ны, сколько предвидя неизбежные трудности. -- Мистер Гэлбрейт! Гэлбрейт был несообразителен и не быстр на слова. -- Не знаю, с чего все началось, сэр, -- выговорил он. Хотя он с детства служил на флоте, речь его сохраняла легкий шотландский акцент. -- Вон оттуда прибежал отряд. С ними был Смит, раненый. -- Он уже умер, -- вставил кто-то. -- Молчать! -- снова прогремел Хорнблауэр. -- Я увидел, что они собираются на нас напасть, и приказал морским пехотинцам стрелять, сэр, -- продолжал Гэлбрейт. -- С вами я поговорю позже, мистер Гэлбрейт, -- рявкнул Хорнблауэр. -- Вы, Дженкинс. И вы, Пул. Что вы там делали? -- Ну, сэр, дело было так, сэр... -- начал Дженкинс. Теперь он был сконфужен и растерян. Хорнблауэр остудил его пыл, к тому же его публично уличили в дисциплинарном проступке. -- Вы знаете, что был приказ никому не заходить за ручей? -- Да-а, сэр. -- Завтра утром я вам покажу, что значит приказ. И вам тоже, Пул. Где сержант морской пехоты? -- Здесь, сэр. -- Хорошо вы сторожите, раз у вас люди разбегаются. Для чего все эти пикеты? Сержанту нечего было ответить. Неопровержимые свидетельства недосмотра были налицо, оставалось только застыть по стойке "смирно". -- Мистер Симмондс поговорит с вами завтра утром, -- продолжал Хорнблауэр. -- Не думаю, чтоб вам и дальше пришлось носить нашивки на рукаве. Хорнблауэр сурово обозрел десант. Его яростный нагоняй заставил всех сникнуть и присмиреть. Он вдруг сообразил, что добился этого, ни единым словом не извинив испано- американское правосудие. Гнев его сразу пошел на убыль. Он повернулся к Эрнандесу, который галопом подскакал на низкорослой лошадке и вздыбил ее, столбом поднимая песок. -- Эль Супремо приказал вам напасть на моих людей? -- Хорнблауэр дал свой первый бортовой залп. При имени Эль Супремо Эрнандеса передернуло. -- Нет, капитан, -- сказал он. -- Полагаю, Эль Супремо будет недоволен, -- продолжал Хорнблауэр. -- Ваши люди пытались освободить приговоренного к смерти преступника, -- сказал Эрнандес наполовину упрямо, наполовину извиняясь. Он явно не уверен в себе и не знает, как Альварадо отнесется к случившемуся. Хорнблауэр, продолжая говорить, старался, чтоб в его голосе по-прежнему звучала сталь. Насколько он знал, никто из англичан не понимает по-испански, и (теперь, когда дисциплина восстановлена) полезно показать команде, что он полностью на ее стороне. -- Из этого не следует, что ваши люди могут убивать моих, -- сказал он. -- Они злы, -- сказал Эрнандес. -- Их обобрали, чтоб раздобыть для вас провиант. Тот человек, которого ваши матросы пытались освободить, приговорен за попытку утаить своих свиней. Эрнандес сказал это укоризненно и с некоторым даже гневом. Хорнблауэр хотел пойти на мировую, но так, чтоб не задеть чувства своих людей. Он намеревался отвести Эрнандеса в сторонку и заговорить помягче, но не успел, потому что внимание его привлек всадник, во весь опор скачущий вдоль берега залива. Он махал широкополой соломенной шляпой. Все глаза обратились на него. По виду это был обычный пеон-индеец. Задыхаясь, он выкрикнул: -- Корабль... корабль приближается! От волнения он перешел на индейскую речь, и дальнейшего Хорнблауэр не понял. Эрнандесу пришлось перевести. -- Этот человек дежурил на вершине горы, -- сказал он. -- Он говорит, что видел паруса корабля, который идет к заливу. Он быстро задал один за другим несколько вопросов. Дозорный отвечал кивками, жестами и потоком индейских слов. -- Он говорит, -- продолжал Эрнандес, -- что прежде часто видел "Нативидад" и уверен, что это тот корабль, и что он, без сомнения, направляется сюда. -- Как он далеко? -- спросил Хорнблауэр. Эрнандес перевел. -- Далеко, лиг семь или даже больше. Он идет с юго-запада -- от Панамы. Хорнблауэр в глубокой задумчивости потянул себя за подбородок. -- До захода морской бриз будет подгонять его, -- пробормотал он себе под нос и поглядел на солнце. -- Это час. Еще через час задует береговой бриз. В крутой бейдевинд он сможет идти тем же курсом. В заливе он будет к полуночи. Идеи и планы роились в его мозгу. Вряд ли корабль подойдет в темноте -- Хорнблауэр знал испанское обыкновение убирать на ночь паруса и нелюбовь к сложным маневрам кроме как в наиболее благоприятных условиях. С другой стороны... Он пожалел, что ничего не знает об испанском капитане. -- Часто ли "Нативидад" заходил в залив? -- спросил он. -- Да, капитан, часто. -- Его капитан -- хороший моряк? -- О да, капитан, очень хороший. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр. Мнение человека сухопутного о том, насколько искусен капитан фрегата немногого, конечно, стоит, но это хоть какая-то зацепка. Хорнблауэр снова потянул себя за подбородок. Он участвовал в десяти одиночных морских боях. Если он выведет "Лидию" из залива и примет бой в открытом море, оба корабля вполне вероятно напрочь друг друга изувечат. Рангоут, такелаж, паруса и корпус -- все разнесет в куски. На "Лидии" будет множество убитых и раненых, которых здесь, в Тихом океане, некем заменить. Она растратит свои бесценные боеприпасы. С другой стороны, если она останется в заливе, а задуманный Хорнблауэром план не сработает -- если "Нативидад" останется в море до утра -- "Лидии" придется лавировать из залива против морского бриза. Испанцы получат все возможные преимущества еще до начала боя. "Нативидад" и так настолько мощнее "Лидии", что вступать с ним в поединок -- дерзость. Идти на риск, зная, что в случае неудачи превосходство противника еще усилится? Но возможный выигрыш был так велик, что Хорнблауэр все-таки решил рискнуть. VI Призрачная в лунном свете, подгоняемая первыми порывами берегового бриза, скользила "Лидия" по заливу. Хорнблауэр не поставил паруса, дабы с далекого корабля в море не приметили их отблеск. Барказ и тендер буксировали корабль, промеряя по пути дно, в приглубые воды за островом у входа в залив -- Эрнандес, когда Хорнблауэр набросал ему свой план, сказал, что остров называется Мангера. Час потели на веслах матросы, хотя Хорнблауэр, как мог, помогал им, стоя подле штурвала и по возможности используя ветровой снос, вызываемый давлением бриза на рангоут "Лидии". Наконец они достигли новой стоянки, и якорь плеснул о воду. -- Привяжите к якорному канату буй и приготовьтесь отцепить его, мистер Буш. -- Есть, сэр. -- Подведите шлюпки к борту. Пусть матросы отдохнут. -- Есть, сэр. -- Мистер Джерард, оставляю палубу на вас. Следите, чтоб впередсмотрящие не уснули. Мистер Буш и мистер Гэлбрейт спустятся со мной вниз. -- Есть, сэр. Корабль кипел молчаливым возбуждением. Все догадывались, что задумал капитан, хотя детали, которые Хорнблауэр излагал сейчас своим лейтенантам, были по-прежнему неизвестны. Те два часа, что прошли с вести о приближении "Нативидада", Хорнблауэр напряженно шлифовал свой план. Нигде не должно случиться осечки. Все, что можно сделать для достижения успеха, надо сделать. -- Все понятно? -- спросил Хорнблауэр наконец. Он встал, неловко пригибаясь под палубными бимсами занавешенной каюты. Лейтенанты вертели в руках шляпы. -- Так точно, сэр. -- Очень хорошо, можете идти, -- сказал Хорнблауэр. Однако через пять минут тревога и нетерпение вновь выгнали его на палубу. -- Эй, на мачте! Видите неприятеля? -- Только-только появился из-за острова, сэр. Корпус еще не видать, только марсели, сэр, под брамселями. -- Каким курсом он идет? -- Держит круто к ветру, сэр. На этом курсе он сможет войти в залив. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр и снова ушел вниз. Часа четыре, по меньшей мере, пока "Нативидад" войдет в залив и можно будет действовать. Хорнблауэр, ссутулившись, заходил по крошечной каюте и тут же яростно себя одернул. Хладнокровный капитан его мечты ни за что не довел бы себя до такого исступления, пусть даже четыре часа спустя утвердится или рухнет его профессиональная репутация. Надо показать всему судну, что и он может стойко сносить неопределенность. -- Позовите Полвила, -- бросил он, выходя из-за занавеса и обращаясь к стоящим у пушки матросам. Когда Полвил появился, он продолжал: -- Передайте мистеру Бушу мои приветствия и скажите -- если он может отпустить мистера Гэлбрейта, мистера Клэя и мистера Сэвиджа, я был бы рад поужинать с ними и сыграть партию в вист. Гэлбрейт тоже нервничал. Мало того, что он ждал боя -- над ним все еще висел обещанный выговор за дневную стычку. Он теребил сухощавые шотландские руки, его скуластое лицо пылало. Оба мичмана были смущены и ерзали на стульях. Хорнблауэр настроился изображать радушного хозяина, в то время как каждое произносимое слово должно было укреплять его славу человека абсолютно невозмутимого. Он извинился за скудный ужин -- при подготовке к бою тушили все огни и вследствие этого еду подавали холодной. Но вид холодных жареных цыплят, жареной свинины, золотых маисовых пирогов и фруктов разбудил в шестнадцатилетнем мистере Сэвидже здоровый мальчишеский аппетит и заставил его позабыть смущение. -- Это получше, чем крысы, -- сказал он, потирая руки. -- Крысы? -- переспросил Хорнблауэр рассеянно. Как ни старался он выглядеть внимательным, мысли его были на палубе, не в каюте. -- Да, сэр. В последние месяцы плаванья крысы сделались излюбленным блюдом мичманской каюты. -- Именно, -- подхватил Клэй. Он отрезал солидный ломоть поджаристой свинины и вдобавок положил себе на тарелку пол жареного цыпленка. -- Я платил этому плуту Бэйли по три пенса за отборную крысу. Хорнблауэр отчаянным усилием оторвал свои мысли от приближающегося "Нативидада" и перенесся в прошлое, когда сам был полуголодным мичманом, снедаемым тоской по дому и морской болезнью. Его старшие товарищи за милую душу уплетали крыс, приговаривая, что откормленная крыса куда вкуснее соленой говядины, два года простоявшей в бочке. Сам Хорнблауэр так и не преодолел своего отвращения, но не собирался сейчас в этом признаваться. -- Три пенса за крысу немного дороговато, -- сказал он. -- Не припомню, чтоб в бытность свою мичманом платил столько. -- Как, сэр, вы тоже ели крыс? -- спросил изумленный Сэвидж. В ответ на прямой вопрос Хорнблауэру оставалось только солгать. -- Конечно, -- сказал он. -- Мичманские каюты мало изменились за двадцать лет. Я всегда считал, что крыса, отъевшаяся в хлебном ларе, сделала бы честь королевскому, не то что мичманскому столу. -- Разрази меня гром! -- выдохнул Клэй, откладывая нож и вилку. До сего момента ему и в голову не приходило, что его суровый несгибаемый капитан был когда-то мичманом- крысоедом. Оба мальчика восхищенно воззрились на капитана. Этот маленький человеческий штрих совершенно их покорил -- Хорнблауэр знал, что так оно и будет. На другом конце стола Гэлбрейт шумно вздохнул. Сам он ел крысу три дня назад, но отлично знал, что, сознавшись в этом, ничего не приобрел, а скорее потерял бы в глазах этих мальчиков -- такого уж сорта он был офицер. Хорнблауэр постарался ободрить и Гэлбрейта. -- Ваше здоровье, мистер Гэлбрейт, -- сказал он, поднимая бокал. -- Должен извиниться, это не лучшая моя мадера, но я оставил две последних бутылки назавтра, чтобы угостить испанского капитана, нашего пленника. За наши будущие победы! Они выпили; скованность исчезла. Хорнблауэр сказал "нашего пленника" и "наши победы" -- большинство капитанов сказало бы "моего" и "мои". Строгий капитан, ревнитель дисциплины, на мгновение приоткрыл свою человеческую сущность и показал подчиненным, что они -- его собратья. Любой из трех молодых офицеров сейчас отдал бы за капитана жизнь -- и Хорнблауэр, оглядывая их раскрасневшиеся лица, об этом знал. Это и льстило ему, и одновременно раздражало -- но впереди бой, возможно -- отчаянный, и он должен знать, что команда будет сражаться не за страх, а за совесть. Еще один мичман, молодой Найвит, вошел в каюту. -- Мистер Буш свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что с палубы неприятельское судно видно уже целиком. -- Оно по-прежнему держит курс на залив? -- Да, сэр. Мистер Буш говорит, через два часа будет на расстоянии выстрела. -- Спасибо, мистер Найвит. Можете идти, -- сказал Хорнблауэр. Стоило напомнить, что через два часа ему сражаться с пятидесятипушечным кораблем, и сердце его снова заколотилось. Судорожным усилием он сохранил невозмутимый вид, -- Вдоволь времени, чтобы сыграть роббер, джентльмены, -- сказал он. Один вечер в неделю капитан Хорнблауэр играл со своими офицерами в вист. Для последних -- а для мичманов в особенности -- это было тяжким испытанием. Сам Хорнблауэр играл превосходно, этому способствовали наблюдательность и пристальное внимание к психологии подчиненных. Однако многие офицеры плохо понимали игру и путались, не запоминая вышедших карт -- для них вечерний вист с Хернблауэром был сущей пыткой. Полвил убрал со стола, расстелил зеленое сукно и принес карты. С началом игры Хорнблауэру легче стало позабыть о надвигающейся битве. Вист был его страстью и поглощал целиком, что бы не происходило вокруг. Только в перерывах между игрой, пока подсчитывали и сдавали, учащалось сердцебиение и к горлу приливала кровь. Он внимательно следил за ложащимися на стол картами, помня ученическую привычку Сэвиджа ходить с тузов, и что Гэлбрейт неизменно забывает показать короткую масть. Роббер закончился быстро; на лицах троих младших офицеров было написано чуть ли не отчаяние, когда Хорнблауэр протянул колоду, чтоб еще раз определить партнеров. Сам он хранил неизменное выражение лица. -- Вам, Клэй, следует запомнить, -- сказал он, -- что имея короля, даму и валета, вы должны идти с короля. На этом построено все искусство захода. -- Есть, сэр, -- отвечал Клэй, шутовски косясь на Сэвиджа. Хорнблауэр посмотрел строго, и Клэй поспешно сделал серьезное лицо. Игра продолжалась и всем казалась нескончаемой. Однако и она подошла к финалу. -- Роббер, -- объявил Хорнблауэр, подводя счет. -- Я думаю, джентльмены, нам почти пора подниматься на палубу. Общий вздох облегчения. Все завозили под столом ногами. Хорнблауэр чувствовал, что любой ценой должен показать свою невозмутимость. -- Роббер не кончился бы, -- сказал он сухо, -- если б мистер Сэвздж следил за счетом. Счет был девять. Чтобы спасти роббер, мистеру Сэвиджу и мистеру Гэлбрейту хватило бы непарной взятки. Посему мистер Сэвидж на восьмом ходу должен был не резать, а крыть червовым тузом. Признаю, если бы прорезывание оказалось успешным, он получил бы две лишние взятки, но... Хорнблауэр продолжал вещать, остальные трое корчились на стульях. Однако, когда он пошел впереди них по трапу, они переглянулись, и в глазах их было восхищение. На палубе стояла мертвая тишина. Матросы лежали на боевых постах. Луна быстро садилась, но как только глаза привыкли к темноте, стало ясно, что света еще достаточно. Буш отдал капитану честь. -- Неприятель по-прежнему направляется к заливу, сэр, -- сказал он хрипло. -- Пошлите снова команду в тендер и барказ, -- ответил Хорнблауэр. Он взобрался по бизань-вантам до крюйс-стень-рея. Отсюда он видел море за островом, еще в миле, на фоне садящейся луны отчетливо различались паруса "Нативидада". Испанский корабль круто к ветру входил в залив. Борясь с возбуждением, Хорнблауэр старался предугадать действия испанского капитана. Очень маловероятно, чтобы в темноте с "Нативидада" различили стеньги "Лидии" -- на таком допущении и основывался весь план. Скоро испанцы повернут оверштаг и новым галсом двинутся к острову, быть может, они предпочтут пройти его на ветре, но навряд ли. Чтоб войти в залив они вынуждены будут повернуть оверштаг -- и тут вступит "Лидия". Паруса "Нативидада" посветлели и почти сразу опять потемнели -- судно поворачивало. Оно направляется в середину прохода, но ветровой снос и отлив неминуемо погонят его обратно к острову. Хорнблауэр спустился на палубу. -- Мистер Буш, -- сказал он. -- Пошлите матросов наверх, приготовьтесь отдать паруса. Босые ноги тихо зашлепали по палубе и по вантам. Хорнблауэр вынул из кармана серебряный свисток. Он не потрудился спросить, все ли проинструктированы в своих обязанностях: Буш и Джерард -- толковые офицеры. -- Сейчас я пойду на нос, мистер Буш, -- сказал Хорнблауэр. -- Я постараюсь вернуться на шканцы вовремя, но если нет, вы знаете мои приказы. -- Так точно, сэр. Хорнблауэр торопливо прошел по переходному мостику, мимо карронад на полубаке, мимо орудийных расчетов, и залез на бушприт. С блинда-рея он мог заглянуть за остров. "Нативидад" шел прямо на него. Хорнблауэр видел фосфоресцирующую пену под водорезом и чуть ли не слышал плеск рассекаемой воды. Он судорожно сглотнул, и тут же возбуждение прошло, осталось ледяное спокойствие. Он забыл про себя, его мозг, как машина, просчитывал время и расстояние. Он уже слышал голос лотового на руслене "Нативидада", хотя еще не разбирал слов. Корабль подходил все ближе. Теперь Хорнблауэр слышал гул голосов. Испанцы по обыкновению беспечно болтали, никто не смотрел как следует, никто не заметил голые стеньги "Лидии". Потом с палубы "Нативидада" донеслись приказы: судно поворачивало оверштаг. При первом же звуке Хорнблауэр поднес к губам серебряный свисток и дунул. На "Лидии" вмиг закипела работа. Паруса на всех реях были подняты одновременно. Отцепили якорный канат и шлюпки. Корабль спускался под ветер. Хорнблауэр на бегу столкнулся с матросами, тянувшими брасы, упал, вскочил с палубы и побежал. "Лидия" набирала скорость. Он оказался у штурвала вовремя. -- Прямо руль! -- крикнул он рулевому. -- Немного лево руля! Еще чуть-чуть! Теперь, руль круто направо! Так быстро все произошло, что испанцы только-только успели закончить поворот и набирали скорость на новом галсе, когда из-за острова вылетела "Лидия" и проскрежетала о борт. Месяцы учений не прошли для английской команды втуне. Едва корабли соприкоснулись, пушки "Лидии" громыхнули одним сокрушительным бортовым залпом, осыпав палубу "Нативидада" градом картечи. Марсовые пробежали по реям и накрепко сцепили корабли. Атакующие с громкими криками высыпали на переходный мостик левого борта. На палубе испанца царило полное смятение. Только что все выполняли маневр, и вот в следующую минуту неизвестный враг взял их на абордаж. Вспышки неприятельских пушек разорвали на куски ночь, повсюду падали убитые. На палубу с жуткими воплями хлынули вооруженные люди. Самая дисциплинированная и опытная команда не устояла бы перед таким натиском. Все двадцать лет, что "Нативидад" курсировал вдоль тихоокеанского побережья, не менее четырех тысяч миль отделяло его от любого возможного противника на море. Однако нашлись бравые моряки, и они попытались оказать сопротивление. Офицеры вытащили шпаги; на высоких шканцах стоял вооруженный отряд -- оружие выдали в связи со слухами о восстании на берегу; кое-кто из матросов похватал шпилевые вымбовки и кофель-нагели. Однако с верхней палубы волна атакующих с пиками и тесаками смыла их почти мгновенно. Лишь раз прозвучал пистолетный выстрел. Тех, кто сопротивлялся, либо убили, либо оттеснили вниз; остальных согнали вместе и окружили. На нижней палубе испанцы метались в поисках вожаков, которые организовали бы защиту судна. Они собирались в темноте готовые противостоять неприятелю и оборонять люки, когда за спинами у них оглушительно заорали. Две шлюпки под командованием Джерарда подошли к левому борту, и матросы, с помощью рычагов выломав орудийные порты нижней палубы, хлынули внутрь, оглашая корабль дикими воплями в полном соответствии с приказом. Хорнблауэр наперед знал: чем больше шума поднимут нападающие, тем вернее деморализуют неорганизованных испанцев. Внезапная атака окончательно сломила сопротивление верхней палубы. Предусмотрительность Хорнблауэра, отрядившего две шлюпки для отвлекающего удара, полностью себя оправдала. VII Капитан "Лидии", как обычно, гулял утром по шканцам своего корабля. Испанские офицеры, завидев его, сунулись было с церемонными приветствиями, но их оттеснили матросы, негодуя, что какие-то пленники потревожат освященную многими месяцами прогулку. Хорнблауэру было о чем поразмыслить. И впрямь, за множеством осаждавших его проблем, некогда было ликовать об одержанной победе, хотя прошлой ночью его фрегат, захватив двухпалубный корабль и не потеряв при этом ни одного человека, совершил беспримерный в обширных анналах британской военно-морской истории подвиг. Думал же он о том, что делать дальше. Устранив "Нативидад", он сделался властелином Южного моря. Он отлично знал, что наземное сообщение сильно затруднено, и вся торговля -- можно сказать, вся жизнь -- полностью зависит от каботажных перевозок. Теперь же без его ведома не пройдет ни одна лодка. За пятнадцать военных лет он усвоил, что значит власть на море. Теперь, по крайней мере, есть шанс с помощью Альварадо разжечь в Центральной Америке настоящий пожар -- испанское правительство еще проклянет день, в который решило связать свою судьбу с Бонапартом. Хорнблауэр ходил взад и вперед по присыпанной песком палубе. Перед ним открывались и другие возможности. Северо-восточнее от них лежит Акапулько, куда приходит и откуда отправляется ежегодно галион, везущий на миллион стерлингов сокровищ. Захватив галион, он в одночасье сделается богат -- тогда он купит в Англии поместье, целую деревню и заживет сквайром, и чтобы селяне приподымали шляпы, когда он будет проезжать мимо них в экипаже -- Марии бы это понравилось, хотя Мария в роли знатной дамы будет выглядеть диковато. Хорнблауэр оторвался от созерцания Марии, пересаженной в деревенскую усадьбу из меблированных комнат в Саутси. На востоке Панама, с перуанским золотом, с жемчужной флотилией, с золотом алтарей, который не дался в руки Моргану, но достанется ему. Ударить сюда, в средоточие межматериковых сообщений, наиболее благоразумно стратегически, равно как и потенциально наиболее выгодно. Он постарался собраться мыслями на Панаме. На баке рыжеволосый ирландец Саливан взгромоздился со скрипкой на платформу карронады, а вокруг него человек шесть матросов, ударяя в палубу мозолистыми ступнями, энергично наступали на партнеров. Гиней по двадцать на брата, самое меньшее, получат они за трофей, и в воображении они уже тратили эти деньги. Хорнблауэр посмотрел туда, где покачивался на якоре "Нативидад". Его шкафут чернел от команды, согнанной на верхнюю палубу. На старомодном полуюте и шканцах Хорнблауэр видел красные мундиры и кивера морских пехотинцев. Видел он и направленные на шкафут карронады, и матросов с горящими фитилями подле них. Джерард, которого он оставил призмастером на борту "Нативидада", служил в свое время на ливерпульском работорговце. Уж он-то знает, как держать в повиновении полный корабль враждебно настроенных людей -- прочем, Хорнблауэр, забрав от них офицеров, не ждал с их стороны неприятностей. Надо еще решить, что делать с "Нативидадом" и особенно с пленными. Нельзя поручить их человеколюбивым милостям Эль Супремо, да и команда этого не потерпит. Хорнблауэр напряженно думал. Мимо пролетала цепочка пеликанов. Они летели безукоризненным строем, ровнее, чем Ла-Маншский флот на маневрах. Птица-фрегат, величественная, с раздвоенным хвостом, кружила над ними на неподвижных крыльях и, решив, очевидно, что пикировать не стоит, полетела к острову, где усердно промышляли рыбу бакланы. Солнце уже припекало, вода в заливе синела, как море над ней. Хорнблауэр проклинал солнце, пеликанов и птицу-фрегат, мешавших ему сосредоточиться. Он мрачно прошелся по палубе еще раз пять-шесть. Тут на пути его встал мичман Найвит и козырнул. -- Что за черт? -- рявкнул Хорнблауэр. -- Лодка подходит к борту, сэр. На ней мистер... мистер Эрнандес. Этого и следовало ожидать. -- Очень хорошо, -- сказал Хорнблауэр и спустился на шкафут, чтобы приветствовать Эрнандеса. Тот не стал тратить время на поздравления. На службе Эль Супремо даже латиноамериканцы становились деловиты и немногословны. -- Эль Супремо желает немедленно видеть вас, капитан, -- сказал Эрнандес. -- Моя лодка ждет. -- Вот как, -- сказал Хорнблауэр. Он отлично знал, что многих британских капитанов взбесило бы такое бесцеремонное требование. Он подумал, как славно было бы отослать Эрнандеса к Эль Супремо с предложением самому явиться на корабль, если тот желает видеть капитана. Впрочем, глупо из самолюбия ставить под удар жизненно важные отношения с берегом. Победитель "Нативидада" может сквозь пальцы смотреть на чужую наглость. Компромисс напрашивался сам собой: заставить Эрнандеса часок-другой подождать и тем утвердить свое достоинство. Но здравый смысл отверг и эту уловку. Хорнблауэр ненавидел компромиссы, а этот (как почти все компромиссы) лишь разозлил бы одну сторону, ничего не принеся другой. Гораздо лучше спрятать гордость в карман и отправиться сейчас же. -- Конечно, -- сказал он. -- Мои обязанности позволяют мне ненадолго отлучиться. По крайней мере, на этот раз нет нужды облачаться в парадную форму. Не надо требовать лучшие шелковые чулки и башмаки с пряжками. Захват "Нативидада" будет говорить за него красноречивей, чем любая шпага с золотой рукоятью. Только отдавая последние приказания Бушу, Хорнблауэр вспомнил, что победа дает ему достаточные основания не пороть заблудших Дженкинса с Пулом и не объявлять выговор Гэлбрейту. Это, во всяком случае, большое облегчение. Эта мысль помогла развеять депрессию, обычно накатывавшую на него после каждой победы. Эта мысль подбадривала его, когда он садился на низкорослую лошадку, ехал мимо зловонных, сваленных в кучи потрохов, мимо столбов с привязанными к ним мертвецами, к дому Эль Супремо. Эль Супремо восседал на помосте под балдахином, так, словно просидел неподвижно четыре дня (казалось -- месяц) с их последней встречи. -- Вы исполнили мою волю, капитан? -- были его первые слова. -- Этой ночью я захватил "Нативидад", -- сказал Хорнблауэр. -- И ваши запасы, насколько я понял, укомплектованы? -- Да. -- Значит, -- сказал Эль Супремо, -- вы сделали, что я хотел. Так я говорил с самого начала. Перед лицом столь безграничной самоуверенности возражать было невозможно. -- Сегодня после полудня, -- сказал Эль Супремо, -- я приступлю к исполнению моих планов по захвату города Эль Сальвадор и человека, который называет себя главнокомандующим Никарагуа. -- Да? -- сказал Хорнблауэр. -- Здесь есть некоторые сложности, капитан. Вам, вероятно, известно, что дороги между этим местом и Эль Сальвадором не так хороши, как дорогам надлежит быть. На одном отрезке тропа состоит из ста двадцати семи ступеней, вырубленных в лаве между двумя расселинами. По ней тяжело пройти мулу, не говоря уже о лошади, а злонамеренная личность, вооруженная ружьем, способна причинить большой ущерб. -- Представляю, -- сказал Хорнблауэр. -- Однако, -- продолжал Эль Супремо, -- от порта Ла Либертад до Эль Сальвадора всего лишь десять миль по хорошей дороге. Сегодня после полудня я с пятьюстами людьми на двух кораблях выйду к Ла Либертаду. До него меньше ста миль, и я буду там завтра на заре. Завтра вечером я буду ужинать в Эль Сальвадоре. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр. Он ломал себе голову, как бы получше изложить те затруднения, которые он видел. -- Вы ведь убили очень мало из команды "Нативидада", капитан? -- спросил Эль Супремо, вплотную подходя к одному из тревоживших Хорнблауэра вопросов. -- Одиннадцать убитых, -- сказал Хорнблауэр, -- и восемнадцать раненных, из которых четверо скорее всего не выживут. -- Значит, осталось достаточно, чтоб управлять судном? -- Вполне, сеньор, если... -- Это мне и нужно. Да, капитан, простые смертные, обращаясь ко мне, не употребляют слово "сеньор". Оно недостаточно почтительно. Я -- Эль Супремо. Хорнблауэр в ответ мог только поклониться. Удивительные манеры Эль Супремо были, как каменная стена. -- Офицеры, ответственные за судовождение, еще живы? -- продолжал Эль Супремо. -- Да, -- сказал Хорнблауэр и, поскольку предвидел впереди трудности и желал свести их к минимуму, добавил: -- Супремо. -- Тогда, -- сказал Эль Супремо, -- я беру "Нативидад" к себе на службу. Я убью строевых офицеров и заменю их собственными. Остальные вместе с простыми матросами будут служить мне. В том, что говорил Эль Супремо, не было ничего принципиально невозможного. Испанский флот, действуя, как и во всем по-старинке, поддерживал строгое разделение (в английском флоте почти исчезнувшее) между офицерами, которые ведут судно и теми господами, которые им командуют. И Хорнблауэр не сомневался, что выберут матросы и штурманы из двух зол: мучительная смерть или служба Эль Супремо. Нельзя отрицать, что в предложении Эль Супремо много разумного: перевезти пятьсот человек на "Лидии" было бы трудновато; одна "Лидия" не смогла бы приглядывать за всем тысячемильным побережьем -- два корабля доставят противнику более чем двойные неприятности. Однако передать "Нативидад" повстанцам значит вступить с Лордами Адмиралтейства в бесконечную и скорее всего безуспешную тяжбу о призовых деньгах. И он не может со спокойной совестью предать испанских офицеров на уготованную им казнь. Думать надо быстро. -- "Нативидад" -- трофей моего короля, -- сказал он. -- Возможно, король будет недоволен, если я его уступлю. -- Он конечно будет недоволен, если узнает, что вы отказали мне, -- сказал Эль Супремо. Брови его сошлись, и Хорнблауэр услышал позади шумное дыхание Эрнандеса. -- Я и прежде замечал, капитан, что ваше поведение в моем присутствии граничит с непочтением, извинительном лишь в чужестранце. Хорнблауэр лихорадочно соображал. Еще немного сопротивления с его стороны, и этот безумец прикажет его казнить, после чего "Лидия" уж наверняка не станет сражаться на стороне Эль Супремо. Это и впрямь будет крайне затруднительное положение. "Лидия", не имея друзей ни среди повстанцев, ни среди правительственных сил, скорее всего вовсе не доберется до дома -- особенно под командованием неизобретательного Буша. Англия потеряет отличный фрегат и упустит отличную возможность. Придется пожертвовать призовыми деньгами, той тысячей фунтов, которой он намеревался поразить Марию. Но жизнь пленникам надо сохранить любой ценой. -- Несомненно, винить надо мое чужеземное воспитание, Супремо, -- сказал он. -- Мне трудно передать на чужом языке все необходимые оттенки смысла. Как можно заподозрить, что я питаю недостаточное почтение к Эль Супремо? Эль Супремо кивнул. Занятно было видеть, что безумец, уверенный в своем всемогуществе, в реальной жизни склонен принимать за чистую монету самую грубую лесть. -- Корабль -- ваш, Супремо, -- продолжал Хорнблауэр. -- Он был вашим с той минуты, как мои люди ступили на его палубу. И в будущем, когда огромная армада под водительством Эль Супремо будет бороздить Тихий океан, я желал бы только, чтоб помнили: первый корабль этого флота был отбит у испанцев капитаном Хорнблауэром по приказу Эль Супремо. Эль Супремо снова кивнул, потом повернулся к Эрнандесу. -- Генерал, -- сказал он, -- подготовьтесь к погрузке на корабли пятисот человек в полдень. Я отбываю с ними. Вы тоже. Эрнандес отвесил поклон и удалился; легко было видеть, что подчиненные не дают Эль Супремо поводов усомниться в своей божественной сущности. Он не знает, что такое непочтительность или нерадение. Малейший его приказ, касается он тысячи свиней или пятисот человек, исполняют мгновенно. Хорнблауэр тут же сделал следующий ход. -- "Лидии" ли, -- спросил он, -- уготована честь доставить Эль Супремо в Ла Либертад? Моя команда высоко оценит это отличие. -- Несомненно, -- сказал Эль Супремо. -- Я почти не осмеливаюсь попросить об этом, -- сказал Хорнблауэр, -- но можем ли мы с моими офицерами надеяться, что вы отобедаете с нами перед отплытием? Эль Супремо немного поразмыслил. -- Да, -- сказал он, и Хорнблауэр подавил едва не вырвавшийся у его вздох облегчения. Залучив Эль Супремо на борт "Лидии", он будет разговаривать с ним более уверенно. Эль Супремо хлопнул в ладоши, и тут же, словно сработал часовой механизм, стук в окованную бронзой дверь возвестил о появлении темнокожего мажордома. Ему было односложно приказано перевезти двор Эль Супремо на "Лидию". -- Возможно, -- сказал Хорнблауэр, -- теперь вы позволите мне вернуться на корабль, чтобы подготовиться к вашему прибытию, Супремо. Ответом ему был кивок. -- Когда мне встречать вас на берегу? -- В одиннадцать. В патио Хорнблауэр с сочувствием вспомнил восточного визиря, который, выходя от своего повелителя, всякий раз проверял, на месте ли его голова. На палубе "Лидии", как только смолк свист дудок, Хорнблауэр отдал приказы. -- Немедленно отведите этих людей вниз, -- сказал он Бушу, указывая на пленных испанцев. -- Заприте их в канатном ящике и поставьте охрану. Позовите оружейника, пусть наденет на них кандалы, Буш не пытался скрыть изумления, но Хорнблауэр не стал тратить время на объяснения. -- Сеньоры, -- сказал он проходящим мимо испанцам, -- с вами обойдутся сурово, но поверьте, если вас хотя бы увидят в один из следующих дней, вас убьют. Я спасаю вам жизнь. Затем Хорнблауэр вновь повернулся к первому лейтенанту. -- Свистать всех наверх, мистер Буш. Корабль наполнился шлепаньем босых ног по сосновым доскам. -- Матросы! -- сказал Хорнблауэр. -- Сегодня к нам на борт прибудет местный князь, союзник нашего милостивого короля. Что бы ни случилось -- запомните мои слова, что бы ни случилось -- к нему надо относиться с почтением. Я выпорю каждого, кто засмеется, или не будет вести себя с сеньором Эль Супремо, как со мной. Вечером мы отплывем с войсками этого господина на борту. Вы будете обходиться с ними, как если б они были англичане. И даже лучше. Вы бы стали подшучивать над английскими солдатами. Первого же, кто попытается сыграть шутку с кем-нибудь из этих людей, я прикажу немедленно выпороть. Забудьте, какого цвета у них кожа. Забудьте, во что они одеты. Забудьте, что они не говорят по-английски, помните только, что я вам сказал. Прикажите играть отбой, мистер Буш. В каюте Полвил добросовестно ждал с халатом и полотенцем, чтобы проводить капитана в душ -- согласно расписанию это должно было произойти два часа назад. -- Достаньте опять мой лучший мундир, -- бросил Хорнблауэр. -- В шесть склянок кормовая каюта должна быть готова к торжественному приему на восьмерых. Идите на бак и приведите ко мне кока. Дел много. Надо пригласить на обед Буша и Рейнера, первого и четвертого лейтенантов, Симмондса, лейтенанта морской пехоты, штурмана Кристэла и предупредить их, чтоб они явились в парадных мундирах. Надо продумать, как разместить на двух фрегатах пятьсот человек. Хорнблауэр как раз глядел на "Нативидад" -- тот покачивался на якоре, белый английский военно-морской флаг реял над красно-золотым испанским -- и думал, как поступить с ним, когда от берега к нему резво заскользила лодка. Новоприбывших возглавлял довольно молодой человек, невысокий и худощавый, гибкий, как обезьяна, с улыбчивым, полным неистребимого добродушия лицом. Он больше походил на испанца, чем на индейца. Буш провел его туда, где нетерпеливо расхаживал по палубе Хорнблауэр. Сердечно поклонившись, гость представился: -- Я -- вице-адмирал дон Кристобаль де Креспо. Хорнблауэр не удержался и смерил его с головы до пят. Вице-адмирал носил золотые серьги, его расшитый золотом сюртук не скрывал ветхость серой рубахи. По крайней мере он был обут. Его латанные белые штаны были заправлены в сапоги из мягкой коричневой кожи. -- На службе Эль Супремо? -- спросил Хорнблауэр. -- Разумеется. Позвольте представить моих офицеров. Линкор-капитан Андраде. Фрегат-капитан Кастро. Корвет-капитан Каррера. Лейтенанты Барриос, Барильас и Серна. Гардемарины Диас... Под этими звучными титулами скрывались всего-навсего босоногие индейцы. Из-за алых кушаков в изобилии торчали пистолеты и ножи. Офицеры неловко поклонились Хорнблауэру; лица одного-двух выражали звериную жестокость. -- Я прибыл, -- сказал Креспо дружелюбно, -- чтоб поднять свой флаг на моем новом судне "Нативидад". Эль Супремо желает, чтоб вы салютовали ему одиннадцатью выстрелами, как приличествует вице-адмиральскому флагу. У Хорнблауэра слегка отвалилась челюсть. За годы службы он помимо воли проникся глубоким уважением к деталям показного флотского великолепия, и ему совершенно не улыбалось салютовать этому голодранцу, словно самому Нельсону. С усилием он подавил раздражение. Если он хочет добиться хоть какого-нибудь успеха, то должен доиграть этот фарс до конца. Когда ставка -- империя, глупо проявлять излишнюю щепетильность в вопросе церемониала. -- Конечно, адмирал, -- сказал он. -- Для меня большая радость одним из первых поздравить вас с назначением. -- Спасибо, капитан. Остается уладить кое-какие мелочи, -- сказал вице-адмирал. -- Дозвольте спросить, строевые офицеры с "Нативидада" здесь или еще на "Нативидаде"? -- Премного сожалею, -- ответил Хорнблауэр, -- но сегодня утром после трибунала я выбросил их за борт. -- Действительно, очень жаль, -- сказал Креспо. -- Эль Супремо приказал мне вздернуть их на реях "Нативидада". Вы не оставили даже одного? -- Ни одного, адмирал. Сожалею, что не получил от Эль Супремо соответствующих указаний. -- Что ж, ничего не попишешь. Без сомнения, найдутся другие. Тогда я отправляюсь на борт моего корабля. Не будете ли вы так любезны сопроводить меня и отдать приказы вашей призовой команде? -- Конечно, адмирал. Хорнблауэру любопытно было взглянуть, как подручные Эль Супремо намерены привести к присяге команду целого судна. Он поспешно приказал артиллеристу салютовать флагу, когда тот будет поднят на "Нативидаде", и спустился в шлюпку вместе с новоявленными офицерами. Вступив на борт "Нативидада", Креспо с важным видом поднялся на шканцы. Здесь стояли штурман и его помощники. Под их изумленными взглядами Креспо подошел к изображению мадонны с младенцем возле гакаборта и столкнул его в воду. По его знаку один из гардемаринов спустил испанский и британский флаги. Потом Креспо обернулся к штурману и помощникам. Это была исполненная драматизма картина. Ослепительно светило солнце, британские морские пехотинцы в красных мундирах стояли ровной шеренгой, приставив ружья к ноге. Британские матросы с тлеющими фитилями замерли у карронад, ибо приказа еще никто не отменял. Джерард подошел и встал рядом с Хорнблауэром. -- Кто тут штурман? -- спросил Креспо. -- Я -- штурман, -- пролепетал один из испанцев. -- А это ваши помощники? -- мрачным голосом произнес Креспо и получил утвердительный кивок. С лица Креспо исчез всякий налет добродушия. Казалось, оно излучает гнев. -- Ты, -- сказал он, указывая на самого младшего. -- Сейчас ты поднимешь руку и провозгласишь свою веру в нашего повелителя Эль Супремо. Подними руку. Мальчик повиновался, как зачарованный. -- Повторяй за мной. Я клянусь... Мальчишеское лицо побелело. Он пытался оглянуться на старших, но взор его был прикован к свирепым очам Креспо. -- Я клянусь, -- повторил Креспо еще более угрожающе. Мальчик открыл рот и без единого звука его закрыл. Потом он судорожно сбросил с себя гипнотическое оцепенение. Его рука вздрогнула и опустилась, он