незапно побледнел его брат. -- Что случилось, Дирк? -- Ничего. -- Струан заставил себя улыбнуться. -- Ничего, мой мальчик. -- Он отер со лба соленые брызги и пошел по пляжу к флагштоку. Клянусь кровью Христовой, думал он, столько лет я трудился, чтобы заполучить тебя. Остров, и теперь тебе со мной не сладить. Нет, клянусь Богом. Робб смотрел ему вслед, отмечая его легкую хромоту. Нога, должно быть, постоянно причиняет ему боль, подумал он. Он попробовал представить себе, что испытывает человек, у которого осталось чуть больше половины стопы. Это случилось во время того единственного контрабандного рейса, в котором он участвовал. Спасая жизнь Роббу, беспомощному и парализованному страхом, Струану пришлось отбиваться сразу от нескольких пиратов. Мушкетная пуля оторвала ему два пальца и наружную часть стопы. Когда нападение было отбито, корабельный врач прижег рану и залил ее горячей смолой. Робба до сих пор преследовал запах горелого мяса. Если бы не я, подумал он, ничего этого бы не произошло. Он последовал за Струаном, снедаемый отвращением к самому себе. -- Доброе утро, джентльмены, -- произнес Струан, подходя к нескольким торговцам, стоявшим у флагштока. -- Прекрасный денек сегодня, клянусь Создателем. -- Холодно, Дирк, -- ответил Брок. -- И это прямо страсть как учтиво с твоей стороны, что ты так поторопился. -- Я приехал рано. Его превосходительство все еще на корабле, и сигнального выстрела я пока тоже не слышал. -- Видно, ты и в самом деле спешил. Правда, при этом опоздал на полт ора часа, а заодно и обделал все свои делишки с этим малахольным лакеем, чтоб мне провалиться -- Я буду благодарен вам, мистер Брок, если вы воздержитесь от подобных выражений, говоря о его превосходительстве, -- отрывисто произнес капитан Глессинг. -- А я буду благодарен вам, если вы оставите свое мнение при себе. Я не служу во флоте, и вы мне не указ. -- Брок смачно сплюнул. -- Лучше тревожьтесь о тех войнах, где за победу не приходится драться. Рука Глессинга сжалась на рукоятке сабли. -- Никогда не думал, что доживу до того дня, когда королевский флот будет призван защищать контрабандистов и пиратов, которыми вы все являетесь. -- Он посмотрел на Струана. -- Все до единого. Сразу наступило молчание. Струан засмеялся -- Его превосходительство придерживается другого мнения на этот счет. -- У нас есть акты парламента, клянусь Богом, навигационные акты. Один из них гласит: "Любое судно, несущее вооружение без специального на то разрешения, может быть захвачено как приз военным флотом любой державы". У ваших кораблей есть такое разрешение? -- В этих водах полно пиратов, капитан Глессинг, как вам известно, -- небрежно заметил Струан. -- Мы вооружаемся в такой степени, в какой это необходимо, чтобы защитить себя. Ни больше, ни меньше. -- Торговля опиумом противозаконна. Сколько тысяч ящиков вы продали на побережье Китая вопреки законам, китайским и всего человечества? Три тысячи? Двадцать тысяч? -- То, чем мы здесь занимаемся, известно любому судье в Англии. -- Ваша "торговля" бросает пятно на наш флаг. -- Возблагодарите-ка лучше Бога за эту торговлю, потому что без нее в Англии не будет ни чая, ни шелка, а только одна всеобщая нищета, которая вырвет самое сердце ее. -- Верно сказано, Дирк, -- поддержал его Брок и опять повернулся к Глессингу. -- Лучше вам раз и навсегда усвоить, что без торговли не будет никакой Британской империи. И налогов не будет, чтобы покупать порох и строить военные корабли. -- Он окинул взглядом безупречно аккуратную форму Глессинга, белые чулки, белые панталоны, туфли с пряжками и треуголку. -- И ни фартинга не найдется, чтобы одевать красавчиков, которые ими командуют. Морские пехотинцы поморщились при этих словах, а кое-кто из матросов рассмеялся, правда с большой осторожностью. -- Это вы должны Бога благодарить за королевский флот, клянусь честью. Не будь его, вам некуда было бы сунуться со своей торговлей. С флагмана прогремел сигнальный выстрел. Не договорив фразу до конца, Глессинг круто повернулся и зашагал к флагштоку. -- На караул! Он развернул постановление. На берегу воцарилась полная тишина. Глессинг помолчал некоторое время, ожидая, пока уляжется его гнев, потом начал читать: "По указу его превосходительства достопочтенного Уильяма Лонгсгаффа, Ее Британского Величества королевы Виктории капитан-суперинтенданта торговли в Китае. В соответствии с документом, известным как договор Чуэнпи, подписанным 20 января сего года его превосходительством- от имени правительства Ее Величества и его превосходительством Ти-сеном, полномочным представителем Его Величества Тао Куаня, императора Китая, я, капитан королевского флота Глессинг настоящим вступаю во владение сим островом Гонконг от имени Ее Британского Величества, ее наследников и правопреемников навечно и безоговорочно в день сей, 26 января, в год 1841 от Рождества Христова. Земля сего острова -- отныне английская земля Боже, храни королеву!" "Юнион Джек" взлетел на верхушку флагштока и гордо заплескался там; почетный караул морских пехотинцев салютовал из ружей Затем загрохотали пушки всею флота, и ветер наполнился запахом пороха. Собравшиеся на берегу трижды прокричали здравицу в честь королевы. Ну вот, подумал Струан, дело сделано. Теперь назад пути нет. Теперь мы можем начинать. Он отошел от группы торговцев и спустился к воде. Здесь он в первый раз повернулся к острову спиной и устремил взор по ту сторону огромной гавани, туда, где. в тысяче шагов от него, лежал материковый Китай Полуостров, своим острым концом врезавшийся в бухту, которая кольцом огибала его, был низменным, с девятью приземистыми холмами. Он назывался Цзюлун -- торговцы произносили "кулун" -- что означало "девять драконов". К северу от него лежали бескрайние неизведанные земли Китая. Струан прочел все книги, написанные в разное время тремя европейцами, которым удалось побывать в Китае и вернуться обратно: Марко Поло, почти шесть столетий назад, и двумя католическими священниками, которым было позволено посетить Пекин в середине XVII века. Из этих книг он не почерпнул почти ничего. Последние двести лет европейцам не разрешалось путешествовать по Китаю. Однажды Струан вопреки существующему закону углубился на милю внутрь страны, когда продавал опиум на побережье недалеко от Сучжоу. Но китайцы повели себя враждебно, а с ним не было никого, кроме его первого помощника. Однако не враждебность заставила его повернуть назад. Лишь неисчислимость людских толп и неоглядность земель. Кровь Христова, думал он. Ведь мы же абсолютно ничего не знаем о самой древней и многочисленной нации на земле, "то кроется там внутри? -- Лонгстафф собирается прибыть на берег? -- спросил Робб, подходя к нему. -- Нет, Робби, мой мальчик. У его превосходительства есть дела поважнее. -- Какие это? -- Ну, скажем, чтение и составление донесений. И заключение тайных договоренностей с адмиралом -- Зачем? -- Затем, чтобы поставить торговлю опиумом вне закона. Робб рассмеялся. -- Я вовсе не шучу. Как раз по этому поводу он сегодня и хотел меня видеть. Меня и адмирала. Он собирался спросить моего совета, когда ему лучше отдать приказ. Адмирал заверил нас, что флоту не составит труда проследить за его неукоснительным выполнением. -- Боже милостивый! Лонгстафф что, сумасшедший? -- Нет Он всего лишь простоват.-- Струан закурил сигару.-- Я посоветовал ему обнародовать приказ, когда пробьет четыре склянки. -- Это безумие! -- воскликнул Робб. -- Это очень мудрый ход. Они договорились, что флот не должен ни во что вмешиваться в течение недели, "чтобы дать Китайским торговцам время избавиться от своих запасов". -- Но что прикажете делать потом? Без опиума нам конец. Всей Китайской торговле конец. Бесповоротный. -- Сколько у нас есть наличными, Робб? Робб огляделся, убедился, что поблизости никого нет, и заговорил, понизив голос: -- У нас есть серебро в Шотландии. Миллион сто тысяч фунтов стерлингов в нашем банке в Лондоне. Около ста тысяч серебром здесь. Нам должны три миллиона за конфискованный опиум. На "Багровом Облаке" опиума на двести тысяч фунтов по сегодняшним рыночным ценам. Потом... -- "Багровое Облако" можешь вычеркнуть, приятель. Мы его потеряли. -- Надежда пока остается, Дирк. Давай дадим им еще месяц. На складах у нас опиума еще на сто тысяч. Мы должны девятьсот тысяч по срочным траттам. -- Во что нам обойдется содержание компании в следующие полгода? -- Ста тысяч должно хватить на корабли, выплату жалованья и мзду китайцам. Струан на мгновение задумался. -- К завтрашнему дню среди торговцев поднимется паника. Ни один из них, исключая, пожалуй, Брока, не в состоянии сбыть весь свой опиум за неделю. Позаботься о том, чтобы весь наш опиум сегодня же был переправлен на берег. Я думаю... -- Лонгстаффу придется отменить приказ, --с растущей тревогой заговорил Робб. -- У него просто нет иною выхода. Он разорит казну и... -- Может быть, ты все-таки выслушаешь меня? Завтра, когда начнется паника, собери каждый тэйл, который у нас есть, и каждый тэйл, который ты сможешь занять, и начинай скупать опиум. Ты должен суметь приобрести его по десять центов за доллар. -- Нам и свой-то не успеть продать за неделю, не говоря уже о чужом. Сгруан стряхнул пепел с сигары. -- За день до того, как закон должен будет вступить в силу, Лонгстафф его отменит. -- Не понимаю. -- Все дело в гом, чтобы сохранить свое лицо, Робб. Когда адмирал откланялся, я объяснил Лонгстаффу, что запрет на опиум подорвет всю торговлю с Китаем. Черт меня побери, сколько раз ему нужно это объяснять! Затем я указал, что если он отменит свой приказ сейчас же, то потеряет лицо и заставит адмирала -- человека порядочного и благонамеренного, но совершенно не разбирающегося в коммерции -- потерять свое. Единственное, что остается, это отдать приказ, как было условлено, а затем, сохраняя адмиралу -- а заодно и себе -- лицо и место, отменить его. Я пообещал тем временем растолковать адмиралу все тонкости здешней торговли. Кроме этого, через три дня назначена еще одна встреча с Ти-сеном, а такой приказ не может не заслужить одобрения китайцев и, следовательно, поставит их в невыгодное положение на переговорах. Лонгстафф целиком со мной согласился и попросил держать все это в секрете. Лицо Робба просветлело. -- Ах, Тай-Пэн, где еще найти такого человека, как ты! Но кто может гарантировать, что Лонгстафф отменит свое рас-поряжение? В кармане Струана лежал подписанный указ, датированный шестым днем, считая от сегодняшнего, который отменял запрет на торговлю опиумом. Лонгстафф буквально силой всунул эту бумагу ему в руки. "Вот, Дирк, возьми лучше сейчас, тогда я не забуду его вовремя подписать. Чертнязьми! Вся эта бумажная волокита. . ну, ты понимаешь, -- ужасно. Но лучше до поры никому его не показывать". -- Неужели ты не отменил бы такое глупое распоряжение, Робби? -- Да, да, конечно. -- Робб был готов расцеловать брата. -- Если у нас шесть дней, и никто ничего не знает наверняка, мы заработаем целое состояние. -- Именно. -- Взгляд Струана заскользил по гавани. Он обнаружил ее лет двадцать с небольшим тому назад. Тайфун краем зацепил его корабль в открытом море, и, хотя он успел приготовиться к шторму, ему не удалось вырваться, и ураган неумолимо увлекал их к берегу. Они шли под одними снастями, тяжело продвигаясь вперед. Полуденное небо и горизонт были неразличимы за чудовищными пластами воды, которые Повелители Ветров срывали с поверхности океана и швыряли на них. Потом, уже совсем недалеко от берега, цепи штормовых якорей полопались в этом аду, и Струан понял, что корабль обречен. Море подхватило их и бросило на прибрежные скалы. Каким-то чудом порыв ветра изменил их курс на долю градуса, и, миновав скалы, они очутились в узком, шириной каких-нибудь триста ярдов, проливе, не указанном ни на одной карте. Этот пролив образовывала с материком восточная оконечность Гонконга -- в конце его их ждала спасительная гавань. Тот тайфун вывел из строя большую часть торгового флота в Макао и потопил десятки тысяч джонок по всему побережью. Но корабль Струана и джонки, прятавшиеся в гавани Гонконга, переждали его безо всякого для себя ущерба. Когда шторм утих, Струан проплыл вокруг острова, чтобы нанести его на карту. Затем отложил эту информацию в своей голове и начал строить тайные планы. И вот теперь, Остров, когда ты наш, теперь я могу уехать, думал он, чувствуя, как на него накатывается теплая волна радостного возбуждения. Теперь -- парламент. Прошло уже много лет с тех пор, как Струан понял, что единственный инструмент, с помощью которого он сможет защитить "Благородный Дом" и новую колонию Империи, находится в Лондоне. Подлинным средоточием власти на земле был британский парламент. Став его членом, опираясь на ту власть, которую дадут ему несметные богатства "Благородного Дома", он сумеет подчинить себе управление политикой Империи в Азии, как сейчас подчинил себе Лонгстаффа. Да. Несколько тысяч фунтов посадят тебя на парламентскую скамью, размышлял Струан. Хватит добиваться своего через других. Отныне ты будешь в состоянии делать это сам. Да, наконец-то время пришло, дружище. Пройдет два-три года, и ты получишь дворянский титул. Затем -- Кабинет. А затем... Затем, клянусь Богом, ты определишь курс, которым Империя, Азия, "Благородный Дом" будут следовать тысячу лет. Робб молча наблюдал за ним. Он знал, что брат забыл о его существовании, но это его нисколько не обижало. Он любил наблюдать за Струаном в те минуты, когда мысли его уносились далеко-далеко. Когда черты лица Тай-Пэна теряли свою жесткость и ледяная изумрудная зелень таяла в его глазах. Когда его голову заполняли мечты, которые, как Робб понимал, ему никогда не суждено разделить со старшим братом. В такие моменты Робб чувствовал свою близость к нему, и душу его обнимал покой. Молчание нарушил Струан: -- Через шесть месяцев ты займешь, мое место, станешь Тай-Пэном. Робб почувствовал, как его желудок сжался в тугой комок. -- Нет. Я не готов, -- ответил он, отчаянно борясь с охватившей его паникой. -- Готов. Только в парламенте я смогу защитить и нас, и Гонконг. -- Это верно, -- согласился Робб. Потом добавил, стараясь, чтобы его голос звучал ровно: -- Но мы решили, что это произойдет позже -- через два-три года. Пока слишком многое необходимо сделать здесь. -- Ты сам справишься со всем этим. -- Нет. -- Справишься. И Сара ни на секунду в этом не усомнится, Робб. Робб взглянул на "Отдыхающее Облако" -- их плавучий склад, где временно жили его жена и дети. Он знал, что Сара в их семье честолюбива за двоих. -- Но я пока не хочу. Времени впереди достаточно. Струан подумал о Времени. Он не жалел о годах, проведенных на Востоке, вдали от дома. Вдали от жены Рональды и Кулума, Йэна, Лечи, Винифред -- его детей. Он был бы рад, если бы они были здесь, рядом с ним, но Рональда всей душой ненавидела Восток. Они поженились в Шотландии, когда ему исполнилось двадцать, а Рональде -- шестнадцать, и сразу же после свадьбы отплыли в Макао. Их первенец, мальчик, умер при рождении, а когда на следующий год родился их второй сын, Кулум, он тоже стал часто болеть. Тогда Струан отослал семью домой. Раз в каждые три-четыре года он брал отпуск и возвращался к ним. Месяц-другой в Глазго, в кругу семьи, а потом -- назад, на Восток, потому что здесь его ждали дела, ждал "Благородный Дом", который он должен был построить и возвеличить. Ни о едином дне я не жалею, говорил он себе. Ни о едином. Человек должен идти в этот мир, чтобы взять от него все, что возможно, отдавая при этом и себя без остатка. Разве не в этом заключается смысл жизни? Даже если Рональда -- чудесная жена и я люблю своих детей, мужчина все равно Должен делать то, к чему призван судьбой. Разве не для этого мы рождаемся на свет? Если бы лорд всех Струанов не отнял У клана землю, не огородил ее и не прогнал нас -- нас, своих родственников, которые из поколения в поколение трудились на этой земле, -- я, наверное, стал бы фермером, как фермером был до меня мой отец. Да, и до конца дней своих был бы доволен своей долей. Но лорд отослал нас в зловонные трущобы Глазго и забрал все наши земли себе, чтобы стать графом Струаном, и разрушил клан. А мы умирали там с голоду, и я отправился в море, и йосс был благосклонен к нам, и вот теперь наша семья живет в полном достатке. Вся до последнего человека. Потому что я ушел в море. И потому, что "Благородный Дом" из мечты превратился в реальность. Струан быстро усвоил ту истину, что деньги прежде всего дают человеку власть. И он намеревался использовать свою власть, чтобы уничтожить графа Струана и выкупить часть земель клана. Нет, он ни о чем не жалел в своей жизни Он открыл для себя Китай, и Китай дал ему то, чего никогда не могла бы дать ему родина. Не просто богатство -- богатство само по себе отвратительно. Но богатство и цель, которой оно служит. Он чувствовал себя в долгу перед Китаем. И Струан знал, что, хотя он отправится домой, станет членом парламента, войдет в кабинет министров, отомстит графу и сделает Гонконг немеркнущим украшением британской короны, он обязательно вернется сюда. Потому что достижение конечной цели -- ее он держал в тайне от всех и даже самому себе не позволял слишком часто о ней думать -- потребует многих и многих лет. -- Времени никогда не бывает достаточно. -- Он посмотрел на самую высокую гору острова. -- Мы назовем ее Пик, -- рассеянно произнес он, и вновь у него появилось это странное, неожиданное ощущение, что остров ненавидит его и желает ему смерти. Он вдыхал эту ненависть, разлитую в самом воздухе острова, и ошеломленно спрашивал себя: почему? -- Через шесть месяцев ты начнешь управлять "Благородным Домом", -- хрипло повторил он. -- Я не смогу. Один -- нет. -- Тай-Пэн всегда один. В этом заключается вся радость и боль его жизни. -- Через плечо Робба он увидел приближающегося к ним боцмана. -- Да, мистер Маккей? -- Прошу прощения, сэр. Прикажете выкатывать бочонки? -- Маккей был невысок ростом, крепко сбит, его волосы были затянуты сзади в короткую прокопченную косичку, напоминавшую крысиный хвост -- Да Всем матросам -- по двойной чарке. Устанавливайте все, как договорились. -- Есть, так точно, сэр-р. -- Маккей заспешил прочь. Струан повернулся к Роббу, и Робб уже не мог видеть ничего, кроме этих странных глаз, струивших на него свой зеленый свет. -- В конце года я пришлю тебе Кулума. К тому времени он уже закончит учебу в университете. Иэн и Лечи пойдут в море, потом присоединятся к вам А там и твой Родди подрастет. Благодарение Богу, у нас достаточно сыновей, которые продолжат наше дело. Выбери одного из них, который придет на смену тебе. Тай-Пэн обязательно должен сам выбирать, кто его сменит и когда. -- Тут он, словно подводя итог разговору, решительно повернулся спиной к гавани и сказал: -- Шесть месяцев! Струан ушел. Робб смотрел вслед брату, чувствуя прилив ненависти к нему, к себе, к этому острову. Он знал, что как Тай-Пэн он не оправдает ничьих надежд. -- Не хотите ли выпить с нами, джентльмены? -- обратился Струан к торговцам. -- Тост за наш новый дом? Есть бренди, ром, пиво, сак [Группа сухих вин, импортировавшихся из Испании и с Канарских островов], виски и шампанское. -- Он указал рукой на баркас, из которого его люди выгружали на берег бочонки Несколько матросов уже водружали столы. Другие, пошатываясь под тяжестью корзин, подносили холодное жареное мясо: цыплят, окорока, два десятка молочных поросят, говяжий бок, а также буханки хлеба, холодные пироги с солониной, чаны с холодной капустой, тушенной со свиным салом, три-четыре десятка копченых окороков, гроздья бананов из Кантона, пироги с сушеными фруктами, хрустальные бокалы и оловянные кружки и даже ведерки со льдом для шампанского, который лорки и клиперы компании доставили с севера. -- Приготовлен завтрак для всех, кто проголодался. Его слова были встречены одобрительным хором голосов, и торговцы начали собираться у столов. Когда у каждого в руке оказался наполненный бокал или кружка, Струан поднял свой бокал с бренди: -- Тост, джентльмены! -- Я выпью с тобой, но не за этот растреклятый обломок скалы. Я выпью за твой скорейший конец, -- сказал Брок, поднимая кружку с элем. -- Хотя, подумав дважды, я, пожалуй, выпью и за твой чертов голыш. И дам ему имя: "Струанова Дурь". -- Да, остров невелик, -- спокойно ответил Струан. -- Но на нем хватит места и Струану, и остальным Китайским торговцам. Вот достаточно ли он вместителен для Струана и Брока -- судить не берусь. -- А я тебе вот что скажу, Дирк-старина: вдвоем мы не поместимся даже во всем Китае. -- Брок осушил кружку, швырнул ее в сторону и направился к своему баркасу. Некоторые из торговцев последовали за ним. -- Честное слово, манеры у него преотвратные, -- высокомерно поморщившись, заметил Квэнс. Затем он воскликнул среди общего хохота: -- Ну же, Тай-Пэн, тост! Мистера Квэнса одолевает жажда бессмертных! Пусть вершится история. -- Извините меня, мистер Струан, -- заговорил Горацио Синклер. -- Прежде чем будет произнесен первый тост, не покажется ли вам уместным возблагодарить Господа нашего за те милости, которые он явил нам сегодня? -- Ну конечно, дружок. Как глупо было с моей стороны забыть об этом. Не согласишься ли ты сам прочесть молитву? -- Здесь присутствует преподобный Маусс, сэр. Струан заколебался, предложение Синклера застало его врасплох. Он внимательно посмотрел на молодого человека, с удовольствием отметил глубокий юмор, притаившийся на самом дне светло-серых глаз, и громко объявил: -- Преподобный Маусс, где вы? Давайте помолимся. Внушительная фигура Маусса выросла над рядами торговцев. Нетвердо ступая, он двинулся к голове стола и поставил на край свой пустой бокал, притворившись, что так и не успел его наполнить. Все присутствующие сняли шляпы и с непокрытыми головами замерли в ожидании на холодном ветру. На берегу стало тихо. Струан поднял глаза на возвышение у подножья горы, где будет стоять кирка. Внутренним взором он увидел эту кирку и весь город с его причалами и лабазами, домами и садами. Он увидел Большой Дом, где Тай-Пэн из поколения в поколение будет держать свой двор. Дома для других владельцев компании и их семей. И их любовниц. Он подумал о своей теперешней наложнице Т'чунг Йен Мэй-мэй. Струан купил Мэй-мэй пять лет назад, когда ей только-только исполнилось пятнадцать и мужчина еще не касался ее. Хей-йа, радостно сказал он самому себе, воспользовавшись одним из ее кантонских восклицаний, которое в зависимости от интонации могло выражать удовольствие, злость, отвращение, беспредельное счастье или полную беспомощность. Поистине, это не женщина, а дикая кошка, с нежностью подумал он. -- Милостивый Боже диких ветров, и прибоя, и любви во всей ее красоте, Бог великих кораблей, и Северной Звезды, и красоты родного дома, Бог и Отец младенца Христа, воззри на нас и смилуйся над нами. -- Маусс, закрыв глаза, воздел руки. Его голос звучал проникновенно, вечная, неизбывная тоска поднялась из глубин его души и овладела всем его существом. -- Мы -- сыновья человеческие, и наши отцы тревожились за нас, как Ты тревожился за своего благословенного сына Иисуса. Распяты святые на земле, и множатся грешники. Мы смотрим на великолепие цветка и не зрим Тебя. Мы сносим гнев Повелителей Ветров и не знаем Тебя. Мы бороздим грудь могучего океана и не чувствуем Тебя. Мы возделываем землю и не касаемся Тебя. Мы едим и пьем, и нет вкуса Твоего на губах наших. Все это Ты, и многое другое -- тоже Ты. Ты -- это жизнь и смерть, удача и неуспех. Ты Бог, а мы люди... Он замолчал с искаженным лицом, пытаясь преодолеть душевную муку. О, Боже, прости мне прегрешения мои. Позволь мне искупить слабость мою обращением язычников. Позволь стать мучеником за Твое Святое Дело. Обрати меня из того, что я есть, в то, чем я был когда-то... Но Вольфганг Маусс знал, что к прошлому нет возврата, что с того момента, как он поступил на службу у Струану, благодать навеет да оставила его и плотские желания завладели им и держали в своей власти крепче, чем болотная трясина. Конечно, Боже, я сделал то, что должен был сделать, думал он. Для меня не было и нет иного способа попасть в Китай. Он открыл глаза и беспомощно огляделся вокруг. -- Извините. Простите меня. Я утратил верные слова. Я вижу их -- великие слова, которые откроют вам Господа, как некогда Он был открыт мне, но уста мои навсегда онемели для этих слов. Простите меня. Господи, благослови этот остров. Аминь. Струан взял полный бокал виски и протянул его Мауссу. -- Я думаю, ты сказал очень хорошо. Тост, джентльмены! За королеву! Они выпили, и когда бокалы опустели, Струан распорядился наполнить их снова. -- С вашего позволения, капитан Глессинг, я бы хотел предложить вашим людям выпить с нами. И вам, конечно. Тост за новое владение королевы. Сегодня вы вошли в историю. -- Он повернулся к торговцам и воскликнул: -- Мы должны почтить нашего капитана. Давайте назовем этот пляж мысом Глессинга! Предложение было встречено одобрительным ревом. -- Давать название острову или любой его части -- прерогатива верховного командования, -- заметил Глессинг. -- Я упомяну об этом его превосходительству. Глессинг отрывисто кивнул и рявкнул главному старшине корабельной полиции: -- Матросам по чарке, поздравление от торгового дома "Струан и компания". Морским пехотинцам воздержаться. Вольно стоять. Несмотря на то, что Сгруан бесил его, Глессинг не мог сдержать восторга при мысли, что пока существует колония Гонконг, его имя будут помнить. Ибо Струан никогда не бросал слов на ветер. Следующий гост был поднят за Гонконг и встречен тройным "ура". Затем Струан кивнул волынщику, и над пляжем поплыл скерл клана Струан. Робб не выпил ни капли. Струан пригубил бокал с бренди и начал пробираться сквозь толпу гостей, здороваясь с теми, с кем хотел поздороваться, и кивая остальным. -- Ты не пьешь, Гордон? -- Нет, благодарю вас, мистер Струан. -- Юноша поклонился по-китайски, гордясь тем, что его заметили. -- Как идут твои дела? -- Очень хорошо, благодарю вас, сэр. Мальчик уже вырос в молодого мужчину, подумал Струан. Сколько ему теперь? Девятнадцать. Время бежит так быстро. Он с теплотой вспомнил Кай-сун, мать мальчика. Она была его первой наложницей, и самой красивой. Хей-йа, она многому тебя научила. -- Как поживает твоя мать? -- спросил он. -- Она чувствует себя очень хорошо, -- улыбнулся Гордон. -- Она была бы рада передать со мной свои молитвы о вашем благополучии. Каждый месяц она зажигает в храме благовонные палочки, чтобы йосс был благосклонен к вам. Интересно, спрашивал себя Струан, как она теперь выглядит. Он не видел ее семнадцать лет. Но лицо ее помнил очень отчетливо. -- Передай ей мои наилучшие пожелания. -- Это будет очень большая честь для нее, мистер Струан. -- Чен Шень говорит мне, что ты много и прилежно работаешь и очень полезен ему. -- Он слишком добр ко мне, сэр. Чен Шень никогда не бывал добр к тому, кто не отрабатывал свой хлеб сторицей. Чен Шень -- старый вор, подумал Струан, но, клянусь Господом, без него мы бы пропали. -- Что ж, -- сказал он вслух, -- ты не мог бы пожелать себе лучшего учителя, чем Чен Шень. В следующие несколько месяцев нам предстоит много работы. Можно будет получить хорошие комиссионные. -- Я надеюсь быть полезным "Благородному Дому", сэр. Струан почувствовал, что его сын хочет сказать ему что-то важное, но лишь благожелательно кивнул и отошел, зная, что Гордон найдет способ поговорить с ним, когда придет время. Гордон Чен поклонился и, помедлив несколько секунд, направился к одному из столов, и вежливо подождал поодаль, пока для него не освободится место. Он чувствовал на себе изумленные взгляды, но не обращал на них внимания: пока Струан оставался Тай-Пэном, он был в полной безопасности. Купцы и матросы, собравшиеся на пляже, руками разрывали цыплят и молочных поросят и набивали рты мясом; жирный сок стекал по их подбородкам. Настоящая банда дикарей, подумал Гордон и возблагодарил свой йосс за то, что его воспитали как китайца, а не как европейца. Да, продолжал он беседовать сам с собой, мой йосс огромен. Несколько лет назад йосс привел к нему его китайского Наставника. Он никому не рассказывал об этом человеке, даже матери. От него он узнал, что не все, о чем проповедовали преподобные Синклер и Маусс, обязательно истина. Он узнал о Будде, о Китае и его прошлом. И о том, как отплатить за жизнь, дарованную ему свыше, использовав ее во славу родной страны. И, наконец, в прошлом году Наставник посвятил его в члены самого могущественного и воинственного изо всех тайных обществ Китая -- Хун Мун Тонга. Это общество, распространившееся по всей стране, было законспирировано, как ни одно другое. Его членов связывали между собой самые священные клятвы кровного братства. Его целью являлось свержение ненавистных маньчжуров -- чужеродной династии Цин, которая правила Китаем. Вот уже двести лет под разными названиями и в разных обличиях это общество сеяло в народе зерна неповиновения. Во всех уголках Китайской империи -- от Тибета до Формозы, от Монголии до Индокитая -- постоянно вспыхивали восстания. Где бы ни начинался голод, ни усиливался гнет или недовольство, Хун Мун объединял крестьян против императора и его мандаринов. Все выступления заканчивались поражением, и войска императора с неимоверной жестокостью расправлялись с восставшими. Но тайное братство продолжало существовать. Гордон Чен понимал, что ему, китайцу лишь наполовину, оказали немалую честь, признав достойным вступления в братство Хун Мун. Смерть Цинам! Он благодарил свой йосс за то, что родился именно в этот период истории, именно в этой части Китая и с таким отцом, потому что сознавал: Китай почти созрел для всенародного восстания. И он благословлял Тай-Пэна, ибо тот преподнес Хун Муну жемчужину, не имеющую цены, -- Гонконг. Наконец-то после стольких лет у братства появилось надежное убежище, где его не настигнет рука мандаринов, и днем и ночью пытающихся напасть на его след. Гонконгом будут управлять сами варвары, и здесь, на этом маленьком диком островке, общество наберет силу. С Гонконга, своего нового безопасного лагеря, они станут тайком проникать на материк, не давая покоя Цинам, пока не наступит Священный День. И если йосс, думал он, если йосс будет ко мне благосклонен, я сумею воспользоваться могуществом "Благородного Дома" на благо нашего дела. -- Убирайся отсюда, чертов язычник! Гордон Чен вздрогнул и поднял глаза. Крепкий, коренастый матрос смотрел на него горящими глазами. В руке он держал ногу молочного поросенка, от которой отрывал большие куски своими сломанными зубами. -- Катись отсюда, или я намотаю твою косичку на твою же вонючую шею! Боцман Маккей торопливо подошел к ним и отшвырнул магроса в сторону. -- Придержи язык, Рамсей, чертово ты отродье. Не сердитесь, мистер Чен, он вполне безобидный малый. -- Да. Благодарю вас, мистер Маккей. -- Хотите перекусить? -- Маккей коротким движением вонзил свой нож в цыпленка, поднял его и предложил молодому человеку. Гордон Чен аккуратно отломил кончик крылышка, ужасаясь про себя варварским манерам боцмана. -- Спасибо. -- И это все? -- Да. Это самая вкусная часть. -- Чен поклонился. -- Благодарю вас еще раз. -- Он отошел. Маккей направился к матросу. -- С тобой все в порядке, приятель? -- Мне следовало бы насадить на нож твое гнилое сердце. Эта обезьяна что, твоя китайская милашка? -- Говори тише, парень. Этого китайца нужно оставить в покое. Если тебе так уж хочется связываться с языческими ублюдками, вокруг полно других. Но этого не трогай, клянусь Всевышним. Он -- сын Тай-Пэна, вот так-то. -- Тогда почему же он не носит этот чертов знак... или не обрежет свои чертовы волосы? --- Рамсей понизил голос и осклабился: -- Хе, говорят, они совсем другие, эти китайские милашки. Устроены не по-нашему. -- Не знаю. Я к этому отребью и близко не подойду. В Макао полным-полно белых девочек, на наш век хватит. Струан рассматривал сампан, стоящий на якоре недалеко от берега. Это была небольшая лодка с уютной кабиной, устроенной из тонких пальмовых циновок, натянутых на бамбуковые дуги. Рыбак и его семья были танка, речные люди, которые всю жизнь проводили на плаву и редко, если вообще когда-либо, высаживались на берег. Струан разглядел в сампане четверых взрослых и восемь человек детей. Некоторые из ребятишек были привязаны к лодке веревкой, закрепленной у них на поясе. Это, скорее всего, сыновья, отметил он про себя. Дочерей не привязывают, потому что дочери никому не нужны -- Как вы думаете, когда мы сможем вернуться в Макао, мистер Струан? Он обернулся и приветливо улыбнулся Горацио. -- Надо полагать, завтра, мой мальчик. Однако, я думаю, ты понадобишься его превосходительству для еще одной встречи с Ти-сеном. Нужно будет потом перевести кое-какие документы. Она заглянула в него и жестом подозвала Струана, показав рукой, что ему нужно сделать то же самое. Струан слышал про старинную китайскую хитрость, когда врага обманом уговаривали приложить глаз к такому отверстию, а с другой стороны стены его поджидал человек с длинной иглой. Поэтому он держал лицо в нескольких дюймах от отверстия. Но и так он мог хорошо видеть все, что происходило в соседней комнате. Это была спальня. Ван Чу, верховный мандарин Макао, лежал на постели, голый и жирный, и громко храпел. Мэри, тоже нагая, лежала рядом. Положив руки под голову, она смотрела в потолок. Струан завороженно наблюдал эту картину, чувствуя, как душу его наполняет ужас Мэри томно ткнула Ван Чу в бок, ласками разбудила его, стала говорить с ним и смеяться. Струан и не подозревал, что она выучила китайский, он знал ее не лучше, чем любого другого человека в Макао -- исключая ее брата. Мэри позвонила в маленький колокольчик. В спальню вошла прислужница и начала помогать мандарину одеваться. Ван Чу не мог одеваться самостоятельно, ему мешали его ногти длиной в четыре дюйма, на эти ногти, чтобы они не сломались, были надеты специальные чехольчики, украшенные драгоценными камнями. Струан отвернулся, задыхаясь от отвращения. Внезапно из сада послышались монотонные голоса, и он осторожно выглянул в окно. Внизу собиралась охрана Ван Чу, солдаты отрезали ему единственный путь к отступлению. Прислужница знаком показала, чтобы он не беспокоился, а подождал. Она подошла к столу, налила ему чая, затем поклонилась и вышла. Через полчаса солдаты покинули сад, и Струан увидел, как они построились на улице перед паланкином Ван Чу. Мандарину помогли усесться в паланкин, и процессия тронулась. -- Хэллоу, Тай-Пэн. Струан резко обернулся, выхватив нож. Мэри стояла у двери, скрытой обшивкой комнаты. Она накинула халат из легкой полупрозрачной ткани, который не скрывал ничего совершенно. У нее были длинные светлые волосы, голубые глаза и ямочка на подбородке; халат позволял видеть длинные стройные ноги, крошечную талию и маленькие упругие груди. На золотой цепочке вокруг шеи висел бесценный медальон из нефрита, покрытого тонкой резьбой. Мэри изучала Струана с открытой улыбкой, полной лукавого любопытства. -- Вы можете убрать нож, Тай-Пэн. Здесь вам не грозит опасность. -- Ее голос звучал спокойно, в нем слышалась насмешка. -- Тебя следовало бы выпороть, -- сказал он. -- Поркой меня не удивишь, разве вы этого не знаете? -- Она показала рукой в сторону спальни: -- Там нам будет удобнее. -- Подойдя к бюро, она налила бренди в два бокала. -- В чем дело? -- спросила она с той же порочной улыбкой. -- Неужели вам никогда не приходилось бывать в спальне девушки? -- Ты имеешь в виду спальню блудницы? Она протянула ему бокал, и он принял его. -- Мы с вами очень похожи, Тай-Пэн. Нам обоим в постели больше нравятся китайцы. -- Клянусь Богом, дрянь ты этакая, ты... -- Не нужно разыгрывать лицемера, это вам не идет. Вы женаты, и у вас есть дети. Тем не менее у вас много других женщин. Китайских женщин. Я все о них знаю. Я специально позаботилась выяснить о вас все подробности. -- Невозможно, чтобы передо мной сейчас стояла Мэри Синклер, -- произнес он, обращаясь больше к самому себе. -- Не невозможно. Удивительно, да. -- Она спокойно потягивала свой бренди. -- Я послала за вами, потому что хотела, чтобы вы увидели меня такой, какая я есть. -- Зачем? -- Для начала вам лучше отпустить своих людей. -- Откуда ты о них знаешь? -- Вы очень осторожны. Так же, как и я. Вы ни за что бы не пришли сюда тайно без ваших телохранителей. -- Ее глаза насмешливо смотрели на него. -- Что ты задумала? -- Как долго вы приказали вашим людям ждать вас? -- Один час. -- Мне понадобится больше времени для разговора с вами. Отпустите их. -- Она рассмеялась. -- Я подожду. -- Да уж, сделай милость. И заодно надень на себя что-нибудь. Он вышел из дома и приказал Вольфгангу ждать его еще два часа, по истечении которых они должны будут заняться его поисками. Он рассказал Мауссу про потайную дверь в стене, но умолчал о Мэри. Когда он вернулся, Мэри лежала на кровати. -- Пожалуйста, закройте дверь, Тай-Пэн, -- попросила она. -- Я же просил тебя одеться. -- А я просила вас закрыть дверь. Он со злостью захлопнул ее за собой. Мэри сняла свой прозрачный халат и отбросила его в сторону. -- Вы находите меня привлекательной? -- Нет. Ты вызываешь во мне отвращение. -- А вот вы не вызываете во мне отвращения, Тай-Пэн. Вы единственный человек в мире, которым я восхищаюсь. -- Посмотрел бы на тебя сейчас Горацио. -- А, Горацио, -- произнесла она с загадочным выражением на лице. -- Как долго вы приказали вашим людям ждать на этот раз? -- Два часа. -- Вы рассказали им про потайную дверь, но не про меня. -- Почему ты так уверена? -- Я знаю вас, Тай-Пэн. Поэтому я и доверяю вам свою тайну. -- Она поиграла бокалом, опустила глаза. -- Мы уже закончили, когда вы заглянули в отверстие в стене? -- Кровь Христова! Да неужели ты .. -- Будьте терпеливы со мной, Тай-Пэн, -- оборвала она его. -- Мы закончили? -- Да. -- Я рада. Правда, это и хорошо, и плохо. Я бы хотела, чтобы вы были уверены. -- Не понимаю тебя. -- Я бы хотела, чтобы вы были уверены в том, что Ван Чу мой любовник. -- Зачем? -- Затем, что у меня есть информация, которая может оказаться полезной для вас. Вы никогда бы не поверили мне, не убедившись, что я была его женщиной. -- Что за информация? -- Я знаю многое из того, что могло бы вам пригодиться, Тай-Пэн. У меня много любовников. Иногда сюда заходит Ти-сен. Большинство мандаринов Кантона. Один раз был даже старик Дзин-куа. -- Ее глаза превратились в льдинки и словно поменяли цвет. -- Они не находят меня отвратительной. Им нравится цвет моей кожи, и я выполняю все их желания. Они выполняют мои. Я должна рассказать вам все, что знаю, Тай-Пэн. Ведь я лишь возвращаю вам свой долг. -- Какой долг? -- Вы прекратили побои. Правда, помощь пришла слишком поздно, но это не ваша вина. -- Она поднялась с кровати и накинула халат из плотной ткани -- Я не буду больше испытывать ваше терпение. Пожалуйста, выслушайте меня, а потом можете поступать, как вам заблагорассудится.