ко он помнил характер здешних отливных течений, их может вынести в залив Бернеф. -- Браун! -- резко позвал Хорнблауэр. -- Разбуди их и пускай гребут. Рядом с каждой пушкой было по уключине, всего шесть с каждого борта. Браун погнал заспанную команду по местам и показал, как укрепить большие весла, связанные за вальки тросом. -- Раз, два, взяли! -- скомандовал он. Они налегли на весла, лопасти бесполезно вспенили гладкую воду. -- Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Браун так и кипел энергией, он размахивал руками, перебегал от гребца к гребцу, всем телом показывая, как нужно двигаться. Постепенно тендер набирал скорость. -- Раз, два, взяли! Браун командовал по-английски, но это было неважно, так выразительно двигалось его мощное тело. -- Навались! Каторжники уперлись ногами в палубу. Энтузиазм Брауна передался им -- кто-то, откидываясь назад с веслом, хрипло выкрикнул "ура!". Тендер заметно продвигался вперед. Буш повернул румпель, убедился, что "Волшебница" слушается руля, и вновь выровнял ее на курсе. Под перестук блоков она вздымалась и падала на волнах. Хорнблауэр перевел взгляд с гребцов на маслянистое море. Если б им повезло, они бы встретили недалеко от берега корабль блокадной эскадры -- дразня Бонапарта, те нередко подходили к самым островам. Однако сегодня не видно было ни паруса. Хорнблауэр разглядывал мрачные склоны острова, ища признаки жизни. Тут исполинская виселица семафора ожила, крылья поползли вверх и застыли, словно по стойке "смирно". Хорнблауэр догадался, что телеграфист сигналит о готовности принять сообщение от невидимой семафорной станции дальше на материке. Он почти наверняка знал, что это будет за сообщение. Крылья судорожно задвигались в синем небе, передавая короткую ответную фразу, остановились ненадолго, потом повернули к Хорнблауэру -- до того он видел их почти в профиль. Он машинально взглянул на Нуармутье. Крошечный флаг пополз вниз по флагштоку и снова поднялся, подтверждая, что сигнал замечен и на острове готовы принять сообщение с берега. Крылья семафора закрутились, после каждой фразы флаг утвердительно шел вниз. У основания флагштока возник белый дымок, быстро округлившийся в шар; ядро запрыгало над водой, оставив по себе четыре фонтанчика брызг, послышался грохот. До ближайшего фонтанчика было не меньше полумили, так что тендер пока оставался вне досягаемости. -- Пусть пошевеливаются, -- крикнул Хорнблауэр Брауну. Он догадывался, что последует дальше. На веслах тендер делает меньше мили в час, значит, весь день они будут в опасности, если только не задует ветер. Он напряженно вглядывался в морскую поверхность, в яркую голубизну утреннего неба, но не видел и намека на приближающийся бриз. С минуты на минуту вдогонку им устремятся лодки, полные вооруженными людьми -- а лодки пойдут на веслах куда быстрее тендера. В каждой будет человек по пятьдесят и, вероятно, пушка. Три человека с сомнительной помощью десятка каторжников не смогут им противостоять. -- Нет, я смогу, черт побери, -- сказал Хорнблауэр себе. Он уже начал действовать, когда из-за острова появились лодки, крохотные черные точки на водной глади. Видимо, гарнизон подняли и посадили на весла сразу, как пришло сообщение с берега. -- Навались! -- орал Браун. Весла стонали в уключинах, тендер раскачивался. Хорнблауэр снял найтовы с кормовой шестифунтовки левого борта. Ядра он нашел в ящике под ограждением, но пороха там не оказалось. -- Не давай им расслабляться, Браун, -- сказал Хорнблауэр, -- и присмотри за лоцманом. -- Есть, сэр, -- отозвался Браун. Он протянул крепкую ручищу и схватил лоцмана за ворот. Хорнблауэр юркнул в каюту. Один из пленников выкатился к основанию трапа -- Хорнблауэр в спешке наступил на него. Выругавшись, он оттащил связанное тело с прохода; как он и ожидал, здесь оказался люк в кладовую под ахтерпиком. Хорнблауэр рывком открыл люк и нырнул вниз. Там было темно, только немного солнца проникало через световой люк в каюту и дальше через открытый входной люк. Хорнблауэр раза два споткнулся о наваленные на палубе припасы. Он взял себя в руки: торопиться надо, но паниковать ни к чему. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Над головой слышался голос Брауна и скрип весел. В переборке перед собой Хорнблауэр увидел, что искал: низкую дверь со стеклянным окошком. За ней должен быть пороховой погреб: артиллерист обычно работает при свете фонаря, который горит снаружи. Обливаясь потом от волнения и усилий, Хорнблауэр раскидал с прохода наваленные припасы и распахнул дверь. Шаря руками в тесном помещении, согнувшись почти вдвое, нащупал четыре пороховых бочонка. Под ногами скрипел порох -- от любого его движения может возникнуть искра, и весь корабль взлетит на воздух. Похоже на французов -- так неосторожно просыпать на палубу взрывчатое вещество. Он облегченно вздохнул, нащупав пальцами бумажные оболочки картузов. Он надеялся их найти, но готовых зарядов могло и не оказаться, а ему совсем не улыбалось отмерять порох черпаком. Нагрузившись картузами, он поднялся в каюту, а оттуда на палубу, в ясный солнечный свет. Преследователи нагоняли: это были уже не черные точки, но действительно лодки. Похожие на жуков, они ползли к тендеру -- три лодки, все более и более близкие. Хорнблауэр положил картузы на палубу. Сердце колотилось и от натуги, и от волнения, чем настойчивее он старался взять себя в руки, тем меньше было от этого толку. Одно дело -- планировать и направлять, говорить "поди туда" или "сделай это", и совсем другое -- полагаться на сноровистость пальцев и меткость глаза. Ощущение было примерно то же, что после лишнего бокала вина -- знаешь, что надо делать, но руки и ноги отказываются это выполнять. Основывая наводящие тали пушки, он несколько раз не попадал тросом в огон. Это привело его в чувство. Он выпрямился другим человеком, стряхивая неуверенность, как стряхнул бремя греха беньяновский Христиан. Он был теперь спокоен и собран. -- Эй, иди сюда, -- приказал он лоцману. Тот забормотал было, что не может направлять пушку на соотечественников, но, взглянув на изменившееся лицо Хорнблауэра, тут же покорился. Хорнблауэр и не знал, что яростно блеснул глазами, он только ощутил мгновенную досаду, что его не послушались сразу. Лоцман же подумал что, помедли он еще секунду, Хорнблауэр прибьет его на месте -- и, возможно, не ошибся. Вдвоем они выдвинули пушку, Хорнблауэр вытащил дульную пробку. Он вращал подъемный винт, пока не счел, что при большем угле они пушку не выдвинут, взвел затвор и, загораживая собой солнце, дернул вытяжной шнур. Искра была хорошая. Он разорвал картуз, высыпал порох в дуло, следом запихнул бумагу и дослал бумажный пыж гибким прибойником. Лодки были еще далеко, так что можно было не торопиться. Несколько секунд он рылся в ящике, выбирая два-три ядра покруглее, потом подошел к ящику на правом борту и выбрал еще несколько там. Ядра, которые стукаются о канал ствола и потом летят, куда им в голову взбредет, не годятся для стрельбы из шестифунтовой пушки на дальнее расстояние. Он забил ядро, которое приглянулось ему больше других -- второй пыж при таком угле возвышения не требовался -- и, разорвав новый картуз, всыпал затравку. -- Allons! -- рявкнул он лоцману, и они вдвоем выдвинули пушку. Два человека -- минимальный расчет для шестифунтовки, но, подстегиваемое мозгом, длинное худое тело Хорнблауэра обретало порой небывалую силу. Правилом он до упора развернул пушку назад. Даже так нельзя было навести ее на ближайшую лодку позади траверза -- чтобы стрелять по ней, тендеру придется отклониться от курса. Хорнблауэр выпрямился. Солнце сияло, ближайшее к корме весло двигалось, чуть не задевая его за локоть, под самым ухом Браун хрипло отсчитывал темп, но Хорнблауэр ничего этого не замечал. Отклониться от курса значит уменьшить разрыв. Требуется оценить, оправдывает ли эту безусловную потерю довольно гипотетическая вероятность с расстояния в двести ярдов поразить лодку шестифунтовым ядром. Пока не оправдывает: надо подождать, чтобы расстояние сократилось, однако задачка любопытная, хотя и не имеет точного решения, поскольку включает неизвестный параметр -- вероятность, что поднимется ветер. Пока на это было непохоже, как ни искал Хорнблауэр хоть малейших признаков ветра, как ни вглядывался в стеклянную морскую гладь. Обернувшись, он поймал на себе напряженный взгляд Буша -- тот ждал, когда ему прикажут изменить курс. Хорнблауэр улыбнулся и покачал головой, подытоживая то, что дали наблюдения за горизонтом, островами, безмятежной поверхностью моря, за которой лежит свобода. В синем небе над головой кружила и жалобно кричала ослепительно-белая чайка. Тендер качался на легкой зыби. -- Прошу прощения, сэр, -- сказал Браун в самое ухо. -- Прошу прощения, сэр. Навались! Они долго не протянут, сэр. Гляньте на этого, по правому борту, сэр. Навались! Сомневаться не приходилось -- гребцов мотало от усталости. Браун держал в руке кусок завязанной узлами веревки: очевидно, понуждая их работать, он уже прибег к самому понятному доводу. -- Им бы чуток отдохнуть, пожевать чего-нибудь, да воды выпить, они еще погребут, сэр. Навались, сукины дети! Они не завтракали, сэр, да и не ужинали вчера. -- Очень хорошо, -- сказал Хорнблауэр. -- Пусть отдохнут и поедят. Мистер Буш, поворачивайте помаленьку. Он склонился над пушкой, не слыша стука вынимаемых весел, не думая, что сам со вчерашнего дня не ел, не пил и не спал. Тендер скользил по инерции, медленно поворачиваясь. В развилке прицела возникла черная лодка. Хорнблауэр махнул Бушу рукой. Лодка исчезла из поля зрения, вновь появилась -- это Буш румпелем остановил поворот. Хорнблауэр правилом развернул пушку, чтоб лодка оказалась точно в середине прицела, выпрямился и отступил вбок, держа вытяжной шнур. В расстоянии он был уверен куда меньше, чем в направлении, поэтому важно было видеть, куда упадет ядро. Он проследил, как качается судно, выждал, пока корма поднимется на волне, и дернул. Пушка вздрогнула и прокатилась мимо него, он отпрыгнул, чтобы дым не мешал видеть. Четыре секунды, пока летело ядро, показались вечностью, и вот, наконец, взметнулся фонтанчик. Двести ярдов недолет и сто вправо. Никуда не годится. Он пробанил и перезарядил пушку, жестом подозвал лоцмана. Они вновь выдвинули. Хорнблауэр знал, что должен приноровиться к орудию, поэтому не стал менять угол, навел в точности, как прежде, и дернул вытяжной шнур практически при том же крене. На этот раз оказалось, что угол возвышения вроде верный -- ядро упало дальше лодки, но опять правее, ярдах в пятидесяти, не меньше. Похоже, пушка закашивала вправо. Он чуть-чуть развернул ее влево и, опять-таки не меняя наклона, выстрелил. На этот раз получилось далеко влево и ярдов двести недолет. Хорнблауэр убеждал себя, что разброс в двести ярдов при стрельбе из шестифунтовой пушки, поднятой на максимальный угол, вполне в порядке вещей. Он знал, что это так, но утешения было мало. Количество пороха в картузах неодинаково, ядра недостаточно круглые, плюс еще влияют атмосферные условия и температура пушки. Он сжал зубы, прицелился и выстрелил снова. Недолет и немного влево. Ему казалось, что он сойдет с ума. -- Завтрак, сэр, -- сказал Браун совсем рядом. Хорнблауэр резко обернулся. Браун протягивал на подносе миску с сухарями, бутылку вина, кувшин с водой и кружку. Хорнблауэр внезапно понял, что страшно голоден и хочет пить. -- А вы? -- спросил Хорнблауэр. -- Мы отлично, сэр, -- сказал Браун. Каторжники, сидя на корточках, жадно поглощали хлеб и воду, Буш у румпеля был занят тем же. Хорнблауэр ощутил сухость в гортани и на языке, руки дрожали, пока он разбавлял вино и нес кружку ко рту. Возле светового люка каюты лежали четверо пленных, которых он оставил связанными. Теперь руки их были свободны, хотя на ногах веревки остались. Сержант и один из матросов были бледны. -- Я позволил себе вытащить их оттуда, сэр, -- сказал Браун. -- Эти двое чуть не задохлись от кляпов, но, думаю, скоро очухаются, сэр. Бессмысленной жестокостью было держать их связанными, но разве за прошедшую ночь была хоть минута отвлекаться на пленных? Война вообще жестока. -- Эти молодцы, -- Браун указал на каторжников, -- чуть не выкинули своего солдатика за борт. Он широко улыбнулся, словно сообщил нечто очень смешное. Замечание открывало простор для мыслей о тягостной жизни каторжников, о зверском обращении конвоиров. -- Да, -- сказал Хорнблауэр, запивая сухарь. -- Пусть лучше гребут. -- Есть, сэр. Я тоже так подумал, сэр. Тогда мы сможем сделать две вахты. -- Делайте, что хотите, -- сказал Хорнблауэр, поворачиваясь к пушке. Первая лодка заметно приблизилась, Хорнблауэр немного уменьшил угол возвышения. На этот раз ядро упало рядом с лодкой, едва не задев весла. -- Прекрасно, сэр! -- воскликнул Буш. Кожу щипало от пота и порохового дыма. Хорнблауэр снял расшитый золотом сюртук и, почувствовав, какой тот тяжелый, вспомнил про пистолеты в карманах. Он протянул их Бушу, но тот улыбнулся и указал на короткоствольное ружье с раструбом, которое лежало рядом с ним на палубе. Если горе-команда взбунтуется, это орудие будет куда более действенным. Одну томительную секунду Хорнблауэр гадал, что делать с пистолетами, наконец положил их в шпигат и принялся банить пушку. Следующее ядро опять упало близко от лодки -- вероятно, незначительное уменьшение в расстоянии сильно повлияло на меткость стрельбы. Фонтанчик взвился у самого носа лодки. Если он попадет с такого расстояния, то по чистой случайности -- любая пушка дает разброс не меньше пятидесяти ярдов. -- Гребцы готовы, сэр, -- доложил Браун. -- Очень хорошо. Мистер Буш, пожалуйста, держите так, чтобы я мог стрелять. Браун был по-прежнему на высоте. На этот раз он ограничился шестью передними веслами, и гребли, соответственно, только шестеро. Остальных он согнал на бак, чтобы сменять гребцов, когда те устанут. Шесть весел едва обеспечивали минимальную скорость, при которой тендер слушался руля, но медленное неуклонное движение всегда предпочтительнее быстрого с перерывами. Хорнблауэр предпочел не выяснять, как Браун убедил четверых пленных взяться за весла -- теперь они, по-прежнему со связанными ногами, гребли, откидываясь назад, а Браун расхаживал между гребцами с линьком в руке и отсчитывал темп. Тендер вновь двинулся по синей воде, выстукивая блоками при каждом взмахе весел. Чтобы растянуть погоню, надо было бы повернуться к преследователям кормой, а не раковиной, как сейчас. Но Хорнблауэр счел, что возможность попасть в лодку перевешивает потерю в скорости. Это смелое решение ему предстояло оправдать. Он склонился над пушкой, тщательно прицелился. Опять недолет. Он был в отчаянии. Его подмывало поменяться с Бушем местами -- пусть выстрелит тот -- но он поборол искушение. Если говорить без дураков и не брать в расчет ложную скромность, он стреляет лучше Буша. -- Tirez! -- рявкнул он лоцману, и они вновь выдвинули пушку. Обстрел не напугал преследователей. Весла двигались размеренно, лодки шли таким курсом, чтоб через милю отрезать "Аэндорской волшебнице" путь. Лодки большие, в них человек сто пятьдесят, не меньше -- чтоб захватить "Волшебницу", достанет и одной. Хорнблауэр выстрелил еще раз и еще, упрямо перебарывая горькую обиду после каждого промаха. Расстояние было уже около тысячи ярдов, в официальном донесении он бы написал "дистанция дальнего выстрела". Он ненавидел это лодки, ползущие неуклонно, невредимо, чтоб отнять у него свободу и жизнь, ненавидел разболтанную пушку, неспособную сделать два одинаковых выстрела подряд. Потная рубашка липла к спине, частички пороха разъедали кожу. Он выстрелил еще раз, но всплеска не последовало. Тут первая лодка развернулась под прямым углом, весла ее замерли. -- Попали, сэр, -- сказал Буш. В следующую секунду лодка двинулась прежним курсом, весла снова задвигались. Хорнблауэр почувствовал жгучую обиду. Трудно представить, чтобы корабельный барказ пережил бы прямое попадание из шестифунтовой пушки, но возможность такая действительно существовала. Хорнблауэр впервые почувствовал близость поражения. Если так трудно давшееся попадание не причинило вреда, какой смысл бороться дальше? Тем не менее, он упрямо склонился над казенной частью, визируя цель с учетом правой погрешности пушки. Так в прицел он и увидел, что первая лодка вновь перестала грести. Она дернулась и повернулась, гребцы замахали другим лодкам. Хорнблауэр направил пушку, выстрелил, промахнулся; однако он видел, что лодка явно глубже осела в воде. Две другие подошли к бортам, чтобы забрать команду. -- Один румб влево, мистер Буш! -- заорал Хорнблауэр. Три лодки отстали уже сильно, однако грех было не выстрелить по такой заманчивой цели. Лоцман всхлипнул, помогая выдвигать пушку, но Хорнблауэру было не до его патриотических чувств. Он прицелился тщательно, выстрелил -- снова никакого всплеска. Однако попал он, видимо, в уже разбитую лодку, поскольку две другие вскоре отошли от полузатонувшей товарки и возобновили преследование. Браун поменял людей на веслах -- Хорнблауэр вспомнил, что, когда ядро попало, слышал его хриплое "ура!". Даже сейчас Хорнблауэр нашел время восхититься, как мастерски Браун управляется с людьми, что с пленными, что с беглыми каторжниками. Восхититься, не позавидовать -- на последнее времени уже не хватило. Преследователи изменили тактику -- одна лодка двигалась теперь прямо на них, другая по-прежнему шла наперерез. Причина вскоре стала понятна: нос первой лодки окутался дымом, ядро плеснуло возле кормы тендера и рикошетом пролетело мимо раковины. Хорнблауэр пожал плечами -- трехфунтовая пушка, стреляя с основания еще более шаткого, чем палуба "Аэндорской волшебницы" вряд ли может причинить вред, а каждый выстрел тормозит продвижение лодки. Он развернул пушку к той, которая двигалась наперерез, выстрелил, промазал. Он еще целил, когда грохот второго выстрела с лодки достиг его ушей, он даже не поднял головы взглянуть, куда упало ядро. Сам он на этот раз почти попал -- расстояние сократилось, он приноровился к пушке и ритму качавшей "Волшебницу" атлантической зыби. Три раза ядро зарывалось в воду так близко к лодке, что брызги, наверно, задевали гребцов. Каждый выстрел заслуживал стать попаданием, однако неопределимая погрешность вычислений, связанная с переменным количеством пороха, формой ядра и особенностями пушки, давала разброс в пятьдесят ярдов, как бы хорошо он ни целил. Один-два бортовых залпа из десяти умело направленных пушек, и он потопил бы лодку, однако в одиночку с десятью пушками ему не совладать. Впереди что-то затрещало, от пиллерса полетели щепки. Ядро вспороло палубу наискосок. -- Ни с места! -- заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. -- Гребите, черти. Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника -- тот от страха выронил весло. Похоже, ядро пролетело меньше чем в ярде от него. -- Навались! -- заорал Браун. Он был великолепен -- мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На этот раз он в самом деле позавидовал Брауну. Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась -- скорее отстала -- но другая заметно сократила разрыв. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю, прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных. Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. Он пробанил, зарядил, дослал ядро -- сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. Он дернул вытяжной шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. Похоже, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку -- она все так же шла на него. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул вытяжной шнур и вновь налег на тали. Когда он поднял-таки голову, то увидел: нос лодки раскрылся веером. Что-то черное промелькнуло в воздухе -- водорез, наверно, мячом взмывший над разбитым прямым попаданием форштевнем. Нос лодки приподнялся над волной, доски разошлись, потом нос погрузился, вода хлынула в пролом, заливая лодку по планширь -- видимо, ядро в полете разбило не только нос, но и днище. Браун кричал "ура!", Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. На синей воде шевелились черные точки -- это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно -- на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка. -- Пусть гребут! -- крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно лишне, прежде чем вновь склониться над пушкой. -- Какой курс, сэр? -- спросил Буш от румпеля. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтоб открыть огонь по последней лодке -- та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим. -- Держите, как есть, -- бросил Хорнблауэр. Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. Так и вышло. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна. Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш -- удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. За время погони тендер далеко ушел на веслах. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. Однако бриз и не думал начинаться. Они по-прежнему в опасности -- если лодки нападут на них в темноте, все будет совсем по-иному. Каждый ярд имеет значение -- усталым каторжникам придется грести весь день, а, возможно, и всю ночь. Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. Он чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате. XV Только в полночь легкий ветерок зашелестел над поверхностью воды. Сперва грот лишь чуть встрепенулся, такелаж задребезжал, но постепенно бриз усилился, паруса наполнились, надулись в темноте, и, наконец, Хорнблауэр разрешил усталым гребцам отложить весла. "Волшебница" скользила незаметно, так медленно, что вода почти не пенилась под водорезом, однако куда быстрее, чем могли бы нести ее весла. С востока налетел порыв, слабый, но устойчивый: Хорнблауэр, выбирая грота-шкот, почти не ощущал противодействия, однако огромный парус гнал изящный кораблик по невидимой глади, словно во сне. Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах -- Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. Каторжники и пленные спали -- о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать -- в отличие от него, Брауна и Буша. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной, даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется. Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. Он знал это и, как во сне, не верил. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо -- он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки -- однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман. Он подошел к Бушу, чье лицо еле-еле различал в свете нактоуза. Чтоб хоть как-то зацепиться за реальность, он готов был даже побеседовать. -- Устали, мистер Буш? -- спросил он. -- Нет, сэр. Ничуть, сэр. А вы, сэр? Буш видел капитана во многих сражениях, и не переоценивал его выносливость. -- Неплохо, спасибо. -- Если ветер подержится, -- сказал Буш, осознав, что в кои-то веки капитан приглашает его к разговору, -- мы к утру доберемся до эскадры. -- Надеюсь, -- сказал Хорнблауэр. -- Господи, сэр, -- сказал Буш. -- Представляете, что скажут в Англии? Буш ликовал. Он грезил о славе, о повышении, равно для себя и для капитана. -- В Англии? -- повторил Хорнблауэр отрешенно. Ему самому недосуг было грезить, воображать, как чувствительная британская публика примет капитана, который в одиночку освободил и привел в Англию плененное судно. Он захватил "Аэндорскую волшебницу", потому что подвернулся случай, да еще потому, что хотел нанести врагу чувствительный удар, потом он был сперва слишком занят, потом слишком утомлен, чтоб глядеть на свой поступок со стороны. Недоверие к себе, неистребимый пессимизм во всем, что касается собственной карьеры, мешали ему вообразить себя героем дня. Прозаичный Буш видел открывающиеся возможности куда яснее. -- Да, сэр, -- сказал Буш. Он внимательно следил за компасом, за ветром и румпелем, но тема была столь захватывающая, что он продолжил с жаром: -- Представляете, как "Вестник" напишет про захват "Волшебницы"? Даже и "Морнинг Кроникл", сэр. "Морнинг Кроникл" вечно норовила подпустить правительству шпильку: поставить под сомнение победу или раздуть поражение. Томясь в Росасе, Хорнблауэр нередко с тревогой думал, что пишет "Морнинг Кроникл" о капитуляции "Сатерленда". На душе сразу стало тоскливо. Мозг очнулся. Теперь Хорнблауэр убеждал себя, что в оцепенение впал из-за трусливого нежелания смотреть в глаза будущему. До сих пор все было неопределенно -- их могли догнать, взять в плен -- теперь он точно, настолько точно, насколько это возможно в море, знал, что доберется до Англии. Его будут судить за сданный "Сатерленд", судить военным судом после восемнадцати лет службы. Трибунал может счесть, что он не сделал всего возможного перед лицом врага, а за это кара одна -- смерть. Соответствующая статья Свода Законов Военного времени, в отличие от прочих, не заканчивается смягчающими словами "или иному наказанию, по усмотрению трибунала". Пятьдесят лет назад Бинга расстреляли на основании этой самой статьи. Можно поставить под сомнение разумность его действий. Быть может, его обвинят в том, что он опрометчиво вступил в бой с многократно превосходящим противником. За это могут уволить со службы, обречь на нищету и всеобщее презрение, а могут ограничиться выговором, то есть всего лишь погубить его карьеру. Трибунал -- непредсказуемое испытание, из которого мало кто выходил невредимым. Кохрейн, Сидни Смит и еще пяток блестящих капитанов были осуждены, никому не нужный капитан Хорнблауэр может оказаться следующим. И трибунал -- не единственное испытание, которое ему предстоит. Ребенку уже больше трех месяцев. До этой минуты он не думал о ребенке всерьез -- девочка это или мальчик, здоровый или слабенький. Он тревожился о Марии, однако, если быть до конца честным, сознавал -- он не хочет возвращаться к Марии. Не хочет. Их ребенок был зачат под влиянием дикой, сводящей с ума ревности к леди Барбаре, которая тогда как раз вышла замуж за Лейтона. Мария в Англии, Мари во Франции -- совесть укоряла за обеих, и вопреки ее укорам исподволь закипало влечение к леди Барбаре, притихшее в водовороте событий, оно обещало перейти в неутолимую боль, раковую опухоль, стоит другим заботам отпустить -- если это хоть когда-нибудь произойдет. Буш у румпеля заливался соловьем. Хорнблауэр слышал слова, и не понимал смысла. -- Кхе-хм, -- сказал он. -- Совершенно верно. Простые радости Буша -- дыхание моря, качание палубы под ногами -- не трогали Хорнблауэра. В голове теснились горькие мысли. Резкость последней фразы остановила Буша в самый разгар безыскусной и непривычной болтовни. Лейтенант прикусил язык. Хорнблауэр дивился, как Буш любит его, несмотря на все обиды. Не желая -- сейчас, по крайней мере -- верить в проницательность своего первого лейтенанта, Хорнблауэр с горечью говорил себе, что Буш, как пес -- бежит, виляя хвостом к человеку, который его побил. Он ненавидел себя, шагая к грота-шкоту, чтоб надолго погрузиться в тот беспросветный ад, который сам для себя создал. Только начинало светать, тьма только засеребрилась легчайшим перламутром, черная дымка лишь слегка посерела, когда к Хорнблауэру подошел Браун. -- Прошу прощения, сэр, но мне показалось, там вроде что-то вырисовывается. По левому борту, сэр -- вон там видите, сэр? Хорнблауэр вгляделся во тьму и увидел маленький сгусток темноты, который возник на мгновение и тут же исчез -- глаза устали всматриваться. -- Что это по-твоему? -- Когда я впервые увидел, мне показалось, что это корабль, но в таком тумане, сэр... Это может быть французский военный корабль -- с такой же степенью вероятности, с какой, заходя из-под туза сам-четвертый, рискуешь напороться на бланкового короля. Скорее всего, это английское военное судно, или на худой конец купеческое. Безопаснее всего подойти к нему с подветренной стороны: тендер может идти круче к ветру, чем корабль под прямыми парусами, и в случае чего успеет спастись под покровом тумана, темноты и внезапности. -- Мистер Буш, похоже, под ветром корабль. Разверните на фордевинд и держите на этот корабль, пожалуйста. Приготовьтесь по моей команде повернуть оверштаг. Браун, пошел грота-шкот. В голове мигом прояснилось. Пульс, правда, участился -- неприятно, но в тревожную минуту это случалось всегда. Тендер выровнялся на новом курсе, и с развернутым влево грота-гиком двинулся по мглистой воде. В какую-то секунду Хорнблауэр испугался, что Буш захочет пересечь линию ветра носом, и хотел его упредить, но он сдержался -- Буш опытен и не станет рисковать в такую минуту. Хорнблауэр напряженно вглядывался в темноту, над водой плыл туман, но в том, что впереди корабль, сомневаться уже не приходилось. Поставлены одни марсели -- значит, это почти наверняка английский корабль из тех, что следят за Брестом. Они вошли в новую полосу тумана, а когда вышли, корабль был гораздо ближе. Брезжил рассвет, паруса слабо серели в предутреннем свете. Они были уже возле корабля. Внезапно тьму разорвал окрик, высокий, пронзительный, почти не искаженный рупором -- кричал голос, окрепший в атлантических штормах. -- Эй, на тендере! Что за тендер? При звуке английской речи у Хорнблауэра отлегло от сердца. Он расслабился: нет нужды поворачивать оверштаг, мчаться против ветра, искать убежища в тумане. С другой стороны, прежние смутные тревоги обретают реальность. Он тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова. -- Что за тендер? -- нетерпеливо повторил голос. Пусть будущее мрачно, он не спустит флагов до последнего, и, если его карьере суждено окончится, пусть она окончится шуткой. -- Его Британского Величества вооруженный тендер "Аэндорская волшебница", капитан Горацио Хорнблауэр. Что за корабль? -- "Триумф", капитан сэр Томас Харди... как вы сказали? Хорнблауэр рассмеялся про себя. Вахтенный офицер начал отвечать машинально и успел назвать корабль и капитана прежде, чем до него дошло: с тендера ответили нечто совершенно невероятное. "Аэндорская волшебница" захвачена французами больше года назад, капитана Хорнблауэра шесть месяцев как нет в живых. Хорнблауэр повторил еще раз, Буш и Браун громко хихикали -- шутка явно пришлась им по вкусу. -- Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, -- крикнул голос. С тендера было видно, как на "Триумфе" выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана -- сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях -- он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов -- знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству. С "Триумфа" спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман -- на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями. -- Что все это значит? -- Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой. -- Обращайтесь ко мне "сэр", -- рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом. Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками -- явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно. -- Да, сэр, -- отвечал мичман несколько оторопело, -- У румпеля лейтенант Буш. Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном. -- Есть, сэр, -- отозвался мичман, вытягиваясь по стойке "смирно". Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к "Триумфу" Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта -- флот не может оказывать почести всяким самозванцам. Однако Харди был на палубе -- громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением. -- Господи, и впрямь Хорнблауэр, -- сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. -- С возвращением, сэр. Как вы здесь оказались, сэр? Как отбили "Волшебницу"? Как... Харди хотел сказать "как вернулись с того света?", но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил. -- Идемте ко мне в каюту, -- любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения. В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами -- Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы. -- Атаке на Росас был посвящен целый "Вестник", -- сказал он. -- Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла. У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман. -- Так он убит? -- спросил Хорнблауэр. -- Умер от ран в Гибралтаре. Значит, леди Барбара овдовела -- овдовела шесть месяцев назад. -- Вы не слышали о моей жене? -- спросил Хорнблауэр. Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим. -- Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о... о вашей смерти. -- А больше ничего? Она должна была родить. -- Не знаю. Мы в море уже четыре месяца. Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж. -- Ну, -- сказал Харди. -- Позавтракаете? -- Буш и старшина моей гички на тендере, -- сказал Хорнблауэр. -- Я прежде должен позаботиться о них. XVI Они завтракали, когда в каюту вошел мичман. -- С мачты заметили эскадру, сэр, -- доложил он, обращаясь к Харди. -- Очень хорошо. Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру. -- Я должен доложить о вас его милости. -- Он еще командует? -- изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде* [Джеймс, барон Гамбир (1756-1833) британский адмирал, не отмеченный особыми заслугами, командовал Ла-Маншским флотом в 1809 году, когда лорду Кохрейну было поручено сжечь французскую эскадру на Баскском рейде. Гамбир не оказал помощи в операции. Последующие обвинения Кохрейна заставили Гамбира просить суда, на котором он был оправдан.]. -- Он спускает флаг в следующем месяце, -- мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). -- Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока. Тень смущения пробежала по лицу Харди -- он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит. -- Полагаю, ничего другого не оставалось, -- ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана? Харди нарушил неловкое молчание. -- Подниметесь со мной на палубу? -- спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах -- восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира. -- "Виктория" впереди, -- сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. -- Сигнальный мичман! "Триумф" -- флагману. Имею на борту..." Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми -- так жестоко шутит судьба. На сигнальном фале "Виктории" распустились флажки. Харди диктовал ответ. -- Адмирал приглашает вас к себе, сэр, -- сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. -- Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой? Гичка "Триумфа" была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными