пусть каждый будет на своем посту. Ради моего коллеги всем вам надлежит явиться вовремя. Художники встали с выражением благодарности и сожаления. - Продолжение этого вечера еще за тобой, - крикнул один из живописцев, а Папий, прощаясь с Понтием, сказал: - Когда мы соберемся снова, я покажу тебе, что разумею под застольной речью. Она, вероятно, будет посвящена твоему римскому гостю. - Мне любопытно знать: что скажет он о нашей Урании? Поллукс хорошо выполнил свою часть работы, а я недавно уделил для нее один часок, который принесет ей пользу. Чем проще наш материал, тем больше я буду радоваться, если эта статуя понравится императору: ведь он сам немножко ваятель. - Что, если бы это услыхал Адриан? - вмешался один из живописцев. - Он желает прослыть гениальным, первым художником нашего времени. Говорят, что он велел лишить жизни великого архитектора Аполлодора*, который соорудил такие великолепные постройки для Траяна. А за что? За то, что этот превосходный человек поступил однажды с царственным пачкуном, как с плохим архитектором, и не захотел одобрить его план храма Венеры. ______________ * Аполлодор из Дамаска (ок. 60-125 гг. н.э.) - знаменитый архитектор эпохи Траяна. - Сплетни! - возразил Понтий на это обвинение. - Аполлодор умер в темнице; но его заключение туда имеет мало связи с его приговором относительно работ императора... Извините меня, господа, я должен еще раз посмотреть мои чертежи и сметы. Архитектор удалился, но Поллукс продолжал начатый разговор. - Я только не понимаю, - сказал он, - каким образом человек, который одновременно занимается столькими искусствами, как Адриан, и при этом заботится о государстве и управлении, сверх того, страстный охотник и вдобавок предается разному ученому вздору, может снова собрать свои пять чувств, разлетевшихся в разные стороны, когда ему захочется употребить их исключительно на одно какое-нибудь искусство. В его голове должно образоваться нечто вроде только что уничтоженного нами салата, в котором Папий открыл три сорта рыбы, белое и черное мясо, устриц и еще пять других составных частей. - И кто же станет отрицать, - прервал его Папий, - что если талант - отец, а усидчивость - мать всякой художественной деятельности, то упражнение должно быть воспитателем художника? С тех пор как Адриан занимается ваянием и живописью, занятие этими искусствами вошло в моду везде и здесь тоже. В числе богатых молодых людей, посещающих мою мастерскую, есть весьма даровитые, но ни один из них не выполнил ничего настоящего, потому что гимнасий*, бани, бои перепелов, пиры и еще невесть что отнимают у них слишком много времени, так что из упражнений в искусстве ничего не выходит. ______________ * Гимнасий - здание для обучения греческого юношества физическим упражнениям, с крытыми и открытыми помещениями, перистилем, банями и комнатами для ученых бесед (экседрами). - Да, - вставил один из живописцев, - без принуждения, без муки ученичества никто не дойдет до свободного и радостного творчества. Но в риторической школе, на охоте и на войне нельзя брать уроки рисования. Только тогда, когда ученик научится сидеть смирно и корпеть над работой по шести часов сряду, я начинаю верить, что из него выйдет что-нибудь порядочное. Не видал ли кто из вас какого-либо из произведений императора? - Я видел, - сказал мозаист. - Несколько лет тому назад мне была прислана по приказанию Адриана его картина. Я должен был снять с нее мозаичную копию. Она изображала плоды - дыни, тыквы, яблоки - и зеленые листья. Рисунок был посредственным; яркость красок переходила за пределы дозволенного, но композиция мне понравилась своей округленностью и полнотою. Большие плоды под пышными, сочными листьями имели в себе нечто столь чудовищное, как будто выросли в садах богини изобилия; но в целом все-таки чувствуется кое-что... При выполнении копии я смягчил несколько цвета. Вы можете видеть эту копию у меня. Она висит в зале моих рисовальщиков. Богатей Неальк велел в своей мастерской сделать по ее рисунку ковер, которым Понтий приказал обить стену рабочей комнаты вон там; а я ради нее истратился на красивую раму. - Скажи лучше - ради ее автора! - Или еще лучше - ввиду его возможного посещения твоей мастерской, - засмеялся самый разговорчивый из живописцев. - Не зайдет ли император и к нам? Я желал бы продать ему мою "Встречу Александра в храме Юпитера Аммона"*. ______________ * Аммон - египетский бог, которого греки позднее отождествили с Юпитером. Оракул в храме Аммона (в ливийском оазисе) признал Александра Великого сыном Юпитера. - Надеюсь, что при назначении цены ты поступишь с ним по-товарищески, - с усмешкой заметил его собрат. - Я последую твоему примеру, - возразил первый. - При этом ты не прогадаешь, - воскликнул Папий, - ибо Евсторгий знает цену своим творениям. Впрочем, если Адриан будет делать заказы всем художникам, в искусстве которых он маракует немного, то ему понадобится особый флот для отправления в Рим своих покупок, - сказал Папий. - Говорят, - засмеялся Евсторгий, - что он среди поэтов - живописец, среди живописцев - ваятель, среди музыкантов - астроном, среди художников - софист, то есть что он с некоторым успехом занимается всеми искусствами и науками как побочным делом. В это время Понтий вернулся к художникам, окружившим стол, на котором стоял большой кувшин с разбавленным вином. Он услыхал последние слова живописца и, прервав его, заговорил: - Но, мой друг, ты забываешь, что между правителями, и не только нынешними, он - правитель в полнейшем значении этого слова. Конечно, каждый из вас превосходит его в своем искусстве, но как велик человек, который не с праздным любопытством, а серьезно и умело приближается ко всему, что только мог обнять ум и что только могло создать творческое воображение художника! Я знаю его, и мне известно, что он любит даровитых мастеров и старается поощрять их с царскою щедростью. Но у него есть уши повсюду, и он быстро становится неумолимым врагом каждого, кто раздражает его щепетильность. Поэтому сдерживайте теперь ваши вольные александрийские языки и помните, что мой коллега, которого я ожидаю из Рима, очень близко стоит к Адриану. Он его сверстник, даже похож на него, и не утаивает от императора ничего, что только слышит о нем. Итак, оставьте болтовню об Адриане и не судите дилетанта в пурпурной мантии строже, чем ваших богатых учеников, для произведений которых у вас с такой легкостью появляются на губах слова "премило", "удивительно", "прелестно", "прехорошенькая вещица". Не примите моего предостережения в дурном смысле. Вы понимаете, что я хочу сказать? Последние слова были произнесены тем тоном мужественной искренности, который был свойствен густому голосу Понтия и внушал полное доверие даже людям несговорчивым. Произошел обмен прощальных приветствий и рукопожатий, и художники оставили залу, а раб вынес сосуд с вином и вытер стол, на котором Понтий начал раскладывать свои планы и сметы. Но он недолго оставался один, потому что скоро возле него очутился Поллукс и сказал с комическим пафосом, приложив палец к носу: - Я выскочил из своей клетки, чтобы высказать тебе кое-что... - Что такое? - Близится час, когда я надеюсь воздать тебе за все благодеяния, в разное время оказанные тобой моему желудку. Мать моя может завтра предложить тебе капусту с колбасками. Раньше никак нельзя было, ибо единственный в своем роде колбасник, царь своего цеха, лишь раз в неделю готовит свои сочные цилиндрики. Несколько часов тому назад он закончил колбаски, а мать к завтраку разогреет благородное кушанье, заготовленное с нынешнего вечера. Ибо - истинно говорю тебе - лишь в подогретом виде оно становится идеалом этого рода произведений. Последующими за сим сластями мы опять-таки будем обязаны искусству моей матери, а веселяще-утомительной частью (то есть разгоняющим мрачные заботы вином) - моей сестре. - Я приду, - отвечал Понтий, - если наш гость оставит мне свободный часок, и заранее радуюсь вкусному блюду. Но, развеселый певун, что ты знаешь о мрачных заботах? - Да ты говоришь гекзаметром, - возразил Поллукс, - а я тоже от отца (который в часы, свободные от охранения ворот, поет и сочиняет) унаследовал досадную необходимость говорить ритмически, как только что-нибудь заденет меня за живое. - Сегодня ты был молчаливее, чем обыкновенно, и все же ты казался мне невероятно довольным. Не только твое лицо, но и весь ты, долговязый, с головы до пят выглядел как сосуд радости. - Да ведь и свет прекрасен! - воскликнул Поллукс, сладко потянулся и, сложив руки над головой, воздел их к небу. - Не произошло ли что-нибудь особенно для тебя приятное? - Этого и не надо, так как я живу здесь в прекраснейшем обществе, работа идет на лад и... зачем мне скрывать... нынче произошло и некое событие: я встретил старую знакомую. - Старую? - Я знаю ее уже шестнадцать лет; но когда я видел ее в первый раз, она еще лежала в пеленках. - Итак, этой почтенной приятельнице целых шестнадцать лет, самое большее - семнадцать. Благосклонен ли Эрот к счастливцу или счастье только шествует в его свите? Покуда архитектор задумчиво произносил этот вопрос, Поллукс внимательно прислушивался и сказал: - Что происходит там во дворе в такой поздний час? Слышишь ли ты густой лай большой собаки среди звонкого щебетания трех граций? - Это Титиан везет римского архитектора, - сказал Понтий в волнении. - Я пойду к нему навстречу. И еще раз говорю, мой друг, у тебя тоже александрийский язычок. Остерегайся шутить в присутствии этого римлянина над художественными произведениями императора. Повторяю тебе: человек, который едет теперь сюда, превосходит всех нас, и для меня нет ничего противнее, когда маленькие люди принимают важный вид, потому что им кажется, будто они нашли у великого человека больное местечко, которое на их крошечном теле случайно оказывается здоровым. Художник, которого я жду, велик, но император Адриан гораздо выше его. Иди за перегородку, а завтра я буду твоим гостем. XI Понтий накинул паллий поверх хитона, который он обыкновенно носил во время работы, и пошел навстречу повелителю мира, о прибытии коего известило его письмо префекта. Он был совершенно спокоен, и если его сердце билось сильнее, чем обыкновенно, то только потому, что он радовался новой встрече с удивительным человеком, личность которого производила на него глубокое впечатление. В сознании, что он сделал все, что только было в его силах, и не заслужил никакого порицания, он вышел через передние комнаты и главную входную дверь на двор, на котором множество рабов при свете факелов укладывали новые мраморные плиты. Ни эти люди, ни их надсмотрщики не обратили внимания на лай собак и на громкий разговор, послышавшийся возле домика привратника, так как работникам и их руководителям было обещано особое вознаграждение, если они, к удовольствию архитектора, вовремя окончат определенную часть новой каменной настилки. Никто из них не подозревал, кому принадлежал зычный голос, разносившийся от ворот по всему двору. Противные ветры задержали императора на пути, и его корабль вошел в гавань только около полуночи. Он приветствовал ожидавшего его Титиана как доброго старого друга, с сердечной теплотой и тотчас же сел с ним и с Антиноем в колесницу префекта. Его секретарь Флегон, врач Гермоген и раб Мастор должны были следовать за ним в другом экипаже вместе с багажом, в состав которого входили и походные кровати. Портовые сторожа вздумали было сердито преградить дорогу колеснице, во весь опор мчавшейся по темной дороге, и огромному догу, громким лаем нарушавшему ночную тишину, но, узнав Титиана, они почтительно посторонились. Послушные приказанию префекта, привратник и его жена не ложились спать, и как только певец услыхал стук приближавшейся колесницы, в которой ехал император, он поспешил к дворцовым воротам и отворил их. Развороченная мостовая и люди, занятые восстановлением ее, заставили Титиана и его спутников выйти из экипажа и пройти мимо самого домика Эвфориона. Адриан, от глаз которого не могло укрыться ничего, казавшегося ему достойным внимания, остановился перед широко отворенной дверью жилища привратника и заглянул в приветливую комнату, украшенную цветами, птицами и статуей Аполлона. На пороге стояла Дорида в новом платье, ожидая префекта. Титиан от души приветствовал ее; он привык обмениваться с нею несколькими веселыми и умными словами каждый раз, как посещал Лохиадский дворец. Собачонки уже заползли в свои корзинки, но, почуяв чужую собаку, с громким лаем кинулись мимо своей госпожи на двор, так что, отвечая на любезное приветствие своего покровителя, Дорида не раз была принуждена унимать Евфросину, Аглаю и Талию, выкликая их звонкие имена. - Великолепно, превосходно! - вскричал Адриан, указывая на внутренность дома. - Идиллия, настоящая идиллия! Кто мог бы ожидать, что найдет такой веселенький мирный уголок в самом беспокойном, самом хлопотливом городе империи. - Мы с Понтием тоже были изумлены при виде этого гнездышка и потому оставили его нетронутым, - сказал префект. - Понятливые люди понимают друг друга, и я благодарю вас за то, что вы пощадили этот домик, - сказал император. - Какое предзнаменование, какое благоприятное, в высшей степени благоприятное предзнаменование! Грации принимают меня здесь в старых стенах: Аглая, Евфросина, Талия. - Приветствую тебя, господин! - сказала префекту Дорида. - Мы являемся поздно, - заметил Адриан. - Это не беда, - засмеялась старуха. - Здесь, на Лохиаде, вот уже с неделю как мы и без того разучились отличать день от ночи, и притом хорошее никогда не приходит слишком поздно. - Сегодня я привез с собой достойнейшего гостя, - сказал Титиан, - великолепного римского архитектора Клавдия Венатора. Он только несколько минут тому назад сошел с корабля. - В таком случае глоток вина принесет ему пользу; есть хорошее мареотское* белое из виноградника моей дочери, что живет на берегу озера. Если твой друг желает оказать честь простым, скромным людям, то я попрошу его войти к нам. Не правда ли, господин, у нас чисто, а из кубка, который я подам ему, подобало бы пить самому императору? Кто знает, что найдете вы там, наверху, в этой ужасной суматохе? ______________ * Белое, сладкое, очень хмельное вино, выделывавшееся из лоз, росших на берегу Мареотиды. - Я с удовольствием принимаю твое приглашение, матушка, - отвечал Адриан. Дорида наполнила кубок вином и сказала: - А вот вода для смешения. Император взял кубок работы Поллукса, с удивлением посмотрел на него и сказал, прежде чем поднес его к губам: - Мастерское произведение, матушка. Из чего же здесь будет пить император, если привратники употребляют такие сосуды? Кто выполнил эту превосходную работу? - Мой сын вырезал этот кубок для меня в свободные часы. - Он дельный скульптор, - прибавил Титиан. Выпив вино с большим удовольствием, император поставил кубок на стол и сказал: - Отличное питье. Благодарю тебя, матушка! - И я тебя за то, что ты называешь меня матерью. Нет более прекрасного названия для женщины, которая вырастила хороших детей, а у меня их трое, и их не стыдно показать. - Так желаю тебе счастья для них, моя матушка, - сказал император. - Мы еще увидимся, потому что я останусь на несколько дней здесь, на Лохиаде. - Теперь, среди этой суматохи? - Этот великий архитектор, - сказал Титиан в пояснение, - будет помогать Понтию. - Понтий не нуждается ни в чьей помощи! - вскричала старуха. - Это человек крепкого закала. Его предусмотрительность и энергия, по словам моего сына, несравненны. Да и сама я видела, как он распоряжался, а я умею различать людей. - А что тебе в нем более всего понравилось? - спросил Адриан, которому пришлось по сердцу непринужденное обращение умной старухи. - Он ни на минуту не теряет спокойствия при всей этой спешке. Говорит не больше и не меньше, чем нужно, умеет быть строгим, где это необходимо, и ласков с нижестоящими. На что он способен как художник, об этом я не могу судить, но знаю наверное, что он действительно дельный человек. - Я сам его знаю, - сказал император, - и ты правильно его описываешь; но мне он показался несколько строже. - Как мужчина, он должен уметь быть твердым. Но он тверд только там, где нужно; а каким добрым он может быть - это он нам показывает ежедневно. Когда часто сидишь одна, то видишь его отношение. И вот я заметила: кто надменен и крут с маленькими людьми, тот и сам не больно велик, ибо он считает нужным так поступать из опасения, как бы его не сочли таким же ничтожным, как тот бедняк, с которым он имеет дело. Кто чего-нибудь стоит, тот знает, что его сразу отличат, даже если он обращается с нашим братом как с равным. Так поступают Понтий и высокородный наместник, а также и ты, его друг. Что ты приехал - это хорошо, но, как сказано, наш архитектор управился бы и без тебя. - Ты, по-видимому, не особенно высокого мнения о моей будущей работе; это огорчает меня, потому что ты прожила жизнь с открытыми глазами и научилась правильно судить о людях. Тут Дорида умно и пытливо посмотрела на императора своими ласковыми глазами и отвечала уверенным тоном: - От тебя... от тебя веет величием, и, может быть, твои глаза увидят многое, что ускользнет от Понтия. К некоторым избранным людям музы особенно расположены, и ты, видимо, принадлежишь к их числу. - Что наводит тебя на эту мысль? - Я узнаю это по твоему взгляду и по челу. - Ясновидица! - Нет, я вовсе не ясновидица. Но я - мать двух сыновей, которым бессмертные тоже даровали нечто особливое, что я не в силах описать. У них я заметила это впервые, а когда потом примечала то же у художников и у некоторых других, то эти люди всегда оказывались самыми выдающимися в своем кругу. А что ты далеко превосходишь всех остальных - в этом я готова поклясться. - Не давай клятвы так легко, - засмеялся император, - мы еще поговорим с тобой, матушка, а при прощании я спрошу тебя: не обманулась ли ты во мне? Теперь пойдем, Телемах. Тебя, кажется, в особенности занимают птицы этой женщины. Эти веселые слова были обращены к Антиною, который переходил от одной клетки к другой и с любопытством и удовольствием рассматривал спящих пернатых любимцев старухи. - Это твой сын? - спросила Дорида, указывая на юношу. - Нет. Это мой ученик, но я обращаюсь с ним как с сыном. - Красивый парень! - Посмотри, наша старуха еще засматривается на юношей. - Этого мы не оставляем до столетнего возраста или до тех пор, пока парки не перережут нити нашей жизни. - Какое признание! - Дай мне договорить до конца. Мы никогда не отучаемся радоваться, глядя на красивых молодых людей; но только пока мы молоды, мы спрашиваем, чего можем от них ожидать; в старости же для нас вполне довольно оказывать им дружеское расположение. Послушай, ты, молодой господин, ты всегда найдешь меня здесь, если тебе понадобится что-нибудь такое, чем я могу служить тебе. Я - как улитка и лишь изредка покидаю свой домик. - До свидания, - сказал Адриан и вышел на двор со своими спутниками. Развороченная мостовая требовала большой осторожности; нужно было искать точки опоры для ног. Титиан пошел впереди императора и Антиноя, и властитель мог обменяться со своим наместником лишь немногими радостными словами по поводу их дружеской встречи. Адриан осторожно подвигался вперед, улыбаясь про себя с видимым удовлетворением. Приговор простой умной женщины из народа доставил ему больше удовольствия, чем высокопарные оды, в которых воспевали его Мезомед и ему подобные, или льстивые слова, которыми обыкновенно осыпали его риторы и софисты. Старуха считала его простым художником; она не могла знать, кто он, и, однако, признала... Или же Титиан был неосторожен? Знала ли, догадывалась ли женщина, с кем она говорит? Крайняя подозрительность Адриана не давала ему покоя. Он уже начинал считать слова привратницы заученной ролью, ее радушный прием - подготовленной сценой. Вдруг остановившись, он попросил префекта подождать его, а Антиною велел остаться с собакой. Сам он повернул назад и вовсе не по-царски подкрался к домику привратника. Он остановился возле все еще настежь отворенной двери домика и начал подслушивать разговор, который вела Дорида со своим мужем. - Видный мужчина, - сказал Эвфорион, - он несколько похож на императора. - Ну, нет, - возразила Дорида. - Вспомни только о статуе Адриана в саду Панейона*: там выражение лица недовольное и насмешливое, а у архитектора, правда, серьезный лоб, но черты сияют приветливой добротой. Если, глядя на одного из них, вспоминаешь другого, так только из-за бороды. Адриан мог бы радоваться, если бы походил на гостя префекта. ______________ * Панейон - святилище в честь бога Пана на искусственной возвышенности в центре города, вокруг которой шла спиральная дорога и откуда открывался вид на всю окрестность. - Да, притом он и красивее, и... как бы мне выразиться... и более похож на богов, чем холодная мраморная статуя, - продекламировал Эвфорион. - Он, конечно, важный господин, но все-таки он вместе с тем и художник. Нельзя ли посредством Понтия, Папия, Аристея или кого-либо из великих живописцев уговорить его при торжественном зрелище представить в нашей группе прорицателя Калхаса? Он изобразил бы его иначе, чем этот сухой резчик по слоновой кости Филемон. Подай мне лютню, я уже забыл начало последнего стихотворения. Ох, эта проклятая память! Эвфорион с силой провел пальцами по струнам и запел еще довольно звучным и хорошо выработанным голосом: - "Слава тебе, о Сабина! Слава, победная слава могучей богине Сабине!" Если бы Поллукс был здесь, он опять напомнил бы мне настоящие слова. "Слава, победная слава стократной Сабине!.." Бессмыслица. "Слава, бессмертная слава Сабине, уверенной в громкой победе". И это не то! Если бы крокодил пожелал проглотить эту Сабину, я с удовольствием отдал бы ему на закуску вон тот свежий пирог на блюде. Но постой! Теперь вспомнил: "Слава, стократная слава могучей богине Сабине!" Адриану было достаточно слышанного. Между тем как Эвфорион, посредством беспрестанных повторений, старался запечатлеть в своей упрямой памяти стихи, император повернулся спиной к домику и, не без труда пробираясь со своими спутниками между сидевшими на корточках работниками, не раз хлопнул Титиана дружески по плечу, а в ответ на приветствия Понтия вскричал: - Я благословляю свое решение приехать сюда сегодня! Хороший вечер, превосходный вечер! Уже много лет Адриан не чувствовал себя в таком беззаботном и веселом настроении, как в этот день. И когда он, несмотря на поздний час, нашел всюду усердно трудящихся работников и увидал, что в старом дворце многое было восстановлено или уже находилось на пути к обновлению, неутомимый монарх выразил свое удовлетворение, обращаясь к Антиною: - Вот где можно убедиться, что даже в наш трезвый век добрая воля, усердие и умение могут творить великие чудеса. Объясни мне, Понтий, как ты соорудил эти чудовищные леса? XII После первого веселого вступления императора в свою наполовину готовую резиденцию он провел еще много хороших часов. Понтий предложил временно приготовить для приема императора несколько хорошо сохранившихся, предназначавшихся первоначально для его свиты комнат, в одной из которых открывался широкий вид на гавань, город и остров Антиродос*. Скоро было устроено все необходимое для ночного отдыха Адриана и его спутников. Хорошая постель, которую префект прислал на Лохиаду для Понтия, была перенесена в опочивальню императора, а в других горницах поставили походные кровати для Антиноя и остальных спутников. ______________ * Антиродос - небольшой островок с царским дворцом и Малой гаванью. Столы, подушки и всякого рода утварь, уже доставленную александрийскими мастерами, но еще нераспакованную и лежавшую в тюках и ящиках среди большого центрального двора, быстро разместили (по мере надобности) в наскоро обставленных покоях. Еще прежде чем Адриан при помощи префекта осмотрел последнюю из комнат, в которых производились реставрационные работы, Понтий уже покончил со своими распоряжениями и мог заверить императора, что у него сегодня же будет хорошая постель и сносное помещение, а завтра совершенно прилично убранные комнаты. - Отлично, отлично, превосходно! - воскликнул властитель, вступив в отведенный ему покой. - Можно подумать, что вам помогают усердные демоны. Полей мне воды на руки, Мастор, а затем приступим к ужину. Я голоден, как собака нищего. - Я думаю, мы найдем то, что тебе нужно, - сказал Титиан, в то время как император умывался. - Ты истребил все, что мы послали тебе сегодня, Понтий? - К сожалению, да, - ответил тот со вздохом. - Но я велел послать тебе ужин на пять человек. - Он насытил шестерых голодных художников, - отвечал архитектор. - Если бы я только мог подозревать, для кого предназначалось такое множество кушаний. Что же делать теперь? Вино и хлеб остались в зале муз, но... - Ну, так этим и нужно довольствоваться, - сказал император, вытирая лицо. - Во время дакийского похода или в Нумидии и нередко на охоте я был доволен, если на голодный желудок получал хотя бы хлеб и вино. Лицо Антиноя, сильно утомленного и голодного, омрачилось при этих словах. Адриан заметил это и сказал, улыбаясь: - Юности недостаточно хлеба и вина, чтобы жить. Вы только что показывали мне вход в квартиру управляющего дворцом. Неужели нельзя найти у него ни одного куска мяса, или сыра, или чего-нибудь подобного? - Едва ли, - отвечал Понтий, - потому что этот человек набивает свой большой живот и желудки своих восьмерых детей хлебом и размазней. Но попытаться все-таки нужно. - Так пошли к нему, а нас сейчас же проведи в залу, где музы берегут для меня и моих спутников хлеб и вино, которые они не всегда даруют своим служителям. Понтий тотчас же повел императора в залу. По пути туда Адриан спросил: - Разве смотритель дворца получает такое нищенское содержание, что должен довольствоваться столь скудной пищей? - Он имеет даровую квартиру и получает двести драхм в месяц. - Нельзя сказать, чтобы это было слишком мало. Как его зовут и каков этот человек? - Он называется Керавном и происходит от старинной македонской фамилии. Его предки с незапамятных времен занимали эту же должность, и он воображает себя даже в родстве с вымершим царским родом через какую-то любовницу одного из Лагидов. Керавн заседает в Совете граждан и никогда не выходит на улицу без своего раба, принадлежащего к числу тех, которых работорговцы на рынках дают в придачу. Он толст, как откормленный хомяк, одевается, как сенатор, любит древности и редкости, которые покупает на последние деньги. Он носит свою бедность больше с надменностью, чем с достоинством, но он честный человек и может быть полезен, если только подойти к нему как следует. - Значит, своеобразный субъект. Ты говоришь, что он толст, а весел ли он? - Ну уж нисколько. - Жирных и ворчливых людей я терпеть не могу. Что за перегородка здесь в зале? - Там работает лучший ученик Папия. Его зовут Поллуксом; это сын привратника. Он тебе понравится. - Позови его, - сказал император. Прежде чем архитектор мог исполнить это приказание, над перегородкой вынырнула голова скульптора. Молодой человек услыхал голоса и шаги приближавшихся, почтительно поклонился префекту со своего возвышения и, удовлетворив любопытство, хотел спрыгнуть с подставки, на которую взобрался, как Понтий закричал, что с ним желает познакомиться архитектор Клавдий Венатор из Рима. - Это очень любезно с его стороны и еще более с твоей, - крикнул Поллукс сверху, - так как только через тебя он может знать, что я существую в подлунной и научился владеть молотком и резцом. Позволь мне сойти с моего четвероногого котурна, господин, потому что теперь тебе приходится смотреть на меня снизу вверх, а судя по тому, что рассказывал мне Понтий, ничто не может быть несообразнее этого. - Оставайся там, где ты теперь, - возразил Адриан. - Между товарищами по искусству не должно существовать никаких церемоний. Что ты там делаешь? - Я сейчас отодвину одну половину ширм, чтобы показать тебе нашу Уранию. Полезно услышать суждение серьезного человека, понимающего дело. - После, друг мой, дай мне сперва съесть кусок хлеба, потому что жестокость моего голоса легко могла бы сказаться и на моем приговоре. Архитектор тем временем подал императору поднос с хлебом и солью и кубок вина, принесенный рабом. Увидав это скудное угощение, Поллукс вскричал: - Да ведь это тюремный паек, Понтий; неужели у нас нет больше ничего в доме? - Вероятно, и ты помог уничтожить вкусные блюда, которые я прислал Понтию, - сказал префект и погрозил Поллуксу пальцем. - Ты будишь сладкое воспоминание, - вздохнул скульптор с комическим сокрушением. - Но, клянусь Геркулесом, я внес свою долю в дело уничтожения. Если бы только... Ба! Мне пришла в голову мысль, достойная Аристотеля. Завтрак, к которому я приглашал тебя на завтрашний день, о благороднейший Понтий, стоит готовый у матери и может быть разогрет в несколько минут. Не пугайся, господин, дело идет о капусте с колбасками, о кушанье, которое, подобно душе египтянина, обладает более благородными качествами по воскресении своем, чем тогда, когда оно впервые увидело свет. - Превосходно, - вскричал Адриан, - капуста с колбасками! С улыбкой вытер он рукой полные губы и громко расхохотался, услышав искреннее и радостное "ах!", вырвавшееся у Антиноя, который приблизился к перегородке. - Даже небо и желудок могут упиваться предвкушением счастливого будущего! - воскликнул император, обращаясь к префекту и указывая на своего любимца. Но он неверно истолковал радостный возглас юноши, ибо название простого блюда, которое мать фаворита часто ставила на стол в своем скромном домике в Вифинии, напомнило Антиною родину и детство и перенесло его в лоно семьи. Внезапное движение сердца (а не только чувственное раздражение неба) вызвало это "ах!" на его уста. И все же он радовался отечественному яству и не променял бы его на роскошнейший пир. Поллукс вышел из-за перегородки и сказал: - Через четверть часа я вернусь к вам с завтраком, который превратился в ужин. Утолите пока первый голод хлебом и солью, ибо капустное блюдо моей матери не только насыщает - оно требует, чтобы его вкушали не торопясь. - Поклонись госпоже Дориде, - крикнул Адриан вслед ваятелю и, когда Поллукс покинул залу, сказал, обращаясь к Титиану и Понтию: - Славный молодой человек! Любопытно посмотреть, что производит он как художник. - Так последуй за мной, - отвечал Понтий и повел Адриана за ширмы. - Что скажешь ты об этой Урании? Голову музы сделал Папий, а тело и одежду слепил Поллукс собственноручно в несколько дней. Император, скрестив руки, остановился против статуи и долго смотрел на нее молча. Затем одобрительно кивнул бородатой головой и сказал серьезно: - Глубоко продуманное и с удивительной свободой выполненное произведение. Этого плаща, собранного на груди, нечего было бы стыдиться Фидию. Все величественно, своеобразно и правдиво. Где пользовался молодой художник натурой? Здесь, на Лохиаде? - Я не видел у него никакой натурщицы и думаю, что он лепил из головы, - отвечал Понтий. - Это невозможно, совершенно невозможно! - вскричал император тоном знатока, уверенного в справедливости своего суждения. - Никакой Пракситель не был бы в состоянии выдумать подобные линии, такие складки! На них нужно смотреть, их нужно было копировать с натуры, формировать под свежим впечатлением. Мы спросим его. А что должно выйти из этой вновь нагроможденной массы глины? - Может быть, бюст какой-нибудь женщины из дома Лагидов. Ты увидишь завтра изваянную нашим юным другом голову Береники, которая, по моему мнению, принадлежит к лучшим произведениям скульптуры, когда-либо созданным в Александрии. - Неужели этот молодец сведущ в магии? - спросил Адриан. - Изготовить эту Уранию и совершенно законченную женскую голову в несколько дней - это просто невозможно. Тогда Папий объяснил императору, что Поллукс поставил гипсовую голову на имевшийся уже бюст, и, отвечая откровенно на вопросы, рассказал, какие уловки были употреблены для того, чтобы придать запущенному зданию приличный и в своем роде блистательный вид. Он чистосердечно признался, что работы его здесь имели целью устроить все только напоказ, и говорил с Адрианом так, как он говорил бы со всяким другим художником о подобном предмете. В то время как император и архитектор горячо разговаривали таким образом, а префект расспрашивал секретаря Флегона о путешествии, в зале муз появился Поллукс со своим отцом. Певец нес на блюде дымившееся кушанье, свежее печенье и паштет, который он за несколько часов перед тем принес своей жене со стола Понтия. Поллукс прижимал к груди довольно большой, наполненный мареотским вином кувшин с двумя ушками, который он наскоро обвил зелеными усиками плюща. Несколько минут спустя император возлежал на приготовленном для него ложе и храбро набрасывался на вкусные блюда. Он был в самом счастливом настроении, подзывал к себе Антиноя и секретаря, накладывал им собственноручно увесистые порции на тарелки, которые они должны были ему протягивать, уверяя, что он делает это для того, чтобы они не выудили для себя из капусты самые лакомые колбаски. Мареотскому вину он тоже оказал должную честь. Но когда дело дошло до паштета, выражение лица его изменилось. Он нахмурил брови и серьезно, подозрительно и сурово спросил префекта: - Каким образом у этих людей очутилось такое кушанье? - Откуда у тебя этот паштет? - спросил префект певца. - Он остался от ужина, которым угощал сегодня архитектор художников, - отвечал Эвфорион. - Кости отданы были грациям, а это нетронутое блюдо было предоставлено мне с женой. Она с удовольствием предлагает его гостю Понтия. Титиан засмеялся и вскричал: - Итак, теперь понятна причина исчезновения обильных яств, которые мы послали архитектору! Этот паштет... Могу я взглянуть на него? Этот паштет был приготовлен по указанию Вера. Он напросился вчера к нам на завтрак и научил моего повара искусству приготовлять это блюдо. - Ни один последователь Платона не может распространять философию своего учителя лучше, чем Вер - преимущества этого кушанья, - заметил император, к которому снова вернулось веселое расположение духа, как только он увидел, что и здесь невозможно подозревать никакой искусственной подготовки. - Что за безумства творит этот баловень счастья! Уж не стряпает ли он теперь собственноручно? - Нет, - отвечал префект, - он только велел поставить себе в кухне ложе, растянулся на нем и делал моему повару указания относительно изготовления этого паштета, который, по его словам, и тебе... то есть я хотел сказать... который будто бы с удовольствием кушает сам император. Он состоит из фазана, ветчины, вымени и рассыпчатого теста. - Я разделяю вкус Адриана, - засмеялся император, оказывая должную честь вкусному блюду. - Вы великолепно угощаете меня, друзья, и делаете меня своим должником. Как зовут тебя, молодой человек? - Поллуксом. - Твоя Урания, Поллукс, хорошее произведение, и Понтий говорит, что ты выполнил плащ без натуры. Я повторяю: это просто невозможно. - Ты вполне прав. Одна девушка была моей натурщицей. Император посмотрел на архитектора, как будто желая сказать: "Вот видишь!" Но Понтий спросил с удивлением: - Когда же это? Я не видел здесь ни одного женского существа. - На этих днях. - Но я ни на минуту не оставлял Лохиады, никогда не ложился спать прежде полуночи и всегда был уже на ногах перед восходом солнца. - Но между твоим усыплением и пробуждением все-таки бывает несколько весьма содержательных часов, - возразил Поллукс. - Юность, юность! - вскричал император, и улыбка фавна появилась на его губах. - Отделите Дамона от Филлиды железной дверью, и они проберутся друг к другу сквозь замочную скважину! Эвфорион искоса посмотрел на сына, архитектор покачал головой и воздержался от дальнейших вопросов, а Адриан встал с ложа, любезно отпустил Антиноя и своего секретаря, ласково, но настоятельно попросил Титиана вернуться домой и передать привет жене и предложил Поллуксу, чтобы тот проводил его за свою перегородку. При этом он прибавил, что не утомлен и вообще привык довольствоваться немногими часами сна. Скульптор почувствовал большое влечение к этому сильному человеку. От него не укрылось большое сходство седобородого иноземца с императором; но ведь Понтий предупредил его насчет этого сходства, а в глазах и углах рта римского архитектора было нечто такое, чего он не видел ни на одном изображении Адриана. Уважение Поллукса к новому гостю Лохиадского дворца возросло, когда они очутились перед едва оконченной статуей музы: император с серьезным прямодушием указывал ему на некоторые недостатки ее и, расхваливая, с другой стороны, достоинства наскоро сработанной статуи, в кратких веских фразах изложил свой собственный взгляд на характер Урании. Затем он ясно и сжато объяснил, как, по его мнению, пластический художник должен относиться к своей задаче. Сердце юноши забилось сильнее, и часто бросало его то в жар, то в холод, ибо с обросших волосами губ этого человека в благозвучной и понятной форме слетали такие откровения, которые он часто предчувствовал или смутно ощущал, но для которых в пылу учения и творчества никогда не мог найти выражения. И как благожелательно принимал великий учитель его робкие замечания, как метко умел отвечать на них! Подобного человека Поллуксу еще никогда не случалось встретить, и никогда еще он так охотно не преклонялся перед превосходством и силой чужого ума. Наступил второй час ночи, когда Адриан остановился перед грубо намеченным глиняным бюстом и спросил Поллукса: - Что это будет? - Изображение женщины, - гласил ответ. - Не твоей ли храброй натурщицы, которая отваживается входить во дворец ночью? - Нет, моей натурой будет знатная дама. - Из Александрии? - О нет. Это красавица из свиты императрицы. - Как ее зовут? Я знаю всех римлянок. - Бальбилла. - Бальбилла? Есть много женщин с этим именем. Какая наружность у той, о которой ты говоришь? - спросил Адриан с лукавым, подстерегающим взглядом. - Это легче спросить, чем объяснить... - отвечал художник, который при виде улыбки на серьезном лице седобородого собеседника снова весело оживился. - Погоди... Тебе, конечно, случалось видеть павлинов, когда они распускают хвост колесом? Представь же себе каждый глазок на хвосте птицы Геры* в виде кругленького красивенького локончика и помести под колесом очаровательное умное личико девушки с забавным носиком и чересчур высоким лб