ником, кучер которого купил его полости, Ирод обнаружил их на собственных коленях. Кража была раскрыта, однако кучер всадника вовремя предупредил вора и тот сразу скрылся, чтобы избежать наказания. Первоначально он намеревался, в случае, если его разоблачат, заявить Ироду в лицо, что перескажет императору услышанные им слова. Но когда дошло до дела, кучер струсил, подумав вдруг, как бы Ирод тут же на месте не убил его за шантаж, ведь ему ничего не стоило раздобыть свидетелей, которые подтвердят, что это была самозащита. Кучер был одним из тех бестолковых людей, без царя в голове, которые и сами из-за этого попадают в беду, и на других ее навлекают. Ирод знал, где может скрываться кучер и, не подозревая, что поставлено на карту, попросил городскую стражу арестовать его. Кучера нашли и вызвали в суд по обвинению в краже, но он заявил, что, будучи вольноотпущенником, имеет право обратиться к императору, а не быть осужденным без всякого разбирательства. И добавил: -- Я могу сообщить императору кое-что, касающееся его личной безопасности. То, что я слышал однажды, когда правил лошадьми на дороге в Капую. Судье ничего не оставалось, как отправить его под вооруженным конвоем на Капри. Из того, что я уже рассказал вам о характере моего дяди Тиберия, вы, вероятно, догадываетесь, какую он избрал линию, когда прочитал донесение судьи. Ему было ясно, что кучер подслушал какие-то изменнические слова, произнесенные Иродом, но предпочел не знать в точности, какие именно: Ирод был отнюдь не из тех людей, которые позволяют себе опасные замечания в чужом присутствии. Поэтому Тиберий держал кучера за решеткой, не вызывая на допрос, а Гемеллу, которому уже исполнилось десять лет, велел не спускать глаз с наставника и сообщать о любом подозрительном слове или поступке. Ирода встревожила эта проволочка, и он решил обсудить все с Калигулой. Они пришли к заключению, что высказывания Ирода в тот день, о котором говорит кучер, могут быть легко объяснены. И, если Ирод сам будет настаивать на расследовании дела, тем скорее Тиберий поверит, что слова "деревянная рапира" были употреблены в прямом смысле, так как Ирод скажет ему, будто разговор шел о Желтых Ногах -- известном фехтовальщике, недавно ушедшем со сцены, с которым он сравнивал Калигулу, поздравляя с тем, как последний ловко фехтует. Ирод заметил, что Гемелл ведет себя крайне странно: подслушивает у дверей и заходит к нему в комнаты в самое неподходящее время. Было ясно, что он делает это по приказу Тиберия. Поэтому Ирод снова приехал к моей матери, ввел ее в курс дела и настоятельно просил ходатайствовать перед императором от его имени о скорейшем слушании дела, так как Ироду не терпится примерно наказать кучера за воровство и неблагодарность -- Ирод всего за год до того по собственному почину отпустил его на свободу. О намерении кучера его уличить упоминать было не надо. Мать сделала все так, как просил Ирод. Она написала Тиберию и после обычного промедления получила ответ. Это письмо сейчас у меня в руках, и я могу процитировать его слово в слово. В кои-то веки Тиберий приступил прямо к делу. "Если этот кучер намеревался облыжно обвинить Ирода Агриппу в каких-либо изменнических речах, чтобы прикрыть собственную вину, то за это безрассудство он уже достаточно наказан, пробыв столь долгий срок в заключении в моей не очень-то гостеприимной темнице в Мизене. Я собирался отпустить его, предупредив, чтобы он никогда не обращался ко мне за обжалованием решения суда, если его осудят за такое чепуховое преступление, как кража. Я слишком стар и слишком занят, чтобы меня беспокоили по пустякам. Но если по твоему настоянию я стану расследовать это дело и выяснится, что изменнические слова были на самом деле произнесены, Ирод пожалеет о своей настойчивости -- его желание видеть кучера сурово наказанным может повлечь суровое наказание для него самого". Письмо это заставило Ирода еще упорнее стремиться к тому, чтобы кучер предстал перед судом, причем в его присутствии. Сила, приехавший незадолго перед тем в Рим, уговаривал его ничего не делать, приводя в подтверждение своей правоты известную пословицу "от добра добра не ищут" или, как еще говорили в Риме: "Не трогай Камарины". (Возле Камарины, в Сицилии, были ядовитые болота, которые жители города осушили из гигиенических соображений и тем самым лишили город защиты; он был захвачен и полностью разрушен.) Но Ирод и слушать не желал: последние пять лет были вполне благополучными, и Сила все больше ему докучал. Вскоре Ирод узнал, что Тиберий, уже давно живший на Капри, приказал приготовить к своему приезду виллу в Мизене -- ту, где Тиберий впоследствии умер. Ирод сразу же отправился вместе с Гемеллом и моей матерью -- вы помните, что и Калигула, и Гемелл были ее внуки -- в гости к Калигуле на его виллу в Бавлах; Бавлы находятся очень близко от Мизена на северном побережье Неаполитанского залива, так что когда вся их компания прибыла в Мизен после приезда Тиберия, чтобы выразить ему свое уважение, это выглядело вполне естественно. Тиберий пригласил их к обеду на следующий же день. Тюрьма, где томился кучер, была совсем близко, и Ирод уговорил мою мать попросить при всех Тиберия, чтобы он тогда же решил его вопрос. Я тоже был приглашен на этот обед, но отклонил приглашение, так как и мать, и Тиберий с трудом переносили мое присутствие. Но о том, что там произошло, я знаю со слов нескольких очевидцев. Обед был превосходный, с одним минусом--слишком мало вина. Тиберий по совету врача воздерживался от крепких напитков, естественно, все присутствующие из чувства такта и осторожности не просили слуг вновь наполнить кубок, опорожнив его, а те этого не предлагали. Воздержанность в вине всегда приводила Тиберия в плохое настроение, однако мать снова храбро завела разговор о кучере. Тиберий прервал ее, словно неумышленно переведя разговор на другую тему, и она не стала продолжать, пока обед не подошел к концу и все вышли в парк, чтобы прогуляться под деревьями, обрамлявшими здешний скаковой круг: Тиберия несли в портшезе, мать, на редкость бодрая для своих лет, шла рядом с ним. Мать сказала: -- Тиберий, могу я поговорить с тобой насчет этого кучера? Согласись, его дело давно пора решить и у всех станет легче на сердце, если ты сегодня подведешь под ним черту раз и навсегда. Тюрьма рядом, и все это займет каких-то несколько минут. -- Антония,-- сказал Тиберий,-- я тебе уже намекал, чтобы ты не вмешивалась: лучшее враг хорошего, но, если ты настаиваешь, пусть будет по-твоему.-- Затем он подозвал Ирода, шедшего позади портшеза вместе с Калигулой и Гемеллом, и сказал: -- Я намерен допросить сейчас твоего кучера, Ирод Агриппа, так как на этом настаивает моя невестка, госпожа Антония, но, видят боги, я делаю это не по своей воле,-- меня к этому вынуждают. Ирод рассыпался в благодарностях за то, что он снизошел к его просьбе. Затем Тиберий велел Макрону, который тоже был здесь, немедленно привести к ним кучера. Видимо, накануне вечером Тиберий обменялся с Гемеллом несколькими словами наедине. (Годом-двумя позднее Калигула заставил Гемелла дать ему полный отчет об этой беседе.) Тиберий спросил мальчика, может ли он доложить о чем-нибудь, порочащем его учителя, и тот ответил, что он не слышал от него никаких изменнических слов и не заметил никаких изменнических поступков, но он мало видел его последние дни,-- Ирод все время проводил в обществе Калигулы и почти не занимался с ним, предоставив самому учиться по книгам. Затем Тиберий спросил Гемелла, не говорили ли Ирод и Калигула между собой насчет денег? Гемелл постарался припомнить и наконец сказал, что однажды Калигула спросил Ирода, удалось ли ему раздобыть денег у P.O.Т., и Ирод сказал: "Я отвечу тебе позднее, кое у кого уже ушки на макушке". Тиберий сразу догадался, что значит "Р. О. Т.". Без сомнения, речь шла о деньгах, взятых Иродом в долг для Калигулы, при условии, что они будут возвращены post obitum Tiberii, то есть, после смерти Тиберия. Поэтому Тиберий отпустил Гемелла, сказав ему, что все это мелочи и он вполне удостоверился в преданности Ирода. А сам немедленно послал в тюрьму доверенного вольноотпущенника, и тот от имени императора приказал кучеру сообщить, что именно он слышал от Ирода. Кучер повторил все слово в слово, и вольноотпущенник передал это Тиберию. По размышлении Тиберий вновь отправил вольноотпущенника в тюрьму, чтобы он научил кучера, как именно он должен отвечать во время суда. Вольноотпущенник заставил кучера заучить все наизусть и дал понять, что, если он скажет все, как надо, его не только отпустят на свободу, но и наградят. Судебное разбирательство происходило прямо на беговом круге. Тиберий спросил кучера, признается ли он, что украл полости. Кучер ответил, что ни в чем не виноват,-- Ирод сам их ему подарил, но потом пожалел о своей щедрости. Тут Ирод стал громко возмущаться его неблагодарностью и лживостью, мешая вести допрос, но Тиберий велел ему замолчать и спросил кучера: -- Что еще ты можешь сказать в свою защиту? Кучер ответил: -- Даже если я и украл бы эти полости, чего я не делал, это было бы вполне простительно, потому что мой хозяин -- изменник. Однажды днем, незадолго до моего ареста, я был на облучке коляски -- мы ехали в Капую. За спиной у меня сидели твой внук Калигула и мой хозяин Ирод Агриппа. Мой хозяин сказал: "Хоть бы поскорей наступил день, когда старый воин умрет и ты будешь признан его наследником! Молодой Гемелл тебе не помеха; отделаться от него ничего не стоит. Все будут счастливы, и я -- больше всех!" Ирод был так поражен этими словами, что в первый момент не знал, как на них ответить, и лишь твердил: это ложь. Тиберий обратился к Калигуле, и тот, будучи редким трусом, встревоженно поглядел на Ирода в надежде на подсказку, но не получил ее и пробормотал, что если Ирод и произнес такие слова, он их не слышал: он припоминает эту поездку, тогда был очень ветреный день. Если бы при нем кто-нибудь произнес изменнические слова, уж он, Калигула, не пропустил бы их мимо ушей, тут же доложил об этом своему императору. (Калигула с легкостью предавал друзей, если его собственной жизни грозила опасность, и всегда восторженно внимал Тиберию; о нем говорили, что не было еще лучшего раба у худшего господина.) Но тут Ирод храбро вмешался в разговор: -- Если твой сын, сидевший рядом со мной, не слышал изменнических слов, которые мне приписываются,-- а уж он всегда начеку, если пахнет изменой,-- как мог их услышать кучер, сидевший к нам спиной? Но Тиберий уже принял решение. -- Надеть наручники на этого человека,-- бросил он Макрону, а затем носильщикам: -- Пошли. Те двинулись вперед. Ирод, Антония, Макрон, Калигула, Гемелл и остальные стояли пораженные на месте, не зная, что предпринять. Макрон не был уверен в том, кого именно он должен был заключить под стражу, и когда Тиберий, сделав круг, снова вернулся туда, где все еще стояли остальные, Макрон сказал: -- Прости меня, цезарь, но кого из этих людей я должен арестовать? Тиберий показал на Ирода и сказал: -- Вот тот, кого я имел в виду. Макрон, весьма уважавший Ирода и, возможно, надеявшийся заставить Тиберия изменить решение, сделал вид, будто не понимает его, и снова спросил: -- Не мог же ты иметь в виду Ирода Агриппу, цезарь? -- Именно его и никого другого! -- прорычал Тиберий. Ирод выбежал вперед и чуть не пал ниц перед Тиберием. На это он не осмелился, так как знал, что Тиберий не любит, чтобы перед ним пресмыкались, как перед восточным царьком. Но он с самым жалостным видом простирал к нему руки, уверяя, что он верный подданный Тиберия и абсолютно не способен допустить даже мысль об измене, не то что сказать об этом. Он принялся с жаром говорить о своей дружбе с покойным сыном Тиберия (ставшим, как и сам Ирод, жертвой необоснованных обвинений в измене), чью безвозвратную утрату он оплакивает по сей день, и о том, какую высокую честь оказал ему император, назначив наставником своего внука. Но Тиберий лишь холодно и мрачно взглянул на Ирода, как он это умел, и глумливо сказал: -- Прибереги свое красноречие до дня суда, мой благородный Сократ, я не премину его назначить.-- Затем обратился к Макрону: -- Отведи этого человека в тюрьму. Можешь приковать его на ту же цепь, на которой сидел этот честный малый. Больше Ирод не вымолвил ни слова, лишь поблагодарил мать за ее великодушное, хотя и безуспешное заступничество, на его запястьях защелкнулись наручники, и Ирода отвели в тюрьму. Здесь, в тесных и душных камерах, впроголодь, на голом полу, содержались простодушные римские граждане, рискнувшие обратиться к императору с жалобой на решение нижних судебных палат, не подозревая, что им предстоит томиться здесь до того неопределенного времени, когда он выберет минутку решить их судьбу. Некоторые из узников пробыли здесь уже не один год. ГЛАВА IV Когда Ирода подвели к тюремным воротам, он увидел возле них раба Калигулы, грека по имени Тавмаст, с кувшином для воды в руках. Раб с трудом переводил дыхание, словно бежал туда бегом. Ирод надеялся, что Калигула прислал его в знак того, что верен их дружбе, хотя и не может открыто о ней заявить, чтобы не прогневить Тиберия, и окликнул раба: -- Тавмаст, ради всего святого, дай мне напиться. Погода была на редкость жаркая для сентября, а за обедом, как я уже говорил, почти не подавали вина. Юноша сразу же подошел к нему, точно для этого и был сюда прислан. У Ирода стало куда спокойнее на душе и, поднеся кувшин к губам, он выпил его чуть не до дна -- в нем оказалось вино, а не вода, как он думал. Затем сказал рабу: -- Ты заслужил благодарность узника за это питье. Обещаю тебе, что, когда я выйду на свободу, я тебя вознагражу. Я позабочусь о том, чтобы твой хозяин, который не из тех, кто оставляет друзей в беде, даровал и тебе свободу, как только освободит меня; я возьму тебя в услужение, и ты будешь у меня в доме доверенным лицом. Ироду удалось сдержать свое слово, и Тавмаст постепенно дошел до поста его главного управляющего. Сейчас, когда я пишу эти строки, он еще жив и находится на службе у сына Ирода, хотя сам Ирод умер. Ирода ввели за ворота в то самое время, когда узников выводили на прогулку, но им строго-настрого запрещалось разговаривать друг с другом без разрешения тюремщиков. На пятерых узников приходился один тюремщик, который следил за каждым их движением. Появление Ирода не прошло незамеченным среди этих томившихся от скуки, апатичных людей: восточный принц в пурпурном плаще -- такого здесь никогда раньше не видели. Однако сам Ирод никак их не приветствовал и стоял, устремив взор на крышу виллы Тиберия, словно хотел прочитать на ней предсказание того, что его ждет. Среди узников находился престарелый германский вождь; его история в общих чертах такова. Он был офицером германских вспомогательных войск под началом Вара, когда владения Рима еще простирались за Рейн, и, в знак признания его бывших заслуг, получил римское гражданство. После того, как Вара предательски заманили в засаду и его армия была разгромлена знаменитым Германном, этот вождь, хотя он не служил (так он, во всяком случае, утверждал) в армии Германна и ничем не помогал тому в осуществлении его планов, не предпринял никаких шагов, чтобы доказать свою прежнюю верность Риму, а напротив, сделался главой своей родовой деревни. Во время кампаний, которые вел мой брат Германик, он вместе со всей семьей переехал в глубь страны и вернулся лишь тогда, когда Германика отозвали в Рим и казалось, будто опасность миновала. Однако ему не повезло, и во время одного из набегов римлян за Рейн, которые совершались время от времени с целью держать наших солдат в боевой форме и напоминать германцам, что наступит день, когда провинция снова будет в руках Рима, вождя этого взяли в плен. Римский генерал приказал было запороть его, как дезертира, до смерти, но германец настаивал на том, что всегда был верен Риму и хочет воспользоваться своим правом римского гражданина прибегнуть к милосердию императора. За эти годы он совсем забыл лагерную латынь и теперь обратился к одному из тюремщиков, немного говорящему на его родном языке, с вопросом, кто этот красивый и грустный молодой человек, стоящий под деревом. Тюремщик ответил, что он еврей и пользуется большим весом у себя на родине. Германец попросил разрешения с ним заговорить, так как он никогда в жизни не общался с евреями, но полагает, что евреи не уступают в уме и храбрости самим германцам и у них многому можно поучиться. Он добавил, что и сам пользовался большим весом у себя на родине. -- У нас тут будет форменный университет,-- сказал со смехом тюремщик.-- Если вы, господа из дальних краев, захотите обменяться философскими взглядами, я постараюсь послужить вам переводчиком. Но не ждите многого от моего германского. Ирод по-прежнему стоял под деревом, прикрыв лицо плащом, чтобы любопытные узники и тюремщики не заметили слезы у него на глазах, и тут произошла одна интересная вещь. На ветку над его головой села сова и уронила на него помет. Совы крайне редко летают при дневном свете, но лишь германский вождь заметил, что случилось,-- все остальные не отрывали глаз от самого Ирода. Германец вежливо приветствовал его через тюремщика, начав с того, что хочет сообщить ему нечто важное. При первых словах Ирод открыл лицо и ответил, что он весь внимание. Он ожидал хоть какой-нибудь весточки от Калигулы и не понял сразу, что тюремщик переводит ему слова одного из узников. Тюремщик: -- Прошу прощения, господин, но этот старый германец хочет узнать, заметил ли ты, что на тебя уронила помет сова? Я выступаю в качестве его переводчика. Он римский гражданин, но от сырости в его родных местах его латынь сильно заржавела. Как ни был Ирод разочарован, он не мог не улыбнуться. Он знал, что томившиеся от безделья узники часто разыгрывают друг друга, а тюремщики, кому их обязанности надоели ничуть не меньше, порой помогают им. Поэтому он не взглянул на дерево и не стал осматривать плащ, чтобы убедиться, что над ним не потешаются, а ответил шутливым тоном: -- Со мной случались и более странные вещи, дружище. Совсем недавно в окно моей спальни влетел фламинго, снес яйцо в моей туфле и улетел. Моя жена очень расстроилась. Если бы еще это был воробей или дрозд, даже сова, она бы и внимания не обратила. Но фламинго!.. Германец не знал, что такое фламинго, поэтому, пропустив реплику Ирода мимо ушей, продолжал: -- Тебе известно, что значит, когда птица роняет помет на голову или на плечо? На моей родине это предвещает большую, очень большую удачу. Когда так делает священная птица сова, притом не издав ни единого зловещего звука, это должно вызвать в твоем сердце глубочайшую радость и надежду. Мы, хавки, знаем все, что можно знать о совах. Сова -- наш тотем, наше племя названо в ее честь. Если бы ты был мой соплеменник, я бы сказал, что бог Манн послал эту птицу, чтобы оповестить тебя о том высоком посте, который ждет тебя на родине и который ты займешь после того, как окончится твое недолгое заточение. Но мне сказали, что ты еврей. Могу я узнать имя твоего бога? Ирод, все еще не решивший, говорит ли старик всерьез или притворяется, ответил, не уклоняясь от истины: -- Имя нашего бога слишком священно, чтобы произносить его вслух. Евреи могут упоминать о нем лишь перифразами и даже перефразируя сами эти перифразы. Германец решил, что Ирод над ним смеется, и сказал: -- Пожалуйста, не думай, что я говорю все это, желая получить вознаграждение; увидев, что сделала птица, я просто не мог не поздравить тебя. И должен сказать тебе еще одно -- ведь у себя на родине я известный авгур: когда в следующий раз эта птица сядет рядом с тобой и примется ухать, знай, что твои счастливые дни миновали, даже если ты будешь тогда благоденствовать, и жить тебе осталось столько дней, сколько раз она ухнет. Но пусть это наступит не скоро. Ирод уже успел прийти в хорошее настроение и сказал германцу: -- Мне кажется, старик, ты несешь самую забавную дичь, какую я слышал с тех пор, как вернулся в Италию. Я искренне тебя благодарю за то, что ты старался меня приободрить, и если мне когда-нибудь удастся выйти отсюда, я постараюсь освободить и тебя. Надеюсь, с тобой будет так же весело за пределами тюрьмы, как в ее стенах, и мы проведем вместе не один славный вечерок за чашей вина и смешными историями. Германец в гневе отошел от него. Тем временем Тиберий отдал неожиданный приказ слугам паковать вещи и в тот же день отплыл на Капри. Полагаю, он боялся, что моя мать станет уговаривать его освободить Ирода и ему будет трудно отказать, поскольку он был обязан ей разоблачением заговора Сеяна и Ливиллы. Мать, понимая, что пока ничем не может помочь Ироду, разве только попытаться облегчить его жизнь в тюрьме, обратилась к Макрону с просьбой оказать ей эту услугу. Макрон отвечал, что, если он создаст Ироду лучшие условия, чем остальным узникам, его ждут неприятности. Мать сказала: -- Я не прошу устроить ему побег, но во всем остальном, умоляю тебя, сделай для Ирода все, что можешь, и если Тиберий об этом случайно узнает и будет недоволен, обещаю, что отвращу от тебя его гнев и возьму всю вину на себя. Ей было крайне неприятно просить об одолжении Макрона, сына одного из наших фамильных рабов, но ее очень тревожила судьба Ирода и она была готова ради него почти на все. Макрону польстили ее просьбы, и он обещал приставить к Ироду тюремщика, который будет оказывать ему всяческое внимание, и назначить начальником тюрьмы капитана, которого она лично знает. Более того, он устроил в дальнейшем так, что Ирод питался вместе с этим начальником тюрьмы и получил разрешение ежедневно посещать местные бани. Макрон сказал, что, если вольноотпущенники Ирода доставят ему из дома теплую постель -- дело шло к зиме,-- а затем станут приносить еду, он проследит, чтобы им не чинили препятствий, только пусть говорят привратнику у ворот, что это предназначено начальнику тюрьмы. Так что тюремная жизнь Ирода не причиняла ему особых страданий -- его приковывали цепью к стене лишь тогда, когда тюремщик куда-нибудь отлучался,-- но он очень тревожился из-за Киприды и детей, так как был лишен каких-либо вестей с воли. Сила, хоть и не мог доставить себе удовольствие сказать Ироду, что надо было следовать его совету ("от добра добра не ищут"), следил за тем, чтобы вольноотпущенники регулярно, не привлекая внимания, носили Ироду еду и все необходимое, и всячески старался ему помочь. Кончилось тем, что его самого арестовали, так как он пытался тайком передать в тюрьму письмо, но скоро отпустили, сделав предупреждение. В начале следующего года Тиберий решил переехать с Капри в Рим и велел Макрону отправить туда всех узников, так как он намеревался сразу же по прибытии рассматривать их дела. Поэтому Ирода, как и всех остальных, вывели из Мизена и повели по этапу к Риму, чтобы поместить в тюремных бараках в лагере гвардейцев за городом. Вы помните, что Тиберий повернул обратно, чуть не от самых городских стен, испугавшись дурного предзнаменования -- смерти своего любимца, бескрылого дракона; он поспешил на Капри, но простудился и был вынужден остановиться в Мизене. Вы помните также, что, когда все сочли, что он умер, и Калигула важно расхаживал по вестибюлю виллы, размахивая пальцем с печаткой перед глазами восхищенных придворных, Тиберий пришел в сознание и громко потребовал, чтобы ему подали еду. Но гонец уже принес в Рим известие о его смерти и восшествии на престол Калигулы. Вольноотпущенник Ирода, тот самый, что привез ему деньги из Акры, встретил случайно этого гонца в предместье города, когда тот на скаку во весь голос выкрикивал эту весть. Вольноотпущенник кинулся в лагерь, вбежал в барак, где находился Ирод, и громко воскликнул по-еврейски: "Лев сдох". Ирод задал ему несколько торопливых вопросов на том же языке; вид у него был такой довольный, что начальник тюрьмы приказал сообщить, какие ему принесли новости. Это нарушение тюремных правил, и не должно повторяться, сказал он. Ирод объяснил, что не произошло ничего особенного, просто у одного из его родичей в Идумее родился сын-наследник, но начальник тюрьмы потребовал без обиняков выложить ему всю правду, и в конце концов Ирод произнес: -- Император умер. Начальник тюрьмы, бывший к этому времени с Иродом в прекрасных отношениях, спросил вольноотпущенника, уверен ли он в истинности своего известия. Тот ответил, что сам слышал это из уст императорского гонца. Тогда начальник тюрьмы собственными руками сбил с Ирода оковы, воскликнув: -- Мы должны выпить за это, Ирод Агриппа, мой друг, лучшее вино, какое есть в лагере. Они весело сели за стол, и только Ирод, бывший в ударе, принялся толковать начальнику тюрьмы, какой он славный человек -- так тактично вел себя все это время -- и какие счастливые дни их ждут теперь, когда Калигула стал императором, как вдруг пришло известие, что Тиберий жив. Это страшно испугало начальника тюрьмы. Он решил, что сообщение о смерти Тиберия было ложным, и Ирод все это подстроил, чтобы вовлечь его в беду. -- Обратно на цепь, сию же минуту! -- вскричал он сердито.-- И больше не жди, что я тебе когда-нибудь поверю. Пришлось Ироду встать из-за стола и печально возвращаться к себе в подвал. Но, как вы помните, Макрон не дал Тиберию долго наслаждаться жизнью -- зайдя в императорскую опочивальню, он задушил его подушкой. Весть о смерти Тиберия, на этот раз окончательной, вновь достигла Рима. Но начальник тюрьмы продержал Ирода в оковах всю ночь. Он не собирался рисковать. Калигула хотел сразу же освободить своего друга, но, как ни странно, отсоветовала делать это моя мать, которая была тогда в Байях, возле Мизена. Она сказала, что до похорон императора неприлично освобождать тех узников, кого он посадил в тюрьму за государственную измену. Будет куда лучше выглядеть, если Ирод, вернувшись в Рим, какое-то время посидит под домашним арестом. На том и порешили. Ирод приехал домой вместе с тюремщиком и должен был ходить в тюремной одежде. Когда официальный траур по Тиберию кончился, Калигула прислал ему записку, в которой просил его побриться, надеть чистое платье и приехать на следующий день к обеду во дворец. Казалось, все неприятности наконец остались позади. Я, наверно, не упоминал о смерти, за три года до того, дяди Ирода Филипа; он оставил вдову -- дочь Иродиады Саломею, которую считали самой прекрасной женщиной на Ближнем Востоке. Когда известие о смерти Филипа достигло Ирода, он тут же обратился к доверенному вольноотпущеннику Тиберия, который был в курсе всего, что касалось Востока, и убедил его оказать ему некую услугу. Вольноотпущенник должен был напомнить Тиберию, что у Филипа нет детей, и посоветовать ему не отдавать Башан, тетрархию, где тот правил, никому из родственников Ирода, а временно присоединить ее к Сирии для удобства управления. Вольноотпущенник ни в коем случае не должен был упоминать о подати, которая шла из тетрархии в императорскую казну и составляла сто шестьдесят тысяч золотых в год. Если Тиберий послушается его совета и велит написать губернатору Сирии, что Башан переходит к нему в подчинение, вольноотпущеннику следовало тайно добавить постскриптум того содержания, что деньги эти должны оставаться в казне Башана до тех пор, пока Филипу не назначат преемника. Ирод хотел сам заполучить и Башан, и эту дань. Поэтому, когда на обеде, устроенном в честь друга, благодарный Калигула наградил его за перенесенные страдания, пожаловав ему тетрархию вместе со всеми деньгами, присовокупив к этому титул царя, Ирод оказался очень и очень состоятельным человеком. Калигула велел также принести цепь, которую Ирод носил в тюрьме, и вручил ему вместо нее такую же, с той разницей, что все звенья ее были сделаны из чистого золота. Несколько дней спустя Ирод, позаботившись, чтобы старый германский вождь получил свободу, а кучер -- обвинительный приговор за клевету, тюрьму и плети, после которых он еле выжил, радостно отплыл на Восток, в свои новые владения. Киприда отправилась с мужем с еще большей радостью, чем он. Все то время, что он пробыл в заточении, она выглядела больной и удрученной, ведь такой верной и преданной жены было поискать; даже ела и пила она лишь то, что получал в тюрьме Ирод. Жила она в доме младшего брата мужа -- Ирода Поллиона. Теперь счастливая пара вновь воссоединилась и, как обычно в сопровождении Силы, отплыла в Башан через Египет. В Александрии они сошли на берег, чтобы нанести визит алабарху и засвидетельствовать ему свое почтение. Ирод хотел войти в город, не привлекая к себе внимания, так как не желал стать причиной стычек между евреями и греками, но евреи были вне себя от радости по поводу приезда еврейского царя, да еще пользующегося особой милостью императора. На пристани их встречала многочисленная толпа в праздничных одеждах; с криками "Осанна, Осанна!" и ликующими песнями она сопровождала их до еврейской части города, так называемой Дельты. Ирод делал все возможное, чтобы умерить всеобщие восторги, но Киприда была в таком восхищении от приема, столь непохожего на предыдущий, что ради нее он посмотрел сквозь пальцы на многие сумасбродства своих соотечественников. Александрийских греков охватила досада и зависть. Они одели "под царя" известного городского дурачка (вернее, играющего эту роль) по имени Баба, который обычно просил милостыню на главных площадях города, вызывая смех своим юродством. Они окружили его шутовским караулом с мечами из колбас, ветчинными щитами и свиными головами вместо шлемов и торжественно, всем напоказ, провели через Дельту. Толпа кричала: "Марин! Марин!", что значило "Царь! Царь!". Шествие остановилось у дома алабарха, затем у дома его брата Филона. Ирод посетил двух самых влиятельных греков и выразил свой протест. Он был краток. -- Я не забуду сегодняшний спектакль,-- сказал он,-- и, думаю, наступит день, когда вы пожалеете о нем. Из Александрии Ирод и Киприда направились морем в Яффу, а оттуда в Иерусалим, чтобы повидаться с детьми и первосвященником, с которым Ироду было необходимо наладить отношения. Ирод принес в дар иудейскому богу свои железные оковы,-- что вызвало большой эффект,-- повесив их на стене в сокровищнице храма. Затем они проехали через Самарию, пересекли границы Галилеи -- не отправив приветственного послания Антипе и Иродиаде -- и наконец достигли своего нового дома в Филиповой Кесарии, красивом городе, построенном Филипом на южных склонах горы Гермон и служившем ему столицей. Здесь они забрали деньги, скопившиеся после смерти Филипа в городской казне. Саломея, вдова Филипа, делала все возможное, чтобы завоевать Ирода, пускала в ход все свои чары, но ничего не добилась. Ирод сказал ей: -- Не спорю, ты очень хороша собой, очень любезна и остроумна, но припомни пословицу: "Переезжая в новый дом, не забудь захватить старой земли", другими словами, старый друг лучше новых двух. Моя дорогая Киприда -- единственная, кто будет царицей Башана. Вы сами можете представить, что Иродиада чуть с ума не сошла от зависти, услышав о том, какое счастье привалило Ироду. Киприда стала царицей, а она, Иродиада,-- всего-навсего жена какого-то тетрарха. Она попыталась разжечь в Антипе те же чувства, какие терзали ее, но ленивый старик был вполне доволен своим положением: всего лишь тетрарх, да, но зато очень и очень богатый, а каким титулом или титулами его величают, не имеет для него никакого значения. -- Ничтожество,-- сказала ему Иродиада. И он еще хочет, чтобы она уважала его! -- Только подумать, что мой братец, Ирод Агриппа, этот нищий -- ведь он совсем недавно искал у нас убежище, спасаясь от кредиторов, и если бы не наша доброта, не имел бы и корки хлеба на ужин,-- этот грубиян и мошенник, который оскорбил нас и сбежал в Сирию, откуда его с позором изгнали за предательство и чуть не арестовали в Антедоне за долги, а когда он вернулся в Рим, посадили в тюрьму за государственную измену,-- только подумать, что человек с такой репутацией, расточитель, за которым, где бы он ни был, тянется хвост из долгов, станет теперь царем и сможет смотреть на нас сверху вниз. На нас! Я этого не перенесу. Немедленно поезжай в Рим и заставь нового императора дать тебе хотя бы такие же почести, какие он дал Ироду. Антипа отвечал: -- Дорогая Иродиада, в твоих словах мало смысла. Мы живем здесь в довольстве и достатке, а если попробуем улучшить свое положение, можем навлечь на себя беду. После смерти Августа от Рима лучше держаться подальше. -- Я не буду с тобой разговаривать и спать в одной постели,-- сказала Иродиада,-- пока ты не дашь мне слово, что поедешь в Рим. Ирод узнал об этом разговоре от одного из своих клевретов при дворе Антипы, и когда, вскоре после этого, Антипа отплыл в Рим, Ирод отправил Калигуле письмо с капитаном быстроходного судна, пообещав ему большие деньги, если он опередит Антипу. Капитан, с риском для жизни, поднял все паруса и сумел получить награду. Когда Антипа предстал перед Калигулой, у того уже было в руках письмо Ирода. Ирод писал, что во время своего пребывания в Иерусалиме, он слышал серьезные обвинения по адресу своего дяди Антипы, которым сперва не поверил, однако в дальнейшем их истинность подтвердилась. Дядя не только вел изменническую переписку с Сеяном и Ливиллой в то время, как они готовили заговор с целью захвата империи -- это давняя история,-- но в самое последнее время обменивался письмами с парфянским царем, намеревавшимся с его помощью поднять на Ближнем Востоке повсеместный бунт против Рима. Царь Парфии обещал в награду за его вероломство дать Антипе Самарию, Иудею и собственное его, Ирода, царство-- Башан. В подтверждение своих слов Ирод упомянул, что в дворцовом арсенале Антипы находятся семьдесят тысяч доспехов. Каков еще может быть смысл этих секретных приготовлений к войне? Постоянная армия его дяди состоит из каких-то нескольких сотен человек -- обыкновенный почетный караул. Ведь не для римских войск он приготовил это снаряжение. Ирод, конечно, хитрил. Он прекрасно знал, что у Антипы не было абсолютно никаких воинственных намерений и что причиной столь чрезмерного количества доспехов была лишь любовь Антипы к хвастовству. Он получал большие доходы от Галилеи и Гилеада, и хотя гостеприимством не отличался, на дорогие вещи денег не жалел: он собирал доспехи, как богатые люди в Риме собирают статуи, картины и инкрустированную мебель. Но Ирод знал также, что это объяснение не придет в голову Калигуле, которому он не раз рассказывал о скупости Антипы. Поэтому, когда Антипа пришел в императорский дворец и приветствовал Калигулу, поздравляя с тем, что он унаследовал императорский трон, Калигула ответил ему весьма холодно и тут же спросил: -- Правда, тетрарх, что у тебя в арсенале есть семьдесят тысяч доспехов? Антипа, испуганный и удивленный, не мог этого отрицать, так как Ирод был осторожен и назвал точную цифру. Он лишь пробормотал, что доспехи эти служат для его личного удовольствия. Калигула сказал: -- Аудиенция окончена. Твои отговорки шиты белыми нитками. Завтра я решу, что с тобой делать. Антипа покинул дворец в замешательстве и тревоге. Вечером, за обедом, Калигула спросил меня: -- В каком это городе ты родился, дядя Клавдий? -- В Лионе,-- ответил я. -- Очень нездоровое место, да? -- поинтересовался Калигула, крутя в пальцах золотой кубок. -- У него репутация самого гнилого места во всех твоих владениях. Я виню климат Лиона в том, что он обрек меня, еще в детстве, на теперешнюю пассивную и бесполезную жизнь. -- Да, я припоминаю, ты как-то уже говорил об этом,-- сказал Калигула.-- Вот туда мы и отправим Антипу. Перемена климата пойдет ему на пользу. Для человека с таким горячим темпераментом в Галилее слишком жарко. На следующий день Калигула сказал Антипе, что он лишен сана тетрарха и должен отправиться в изгнание; в Остии уже ждет корабль, который отвезет его в Лион. Антипа отнесся к этому философически -- изгнание все же лучше, чем смерть,-- и, что делает ему честь, ни разу, насколько я знаю, ни словом не упрекнул Иродиаду, последовавшую за ним в Рим. Калигула написал Ироду письмо, где благодарил за своевременное предупреждение, и в награду за его верность отдавал ему тетрархию Антипы и все доходы с нее. Но, так как Иродиада была родная сестра Ирода, и Калигула это знал, он сказал ей, что она может оставить себе любое имущество, которым владеет в Галилее, и, если пожелает вернуться туда, будет жить там под его покровительством. Иродиада, слишком гордая, чтобы согласиться на это, отвечала, что Антипа всегда относился к ней хорошо и она не бросит его в беде. Она принялась было распространяться на эту тему, надеясь смягчить сердце Калигулы, но он ее оборвал. На следующий день Антипа и Иродиада отплыли в Лион. В Палестину они не вернулись. Благодарность Ирода не знала границ. Калигула показал мне его письмо. "...Но каков вояка,-- писал Ирод,-- семьдесят тысяч боевых доспехов -- и все для его личного удовольствия. Каждый день надевай другие, и то хватит на двести лет! Ну не обидно ли, что такой человек зря пропадает в Лионе. Тебе надо было отправить его в Германию, он собственноручно покорил бы ее. Твой отец всегда говорил: когда имеешь дело с германцами, единственный путь -- уничтожать их поголовно без всякой пощады, а тут к твоим услугам такой беспощадный, такой жадный до драки человек, что делает для себя запас в семьдесят тысяч доспехов, все по мерке". Ну и посмеялись мы над этим письмом! В конце Ирод добавлял, что должен приехать в Рим, чтобы лично поблагодарить Калигулу, так как перо и бумага не могут выразить всего того, что он чувствует. Он оставит своего брата Аристобула -- под присмотром Силы -- временным правителем Галилеи и Гилеада, а младшего брата, Ирода Поллиона,-- временным правителем Башана. Ирод приехал в Рим вместе с Кипридой и отдал кредиторам деньги до последней монеты, сообщая всем встречным и поперечным, что никогда больше не будет влезать в долги. В первый год правления Калигулы у Ирода не было никаких затруднений, стоящих того, чтобы о них говорить. Даже когда Калигула поссорился с моей матерью из-за Гемелла, которого он приказал убить,-- вы можете не сомневаться, что Ирод его отнюдь не отговаривал,-- и ей пришлось, как я писал в предыдущей книге, покончить с собой, Ирод был совершенно убежден в том, что Калигула по-прежнему верит в его преданность, и, чуть ли не единственный из ее друзей, надел по ней траур и присутствовал на похоронах. Я думаю, смерть ее была для Ирода большим ударом, но Калигуле он сказал так: -- Я был бы форменным негодяем, если бы не отдал последний долг духу моей благодетельницы. То, что ты выразил неудовольствие по поводу ее вмешательства в твои дела, должно было пробудить у госпожи Антонии глубочайшее горе и глубочайший стыд. Если бы я вызвал твою немилость подобным образом -- но об этом смешно и думать,-- я бы поступил так же, как она. Мой траур -- дань ее мужественному уходу из современного мира, в котором такие люди, как она, следующие традициям древности, оказываются неуместны. Калигула отнесся к его словам вполне благосклонно и сказал: -- Не волнуйся, Ирод, ты поступил, как должно. Она нанесла обиду мне, а не тебе. Но когда в резуль