лку, а Хорнблауэр задумался над тем странным обстоятельством, что сын маркиза накладывает графскому сыну пирог из казенной говядины и испорченной муки. - Перед вами свиное рагу, капитан Хоузер, - сказал Пелью. - По крайней мере, так это называет мой шеф-повар. Боюсь, оно еще солонее, чем обычно, из-за горьких слез, которые бедняга над ним пролил. Единственная живая свинья в Ла-Маншском флоте принадлежит капитану Дерхему, а он ни за какие деньги не соглашается мне ее уступить. Пришлось моему бедному шеф-повару довольствоваться солониной. - По крайней мере пирог у него удался на славу, - заметил Корнваллис. - Он просто волшебник. - Я нанял его во время мира, - сказал Пелью, - а когда началась война, увез с собой. По боевому расписанию он наводящий на правом борту нижней пушечной палубы. - Если он целит также хорошо, как готовит, - произнес Корнваллис, поднимая бокал, - то... поражение французам! Офицеры, одобрительно загудев, выпили. - Свежие овощи! - воскликнул лорд Генри в экстазе. - Цветная капуста! - Ваша доля сейчас находится на пути к вашему кораблю, Хорнблауэр, - сказал Корнваллис. - Мы стараемся вас не забывать. - "Отчаянный", как Урия Хеттеянин, на передовой сражения, - заметил мрачный капитан, сидевший в дальнем конце стола. Кажется, фамилия его была Коллинз. Хорнблауэр мысленно поблагодарил Коллинза за эти слова. Они, словно яркая вспышка, высветили перед ним то, что он прежде не осознавал: он лучше будет на сокращенном рационе, но на передовой, чем вместе со всей эскадрой и со свежими овощами. - Молодая морковь! - продолжал лорд Генри, поочередно заглядывая в каждое блюдо. - А это что? Глазам своим не верю! - Шпинат, лорд Генри, - сказал Пелью. - Горох и фасоль еще, к сожалению, не поспели. - Изумительно! - Как вам удалось так раскормить цыплят, сэр Эдвард? - спросил Гриндэл. - Все дело в корме. Это тоже секрет моего шеф-повара. - В интересах общества вы должны его раскрыть, - сказал Корнваллис. - Как правило, страдающие морской болезнью цыплята плохо прибавляют в весе. - Хорошо, сэр, коли вы просите. На этом судне команда шестьсот пятьдесят человек. Каждый день опорожняются тринадцать пятидесятифунтовых мешков из-под сухарей. Весь секрет в том, как обращаться с этими мешками. - Но как же? - воскликнули разом несколько голосов. - Прежде чем вынимать сухари, надо постучать по мешкам и потрясти их. Не так, чтоб сухари понапрасну крошились, но все же довольно сильно. Потом быстро вынимаем сухари, и вот! - на дне каждого мешка оказывается множество жучков и личинок, вытряхнутых из привычных убежищ и не успевших обрести новые. Поверьте мне, джентльмены, ни на чем цыплята не жиреют так быстро, как на откормленных сухарями жучках. Хорнблауэр, ваша тарелка все еще пуста. Угощайтесь. Хорнблауэр как раз собирался положить себе курятины, но последние слова Пелью почему-то отбили у него аппетит. Пирог с говядиной пользовался большим успехом и почти уже исчез, а Хорнблауэр знал, что младшему офицеру лучше не перехватывать у старших вторую порцию. Свиное рагу с луком стояло на дальнем конце стола. - Я попробую вот это, сэр, - сказал он, указывая на стоявшее перед ним нетронутое блюдо. - Хорнблауэр всех нас заткнул за пояс, - заявил Пелью. - Этим лакомством мой шеф-повар особенно гордится. К нему вам понадобится картофельное пюре, Хорнблауэр. На блюде лежало что-то вроде студня с темными комочками. Хорнблауэр отрезал умеренно большой кусок. Это было действительно необычайно вкусно. Порывшись в памяти, Хорнблауэр пришел к заключению, что темные комочки, должно быть, трюфели - он знал о них понаслышке, но никогда не пробовал. Картофельное пюре не походило на то, что ему доводилось есть на борту корабля или в дешевой английской харчевне. Оно было приготовлено мастерски - если ангелы едят картофельное пюре, им следует обращаться за ним к шеф-повару Пелью. Особенно вкусно было есть его со шпинатом и молодой морковью - и того и другого Хорнблауэр жаждал безмерно, - а вместе со студнем получалась и вовсе пища богов. Хорнблауэр заметил, что набросился на еду как голодный волк, и одернул себя, но, оглядев собравшихся, успокоился: остальные тоже ели с волчьим аппетитом. Разговор стих, и лишь редкие фразы мешались со стуком ножей и вилок: - "Вина, сэр?" - "Ваше здоровье, адмирал", - "Не передадите ли вы мне лук, Гриндэл", - и так далее. - Почему вы не пробуете галантин, лорд Генри? - спросил Пелью. - Вестовой, чистую тарелку лорду Генри. Вот так Хорнблауэр узнал, как называется студень, который он ел. К нему придвинулось блюдо с рагу, и он положил себе от души; стоявший позади вестовой в мгновение ока переменил тарелку. Хорнблауэр насладился дивным вареным луком, плававшим в божественном соусе. Потом стол как по волшебству очистился, и появились новые блюда - пудинг с изюмом и коринкой, двухцветное желе (пришлось потратить немало усилий, чтоб выварить говяжьи ножки и затем уварить бульон до желатина). - На пудинг муки не хватило, - извиняющимся тоном произнес Пелью, - но на камбузе что-то соорудили из сухарных крошек. Это "что-то" было превосходно. К нему подали сладкий соус, приправленный миндалем. Хорнблауэр поймал себя на мысли, что если он когда-нибудь сделается капитаном и разбогатеет, ему придется тратить уйму времени и сил на покупку деликатесов. А от Марии в этом проку не будет, мрачно подумал он. Он все еще думал о Марии, когда стол вновь очистился. - Кэрфильский, сэр? - прошептал голос ему на ухо. - Уэнслдэльский? Красный Чеширский? Это предлагали сыры. Хорнблауэр выбрал наугад - названия ничего не говорили ему - и сделал эпохальное открытие, что Уэнслдэльский сыр и марочный портвейн - пара божественных близнецов, Кастор и Полукс, триумфально завершающие славную процессию. Отяжелевший от еды и двух бокалов вина - больше он себе не позволил - Хорнблауэр гордился своим открытием, затмевающим Колумба и Кука. Почти одновременно он сделал еще одно открытие, весьма его позабавившее. На стол поставили изящные серебряные чаши для мытья рук. Последний раз Хорнблауэр видел нечто подобное еще будучи мичманом, на обеде у губернатора Гибралтара. В каждой плавал кусочек лимонной кожуры, но, споласкивая губы, Хорнблауэр обнаружил, что вода в них - обычная морская. Это его чем-то даже успокоило. Голубые глаза Корнваллиса смотрели прямо на него. - Тост за короля, - произнес адмирал. Хорнблауэр вынырнул из розового блаженного тумана. Надо взять себя в руки, как тогда, когда он уводил судно от преследования "Луары". Надо выбрать подходящий момент привлечь внимание собравшихся. Он встал и поднял бокал, во исполнение древнего ритуала, согласно которому тост за короля провозглашает младший из присутствующих офицеров. - Джентльмены, за короля, - сказал он. - За короля! - хором подхватили офицеры, а некоторые добавили еще "Храни его Бог!" или "Долгих лет правления!". Потом все сели. - Его Высочество герцог Кларенс, - сказал лорд Генри, - как-то говорил мне, что, служа на флоте, так часто стукался головой о палубный бимс - вы ведь знаете, он высокого роста - поднимая бокал за своего отца, что всерьез подумывал обратиться к Его Величеству с просьбой позволить Королевскому Флоту в виде особой привилегии пить за августейшее здоровье сидя. В другом конце стола Эндрюс, капитан "Флоры", продолжал прерванный разговор. - По пятнадцать фунтов призовых денег на брата получили мои матросы, и мы были в Каусендском заливе, готовы к отплытию. Женщины уже покинули корабль, поблизости не было ни одной маркитантской лодки, и вот мои ребята - не забывайте, речь идет о простых матросах - так и остались со своими пятнадцатью фунтами на человека. - То-то они порадуются, когда представится наконец возможность их прокутить, - сказал Марсфилд. Хорнблауэр быстро прикинул в уме. На "Флоре" должно быть около трехсот матросов, они разделили между собой четвертую часть призовых денег. Одну четвертую получил капитан, значит Эндрюсу в результате какой-то удачной операции досталось около четырех с половиной тысяч фунтов. Возможно, операция эта была вполне безопасной, возможно, не стоила ни единой жизни - Эндрюс мог просто захватить в море французское торговое судно. Хорнблауэр с горечью вспомнил последнее письмо Марии и подумал, на что он сам употребил бы четыре с половиной тысячи фунтов. - Весело будет в Плимуте, когда вернется Ла-Маншский флот, - сказал Эндрюс. - Я кое-что хотел бы объяснить вам, джентльмены, - вмешался в разговор Корнваллис. Говорил он ровным, бесцветным тоном, и его добродушное лицо было совершенно бесстрастно. Все глаза обратились на него. - Ла-Маншский флот не вернется в Плимут, - сказал Корнваллис. - Сейчас мы должны это обсудить. Воцарилось молчание. Корнваллис явно ждал ответной реплики. Ее подал мрачный Коллинз. - А как быть с водой, сэр? С провиантом? - Это все нам пришлют. - И воду, сэр? - Да. Я приказал построить четыре водоналивных судна. Они доставят нам воду. Провиантские суда - еду Каждый новый корабль, присоединяющийся к эскадре, будет привозить свежую пищу, овощи, живой скот, сколько сможет взять. Это спасет нас от цинги. Я не отпущу ни одно судно для возобновления запасов. - Значит, мы до зимних штормов не увидим Плимут? - И после тоже, - сказал Корнваллис. - Ни одни корабль, ни один капитан не войдет в Плимут без моего приказа. Должен ли я объяснять таким опытным офицерам, почему? Хорнблауэру, как и всем другим, причина была очевидна. Ла-Маншский флот может укрыться где-нибудь, когда задуют юго-западные штормовые ветра, поскольку при таком направлении ветра французский флот не сможет выйти из Бреста. Но Плимутский залив для этого не подходит - восточный ветер сможет задержать там британский флот на несколько дней, для французов же этот ветер будет попутным. Немало и других причин. Болезни, например - каждый капитан знает, что команда тем здоровее, чем дольше она находится в море. И дезертирство. Кутежи на берегу серьезно подрывают дисциплину. - Но шторма, сэр? - спросил кто-то. - Нас вынесет из Ла-Манша. - Нет, - решительно ответил Корнваллис. - Если нас вынесет, место встречи в Торском заливе. Там мы и встанем на якорь. Послышалось смущенное перешептывание. Торский залив мало пригоден для стоянки - практически не защищен с запада - зато с переменой ветра эскадра сможет выйти в море и обойти Уэссан прежде, чем неповоротливый французский флот минует Гуль. - Значит, никто из нас не ступит на английский берег до конца войны, сэр? - спросил Коллинз. Корнваллис улыбнулся. - Не надо так говорить. Все вы и каждый в отдельности сможет сойти на берег... - Говоря, он улыбался все шире, - в следующую минуту после того, как на него ступлю я сам. Все засмеялись, если и недовольно, то во всяком случае не без восхищения. Хорнблауэр, внимательно следивший за разговором, вдруг что-то понял. Вопросы и замечания Коллинза оказывались на удивление кстати. Хорнблауэр заподозрил, что слышал заранее подготовленный диалог, и подозрение это укрепилось, когда он вспомнил, что Коллинз - первый капитан Корнваллиса, начальник штаба, как сказали бы французы. Хорнблауэр снова посмотрел на Корнваллиса. Он не мог не восхищаться адмиралом, чье внешнее простодушие скрывало такую ловкость. Хорнблауэр мог поздравить себя с тем, что он, младший офицер среди капитанов с большим стажем, выдающимися заслугами и благородным происхождением, разгадал секрет. Он испытал приступ самодовольства - чувства для него непривычного и очень приятного. Самодовольство вкупе с марочным портвейном на время помешали ему осознать все вытекающие из слов адмирала следствия. Вдруг все переменилось. Новая мысль бросила его в пучину отчаяния. Он физически почувствовал то же, что испытывал, когда идущий в крутой бейдевинд шлюп взбирался на волну и, кренясь, резко падал вниз. Мария! Он обнадежил ее обещанием скорой встречи. На "Отчаянном" осталось воды и провианта всего дней на пятнадцать; свежую провизию ему доставят, но с водой (так он думал) дело иное. Он был уверен, что время от времени будет заходить в Плимут за водой, провиантом и топливом. Теперь Мария не увидит своего мужа во все время беременности. И сам он (Хорнблауэр удивился, насколько сильно его это огорчило) будет лишен радости видеть ее в это время. И еще: придется написать ей и объяснить, что он не сдержит свое обещание, что они никак не смогут увидеться. Он причинит ей страдание. Мало того, ей станет ясно, что ее кумир - человек, который не может, или не хочет, держать слово. От этих переживаний, от мысленно возникшего перед ним образа Марии, Хорнблауэра отвлек звук собственного имени - говорили о нем. Почти все присутствующие смотрели в его сторону. Хорнблауэру пришлось судорожно шарить в памяти, пытаясь сообразить, о чем же шел разговор, пока он был погружен в свои мысли. Кто-то - может быть, сам Корнваллис - сказал, что собранная им на французском побережье информация была очень полезна. Но даже под угрозой смерти Хорнблауэр не мог бы вспомнить, что же говорилось дальше. И вот он сидел под взглядами собравшихся капитанов, озираясь в изумлении, которое пытался скрыть под напускным бесстрастием. - Мы все интересуемся источниками вашей информации, Хорнблауэр, - подсказал Корнваллис, очевидно повторяя сказанное прежде. Хорнблауэр отрицательно замотал головой, категорически отказываясь отвечать. Он сделал это прежде, чем успел проанализировать ситуацию, прежде, чем успел облечь свой категорический отказ в любезные слова. - Нет, - сказал он, подкрепляя свой жест. Народу много; ничто, сказанное в такой большой компании, не останется тайной. Ловцы сардин и омаров, с которыми он имел тайные сношения, которых он подкупал английским - точнее, французским - золотом, будут без промедления схвачены и казнены, если до французских властей что-нибудь дойдет. Никогда и ничего он больше от них не узнает. Хорнблауэр ни в коем случае не желал разглашать свои секреты. С другой стороны - каждый из сидевших вкруг него капитанов может серьезно повлиять на его карьеру. К счастью, он уже категорически - категоричней некуда - отказался отвечать, и за это надо благодарить Марию. Хватит думать о Марии, нужно придумывать, как смягчить свои резкие слова. - Это гораздо серьезнее, чем секрет выкармливания цыплят, сэр, - сказал он и в порыве вдохновения переложил ответственность на вышестоящего. - Я не стану раскрывать свои операции, кроме как по прямому приказу. Его чувства, напряженные до предела, уловили сочувствие в ответной реакции Корнваллиса. - Я уверен, в этом нет нужды, Хорнблауэр, - сказал Корнваллис, поворачиваясь к остальным. Показалось Хорнблауэру, что, прежде чем повернуться, адмирал легонько ему подмигнул. Или нет? Хорнблауэр не знал. Разговор перешел на обсуждение предстоящих действий, и Хорнблауэр вдруг ощутил в общей атмосфере нечто, вызвавшее у него жгучую обиду. Эти боевые офицеры, капитаны линейных судов, охотно оставляли подробности разведывательных операций младшему, едва ли достойному их высочайшего внимания. Они не будут марать белые аристократические пальцы - если ничтожный капитан-лейтенант ничтожного шлюпа согласен этим заниматься, они, так и быть, с презрением оставляют это ему. Презрение было однако взаимным. Боевые капитаны занимают свое место в общей системе, но место это не такое уж важное. Каждый может быть боевым капитаном, хотя для этого он должен сдерживать сердцебиение и успокаивать сотрясающую тело дрожь. Что-то вроде этого Хорнблауэр испытывал и сейчас, хотя опасности не было никакой. Марочный портвейн, вкусный обед, мысли о Марии и обида на капитанов образовали адскую смесь, и смесь эта закипала в нем. К счастью, из бурлящей смеси выкристаллизовались одна за другой целая череда идей. Они соединились в логическую цепь. По тому, как прихлынула к щекам горячая кровь, Хорнблауэр мог предсказать рождение плана - так Макбетовская ведьма чуяла приближение злодея по тому, что у нее зачесались пальцы. Вскоре план оформился, созрел, и Хорнблауэр почувствовал себя спокойным и хладнокровным - такая ясность наступает в голове, когда минует приступ лихорадки - может быть, так оно и было? Для осуществления плана требовалась темная ночь, половина прилива и предрассветный час - все это природа, следуя своим неизменным законам, рано или поздно предоставит. Еще требовались удача, решимость и быстрота, но это составные части любого плана. Еще он включал возможность провала, но какой же план ее не включает? Требовался также человек, в совершенстве владеющий французским, и Хорнблауэр, хладнокровно взвесив свои способности, понял, что он на это не годится. Нищий французский эмигрант, с успехом учивший юного Хорнблауэра языку и манерам (а также музыке и танцам, совершенно безуспешно), так и не добился сносного произношения от своего абсолютно немузыкального питомца. Грамматически Хорнблауэр говорил безупречно, но никто никогда не примет его за француза. К тому времени, когда пора было расходиться, Хорнблауэр все окончательно продумал и постарался в нужный момент оказаться рядом с Коллинзом. - Кто нибудь в Ла-Маншском флоте говорит по-французски превосходно, сэр? - спросил он. - Вы сами говорите по-французски, - ответил Коллинз. - Не настолько, насколько надо, сэр, - сказал Хорнблауэр скорее изумленный, чем польщенный осведомленностью Коллинза. - Я мог бы найти дело для человека, который говорит по-французски в точности как француз. - Есть такой Котар, - произнес Коллинз, задумчиво потирая подбородок. - Лейтенант на "Мальборо". Он с острова Гернси. Говорит по-французски, как француз, - я так понимаю, говорил на нем в детстве. Зачем он вам нужен? - Адмиральский катер у борта, сэр, - доложил Пелью запыхавшийся посыльный. - Сейчас я не успею вам рассказать, сэр, - сказал Хорнблауэр. - Я могу изложить план сэру Эдварду. Но все будет без толку, если не найдется человек, в совершенстве владеющий французским. Капитаны уже стояли на переходном мостике. Коллинз, в соответствии с этикетом, должен был спуститься в катер прежде Корнваллиса. - Я отправлю Котара к вам, - поспешно сказал Коллинз, - вы сможете на него посмотреть. - Спасибо, сэр. Корнваллис уже благодарил хозяина и прощался с остальными капитанами. Коллинз ненавязчиво и в то же время на удивление быстро проделал то же самое и исчез за бортом. Корнваллис последовал за ним, провожаемый традиционными почестями - почетный караул, оркестр, фалрепные. В то же, время с верхушки фор-стеньги спустили его флаг. Адмирал отбыл, и гичка за гичкой стала подходить к борту, сверкая свежей краской, с командой, разодетой в пошитую за капитанский счет форму. Капитан за капитаном исчезал за бортом, строго в порядке старшинства. Наконец подошла неприглядная шлюпочка с "Отчаянного". Ее матросы были в том, что им выдали на вещевом складе в день поступления на судно. - До свидания, сэр, - сказал Хорнблауэр, протягивая Пелью руку. Пелью пожал сегодня столько рук, столько произнес прощальных слов, что Хорнблауэр постарался распрощаться как можно короче. - До свидания, Хорнблауэр, - сказал Пелью, и Хорнблауэр поспешно отступил назад, отдавая честь. Дудки свистели, пока его голова не поравнялась с главной палубой, а потом он рискованно прыгнул в шлюпку - в перчатках, в шляпе и со шпагой - и все это было старое и заношенное. 10 - Пользуюсь случаем, мистер Буш, - сказал Хорнблауэр, - повторить то, что уже говорил. Мне очень жаль, что вам не представляется возможность отличиться. - Ничего не поделаешь, сэр. Такова служба, - произнес голос из темноты напротив Хорнблауэра. Слова были философские, но в голосе звучала горечь. Это - часть общего безумия войны: Буш огорчен, что ему не позволили рискнуть жизнью, а Хорнблауэр, которому этот риск предстоит, вынужден Буша утешать, говорить спокойным официальным тоном, словно нисколько не волнуется - словно нисколько не боится. Хорнблауэр достаточно хорошо разбирался в себе и знал: если случится чудо, если придет приказ, запрещающий ему лично участвовать в предстоящей вылазке, он почувствует облегчение - облегчение и радость. Но это было абсолютно невозможно - в приказе четко говорилось, что "высадкой должен командовать капитан "Отчаянного" Горацио Хорнблауэр". Почему, объяснялось в предыдущем абзаце - "...так как лейт. Котар старше лейт. Буша". Котара невозможно было назначить командиром десанта, набранного из матросов чужого судна; не мог он служить под началом офицера с меньшим стажем. Единственным выходом из тупика было назначить командиром Хорнблауэра. Пелью, писавший эти приказы в тишине своей великолепной каюты, походил в этот момент на валькирию из скандинавской легенды, приобретшей недавно в Англии странную популярность - он был вершителем судеб. Росчерк его пера мог означать, что Буш останется жить, а Хорнблауэр погибнет. Но у дела была и другая сторона. Хорнблауэр неохотно признался себе, что его не порадовало бы, если б командовать десантом назначили Буша. Задуманная операция требовала быстроты и точности, на которые Буш мог оказаться неспособен. Как ни странно, Хорнблауэр радовался, что командует он сам. По его мнению, радость эта была одним из проявлений слабых сторон его характера. - Вы хорошо помните приказы на время до моего возвращения, мистер Буш? - спросил Хорнблауэр. - И на случай, если я не вернусь? - Да, сэр. Упоминая, словно между прочим, о своей возможной гибели, Хорнблауэр почувствовал, как по спине пробежал холодок. Через час он может превратиться в застывший обезображенный труп. - Тогда я пойду подготовлюсь сам, - сказал он с притворно беззаботным видом. Не успел он войти в каюту, как появился Гримс. - Сэр! - сказал Гримс. Хорнблауэр обернулся. Гримсу было немногим больше двадцати, он был худощав и возбудим. Сейчас лицо его было бледно (капитанский вестовой мало времени проводил на палубе под солнцем), губы сильно дрожали. - В чем дело? - резко спросил Хорнблауэр. - Не берите меня с собой, сэр! - выкрикнул Гримс. - Я ведь не нужен вам, сэр, ведь правда, сэр? Хорнблауэр опешил. За долгие годы службы он ни с чем подобным не сталкивался. Это трусость; при желании это можно даже расценить как бунт. За пять последних секунд Гримс совершил преступление, карающееся даже не кошками, а виселицей. Хорнблауэр смотрел на него в упор, не в состоянии произнести ни слова. - От меня не будет никакого проку, сэр, - выговорил Гримс. - Я... я могу вскрикнуть! Это серьезно. Хорнблауэр, отдавая приказы к предстоящей вылазке, назначил Гримса своим посыльным и адъютантом. Сделал он это особо не раздумывая - он был весьма небрежным вершителем судеб. Теперь он получил урок. Перепуганный насмерть человек может погубить всю операцию. Но в первых словах, которые Хорнблауэр произнес звучали прежние его мысли. - Я могу повесить тебя, клянусь Богом! - Нет, сэр! Нет, сэр! Пожалуйста, сэр... - Гримс был на грани обморока. Еще немного и он рухнул бы на колени. - Бога ради... - начал Хорнблауэр. Он почувствовал омерзение, не к трусости, а к неспособности ее скрыть. Потом Хорнблауэр спросил себя, какое он имеет право презирать трусость. Потом он подумал о благе службы, потом... Нельзя терять время на все эти банальные рассуждения. - Хорошо, - рявкнул он. - Ты останешься на борту. Заткни пасть, болван! Гримс хотел было рассыпаться в благодарности, но слова Хорнблауэра заставили его замолчать. - Я возьму Хьюита со второй шлюпки. Позови его. Минуты бежали, как всегда перед ответственной операцией. Хорнблауэр пропустил пояс в петли на ножнах абордажной сабли и застегнул его. Шпага будет мешаться, задевать за все, - для того, что он задумал, абордажная сабля куда сподручнее. Он еще раз обдумал, брать ли пистолет, и решил не брать. Пистолет иногда полезен, но в данном случае это серьезная помеха. Для сегодняшней операции было подготовлено более тихое оружие - длинная колбаса из парусины, с петлей для запястья, наполненная песком. Хорнблауэр положил ее в правый карман. Явился Хьюит. Надо было быстро объяснить ему, что от него потребуется. Косой взгляд, которым Хьюит наградил Гримса, явственно выражал его чувства, но сейчас не было времени говорить об этом - с Гримсом можно будет разобраться позднее. Хорнблауэр показал Хьюиту содержимое узелка, первоначально предназначавшегося Гримсу - кремень и огниво на случай, если погаснет потайной фонарь, промасленное тряпье, быстрый и медленный огнепроводный шнуры, фальшфейеры. Хьюит внимательно все осмотрел и взвесил на руке мешочек с песком. - Очень хорошо. Идите, - сказал Хорнблауэр. - Сэр! - начал Гримс умоляющим тоном, но Хорнблауэр не мог и не хотел его слушать. На палубе было темно, и Хорнблауэру пришлось подождать, пока привыкнут глаза. Офицер за офицером докладывали о готовности. - Вы точно помните, что должны будете сказать, мистер Котар? - Да, сэр. Котар ничуть не походил на возбудимого француза. Его спокойствие удовлетворило бы любого начальника. Морские пехотинцы, доставленные на борт вчера ночью, весь день провели в тесноте под палубами, скрытые от подзорных труб Пти Мину. - Спасибо, капитан Джонс. Вы уверены, что ни одно ружье не заряжено? - Да, сэр. Надо, чтоб ни выстрела не прозвучало до тех пор, как поднимется тревога. Орудовать придется штыком, прикладом, мешочком с песком - однако для этого нужно было, чтоб все ружья оставались незаряженными. - Первый отряд десанта погружен в рыбачье судно, сэр, - доложил Буш. - Спасибо, мистер Буш. Очень хорошо. Мистер Котар, можете приступать. Суденышко для ловли омаров, захваченное поздно вечером у изумленных рыбаков, покачивалось рядом. Взятая в плен команда находилась в трюме - изумление их было вызвано нарушением нейтралитета, которым в продолжение бесконечных войн пользовались рыбаки. Эти люди хорошо знали Хорнблауэра, нередко продавали ему за золото часть своего улова. Обещание вернуть судно позднее едва ли их успокоило. Теперь суденышко покачивалось рядом, и Котар за Хьюитом, а Хорнблауэр за Котаром спустились в него. Восемь человек сидели на корточках на дне, где обычно лежали верши для омаров. - Сандерсон, Хьюит, Блэк и Даунс, берите весла. Остальные держитесь ниже планширя. Мистер Котар, сядьте, пожалуйста, напротив моих коленей. Хорнблауэр подождал, пока все устроятся. Черный силуэт лодки должен выглядеть в темноте как обычно. Наконец все было готово. - Отваливай, - сказал Хорнблауэр. Первый раз весла черпанули воду слишком глубоко, второй раз получше, и наконец лодка заскользила гладко. "Отчаянный" остался позади. Они шли на рискованное предприятие, и Хорнблауэр слишком хорошо знал, что сам в этом виноват. Если б ему не втемяшилась в голову эта идея, они могли бы мирно спать на борту; завтра люди, которые могли бы жить, будут мертвы по его вине. Он отбросил эти мрачные мысли и немедленно вынужден был поступить так же с мыслями о Гримсе. Гримс может подождать до их возвращения, и Хорнблауэру незачем сейчас из-за него беспокоиться. И все же, даже сосредоточившись на управлении рыбачьим суденышком, Хорнблауэр чувствовал как текут на заднем плане его сознания эти мысли - так обсуждая план, постоянно слышишь краем уха корабельные шумы. Он думал, как команда "Отчаянного" будет обращаться с Гримсом. Хьюит, оставляя судно, наверняка поделился этой историей с приятелями. Хорнблауэр, держа руку на румпеле, правил к северу, на Пти Мину. Дотуда миля с четвертью, и, если он промахнется мимо крохотного причала, вся экспедиция кончится позорным провалом. Ориентировался он по неясным очертаниям крутых холмов на северном берегу Гуля; вглядываясь в них на протяжении всех этих трех недель, он хорошо их запомнил. Главным ориентиром был обрыв в четверти мили к западу от семафора, где в море впадала речушка. Поначалу приходилось держать на этот обрыв, но через несколько секунд Хорнблауэр уже различил громаду семафора, который смутно вырисовывался на фоне темного неба. Дальше было просто. Весла скрипели в уключинах, то и дело слышались всплески; темные волны, мерно вздымавшие и опускавшие лодку, казались отлитыми из черного стекла. Не надо было подкрадываться тихо и незаметно, напротив, рыбачье суденышко должно вести себя так, будто оно тут на вполне законном основании. У подножия обрыва была маленькая пристань, рассчитанная на половину прилива. Ловцы омаров имели обыкновение высаживать здесь двух-трех человек с лучшей частью улова. Поставив на головы корзины с дюжиной живых омаров, они бежали по дороге через холмы в Брест, чтобы поспеть к открытию рынка, на случай если прилив или ветер задержат лодку. Хорнблауэр, неоднократно наблюдавший все это с безопасного расстояния из ялика, узнал столько подробностей, сколько не смог бы выудить из бесед с рыбаками. Правда, что именно говорилось на пристани, он слышать не мог. Вот и причал. Хорнблауэр крепче сжал румпель. С дальнего конца пристани послышался громкий голос часового: - Qui va la? Хорнблауэр толкнул Котара коленом. В этом не было необходимости - тот готов был отвечать. - "Камилла", - откликнулся он по-французски и продолжил: - Судно для ловли омаров. Капитан Кийен. Лодка подошла к причалу: наступил критический момент, от которого зависело все. Блэк, дюжий баковый старшина, знал, что ему надлежит делать, как только представится возможность. Котар заговорил со дна лодки: - У меня есть омар для вашего офицера. Хорнблауэр, вставая и хватаясь за причал, едва видел в темноте склонившегося к лодке часового. Тут же Блэк кинулся на него, как пантера, следом Даунс и Сэндфорд. Хорнблауэр видел мелькание теней, но не слышал ни звука - ни единого звука. - Все в порядке, сэр, - сказал Блэк. Хорнблауэр с тросом в руке кое-как на четвереньках выбрался на скользкий причал. Блэк держал в руках безжизненное тело часового. Мешок с песком - тихое оружие: могучий удар по шее ничего не подозревающего человека, и готово. Часовой даже не выронил ружья. Блэк опустил часового - тот был без сознания или убит, неважно - на склизкие камни причала. - Если он подаст голос, перережете ему глотку, - сказал Хорнблауэр. Все шло по плану и одновременно как в страшном сне. Хорнблауэр, накидывая выбленочный узел на швартовую тумбу, обнаружил, что лицо его по-прежнему искажено звериным оскалом. Котар был уже рядом с ним; Сандерсон пришвартовал лодку спереди. - Идемте. Причал был длиной всего несколько ярдов: в дальнем конце, откуда начиналась дорога на батарею, должен стоять второй часовой. Из лодки передали пару пустых корзин, Блэк и Котар поставили их на головы и двинулись вперед, Котар в середине, Хорнблауэр слева и Блэк справа, чтоб тот мог размахнуться правой рукой, в которой держал мешочек с песком. Вот и часовой. Вместо строго "кто идет?" он приветствовал их шуткой. Котар заговорил об омаре - это была принятая, хоть и неофициальная плата офицеру. Разговор был вполне обычный, пока Блэк не бросил корзину и не размахнулся мешочком с песком. Все трое бросились на часового, Котар вцепился ему в горло, Хорнблауэр с остервенением лупил мешочком, стараясь не промахнуться. Через мгновение все было кончено. Хорнблауэр огляделся в темноте. Он, Блэк и Котар были острием клина, пробившим кольцо французской обороны. Теперь пришло время забить сам клин. Позади них находились полдюжины матросов, сгрудившиеся в рыбачьей лодке, а за теми - семьдесят морских пехотинцев в шлюпках "Отчаянного". Они оттащили второго часового на причал и оставили с двумя матросами, которым поручено было присматривать за лодкой. Теперь у Хорнблауэра было восемь человек. Он повернулся лицом к крутой дороге, которую до того видел лишь в подзорную трубу с палубы шлюпа. Хьюит шел за ним: запах горячего металла и жира говорил Хорнблауэру, что потайной фонарь еще горит. Дорога была крутая и каменистая, и Хорнблауэру приходилось все время быть начеку. Особенно спешить было не к чему, и, хотя они и находились в кольце часовых, где мирные жители ходят совершенно спокойно и беспрепятственно, шумно спотыкаться и привлекать излишнее внимание не стоило. Дорога постепенно выполаживалась. Наконец, она стала совсем ровной; здесь ее под прямым углом пересекала другая дорога. - Стой! - прошептал Хорнблауэр Хьюиту, но сам прошел еще пару шагов, прежде чем остановиться. Надо было дать Хьюиту время предупредить остальных - если остановиться слишком резко, идущие сзади могут налететь друг на друга. Это действительно была вершина. С палубы "Отчаянного" ее видно не было; даже когда шлюп находился далеко отсюда в Ируазе, и даже с грот-брам-стеньги заглянуть сюда было невозможно. Хорошо видна была громада семафора и кусок крыши под ней, но ниже ничего разглядеть не удавалось. Из разговоров с рыбаками Хорнблауэр тоже ничего не выяснил. - Ждите! - прошептал он и осторожно шагнул вперед, вытянув перед собой руки. Вдруг они коснулись деревянного частокола - это была обычная ограда, никакое не военное заграждение. А вот и ворота, обычные ворота с деревянной щеколдой. Очевидно, семафор особо не охранялся - ограда и ворота были лишь вежливым предупреждением для непрошенных посетителей. Да и незачем было его охранять, здесь, за французскими береговыми батареями. - Хьюит! Котар! Они подошли к нему, и все трое принялись вглядываться в темноту. - Что-нибудь видите? - Похоже на дом, - прошептал Котар. Двухэтажное здание: на нижнем этаже окна, выше что-то вроде платформы. Видимо, здесь живет обслуживающий персонал. Хорнблауэр осторожно нажал на щеколду, она четко подалась. Раздался какой-то звук, Хорнблауэр напрягся. И тут же успокоился - это прокричал петух. Послышалось хлопанье крыльев. Обслуживающий персонал держит кур, а петух закричал раньше времени. Медлить больше нечего. Хорнблауэр шепотом приказал отряду подойти к воротам. Пора: морские пехотинцы уже должны были пройти полпути до батареи. Он готов был отдать последний приказ, как вдруг замер. В то же мгновение Котар вцепился ему в плечо. Два окошка осветились; несмотря на расширенные зрачки, нападающие ясно увидели весь дом. - Вперед! Они побежали - Хорнблауэр, Котар, Хьюит и двое с топорами впереди, четверо с ружьями следом за ними. Дорожка вела прямо к двери. Та была закрыта на деревянную щеколду, которую Хорнблауэр лихорадочно попытался отодвинуть. Дверь не поддавалась - она была заперта изнутри. Когда щеколда заскрипела, из дома послышался испуганный крик. Кричала женщина! Крик был хриплый и громкий, но без сомнения женский. Стоящий рядом с Хорнблауэром матрос размахнулся топором, чтоб ударить в дверь, но тут другой матрос топором разбил окно и прыгнул внутрь, Котар за ним. Женский крик перешел в визг. Дверь распахнулась, и Хорнблауэр ворвался в дом. Свеча освещала странную сцену. Еще светлее стало, когда Хьюит открыл потайной фонарь и повел лучом по кругу. Большие деревянные балки были установлены под углом в сорок пять градусов, как подпорки у мачты. Рядом помещалась деревенская мебель: стол, стулья, тростниковый коврик на полу, печка. Посреди комнаты стоял Котар со шпагой и пистолетом, в углу визжала женщина. Она была очень толстая, черные волосы торчали спутанным клубком. На ней была одна ночная рубашка, едва прикрывавшая колени. В дальней стене открылась дверь, появился бородатый мужчина, тоже в рубашке, из-под которой торчали волосатые ноги. Женщина по-прежнему визжала, но Котар громко заговорил по-французски, размахивая пистолетом - видимо, незаряженным - и она смолкла, не столько, возможно, из-за котаровых угроз, сколько из чисто женского любопытства. Она пялилась на незванных гостей, для приличия делая вид, что прикрывает руками грудь. Надо было быстро принимать решение - ее крики могли всех всполошить, да наверняка и всполошили. Вдоль толстого бревна, составлявшего мачту семафора, шла лестница, над ней был люк. Наверху должен располагаться механизм приводящий в движение крылья семафора. Бородатый человек в рубашке, должно быть, телеграфист, вероятно, штатский, и они с женой живут там же, где работают. Удачное устройство платформы позволило им соорудить под ней жилье. Хорнблауэр пришел сюда, чтоб сжечь семафор, и сожжет, пусть даже это означает разрушить мирное жилище. Его отряд уже собрался в комнате, двое матросов появились из спальни, куда, по-видимому, проникли через другое окно. Хорнблауэру пришлось остановиться и чуть задуматься. Он собирался драться с французскими солдатами, а оказалось, что он уже овладел семафором. И тут еще эта женщина. Но он уже пришел в себя и смог привести в порядок свои мысли. - Кто с ружьями, выходите наружу, - приказал он. - Встаньте к ограде и сторожите. Котар, поднимитесь наверх. Снесите сюда все сигнальные книги, какие найдете. Вообще, любые бумаги. Быстро - даю вам две минуты. Вот фонарь. Блэк, найдите что-нибудь для этой женщины. Сойдет что-нибудь с кровати. Потом выведите этих двоих и сторожите. Хьюит, вы готовы поджечь? У Хорнблауэра мелькнула мысль, что парижский "Монитор" поднимет страшный шум по поводу того, как плохо обращались с женщиной распущенные британские моряки, но это неизбежно, как бы они ни деликатничали. Блэк накинул женщине на плечи ветхое одеяло и вытолкнул обоих на улицу. Хьюит остановился и задумался. Ему никогда прежде не приходилось поджигать дома, и он должен был сообразить, как это делается. - Здесь, - быстро сказал Хорнблауэр, указывая на основание мачты. Вместе с Хьюитом он придвинул к нему мебель и поспешил в спальню, чтобы вытащить мебель и оттуда. - Принесите тряпки! - крикнул он. Котар спустился по лестнице, одной рукой прижимая стопку книг. - Поджигайте, - приказал Хорнблауэр. Странно было делать все это так хладнокровно. - Попробуйте печку, - предложил Котар. Хьюит откинул задвижку на печной дверце, но она была слишком горячей, чтоб за нее взяться. Тогда он стал спиной к стене, ногами уперся в печку и напрягся - печка упала и покатилась, раскидывая уголья по полу. Но Хорнблауэр уже выхватил горсть фальшфейеров из узелка Хьюита - свеча еще горела, и он поджег запалы. Первый запал затрещал, потом фальшфейер рассыпался снопом искр. Сера, селитра и немного пороха - то, что надо. Хорнблауэр сунул горящую гильзу в промасленное тряпье, зажег другую и бросил, зажег еще одну. Сцена была адская. Странный голубой свет озарил комнату, потом все окутал дым, в ноздри ударил запах горящей серы. Фейерверк трещал, шипел и грохотал. Хорнблауэр все поджигал запалы и разбрасывал гильзы в комнате и в спальне. Хьюит в порыве вдохновения схватил с полу коврик и бросил на горящее промасленное тряпье. Тростник сразу затрещал, рассыпался желтыми искрами. - Хорошо горит! - сказал Котар. Языки пламени с горящей циновки лизали деревянные подпорки. На грубой деревянной поверхности тоже заплясали огоньки. Хорнблауэр, Котар и Хьюит смотрели зачарованно. Здесь, на каменистом водразделе, не может быть ни колодца, ни ручья, так что если огонь как следует разгорится, его уже не потушишь. Стена, разделявшая комнату и спальню, уже пылала в двух местах, где Хорнблауэр сунул в щели фальш-фейеры. Вдруг в одном из них огонь полыхнул на два фута вверх, послышался громкий треск, ливнем посыпались искры. - Идем! - сказал Хорнблауэр. На улице воздух был чист и свеж. Они моргали ослепшими от пламени глазами и спот