ный одеждой, так себе - деньгами, свободный, в возрасте когда каждый пытается построить свое счастье, даже если имеет только приятное выражение лица. Он чувствовал себя способным ко всему. В Риме каждый из ничего мог достичь всего. Конечно, говорит старый Казанова, каждый должен "быть в Риме хамелеоном, протеем, Тартюфом, непроницаемым комедиантом, должен поступать подло, все скрывать и в страшном пекле выглядеть холодным". Кто презирает лицемерие, должен ехать в Англию, считает Казанова. Он разыскал отца Джорджи, врага иезуитов, которые устроили на него покушение. Патер пригласил заходить регулярно, чтобы все объяснить, советовал больше молчать в кофейнях, учить французский и не ходить к кардиналу Аквавиве в костюме франта. Дон Гаспаро Вивальди, которому Казанова принес рекомендательное письмо от дона Антонио Казановы, по его поручению отсчитал сто римских дукатов. Казанова "не мог их отклонить, да и не хотел". Римляне и чужаки ругали в кофейнях папу и иностранные войска дерзко, как нигде, и в постный день ели мясо. Римляне боялись только инквизиции, как парижане своих lettres de cachet. 1 октября 1743 года Казанова впервые в жизни побрился и отметил в воспоминаниях день и час. Кардинал Аквавива осмотрел его и не прочитав рекомендательного письма отправил к аббату Гама. Траяно Аквавива из старой неаполитанской семьи был тогда сорока семи лет и уже двенадцать лет кардиналом, самым могущественным и великолепным господином в Риме и, как писал Шарль де Броссе, "un grand debrideur des filles" (большим любителем девушек), был директором испанских дел при курии, владел епископатом Монреаля и другими большими доходами. Аббат Гама, веселый сорокалетний португалец, сказал Казанове, что он будет жить в Испанском дворце и обедать вместе с двенадцатью аббатами, сплошь секретарями. Для занятий французским он рекомендовал адвоката Далакуа, живущего напротив палаццо ди Спанья. Домоправитель выплатил ему содержание за три месяца, шестьдесят талеров, и показал, где входная дверь. Лакей провел в отведенную красивую комнату на третьем этаже. Однажды утром после мессы Казанова встретил молодого человека, который вместе с ним брал уроки у Далакуа и ухаживал за его красивой дочерью Барбарой, часто заменявшей отца. В крытой галерее близлежащего монастыря молодой человек рассказал, что уже шесть месяцев любит Барбару, уже три месяца обладает ею, но пять дней назад Далакуа застал их в постели, его выгнал, а дочь запер. Написать он ей не может, к мессе она не пришла ни разу. Он не может к ней посвататься, у него нет доходов, у нее тоже нет ничего. Казанова посоветовал забыть ее. На мосту через Тибр юноша подозрительным образом уставился в поток. На другой день Барбара, уходя после занятий, уронила письмо. Казанова поднял, оно предназначалось любовнику. Он решил, что на следующий день вернет письмо, но она не пришла. Однако в своей комнате он нашел любовника, образ подлинного горя, и отдал ему письмо. Из сентиментальности он совершил первую ошибку. Любовник попеременно целовал то Казанову, то письмо, и попросил передать совершенно невинный ответ. Так Казанова стал postillon d'amur (почтальоном любви). В воскресенье Казанова повел свою Лукрецию с семейством на прогулку к вилле Лудовичи. Перед обедом они гуляли в саду. Адвокат сопровождал тещу, Анжелика - жениха, Лукреция взяла под руку Казанову. Он признался: "Ты первая женщина, которую я люблю". "В самом деле? О, несчастье, ты меня покинешь! Ты - первая любовь моего сердца." Они сели на траву и поцелуями стирали слезы друг друга. "Как сладки слезы любви!", вздыхает старый Казанова. Она лежала перед ним "в восхитительном беспорядке". Он спросил, не подозревает ли кто об их любви? Муж - конечно нет, мать - может быть. Анжелика знает все с тех пор, как постель развалилась под ними, и жалеет ее. Без него Лукреция никогда не узнала бы настоящей любви. К супругу она чувствует лишь ту любезность, к которой ее обязывают супружеские узы. Все утро они сотни раз говорили друг другу, как велика их любовь и как она обоюдна. После еды они снова ходили парами в лабиринте виллы Альдобрандини. Ему казалось, что он видит Лукрецию в первый раз. Ее глаза сверкали любовью к жизни. "Бессознательное желание привело нас в уединенное место." Посреди широкой лужайки за густыми кустами высоко росла трава. Они окинули взглядом большую открытую лужайку, которую не мог незаметно пересечь даже заяц. Пешком до них нельзя было дойти даже за четверть часа. Безмолвно они совлекли друг с друга все покровы. Они любили друг друга два часа подряд. В едином порыве под конец они радостно воскликнули: "Любовь! Благодарю тебя!" Смешно, что Казанова хуже всего пишет там, где изображает любовь, острое и краткое наслаждение или (иногда) любовь продолжительную. Тогда он хватается за первые попавшиеся фразы. Он теряет всю наглядность. Его язык становится сдавленным. Возможно, разумеется, что эти места были в оригинале ясными и прозрачными, а мы читаем только плохую перезапись добродетельного обработчика. Возвращаясь, Лукреция и Казанова провели два сладких часа визави в двухместной коляске. Они вызвали природу на соревнование и должны были прервать пьесу перед заключительным актом уже в Риме. ("Я вернулся домой немного уставшим.") Далакуа был болен, и две недели подряд уроки французского давала Барбара. Казанова открыл в себе новое чувство к юным и красивым девушкам: сострадание. Он начал побаиваться любовной истории Барбары. Но было поздно. По совету своего кардинала как-то утром он поехал в Монте-Кавальо, летнюю резиденцию папы, и вошел в комнату, где в одиночестве сидел Бенедикт XIV - Просперо Ламбертини, друг литературы. Казанова поцеловал крест на туфле его преосвященства. "Кто ты?", спросил Бенедикт. "Я слышал о тебе. Как ты попал в дом такого высокопоставленного кардинала?" И вот Казанова уже посреди рассказа, у папы от смеха выступают слезы, а Казанова все рассказывает одну историю за другой так живо, что святой отец просит его приходить снова и дает ему разрешение читать любые запрещенные книги (к досаде Казановы лишь устное). Во второй раз он увидел папу на вилле Медичи, Бенедикт подозвал его, с удовольствием слушал его остроты, и освободил (опять устно) от запрета скоромной пищи во все постные дни. В конце ноября жених Анжелики пригласил всю семью и Казанову в свой дом в Тиволи. Лукреция сумела устроить так, что вместе с сестрой Анжеликой они провели ночь в комнате рядом со спальней Казановы. Адвокат спал с пятнадцатилетним братом Лукреции, донна Чечилия со своей младшей двенадцатилетней дочерью. Жених Анжелики, дон Франческо, взяв свечу, проводил Казанову в его спальню и торжественно пожелал доброй ночи. Всю свою жизнь Казанова любил комедию. Анжелика не знала, что Казанова был их соседом, но он и Лукреция с проницательностью влюбленных тотчас поняли все. Его первым порывом было поглядеть на них через замочную скважину. Он увидел жениха с фонарем, сопроводившего сестер. Тот зажег ночник, пожелал спокойной ночи и ушел. Обе красавицы сели на софу и начали вечерний туалет. В этом счастливом климате спят нагими. Лукреция велела сестре лечь к окну. Поэтому девушка нагой прошла через всю комнату и Казанова насладился ее видом. Лукреция погасила свет. Казанова мгновенно разделся. Он открыл дверь и нырнул в объятия Лукреции. Она прошептала: "Мой ангел! - Спи, Анжелика!" Казанова любил зрителей своей радости. Позже он пригласил читателей в театр своих воспоминаний. Наконец любовная пара уснула, чтобы с рассветом "ринуться в новую битву". Тут Казанова вспомнил о свидетельнице и попросил Лукрецию взглянуть на нее. Не могла ли Анжелика невольно увидеть и рассмотреть то, что ей не следовало видеть? Лукреция была уверена в сестре. "Обернись", сказала она, "посмотри, какое счастье ожидает тебя, когда ты впервые полюбишь." Семнадцатилетняя девушка, достаточно натерпевшаяся ночью, обняла сестру и среди множества поцелуев сказала, что не сердится. Лукреция сказала: "Обними ее, милый друг!" Она толкнула его к Анжелике, которая неподвижно замерла в его объятиях. Из приличия, так как он не хотел ничего отнимать у Лукреции, он дал ей новое доказательство своего пыла, лишь подстегнутого возбуждением от Анжелики. Анжелика впервые видела любовную борьбу. Изнемогающая Лукреция умоляла его закончить. Он был неумолим и она уклонилась от него. В тот же миг он обнял Анжелику, которая принесла Венере свою первую жертву. Лукреция восхищенно целовала любовника и воспламененную сестру, которая трижды изнемогла в объятиях Казановы. Согласно всегда самодовольному Казанове, Анжелика в его объятиях была столь же счастлива, как и ее сестра. Он быстро процитировал ряд классических стихов, полных мифологической игривости, и ускользнул в свою комнату. Вскоре он услышал рядом жизнерадостный голос адвоката, который смеялся над сестрами-засонями, он постучал и в дверь Казановы и весело грозил, что пошлет к дамам делать им прическу. После завтрака Казанова ласково упрекал Лукрецию: не надо так гордиться тем, что она посвятила сестру. После ее отъезда он должен унаследовать Анжелику. Муж вряд ли в течении недели закончит дела. Казанова был опечален и утешался тем, что жениха ждут свадебные разочарования. Возвращаясь с Лукрецией в коляске визави Казанова три часа подряд доказывал ей свои чувства. После ее отъезда он занялся делом. В своей комнате он усердно делал выписки из дипломатической корреспонденции. Вместо морального Казанова всегда видел лишь комическое. В восемнадцать лет его поведение не выглядит необычным. Но он оставался таким же и в пятьдесят и в шестьдесят. Когда он желал женщину, а это случалось часто и быстро, он действовал так, как будто на земле есть только он и эта женщина, как будто есть только его внимание и чувство, причем широкое именно настолько, насколько нужно для ее завоевания. Физическая любовь казалась ему исключительным делом двух индивидуумов, которое направляется лишь по их теперешнему страстному желанию. В рождественскую ночь любовник Барбары пришел в комнату Казановы и бросился на софу. Барбара носит под сердцем плод любви. Она хочет покинуть Рим или умереть, если любовник ей не поможет. "Вы должны не ней жениться", объявил Казанова, который знал как давать моральные советы другому. Любовник снял жилище, примыкающее к дому Барбары и по ночам проникал к ней через чердачный люк. Через восемь дней около одиннадцати вечера он пришел в комнату Казановы с незнакомым аббатом. Казанова узнал Барбару. "Вы хотите войти?" "Да! Аббат и я... мы проведем ночь вместе." "Желаю счастья! Но отсюда, пожалуйста, уходите!" Когда через несколько дней около полуночи Казанова хотел запереть дверь, в нее ввалился аббат и бездыханный упал в кресло. Это была Барбара. Он резко упрекнул ее и приказал уходить. Со слезами она бросилась к его ногам. Коляска любовника ожидала во тьме. Час назад она со служанкой ускользнула сквозь чердачный люк в комнату любовника, переоделась для бегства и заспешила по улице. Служанка с узелком прошла вперед, Барбара на углу завязывала распустившийся шнурок и видела, как служанка садится в коляску. Вдруг тридцать сбиров окружили коляску, один влез на козлы, натянул вожжи, и коляска с любовником, служанкой и сбирами умчалась. Первый импульс толкнул ее к Казанове. Она ко всему готова, даже к смерти. И поток слез. Он увидел перед собой бездну. Но эти слезы! Ее прекрасные глаза! "Моя бедная девочка", пробормотал он, "а когда настанет день?" Смертельно побледнев, она опустилась на пол. Он расшнуровал ее лиф, сбрызнул водой лицо и грудь, лучше, чем лучший чичисбей. Она пришла в себя. Она замерзла. Ночь была холодной. У него не было огня. Она должна лечь в его постель. Он ведь поклялся беречь ее. "Ах, господин аббат, единственное чувство, которое я пробуждаю, это сострадание." Она была беспомощна от слабости, он раздел ее и отнес в постель, лучше, чем лучшая горничная. Он открыл, что сострадание может быть сильнее, чем обнаженные прелести. Он спал рядом в одежде и разбудил ее на рассвете. Она оделась. Он повел ее на верхний этаж, в одно не очень приличное место, которое однако никто не посещал. Там он заставил ее написать свинцовым карандашом по-французски: "Монсиньор, я приличная девушка, но переодета аббатом. Ваша светлость, я умоляю Вас принять меня; я скажу свое имя наедине. От Вашего великодушия я жду спасения своей чести." Он наставлял, что когда по этому письму ее позовут к кардиналу, она должна преклонить перед ним колени и откровенно рассказать свою историю, только не то, что она провела ночь в постели Казановы; пусть она была всю ночь на верхнем этаже. Кардинал конечно убережет ее от позора, и так или иначе соединит с любимым. Аббаты за столом говорили только об этом. Молчал один Казанова. Позже Гама рассказал, что около девяти часов очень красивый аббат, похожий на переодетую женщину, передал через камердинера письмо для Его светлости, а он попросил провести аббата во внутренние комнаты и там оставил. Казанова выказал определенную меру холодного интереса. Он верил, что все уже в прекрасном порядке, что кардинал взял Барбару под свою защиту. На другое утро Гама сияя от радости пришел к Казанове. Кардинал уже знает, что соблазнитель Барбары - друг Казановы. Он думает, что Казанова равным образом друг Барбары, так как он брал у нее и у отца уроки французского. Они убеждены, что Барбара провела ночь в постели Казановы. Они удивлены нескромным поведением Казановы. Казанова напрасно уверял Гаму, что видел Барбару шесть недель назад, что ему смешна мысль о том, что она могла спать с ним. "Тем не менее эта история вам повредила", сказал Гама. Вечером оперу не давали, и Казанова без стеснения пошел к кардиналу. На другой день Гама рассказал, что кардинал отправил Барбару в монастырь и заплатил за переезд. Ее история скоро стала темой болтовни в Риме. Казанове приписывали главную роль. Он, естественно, все отрицал. Отец Джорджи наставлял его, что все зависит от случайностей и от мнения людей, а не от правды. Если Казанова в сорок лет будет на конклаве выдвинут в папы, эта история может ему повредить. Когда в начале поста разговоры поутихли, кардинал Аквавива пригласил его в кабинет. В Риме утверждают, что он и Казанова из корысти покровительствуют любовнику Барбары. Вообще говоря, эта болтовня его не трогает. Тем не менее ни один кардинал такую болтовню не игнорирует. Поэтому Казанова должен покинуть свой дом и Рим, конечно под каким-нибудь благовидным предлогом или даже с важным делом. У кардинала везде друзья. Благодаря его рекомендации Казанова найдет место. Утром на вилле Негрони он должен назвать ему цель своей поездки и через восемь дней уехать. "Уходите", сказал он, когда Казанова пустил слезу. "Не показывайте мне своего отчаянья." Два часа Казанова ходил по садам виллы Боргезе. Он был в отчаяньи. Он полюбил Рим. По дороге к счастью он упал в пропасть. Что было его главной ошибкой? Слишком большая любезность. На другой день он доверил кардиналу всю драму влюбленных. Весь в слезах целый час он говорил о своем горе. Кардинал спросил только: "Куда?" От гнева у Казановы высохли слезы: "В Константинополь!" Кардинал помолчал немного и сказал со смехом: "Я благодарен, что не в Исфахан! Тогда у меня были бы затруднения. Вы получите специальный паспорт, потому что в Романьи на зимних квартирах стоят две армии." Дома Казанова сказал себе, что он либо свихнется, либо доверится вдохновению своего доброго ангела. Через два дня кардинал вручил ему паспорт и запечатанное письмо к Осману Бонневалю - паше Карамании, жившему в Константинополе. Венецианский посланник да Лецце дал рекомендательное письмо к богатому турецкому другу. Донна Чечилия при расставании сказала, что Лукреция скоро станет матерью. В первый раз Казанова хвастается отцовством. Анжелика конечно не пригласила его на свадьбу. Папа послал привет Бонневалю; свое благословение он едва ли мог послать, так как Бонневаль, происходивший из древнейшего французского графского рода и бывший генералом принца Евгения, стал мусульманином и генералом янычаров. Однако, папа благословил Казанову и подарил золотой венок с розами из агата - стоимостью в двенадцать цехинов. Аквавива вручил ему кошелек с семьюстами цехинов. Казанова ехал в почтовой карете, рядом были мать и дочь; они были уродливы, путешествие скучным. Глава шестая. Беллино и фенрих Казанова Я Казанова. Путешественник. Казанова. "Воспоминания" В Анконе он начал жизнь авантюриста. Семь месяцев назад он приехал сюда, чтобы возможно стать папой. С венком каменных роз от папы он снова появился в Анконе на пути в Турцию. Тогда, несмотря на сверкающие перспективы, он был вынужден жить на милостыню нищенствующего монаха, сегодня у него не было перспектив, но была тысяча цехинов. В Калабрии он отказался от карьеры из страха перед скукой, в Риме он разрушил ее состраданием к беременной женщине; вместо того чтобы начать новую карьеру, следующие двадцать лет он смеялся над серьезностью жизни, из-за игры слов уехав в Константинополь, где его ждали только приключения и чужой замкнутый мир. Именно потому, что он жил без плана и профессии, он стал искателем эротических приключений. Вплоть до двадцати лет его эротические авантюры были достаточно скромными. Он познал двух полудевочек-полуженщин. Он любил две пары сестер и при удобном случае заимел молодую сестру. Это последовательность указывает на будущего соблазнителя, неохотно упускающего что-либо. Юморист вывел бы из этого новое психологическое правило. Все его случайные победы над захваченной врасплох арендаторшей и кухаркой священника в Осаре глубоко устыдили Казанову, получившего отказы от графини Бонафеде, от маркизы Дж., от племянницы священника Анджелы, от куртизанки Джульетты, и вероятно также от госпожи Вида и Барбары Далакуа. К двадцати годам у него были лишь две настоящие возлюбленные: шестнадцатилетняя Нанетта, восемнадцатилетняя Лукреция. Обе покорились слишком быстро, если не сказать что сами соблазнили его. На первой же девушке, захваченной им настойчивостью и дерзостью, он сразу же хотел жениться и только обстоятельства предотвратили это. Он остановился в Анконе в лучшей гостинице, поругался с хозяином, который в постный день не хотел подать ему мясо и рассказал кастильскому поставщику испанской армии в Италии Санчо Пико, с которым познакомился в гостинице, что он секретарь кардинала Аквавивы, кем уже больше не был. Многие критики утверждали, что он там не был, и что его пребывание в Калабрии, Неаполе и Риме протекало по-другому. Все даты были перепроверены и было найдено, что он не слишком ими манипулировал. Следуя Густаву Гугитцу, Казанова возвратился в Анкону не 25 февраля 1744 года, как написано в воспоминаниях, а в начале 1745 года, когда уже шла война за австрийское наследство между испанскими и австрийскими войсками в северной Италии. К счастью в своем окружении Казанова встречал меньше скептиков, чем в потомках. "Вы любите музыку?", спросил Санчо Пико. "Рядом живет примадонна." Казанова последовал за ним, он любил примадонн. За столом сидела пожилая женщина, две хихикающие девушки и два картинно-красивых мальчика. Старший, кастрат, и был "примадонной", ему было самое большее семнадцать лет. Как и во всем церковном государстве, в Анконе певицы театра тоже ценились за невыносимое побуждение к греху. Младший сын, Петронио, выступал в качестве танцовщицы. Чечилия учила музыку, Марина занималась танцами; Казанова, который из молодых женщин всегда ценил и предпочитал самых молодых, давал им одиннадцать и двенадцать лет. Семейство происходило из Болоньи, жило своими талантами и было по обычаю болонских комедиантов столь весело, что Казанова был опьянен их яркой радостью. Кастрат Беллино сел к клавиру и чарующе спел. Он был похож на Лукрецию и на маркизу Дж., у него была красивая грудь, жгучие глаза и Казанова мог поклясться, что Беллино - женщина в мужском платье. Чтобы разрешить эту эротически смущающую загадку, Казанова откладывал отбытие со дня на день, тратил цехины на детей и на мать, страдавших от бедности и от злости театрального директора, по просьбе Беллино взял Петронио слугой, приглашал семейство на кофе, на обед, на кипрское вино и тем не менее находил у Беллино холодный отклик. Он получил только поцелуй от Петронио, который прикоснулся полуоткрытыми губами, но когда Казанова объяснил, что это не в его вкусе, этот Гитон, этот профессиональный сладострастник совершенно расстроился. Джакомо всего лишь хотел безвредно провести время с молоденькими девушками и распределял за столом кипрское вино и поцелуи направо и налево Марине и Чечилии, и ко взаимному удовольствию ощупывал их сверху донизу, при этом он ухватился за кружевное жабо Беллино и открыл красивейшую грудь, как он говорит "доказательство пола Беллино". "Этот недостаток", возразил Беллино, "я разделяю с товарищами по судьбе". Когда же Казанова запечатлел на этой груди поцелуй, Беллино убежал. Когда перед сном Казанова запирал дверь, пришла Чечилия, уже наполовину раздетая. Не возьмет ли господин Беллино с собою в Римини, где тот выступит в опере? Только если он получит желанное объяснение! Чечилия убежала и сразу вернулась. Беллино уже в постели, но завтра утром он выполнит желание господина, если господин отсрочит отъезд еще на двадцать четыре часа. Только если Чечилия проведет с ним ночь! "Вы любите меня?", восхищенно спросила девушка. Он очень ее любит. Она побежала к матери, спросить разрешения, и вернулась сияя от радости - мать считает его благородным человеком. Она считает его щедрым. Чечилия поклялась, что девственница, мигом заперла дверь и бросилась в его объятия. Она была милой, но он не был влюблен. Утром он осчастливил мать, подарив Чечилии три дублона. Из-за этого днем дулась Марина. Ночью он спал с Чечилией. Утром он уедет с Беллино. Ею пренебрегли. "Ты хочешь денег?", смеясь спросил Казанова. "Речь идет о любви", возразила она. "Ты еще слишком мала." "Я сильнее Чечилии и еще не имела возлюбленного." Он наполовину пообещал. Радостная она побежала к матери за свежими простынями на утро, чтобы в гостинице ничего не заметили. Удивленный плодами театрального воспитания, он нашел свою шутку весьма удавшейся. На прогулке с Беллино они забрели в гавань и из любопытства взошли на турецкое судно. Первой, кого они увидели на борту, была греческая рабыня из лазарета. Она стояла рядом со старым капитаном. Не подарив ей даже взгляда, он спросил капитана, что у него на продажу, и капитан провел Казанову и Беллино в свою каюту. Казанова сделал вид, что не находит ничего существенного, и наконец попросил прекрасную жену капитана выбрать для него что-нибудь. Турок засмеялся. Она что-то сказала по-турецки. Тогда он вышел из каюты. В следующее мгновение она бросилась на шею Казановы и вскричала: "Вот он, миг счастья!" Он сразу принял подходящую позу и в спешке сделал с ней то, что ее господин пять лет не делал. Прежде чем он закончил, она услышала, что идет турок, со вздохом освободилась и так искусно встала перед Казановой, что он смог привести свою одежду в порядок, иначе это приключение стоило бы ему многих денег или даже жизни. Несмотря на свое возбуждение, он втайне смеялся над Беллино, который дрожал всеми членами от неожиданности и смущения. Позднее Беллино объяснил, что это невероятное представление дало ему особое понимание характеров гречанки и Казановы. Казанова же не объяснил ничего. Беллино должен был понять, что любовный акт для Казановы значит мало. Вечером Казанова ужинал с семейством, Чечилия и Беллино пели неаполитанские песни. В полночь Казанова попросил Беллино объясниться. Но Марина уже ждала под дверью. Она вошла боязливо, думая что Казанова может быть не в духе, сомневаясь в ее девственности. Казанова успокоил ее, дал ей утром три дублона и пошел к своему банкиру. Ему нужны были деньги для Беллино, если тот окажется женщиной. Вечером после ужина, после кипрского вина и песен он предпринял новую атаку на Беллино и с отвращением отдернул руку. Ему показалось, что он наткнулся на мужчину. Он отослал его, утром он с ним уедет, Беллино больше нечего бояться. Они отправились со слезами девушек и благословением матери, которая с венком из роз в руках бормотала "Отче наш", повторяя: "Dio provedera" (Помоги, Господь). Господь помог уже скоро. Многие из тех, кто живет запрещенным промыслом, контрабандисты и сводницы, обладают таким прекрасным доверием к богу. Уже у Горация воры просят помощи у богов. По дороге Казанова опять забыл все свои намерения и сказал Беллино: "Признайся, что ты - женщина!" Он угрожал насилием. Беллино расплакался и хотел выйти. Казанова растрогался. Но перед Синигалией его опять разобрало. Сомнение грызло его. Беллино избегал любой проверки; тогда Казанова захотел сделать кастрата женщиной в постели или самому стать ему женщиной в противоестественном разврате. "Мои муки были невероятны", наивно говорит Казанова. Он признается, что любовь и гнев приводят к фальшивой логике. В Синигалии он остановился в лучшей гостинице и так как в комнате была только одна постель, спросил "с очень спокойным лицом", не хочет ли Беллино развести в соседней комнате огонь. Когда Беллино мягко возразил, что хочет разделить постель с Казановой, тот сдержал радость. Он твердо решил оставить кастрата в неприкосновенности. Он узнает силу своей воли. За столом Беллино сладострастно смеялся. Казанова нетерпеливо встал. Беллино принес ночник, скромно разделся и лег в постель. Когда Казанова улегся, Беллино прильнул к нему, поначалу безмолвно. Их уста слились и Казанова был на вершине наслаждения, которого никогда еще не испытывал. Влечениями Беллино говорила чистая любовь. Новый пыл, море наслаждения. Казанова удвоил свое счастье счастьем Беллино. Следуя своей арифметике, он находит четыре пятых своего наслаждения в наслаждении, которое он доставляет возлюбленной. Старость потому отвратительна, что еще наслаждаясь сама, не может более доставлять наслаждение. "Ты рад? Я была достаточно влюблена?", спрашивала Беллино. "Я не ошибаюсь?", спрашивал Казанова. Какая неожиданность и какая прелесть. Беллино начала рассказывать: "Меня зовут Тереза." У ее отца, бедного чиновника в Болонье, жил знаменитый кастрат Салимбени, который дебютировал в Милане в опере Хассе. Молодой и красивый, он обучал двенадцатилетнюю Терезу. Целый год она аккомпанировала ему на клавире и в постели. Уже целый год она была его возлюбленной, когда ее отец умер, а Салимбени "плача" сообщил, что должен ее покинуть. Она плакала. Салимбени решил отправить ее в Римини в пансион учителя музыки, где уже жил мальчик по имени Беллино в возрасте Терезы, которого изувечил его многодетный больной отец, чтобы после смерти отца мальчик содержал других детей своим певческим искусством. В Римини Салимбени узнал, что мальчик Беллино днем раньше умер. Тогда Салимбени отдал Терезу под видом кастрата в пансион матери Беллино, чтобы там она выучилась петь и через четыре года под видом кастрата приехала в Дрезден, где он будет выступать в королевской опере. Никто в Болонье ее не знал. Братья и сестры Беллино помнили его только маленьким. Мать ублаготворилась деньгами. Тереза надела одежду мальчика, обещала ни в чьем присутствии не раздеваться и назвалась именем Беллино. Когда развилась грудь, это приписали увечью. С помощью маленькой штучки, которую дал Салимбени, она создавала иллюзию, способную устоять перед поверхностным ощупыванием. За год до того, как она узнала Казанову, Салимбени умер, а их мать нашла в театре Анконы место для Беллино-певца и для Петронио-танцора. Тереза призналась, что покорялась Салимбени лишь из благодарности, что Казанова первым превратил ее в женщину, что он ее первый настоящий возлюбленный. Ради него она хотела бы снять фальшивую одежду, сменить фальшивый пол, фальшивое имя, и зарабатывать свой хлеб как певица. Она сыта преследованиями мужчин, которые подозревают в ней женщину, и тех, которые ищут удовлетворения с кастратом. Он должен спасти ее. Она хочет жить благонравно и будет ему верна. Казанова пролил слезу, смешавшуюся с ее слезами. Он обещал, что никогда не покинет ее. "Как ты могла допустить, чтобы я спал с твоими сестрами?", спросил он. "Вспомни нашу бедность! И разве я не видела твое легкомыслие с греческой рабыней? Ты ветреный, без чувства верности. Ты обижал меня не сто ладов, любимый." Наконец, она сказала ему правду. Он просил, чтобы в Венецию она приехала с ним в женском костюме. Она была готова ко всему. После счастливой ночи он смотрел на спящую женщину. Он решил жениться на Беллино. Ее талант был золотым источником. Он не хотел жить на него. Он устроил ей испытание. Едва она открыла глаза, он начал длинную речь. Он хочет, чтобы она знала всю правду. Когда он истратит деньги из кошелька, у него в этом мире не останется более ничего. Его происхождение еще незначительнее, чем ее. У него нет никакого таланта, никакого места, никаких шансов на деньги, нет родителей или друзей, никаких прав на что-либо, никакого плана в жизни. Короче, у него есть лишь здоровье и молодость, храбрость и ум, прекрасные убеждения и литературные знания. По крайней мере он лично независим и не знает страха перед несчастьем или судьбой. Однако, он мот. "Прекрасная Тереза! Так выглядит твой муж. Что ты теперь скажешь?" Его оскорбило, что Тереза сразу поверила всему плохому. Она могла бы из вежливости хоть немного посомневаться. Она тотчас призналась, что подозревала это уже в Анконе. Она думает, что это правда. Если он беден и расточителен, то не пренебрежет ее подарком, то есть ею самой и ее талантом. Она призналась, что хочет заботиться о нем. Беллино нет больше. Она - Тереза. Ее таланта хватит на обоих в Венеции или везде, где он хочет. "Мне надо в Константинополь", объявил он. Она была готова. "И если ты боишься моего непостоянства, то женись на мне!" "Завтра утром в Болонье я поведу тебя к алтарю." На следующий день они сидели в Песаро за завтраком, когда какой-то унтер-офицер с двумя фузилерами потребовал документы и Казанова не нашел свой паспорт. Его привели к маркизу де Гагу, главнокомандующему испанской армии в Италии во время войны за австрийское наследство. Знаменитый генерал, стоящий среди офицеров штаба, сказал что из милосердия не расстреляет его, а только задержит, пока из Рима не придет новый паспорт. Только дезертиры теряют паспорта во время войны. Кардинал Аквавива должен знать, что таким как он не дают поручений. Казанова просил Аквавиву прислать новый паспорт в военное бюро в Песаро, дал Терезе сто цехинов и два поцелуя, и обещал, что через десять дней будет с ней в Римини. Его привели на гауптвахту в Санта Мария и он спал на соломе между каталонскими солдатами. На соломе он стал философом. Его "философией" был безграничный, бешено самодовольный оптимизм эгоиста. Ночь на гауптвахте принесла ему "небольшой проигрыш" (расставание с Терезой), "и большой выигрыш" (никогда больше он не терял паспорт). Новый вахтенный офицер, очаровательный француз, предоставил утром стол, стул, постель и обслуживание, выиграл у него в пике три или четыре дуката и дал хороший совет: не играть следующим вечером в фараон, так как банкомет - грек. В самом деле, грек выигрывал целый вечер, только по своему выговору он был неаполитанец и звался дон Бене иль Кадетто. Француз объяснил Казанове: "греком" на жаргоне игроков зовется шулер. Так наивен был Казанова в двадцать лет, так рано он столкнулся с шулерами. Пять дней спустя проигравший игрок ударил "грека" палкой, причем тот сделал вид что ничего не заметил и спокойно считал выигрыш. Несмотря на физиономия висельника, он был приятным человеком. Через девять лет, когда Казанова вновь увидел его, он был капитаном на службе королевы Марии-Терезии и звался д'Аффлиссо; когда Казанова увидел его спустя еще десять лет, он был полковником и миллионером; еще позже он стал заключенным на галерах. Всю жизнь Казанова встречал таких авантюристов, шарлатанов и мошенников с талантами и без оных. Они были его друзьями и врагами, он жил в их обществе, беспрестанно ездившим от двора ко двору, с коронации короля на следующий спектакль, с конгресса на воды, они вместе работали и интриговала друг против друга, они делили выигрыши в шулерской игре или предавали один другого. Казанова изучал их с симпатией, антипатией или со смешанными чувствами восхищения и презрения, он ощущал себя с ними солидарным и в чем-то превосходящим их. На разных этапах жизни человек имеет разные взгляды на себя, на мир и на других людей. Самая распространенная ошибка - думать, что человек развивает себя и свои возможности к лучшему. Человек - один в молодости, другой в старости. С каким многообразием различных ощущений рассматривал Казанова в своей длинной приключенческой жизни этих авантюристов, их головокружительные восхождения и крушения, их блеск и нищету! В старости, из тихого места он подвел баланс всему с неожиданной строгостью и с тайной симпатией. На гауптвахте в Санта Мария Казанову, как пеструю птицу, узнала половина войска. Он ждал паспорта уже девять или десять дней. Однажды утром около шести часов он отошел за сто шагов от часового, как один офицер спрыгнул с лошади, чтобы на три минуты исчезнуть в кустарнике. Казанова импульсивно схватил уздечку лошади, которая спокойно ждала хозяина, сунул ногу в стремя и неожиданно сел в седло, первый раз в жизни. Внезапно кобыла, которую он вероятно потревожил ногой или палкой, рванулась как дьявол, и Казанова вцепился в нее руками и ногами. На оклик последнего форпоста он при всем желании не мог ответить и услышал свист пули возле уха. В конце концов он остановился у первого форпоста австрийцев и возблагодарил господа, когда смог слезть. "Куда вы так спешно?", воскликнул гусарский офицер. "Я скажу только князю Лобковицу", возразил Казанова, не подумав, что же он должен сообщить генералу, командующему австрийской армией. Два гусара взяли Казанову в галоп и поскакали в Римини к генералу. Ничего не прося, Казанова с удовольствием рассказал всю историю. Генерал захохотал. Рассказ не очень правдоподобен и он должен бы его задержать. Но чтобы избавить его от неприятностей, он прикажет своему адъютанту отвезти его к цезенским воротам и там отпустить. Он должен только не появляться в Римини без паспорта. Чтобы не бросаться в глаза, он квартировал в Болонье в скромнейшей гостинице, купил свежее белье и одежду и внезапно пришел к мысли одеться как офицер. Портной по имени Морте сделал ему роскошный мундир несуществующей армии. Мундир был белым, куртка - голубая с золотыми и серебряными аксельбантами. С ним он носил длинную шпагу с рукояткой из золотых и серебряных нитей. Он купил длинную искусственную косу, на которую прикрепил дерзко вздернутую шляпу с черной кокардой. С элегантной тростью в руке он прогуливался по улицам Болоньи. Теперь он переехал в лучшую гостиницу. Этим он был обязан мундиру. Часами он восхищался отражением в зеркале. "Я с восторгом нравился сам себе." В кофейне из-за газеты он тайком наблюдал, как им восхищаются посторонние. Он был счастлив. В одной из газет он причитал заметку: "Господин Казанова, офицер королевского полка, дезертировал, после того как на дуэли убил капитана. Никто не знает точных обстоятельств, известно лишь, что этот офицер прискакал в Римини на лошади другого офицера, который остался лежать мертвым." После этого Казанова почувствовал недоверие к газетам и к исторической правде. Он смеялся над тем случайным обстоятельством, что как только набрел на идею сшить мундир, так другой офицер по имени Казанова устроил дуэль. Конечно, это газетное сообщение уже распространилось в Венеции. Он решил съездить туда, насладиться триумфом в качестве дуэлянта и жениться на Терезе. Тут он получил от нее толстое письмо. Герцог Кастропиньяно, пятидесятилетний неаполитанский генерал, услышал ее пение и тотчас предложил годичный контракт в оперу Сан Карло за тысячу золотых унций и дорожные расходы. Она попросила на раздумья восемь дней. К письму приложен контракт, который она подпишет только по желанию Казановы, так как ее подлинной обязанностью является пожизненное служение Казанове. Если он хочет поехать с ней в Неаполь, она встретит его, где он хочет. Иначе она порвет контракт и поедет с ним, куда он захочет. Первый раз в жизни он тщательно обдумывал свое решение. Он просил курьера заехать за ответом только на следующий день. Он колебался между тщеславием и любовью. Может ли Тереза потерять такой шанс? Может ли он вернуться в Неаполь как жиголо некой певицы, туда, где семь месяцев назад он играл роль молодого господина, отпрыска старой аристократии? Должен ли он закабалить себя в двадцать лет? Отречься от большого будущего, которое он считал таким близким? Чтобы выиграть время, он написал Терезе, что в июле после возвращения из Константинополя он конечно разыщет ее в Неаполе. (Тем временем живи так, чтобы я не краснел за тебя.) Благодаря красоте она может сделать быструю карьеру, как и благодаря своим талантам. Однако, он не станет играть роль терпеливого супруга или услужливого любовника. Неделей раньше он был готов на совсем другое. Время, признается Казанова, и в любви играет главную роль. Тереза ответила покорно и печально. Она будет ждать - пока он будет ей писать. Это было его предпоследнее письмо. Через четыре дня он уехал в Венецию. Как позже Фабрицио - герой стендалевских "Пармских фиалок", Казанова блуждал там и сям меж двух враждующих армий. Юный солдат Стендаля посреди битвы при Ватерлоо тщетно ищет битву. Казанова в разнообразных сюртуках и юбках искал удовольствий и находил их. Как на венецианском маскараде менял он маски, так двадцать лет подряд Казанова менял профессии, мундиры и женщин, во все и во всех влюбленный, и особенно в самого себя. Перед отъездом он заплатил пятьдесят дублонов за похищенную лошадь, получил паспорт и сундук. В Венецию он прибыл 2 апреля 1745 года. Это был его день рождения. Десятки раз в его жизни решающие события происходили в день его рождения. (Он говорит, впрочем, что шел 1744 год.) Казанова пошел на биржу, чтобы взять каюту на венецианском судне, идущем на Корфу, так как до следующего месяца ни одно судно не шло прямо в Константинополь. Он навестил своего опекуна, аббата Гримани, который вскрикнул от сюрприза, увидев вместо священника офицера. Казанова посетил госпожу Манцони, предсказавшую так верно, и госпожу Орио, у которой за пятнадцать цехинов он на четыре-пять недель снял комнату рядом со спальней ее племянниц Мартины и Нанетты, причем он там же и питался. Племянницы сочли, что он стал красивее. Три часа подряд, разумно отбирая, он рассказывал свои приключения за последние девять месяцев. Обе "маленькие женщины" о