вы и переминались с ноги на ногу, осознав, что не совершили никаких особенных подвигов. Надо быть справедливым -- столь бурное ликование больше чем наполовину было вызвано последним отчаянным маневром, когда они неслись между близко идущими судами. В последующие годы они приукрашивали и приукрашивали эту историю, ставшую излюбленной матросской байкой, пока не стали уверять, будто Хорнблоуэр в ревущий шторм провел двухпалубный корабль сквозь эскадру в сто судов, причем все сто в это время двигались разными курсами. -- Прикажите играть отбой, мистер Буш, -- сказал Хорнблоуэр. -- А когда матросы позавтракают, можете устроить парусные учения. Теперь возбуждение сменилось реакцией, и ему хотелось поскорее укрыться на кормовой галерее. Но вот Уолш, врач, рысцой подбежал по палубе и козырнул. -- Докладываю, сэр, -- сказал он. -- Один уорент-офицер убит. Никто из офицеров и матросов не ранен. -- Убит? -- У Хорнблоуэра отвисла челюсть. -- Кто убит? -- Джон Харт, мичман, -- отвечал Уолш. Харт был способным матросом на "Лидии", Хорнблоуэр сам выхлопотал ему уорент-офицерский патент. -- Убит? -- повторил Хорнблоуэр. -- Если хотите, сэр, я помечу его "смертельно ранен", -- сказал Уолш. -- Ему оторвало ногу девятифунтовым ядром, влетевшим в орудийный порт номер одиннадцать нижней палубы. Он был еще жив, когда его принесли вниз, но в следующую минуту умер. Разрыв подколенной артерии. Уолш был назначен недавно и под началом Хорнблоуэра не служил -- не то воздержался бы от таких подробностей. -- Прочь с дороги, черт вас подери, -- рявкнул Хорнблоуэр. Желанное одиночество испорчено. Позже предстоят похороны -- флаг приспущен, реи в знак траура наклонены. Уже это раздражало. И погиб Харт -- улыбчивый долговязый юноша. Всякая радость улетучилась. Буш на шканцах счастливо улыбался, довольный недавним успехом и предстоящими учениями. Он охотно побеседовал бы с капитаном, Джерард -- он стоял рядом -- похоже, рвется обсудить свои драгоценные пушки. Хорнблоуэр посмотрел на них сурово, подождал -- не заговорят ли. Однако они не зря служили с ним столько лет -- оба разумно промолчали. Он повернулся и пошел вниз; индийцы подняли сигналы, дурацкие поздравления, вероятно, половина безграмотная. Можно положиться на Буша -- он будет сигналить "не понял", пока эти идиоты не исправятся, а потом поднимет единственный сигнал -- подтверждение. Хорнблоуэр не хотел никого видеть, не хотел никого слышать. Лишь одно утешение обрел он в этом ненавистном мире -- пока "Сатерленд" идет на фордевинд, а караван под ветром, на кормовой галерее можно укрыться от всех, даже от назойливых подзорных труб, направленных с других кораблей. VII Хорнблоуэр докуривал сигару, когда наверху заиграли построение. Запрокинув голову и глядя из-под укрытия кормовой галереи на блаженно-голубое небо, он выпустил дым, потом поглядел вниз, на синее море и ослепительно-белую кильватерную струю, вырывающуюся из-под кормового подзора. Над головой отдавалась чеканная поступь морских пехотинцев (они выстраивались на полуюте), а затем -- короткое шарканье тяжелых ботинок (это они по приказу своего капитана выровняли строй). Когда все снова стихло, Хорнблоуэр выбросил сигару за борт, одернул парадный мундир, водрузил на голову треуголку и -- левая рука на рукояти шпаги -- с достоинством вышел на полупалубу. На шканцах ждали Буш, Кристэл и вахтенный мичман. Они отдали честь, с кормы донеслось щелк-щелк-щелк -- пехотинцы взяли на караул. Хорнблоуэр неторопливо огляделся: воскресной его обязанностью было осматриваться судно, и он, пользуясь случаем, наслаждался живописной картиной. В такт качанию судна в голубом небе над головой медленно кружили пирамиды парусов. Палубы были белы, как снег -- Буш добился этого десятидневными упорными трудами: и в это утро воскресного смотра напряженная упорядоченность военного корабля ощущалась особенно остро. Из-под опущенных ресниц Хорнблоуэр украдкой обозревал команду, выстроившуюся одной длинной шеренгой на переходном мостике и главной палубе. Матросы стояли навытяжку, молодцеватые в парусиновых штанах и рубахах. Его интересовало их настроение, и он знал, что со шканцев увидит больше, чем проходя вблизи. Можно угадать некий вызов в том, как стоит недовольная команда удрученную выдадут вялость и апатия. К своей радости Хорнблоуэр не приметил ни того, ни другого. Десять дней тяжелого труда, постоянной муштры, неусыпного надзора, суровости, смягченной добродушием -- все это пошло матросам на пользу. Три дня назад Хорнблоуэр вынужден был пятерых выпороть. Он с каменным лицом выстоял экзекуцию, хотя от свиста девятихвостой кошки у него сжималось внутри. Одному из наказанных -- старому матросу, который подзабыл, чему его учили, и нуждался в напоминании -- это, возможно, будет в некотором роде наукой, четырех остальных исполосованные спины не научат ничему. Хорошими моряками им не стать, обычные скоты, которых скотское обращение по крайней мере не сделает хуже. Пусть на их примере самые своенравные поймут, чем чревато непослушание -- люди необразованные усваивают лишь то, что видели своими глазами. Лекарство это сильнодействующие, тут важно не пересолить, однако и слишком малая доза может не подействовать. Беглый взгляд со шканцев убеждал Хорнблоуэра, что отмерено было в аккурат. Он еще раз огляделся, любуясь красотой образцового судна, белых парусов, голубого неба, багряно-белыми мундирами морской пехоты, сине-золотыми офицеров; законченный артистизм картине придавал последний штрих, легкое напоминание, что даже в день смотра не прекращается напряженное биение корабельной жизни. Более четырехсот человек стоят навытяжку, ловя малейшее капитанское слово, однако рулевой у штурвала не сводит глаз с нактоуза и нижней шкаторины грота, впередсмотрящий на мачте и вахтенный офицер с подзорной трубой своим видом напоминают, что корабль движется выбранным курсом и готов исполнять свой долг перед королем и Отечеством. Хорнблоуэр начал обход. Он прошелся вдоль выстроенных в шеренги пехотинцев, но глаза его скользили по солдатам, не замечая их. Капитан Моррис и сержанты без него проследят, чтобы пуговицы были начищены, а портупеи натерты белой глиной. Пехотинцев, в отличие от матросов, муштровали до полного автоматизма -- Хорнблоуэр мог не забивать себе ими голову. Даже сейчас, спустя десять дней после выхода в море, он не знал в лицо и по имени почти ни одного из девяноста стоящих на палубе солдат. Он прошел мимо выстроенных в шеренгу матросов, мимо застывших перед строем дивизионных офицеров. Это было любопытнее. Матросы стояли подтянутые, ладные в белой одежде -- интересно, многие ли догадываются, что плату за штаны и рубахи удержали из нищенского жалованья, которое выдали им при вербовке? Некоторые новички страшно обгорели, неосторожно подставившись вчера под палящее солнце, у светловолосого верзилы сошла почти вся кожа с плеч, загривка и лба. Хорнблоуэр узнал Уэйтса, осужденного за кражу овец на выездной сессии в Экстере -- неудивительно, что он так обгорел, ведь за долгие месяцы в тюрьме кожа его совершенно побелела. Волдыри наверняка причиняют чудовищную боль. -- Проследите, чтоб Уэйтс зашел сегодня к врачу, -- сказал Хорнблоуэр дивизионному офицеру. -- Пусть ему дадут гусиного жира или что там пропишет врач. -- Есть, сэр, -- отвечал унтер-офицер. Хорнблоуэр прошел вдоль шеренги, внимательно разглядывая каждого. Лица, которые прочно засели в памяти, лица людей, чьи фамилии он и сейчас с трудом припоминал. Лица, которые он изучал два года назад в далеком Тихом океане на борту "Лидии", лица, которые он впервые увидел несколько дней назад, когда Джерард привез из Сент-Ива полную шлюпку ничего не соображающих пленников. Смуглые лица и бледные, мальчишеские и пожилые, глаза голубые, карие, серые. Множество мимолетных впечатлений застревали у Хорнблоуэра в мозгу -- он будет переваривать их позже, одиноко прогуливаясь на кормовой галерее и намечая, как еще он улучшит команду. "Этого Симса надо произвести в бизань-марсовые старшины. Он справится. А это кто? Даусон? Нет, Даукинс. Стоит с кислой миной. Из шайки Годдара и, похоже, до сих пор недоволен, что Годдара высекли. Надо запомнить". Солнце палило, корабль мягко качался на спокойном море. С команды Хорнблоуэр перенес внимание на корабль -- крепление пушек, укладку тросов, чистоту палуб, камбуза, полубака. Делал он это для проформы: небеса обрушились бы прежде, чем Буш недоглядел за своими обязанностями. Но Хорнблоуэр продолжал с самым важным видом осматривать корабль. Странным образом это производит впечатление на матросов -- бедные глупцы будут больше стараться для Буша, полагая, что Хорнблоуэр за ним приглядывает, и больше стараться для Хорнблоуэра, полагая, что от его взгляда ничего не укроется. К каким только обманам он не прибегает, чтоб завоевать уважение команды! Незаметно для других, Хорнблоуэр невесело усмехнулся. -- Я доволен смотром, мистер Буш, -- сказал он, вернувшись на шканцы. -- Не надеялся застать корабль в таком порядке. Буду ожидать дальнейших улучшений. Теперь можете оснастить церковь. Воскресные службы ввело богобоязненное Адмиралтейство, иначе Хорнблоуэр, как истинный последователь Гиббона, постарался бы без них обойтись. По крайней мере ему удавалось не брать на борт капеллана -- священников он не выносил на дух. Он смотрел, как матросы тащат скамейки для себя и стулья для офицеров. Работали они весело и споро, хотя и не с той заученной слаженностью, которая отличает вышколенную команду. Браун -- старшина капитанской шлюпки -- накрыл скатертью шканцевый нактоуз, сверху положил Хорнблоуэровы библию и молитвенник. Хорнблоуэр не любил эти службы: всегда оставалась вероятность, что какой-нибудь начетчик из числа подневольных прихожан -- католик или сектант -- не пожелает присутствовать. Религия -- единственная сила, способная разорвать дисциплинарные путы; Хорнблоуэр не забыл одного не в меру ревностного штурманского помощника, утверждавшего, что капитан якобы не вправе читать благословение -- как будто он, королевский представитель, Божий представитель, в конце концов -- не может благословлять, если ему вздумается! Он сумрачно оглядел рассевшихся матросов и принялся читать. Раз уж приходится это делать, можно с тем же успехом делать хорошо. Читая, он, как всегда, восхитился красотой Кранмеровской прозы и блеском интерпретации. Кранмера сожгли на костре двести пятьдесят лет назад -- лучше ли ему оттого, что сейчас читают его молитвенник? Буш оттарабанил отрывок из священного писания громко и без выражения, словно окликал впередсмотрящего на фор-салинге. Потом Хорнблоуэр прочел начальные строки псалма, скрипач Салливан заиграл первые ноты, Буш подал сигнал петь (сам Хорнблоуэр никогда бы на такое не решился, оправдываясь тем, что он не фигляр и не итальянский оперный дирижер), команда разинула глотки и взревела. Но и псалмы бывают не вполне бесполезны. По тому, как поет команда, капитан может многое узнать о ее настроении. В это утро то ли псалом попался особенно любимый, то ли матросы радовались солнечному свету, но горланили они от души, а Салливан запиливал на скрипке экстатическое облигато. Корнуольцы, видимо хорошо знавшие псалом, пели на голоса, привнося гармонию в немелодичный ор остальных. Хорнблоуэр этого не замечал -- его немузыкальное ухо не различало мелодий, и прекраснейшая музыка вдохновляла его не больше, чем грохот телеги по булыжной мостовой. Слушая непонятный гул, глядя на сотни разинутых ртов, он по обыкновению гадал: неужели легенда о музыке имеет под собой какое-то основание? Неужели другие люди слышат что-то кроме шума, или он единственный на борту не подвергся добровольному самообольщению? Тут он увидел юнгу в первом ряду. Вот для кого псалом, безусловно, не просто шум. Юнга плакал навзрыд, стараясь в то же время держать спину прямой, а большие слезы бежали по его щекам и нос шмыгал. Что-то растрогало бедного мальчугана, задело какую-то струну в его памяти. Может быть, он последний раз слышал этот псалом дома, в знакомой церквушке, рядом с матерью и братьями. Сейчас он охвачен нестерпимой тоской по дому. Когда пение смолкло, Хорнблоуэр порадовался и за себя, и за юнгу -- следующий ритуал приведет мальчика в чувство. Он взял "Свод Законов Военного Времени" и стал читать, как предписывало ему Адмиралтейство. "Свод Законов Военного Времени" звучал каждое воскресенье на каждом из кораблей Его Британского Величества. Хорнблоуэр читал его пятисотый, наверно, раз, он помнил наизусть каждую строчку, каждый период, каждый поворот фразы, и читал он хорошо. Это лучше, чем долгое богослужение или тридцать девять догматов англиканского вероисповедания. Вот сухой, без полутонов, кодекс, суровый призыв к долгу простому и ясному. Какой-то адмиралтейский клерк или крючкотвор-стряпчий был не меньше Кранмера одарен умением облекать мысли в слова. Здесь не было ни трубного зова, ни трескучего призыва к чувствам, лишь холодная логика, поддерживающая в море британский флот и вот уже семнадцать лет спасающая Англию в отчаянной борьбе за существование. По гробовому молчанию слушателей Хорнблоуэр знал, что внимание их приковано к чтению. Сложив бумагу и подняв глаза, он увидел суровые, решительные лица. Юнга в первом ряду позабыл про слезы, похоже, он только что твердо решил в дальнейшем неукоснительно исполнять свои обязанности. А может, он размечтался о будущих подвигах, когда и он станет капитаном в мундире с золотым позументом, и тоже будет командовать семидесятичетырехпушечным кораблем. Во внезапном приливе чувств Хорнблоуэр гадал, защитят ли возвышенные чувства от летящего пушечного ядра -- ему припомнился другой корабельный юнга, которого у него на глазах размазало в кровавое месиво ядром с "Нативидада". VIII В тот вечер Хорнблоуэр расхаживал по шканцам. Предстояло решить сложнейшую проблему, и кормовая галерея не годилась -- чтобы думать, надо было ходить быстро, так быстро, как не позволяла низкая балюстрада, где все время надо было пригибаться. Офицеры, видя его состояние, отступили на подветренную сторону и освободили ему наветренную, почти тридцать ярдов шканцев и переходного мостика. Взад и вперед ходил он, взад и вперед, набираясь мужества осуществить то, чего страстно желал. "Сатерленд" медленно скользил по волнам, западный бриз дул с траверза, караван сгрудился всего в нескольких кабельтовых под ветром. Джерард со щелчком сложил подзорную трубу. -- От "Лорда Монингтона" отвалила шлюпка, сэр. -- Он торопился предупредить капитана, чтобы тот, если пожелает, успел затвориться в каюте. Впрочем, Джерард не хуже Хорнблоуэра знал, что капитану не следует слишком явно пренебрегать важными господами, следующими на кораблях Достопочтенной компании. Хорнблоуэр следил, как приближается похожая на жука шлюпка. Предыдущие десять дней сильный норд-ост не только подгонял конвой -- сейчас они были уже на широте Северной Африки, отсюда индийцам предстоит добираться на свой страх и риск -- но и до вчерашнего дня не позволял обмениваться визитами. Вчера шлюпки так и сновали между индийцами, сегодня гостей предстоит принимать Хорнблоуэру. Отказать он не может, тем более что через два часа расставаться -- испытание надолго не затянется. Шлюпка подошла к борту, и Хорнблоуэр пошел встречать гостей: капитана Осборна с "Лорда Монингтона" в форменном кителе и высокого сухопарого незнакомца в цивильной одежде с лентой и звездой. -- Добрый вечер, капитан, -- сказал Осборн. -- Позвольте представить вас лорду Истлейку, назначенному губернатором в Бомбей. Хорнблоуэр поклонился, лорд Истлейк тоже. -- Я прибыл, -- прочистив горло, сказал лорд Истлейк, -- дабы просить вас, капитан Хорнблоуэр, принять для вашего судна этот кошелек с четырьмя сотнями гиней. Пассажиры Ост-Индских судов собрали их по подписке в благодарность за мужество и сноровку, проявленные командой "Сатерленда" в стычке с двумя французскими каперами возле Уэссана. -- От имени моей команды благодарю вашу милость, -- сказал Хорнблоуэр. Жест весьма любезный, и Хорнблоуэр, принимая кошелек, чувствовал себя Иудой -- он-то знал, какие планы вынашивает в отношении Ост-Индской компании. -- А я, -- сказал Осборн, -- должен передать вам и вашему первому лейтенанту самое сердечное приглашение отобедать с нами на "Лорде Монингтоне". На это Хорнблоуэр с видимым огорчением покачал головой. -- Через два часа нам расставаться, -- сказал он. -- Я как раз собирался поднять соответствующий сигнал. Глубоко сожалею, что вынужден отказаться. -- Мы на "Лорде Монингтоне" будем весьма опечалены, -- сказал лорд Истлейк. -- Из-за непогоды мы все десять дней были лишены вашего общества. Возможно, вы измените свое решение? -- Я впервые совершаю этот переход так быстро, -- вставил Осборн. -- И, кажется, должен сказать "увы", ибо именно из-за этого мы не сможем повидаться с флотскими офицерами. -- Я на королевской службе, милорд, и подчиняюсь строжайшим приказам адмирала. Против такой отговорки будущий губернатор Бомбея возразить не сможет. -- Понимаю, -- сказал лорд Истлейк. -- Могу ли я, по крайней мере, познакомиться с вашими офицерами? Опять весьма любезный жест. Хорнблоуэр подозвал одного за другим: просоленного Буша, изящного красавца Джерарда, Морриса, капитана морской пехоты и двух его долговязых субалтернов, остальных лейтенантов и штурмана, вплоть до младшего мичмана. Все были польщены и взволнованы знакомством с лордом. Наконец лорд Истлейк собрался уходить. -- Всего доброго, капитан, -- сказал он, протягивая руку, -- желаю вам успешных действий в Средиземном море. -- Спасибо, милорд. Вам счастливо добраться до Бомбея. Успешного и славного губернаторства. Хорнблоуэр взвесил на руке кошелек -- вышитый парусиновый мешочек, над которым кто-то изрядно потрудился в последние дни. Он ощущал тяжесть золота и хрустящие под пальцами банкноты. Ему хотелось бы посчитать это призовыми деньгами и взять себе соответствующую долю, но он знал, что не может принять награду от штатских. Тем не менее, команда пусть продемонстрирует должную благодарность. -- Мистер Буш, -- сказал он, когда шлюпка отвалила. -- Прикажите матросам выстроиться на реях. Пусть трижды крикнут "ура! ". Лорд Истлейк и Осборн в шлюпке на эти бурные изъявления благодарности приподняли шляпы. Хорнблоуэр наблюдал, как шлюпка ползет обратно к "Лорду Монингтону". Четыреста гиней. Деньги большие, но его так просто не купишь. И в это самое мгновение он окончательно решился сделать то, о чем неотступно думал последние двадцать четыре часа. Он покажет Ост-Индийскому каравану, что капитан Хорнблоуэр независим в своих поступках. -- Мистер Рейнер, -- сказал он, -- изготовьте барказы номер один и два. Положите руль на борт и подойдите к каравану. К тому времени, когда мы с ним поравняемся, шлюпки должны быть на воде. Мистер Буш. Мистер Джерард. Я попрошу вашего внимания. Под свистки и суету маневра, под скрип сей-талей, Хорнблоуэр коротко отдал распоряжения. Осознав, что замыслил его капитан, Буш первый и последний раз в жизни осмелился возразить. -- Это толстопузые индийцы, сэр, -- сказал он. -- Я и сам догадывался, что дело обстоит именно так, -- съязвил Хорнблоуэр. Да, он рискует, забирая матросов с кораблей Ост-Индской компании -- он одновременно входит в конфликт с могущественнейшей из английских корпораций и преступает адмиралтейские инструкции. Но люди ему нужны, нужны позарез, а суда, с которых он их заберет, не увидят суши до самого острова св. Елены. Пройдет три-четыре месяца, пока протест доберется до Англии, шесть -- пока ответная кара настигнет Хорнблоуэра в Средиземном море. За преступление полугодовой давности слишком сурово не накажут, а возможно, через полгода его и не будет в живых. -- Раздайте команде шлюпок пистолеты и абордажные сабли, -- сказал он, -- просто чтоб показать, что это им не шутки. Возьмете по двадцать человек с каждого корабля. -- По двадцать человек! -- Буш от восхищения раскрыл рот. Это уже значительное нарушение закона. -- По двадцать с каждого. И попомните мои слова, только белых. Никаких ласкаров. И чтоб все были опытные моряки, умели брать рифы и править. Разузнайте, кто там канониры, и заберите их. Джерард, вам пригодятся опытные артиллеристы? -- О да, клянусь Богом. -- Очень хорошо. Приступайте. Хорнблоуэр отвернулся. Он принял решение без посторонней помощи и не собирался обсуждать его теперь. "Сатерленд" двинулся к каравану. Сперва первый, затем второй барказ коснулись воды и устремились к скоплению кораблей. "Сатерленд" отошел дальше под ветер и, положив грот-марсель на стеньгу, стал ждать. В подзорную трубу Хорнблоуэр различил блеск стали -- это Джерард взял "Лорда Монингтона" на абордаж и взбежал на палубу с оружием в руках -- чтоб заранее отбить охоту защищаться. Хорнблоуэра лихорадило от волнения, которое он лишь большим усилием скрывал. Он резко сложил подзорную трубу и заходил по палубе. -- От "Лорда Монингтона" к нам отвалила шлюпка, сэр, -- сказал Рейнер. Он был взволнован не меньше капитана и отнюдь не пытался этого скрыть. -- Очень хорошо, -- сказал Хорнблоуэр с деланым безразличием. Он немного успокоился. Если бы Осборн отказал Джерарду наотрез, призвал матросов к оружию и постарался отразить нападение, дело могло бы обернуться плачевно. Если бы в потасовке, вызванной незаконным требованием Хорнблоуэра, кто-то погиб, трибунал мог расценить это как убийство. Впрочем, Хорнблоуэр рассчитывал, что десант застигнет Осборна врасплох, и тот не окажет реального сопротивления. Так и вышло: Осборн посылает протест. Пусть себе возмущается на здоровье, хорошо бы еще остальные Ост-Индийцы последовали примеру коммодора и ограничились протестами, пока с них будут забирать матросов. Через входной порт поднялся Осборн собственный персоной. Лицо у него было багровое. -- Капитан Хорнблоуэр, -- начал он с порога. -- Это возмутительно! Я решительно протестую, сэр. В эту самую минуту ваш лейтенант выстраивает мою команду, намереваясь провести принудительную вербовку. -- Он действует в соответствие с моим приказом, сэр, -- отвечал Хорнблоуэр. -- Когда он это сказал, я с трудом поверил своим ушам. Знаете ли вы, сэр, что ваши действия противоречат закону? Это вопиющее нарушение адмиралтейских регуляций. Это грубый произвол, сэр. Суда Достопочтенной Ост-Индской компании освобождены от принудительной вербовки, и я, как коммодор, буду до последнего издыхания протестовать против любого нарушения этого закона. -- Рад буду выслушать ваш протест, сэр, когда вы соблаговолите его изложить. -- Но... но... -- Осборн захлебнулся. -- Я его изложил. Я заявил свой протест, сэр. -- А, понятно, -- сказал Хорнблоуэр. -- Я думал, это было предисловие к протесту. -- Ничего подобного. -- Дородный Осборн только что не топал в исступлении ногами. -- Я заявил протест и не остановлюсь на этом. Я дойду до самых высоких инстанций. Я с края света вернусь, лишь бы свидетельствовать против вас на трибунале. Я не успокоюсь... я не остановлюсь ни перед чем... я употреблю все мое влияние, чтоб это преступление не осталось безнаказанным. Я сотру вас в порошок... я вас уничтожу... -- Но, капитан Осборн, -- начал Хорнблоуэр, меняя тон как раз вовремя, чтобы Осборн, уже собравшийся театрально удалиться, помедлил. Уголком глаза Хорнблоуэр видел, что его шлюпки направляются к двум последним жертвам; очевидно, с остальных они уже забрали, кого возможно. Как только Хорнблоуэр намекнул, что может и передумать, Осборн сменил гнев на милость. -- Если вы вернете людей, сэр, я с радостью возьму свои слова обратно, -- сказал он. -- Заверяю вас, никто и не узнает о случившемся. -- Не позволите ли мне хотя бы поспрашивать в вашей команде добровольцев? -- взмолился Хорнблоуэр. -- Может быть, кто-то пожелает перейти на королевскую службу? -- Ну... ладно, я соглашусь даже и на это. Быть может, в ком-то взыграет дух приключений. Со стороны Осборна это был верх великодушия, впрочем, он справедливо полагал, что в эскадре не много найдется глупцов, желающих променять относительно покойную службу в Ост-Индской компании на суровую жизнь Королевского флота. -- Я так восхищен вашим беспримерным мастерством в стычке с каперами, сэр, что мне трудно вам в чем-либо отказать, -- миролюбиво сказал Осборн. Шлюпки уже подошли к последнему из индийцев. -- Очень любезно с вашей стороны, сэр, -- сказал Хорнблоуэр с поклоном. -- В таком случае, позвольте проводить вас в вашу гичку. Я отзову мои шлюпки. Волонтеров мои офицеры брали в первую очередь, значит, надо полагать, все желающие в шлюпках. Остальных я верну. Спасибо, капитан Осборн. Спасибо. Подождав, пока капитан Осборн спустится в шлюпку, Хорнблоуэр вернулся на шканцы. Рейнер, изумленный этим внезапным поворотом в настроении, смотрел на него во все глаза. Хорнблоуэру это было приятно -- скоро Рейнер удивится еще сильнее. Перегруженные барказы шли к "Сатерленду". Они разминулись с гичкой Осборна, медленно ползущей в наветренную сторону. В подзорную трубу Хорнблоуэр видел, как Осборн из гички машет рукой: очевидно, он что-то кричал проходящей мимо шлюпке. Буш и Джерард, разумеется, не обратили на него внимания. Через две минуты шлюпки подошли к борту, и сто двадцать человек, нагруженные скромными пожитками, высыпали на палубу. Их сопровождали тридцать матросов с "Сатерленда". Команда, широко ухмыляясь, приветствовала пополнение. Насильно завербованный британский моряк всегда радуется, видя новых товарищей по несчастью: так бесхвостая лиса из басни мечтала, чтоб и остальные лишились хвостов. Буш и Джерард выбрали отличных моряков. Хорнблоуэр разглядывал их лица. Одни выражали апатию, другие -- растерянность, третьи -- угрюмую злобу. Этих людей в считанные минуты вытащили с комфортабельного судна, где регулярно платят, хорошо кормят, а дисциплина не слишком строга, и завербовали на суровую королевскую службу, где жалованье под вопросом, кормежка скудна, и по единому слову нового капитана их могут выпороть кошками. Даже простой матрос с удовольствием предвкушает, как вступит на щедрую индийскую почву; теперь эти люди обречены два года сносить однообразие, нарушаемое только опасностями, болезнями и вражескими ядрами. -- Поднимите шлюпки, мистер Рейнер, -- приказал Хорнблоуэр. Рейнер сморгнул -- он слышал, что Хорнблоуэр пообещал Осборну, и знал: из ста двадцати человек охотников остаться будет немного. Шлюпки придется тут же спускать снова. Но если каменное лицо Хорнблоуэра что и выражало, так это твердую уверенность в отданном приказе. -- Есть, сэр, -- сказал Рейнер. Подошел Буш с листком бумаги -- они с Джерардом только что подвели общий итог. -- Всего сто двадцать человек, как вы и приказывали, сэр, -- сказал Буш. -- Один купорский помощник -- доброволец, сэр. Сто девять матросов -- двое из них добровольцы. Шестеро канониров. Четверо новичков -- эти вызвались добровольно. -- Отлично, мистер Буш. Прочтите им приказ о зачислении. Мистер Рейнер, как только шлюпки будут подняты, обрасопьте паруса фордевинд. Мистер Винсент! Сигнальте каравану: "Все завербовались добровольно. Спасибо. Всего доброго". Слова "завербовались добровольно" вам придется передавать по буквам, но они того стоят. Опьяненный успехом, Хорнблоуэр забылся и произнес лишнюю фразу, однако за оправданиями дело не стало. У него сто двадцать новобранцев, почти все -- опытные матросы, команда "Сатерленда" укомплектована почти целиком. Мало того, он оградил себя от грядущего гнева. Когда из адмиралтейства придет неизбежное укоризненное письмо, он ответит, что позаимствовал матросов с ведома и разрешения коммодора. Если повезет, можно будет проволынить дело еще месяцев шесть. За год он убедит новобранцев, что они завербовались по собственному почину. Хотя бы часть их, пообвыкнув, полюбит новую жизнь и поклянется в чем угодно; многие уже и помнить не будут, что произошло. Адмиралтейство склонно глядеть на незаконную вербовку сквозь пальцы -- теперь будет лазейка, чтоб не наказывать его слишком строго. -- "Лорд Монингтон" отвечает, сэр, -- сказал Винсент. -- "Не понял сигнала. Ждите шлюпку". -- Сигнальте "Всего доброго" еще раз, -- сказал Хорнблоуэр. На главной палубе Буш еще читал новобранцам "Свод Законов Военного времени" -- как только он покончит с этой необходимой формальностью, они превратятся в королевских слуг: с этого момента их можно вешать и наказывать кошками. IX До места встречи у мыса Паламос "Сатерленд" добрался первым, так что ни флагмана, ни "Калигулы" не обнаружил. Корабль под малыми парусами неторопливо лавировал против слабого юго-восточного ветра, и Джерард, пользуясь временной передышкой, натаскивал матросов в стрельбе. Буш вдосталь погонял команду на реях, теперь пришло время повозиться с большими пушками. Под обжигающим полуденным солнцем голые по пояс матросы обливались потом, выдвигая и задвигая пушки, разворачивая их правилами. Каждый по очереди орудовал гибким прибойником -- все эти движения надо было довести до автоматизма, чтобы потом выдвигать, палить, банить и перезаряжать час за часом в густом пороховом дыму, среди смерти и разрушения. Скорость в первую очередь и лишь потом меткость, однако полезно время от времени и пострелять в цель -- это некоторым образом вознаграждает матросов за утомительный труд. В тысяче ярдов по левому борту подпрыгивала на волне шлюпка. Послышался всплеск, и на воде заплясало черное пятнышко -- со шлюпки сбросили бочонок и тут же принялись грести подальше от линии огня. -- Пушка номер один! -- заорал Джерард. -- Цельсь! Взвести затворы! Пли! Запальные отверстия закрыть! Громыхнула ближайшая к носу восемнадцатифунтовка. Десяток подзорных труб следил за ядром. -- Перелет и далеко вправо, -- объявил Джерард. -- Пушка номер два! По очереди выпалили восемнадцатифунтовки главной палубы, затем двадцатичетырехфунтовки нижней. Даже опытные канониры тридцатью семью выстрелами с такого расстояния вряд ли поразили бы бочонок; он, целехонький, приплясывал на волнах. Пушки левого борта выстрелили еще по разу -- бочонок был по-прежнему невредим. -- Уменьшим расстояние. Мистер Буш, положите руль на борт и подведите корабль на кабельтов к бочонку. Ну, мистер Джерард. С двухсот ярдов бочонок могут достать и карронады; пока "Сатерленд" подходил к нему, их расчеты встали к своим орудиям. Пушки выпалили почти одновременно, корабль содрогнулся до основания, густой дым окутал полуголых людей. Вода кипела, разорванная тонной железных ядер, вдруг бочонок выпрыгнул из пенной воды и рассыпался на составные планки. Орудийная прислуга закричала "ура!". Хорнблоуэр дунул в серебряный свисток, чтоб больше не стреляли. Сияющие матросы хлопали друг друга по плечам. Радость увидеть, как разлетается в щепки бочонок, по их мнению, сполна вознаграждала за два часа изнурительных учений. Со шлюпки сбросили еще бочонок, батарея правого борта приготовилась стрелять. Хорнблоуэр, стоя на шканцах, блаженно щурился в ярком солнечном свете. Жизнь прекрасна. У него полностью укомплектованная команда, а умелых марсовых -- больше, чем он смел надеяться. Пока все здоровы, новички быстро осваиваются с парусами, с пушками освоятся еще быстрее. Сухое летнее тепло действовало на него благотворно. Радуясь, как быстро сплачивается его команда, он позабыл тревожиться о леди Барбаре. Он наслаждался жизнью. -- Отличный выстрел! -- сказал он. Одна из пушек нижней палубы удачным попаданием разнесла второй бочонок в щепки. -- Мистер Буш! Проследите, чтоб сегодня вечером этому расчету выдали по чарке. -- Есть, сэр. -- Вижу парус! -- донеслось с мачты. -- Эй, на палубе! Парус прямо на ветре, быстро приближается. -- Мистер Буш, отзовите шлюпку. Положите судно на правый галс, пожалуйста. -- Есть, сэр. Даже здесь, в каких-то пятидесяти милях от Франции, в двадцати от подвластной французам Испании, корабль, тем более идущий таким курсом, вряд ли окажется французским -- в противном случае он был полз вдоль берега, не отваживаясь выйти в море и на милю. -- Эй, на мачте! Что нового? -- Корабль, сэр, под всеми парусами. Вижу бом-брамсели и брам-лисели. -- Отставить! -- закричал боцман поднимавшим шлюпку матросам. Корабль с полным парусным вооружением -- не люггер, не бриг и не тартана -- никак не может оказаться французским. Вероятно, это "Калигула" или "Плутон". Через минуту догадка подтвердилась. -- Эй, на палубе! Похоже на "Калигулу", сэр. Вижу его марсели. Значит, это Болтон, проводивший грузовые суда в Маон. Через час "Калигула" подойдет на выстрел. -- "Калигула" сигналит, -- сказал Винсент. -- "Капитан -- капитану. Рад встрече. Не отобедаете ли со мной?" -- Поднимите утвердительный, -- сказал Хорнблоуэр. Дико взвыли боцманские дудки, приветствуя Хорнблоуэра на борту, фалрепные замерли по стойке "смирно", морские пехотинцы взяли на караул; Болтон шел навстречу с протянутой для рукопожатия рукой и улыбался во весь рот. -- Первым поспели! -- сказал Болтон. -- Сюда, сэр. Страшно рад вас видеть. У меня двенадцать дюжин хереса. Испробуете? Вестовой, бокалы где? Ваше здоровье, сэр! Капитан Болтон обставил каюту не чета Хорнблоуэру. На рундуках атласные подушки, с палубных бимсов свешиваются серебряные лампы, на белой полотняной скатерти тоже сверкает серебро. Болтон удачлив -- командуя фрегатом, он за одну только кампанию получил пять тысяч фунтов призовых денег. А ведь Болтон начинал простым матросом. Хорнблоуэр позавидовал было и тут же успокоился -- он заметил дурной вкус хозяина и вспомнил вульгарную миссис Болтон. Мало того -- Болтон явно ему обрадовался и говорил с неподдельным уважением. Все это прибавляло Хорнблоуэру уверенности. -- Быстро вы шли, коли оказались здесь раньше нашего, -- заметил Болтон. Они заговорили о ветрах и течениях, да так увлеченно, что даже обед не заставил их переменить тему. Кто бы объяснил Болтону, какой обед стоит подавать в палящий средиземноморский зной? Принесли гороховый суп, очень вкусный и очень густой. За ним последовала копченая кефаль, купленная в Маоне перед самым отплытием. Седло барашка. Стилтонский сыр, уже изрядно пересохший. Приторно-сладкий портвейн. Ни салата, ни фруктов не приобрел Болтон на зеленой Менорке. -- Баранина, увы, из Маона, -- говорил Болтон, орудуя ножом. -- Последняя английская овца скончалась от неведомой болезни у Гибралтара и пошла кают-компании на обед. Положить вам еще, сэр? -- Спасибо, нет, -- сказал Хорнблоуэр. Он мужественно одолел щедрую порцию и теперь, объевшись бараньим жиром, исходил потом в душной каюте. Болтон придвинул ему бутылку, и Хорнблоуэр плеснул несколько капель в наполовину пустой бокал. Он давно научился делать вид, будто пьет наравне с хозяином, выпивая на самом деле в три раза меньше. Болтон осушил бокал и снова налил. -- А теперь, -- сказал Болтон, -- мы должны в праздности дожидаться сэра Mucho Pomposo, контр-адмирала Красного Флага. Хорнблоуэр изумленно поднял на Болтона глаза. Сам он никогда не осмелился бы отозваться о вышестоящем офицере как о Mucho Pomposo, что по-испански означает крайнюю степень чванства. Мало того, ему и в голову не приходило так думать о Лейтоне. Он не стал бы критиковать начальника, в чьих способностях не имел случая убедиться, а мужа леди Барбары -- тем более. -- Mucho Pomposo, -- повторил Болтон. Он уже слегка перепил и снова подливал себе портвейна. -- Он тащится на своей старой посудине из Лиссабона, а мы тут просиживай себе штаны. Ветер юго-восточный. И вчера был такой же. Если он третьего дня не прошел через пролив, раньше чем через неделю мы его не дождемся. А если он не перепоручил управление судном Эллиоту, то не дождемся вообще. Хорнблоуэр озабоченно глянул на световой люк. Если до начальственных ушей дойдет отголосок их разговора, Болтону несдобровать. Тот понял, о чем Хорнблоуэр подумал. -- Бояться нечего, -- поспешил успокоить Болтон. -- Мои офицеры не проболтаются. Что им адмирал, который меньше моего смыслит в навигации! Ну, какие будут соображения, сэр? Хорнблоуэр предположил, что один из кораблей мог бы отправиться на север, к побережью Испании и Франции, пока другой останется ждать адмирала. -- Мысль стоящая, -- сказал Болтон. Хорнблоуэр стряхнул навалившуюся после обильной трапезы апатию. Только бы отправили его! Мысль, что, возможно, скоро он начнет действовать, бодрила. Пульс участился -- чем дольше он думал о своей идее, тем сильнее желал, чтобы выбор пал на него. Перспектива день за днем лавировать у мыса Паламос отнюдь его не прельщала. Конечно, если надо будет, он стерпит -- двадцать лет на флоте приучили его ждать -- но как же не хочется терпеть! -- И кто это будет? -- спросил Болтон. -- Вы или я? Хорнблоуэр взял себя в руки. -- Вы -- старший офицер на позиции, -- сказал он. -- Решать вам. -- Да, -- задумчиво произнес Болтон. -- Да. Он оценивающе взглянул на Хорнблоуэра. -- Вы отдали бы три пальца, чтоб отправиться самому, -- сказал он вдруг, -- и вы это знаете. Вам все так же неймется, как бывалоча на "Неустанном". Помнится, сек я вас за это -- то ли в девяносто третьем, то ли в девяносто четвертом. Хорнблоуэр вспыхнул. Из памяти его и по сю пору не изгладилась унизительная экзекуция, когда лейтенант Болтон выпорол его, мичмана, перегнув через пушку. Но он проглотил обиду: не хотелось ссориться с Болтоном, особенно сейчас. Да и Болтон, в отличие от Хорнблоуэра, не считал порку оскорблением. -- В девяносто третьем, сэр, -- сказал Хорнблоуэр. -- Я только что поступил на судно. -- А теперь вы капитан, один из самых заметных в нижней половине списка, -- заметил Болтон. -- Господи, как время-то летит. Я бы отпустил вас, Хорнблоуэр, в память о прошлом, если бы мне самому не хотелось так же сильно. -- Ox, -- сказал Хорнблоуэр. От разочарования лицо его так комично вытянулось, что Болтон невольно рассмеялся. -- Поступим по-честному, -- сказал он. -- Бросим монетку. Идет? -- Да, сэр, -- с жаром отозвался Хорнблоуэр. Лучше равные шансы, чем никаких. -- И вы не обидитесь, если выиграю я? -- Нет, сэр. Ничуть. Медленно-медленно Болтон полез в карман и вытащил кошелек. Вынул гинею, положил на стол -- Хорнблоуэр ерзал на стуле от нетерпения -- и также неспешно убрал кошелек в карман. Поднял гинею, положил на узловатые большой и указательный пальцы. -- Орел или решка? -- спросил он, глядя на Хорнблоуэра. -- Решка, -- сказал Хорнблоуэр, сглотнув. Монета подпрыгнула в воздух, Болтон поймал ее и звонко шлепнул об стол. -- Решка, -- объявил он, поднимая руку. Вновь Болтон полез за кошельком, убрал монету, убрал кошелек в карман. Хорнблоуэр наблюдал за его движениями, принуждая себя сидеть спокойно. Теперь, когда он знал, что скоро начнет действовать, это было уже не так трудно. -- Черт возьми, Хорнблоуэр, -- сказал Болтон, -- а я рад, что выиграли вы. Сможете болтать с даго по-ихнему, чего о себе сказать никак не могу. Все складывается как нарочно для вас. Не задерживайтесь больше чем на три дня. Я все изложу письменно, честь по чести, на случай если Их Всемогущество изволят прибыть раньше. Хотя верится в эт