению образованности, то, по крайней мере, ее сохранению. Конечно,
образованность эту не следует преувеличивать и полагать, что в монастырской
среде были хорошо известны древнеримская и, тем более, древнегреческая (в
латинской передаче) литература. Однако полностью отрицать возможность
знакомства с нею ирландских и шотландских монахов вряд ли правомерно.
Сошлемся хотя бы на такой общеизвестный факт, как призвание Карлом Великим к
своему двору ученых монахов как раз из Ирландии. Именно ирландские книгочии
сделали возможным функционирование придворной академии Карла и вообще так
называемое "Каролингское Возрождение".
Помимо монастырей, возвышавшихся в Ирландии и Шотландии среди лесов и
скалистых предгорий, христианство приняло там еще одну специфическую форму.
Речь идет об отшельничестве, столь угодном людям, склонным к одинокой
медитации, созерцательной жизни, близости к природе. Это объясняет
своеобразный характер кельтского искусства и литературы с их внимательным
отношением к окружающему человека миру живых существ и растений. В легенде о
Тристане, несмотря на поздние ее обработки, этот интерес сохранился.
Достаточно сослаться на собачку Тристана, столь поэтически описанную,
например, Берулем, или на присутствующий во всех манифестациях легенды
символический образ нерасторжимо сплетенных древесных крон. Следует
заметить, что в куртуазном романе (скажем, у Кретьена де Труа) природа
значительно более "равнодушна"; если угодно, она более литературна
(достаточно вспомнить льва Ивейна, которого вряд ли можно было встретить в
лесах Северной Франции).
Сохранила наша легенда и еще одну примету седой старины. В ней явно
просматриваются следы матриархата. Действительно, король Марк выбирает себе
в наследники именно Тристана, племянника по женской линии (можно
предположить, что отталкивающий Андрет - это племянник не со стороны сестры,
а со стороны брата). Но важнее другое указание. Это мотив "сопротивляющегося
любовника", которых мы встречали во всех почти рассмотренных нами ирландских
сагах. Тристан нашей легенды "сопротивляется" по меньшей мере дважды: без
любовного напитка он не разделил бы ложа Изольды, женившись на второй
Изольде, он не прикасается к ней. Вообще, как уже отмечалось, героиня нашей
легенды (как и ее ирландских параллелей) значительно более инициативна,
предприимчива, омела, чем герой.
На северное происхождение легенды указывает не только имя Тристана, но
и имена ряда других персонажей (Бранжьена, Урган и т. Д.)Можно предположить,
что и имя героини - бриттского происхождения. Через валлийский дериват
Ессилт оно восходит к гипотетическому дороманскому имени Адсильтия (что
значит "та, на которую взирают" {S. Eisner, The Tristan legend, р. 83.})
Наконец, топонимы Леонуа (Лотиан) и Моруа (Морей) безошибочно указывают
на Шотландию.
Вполне согласуется с нашей легендой и более южная локализация Марка
(вспомним, что в легенде и особенно в ее ирландских параллелях встречается
мотив путешествия с севера на юг). Имя Марк также не раз встречается в
средневековых хрониках. Так, в латинском "Житии Св. Павла Аврелианского" (IX
в.) упоминается некий король Марк, отказавший святому в изготовлении
колокола. В валлийских легендах упоминается король Марк, который правит там,
где "говорят на четырех языках". Этот район известен (на него указал, в
частности, латинский хронист Беда Достопочтенный). Четырехязычие было
возможно в долине Клайда, где соприкасались четыре языковых области -
пиктская, шотландская, бриттская и англская. Заметим, что здесь был особенно
интенсивен культурный обмен и не исключено, что как раз в этой области могла
получить первое литературное воплощение наша легенда. Как полагает З. Эйснер
(и нет оснований с ним не соглашаться), эта первая "Друстансага" возникла не
ранее VII в. в северобританских монастырях, основанных учениками и
единомышленниками Св. Колумбы {S. Eisner. The Tristan legend, p. 139.}.
З. Эйснер суммировал выводы своих многочисленных предшественников о
пиктском происхождении имен, о шотландской топонимике, о приуроченности к VI
в. возможных прототипов легенды о Тристане. Что касается основных мотивов
легенды (бой с драконом, "сопротивление" героя, любовный треугольник, любовь
"до гроба"), то он находит их исключительно среди античных мифов {Там же,
стр. 111.}. Так, он полагает, что характер Тристана, его взаимоотношения с
женой дяди напоминают характер и реакцию Ипполита, как типичного
"сопротивляющегося любовника". Битву Тристана с Морхольтом он считает
реминисценцией поединка Тесея с Минотавром {Там же, стр. 121-125.}.
Изображение смерти Тристана, по мнению исследователя, вобрало в себя
некоторые мотивы смерти Эгея, отца Тесея, и Париса, раненного отравленной
стрелой Филоктета {Там же, стр. 147-151.}. В путешествии Тристана в Ирландию
для того, чтобы его вылечила Изольда, ученый видит отзвук эпизода болезни и
аналогичного путешествия Филоктета. То есть, исследователь считает те
античные параллели нашей легенде, о которых более подробно шла речь выше,
одним из непременных исходных пунктов сложения легенды о Тристане. О
спорности подобной точки зрения мы уже говорили.
З. Эйснер видит три основных источника гипотетической "Друстансаги".
Вернее, здесь надо говорить даже не об "источниках", а об условиях,
способствовавших появлению этого произведения. Во-первых, это монастыри, в
которых поддерживалась устойчивая литературная традиция; во-вторых, это
наличие исторических прототипов; в-третьих, знакомство с рядом
древнегреческих мифов, снабдивших сагу основными сюжетными ходами. При ее
реконструировании З. Эйснер использует изученные им ирландские литературные
памятники, справедливо полагая, что они не предшествуют нашей легенде в ее
первом (по-видимому, валлийском) изводе, а параллельны ей, восходя к
гипотетической "Друстансаге".
Таким образом, исследователь предлагает следующую схему {S. Eisner. The
Tristan legend, p. 112.} (в ее основу положен мотив "сопротивляющегося
любовника"):
{12 Здесь З. Эйснер помещает "источник подгруппы повестей о
"сопротивляющемся любовнике", где герой должен "обращаться в бегство".}
З. Эйснер включил в свою схему несколько произведений, имеющих лишь
отдаленное отношение к нашей легенде. Это, во-первых, ирландская сага "Как
Ронан убил своего сына". Ее сюжет очень напоминает миф об Ипполите: старый
король Лейнстера женится на молодой девушке; королева проникается любовью к
своему пасынку, но, отвергнутая им, оговаривает его перед отцом, в гневе
убивающим сына. Как видим, в отличие от других ирландских саг, в которых
присутствует мотив "сопротивляющегося любовника", герой этой саги не идет в
конце концов навстречу желаниям мачехи. Если исследователь не настаивает на
возможности влияния саги "Как Ронан убил своего сына" на сложение нашей
легенды, то он иначе решает вопрос относительно другого произведения
древности - египетской повести "Два брата", возникшей, по-видимому, во
времена фараона Сети II. Проникновение этого сюжета в средневековую Ирландию
он считает возможным благодаря связям, существовавшим между коптскими и
ирландскими церковными центрами {S. Eisner. The Tristan legend, p. 110.}.
Однако нам представляется, что это сближение сюжетов по меньшей мере
натянуто. Главное же, стремление везде отыскать конкретный и
непосредственный источник того или иного сюжета по существу отрицает
самостоятельность литературного развития.
Итак, З. Эйснер в своей реконструкции "Друстансаги" постарался
использовать по возможности все мотивы и элементы сюжета, встречающиеся в
мифах, легендах и литературных произведениях, включенных им в свою схему. То
есть, он идет, если это нужно, и вспять: не только, скажем, от библейской
легенды об Иосифе и жене Пентефрия (Бытие, гл. 39, 7-20), возможно,
повлиявшей на "Друстансагу", но и, например, от испытавшей ее воздействие
"Повести о Байле Доброй Славы". Мотивы ирландских и валлийских легенд
получают у него пиктско-шотландское оформление. Так, дядя и отец героя
называются в "Друстансаге" соответственно не Марк и Таллух, а Марх (или
Кинварх) и Талорк и т. д.
Содержание "Друстансаги", согласно З. Эйснеру {S. Eisner. The Tristan
legend, p. 161-167.}, сводится к следующему (опускаем подробности и элементы
стилизации).
В древние времена жил в Стретклайде король Марх или Кинварх, сын
Мерхауна. Он обещал свою сестру в жены королю северных пиктов Талорку, сыну
Муйрхалаха. От этого брака родился ребенок, названный Друстаном. Когда
Друстан вырос, он стал знаменитым охотником и музыкантом. Воинскую выучку
Друстан получил при дворе дяди; здесь он подружился с Каем Рослым,
соратником Артура, и с Бедуиром. Выучился также Друстан четырем языкам -
бриттскому, которому обучила его мать, ирландскому, которому обучили его
монахи, англскому, которому он выучился во время скитаний, и пиктскому,
языку его отца. О дяде Друстана рассказывали всякие занятные истории;
говорили, например, что однажды он отказался дать колокол одному святому
человеку; говорили также, что у него лошадиные уши. Скоро Друстан
прославился как воин и стал любимцем Марха; он победил двух противников дяди
- захватчика Морганта и великана Ургена, и слава юноши разнеслась далеко.
Король Кулфануйд и дочь его Ессилт прознали про подвиги Друстана, и Ессилт,
не без помощи магии, задумала завести с юношей любовь; причем, полюбила она
его, никогда его не видав. Оба короля не жили в то время в мире и согласии.
Король Марх платил Кулфануйду ежегодную дань, отсылая к нему самых красивых
молодых людей своего королевства. За данью обычно приезжал богатырь
Морхольт, брат королевы, жены Кулфануйда. Ессилт ненавидела злобного
Морхольта, но скрывала это. Друстан долго и упорно упрашивал Марха включить
и его в число молодых юношей и девушек, что должны были уплыть с Морхольтом,
приехавшим за данью. Наконец Марх согласился, Друстан отправился в плен, но
в королевстве Кулфануйда никто об этом не знал. И вот один из пленников
Морхольта вызывает его на поединок. Морхольта рассмешил этот вызов, и
богатырь отправился с этим смельчаком на пустынный остров, чтобы его
проучить. Каждый из них приплыл на остров в отдельной лодке, и Друстан
столкнул свою в море, ибо лишь один из противников должен был вернуться
назад. В страшном поединке Друстан поразил Морхольта, но и сам был тяжело
ранен. Но, несмотря на это, он вернулся на берег. Никто не верит, что
Морхольта смог победить один человек. Все приветствуют неизвестного героя и
ищут для него врачевателя. А лучшим врачевателем была принцесса Ессилт,
обученная этому искусству своей матерью. Ессилт приготовила герою целебную
ванну, и пока он мылся, стала рассматривать его оружие. И тут она поняла,
что это прославленный воин, о котором она много слышала и о любви которого
мечтала. Но Друстан не обратил на девушку никакого внимания; он
договаривается с королем Кулфануйдом, что отныне тот не будет больше
требовать дани от короля Марха, и отплывает с выпущенными на свободу юношами
и девушками домой в Стретклайд. С этих пор Марх еще больше полюбил Друстана,
и придворные начали опасаться, что король сделает племянника своим
наследником. Они стали уговаривать короля жениться и родить сына. Марх
соглашается, и в этот момент ласточка влетает в открытое окно замка и
приносит золотой волос дивной красоты. Марх объявляет, что женится только на
красавице, которой принадлежит этот волосок. Придворные предлагают послать
на поиски Друстана, Марх противится, но смелый юноша уговаривает дядю
отпустить его. Он знает, что этот волос принадлежит принцессе Ессилт.
Друстан вновь пересекает море. Высадившись на берегу, он узнает, что страну
опустошает страшный дракон, пожирающий молодых людей. Никто не решается с
ним сразиться, и король Кулфануйд обещает руку своей дочери и половину
королевства тому смельчаку, кто поразит чудовище. Друстан решает сразиться с
драконом и направляется к его логову. Юноша бьется с ним тем самым мечам,
что дала ему Ессилт. Герой побеждает дракона, отрубает ему голову и отрезает
язык. Утомленный боем, он засыпает под холмом. Один придворный короля
находит поверженного дракона, притаскивает его голову во дворец и объявляет,
что это он убил чудовище. Он очень хочет жениться на принцессе Ессилт. Среди
всеобщей радости начинаются приготовления к свадьбе, и когда появившийся
Друстан говорит, что это он победил дракона, ему верит одна Ессилт. Тогда
Друстан показывает язык чудовища, и все понимают, что он говорит правду.
Принцесса достается ему. Но Друстан отказывается от половины королевства и
заявляет, что завоевал невесту для своего дяди короля Марха, сына Мерхауна.
Все подтверждают, что принесенный ласточкой золотой волос - действительно с
головы Ессилт. Друстан должен отвезти девушку к Марху. Ессилт признается
своей служанке Голуг Хафдид, что она очень рада предстоящему путешествию со
смелым юношей. Они выезжают, и молодая принцесса старается внушить Друстану
такую же любовь, какой пылает и сама. Но герой хранит верность дяде, и по
ночам кладет между собой и Ессилт свой верный меч. Но когда они
переправлялись однажды через глубокий и бурный ручей, девушка громко
рассмеялась. Она объяснила, что вода забрызгала ей ноги выше колен и что эта
вода "смелее, чем Друстан". Эти слова уязвили юношу и он перестал
сопротивляться; в этот день молодые люди стали любовниками. Но чтобы скрыть
это от короля Марха, Ессилт решает, что в первую брачную ночь со старым
королем возляжет не она сама, а ее служанка Голуг Хафдид. И после пышной
свадьбы, в ночной темноте король Марх не заметил подмены. Но Ессилт решает
убить служанку, боясь, что та выдаст правду. Голуг Хафдид ведут в лес, чтобы
убить, но она уговаривает ведущих ее даровать ей жизнь, а вместо нее убить
свинью, измазать ее кровью мечи и показать их Ессилт. Так и делают, но
Ессилт начинает горько оплакивать свою верную служанку и тогда Голуг Хафдид,
к великой радости молодой королевы, возвращается. У Друстана тоже есть
верный друг, это Кай, соратник Артура и Бедуира. И этот Кай, и Голуг Хафдид
не только знают все секреты любовников, но и любят друг друга. Но как ни
хранят молодые люди свои секреты, через какое-то время все узнается. Первыми
узнают враги Друстана из числа придворных Марха, последним - сам король.
Придворные уговаривают Марха изгнать Друстана и Ессилт. Любовники скрываются
в лесу Морруа, на самом дальне>м конце пиктских земель. Вообще Друстан
чувствует себя лучше в лесу, чем при дворе. Но через некоторое время Марх
начинает скучать без жены и зовет молодых людей назад. Они возвращаются. Но,
подстрекаемый придворными и терзаемый подозрениями, он приказывает Друстану
покинуть двор. Юноша долго прощается с любимой. Они договариваются, что если
когда-нибудь он заболеет и ему потребуется ее помощь, он пошлет за ней и она
приедет, куда он только пожелает. Друстан уезжает, переплывает море и
поступает на службу к какому-то королю, вероятно, в Ирландии. В одной из
битв, как всегда став победителем, он получает страшную рану отравленным
оружием. Болезнь его делается все более опасной, и его помещают в одинокую
хижину. Одна Ессилт может вылечить его, и Друстан посылает за ней. Королева
рассказывает Марху, в каком положении находится его племянник. Король
объявляет, что сам отправится в плавание и привезет больного юношу. Они
договариваются, что если Друстан перенесет путешествие, то Марх приплывет
под белым парусом, если же нет, - то под черным. Ессилт обещает ждать
прибытия корабля на берегу. Ее наблюдательный пункт будет на вершине скалы.
Марх знает, что если он вернется под черным парусом, королева от горя
бросится с утеса. Король находит больного Друстана и берет его на корабль.
Но возвращается он под черным парусом, хотя юноша и перенес путешествие.
Ессилт, увидев этот парус, как и предполагал король, бросается с утеса вниз
головой и разбивается о скалы. Когда корабль пристает к берегу, Ессилт уже
мертва, и некому теперь вылечить Друстана. Он тоже умирает, и король Марх
хоронит любовников одного подле другого. Из могилы Ессилт вырастает розовый
куст, а из могилы Друстана - виноградная лоза. Они соединяются между собой,
и никто не может их отделить друг от друга.
Известный кельтолог Джеймс Карней предлагает несколько иной вариант
"примитивного Тристана" {J. P. Carney. Studies in Irish Literature and
History. Dublin, 1955, p. 201-202.}. Здесь многие красочные подробности,
приводимые З. Эйснером, отсутствуют. Содержание этого "Прототристана"
таково.
У старого короля Марка молодая и красивая жена Изольда. Она влюбляется
в приближенного Марка, юношу Тристана. Но тот сопротивляется этой любви.
Тогда она прибегает к заклинаниям или волшебному напитку и принуждает
молодого человека бежать с ней в лес. Там они ведут суровую и трудную жизнь,
но Тристан не прикасается к своей возлюбленной; по ночам он кладет между
ними обнаженный меч. Однажды, блуждая по лесу и переправляясь через ручей,
Изольда говорит о "смелой воде", обрызгавшей ее ноги выше колен. Эти слова
заставляют Тристана предаться любви. Марк продолжает разыскивать любовников.
Отшельник Огрин убеждает короля в их невиновности и уговаривает его простить
их. Изольда возвращается ко двору. Тристан же изгнан, но молодые люди
продолжают постоянно встречаться и обманывать короля. После целой серии
хитростей и ухищрений они все-таки пойманы, и юноша отправлен в изгнание за
море. Перед расставанием Изольда обещает Тристану прийти ему на помощь по
первому его зову. За морем герой участвует во многих битвах; в одной из них
он опасно ранен и отправляется в плавание ко двору Марка, чтобы Изольда его
вылечила. По-видимому, до этого Тристан предупреждает возлюбленную письмом,
о котором как-то проведал старый король. Марк ждет на берегу и сообщает
Изольде, что приближается корабль под черными парусами. Та в горе бросается
со скалы, а прибывший Тристан умирает, как от своих ран, так и из-за смерти
любимой. Их хоронят рядом, и выросшие на их могилах розовый куст и
виноградная лоза сплетают свои ветви.
В чем эти два варианта островного "прототипа" отличаются друг от друга?
В различной трактовке взаимоотношений Марка и Тристана (а это, как мы
помним, - один из кардинальных вопросов нашей легенды), в отсутствии или
наличии эпизодов битвы с драконом и с Морхольтом, в иной интерпретации
отношений Марка и Изольды (у Д. Карнея она уже жена короля, когда возникает
ее любовь к юноше, у З. Эйснера эта любовь зарождается до того, как она
становится женою Марка). Эти две реконструкции согласны, однако, в главном.
Можно выделить по крайней мере три основных пункта, которые отличают
"островной" вариант легенды от ее континентальных манифестаций. Это,
во-первых, безусловная инициатива Изольды в ее отношениях с Тристаном,
воздержание юноши, упреки "смелой водой". Во-вторых, это отсутствие "второй"
Изольды. В-третьих, последовательность смерти любовников: Изольда умирает
здесь первой, обманутая Марком, и плывет на корабле не Изольда, а Тристан.
То, что эти три специфических особенности нашей легенды в ее "островной"
форме действительно присутствовали в гипотетическом "прототипе",
подтверждается и сохранившимися фрагментами валлийских текстов, донесшими до
нас вариант легенды, как ее рассказывали средневековые барды Уэльса.
Но здесь мы переходим от источников легенды о Тристане и Изольде и от
гипотетических реконструкций к длинной череде ее литературных воплощений.
4. ЭВОЛЮЦИЯ
Итак, первый этап эволюции нашей легенды - валлийский. Отдельные мотивы
легенды, закрепленные затем в письменных памятниках, долгое время бытовали
лишь в устной передаче. В устной, ибо у кельтов довольно долго существовал
запрет на запись легенд и мифов. Поэтому от валлийских памятников до нас
дошли лишь фрагменты. Континентальные тексты также сохранились далеко не
полностью. И тут есть значительные утраты. О них мы скажем ниже. Эволюция
нашей легенды, особенно на континенте, была уже не раз подробнейшим образом
изучена {Литература, посвященная этому вопросу, огромна. Укажем здесь лишь
основные труды: W. Colther. Tristan und Isolde in den Dichtungen des
Mittelalters und der neuen Zeit. Leipzig, 1907; J. Kelemina. Geschichte der
Tristan-Sage nach den Dichtungen des Mittelalters. Wien, 1923; B. Mergell.
Tristan und Isolde. Ursprung und Entwicklung der Tristansage des
Mittelalters. Mainz, 1949.}. Поэтому дадим по возможности ее самую суммарную
оценку.
Относящиеся к XII или XIII вв. валлийские "Триады" зафиксировали в
очень сжатой форме те предания и мифы, которые на протяжении многих веков
эволюционировали в устной традиции. Частое упоминание в "Триадах" героев
легенды о Тристане и Изольде говорит с неопровержимостью о ее прочном
укоренении в валлийском фольклоре, но из-за своей крайней отрывочности,
фрагментарности этот текст не позволяет судить о структурных компонентах
сказания на его наиболее ранней стадии. Из "Триад" мы узнаем лишь, что
Тристан (Дрестан) был великим воителем, побеждающим всех противников, с кем
ему приходилось сразиться. В одном из фрагментов он назван "сыном" Марка,
причем, это можно рассматривать и как ошибку, и как указание на духовное
родство героев: Марк оказывается "названным" отцом юноши. Наиболее подробно
разработан в "Триадах" чуждый нашей легенде мотив Тристана-свинопаса.
Думается, это указывает на древность валлийских легенд: мотив присмотра за
скотом, его похищения и т. д. встречается довольно часто и в ирландских
сагах (ср. "Повесть о свинье Мак-Дато" {См.: "Ирландские саги". Л.-М., 1933,
стр. 83-94.}). Но главная тема легенды - любовь героя к жене дяди - в
"Триадах" проведена последовательно и уверенно. Это говорит о том, что такая
любовь изначально была основой нашего сюжета.
Это подтверждается и другим валлийским текстом - "Повестью о Тристане"
{См. о ней: J. Loth. Contribution a l'etude des Romans de la Table Ronde.
VIII. Ystoria Trystan et la question des archetypes. - "Revue celtique",
XXXIV, 1913, p. 365-387; J. Williams. Lectures on early welsh poetry.
Dublin, 1970, p. 18-19.}. И здесь перед нами фрагмент несохранившегося
целого. Кроме того, в тексте, возможно, есть лакуны. Важно отметить, что эта
"Повесть о Тристане" не зависима, как полагают ученые {"Revue celtique",
XXXIV, 1913, p. 377.}, ни от французских версий легенды, ни от
гипотетической кельтской "Друстансаги". Тем не менее, основной мотив
сказания в "Повести" сохранен. В дошедшем до нас отрывке перед нами -
важнейший эпизод легенды: бегство любовников в лес, где им приходится жить в
простом шалаше. Но разрешение эпизода совсем иное, чем в популярных версиях.
Король Артур и рыцарь Гвальхмейн (Говен) вмешиваются в конфликт дяди и
племянника, пытаясь их примирить {Отметим, что в романе Эйльхарта Ровен
также играет значительную роль, становясь близким другом героя.}, но Тристан
сначала с оружием в руках отстаивает возлюбленную. Но затем все приходят к
мирному соглашению: один из претендентов будет владеть Изольдой все то
время, что деревья покрыты листвой, другой - остальную часть года. Марк
выбирает второе. Но Изольда указывает на породы деревьев, которые никогда не
сбрасывают листвы. Тем самым она будет принадлежать любимому всегда.
Не будем касаться приводимого нами в "Текстах" короткого стихотворного
фрагмента, разрабатывающего побочный эпизод взаимоотношений Бранжьены и
Каэрдина. Он слишком отрывочен и темен для понимания, чтобы судить о
когда-то существовавшем целом. Заметим лишь, что он свидетельствует о
популярности легенды в валлийской среде.
Между валлийскими текстами и первыми французскими памятниками,
посвященными легенде, - пустота, провал. Можно лишь гадать, какими путями
легенда из Корнуэльса шагнула на континент. Точная дата этой трансплантации
также не ясна. Топонимический и ономастический анализ, проведенный Ж. Бедье
{J. Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, v. II. Paris, 1905, p.
118-124.}, выявил по крайней мере пять пластов, отложившихся в легенде:
артуровский и во многом уже интернациональный, общекельтский (армориканский
или кимрский), англский, бретонский, французский. Ж. Бедье считал, что
первыми перелагателями легенды были бретонские жонглеры, среди которых был
широко распространен билингвизм. Ж. Бедье относил первые французские
фиксации легенды к таким областям Бретани, как Доль, Сен-Мало, Сен-Бриенк и
т. д. В замках англо-нормандских баронов по обе стороны пролива легенда о
Тристане и Изольде могла находить внимательных слушателей, которых не
смущали ни кельтские мотивы сказания, ни постепенно проникающий в него
французский элемент. Таким образом, легенда путешествовала. Это несомненно.
Вызывали споры несколько обстоятельств, в частности, где и кем легенда была
впервые обработана на континенте. Спорным, например, является существование
некоего Брери, на которого ссылается Тома. Ему подыскивали реальные
исторические эквиваленты. В документах эпохи упоминается некий Bledhericus
famosus ille fabulator. Его отождествляли с Бледри ап Кадифор {M. Williams.
More about Bleedri. - "Etudes celtiques", II, 1937, p. 219-245.},
рыцарем-поэтом, которых было трудно встретить в англо-нормандской среде, но
которых было немало в аквитанских землях. Произведений его не сохранилось
(если они действительно существовали). Поэтому вопрос о том, был ли этот
некий Брери-Бледри автором первой французской версии легенды о Тристане,
остается открытым. Точнее, он попросту неразрешим. Однако мы можем условно
говорить о "стадии Брери", когда в легенду были внесены существенные
изменения. Во-первых, легенда прочно вплелась в артуровский цикл (в
валлийской "Повести о Тристане" это могло быть поздней интерполяцией):
король Артур становится верховным судьей в конфликте Тристана и Марка.
Во-вторых, на этой стадии появилась вторая Изольда, и Тристан стал
"сопротивляющимся любовником" по отношению к ней. Вместе с мотивом женитьбы
Тристана в легенду был привнесен тот авантюрный элемент (серия рыцарских
подвигов, слабо связанных с основным стержневым сюжетом), который
возобладает в поздних прозаических версиях, когда трагический любовный
треугольник (или четырехугольник) окажется совершенно затушеванным цепью
рыцарских авантюр, в которых будут принимать участие многие рыцари Круглого
Стола.
Спорным остается также и знакомство с нашей легендой в окситанской (т.
е. провансальской) литературной среде. Известный трубадур Серкамон (первая
треть XII в.) упоминает Тристана, и это дало повод предположить
распространенность нашей легенды уже в это время {J. М. Cluzel. Cercamon a
connu Tristan. - "Romania", LXXX, 1959, no 2, p. 275-282.}. М. Дельбуй {M.
Delbouille. Cercamon n'a pas connu Tristan. - "Studi in onore di Angelo
Monteverdi". v. 1. Modena, 1959, p. 198-206.}, напротив, считал, что
Серкамон употреблял имя "Тристан" как этимологически прозрачную кличку
(senhal), не будучи знакомым с сюжетом легенды. Поэтому окситанской стадии
легенды о Тристане и Изольде, о чем писал Р. Беццола {R. Bezzola. Les
origines et la formation de la litterature courtoise en Occident, Troisieme
partie. Paris, 1963, p. 292.}, по-видимому, трудно найти подтверждение.
Родившись на севере, легенда не проделала столь сложного пути через
южнофранцузские земли. Это не исключает знакомства с нею в окружении
Альеноры Аквитанской, при дворе которой (после ее второго брака с Генрихом
II Плантагенетом) соприкасались провансальская и англо-нормандская
литературные традиции. "Второе" поколение трубадуров, например, Бернарт де
Вентадорн, уже хорошо знало содержание легенды, постоянно ссылаясь на
печальную судьбу Тристана и его прекрасной возлюбленной. Важно также
отметить, что при дворе Альеноры весьма в чести были артуровские сюжеты, и
трувер Вас переложил для королевы французскими восьмисложниками латинские
баснословия Гальфрида Монмутского. На литературную фиксацию легенды о
Тристане книга Васа оказала несомненное влияние, не вытеснив, тем не менее,
из сказания содержащихся в нем более ранних элементов.
Если книга Брери и провансальский "Тристан", видимо, не существовали,
то с большей вероятностью можно говорить о произведениях некоего Ла Шьевра и
знаменитого Кретьена де Труа, которые также отдали дань увлечению нашей
легендой. Но их обработки сказания не сохранились (к отношению Кретьена к
легенде мы еще вернемся).
Предполагалось, что первоначально легенда имела хождение в виде
отдельных автономных песен ("лэ"), посвященных тому или иному ее эпизоду, и
песни эти стали затем объединяться в циклы. Подобная гонка зрения, имеющая
под собой некоторое основание (и отразившая в известной мере "теорию
кантилен"), большинством медиевистов в настоящее время не разделяется.
Наличие в сохранившихся памятниках не менее сорока одинаковых мотивов и,
главное, почти идентичная последовательность их с неоспоримой
убедительностью говорит о том, что в основе всех известных нам произведений
лежал один архетип. Если и можно говорить о "стадии лэ", то есть
разрозненных произведений, то между ними и известными нам романами и поэмами
было единое переходное звено. Это мнение было высказано рядом ученых; с
наибольшей убедительностью и наиболее подробно вопрос об архетипе был
рассмотрен Ж. Бедье в его уже не раз упоминавшейся капитальной работе.
Последующие многочисленные исследования {См., например: С. Schoepperle,
Tristan and bolt, A Study of the Sources of the Romance. London, 1913; F.
Ranke Tristan urid Isolde. Munchen, 1925.}, споря кое в чем с Бедье, лишь
уточнили и подтвердили точку зрения французского ученого. Приблизительная
реконструкция этого французского архетипа, проведенная Бедье, также остается
неоспоримой.
Известные коррективы были внесены в истолкование дальнейшей судьбы
легенды при переходе от архетипа к конкретным памятникам. В громоздкую схему
Ж. Бедье ряд уточнений и упрощений был внесен Морисом Дельбуем {M.
Delbouille. Le Premier Roman de Tristan. - "Cahiers de civilisation
medievale", V, 1962, p. 273-286, 419-436.}. Но деление на две версии - так
называемую "простую" ("commune") и "куртуазную" - оставалось непреложным.
Оставалось, хотя ряд памятников не укладывался ни в одну из них, либо в
равной мере тяготея к обеим традициям, либо лишь весьма относительно
примыкая к одной из них. Ж. Ш. Пайен, ранее стоявший на точке зрения Ж.
Бедье, предложил говорить не о двух, а о трех традициях, вокруг которых
группируются те или иные памятники. Одну из них он назвал "эпической",
другую - "лирической", третью - "рыцарской" {"Les Tristan en vers", p.
VII.}. Исключительно верное и удобное решение задачи!
К эпической традиции принадлежит "Тристан" Беруля {См.: A. Varuaro Il
"Roman de Tristan" di Beroul. Torino, 1963.}. Дата его возникновения спорна.
По некоторым данным роман может быть отнесен даже к 1191 г., то есть он
оказывается на несколько десятилетий моложе "Тристана" Тома. Но эти
хронологические неувязки несущественны. Во-первых, перед нами конкретный
текст, конкретная рукопись второй половины XIII в., которая могла включить
ряд более поздних интерполяций, в частности, намек на эпидемию чумы 1191 г.
Во-вторых, как известно, романная традиция не вытеснила эпической: "жесты"
писались и во второй половине XII в. и даже в XIII столетии; эти две
традиции соприкасались, взаимно обогащаясь, но не подменяя одна другую.
Поэтому, возникнув, возможно, позже романа Тома (который датируют периодом
1150-1170 гг.), книга Бер